Умберто Эко родился 5 января 1932 года, в Александрии, недалеко от Турина. В романе «Баудалино» прекрасно описан этот удивительный средневековый город, имеющий древние, еще античные корни. Очень многое в романах Эко имеет автобиографические корни. Он сам говорил: «Какого бы персонажа ты ни выдумал, так или иначе он будет выращен из твоего опыта и твоей памяти».
В 1954 году Эко окончил Туринский университет по специальности «Средневековая литература и философия». Затем преподавал эстетику и теорию культуры в университетах Милана, Флоренции и Турина, читал лекции в Оксфорде, Гарварде, Йеле. Был почетным доктором множества мировых университетов, членом ведущих мировых академий, лауреатом крупнейших премий мира, кавалером Большого креста и Почетного Легиона, основателем и руководителем научных и художественных журналов, коллекционером древних книг.
Докторская диссертация Умберто Эко «Проблемы эстетики у Святого Фомы» (1956, впоследствии доработанная и переизданная под названием «Проблемы эстетики Фомы Аквинского» в 1970 г.), показывает, как глубоко его интересовали проблемы средневековой эстетики, которые напрямую были связаны и с этикой. Цельность средневекового мировоззрения, безусловно, наиболее полно проявлялась именно в эстетике.
Вторая работа Эко, опубликованная в 1959 году, сделала его одним из авторитетных специалистов в области средневековья, она больше известна по переработанному более позднему изданию как «Красота и искусство в средневековой эстетике» (1987). И чем дальше Эко углублялся в изучение истории и культуры других эпох, тем он больше понимал, что разрушение красоты в этом мире свидетельствует разрушении самих основ этого мира. И даже когда он писал о нашей современности, в нем всегда жила тоска по средневековью, но не как о темных веках, как принято чаще воспринимать эту эпоху, а о средневековом идеале единства красоты, истины и добра.
Хотя, как ученый, Умберто Эко прекрасно понимал, что сами же люди средневековья разрушали этот идеал самым жестоким образом. При этом Эко признавался: «Я никогда не считал Средневековье темным временем. Это была плодородная почва, на которой выросло Возрождение». Впоследствии, занявшись исследованием поэтики Дж. Джойса и эстетики авангарда, он показал, как постепенно в европейской культуре разрушается классический образ мира, и, прежде всего, не в вещах, а в языке. Проблемы языка, коммуникации, знаковых систем его чрезвычайно интересовали.
В 48 лет, будучи уже сложившимся ученым, Эко занялся беллетристикой, но мощная эрудиция ученого прекрасно ощущается в его художественных произведениях. Однако, несмотря на славу, которую принесли ему популярные романы, он не оставлял ученых занятий.
Ученый и писатель в нем прекрасно совмещались, его ученые труды читать также увлекательно, как и его романы, а по романам можно изучать культуру той или иной эпохи.
Умберто Эко работал на телевидении, был обозревателем крупнейшей итальянской газеты «Эспрессо», сотрудничал с другими периодическими изданиями. Его чрезвычайно интересовал феномен массовой культуры. Но и здесь он оставался ученым: несколько эссе посвятил писателю Яну Флемингу и его герою Джеймсу Бонду. Его книга «Полный назад» посвящена СМИ как феномену современной культуры.
Умберто Эко часто называют представителем постмодерна, что отчасти верно. Но только отчасти, потому что он не умещается в рамки того понимания постмодерна, которое часто декларируется сегодня, он ни йоту не отрекается от классического наследия, которое не просто использует как резервуар для своих произведений, но ощущает как мощные корни, которые питают его. Он плавает в мировой культуре как рыба в воде, а не строит башню на руинах прошлого. Для понимания его романов, которые чрезвычайно насыщенны и многослойны, необходимо знать большой пласт мировой культуры. Не говоря уже о его научных работах, которые энциклопедичны в самом изначальном понимании этого слова.
Конечно, как и многие писатели современности, Умберто Эко разрушает барьеры между автором и читателем, он одним из первых стал разрабатывать теорию так называемого открытого произведения, в котором читатель и зритель становятся соавторами. Будучи и писателем, и критиком, Умберто Эко открыл жанр самокомментирования, который, конечно, отражает бесконечно саморефлексирующую позицию постмодерна, но и возвращает нас к традиции средневековых комментариев. Так, спустя три года после выхода в свет своего романа «Имя розы», он написал книгу «Заметки на полях “Имени Розы”», где открывает некоторые секреты этого романа и рассуждает о взаимоотношениях автора, читателя и произведения в литературе.
Иронию также называют одним из признаков постмодернистского произведения, и у Эко она присутствует всегда. Но эта ирония никогда не разрушает цельности и серьезности замысла, который всегда виден на глубине. Глубина, кстати, это то, что тоже отличает Эко от многих его современников, поверхностность - один из признаков постмодернистской культуры. Эко может описывать поверхностный взгляд, показывать пустоту окружающего мира, из которого ушел смысл, и делает это блестяще, он может разоблачать безликость и лживость современности, используя методы постмодернизма, но делает это не ради игры, а во имя пробуждения жажды смысла, обретения человеком своего лица и возвращения целостности мира.
Его этическую позицию хорошо демонстрирует эссе «Вечный фашизм ». Как итальянец, он не мог пройти мимо этой темы, его очень интересовала фигура Муссолини, и, исследуя феномен фашизма, ученый приходит к выводу, что любая нация, даже самая культурная, может обезуметь, потерять человеческую сущность, превратить свою жизнь в ад. В каждом из нас может обнажиться бездна и пустота, в которую рухнет все, чем дорожат и живут люди, что созидается веками и что делает человека человеком.
Эко позиционировал себя агностиком и антиклерикалом, но к христианской культуре и евангельским ценностям он относился с большим уважением.
Опубликованная ББИ 15 лет назад (и с тех пор три раза переизданная) книга его диалогов о вере и неверии с кардиналом Мартини показывает, что между христианскими интеллектуалами, к которым, несомненно, принадлежал Карло Мартини, и европейскими гуманистами, которым, безусловно, был Умберто Эко, очень много общего, по крайней мере, что касается вопросов достоинства человека, ценности жизни, проблем биоэтики и культуры.
Если во что-то и верил Умберто Эко, так это в действенность культуры, которая имеет свои законы, над которым не властен человек, поэтому даже в самые варварские эпохи культура побеждает. Глубоко изучая мировую культуру разных эпох, Эко приходит к неожиданному выводу: «Культура не в кризисе, она сама постоянный кризис. Кризис – необходимое условие для ее развития». Задача писателя и состоит в том, чтобы создавать этот кризис, при котором плавное течение жизни обывателя разрушается неожиданными вопросами, на которые человек вынужден искать ответ.
Эко был также убежден, что, несмотря на наступление новой постгутенберговской эпохи, книга никогда не умрет, как не умрет и читатель. И смерть автора предсказана преждевременно. В любую эпоху человек не перестает думать и задавать вопросы, просто книга заставляет его делать это целенаправленно. «Книги пишутся не для того, чтоб в них верили, а для того, чтобы их обдумывали. Имея перед собою книгу, каждый должен стараться понять не что она высказывает, а что она хочет высказать», - говорит герой его романа «Имя розы».
Книга - матрица культуры, библиотека - модель мира. В этом он близок к своему предшественнику - Х. Л. Борхесу. «Приятно допускать, что библиотека не обязательно должна состоять из книг, которые мы читали или когда-нибудь прочтем. Это книги, которые мы можем прочесть. Или могли бы прочесть. Даже если никогда их не откроем» (эссе «Не надейтесь избавиться от книг»). И как бы ни интерпретировали его собственные произведения, он был уверен, что «хорошая книга всегда умнее своего автора. Зачастую она рассказывает о вещах, о которых автор даже не догадывался».
Умберто Эко всегда утверждал, что настоящее счастье состоит в стремлении к познанию. Он всегда оставался ученым, который, о чем бы они ни писал, какие бы формы и жанры ни использовал, добывал отовсюду крупицы знания и мудрости, которыми щедро делился со всеми. Он сам говорил так: «Мудр не тот, кто отвергает; тот мудр, кто отбирает и сочетает проблески света, откуда бы они ни исходили».
Годы жизни: с 05.01.1932 по 19.02.2016
Итальянский учёный-философ, историк-медиевист, специалист по семиотике, писатель.
Умберто Эко родился 5 января 1932 в Алессандрии (Пьемонт), небольшом городке к востоку от Турина и к югу от Милана. Отец Джулио Эко, бухгалтер по профессии, ветеран трех войн, мать - Джованна Эко (урожд. Бизио).
Исполняя желание отца, который хотел, чтобы сын стал адвокатом, Эко поступил в Туринский университет, где слушал курс по юриспруденции, но вскоре оставил эту науку и занялся изучением средневековой философии. Окончил университет в 1954, в качестве диссертационной работы представив сочинение, посвященное религиозному мыслителю и философу Фоме Аквинскому.
В 1954 поступил на работу на RAI (Итальянское телевидение), где был редактором программ по культуре, печатался в периодике. В 1958–1959 служил в армии.
Первая книга Эко Проблемы эстетики у Св. Фомы (1956) была впоследствии доработана и переиздана под названием Проблемы эстетики Фомы Аквинского (1970) . Вторая, опубликованная в 1959 и выдвинувшая автора в число наиболее авторитетных специалистов по средневековью, после пересмотра и доработки была переиздана под названием Искусство и красота в средневековой эстетике (1987) .
В 1959 Эко становится старшим редактором по разделу «литература нон фикшн» миланского издательства «Бомпьяни» (где проработал вплоть до 1975 ) и начинает сотрудничать с журналом «Il Verri», выступая с ежемесячной колонкой. Прочитав книгу французского семиотика Р.Барта (1915–1980) Мифологии (1957 ), Эко обнаружил, что его подача материала во многом схожа с бартовской, и потому сменил манеру. Теперь он выступает со своеобразными пародиями, иронически осмысляя те же идеи, которые серьезно рассматривались на страницах журнала. Статьи, опубликованные в «Il Verri», составили сборник Diario minimo (1963) , озаглавленный соответственно рубрике, которую вел Эко, а спустя почти три десятилетия вышел в свет сборник Второй Diario minimo (1992) .
В своих научных работах Эко рассматривал как общие, так и частные проблемы семиотики, например, углубил теорию иконического знака. По его мнению, иконический знак воспроизводит условия восприятия, а отнюдь не свойства отображаемого им предмета, тогда как коды, которые используются при интерпретации знаков, не являются кодами универсальными, они культурно обусловлены. Особенно значителен вклад Эко в область интерпретации визуальных искусств, в частности, кинематографа и архитектуры.
Научные заслуги Эко, который, кроме прочего, является основателем выходящего с 1971 журнала «Versus», посвященного вопросам семиотики, и организатором первого международного конгресса по семиотике, прошедшего в Милане в 1974, высоко оценены. Он - генеральный секретарь Международной ассоциации семиотических исследований (1972–1979) , вице-президент Международной ассоциации семиотических исследований (1979–1983) , почетный президент Международной ассоциации семиотических исследований (с 1994 ), участник международного Форума ЮНЕСКО (1992–1993) . Эко член различных академий, в том числе Болонской Академии наук (1994) и американской Академии литературы и искусства (1998 ). Он доктор honoris causa Католического университета, Лувен (1985 ), Оденского университета, Дания (1986 ), Университета Лойолы, Чикаго, Нью-Йоркского университета, Королевского художественного колледжа, Лондон (все - 1987 ), Броунского университета (1988 ), Парижского университета (Новая Сорбонна), Льежского университета (оба - 1989 ), Софийского университета, Университета Глазго, Мадридского университета (все - 1990 ), Кентского университета (Кентербери) (1992 ), Университета Индианы (1993 ), Университета в Тель-Авиве, Университета в Буэнос-Айресе (оба - 1994 ), Афинского университета (1995 ), Академии изящных искусств, Варшава, Тартуского университета, Эстония (оба - 1996 ), Университета Гренобля, Университета Ламанчи (оба - 1997 ), Московского государственного университета, Свободного университета, Берлин (оба - 1998 ), член редколлегии журналов «Communication», «Degrès», «Poetics Today», «Problemi dell"informazione», «Semiotica», «Structuralist Review», «Text», «Word & Images», лауреат многих литературных премий, отмечен наградами разных стран, в частности, он - кавалер ордена Почетного легиона, Франция (1993 ). О нем написано около шести десятков книг и огромное количество статей и диссертаций, его творчеству посвящаются научные конференции, в том числе В поисках розы Эко, США (1984 ), Умберто Эко: во имя смысла, Франция (1996 ), Эко и Борхес, Испания (1997 ).
Однако всемирная слава пришла не к Эко-ученому, а к Эко-прозаику.
На вопрос, почему он отклонил предложение стать министром культуры в конце 1990-х, Эко ответил: «…хочется уточнить, что понимается под словом „культура“. Если оно относится к эстетическим продуктам прошлого - картинам, старинным зданиям, средневековым манускриптам, - я всецело за государственную поддержку. Но этим… занимается министерство наследия. Остается „культура“ в смысле творчества - и тут я вряд ли смогу возглавлять коллектив, который пытается субсидировать и вдохновлять творческий процесс. Творчество может быть только анархичным, живущим по законам капитализма и выживания сильнейших».
Итальянский писатель, историк и философ Умберто Эко скончался на 85-м году жизни у себя дома.
Наиболее известными произведениями Умберто Эко являются романы «Имя розы» (1980), «Маятник Фуко» (1988), «Остров накануне» (1994). В январе 2015 года был издан последний роман писателя - «Нулевой номер».
1. Итальянский писатель, историк и философ Умберто Эко скончался на 85-м году жизни у себя дома.
2. «Я родился в Алессандрии - том самом городишке, что известен шляпами-борсалино».
Эко в Италии считался довольно стильно одевающимся мужчиной, причем в его гардеробе чувствовался некий налет юмора.
3. В 1980 году вышел его роман «Имя розы», который стал бестселлером и прославил писателя на весь мир.
Эта книга впоследствии стала самым известным его литературным трудом и была экранизована в 1986 году. Главную роль в фильме сыграли Шон Коннери и Кристиан Слейтер.
4. Сам Эко считал писательскую деятельность не самой важной частью своей жизни. «Я философ. Я пишу романы только по выходным».
Умберто Эко был ученым, специалистом по массовой культуре, членом ведущих мировых академий, лауреатом крупнейших премий мира, кавалером Большого креста и Почетного Легиона. Эко был почетным доктором множества университетов. Он написал большое количество эссе по философии, языкознанию, семиотике, средневековой эстетике.
5. Умберто Эко — признанный эксперт в области бондологии , то есть всего того, что связано с Джеймсом Бондом.
6. В библиотеке Умберто Эко было около тридцать тысяч книг.
7. Умберто Эко никогда не бегал за транспортом.
«Однажды мой парижский одноклассник, будущий романист Жан-Оливье Тедеско, изрек, убеждая меня, что не стоит бежать, чтобы успеть на метро: «Я не бегаю за поездами»…. Презирайте свою судьбу. Теперь я не бросаюсь бежать ради того, чтобы уехать по расписанию. Такой совет может показаться очень немудрящим, но мне он подошел. Научившись не носиться за поездами, я оценил истинное значение изящества и эстетики в поведении, почувствовал, что это я управляю своим временем, расписанием и жизнью. Опаздывать на поезд обидно, только если ты бежишь за ним!».
Точно так же не добиваться такого успеха, какого ожидают от тебя другие, обидно, только если ты сам к нему стремишься. Ты оказываешься над мышиными бегами и очередью к кормушке, а не вне их, если поступаешь в соответствии с собственным выбором», — рассуждал Эко.
8. Для разминки, с утра, мистер Эко решал такие вот астрологические ребусы.
«Все всегда рождаются не под своей звездой, и единственная возможность жить по-человечески — это ежедневно корректировать свой гороскоп».
9. У Эко множество фанатов (именно фанатов, а не любителей книг) по всему миру.
Номер на машине фаната Эко из США.
10. «Лучший способ подойти к смерти — уверить себя в том, что вокруг одни дураки».
Умберто Эко писал: «Мысль, что, когда придет смерть, все это богатство утратится, — причина и страданий и страхов… Мне думается: какая растрата, десятки годов потрачены на строительство уникального опыта, и все это предстоит выкинуть. Сжечь Александрийскую библиотеку. Взорвать Лувр.
Заточить в пучине моря дивнейшую, богатейшую и полную знаний Атлантиду». — В этом эссе Эко приходит к выводу, что вечная жизнь, несмотря на всё это, отяготила бы его.
, .Умберто Эко
– Как успехи, Профессор? – Генерал с трудом сдерживал нетерпение.
– Какие успехи? – переспросил Профессор Ка, он явно медлил с ответом.
– Целых пять лет вы работаете здесь внизу, и никто вас ни разу не побеспокоил. Мы доверяем вам. Но сколько же можно верить на слово?! Пора предъявить работу.
– Вы попали в точку, Генерал. Я намеревался еще подождать. Но вы меня раззадорили. Я сделал Его, – Профессор перешел на шепот, – и, клянусь Солнцем, пора показать Его миру!
Он жестом пригласил Генерала в пещеру. Ка провел гостя в самую глубину, туда, где сквозь узкое отверстие в стене пробивался тонкий луч света. Там на ровном и гладком уступе лежало Оно.
По форме Оно напоминало миндальный орех, имело множество мелких граней и блестело.
– Но ведь это… – Генерал растерялся. – Это камень.
В голубых глазах Профессора, спрятанных под густыми косматыми бровями, мелькнули лукавые искорки:
– Да, – подтвердил он. – Камень. Но не такой, как все. Мы не станем попирать его ногами. Лучше возьмем его в руку.
– В руку?
– Именно, Генерал. В этом камне сосредоточена великая сила, о которой до сих пор и не смело мечтать человечество, мощь, равная мощи миллиона людей. Смотрите…
Он положил руку на камень; сжал пальцы и крепко обхватил его, затем поднял. Рука плотно обнимала камень, широкая часть лежала на ладони, а острый конец торчал наружу и смотрел то вверх, то вниз, то на Генерала – в зависимости от движений руки Профессора. Профессор сделал резкий выпад, и конец камня прочертил в воздухе траекторию. Профессор рубанул сверху вниз, на пути острия оказалась хрупкая порода уступа и – о чудо! – камень вошел в нее, врезался, сделал трещину. Профессор ударил еще и еще раз – образовалась выемка, потом глубокая воронка, он дробил, крошил породу, превращал ее а порошок.
Генерал следил широко раскрытыми глазами, затаив дыхание.
– Невероятно, – проговорил он, сглатывая слюну.
– Это что, – торжествовал Профессор, – сущие пустяки! Хотя пальцами вы ничего подобного все равно бы не сделали. Теперь смотрите! – Ученый взял большой кокосовый орех, лежавший в углу, шершавый, крепкий – не подступишься! – и протянул его Генералу:
– Ну же, сожмите обеими руками, раздавите его.
– Хорошо, а теперь, – Профессор пришел в возбуждение, – а теперь смотрите!
Он взял орех, положил на уступ в только что выбитую выемку, и схватил камень, но по-другому, за острый конец, так, что широкая часть оказалась снаружи. Потом быстро ударил по ореху – казалось, без большого усилия – и разбил его вдребезги. Кокосовое молоко растеклось по уступу, а в углублении остались куски скорлупы с белой сочной мякотью, свежей и аппетитной. Генерал схватил кусок и с жадностью впился в него зубами. Он смотрел на камень, на Ка, на остатки кокосового ореха. Он был ошеломлен.
– Клянусь Солнцем, Ка! Это замечательная вещь. Сила человека возросла в сотни раз, теперь ему не страшен никакой динозавр. Он стал хозяином скалы и деревьев. У него появилась еще одна рука, да что я говорю… сотня рук! Где вы нашли Его.
Ка самодовольно усмехнулся:
– Я не нашел Его. Я Его сделал.
– Сделали? Что вы хотите этим сказать?
– Это значит, что раньше Его не существовало.
– Вы сошли с ума, Ка, – генерал задрожал. – Должно быть, Оно упало с неба; наверное, Его принес гонец Солнца, один из духов воздуха… Как можно сделать то, чего раньше не существовало?!
До того как Умберто Эко в 1980 году, на пороге пятидесятилетия, опубликовал первое художественное произведение – роман «Имя розы», – он был известен в академических кругах Италии и всего научного мира как авторитетный специалист по философии средних веков и в области семиотики – науки о знаках. Разрабатывал он, в частности, проблемы взаимоотношений текста с аудиторией, как на материале литературы авангарда, так и на разнородном материале массовой культуры. Несомненно, и роман Умберто Эко писал, помогая себе научными наблюдениями, оснащая свою «постмодернистскую» интеллектуальную прозу пружинами увлекательности.
«Запуск» (так говорится в Италии) книги был умело подготовлен рекламой в прессе. Явно привлекло публику и то, что Эко на протяжении многих лет ведет в журнале «Эспрессо» рубрику, приобщавшую среднего подписчика к актуальным гуманитарным проблемам. И все же реальный успех превосходит все ожидания издателей и литературоведов.
Экзотичный колорит плюс захватывающая криминальная интрига обеспечивают интерес к роману массовой аудитории. А значительный идейный заряд в сочетании с ироничностью, с игрой литературными ассоциациями привлекает интеллектуалов. Кроме того, общеизвестно, до чего популярен сам по себе жанр исторического романа и у нас, и на Западе. Эко учел и этот фактор. Его книга – полный и точный путеводитель по средневековью. Энтони Берджесс пишет в своей рецензии: «Люди читают Артура Хейли, чтобы узнать, как живет аэропорт. Если вы прочтете эту книгу, у вас не останется ни малейших неясностей относительно того, как функционировал монастырь в XIV веке».
Девять лет, по итогам национальных опросов, книга держится на первом месте в «горячей двадцатке недели» (на последнее место в той же двадцатке итальянцы почтительно помещают «Божественную комедию»). Отмечается, что, благодаря широкому распространению книги Эко, сильно увеличивается число студентов, записывающихся на отделение истории средневековья. Не обошел роман читателей Турции, Японии, Восточной Европы; захвачен на довольно большой период и североамериканский книжный рынок, что очень редко удается европейскому писателю.
Один из секретов такого ошеломляющего успеха открывается нам в теоретической работе самого Эко, где он рассуждает о необходимости «развлечения» в литературе. Литературный авангард XX века был, как правило, отчужден от стереотипов массового сознания. В 70-е годы в западной литературе, однако, вызрело ощущение того, что ломка стереотипов и языковой эксперимент сами по себе не обеспечивают «радости текста» во всей полноте. Стало ощущаться, что неотъемлемый элемент литературы – удовольствие от повествования.
«Я хотел, чтобы читатель развлекался. Как минимум столько же, сколько развлекался я. Современный роман попробовал отказаться от сюжетной развлекательности в пользу развлекательности других типов. Я же, свято веря в аристотелевскую поэтику, всю жизнь считал, что роман должен развлекать и своим сюжетом.
Или даже в первую очередь сюжетом», – пишет Эко в своем эссе об «Имени розы», вошедшем в настоящее издание.
Но «Имя розы» – не только развлечение. Эко сохраняет верность и другому принципу Аристотеля: литературное произведение должно содержать серьезный интеллектуальный смысл.
Бразильский священник, один из главных представителей «теологии освобождения» Леонардо Бофф пишет о романе Эко: «Это не только готическая история из жизни итальянского бенедиктинского монастыря XIV века. Бесспорно, автор использует все культурные реалии эпохи (с изобилием деталей и эрудиции), соблюдая величайшую историческую точность. Но все это – ради вопросов, сохраняющих высокую значимость сегодня, как и вчера. Идет борьба между двумя проектами жизни, личными и социальными: один проект упорно стремится к сохранению существующего, сохранению всеми средствами, вплоть до уничтожения других людей и самоуничтожения; второй проект стремится к перманентному открыванию нового, даже ценой собственного уничтожения».
Критик Чезаре Дзаккариа полагает, что обращение писателя к жанру детектива вызвано, кроме всего прочего, еще и тем, что «этот жанр лучше других смог выразить неумолимый заряд насилия и страха, заложенный в мире, в котором мы живем». Да, несомненно, многие частные ситуации романа и его главный конфликт вполне «прочитываются» и как иносказательное отображение ситуаций нынешнего, XX века. Так, многие рецензенты, да и сам автор в одном из интервью, проводят параллели между сюжетом романа и убийством Альдо Моро. Сопоставляя роман «Имя розы» с книгой известного писателя Леонардо Шаши «Дело Моро», критик Леонардо Латтаруло пишет: «В их основе лежит вопрос этический по преимуществу, обнажающий непреодолимую проблематичность этики. Речь идет о проблеме зла. Это возвращение к детективу, осуществляемое, казалось бы, в чистых интересах литературной игры, на самом деле устрашающе серьезно, ибо целиком вдохновлено безнадежной и безысходной серьезностью этики».
Теперь читатель получает возможность познакомиться с нашумевшей новинкой 1980 года в полном варианте1
Переводчик благодарит П. Д. Сахарова за ценные консультации.
Разумеется, рукопись
16 августа 1968 года я приобрел книгу под названием «Записки отца Адсона из Мелька, переведенные на французский язык по изданию отца Ж. Мабийона» (Париж, типография Ласурсского аббатства, 1842)2
Le manuscrit de Dom Adson de Melk, traduit en fran?ais d’apr?s l’?dition de Dom J. Mabillon. Paris, Aux Presses de l’Abbaye de la Source, 1842. (Прим. автора.)
Автором перевода значился некий аббат Балле. В довольно бедном историческом комментарии сообщалось, что переводчик дословно следовал изданию рукописи XIV в., разысканной в библиотеке Мелькского монастыря знаменитым ученым семнадцатого столетия, столь много сделавшим для историографии ордена бенедиктинцев. Так найденный в Праге (выходит, уже в третий раз) раритет спас меня от тоски в чужой стране, где я дожидался той, кто была мне дорога. Через несколько дней бедный город был занят советскими войсками. Мне удалось в Линце пересечь австрийскую границу; оттуда я легко добрался до Вены, где, наконец, встретился с той женщиной, и вместе мы отправились в путешествие вверх по течению Дуная.
В состоянии нервного возбуждения я упивался ужасающей повестью Адсона и был до того захвачен, что сам не заметил, как начал переводить, заполняя замечательные большие тетради фирмы «Жозеф Жибер», в которых так приятно писать, если, конечно, перо достаточно мягкое. Тем временем мы оказались в окрестностях Мелька, где до сих пор на утесе над излучиной реки высится многократно перестраивавшийся Stift3
Монастырь (лат.).
Здесь и далее, кроме особо отмеченных случаев, – прим. перев.
Как читатель, вероятно, уже понял, никаких следов рукописи отца Адсона в монастырской библиотеке не обнаружилось.
Незадолго до Зальцбурга одной проклятой ночью в маленьком отеле на берегах Мондзее разрушился наш союз, прервалось путешествие, и моя спутница исчезла; с нею улетучилась и книга Балле, в чем безусловно не было злого умысла, а было лишь проявление сумасшедшей непредсказуемости нашего разрыва. Все, с чем я остался тогда, – стопка исписанных тетрадей и абсолютная пустота в душе.
Через несколько месяцев, в Париже, я вернулся к разысканиям. В моих выписках из французского оригинала, среди прочего, сохранилась и ссылка на первоисточник, удивительно точная и подробная:
Vetera analecta, sive collectio veterum aliquot operum & opusculorum omnis generis, carminum, epistolarum, diplomaton, epitaphiorum, &, cum itinere germanico, adnotationibus aliquot disquisitionibus R. P. D. Joannis Mabillon, Presbiteri ac Monachi Ord. Sancti Benedicti e Congregatione S. Mauri. – Nova Editio cui accessere Mabilonii vita & aliquot opuscula, scilicet Dissertatio de Pane Eucharistico, Azimo et Fermentatio, ad Eminentiss. Cardinalem Bona. Subjungitur opusculum Eldefonsi Hispaniensis Episcopi de eodem argumento Et Eusebii Romani ad Theophilum Gallum epistola, De cultu sanctorum ignotorum, Parisiis, apud Levesque, ad Pontem S. Michaelis, MDCCXXI, cum privilegio Regis1
Древняя антология, или Собрание древних трудов и сочинений любого рода, как-то: писем, записок, эпитафий, с немецкоязычным комментарием, примечаниями и исследованием предодобного отца, доктора теологии Жана Мабийона, пресвитера монашеского ордена Св. Бенедикта и конгрегации Св. Мавра. Повое издание, включающее жизнь Мабийона и его сочинения, а именно записку «О Хлебе причастия, пресном и квасном» к Его высокопреподобию кардиналу Бона. С приложением сочинений Ильдефонса, епископа Испании, на тот же предмет, и Евсебия Романского к Теофилу Галлу послания «О почитании неведомых святых»; Париж, типография Левек, при мосту Св. Михаила, 1721, с разрешения короля (лат.) .
Vetera Analecta я тут же заказал в библиотеке Сент-Женевьев, но, к моему величайшему удивлению, на титульном листе открылось по меньшей мере два расхождения с описанием Балле. Во-первых, иначе выглядело имя издателя: здесь – Montalant, ad Ripam P. P. Augustianorum (prope Pontem S. Michaelis)4
Монтален, набережная Сент-Огюстен (у моста Сен-Мишель) (лат.)
Во-вторых, дата издания здесь была проставлена на два года более поздняя. Излишне говорить, что в сборнике не оказалось ни записок Адсона Мелькского, ни каких-либо публикаций, где бы фигурировало имя Адсон. И вообще это издание, как нетрудно увидеть, состоит из материалов среднего или совсем небольшого объема, в то время как текст Балле занимает несколько сотен страниц. Я обращался к самым знаменитым медиевистам, в частности к Этьену Жильсону, чудесному, незабываемому ученому. Но все они утверждали, что единственное существующее издание Vetera Analecta – это то, которым я пользовался в Сент-Женевьев. Посетив Ласурсское аббатство, располагающееся в районе Пасси, и побеседовав со своим другом отцом Арне Лаанештедтом, я стопроцентно уверился, что никакой аббат Балле никогда не публиковал книг в типографии Ласурсского аббатства; похоже, что и типографии при Ласурсском аббатстве никогда не было. Неаккуратность французских ученых в отношении библиографических сносок общеизвестна. Но этот случай превосходил самые дурные ожидания. Становилось ясно, что в руках у меня побывала чистая фальшивка. Вдобавок и книга Балле теперь оказывалась вне досягаемости (в общем, я не видел способа получить ее обратно). Я располагал только собственными записями, внушавшими довольно мало доверия.
Бывают моменты крайне сильной физической утомленности, сочетающейся с двигательным перевозбуждением, когда нам являются призраки людей из прошлого («en me retra?ant ces details, j’en suis ? me demander s’ils sont r?els, ou bien si je les al r?v?s»). Позднее я узнал из превосходной работы аббата Бюкуа, что именно так являются призраки ненаписанных книг.
Если бы не новая случайность, я, несомненно, так и не сошел бы с мертвой точки. Но, слава богу, как-то в 1970-м году в Буэнос-Айресе, роясь на прилавке мелкого букиниста на улице Коррьентес, недалеко от самого знаменитого из всех Патио дель Танго, расположенных на этой необыкновенной улице, я наткнулся на испанский перевод брошюры Мило Темешвара «Об использовании зеркал в шахматах», на которую уже имел случай ссылаться (правда, из вторых рук) в своей книге «Апокалиптики и интегрированные», разбирая более позднюю книгу того же автора – «Продавцы Апокалипсиса». В данном случае это был перевод с утерянного оригинала, написанного по-грузински (первое издание – Тбилиси, 1934). И в этой брошюре я совершенно неожиданно обнаружил обширные выдержки из рукописи Адсона Мелькского, хотя должен отметить, что в качестве источника Темешвар указывал не аббата Балле и не отца Мабийона, а отца Атанасия Кирхера (какую именно его книгу – не уточнялось). Один ученый (не вижу необходимости приводить здесь его имя) давал мне голову на отсечение, что ни в каком своем труде (а содержание всех трудов Кирхера он цитировал на память) великий иезуит ни единого разу не упоминает Адсона Мелькского. Однако брошюру Темешвара я сам держал в руках и сам видел, что цитируемые там эпизоды текстуально совпадают с эпизодами повести, переведенной Балле (в частности, после сличения двух описаний лабиринта никаких сомнений остаться не может). Что бы ни писал впоследствии Беньямино Плачидо5
La Repubblica, 22 сент. 1977 г. (Прим. автора.)
Аббат Балле существовал на свете – как, соответственно, и Адсон из Мелька.
Я задумался тогда, до чего же судьба записок Адсона созвучна характеру повествования; как много здесь непроясненных тайн, начиная от авторства и кончая местом действия; ведь Адсон с удивительным упрямством не указывает, где именно находилось описанное им аббатство, а разнородные рассыпанные в тексте приметы позволяют предполагать любую точку обширной области от Помпозы до Конка; вероятнее всего, это одна из возвышенностей Апеннинского хребта на границах Пьемонта, Лигурии и Франции (то есть где-то между Леричи и Турбией). Год и месяц, когда имели место описанные события, названы очень точно – конец ноября 1327; а вот дата написания остается неопределенной. Исходя из того, что автор в 1327 году был послушником, а во время, когда пишется книга, он уже близок к окончанию жизни, можно предположить, что работа над рукописью велась в последнее десяти– или двадцатилетие XIV века.
Не так уж много, надо признать, имелось аргументов в пользу опубликования этого моего итальянского перевода с довольно сомнительного французского текста, который в свою очередь должен являть собой переложение с латинского издания семнадцатого века, якобы воспроизводящего рукопись, созданную немецким монахом в конце четырнадцатого.
Как следовало решить вопрос стиля? Первоначальному соблазну стилизовать перевод под итальянский язык эпохи я не поддался: во-первых, Адсон писал не по-староитальянски, а по-латыни; во-вторых, чувствуется, что вся усвоенная им культура (то есть культура его аббатства) еще более архаична. Это складывавшаяся многими столетиями сумма знаний и стилистических навыков, воспринятых позднесредневековой латинской традицией. Адсон мыслит и выражается как монах, то есть в отрыве от развивающейся народной словесности, копируя стиль книг, собранных в описанной им библиотеке, опираясь на святоотеческие и схоластические образцы. Поэтому его повесть (не считая, разумеется, исторических реалий XIV века, которые, кстати говоря, Адсон приводит неуверенно и всегда понаслышке) по своему языку и набору цитат могла бы принадлежать и XII и XIII веку.
Кроме того, нет сомнений, что, создавая свой французский в неоготическом вкусе перевод, Балле довольно свободно обошелся с оригиналом – и не только в смысле стиля. К примеру, герои беседуют о траволечении, ссылаясь, по-видимому, на так называемую «Книгу тайн Альберта Великого»6
Альберт Великий
(Альберт граф Больштедтский, ок. 1193–1280) – выдающийся теолог и философ, доминиканец.
Текст которой, как известно, на протяжении веков сильно трансформировался. Адсон может цитировать только списки, существовавшие в четырнадцатом столетии, а, между тем, некоторые выражения подозрительно совпадают с формулировками Парацельса7
Парацельс
(псевд.; наст. имя
– Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм, 1493–1541) – знаменитый врач и алхимик.
Или, скажем, с текстом того же Альбертова травника, но в значительно более позднем варианте, – в издании эпохи Тюдоров8
Liber aggregationis seu liber secretonim Alberii Magni, Londinium, juxta pontem qui vulgariter dicitur Fletebrigge, MCCCCLXXXV. (Прим. автора.)
С другой стороны, мне удалось выяснить, что в те годы, когда аббат Балле переписывал (так ли?) воспоминания Адсона, в Париже имели хождение изданные в XVIII в. «Большой» и «Малый» Альберы9
Les admirables secrels d’Atbert ie Grand, A Lyon, Ches les H?ritiers Beringos, Fratres, ? l’Enscigne d’Agrippa, MDCCLXXV; Secrets merveilleux de la Magie Naturelle et Cabalislique du Petit Albert, A Lyon, ibidem. MDCCXXIX. (Прим. автора.)
Уже с совершенно искаженным текстом. Однако не исключается ведь возможность наличия в списках, доступных Адсону и другим монахам, вариантов, не вошедших в окончательный корпус памятника, затерявшихся среди глосс10
Глоссы
– толкования текста (изначально – текста Библии), вписываемые между строк или на полях.
Схолий11
Схолия
(греч.)
– комментарий, пояснение.
И прочих приложений, но использованных последующими поколениями ученых.
Наконец, еще одна проблема: оставлять ли латинскими те фрагменты, которые аббат Балле не переводил на свой французский – возможно, рассчитывая сохранить аромат эпохи? Мне не было резона следовать за ним: только ради академической добросовестности, в данном случае, надо думать, неуместной. От явных банальностей я избавился, но кое-какие латинизмы все же оставил, и сейчас боюсь, что вышло как в самых дешевых романах, где, если герой француз, он обязан говорить «parbleu!» и «la femme, ah! la femme!».
В итоге, налицо полная непроясненность. Неизвестно даже, чем мотивирован мой собственный смелый шаг – призыв к читателю поверить в реальность записок Адсона Мелькского. Скорее всего, странности любви. А может быть, попытка избавиться от ряда навязчивых идей.
Переписывая повесть, я не имею в виду никаких современных аллюзий. В те годы, когда судьба подбросила мне книгу аббата Балле, бытовало убеждение, что писать можно только с прицелом на современность и с умыслом изменить мир. Прошло больше десяти лет, и все успокоились, признав за писателем право на чувство собственного достоинства и что писать можно из чистой любви к процессу. Это и позволяет мне рассказать совершенно свободно, просто ради удовольствия рассказывать, историю Адсона Мелькского, и ужасно приятно и утешительно думать, до чего она далека от сегодняшнего мира, откуда бдение разума, слава богу, выдворило всех чудовищ, которых некогда породил его сон. И до чего блистательно отсутствуют здесь любые отсылки к современности, любые наши сегодняшние тревоги и чаяния.
Это повесть о книгах, а не о злосчастной обыденности; прочитав ее, следует, наверное, повторить вслед за великим подражателем Кемпийцем12
Кемпиец
(Фома Кемпийский, 1379–1471) – бенедиктинский писатель-схоласт, автор «Подражания Христу», сочинения, в котором излагается набор общехристианских истин и проповедуется смирение.
: «Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его – в углу, с книгою».
Примечание автора
Рукопись Адсона разбита на семь глав, по числу дней, а каждый день – на эпизоды, приуроченные к богослужениям. Подзаголовки от третьего лица с пересказом содержания глав скорее всего добавлены г-ном Балле. Однако для читателя они удобны, и, поскольку подобное оформление текста не расходится с италоязычной книжной традицией той эпохи, я счел возможным подзаголовки сохранить.
Принятая у Адсона разбивка дня по литургическим часам составила довольно существенное затруднение, во-первых, оттого, что она, как известно, варьируется в зависимости и от сезона, и от местоположения монастырей, а во-вторых, оттого, что не установлено, соблюдались ли в XIV веке предписания правила Св. Бенедикта точно так, как сейчас.
Тем не менее, стремясь помочь читателю, я отчасти вывел из текста, отчасти путем сличения правила Св. Бенедикта с расписанием служб, взятым из книги Эдуарда Шнайдера «Часы Бенедиктинцев»13
Schneider Edouard. Les heures B?n?dictines. Paris, Grasset, 1925. (Прим. автора.)
Следующую таблицу соотношения канонических и астрономических часов:
Полунощница (Адсон употребляет и более архаичный термин Бдение ) – от 2.30 до 3 часов ночи.
Хвалитны (старинное название – Утреня ) – от 5 до 6 утра; должны кончаться, когда брезжит рассвет.
Час первый – около 7.30, незадолго до утренней зари.
Час третий – около 9 утра.
Час шестый – полдень (в монастырях, где монахи не заняты на полевых работах, зимой, это также час обеда).
Час девятый – от 2 до 3 часов дня.
Вечерня – около 4.30, перед закатом (по правилу, ужинать следует до наступления темноты).
Повечерие – около 6. Примерно в 7 монахи ложатся.
При расчете учитывалось, что в северной Италии в конце ноября солнце восходит около 7.30 и заходит примерно в 4.40 дня.
Пролог
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Вот что было в начале у Бога, дело же доброго инока денно и нощно твердить во смирении псалмопевческом о том таинственном непререкаемом явлении, чрез кое неизвратимая истина глаголет. Однако днесь ея зрим токмо per speculum et in aenigmate14
в зеркале и в загадке; в отражении и иносказании (лат.)
И оная истина, прежде чем явить лице пред лице наше, проявляется в слабых чертах (увы! сколь неразличимых!) среди общего мирского блуда, и мы утруждаемся, распознавая ея вернейшие знаменования также и там, где они всего темнее и якобы пронизаны чуждою волею, всецело устремленною ко злу.
Близясь к закату греховного существования, в сединах одряхлевая, подобно этой земле, в ожидании, когда ввергнусь в бездну божественности, где одно молчание и пустыня и где сольешься с невозвратными лучами ангельского согласия, а дотоле обременяя тяжкой недужною плотию келью в любимой Мелькской обители, приуготовляюсь доверить пергаменам память о дивных и ужасающих делах, каковым выпало мне сопричаститься в зеленые лета. Повествую verbatim15
дословно (лат.)
Лишь о доподлинно виденном и слышанном, без упования проницать сокрытый смысл событий и дабы лишь сохранились для грядущих в мир (Божиею милостью, да не предупреждены будут Антихристом) те знаки знаков, над коими пусть творят молитву истолкования.
Сподобил меня Владыка небесный стать пристальным свидетелем дел, творившихся в аббатстве, коего имя ныне умолчим ради благости и милосердия, при скончании года Господня 1327, когда император Людовик в Италию готовился, согласно промыслу Всевышню, посрамлять подлого узурпатора, христопродавца и ересиарха, каковой в Авиньоне срамом покрыл святое имя апостола (сие о грешном душой Иакове Кагорском, ему же нечестивцы поклонялись как Иоанну XXII).
Дабы лучше уяснили, в каких делах я побывал, надо бы вспомнить, что творилось в начале века – и как я видел все это, живя тогда, и как вижу сейчас, умудрившись иными познаниями, – если, конечно, память справится с запутанными нитями из множества клубков.
В первые же годы века папа Климент V переместил апостольский престол в Авиньон, кинув Рим на грабеж местным государям; постепенно святейший в христианстве город стал как цирк или лупанарий16
Лупанарий, Лупанар
(лат.)
– публичный дом, от lupa («волчица») – блудница, проститутка.
; победители его разрывали; республикой именовался, но ею не был, преданный на поруганье, разбой и мародерство. Церковнослужители, неподсудные гражданской власти, командовали шайками бандитов, с мечом в руках бесчинствовали и нечестиво наживались. И что делать? Столица мира, естественно, стала желанной добычей для тех, кто готовился венчаться короною священной империи римской и возродить высшую мирскую державу, как было при цезарях.
На то и избрали в 1314 году пять немецких государей во Франкфурте Людовика Баварского верховным повелителем империи. Однако в тот же день на противном берегу Майна палатинский граф Рейнский и архиепископ города Кельна на то же правление избрали Фредерика Австрийского. На одну корону два императора и один папа на два престола – вот он, очаг злейшей в мире распри.
Через два года в Авиньоне был избран новый папа Иаков Кагорский, старик семидесяти двух годов, и нарекся Иоанном XXII, да не допустит небо, чтобы еще хоть один понтифик17
Понтифик
(лат.)
– в Древнем Риме член коллегии жрецов; в христианской церкви – епископ, прелат, впоследствии – папа (почетное звание епископа); папа римский.
Взял это мерзкое благим людям имя. Француз и подданный французского короля (а люди той зловредной земли всегда выгадывают для своих и неспособны понять, что мир – наше общее духовное отечество), он поддержал Филиппа Красивого против рыцарей-храмовников, обвиненных королем (полагаю, облыжно) в постыднейших грехах; все ради их сокровищ, кои папа-вероотступник с королем присвоили. Вмешался и Роберт Неаполитанский. Чтобы сохранить свое правление на итальянском полуострове, он уговорил папу не признавать ни одного из двоих немцев императором и сам остался главным военачальником церковного государства.