Нет ничего более расплывчатого, чем понятие счастья; само это старое, затасканное, фальшивое слово впору изгнать из языка. С глубокой древности люди только и делают, что спорят и ссорятся между собой, выясняя, что же это такое. Уже блаженный Августин приводит 289 различных его толкований, в век Просвещения о счастье написано около полусотни трактатов, мы же постоянно проецируем на прошедшие времена и другие культуры ту идею счастья и ту озабоченность им, которые свойственны исключительно нам самим. В самой природе этого понятия есть нечто загадочное, нечто питающее бесконечные, противоречивые суждения; подобно воде, оно способно принять форму любого сосуда, но нет такого сосуда, который полностью вместил бы его. Счастье можно извлечь из деяния и созерцания, из душевного и физического комфорта, из богатства и бедности, из добродетели и порока. Разговоры о счастье, говорил Дидро, дают представление лишь о самом говорящем. Но нас будет интересовать другое: то страстное стремление к счастью, которым одержима западная цивилизация начиная с французской и американской революций.
Планы счастливой жизни наталкиваются, по меньшей мере, на три парадокса. Во-первых, как уже было сказано, понятие счастья слишком неопределенно. Во-вторых, едва счастье достигнуто, как оно сменяется скукой и апатией(с этой точки зрения идеалом была бы утоленная, но постоянно возобновляющаяся жажда счастья, только тогда можно избежать как отчаяния, так и пресыщения). И, наконец, нескончаемое счастье настолько исключает всякое страдание, что делает человека безоружным перед ним, если оно все же возникает.
Первое обстоятельство, то есть абстрактность понятия, объясняет притягательность счастья и тревожность, которой оно сопровождается. Мало того, что мы не очень доверяем повсеместно предлагаемому счастью из готового комплекта деталей, но мы вообще никогда не можем быть уверены, что действительно счастливы. Если задаешься вопросом, значит, что-то не так. Культ счастья порождает также конформизм и зависть, два недуга демократического общества, иначе говоря, погоню за модными удовольствиями и повышенное внимание к избранным, баловням судьбы.
Второе, то есть забота о поддержании благополучия, утвердилось в современной светской Европе вместе с торжеством посредственности — явлением, возникшим на заре Нового времени и означающим, что место Бога заняла сведенная к обыденности мирская жизнь. Посредственность — это победа буржуазных ценностей: заурядности, пресности, пошлости.
Наконец, установка на исключение страдания приводит к противоположным результатам: оно оказывается стержнем всей системы. Современный человек страдает оттого, что не желает страдать, подобно тому, как может стать болезнью стремление к абсолютному здоровью. Наше время являет миру странное зрелище: все общество поголовно исповедует гедонизм, и при этом любая малость терзает людей и портит им жизнь. Несчастье — это не просто беда, а гораздо хуже — неудавшееся счастье.
Итак, под принудительным счастьем я понимаю свойственную второй половине XX века идеологию, которая понуждает рассматривать все с позиции приятности/неприятности; навязываемую нам эйфорию, которая с позором изгоняет или брезгливо отстраняет всех, кто почему-либо ее не испытывает. Предусмотрено двойное обязательство: с одной стороны, превратить свою жизнь в рай, с другой — корить себя, если не можешь этого достичь. Таким образом, извращается едва ли не лучшее завоевание человечества: предоставленная каждому возможность устраивать свою судьбу и улучшать условия своего существования. Как случилось, что право на счастье, центральная и самая смелая идея Просвещения, превратилось в догму, в жесткий кодекс? Именно это мы и попытаемся проследить.
Толкований высшего блага бесконечно много, коллективное сознание связывает его то со здоровьем, то с богатством, то с красотой, то с комфортом, то с успехом — тьма талисманов, которые должны завлечь его, как птичку приманка. Постепенно средства возводятся в ранг цели и одно за другим признаются несостоятельными, поскольку не обеспечивают искомого блага. Жертвы плачевного недоразумения, мы, употребляя средства, которые должны бы привести нас к счастью, часто лишь удаляемся от него. И потому сплошь и рядом заблуждаемся, считая, что его можно требовать как нечто нам причитающееся, что ему можно научиться как какому-нибудь школьному предмету, что оно покупается, имеет выразимую в деньгах цену, что другие знают верный рецепт счастья и достаточно им подражать, чтобы урвать порцию и себе.
Вопреки ходульному выражению, на все лады повторяемому со времен Аристотеля — хотя он имел в виду нечто иное, — далеко не всем людям и не всегда было свойственно стремиться к счастью; это черта западной цивилизации, имеющая определенные исторические координаты. Помимо счастья в той же культуре существуют и другие ценности: свобода, справедливость, любовь, дружба, которые могут выдвигаться на первое место. Что, кроме самых общих, а потому пустых слов можно сказать о том, каковы устремления всех людей на земле от начала времен? Мы ничего не имеем против счастья, речь идет не о самом этом хрупком чувстве, а о его превращении в какой-то коллективный наркотик, который все обязаны принимать в том или ином виде: химическом, духовном, психологическом, информационном, религиозном. Меж тем как самые глубокие и изощренные науки и философские школы признают, что бессильны гарантировать счастье целым народам или отдельным лицам. Каждый раз, когда оно касается нас, мы ощущаем его как некую благодать, особую милость, а не как следствие точного расчета или продуманного поведения. И, быть может, именно оттого, что мечта обрести совершенное Счастье с большой буквы неосуществима, мы особенно ценим хорошие стороны бытия: удовольствия, удачу, везение.
Паскаль Брюкнер. Вечная эйфория. Эссе о принудительном счастье. Введение
Пер. с фр. Н. Мавлевич. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. - 240 с.Паскаль Брюкнер, лауреат премий Медичи и Ренодо, известен русскому читателю как романист («Божественное дитя», «Похитители красоты», «Горькая луна»).
Но Брюкнер и один из самых ярких мыслителей современной Франции. Он продолжает традицию французской классической эссеистики, от Монтеня до Чорана, которую так любят и ценят в России.
Каждое его эссе затрагивает проблемы, характеризующие современную цивилизацию. Тема издаваемой книги - развитие и извращение свойственного европейской культуре с XVIII века стремления к счастью. Брюкнер прослеживает, как христианская система ценностей сменилась в век Просвещения светски-гедонистической, как по мере приближения к концу XX века укрепляется культ счастья, здоровья и успешности, тиранически управляющий современным миром.Введение
Негласная повинность.
Рай здесь и теперь
Жизнь как сон и как ложь
«Христианин-человек не от мира сего» (Боссюэ).
Желанное страдание.
Золотой век - а дальше?
Дивное обещание.
Парадоксы Эдема.
Страдание упорствует.
Составляющие счастья
Механизм самовнушения.
Навязчивая щедрость.
Здоровье, секс и постоянная тревога.
Прощай, беззаботность!
Крестный путь эйфории.
Пресный мир, иди Торжество посредственности
Кисло-сладкая эпопея серости
Бремя и избавление.
Бешеная инерция.
Фанатики рутины
Мука-скука.
Король пустяков.
Метеомания.
Медицинские эпопеи.
Настоящая жизнь не исчезает
Несбывшиеся встречи с судьбой.
Ядовитая зависть.
Мистика ключевых дат.
Копаться в садике или рушить все до основания?
Божественная прихоть.
Буржуазия, или Мерзость благополучия
Посредственность и серость в теплице сытого довольства
Будь монахом или солдатом
Война? А что? Это занятно!
Горький триумф
Что для одних счастье, для других - вульгарность
Бездонная пропасть.
Буржуа-узурпатор.
Целебный кич.
Раз не в деньгах счастье, отдайте их!
Богатые - образец счастья?
Желанное и ненавистное.
Сплошная виртуальность.
Умеренность - новая нравственность?
Несчастье – вне закона?
Страдать преступно
Гора отбросов растет
К новой культуре страдания?
Объединение страдающих.
Жертвы, или Разрушители барьеров
Микрореволюции
Недостижимая мудрость
Есть ли прок от страдания?
Великолепные мученики
Вынужденное перемирие
Заключение
Круассан госпожи Вердюрен.
Перечень врезок
«Как дела?».
От удовольствий не отказываются.
Вечные неудачники.
Возвышение привычного.
Мир сквозь призму fun.
Сладкий ужас.
Календарь-тюремщик.
Два вида праздников.
Исполненные желания тускнеют.
Ген счастья?
Вся жизнь насмарку.
Фицджеральд, или Богатство как спасение.
Падение звезд.
Врачи и пациенты.
Сострадание - не любовь
Успех буддизма на Западе?
Негласная повинность
В 1738 году молодой Мирабо написал своему другу Вовенаргу письмо, в котором упрекает его за то, что тот живет как придется, одним днем и не строит планов, как достичь счастья: «Как же так, дорогой мой, вы все время думаете, работаете, нет таких высот, которые были бы недоступны вашей мысли, но вам не приходит в голову составить точный план, который приведет вас к тому, что должно составлять единственную цель нашей жизни, - к счастью». И Мирабо излагает своему скептически настроенному адресату принципы, которыми руководствуется сам: избавиться от предрассудков, быть веселым и не поддаваться дурному настроению, следовать своим склонностям, заботясь об их чистоте . Можно посмеяться над таким ребячеством. Мирабо, сын своего века, вознамерившегося сотворить человека заново и уничтожить язвы старого режима, стремиться к счастью так же, как другие до него стремились к спасению души.
Сильно ли мы изменились? Представим себе нынешних мирабо - молодых мужчин и женщин из всех слоев общества с самыми разными убеждениями, которые захотели бы открыть новую эру и забыть о руинах чудовищного XX века. Они жадно ринулись бы отстаивать свои права и, прежде всего, право строить жизнь по собственному усмотрению, уверенные, что каждому из них причитается полная мера всех благ. «Будьте счастливы!» - слышали они с раннего детства, ибо в наши дни детей растят не ради того, чтобы передать им некие нравственные или духовные ценности, а ради того, чтобы приумножить число процветающих обитателей нашей планеты.
Будьте счастливы! Есть ли предписание более парадоксальное, более ужасное, при всей кажущейся доброжелательности? Трудно выполнить столь беспредметный наказ. Ибо как узнать, счастлив ты или нет? Кто определяет нормы? Почему непременно, обязательно надо быть счастливым? И как быть с теми, кто сокрушенно признается: у меня не получается?
Словом, такое удовольствие очень скоро стало бы для наших молодых людей тяжкой обузой: ведя бухгалтерию своих удач и неудач, они убедились бы, что, чем настойчивее они преследуют счастье, тем упорнее оно от них ускользает. Вполне естественно, они пожелали бы обладать совокупностью всяческих успехов: в делах, в любви, в обществе, в семейной жизни, да еще и получать полное моральное удовлетворение в придачу. Как будто прославляемый современной цивилизацией процесс освобождения личности должен, как алмазной диадемой, увенчаться счастьем. Но старания собрать все в охапку идут прахом. Так что грядущее блаженство начнет казаться не благой вестью, а долгом перед каким-то безликим божеством, перед которым надо все время оправдываться. Обещанные чудеса поступают бессистемно и скупо, как из капельницы, и от этого горше становится ожидание, сильнее - разочарование. Наши молодые люди будут корить себя за то, что не вписываются в установленные нормы, отклоняются от правил. Мирабо, тот еще мог мечтать, строить фантастические планы. Через триста лет восторженные грезы просвещенного аристократа превратились в повинность. Ныне у нас есть все права, кроме права не быть счастливым.
Нет ничего более расплывчатого, чем понятие счастья; само это старое, потасканное, фальшивое слово впору изгнать из языка. С глубокой древности люди только и делают, что спорят и ссорятся между собой, выясняя, что же такое счастье. Уже Блаженный Августин приводит 289 различных его толкований, в век Просвещения о нем написано около полусотни трактатов, мы же постоянно проецируем на прошедшие времена и другие культуры ту идею о счастье и ту озабоченность им, которые свойственны исключительно нам самим. В самой природе этого понятия есть нечто загадочное, нечто питающее бесконечные, противоречивые суждения, оно подобно воде, способной заполнить любую емкость, но нет такой емкости, которая полностью исчерпала бы его. Счастье можно извлечь из деяния и созерцания, из душевного и физического комфорта, из богатства и бедности, из добродетели и порока. Разговоры о счастье, говорил Дидро, дают представление лишь о самом говорящем. Но нас будет интересовать другое - то страстное стремление к счастью, которым одержима западная цивилизация начиная с французской и американской революций.
Планы счастливой жизни наталкиваются по меньшей мере на три парадокса. Во-первых, как уже было сказано, понятие счастья слишком неопределенно. Во-вторых, едва счастье достигнуто, как оно сменяется скукой и апатией (с этой точки зрения идеалом была бы утоленная, но постоянно возобновляющаяся жажда счастья, только тогда можно избежать как отчаяния, так и пресыщения). И, наконец, непрерывное счастье настолько исключает всякое страдание, что делает человека безоружным перед ним, если оно все же возникает.
Первое обстоятельство, то есть абстрактность понятия, объясняет притягательность счастья и тревожность, которой оно сопровождается. Мало того, что мы не очень доверяем повсеместно предлагаемому счастью из готового комплекта деталей, но мы вообще никогда не можем быть уверены, что действительно счастливы. Если задаешься вопросом, значит, что-то не так. Культ счастья порождает также конформизм и зависть, два недуга демократического общества, иначе говоря, погоню за модными удовольствиями и повышенное внимание к избранным, баловням судьбы.
Второе, то есть забота о поддержании благополучия, утвердилось в современной, светской Европе вместе с торжеством посредственности - явлением, возникшим на заре Нового времени и означающим, что место Бога заняла сведенная к обыденности мирская жизнь. Посредственность - это победа буржуазных ценностей: заурядности, пресности, пошлости.
Наконец, установка на исключение страдания приводит к противоположным результатам: оно оказывается стержнем всей системы. Современный человек страдает оттого, что не желает страдать, подобно тому, как может стать болезнью стремление к абсолютному здоровью. Наше время являет миру странное зрелище: все общество поголовно исповедует гедонизм, и при этом любая малость терзает людей и портит им жизнь. Несчастье - это не просто беда, а гораздо хуже - неудавшееся счастье.
Итак, под принудительным счастьем я понимаю свойственную второй половине ХХ века идеологию, которая понуждает рассматривать все с позиции приятности/неприятности, навязываемую нам эйфорию, которая с позором изгоняет или брезгливо отстраняет всех, кто почему-либо ее не испытывает. Предусмотрено двойное обязательство: с одной стороны, превратить свою жизнь в рай, с другой - корить себя, если не можешь этого достичь. Таким образом, извращается едва ли не лучшее завоевание человечества - предоставленная каждому возможность устраивать свою судьбу и улучшать условия своего существования. Как случилось, что право на счастье, центральная и самая смелая идея Просвещения, превратилось в догму, в жесткий кодекс? Именно это мы и попытаемся проследить.
Толкований высшего блага бесконечно много, коллективное сознание связывает его то со здоровьем, то с богатством, то с красотой, то с комфортом, то с успехом - тьма талисманов, которые должны завлечь его, как птичку приманка. Постепенно средства возводятся в ранг цели и одно за другим признаются несостоятельными, поскольку не обеспечивают искомого блага. Жертвы плачевного недоразумения, мы, употребляя средства, которые должны бы привести нас к счастью, часто лишь удаляемся от него. И потому сплошь и рядом заблуждаемся, считая, что его можно требовать как нечто причитающееся нам, ему можно научиться как какому-нибудь школьному предмету, что оно покупается, имеет выразимую в деньгах цену, что другие знают верный рецепт счастья и достаточно им подражать, чтобы урвать порцию и себе.
Вопреки ходульному выражению, на все лады повторяемому со времен Аристотеля - хотя он имел в виду нечто иное, - далеко не всем людям и не всегда было свойственно стремиться к счастью; это черта западной цивилизации, имеющая определенные исторические координаты. Кроме счастья в той же культуре существуют и другие ценности: свобода, справедливость, любовь, дружба, - которые могут выдвигаться на первое место. Что, кроме самых общих, а потому пустых слов, можно сказать о том, каковы устремления всех людей на земле от начала времен? Мы ничего не имеем против счастья, речь идет не о самом этом хрупком чувстве, а о его превращении в какой-то коллективный наркотик, который все обязаны принимать в том или ином виде - химическом, духовном, психологическом, информационном, религиозном. Меж тем как самые глубокие и изощренные науки и философские школы признают, что бессильны гарантировать счастье целым народам или отдельным лицам. Каждый раз, когда оно касается нас, мы ощущаем его как некую благодать, особую милость, а не как следствие точного расчета или продуманного поведения. И, быть может, именно оттого, что мечта обрести совершенное Счастье с большой буквы неосуществима, мы особенно ценим хорошие стороны бытия: удовольствия, удачу, везение.
А молодому Мирабо я бы ответил так: «Я слишком люблю жизнь, чтобы желать одного лишь счастья».
Составляющие счастья
Далай-лама
счастлив и источает счастье.
Далай-лама и
Говард Катлер.
Искусство быть
счастливым.
Проснувшись утром, мы можем выбирать: быть в хорошем настроении или в плохом. Такой выбор всегда существует. Линкольн
говорил, что люди способны быть настолько сами захотят. Тверди себе: «Все отлично, жизнь прекрасна, я выбираю счастье». Ты можешь быть творцом собственного счастья, вменить себе в долг быть счастливым. Составь список положительных, оптимистических мыслей и повторяй их по несколько раз в день.
Норман Винсент Пил.
Сила
положительных мыслей.
В 1929 году Фрейд опубликовал работу «Неудовлетворенность в культуре», в которой утверждал, что счастье невозможно. С одной стороны, чтобы жить в обществе, человек вынужден отказываться от части своих желаний (ведь любая культура строится на подавлении инстинктов), и эта часть все время увеличивается. С другой стороны, его постоянно подстерегают несчастья, источником которых могут быть и природа, и здоровье, и отношения с другими людьми. «В план «Творения», - заключает Фрейд, - не входило, чтобы человек был счастлив. То, что мы называем счастьем, есть, в соответствии с самым точным смыслом этого слова, удовлетворение, обычно внезапное, какого-нибудь достигшего большой степени напряженности желания и, в силу самой своей природы, может быть лишь эпизодическим феноменом» .
Итак, то, что представлялось химерическим отцу психоанализа, стало всего полвека спустя чуть ли не долгом. Дело в том, что за это время произошли две революции. Во-первых, капитализм из системы производства, основанной на труде и накоплении, превратился в систему потребления, которое предполагает расходы и, более того, расточительство. Этот новый принцип не отторгает удовольствие, а, напротив, органично включает его, стирая антагонизм между экономической машиной и нашими аппетитами и даже делая их двигателем развития. Главное же - западное общество, миновав первоначальный, авторитарный период демократии, утратило жесткий сословный каркас, и человек получил полную автономию. Став «свободным», он лишился выбора: поскольку на дороге в Эдем не осталось препятствий, он, так сказать, «обречен» на счастье, или, если выразиться иначе, если он не счастлив, то ему остается пенять на себя.
В ХХ веке идея счастья получила двоякое толкование: в демократических странах она выражается в ненасытной жажде всяческих наслаждений (всего пятнадцать лет отделяют освобождение Освенцима от начала потребительского бума в Европе и Америке), тогда как в коммунистическом мире растворяется в официально предписанном всем благоденствии. Сколько людей загублено с намерением облагодетельствовать человечество и насильно привести его к совершенству! Став частью политической доктрины, счастье превратилось в страшное оружие массового уничтожения. Никакие жертвы, никакие чистки человеческого стада не кажутся чрезмерными, если их цель - светлое будущее. Грядущая идиллия обернулась кошмаром.
Однако предметом наших теперешних размышлений будет не известный всем разгул тоталитаризма и не торжество принуждения, описанное Оруэллом или вымышленное Хаксли (хотя многие черты нашего общества напоминают романы «О дивный новый мир» или «1984»). Мы займемся другим явлением, свойственным индустриальной эре и связанным с постоянным стремлением жить лучше. Если прежде долг заявлял о себе в категориях закона и необходимых усилий, то теперь он словно бы кокетливо заигрывает с нами, неотступно, как ангел-хранитель, следует за каждым и нашептывает: смотри не забудь быть счастливым! Антиутопии нападали на слишком безупречный строй, в котором все расписано по часам; мы же носим неумолимые часы внутри себя.
Французский писатель Паскаль Брюкнер (род. в 1948-м), лауреат премий Медичи и Ренодо, известен в России в первую очередь как романист - на русский переведены его книги «Божественное дитя», «Похитители красоты»; вскоре появится и перевод романа «Горькая луна», послужившего основой знаменитого фильма Р. Поланского. Эссе Брюкнера у нас почти не переводились. Между тем публицистический талант Брюкнера, продолжающего традиции европейского рационализма и не устающего подчеркивать свою связь с философами Просвещения, заслуживает не меньшего внимания. Обычно его эссе, составляющие как бы единую серию, носят парадоксальные названия: «Искушение невинностью» (опубликовано на русском в 2003 году в журнале «Иностранная литература»), «Принудительное счастье», «Нищета богатства»... Сквозная инвентаризация существующих ценностей, пересмотр мифов о всеобщем счастье, равноправии, богатстве, свободной любви.
Взгляды Брюкнера на современный мир отличаются прежде всего здравомыслием. Прожив много лет в Америке, этот сторонник гуманистической западной цивилизации, к которой он причисляет как Старый, так и Новый Свет, смог уберечься от узкого про- и антиамериканизма. Его последние эссе - «Плач белого человека» и «Тирания покаяния» - могут служить предостережением тем жителям «благополучной» Европы, которые склонны фетишизировать «обделенный» третий мир, предаваясь самоуничижению и прекраснодушным иллюзиям.
Книга «Вечная эйфория. Эссе о принудительном счастье» впервые издана в 2000 году и переиздавалась позднее. Автор пытается проследить развитие и извращение идеала счастья, свойственного европейской культуре после эпохи Просвещения. Эссе состоит из четырех частей. В первой излагается, можно сказать, история вопроса, говорится о том, как христианский культ страдания сменился в XVIIIвеке изнурительной погоней за земным счастьем, как постепенно это счастье сделалось чем-то вроде обязательного атрибута полноценного человека. Здесь же показано, как стремление к благополучию, здоровью, красоте, сексуальной привлекательности становится навязчивой идеей, порождает депрессию, лишает людей беззаботности и в конечном счете делает их несчастными. Вторая часть - обзор современного мира, в котором господствуют посредственность и пошлость. В третьей части идет речь о «блеске и нищете» буржуазии; автор признает, что счастье не в деньгах, но советует не слишком доверять тем, кто кричит об этом громче всех. Наконец, четвертая часть возвращается к теме страдания: запретное, изгнанное с поверхности жизни, оно взрывает царство вечной эйфории изнутри. Рецептов Брюкнер, разумеется, не дает, но выражает надежду на возможность разумного синтеза тезы (культа страдания) и антитезы (культа счастья) в виде «искусства счастливо жить, признавая страдание и преодолевая его».
В книге много документальных материалов, отступлений, иллюстрирующих то или иное положение автора; при всей серьезности избранного предмета читается она легко. В этом смысле Брюкнер верен духу французской классической эссеистики, от Монтеня до Чорана, которую так любят и ценят в России.
Объединение страдающих
В нашем отношении к болезни изменилось что-то почти незаметное, но, возможно, решающее. Мы так же, как прежде, боимся и стремимся избежать ее, однако уже не хотим, чтобы нас избавляла от нее внешняя сила, будь то медицина или что-то еще, а желаем по возможности сами принимать участие в процессе выздоровления. Показательна в этом смысле история со СПИДом. Поскольку длительное время, не в силах победить болезнь, общество довольствовалось тем, что клеймило заболевших, они - прежде всего, гомосексуалисты и наркоманы - были буквально вынуждены изобретать социальные, юридические, политические средства противостоять остракизму и презрению, вплоть до того, что придумали собственные, светские погребальные обряды. Это поразительный пример того, как активная деятельность объединенных общей бедой мужчин и женщин благотворно повлияла на все их мировоззрение. СПИД (хотя поначалу его существование отрицалось и многие считали, что это просто выдумка, которую сочинили, чтобы очернить геев) не только сделал очевидной древнюю связь секса и смерти. Он столкнул лицом к лицу два мира, которые давно игнорировали друг друга: мир молодости и мир смерти - в конце века, обещавшего если не бессмертие, то, по крайней мере, долголетие. Он опрокинул самые смелые надежды и поверг нас чуть ли не в средневековый ужас, поскольку в тени этого вируса могут таиться целые поколения новых, ждущих своей очереди, чтобы скосить нас. Главное же, он рассеял миф о всемогуществе медицины, заставил снова зазвучать страшное слово «неизлечимый», с позором изгнанное было из нашего языка, и поселил в людях почти забытый страх перед смертельными болезнями.
В силу всего этого СПИД обрел особое положение, стал столько же медицинской, сколько и политической проблемой: это оказалась самая, рискну сказать, «полезная» изо всех эпидемий; взрыв эмоций и проклятий, который она возбудила, заставил пересмотреть всё: ученых - изменить направление работы, больных - занять определенную позицию, общество - по-иному взглянуть на болезни, прежде считавшиеся постыдными и не подлежащими огласке. Быть может, именно благодаря СПИДу, этому кимвальному звону, прозвучавшему посреди всеобщей беспечности, больной стал объектом права (а не только пассивным клиентом врачей), членом общества, который может потребовать справедливого разбирательства (как это было в деле с зараженной кровью), обсуждает наравне с докторами методы терапии, а иногда и входит в состав руководящего совета больницы. Теперь он сознательно участвует во всех процедурах, не просто познает медицину через свою болезнь, но и, соединяя собственные усилия с усилиями других, помогает своему исцелению. Например, в одной швейцарской клинике для больных раком детей каждое утро рисуют на доске смертоносные клетки, и дети повторяют хором: «Клетки, вы меня не убьете, я убью вас сам!» Каждый, кто приходит со своей личной трагедией в товарищеский круг, начинает управлять своей болезнью и помогать другим - делиться с ними медицинским и юридическим опытом. Принимая таким образом свою судьбу, человек перестает быть ее рабом и обретает достоинство.
Разделенное страдание и воля к его преодолению прочно связывают людей и приводят к «осмысленному бытию» . Какую бы форму ни принимали объединения страдающих, все они исходят из одной и той же посылки: вся традиционная философия и политика безоружна перед несчастьем и не может предложить людям, которых оно постигло, ничего, кроме никому не нужной научной болтовни и полудохлого христианства. Вместо того чтобы рыдать, опускать руки и страдать в одиночку, эти люди собираются вместе. И вот, благодаря множеству часто мелких, трогательных, а иной раз незаурядных поступков, болезнь занимает свое законное место в человеческих помыслах, и вне всяких партий, религий и служб создается новая сеть взаимопомощи.
Жертвы, или Разрушители барьеров
Когда говорится, что в нашем обществе возникает третья власть, власть жертв , имеются в виду люди, которые отказываются считаться с физически ограниченными возможностями и хотят, невзирая на них, сравняться с другими в свободе и ответственности. Их не устраивает клеймо жертв, и вместо того чтобы козырять своим недугом, добиваясь для себя исключительных прав, они выходят в большой мир, чтобы их приняли как полноценных граждан. Пример такого поведения - молодая французская летчица, которая, оказавшись после аварии прикованной к инвалидному креслу, основала движение за право таких же, как она, вернуться к штурвалу. Эти люди не желают мириться с дискриминацией, выражают свое недовольство в юридических и политических формах и таким образом изменяют норму, повышают уровень толерантности для всех. Вынужденные бороться с равнодушием властей, недоверием медицинских, в том числе психиатрических, экспертиз, они должны выполнять неизбежное требование: «Докажите, что вы пострадали» . Тогда и только тогда они создадут судебный прецедент, послужат примером для других и расширят круг официально признанных жертв притеснения.
Все сместилось: осаждаемое исками больных гемофилией, раком, СПИДом, инвалидов разного рода, теперь уже само общество старается приспособиться к этой новой напасти и справиться со своими тяготами, проявляя как прагматизм, так и волюнтаризм. То, что вчера было само собой разумеющимся, сегодня представляется недопустимым. Раньше мы думали, что некоторым людям не повезло, теперь такие мысли объявлены предрассудками, можно говорить только о «поправимых дефектах» (Эрнст Кассирер). Как везде в мире наемного труда, идет борьба за достоинство, за непредвзятое отношение (изменить взгляд на инвалидов - такова главная цель общества «Телетон», помимо сбора средств на борьбу с миопатией). Таким образом тяжелобольные, жертвы аварий и несчастных случаев... борются с сегрегацией, с тем, что их чураются, как зачумленных, как нарушителей благолепия. Борются за свое место в человеческом сообществе .
Микрореволюции
Что толку устраивать марши против СПИДа? - спрашивает один философ. Разве кто-нибудь выступает за него? И почему тогда нет маршей против рака или инфаркта? На это довольно резонное замечание можно ответить, что цель такой манифестации - собраться, мобилизовать силы, это символическая акция, напоминающая обществу, что проблема касается всех. <...> В самом деле, демонстрации Act Up , участники которых одеты в темные одежды, несут плакаты в виде листков с подтверждением диагноза и свистят в свистки, очень похожи на процессии кающихся братьев, которые проходили по улицам средневековых городов, напоминая людям, что всех ждет смерть . Каждый раз, когда современное сознание сталкивается с самым существенным, т. е. со смертью, в нем просыпается религиозность. Современный человек - это страдалец, взбунтовавшийся против страдания, причем бунт может проявляться по-разному: как жалоба Провидению-Государству , как иск о возмещении ущерба, наконец, как битва силами больших или малых объединений. Можно сочетать все три варианта, но в любом случае приходится выбирать между позицией жертвы, замкнувшейся в своем несчастье, и участием в борьбе, которая заставляет искать новые решения, вместо того чтобы ныть без толку. Или с головой уйти в болезнь и бесконечно пережевывать отвратительные подробности, или измениться самим и не корчить из себя мученика, а жить свободно. Может быть, наше время не сможет окончательно склониться к первому или второму решению. Что ж, выбор остается за нами.
Однако все эти микрореволюции ничуть не уменьшают отчаяния приговоренного, одиночества умирающего. Можно победить те или иные болезни и пороки, но не зло вообще, оно возрождается все в новых формах и с дьявольской изворотливостью ускользает из самых совершенных наших ловушек. Каждое время отменяет ужасы предыдущего, но тотчас получает свой собственный крест. Хорошо хоть наше отношение к страданию становится иным, не похожим на позитивистский оптимизм, религиозные догмы или сибаритское упрямство, неотличимое от капитуляции. «Самые тяжелые раны на войне получают те, кто бежит с поля боя» (Оскар Уайльд).
Сострадание - не любовь
Человечество совершило грандиозный переворот, объявив сочувствие, «это врожденное отвращение, которое мы испытываем при виде чужих страданий» (Руссо), естественной добродетелью; благодаря ей весь мир, включая как людей, так и животных, представляется единым телом, каждую царапину на котором мы остро ощущаем. Именно благодаря ужасу, который вызывает у нас боль, причиненная другому человеку или животному, нашему меньшому брату, развивается право. Когда Руссо пишет: «Любое страдающее существо - мой ближний», - он, разумеется, распространяет принцип равенства и солидарности на все народы и на все живое. Таким образом, в центре человеческой жизни оказывается не веселье и радость, а страдание. И его высказывание можно переиначить: «Мой ближний - только тот, кто страдает» (а кто наслаждается жизнью, тот враг?).
Остерегайтесь стервятников, которых раздражает, когда у нас все в порядке, и которые, чуть что неладно, слетаются к нашему порогу и лакомятся нашим горем. Остерегайтесь всех, кто превозносит бедных, отверженных, падших. Их сладкие речи отдают скрытым презрением, в бедняках они не видят людей, равных себе. Из-под маски милосердия проступает злобная гримаса... Снисхождения достойны только бедняки - пока они бедствуют.
«Если тебя жалеют, - говорил Цицерон, - значит, тебе завидуют, ибо кто опечален твоими невзгодами, может так же печалиться твоей удаче». Считать сострадание действенным участием в горе ближнего и признаком братства всего живущего на земле - выдумка Руссо. Давно пора заменить со-страдание со-радостью, со-весельем, лучше бы мы с удовольствием смотрели на чужие успехи, а не набрасывались, как цепные псы, на каждого, кому живется лучше, чем нам. Это и было бы истинное лицо, а не личина любви: не фальшивое сочувствие, а сердечная приязнь к человеку. «Delectatio in felicitate alterius», как говорил Лейбниц, т. е. радость, которую мы испытываем от счастья других людей. Куда великодушнее веселиться, когда другому хорошо, чем сокрушаться, когда ему плохо.
Перевод с французского и вступительная заметка Натальи Мавлевич.
* Pascal Bruckner. L"euphorie perpetuelle. Essai sur le devoir de bonheur. Grasset, 2000. Вниманию читателей «ОЗ» предлагаются фрагменты четвертой части книги Паскаля Брюкнера, которая готовится к печати в издательстве Ивана Лимбаха (Санкт-Петербург). - Примеч. ред.
О формальных требованиях к иску, который должен быть снабжен заключением медицинской экспертизы, данными клинического обследования и подтверждением о нанесении урона, см. статью: Gilles Trimaille. L"expertise medico-legale: confiscation et traduction de la douleur. In: La Douleur et le Droit. PUF, 1997. P. 498-499.
В диссертации, посвященной эффектам посттравматического стресса, доктор Louis Jehel, исследуя 56 жертв теракта на станции городской электрички в Париже 3 декабря 1996 года, установил, что наиболее уязвимыми в таких обстоятельствах оказались женщины и дети и что быстрее оправились от стресса те, кто, получив еще и физическую травму, был госпитализирован. Он призывает создать во Франции более действенную систему помощи пострадавшим при терактах.
Act Up - Ассоциация борьбы со СПИДом (а также наркотиками, проституцией и т. д.). - Примеч. пер.
См. об этом: J. F. Lae. L"Instance de la plainte. Une histoire politique et juridique de la souffrance // Descartes et Cie. 1996.
Главная идея книги оглашается уже в подзаголовке: « ». Эта фраза достаточно противоречивая. Возникает вопрос: как счастье может быть принудительным, ведь это наивысшее благо в жизни, к которому мы все стремимся? Автор соглашается с утверждением, что счастье – это самое главное для человека, но только делает небольшую поправку: для человека нашей культуры.
Источник фото: citynews.ro
Он начинает свою книгу экскурсом в эпоху средневековья, когда люди еще не ставили счастье на пьедестал жизненных идеалов. Спасти свою душу значило намного больше, чем насладиться жизнью. Падшее создание, которое зовется человеком, должно сначала искупить свою вину, первородный грех, а потом думать об удовольствиях. Вот только это «потом» наступит уже в ином мире.
Люди не задумывались о счастье, и оно для них было таким, каким и есть по своей сути – мимолетным и непредсказуемым чувством. А в нашу эпоху они искривили это понятие, предположив, что его можно достичь преднамеренно.
Брюкнер показывает современность в контексте протяжности культуры. Все наши идеалы и понятия берут начало с древних времен, только сегодня они изменились до неузнаваемости. Автор приводит слова Честертона: «Современный мир полон христианских идей, доведенных до безумия» и, в частности, на этом базируется его анализ.
Автор полагает, что христианство со своей мрачной картиной мира дало толчок нашей беспрерывной погони за счастьем. В Святом Писании говорится о рае, куда попадают грешники, а мы пытаемся построить такой же рай на земле. Это стало возможно в эпоху Просвещения, когда благодаря развитию науки, техники человек смог установить полный контроль над своей жизнью. Теперь бразды правление от невидимого Бога перешли в его руки.
Вот только каким должно быть это счастье, остается неизвестным. В Библии оно было абстрактным блаженством души, которая вознеслась на небо, где есть все в изобилии, стоит только захотеть. Может, это было необычайно заманчиво для средневекового человека, который должен был обходиться самым малым, однако для более избалованного нашего современника это малоинтересно. Более того, это скучно. Скука или аскедиа (уныние) издавна считалась болезнью аристократов и монахов, то есть тех людей, жизнь которых текла размеренно и однообразно, без постоянной борьбы на кусок хлеба. Сейчас с повышением уровня жизни ее испытывают все больше людей.
Источник фото: www.evz.ro
Политики и общественные деятели утверждают, что настоящее счастье это то, что еще предстоит достигнуть совместным усилиям граждан. Однако такая вера в светлое будущее дискредитировала себя еще во время Советского Союза.
В нашей культуре есть разные понятия счастья, будь то американская мечта: дом, машина, собака, или леворадикальные идеалы о бунте против системы во имя свободы желаний. Однако этот бунт окостенел и утих, а «свобода желаний» стала рекламным слоганом.
Пожалуй, образ «общества потребления» стал своеобразным символом мечты о счастье. Материальное благополучие может не самая важная его составляющая, но зато самая легкодоступная, поэтому для многих она заменяет собой все целое.
В Новое время, после свержения божественного закона, то, какой будет жизнь человечества, зависит только от него. Теперь не нужно рассчитывать на удачу, чтобы получить капельку счастья, человек должен добиваться его сам. Вместо обуздания желаний эталоном стало их полное насыщение. Требуется ни в чем себе не отказывать и активно, без устали улучшать свою жизнь. Такая власть над своим душевным состоянием является не только благом, но и тяжким бременем. Она может стать причиной самобичевания, занижения самооценки и депрессии, если другие достигли на стези развлечений больше успехов, чем ты.
Паскаль Брюкнер утверждает, что все видоизменилось в наш век погони за счастьем. Он анализирует наше отношение к здоровью, сексу, питанию, духовным практикам и особенно к рутине. Она стала огромной проблемой теперь, когда «счастье перестало быть внезапно выпадающей на нашу долю удачей, яркой вспышкой на фоне серых будней, а превратилось в нечто обыденное и насущное».
Когда духовная жизнь стала менее значимой, чем материальные блага, жизнь человека утратила глубинный смысл. «Средневековая устремленность ввысь уступила место плоской заурядности Нового времени», - пишет автор. Теперь радости жизни стали обыденностью и даже духовные практики, которые могли бы вернуть величие и значимость каждодневным деянием человека, в нашей культуре есть в наличии только в адаптированной форме. Они, как и все в масс-медиа, создаются для людей, которые больше желают отдохнуть и поразвлечься, чем заняться чем-то серьезным. Описывая учение Делай-Лами, Брюкнер утверждает, что после каждой его фразы следует ожидать закадровый смех, как в американских ситкомах.