Характер женщины весьма своеобразно соотносится с культурой эпохи. С одной стороны, женщина с ее напряженной эмоциональностью, живо и непосредственно впитывает особенности своего времени, в значительной мере обгоняя его. В этом смысле характер женщины можно назвать одним из самых чутких барометров общественной жизни.

Реформы Петра I перевернули не только государственную жизнь, но и домашний уклад. П ервое последствие реформ для женщин — это стремление внешне изменить облик, приблизиться к типу западноевропейской светской женщины. Меняется одежда, прически. Изменился и весь способ поведения. В годы петровских реформ и последующие женщина стремилась как можно меньше походить на своих бабушек (и на крестьянок).

Положение женщины в русском обществе с началом XIX века еще более переменилось. Эпоха Просвещения XVIII века не прошла даром для женщин наступившего века. Борьба за равенство просветителей имела прямое отношение к женщине, хотя многие мужчины по-прежнему были далеки от мысли об истинном равенстве с женщиной, на которую смотрели как на существо неполноценное, пустое.

Жизнь светского общества была тесно связана с литературой, модным поветрием в которой был в то время романтизм. Женский характер, помимо отношений в семье, традиционного домашнего образования (только единицы попадали в Смольный институт) формировался за счет романтической литературы. Можно сказать, что светскую женщину пушкинской поры создали книги. Романы были некими самоучителями тогдашней женщины, они формировали новый женский идеальный образ, которому, как моде на новые наряды, следовали и столичные, и провинциальные дворянские барышни.

На смену женскому идеалу XVIII века - пышущей здоровьем, дородной, полной красавицы, - приходит бледная, мечтательная, грустная женщина романтизма «с французской книжкою в руках, с печальной думою в очах». Ради того, чтобы выглядеть модной девицы томили себя голодом, месяцами не выходили на солнце. В моде были слезы и обмороки. Реальная жизнь, как и здоровье, деторождение, материнство, казалась «вульгарной», «недостойной» истинной романтической девицы. Следование новому идеалу подняло женщину на пьедестал, началась поэтизация женщины, что, в конечном счете, способствовало повышению общественного статуса женщины, росту истинного равенства, что и продемонстрировали вчерашние томные барышни, ставшие женами декабристов.

За указанный период в русском дворянском обществе сформировалось несколько различных типов женской натуры.

Одним из самых ярких типов можно назвать тип "салонной дамы", "столичной штучки" или "светской львицы", как ее назвали бы сейчас. В столице, в высшем свете этот тип встречался наиболее часто. Эти утонченные красавицы, созданные модным французским салонным воспитанием, весь круг своих интересов ограничивали будуаром, гостиной и бальной залой, где они были призваны царить.

Их называли царицами гостиных, законодательницами мод. Хотя в начале XIX века женщина была выключена из государственной жизни, но исключенность из мира службы не лишала ее значительности. Напротив роль женщины в дворянском быту и культуре становится все заметнее.

Особое значение в этом смысле приобретала так называемая светская жизнь и — более конкретно — феномен салона (в том числе и литературного). Русское общество во многом здесь следовало французским образцам, по которым светская жизнь осуществляла себя прежде всего через салоны. "Выезжать в свет" означало "бывать в салонах".

В России, как и во Франции начала XIX века, салоны были различными: и придворными, и роскошно-светскими, и более камерными, полусемейными, и такими, где царствовали танцы, карты, светская болтовня, и литературно-музыкальными, и интеллектуальными, напоминавшими университетские семинары.

Анна Алексеевна Оленина

Хозяйка салона была центром, культурно значимой фигурой, "законодательницей". При этом, сохраняя статус образованной, умной, просвещенной женщины, она могла, конечно, иметь различный культурный имидж: прелестной красавицы, шалуньи, ведущей рискованную литературно-эротическую игру , милой и обольстительной светской остроумицы, утонченной, музыкальной, европеизированной аристократки, строгой, несколько холодной "русской мадам Рекамье" либо спокойной, мудрой интеллектуалки.

Мария Николаевна Волконская

Александра Осиповна Смирнова

XIX век - это время флирта, значительной свободы светских женщин и мужчин. Брак не является святыней, верность не рассматривается как добродетель супругов. Каждая женщина должна была иметь своего кавалера или любовника. Светские замужние женщины пользовались большой свободой в своих отношениях с мужчинами (кстати, обручальные кольца носили сначала на указательном пальце, и только к середине XIX века оно появилось на безымянном пальце правой руки). При соблюдении всех необходимых норм приличий они не ограничивали себя ничем. Как известно, «гений чистой красоты» Анна Керн, оставаясь замужней женщиной, выданной некогда за пожилого генерала, вела отдельную от него, фактически независимую жизнь, увлекаясь сама и влюбляя в себя мужчин, среди которых оказался А. С. Пушкин, а к концу ее жизни - даже юный студент.

Правила столичной кокетки.

Кокетство, беспрерывное торжество рассудка над чувствами; кокетка должна внушать любовь, никогда не чувствуя оной; она должна столько же отражать от себя это чувство сие, сколько и поселять оное в других; в обязанность вменяется ей не подавать даже виду, что любишь, из опасения, чтоб того из обожателей, который, кажется, предпочитается, не сочли соперники его счастливейшим: искусство ее состоит в том, чтобы никогда не лишать их надежды, не подавая им никакой.

Муж, ежели он светский человек, должен желать, чтоб жена его была кокетка: свойство такое обеспечивает его благополучие; но прежде всего должно, чтоб муж имел довольно философии согласиться на беспредельную доверенность к жене своей. Ревнивец не поверит, чтоб жена его осталась нечувствительною к беспрестанным исканиям, которыми покусятся тронуть ее сердце; в чувствах, с которыми к ней относятся, увидит он только намерение похитить у нее любовь к нему. Оттого и происходит, что многие женщины, которые были бы только кокетками, от невозможности быть таковыми делаются неверными; женщины любят похвалы, ласкательства, маленькие услуги.

Мы называем кокеткою молодую девушку или женщину, любящую наряжаться для того, чтоб нравиться мужу или обожателю. Мы называем еще кокеткою женщину, которая без всякого намерения нравиться следует моде единственно для того, что звание и состояние ее того требуют.

Кокетство приостанавливает время женщин, продолжает молодость их и приверженность к ним: это верный расчет рассудка. Извиним, однако же, женщин, пренебрегающих кокетством, убедясь в невозможности окружить себя рыцарями надежды, пренебрегли они свойством, в котором не находили успехов.

Высший свет, особенно московский, уже в XVIII веке допускал оригинальность, индивидуальность женского характера. Были женщины — позволявшие себе скандальное поведение, открыто нарушавшие правила приличия.

В эпоху романтизма «необычные» женские характеры вписались в философию культуры и одновременно сделались модными. В литературе и в жизни возникает образ «демонической» женщины, нарушительницы правил, презирающей условности и ложь светского мира. Возникнув в литературе, идеал демонической женщины активно вторгся в быт и создал целую галерею женщин — разрушительниц норм «приличного» светского поведения. Этот характер становится одним из главных идеалов романтиков.

Аграфена Федоровна Закревская (1800-1879) — жена Финляндского генерал-губернатора, с 1828 года — министра внутренних дел, а после 1848 года — московского военного генерал-губернатора А. А. Закревского. Экстравагантная красавица, Закревская была известна своими скандальными связями. Образ ее привлекал внимание лучших поэтов 1820-1830-х годов. Пушкин писал о ней (стихотворение «Портрет», "Наперсник"). Закревская же была прототипом княгини Нины в поэме Баратынского «Бал». И наконец, по предположению В. Вересаева, ее же нарисовал Пушкин в образе Нины Воронской в 8-й главе «Евгения Онегина». Нина Воронская — яркая, экстравагантная красавица, «Клеопатра Невы» — идеал романтической женщины, поставившей себя и вне условностей поведения, и вне морали.

Аграфена Федоровна Закревская

Еще в 18 веке в русском обществе сформировался еще один оригинальный тип русской барышни - институтка. Это были девушки, получившие образование в учрежденном в 1764 году Екатериной II Воспитательном обществе для благородных девиц, позже называемом Смольным институтом. Питомиц этого славного учреждения называли также "смолянками" или "монастырками". Основное место в учебной программе уделялось тому, что считали необходимым для светской жизни: изучению языков (прежде всего французского) и овладению «дворянскими науками» — танцами, музыкой, пением и т. д. Воспитание их происходило в строгой изоляции от внешнего мира, погрязшего в «суевериях» и «злонравии». Именно это должно было способствовать созданию «новой породы» светских женщин, которые смогут цивилизовать жизнь дворянского общества.

Особые условия воспитания в женских институтах, как стали называться училища, устроенные по образцу Воспитательного общества благородных девиц, хотя и не создали «новую породу» светских женщин, но сформировали оригинальный женский тип. Это показывает само слово «институтка», означая любого человека «с чертами поведения и характером воспитанницы подобного заведения (восторженного, наивного, неопытного и т. п.)». Этот образ вошел в пословицу, породил множество анекдотов и отразился в художественной литературе.

Если первые «смолянки» воспитывались в гуманной и творческой атмосфере, которую поддерживал просветительский энтузиазм основателей Воспитательного общества, то впоследствии возобладали формализм и рутина обычного казенного учреждения. Все воспитание стало сводиться к поддержанию порядка, дисциплины и внешнего благообразия институток. Основным средством воспитания были наказания, что отдаляло институток от воспитательниц, большинство которых составляли старые девы, завидовавшие молодежи и с особенным рвением исполнявшие свои полицейские обязанности. Естественно, что между воспитательницами и воспитанницами зачастую шла самая настоящая война. Она продолжалась и в институтах второй половины ХIХ века: либерализацию и гуманизацию режима сдерживал недостаток хороших и просто квалифицированных воспитательниц. Воспитание по-прежнему основывалось «больше на манерах, умении держать себя comme il faut, отвечать вежливо, приседать после нотации от классной дамы или при вызове учителя, держать корпус всегда прямо, говорить только на иностранных языках».

Однако в отношениях между самими институтками манерность и чопорность институтского этикета сменялись дружеской откровенностью и непосредственностью. Институтской «выправке» противостояло здесь свободное проявление чувств. Это приводило к тому, что обычно сдержанные и даже «конфузливые» на людях институтки иногда могли повести себя совершенно по-детски. В своих воспоминаниях одна из институток ХIХ века называет «глупым институтством» то, что произошло с ней, когда разговор с неизвестным молодым человеком перешел на «институтскую тему» и затронул любимые ее предметы: «начала хлопать в ладоши, скакать, хохотать». «Институтство» вызывало резкую критику и насмешки со стороны окружающих, когда воспитанницы выходили из института. «Не из луны ли вы к нам пожаловали?» — обращается к институткам светская дама в романе Софьи Закревской «Институтка» и далее отмечает: «А это детское простосердечие, которое так резко выказывается при совершенном незнании светских приличий… Уверяю вас, в обществе сейчас можно узнать институтку».

Обстоятельства жизни в закрытом учебном заведении замедляли взросление институток. Хотя воспитание в женском обществе и акцентировало зарождавшиеся в девушках душевные переживания, формы их выражения отличались детской обрядностью и экспрессивностью. Героиня романа Надежды Лухмановой «Институтка» хочет попросить у человека, к которому она испытывает симпатию, «что-нибудь на память, и это “что-нибудь” — перчатку, платок или хоть пуговицу — носить на груди, тайно осыпая поцелуями; затем подарить что-нибудь соответственное ему, а главное плакать и молиться, плакать на виду у всех, возбуждая к себе этими слезами интерес и сочувствие»: «так делали все в институте, и выходило очень хорошо». Аффектированная чувствительность отличала выпущенных в свет институток от окружающего общества и осознавалась им как типично институтская черта. «Показать всем свою печаль, — думает та же героиня, — еще смеяться станут, скажут: сентиментальная институтка». Эта черта отражала уровень развития воспитанниц институтов благородных девиц, вступавших во взрослую жизнь с душой и культурными навыками девочки-подростка.

Во многих отношениях они мало чем отличались от своих сверстниц, не получивших институтского воспитания. Это воспитание, например, так и не смогло преодолеть «суеверие веков», на что рассчитывали его учредители. Институтские суеверия отражали бытовые предрассудки дворянского общества. Они включали в себя и характерные для послепетровской России формы «цивилизованного» язычества, вроде обожествления супруги Александра I, императрицы Елизаветы Алексеевны, воспитанницами Патриотического института, причислившими ее после смерти к «лику святых» и сделавшими из нее своего «ангелахранителя». Элементы традиционных верований сочетаются с влиянием западноевропейской религиозно-бытовой культуры. Институтки «все до одной боялись покойников и привидений», что способствовало широкому распространению легенд о «черных женщинах», «белых дамах» и других сверхъестественных обитательницах помещений и территории институтов. Очень подходящим местом для бытования таких рассказов являлись старинные здания Смольного монастыря, с которыми была связана ходячая легенда о замурованной там монахине, пугавшей по ночам боязливых смолянок. Когда же «напуганное воображение» рисовало институткам «ночных призраков», со страхами боролись испытанным детским способом.

«Разговор о чудесном и о привидениях был одним из самых любимых, — вспоминала воспитанница Патриотического института. — Мастерицы рассказывать говорили с необыкновенным увлечением, меняли голос, вытаращивали глаза, в самых поразительных местах хватали за руку слушательниц, которые с визгом разбегались в разные стороны, но, поуспокоясь немного, трусихи возвращались на покинутые места и с жадностью дослушивали страшный рассказ».

Известно, что коллективное переживание страха помогает преодолевать его.

Если младшие воспитанницы довольствовались пересказом «суеверных сказок», услышанных от сиделок и прислуги, то старшие рассказывали «волшебные сказки» собственного сочинения, пересказывали прочитанные или же выдуманные ими самими романы.

Оторванные от интересов современной жизни институтские курсы русской и иностранной литератур не восполнялись внеклассным чтением, которое всячески ограничивалось и контролировалось, чтобы оградить институток от «вредных» идей и неблагопристойностей и сохранить в них детскую невинность ума и сердца.

«Зачем им душу возвышающее чтение, — говорила начальница одного из институтов классной даме, читавшей по вечерам воспитанницам Тургенева, Диккенса, Достоевского и Льва Толстого, — это надо народ возвышать, а они и так из высшего класса. Им важно невинность воспитать»

Институт строго оберегал младенческую непорочность своих воспитанниц. Она считалась основой высокой нравственности. Стремясь оставить институток в неведении относительно греховных страстей и пороков, воспитатели доходили до форменных курьезов: иногда седьмую заповедь даже заклеивали бумажкой, чтобы воспитанницы вообще не знали, о чем здесь идет речь. Варлам Шаламов писал и об особых изданиях классиков для институток, в которых «было больше многоточий, чем текста»:

«Выброшенные места были собраны в особый последний том издания, который ученицы могли купить лишь по окончании института. Вот этот-то последний том и представлял собой для институток предмет особого вожделения. Так девицы увлекались художественной литературой, зная “назубок” последний том классика».

Даже скабрезные анекдоты об институтках исходят из представлений об их безусловной невинности и непорочности.

Однако романы привлекали воспитанниц не только «греховной» темой или занимательным сюжетом, который можно было пересказать перед сном подругам. Они давали возможность познакомиться с той жизнью, что шла за «монастырскими» стенами.

«Я вышла из института, — вспоминала В. Н. Фигнер, — с знанием жизни и людей только по романам и повестям, которые читала».

Естественно, что многих институток обуревала жажда попасть в героини романа. Очень способствовали тому и «фантазерки, начитавшиеся романов»: они выводили «затейливые узоры по канве <…> бедняжек, бедных фантазией, но жаждавших романтических картин в их будущем».

Мечты о будущем занимали все более существенное место в жизни воспитанниц по мере того, как приближался выпуск из института. Мечтали не столько в одиночку, сколько сообща: вместе с ближайшей подругой или всем отделением перед сном. Этот обычай является ярким примером «чрезмерной сообщительности» воспитанниц, которая приучала их «не только действовать, но и думать вместе; советоваться со всеми в мельчайших пустяках, высказывать малейшие побуждения, проверять свои мнения другими». Овладевая сложным искусством парного хождения (которое служило одним из характерных признаков институтского воспитания), институтки разучивались ходить в одиночку. Им действительно «чаще приходилось говорить мы, чем я». Отсюда и неизбежность коллективного мечтания вслух. Характерна реакция одного из героев чеховского «Рассказа неизвестного человека» на предложение «мечтать вслух»: «Я в институте не был, не проходил этой науки»

Обращает внимание подчеркнуто праздничный характер жизни, о которой мечтали в институтах. Институтки отталкивались от скучного однообразия порядков и суровой дисциплины институтской жизни: будущее должно было быть полной противоположностью окружавшей их действительности. Определенную роль играл и опыт общения с внешним миром, будь то встречи с нарядно одетыми людьми во время воскресных свиданий с родственниками или же институтские балы, на которые приглашались воспитанники самых привилегированных учебных заведений. Оттого будущая жизнь казалась беспрерывным праздником. Это порождало драматическую коллизию между институтскими мечтами и реальностью: многим институткам приходилось «прямо с облаков спуститься в самый неказистый мир», что крайне осложняло и без того трудный процесс адаптации к действительности.

Институтки были весьма благосклонно приняты культурной элитой конца ХVIII — начала ХIХ века. Литераторы превозносили новый тип русской светской женщины, хотя и усматривали в нем совершенно разные достоинства: классицисты — серьезность и образованность, сентименталисты — естественность и непосредственность. Институтка продолжала играть роль идеальной героини и в романтическую эпоху, которая противопоставляла ее светскому обществу и миру как образец «высокой простоты и детской откровенности». Внешний вид институтки, «младенческая непорочность» мыслей и чувств, ее отстраненность от мирской прозы жизни — все это помогало видеть в ней романтический идеал «неземной красавицы». Вспомним юную институтку из «Мертвых душ» — «свеженькую блондинку <..> с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для мадонны»: «она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрозрачной толпы».

Одновременно существовал и прямо противоположный взгляд на институтку, в свете которого все благоприобретенные ею манеры, привычки и интересы выглядели «жеманством» и «сентиментальностью». Он исходил из того, что отсутствовало в институтках. Воспитанницы женских институтов предназначались для духовного преобразования светского быта, и поэтому институт мало готовил их к практической жизни. Институтки не только ничего не умели, они вообще мало что понимали в практической жизни.

«Тотчас после выхода из института, — вспоминала Е. Н. Водовозова, — я не имела ни малейшего представления о том, что прежде всего следует условиться с извозчиком о цене, не знала, что ему необходимо платить за проезд, и у меня не существовало портмоне».

Это вызывало резко негативную реакцию со стороны людей, занятых повседневными делами и заботами. Они считали институток «белоручками» и «набитыми дурами», Вместе с насмешками над «неловкостью» институток распространялись «стереотипные суждения» о них как об «изрядно невежественных существах, думающих, что на вербах груши растут, остающихся глупо-наивными до конца своей жизни». Институтская наивность стала притчей во языцех.

Осмеяние и возвеличивание институток имеют, по сути дела, одну и ту же точку отсчета. Они лишь отражают различное отношение к детскости воспитанниц институтов благородных девиц, которую культивировали обстановка и быт закрытого учебного заведения. Если на «набитую дуру» взглянуть с некоторым сочувствием, то она оказывалась просто «дитя малое» (как говорит, обращаясь к воспитаннице, институтская горничная: «несмышленыш вы, как дитя малое, только что каля-баля по-французски, да трень-брень на рояле»). А с другой стороны, скептическая оценка образованности и воспитанности институтки, когда она служила образцом «светскости» и «поэтичности», сразу же обнаруживала ее «детское, а не женское достоинство» (что должен был открыть герой задуманной А. В. Дружининым драмы, которая затем превратилась в знаменитую повесть «Полинька Сакс»). В связи с этим и сами институтки, чувствовавшие себя «детьми» в непривычном для них взрослом мире, иногда сознательно играли роль «ребенка», всячески подчеркивая свою детскую наивность (ср.: «все жеманство, так называемое жантильничанье, приторное наивничанье, все это легко развивалось в институтках в первые годы после выпуска, потому что этим забавлялись окружающие»). «Выглядеть» институткой зачастую значило: говорить ребячьим голосом, придавая ему специфически-невинный тон, и смотреть девочкой.

Во времена 18 века - сластолюбивого сентиментализма, жеманства и куртизанства, заполнявших праздную, сытую жизнь светской среды, такие лилейные барышни и нравились. И не имело значения, что эти прелестные создания, ангелы во плоти, какими они казались на паркете в салонной обстановке, в обыденной жизни оказывались плохими матерями и женами, расточительными и неопытными хозяйками, да и вообще существами, ни к какому труду и полезной деятельности не приспособленными.

Подробнее о воспитанницах Смольного института -

Для того, чтобы обрисовать другие типы русских девушек из дворянской среды, мы снова обратимся к художественной литературе.

Тип уездной барышни ярко представлен в произведениях Пушкина, придумавшего этот термин: это и Татьяна Ларина («Евгений Онегин»), и Маша Миронова («Капитанская дочка») и Лиза Муромская («Барышня-крестьянка»)

Эти милые, простодушные и наивные создания - полная противоположность столичным красавицам.«Эти девушки, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее наших однообразных красавиц, которые до свадьбы придерживаются мнения своих матерей, а там — мнения своих мужьёв»,— сказано в пушкинском «Романе в письмах».

Песней об «уездных барышнях», поэтическим памятником им остается «Евгений Онегин», одно из лучших пушкинских творений — образ Татьяны. Но ведь и этот милый образ на самом деле существенно сложен — она «русская душою (сама не зная почему)», «по-русски плохо знала». И не случайно многое из собирательного образа «уездной барышни» передано Ольге и другим девушкам из «дали свободного романа», иначе «Евгений Онегин» не был бы «энциклопедией русской жизни» (Белинский). Здесь мы встречаем не только «язык девических мечтаний», «доверчивость души невинной», «невинных лет предубежденья», но и рассказ о воспитании «уездной барышни» в «дворянском гнезде», где встречаются две культуры, дворянская и народная:

День губернской или уездной барышни был заполнен прежде всего чтением: французских романов, стихов, произведений русских писателей. Уездные барышни черпали знания о светской жизни (да и о жизни вообще) из книжек, но зато чувства их были свежи, переживания — остры, а характер — ясен и силен.

Большое значение для провинциалок имели обеды, приемы в доме и у соседей, помещиков.
К выходу в свет они готовились заранее, просматривая журналы мод, тщательно выбирали наряд. Именно такую поместную жизнь описывает А.С.Пушкин в повести "Барышня крестьянка".

"Что за прелесть эти уездные барышни! - писал Александр Пушкин - Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни черпают из книжек. Для барышни звон колокольчика есть уже приключение, поездка в ближний город полагается эпохою в жизни:"

Тургеневская девушка - так называли совершенно особый тип русских барышень 19 века, сформировавшийся в культуре на основе обобщенного образа героинь романов Тургенева. В книгах Тургенева это замкнутая, но тонко чувствующая девушка, которая, как правило, выросла на природе в поместье (без тлетворного влияния света, города), чистая, скромная и образованная. Она плохо сходится с людьми, но обладает глубокой внутренней жизнью. Яркой красотой она не отличается, может восприниматься как дурнушка.

Она влюбляется в главного героя, оценив его истинные, не показные достоинства, желание служить идее и не обращает внимание на внешний лоск других претендентов на её руку. Приняв решение, она верно и преданно следует за любимым, несмотря на сопротивление родителей или внешние обстоятельства. Иногда влюбляется в недостойного, переоценив его. Она обладает сильным характером, который может быть сначала незаметен; она ставит перед собой цель и идёт к ней, не сворачивая с пути и порой достигая намного большего, чем мужчина; она может пожертвовать собой ради какой-либо идеи.

Её черты — огромная нравственная сила, «взрывная экспрессивность, решительность „идти до конца“, жертвенность, соединённая с почти неземной мечтательностью», причём сильный женский характер в книгах Тургенева обычно «подпирает» более слабого «тургеневского юношу» . Рассудочность в ней сочетается с порывами истинного чувства и упрямством; любит она упорно и неотступно.

Почти везде у Тургенева в любви инициатива принадлежит женщине; ее боль сильнее и кровь горячее, ее чувства искренне, преданнее, нежели у образованных молодых людей. Она всегда ищет героев, она повелительно требует подчинения силе страсти. Сама она чувствует себя готовой к жертве и требует ее от другого; когда ее иллюзия насчет героя исчезает, ей не остается ничего иного, как быть героиней, страдать, действовать.

Отличительная особенность «тургеневских девушек» в том, что при своей внешней мягкости они сохраняют полную непримиримость в отношении воспитавшей их консервативной среды. «Во всех них „огонь“ горит вопреки их родным, их семьям, только и думающим о том, как бы этот огонь затушить. Все они независимы и живут „собственной своею жизнию“»

К этому типу относятся такие женские персонажи из произведений Тургенева, как Наталья Ласунская («Рудин»), Елена Стахова («Накануне»), Марианна Синецкая («Новь») и Елизавета Калитина («Дворянское гнездо»)

В наше время этот литературный стереотип несколько деформировался и «тургеневскими девушками» стали ошибочно называть другой тип русских барышень - «кисейных».

«Кисейная» барышня имеет иную характеристику нежели «тургеневская». Выражение это появилось в России в 60-х годах 19 века в демократической среде и означало вполне определенный социальный и психологический тип с такими же вполне определенными нравственными ориентирами и художественными вкусами.

Первым употребил это выражение в романе «Мещанское счастье» Н.Г.Помяловский, одновременно выразивший и свое понимание подобного женского типа:

«Кисейная девушка! Читали Марлинского, пожалуй, и Пушкина читали; поют „Всех цветочков боле розу я любил" да „Стонет сизый голубочек"; вечно мечтают, вечно играют... Легкие, бойкие девушки, любят сентиментальничать, нарочно картавить, хохотать и кушать гостинцы... И сколько у нас этих бедных кисейных созданий».

Особый стиль поведения, манера одеваться, которая позднее породила выражение «кисейная барышня», начали складываться еще в 30 — 40-х годах 19 в. По времени это совпадает с новым силуэтом в одежде. Талия опускается на место и всячески подчеркивается невероятно пышными нижними юбками, которые позднее заменит кринолин из металлических колец. Новый силуэт должен был подчеркивать хрупкость, нежность, воздушность женщины. Склоненные головки, потупленные глазки, медленные, плавные движения или, напротив, показная шаловливость были характерны для того времени. Верность образу требовала, чтобы девушки такого типа жеманничали за столом, отказываясь от еды, постоянно изображали отрешенность от мира и возвышенность чувств. Пластические свойства тонких, легких тканей способствовали выявлению романтической воздушности.

Этот жеманный и изнеженный женский тип весьма напоминает девушек-институток, таких же не в меру сентиментальных, романтичных и мало приспособленных к реальной жизни. Само выражение «кисейная барышня» восходит к выпускной форме воспитанниц женских институтов: белым кисейным платьям с розовыми кушаками.

О таких вот "кисейных барышнях" весьма нелицеприятно отзывался Пушкин, большой знаток усадебной культуры.:

Но ты — губерния Псковская,
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна глухая,
Несносней барышень твоих?
Меж ними нет — замечу кстати —
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
Я, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту,
И непристойность и жеманство,
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет?

"Кисейным барышням" противостоял иной тип русских девушек - нигилистки. Или "синий чулок"

Курсистки Высших женских архитектурных курсов Е. Ф. Багаевой в Петербурге.

В литературе есть несколько версий происхождения выражения «синий чулок». По одной из них, выражение обозначало кружок лиц обоего пола, собирающихся в Англии в 1780-х годах у леди Монтегю для бесед на литературные и научные темы. Душою бесед был ученый Б. Стеллинфлит, который, пренебрегая модой, при темном платье носил синие чулки. Когда он не появлялся в кружке, там повторяли: «Мы не можем жить без синих чулок, сегодня беседа идет плохо, — нет синих чулок!» Таким образом, прозвище Синий чулок впервые получила не женщина, а мужчина.
По другой версии, голландский адмирал XVIII века Эдуард Боскавен, известный как «Неустрашимый старина» или «Кривошеий Дик», был мужем одной из наиболее восторженных участниц кружка. Он грубо отзывался об интеллектуальных увлечениях своей жены и насмешливо называл заседания кружка встречами «Общества синих чулок».

Наметившаяся свобода женщины света в русском обществе проявилась и том, что в XIX веке, начиная с войны 1812 года, многие светские девицы превратились в сестер милосердия, вместо балов щипали корпию и ухаживали за ранеными, тяжко переживая постигшее страну несчастье. Так же они поступали и в Крымскую войну и во время других войн.

С началом реформ Александра II в 1860-е годы изменилось отношение к женщине вообще. В России начинается долгий и мучительный процесс эмансипации. Из женской среды, особенно из числа дворянок, вышло немало решительных, отважных женщин, которые открыто рвали со своим окружением, семьей, традиционным укладом, отрицали необходимость брака, семьи, активно участвовали в общественной, научной и революционной деятельности. Среди них оказались такие «нигилистки», как Вера Засулич, Софья Перовская, Вера Фигнер и многие другие, входившие в революционные кружки, участвовавшие в известном «хождении в народ» в 1860-е годы, затем ставшие участницами террористических групп «Народной воли», а потом и эсеровских организаций. Женщины-революционерки были порой мужественнее и фанатичнее своих собратьев по борьбе. Они, не колеблясь, шли убивать крупных сановников, терпели издевательства и насилия в тюрьмах, но оставались совершенно непреклонными борцами, пользовались всеобщим уважением, становились лидерами.

Надо сказать, что и об этих девицах Пушкин был нелестного мнения:

Не дай мне Бог сойтись на бале

С семинаристом в желтой шали

Иль академиков в чепце.

А.П. Чехов в рассказе «Розовый чулок» писал: «Что хорошего быть синим чулком. Синий чулок... Черт знает что! Не женщина и не мужчина, а так середка на половине, ни то, ни се».

«Большинство нигилисток лишены женской грации и не имеют нужды намеренно культивировать дурные манеры, они безвкусно и грязно одеты, редко моют руки и никогда не чистят ногти, часто нося очки, стригут волосы. Они читают почти исключительно Фейербаха и Бюхнера, презирают искусство, обращаются к молодым людям на „ты“, не стесняются в выражениях, живут самостоятельно или в фаланстерах и говорят более всего об эксплуатации труда, абсурдности институции семьи и брака, и об анатомии» — писали в газетах в 1860-х годах.

Подобные рассуждения можно найти и у Н. С. Лескова («На ножах»): «Сидеть с вашими стрижеными грязношеими барышнями и слушать их бесконечные сказки про белого бычка, да склонять от безделья слово „труд“, мне наскучило»

Восставшая против иноземного владычества Италия стала источником модных идей для революционно настроенной молодежи в России, а красная рубашка — гарибальдийка — опознавательным знаком женщин передовых взглядов. Любопытно, что «революционные» подробности в описании костюмов и причесок нигилисток присутствуют только в тех литературных произведениях, авторы которых, так или иначе, осуждают это движение («Взбаламученное море» А. Ф. Писемского, «На ножах» Н. С. Лескова). В литературном наследстве Софьи Ковалевской, одной из немногих женщин того времени, реализовавшей свою мечту, более важным является описание душевных переживаний и духовных исканий героини (повесть «Нигилистка»).

Сознательный аскетизм в одежде, темные цвета и белые воротнички, которым отдавали предпочтение женщины с передовыми взглядами, однажды войдя в обиход, оставались в российской жизни практически всю первую половину XX века.

Матушка-природа ничего совершеннее женщины не изобрела. Это всею мощью своего таланта всю жизнь доказывал, и таки доказал, один из величайших живописцев XIX века Франц Ксавьер Винтерхальтер.Его фамилия - составная. И первая часть переводится как «зима». А как переводится вторая - и без меня все знают...Но вот, что это значит в совокупности, я не понимаю... Это для меня первая загадка художника. :)Так написать женщину, как это делал герой нашего рассказа, в середине XIX века в Европе умели не многие живописцы.Заказчицам неимоверно импонировало, что Винтерхальтер, как никто, умел придать женской фигуре грациозность и изящество, глазам - таинственность, а улыбке - многообещающее лукавство. А уж как он передавал изысканные дамские туалеты! Под его кистью атлас шелковисто струится, кружева тончайшей вязью окутывают, драгоценные камни и жемчуга мерцают. Но самое главное: он принципиально не видит у изображаемых дам недостатков! На его портретах все они невероятно красивы, но при этом похожи на самих себя. Как он это делал - вторая загадка Винтерхальтера. Но это - величайшее искусство!

Франц Ксавье Винтерхальтер родился в 1805 году в маленькой деревне в Шварцвальде. В13 лет ушёл из дому обучаться рисованию.

Автопортрет в возрасте 17 лет

А когда ему стукнуло 18, он за свой талант удостоился стипендии великого герцога Баденского и начинает обучаться в Академии художеств.

На жизнь парень зарабатывает тяжелым трудом литографа...

Автопортрет в возрасте 25 лет

Автопортрет с братом Германом

Вступление Винтрехальтера в придворные круги состоялось в 1828 году, когда он стал учителем рисования маркграфини Баденской Софии. Вскоре учитель утверждается придворным художником…

София, маркграфиня Баденская

Но он не задерживается в Бадене, а перемещается во Францию, где на выставке 1836 года всеобщее внимание привлекли две его жанровые картины - Il dolce Farniente и Il Decameron.

Декамерон

Винтерхальтер быстро сделался модным. О нем говорят.

Успех приносит ему репутацию мастера аристократической портретной живописи, способного сочетать «точность портретного сходства с не всеми уловимой лестью». За это и был назначен придворным художником Луи-Филиппа, короля Франции.
Но в высоких художественных кругах репутация Винтерхальтера от этого только пострадала.

Критики отвернулись.

Но заказы от аристократов при этом сыпались дождём.

Виктория Августа Антуанетта Саксен-Кобург-Гота-Кохари, герцогиня де Немур

Франческа Каролина Браганза, принцесса де Жуанвиль

Революция и падение короля Луи-Филиппа в 1848 году вынудили Винтерхальтера уехать в Швейцарию, где он вернулся к тематической живописи и написал полотно «Флоринда», являющее собой радостный праздник женской красоты. Пишет пастушек, молочниц и других простых сельских девушек...

Флоринда

Весна

После вступления на престол Наполеона III вернулась и востребованность художника лучшими домами Франции.

Он продолжил «неуловимо льстить», изображая струящийся атлас и волнительные кружева...

А есть ли женщина, равнодушная к изображению платья, в котором она позирует художнику?

Но кроме того мастеровитый Винтерхальтер умел передавать на холсте шелковистость волос, блеск глаз, бархатной кожи и чувствительность губ...

Критики критиковали, но они не могли остановить поток заказов от графинь, принцесс, герцогинь и императриц.

И все они терпеливо стояли к нему в очередь!

Александр Дюма видел это своими глазами: «Дамы в течение месяцев ждут своей очереди, чтобы попасть в ателье Винтерхальтера, они записываются, они имеют свои порядковые номера и ждут - одна год, другая восемнадцать месяцев, третья два года. Наиболее титулованные имеют преимущества…»

Королева Виктория, 1843 г.

Королева Виктория, 1859 г.

Королева Виктория, принц Альберт и маленький принц Артур принимают подарки от герцога Веллингтона

По самую макушку погруженный в атмосферу женской прелести, художник лишь на 47-м году жизни решает создать собственную семью, но его предложение руки и сердца было отвергнуто.

Имя этой женщины история умалчивает, но делает намёки, и один из них у нас с вами впереди…

***
Когда «королевский художник» Винтерхальтер стал пользоваться постоянным спросом при дворах Британии, Испании, Бельгии, Германии, Франции, этот всеевропейский ажиотаж не мог пройти мимо российских аристократок. Приезжавшие в Париж русские дворянки тоже вставали в очередь.

Там были императрицы, великие княгини, а также прекрасные представительницы княжеских и графских родов.

Леонилла Барятинская, княгиня Сайн-Витгенштейн-Сайн, 1843 г.

Леонилла Барятинская, княгиня Сайн-Витгенштейн-Сайн, 1849 г.

Императрица Александра Федоровна, супруга императора Николая I

Императрица Мария Александровна, жена Александра II

Великая княгиня Ольга Николаевна, дочь императора Николая I

Великая княгиня Александра Иосифовна, супруга Константина Николаевича,

младшего брата императора Александра II

Графиня Софья Бобринская, урожденная Шувалова

Княгиня Елизавета Эсперовна Трубецкая

Елизавета Александровна Чернышева, княгиня Барятинская

Софья Трубецкая графиня де Морни супруга Щарля Огюста Жозефа Луи графа де Морни

Графиня Ольга Шувалова

Елена Шувалова, в первом браке Орлова-Денисова

Со временекм стало очевидным и общепризнанным, что самый волнительный портрет русской красавицы кисти Винтерхальтера - это портрет Варвары Дмитриевны Римской-Корсаковой.

Варвара Дмитриевна была звездой высшего света Москвы и Санкт-Петербурга.

Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова

Надменный Париж тоже склонился в восхищении перед ее красотой, которая затмевала красоту первой французской красавицы - императрицы Евгении, чем вызвала большое недовольство последней.

Императрица Евгения

Имеператрица Евгения с фрейлинами

При этом русскую красавицу Варвару Винтерхальтер писал дважды.

И оба раза у него Римская-Корсакова не просто красива, она ослепительно прекрасна!

Всем заметная личная симпатия художника не позволяет отнести изображение Варвары Дмитриевны к числу обычных парадных портретов.

Зато это позволило сделать вывод, что художник был в неё тайно влюблен.

Так ли это на самом деле?

Но это навсегда осталось третьей загадкой Винтерхальтера, которую он в 1871 году унес с собою в могилу, так и оставшись неженатым.

Написав столько портретов русских красавиц, художник никогда не бывал в России!

И эту, последнюю, загадку Винтерхальтер тоже унёс с собою.

1.Клеопатра

Можно подумать, ты что-то про нее не знаешь. Ну, сделаем вид, что ты упал с луны, и расскажем. Жила в I веке до н. э. Владычица Египта. Любовница Цезаря и Марка Антония. Прославленная своей красотой любительница молочных ванн и притираний из растворенного жемчуга. Умерла вследствие технических неполадок со змеей. Кстати, изображения на монетах - единственные стопроцентно доказанные портреты царицы. И все они выглядят примерно так.

2.Лина Кавальери

3.Фрина

4.Клео де Мерод

5.Нинон де Ланкло

6.Прасковья Жемчугова

7.Диана де Пуатье

8.Анна Болейн

9.Мессалина

10.Императрица Феодора

11.Барбара Радзивилл

12.Симонетта Веспуччи

13.Агнес Сорель

14.Нефертити

15.Маркиза де Ментенон

16.Маркиза де Монтеспан

17.Зинаида Юсупова

18.Уоллис Симпсон

19.Мадам Рекамье

20.Ян-гуйфэй

21.Вероника Франко

22.Аспазия

23.Айседора Дункан

24.Китти Фишер

25.Хэрриэтт Уилсон

26.Мата Хари

27.Туллия д’Арагона

28.Каролина Отеро

29.Лиана де Пужи

30.Графиня ди Кастильоне

31.Оно-но Комати

32.Императрица Си Ши

Все мы знаем и любим фотографии Сергея Прокудина-Горского. Цветные кадры царской России – это уникальное достояние. Но есть еще один классик, равный по величине. Это Максим Дмитриев. В отличие он Прокудина-Горского, он донес до нас не открыточную Россию. Он сделал первые жанровые снимки страны.

Голодный год в Нижегородской губернии 1891-1892

1. Народная столовая в деревне Пралевке Лукояновского уезда. 1891-1892 гг. Негатив 18х24 см

2. Доктор Решетилов осматривает больного сыпным тифом Кузьму Кашина в селе Накрусове. 1891-1892 гг. Негатив 18х24 см

3. Раздача хлеба в ссуду крестьянам в городе Княгинине. 1891-1892 гг. Негатив 18х24 см

4. Больные тифом в городе Княгинине. 1891-1892 гг. Негатив 18х24 см

5. Изба татарина Саловатова в деревне Кадомке Сергачского уезда. 1891-1892 гг. Негатив 18х24 см

Нижегородская ярмарка 1896

6. Театральная площадь Нижегородской ярмарки во время половодья. Негатив 18х24 см

7. Общий вид ярмарки со Спасского Староярмарочного собора. Негатив 18х24 см

8. Машинный отдел. Всероссийской художественно-промышленной выставки. 1896 г. Негатив 18х24 см

9. Самокатская площадь. Кинотеатр «Волшебный мир». Негатив 18х24 см

10. Колокольные ряды на ярмарке. Негатив 18х24 см

11. Театр Фигнер. Негатив 18х24 см

12. Общий вид на Лубочные ряды и Мещерское озеро. Негатив 18х24 см

Русь верующая 1891-1904

13. Странник в Серафимо-Дивеевском женском монастыре. 1904 г. Негатив 18х24 см

14. Настоятель молельни поморцев в Семеновском уезде. 1897 г. Негатив 18х24 см

15. Типы богомолок в Серафимо-Понетаевском женском монастыре. 1904 г. Негатив 18х24 см

16. Проводы иконы Оранской Божьей Матери из Нижнего Новгорода в Оранский Богородицкий монастырь. Негатив 45х55 см. Фрагмент.

17. Святой источник в Саровском мужском монастыре. Негатив 18х24 см

18. Съезд старообрядцев в Нижнем Новгороде. Негатив 50х60 см. Фрагмент.

19. Богомолки-мордовки, направляющиеся в Серафимо-Дивеевский женский монастырь. 1904 г. Негатив 18х24 см

20. Закладка городской соборной мечети в Нижнем Новгороде. 1902 г. Негатив 18х24 см

21. Странники на пути в Саровский мужской монастырь. Негатив 18х24 см

22. Оленевский скит. Уставщицы. 1897 г. Негатив 18х24 см

23. Серафимо-Понетаевский женский монастырь. Вид на монастырский пруд и Больничную церковь. Негатив 18х24 см

24. Проводы иконы Оранской Божьей Матери из Нижнего Новгорода в Оранский Богородицкий монастырь. Негатив 45х55 см. Фрагмент.

25. Благовещенский Керженский единоверческий мужской монастырь. Монах-схимник. 1897 г. Негатив 18х24 см

Поволжье 1894-1904

26. Сушка сетей. Негатив 18х24 см

27. Озеро Вселуг. Широковский погост. Негатив 18х24 см

28. Ложкарный базар в городе Семенове. 1897 г. Негатив 18х24 см

29. Типы старообрядцев. Шарпанский скит в Семеновском уезде. 1897 г. Негатив 18х24 см

30. Группа старообрядцев. Деревня Кузнецово Семеновского уезда. Негатив 18х24 см

31. Вид на Волгу с Башменской горы. Негатив 50х60 см. Фрагмент.

32. Караван судов на Волге под Ярославлем. 1894 г. Негатив 30х40 см

33. Ложкарное производство. Отделка ложечного черенка. 1897 г. Негатив 18х24 см

34. Осташковские рыбаки. Негатив 18х24 см

35. Слуда. Вид на берег Оки. Негатив 18х24 см

36. Александровский мост через Волгу в Сызрани. 1894 г. Негатив 18х24 см

Нижний Новгород 1912-1914

37.Вид на нагорную часть Нижнего Новгорода с левого берега Оки. Негатив 45х55 см. Фрагмент.

38. Вид на плашкоуютный мост и нагорную часть Нижнего Новгорода. Негатив 18х24 см43. В зале городского суда. Негатив 18х24 см

44. Нижегородские «босяки». Негатив 18х24 см

Максим Дмитриев – Биография

45. Максим Дмитриев

1858 г. Родился в Тамбовской губернии.
1873 г. Поступает в ученики к известному московскому фотографу М.П. Настюкову.
1874 г. Работает в фотопавильоне М.П.Настюкова на Нижегородской ярмарке.
1877 г. Поступает ретушером в ателье Д.Лейбовского.
1879 г. Принят в ателье выдающегося фотографа А.О.Карелина.
1881 г. Открывает собственное фотоателье.
1889 г. Принимает участие во Всероссийской юбилейной фотографической выставке в Москве.
1892 г. Получает малую золотую медаль Московской выставки, золотую медаль Парижской всемирной фотографической выставки, Гран-при выставки в Сен-Жиле, Почетный диплом выставки в Брюсселе.
1893 г. Издает знаменитый альбом фотографий «Неурожайный 1891 – 1892 год в Нижегородской губернии».
1894 г. Приступает к созданию монументального цикла фотографий, посвященного Волге.
1896 г. Принимает участие во Всероссийской промышленно-художественной выставке в Нижнем Новгороде.
1901 – 1904 гг. Снимает руины Макарьевского Желтоводского монастыря.
1903 г. Завершает работу над «Волжской коллекцией».
1913 г. Фиксирует в серии крупноформатных фотографий приезд императора Николая II в Нижний Новгород.
1929 г. Фотоателье Дмитриева переходит в ведение комиссии по улучшению жизни детей. Фотограф утвержден заведующим художественной частью и павильонным фотографом.
1937 г. Из архива Дмитриева реквизируются 7000 негативов.
1948 г. Умер в Горьком в возрасте 90 лет.

В начале XIX века в эпоху ампир в моде естественность и простота. Даже косметического эффекта дамы пытались достичь естественными способами: если требовалась бледность – пили уксус, если румянец – ели землянику. На некоторое время из моды выходят даже ювелирные украшения. Считается, что, чем красивее женщина, тем меньше она нуждается в украшениях…

Белизна и нежность рук во времена ампира так ценились, что даже на ночь надевали перчатки.

В нарядах заметно подражание античной одежде. Так как эти платья делались в основном из тонкого полупрозрачного муслина, модницы рисковали подхватить простуду в особо холодные дни.

Мадам Рекамье – знаменитая парижская красавица, самая известная в истории хозяйка литературного салона

«Портрет мадам Рекамье» — картина французского художника Жака Луи Давида, написанная в 1800 году.

Для создания эффектных драпировок, красиво обрисовывающих природные данные, дамы использовали нехитрый прием античных скульпторов – увлажняли одежду, неслучайно, что смертность от пневмонии была в те годы очень высока.

Французский "Журнал де Мод" в 1802 г. даже рекомендовал своим читательницам посетить Монмартское кладбище, чтобы посмотреть, сколько юных девушек стали жертвой «нагой» моды.

Тереза Кабаррюс

Парижские газеты пестрили траурными хрониками: «Госпожа де Ноэль умерла после бала, в девятнадцать лет, мадемуазель де Жюинье — в восемнадцать, м-ль Шапталь - в шестнадцать!» За несколько лет господства этой экстравагантной моды умерло женщин больше, чем за предшествовавшие 40 лет.

Терезия Тальен считалась «красивее капитолийской Венеры» — столь идеальна у нее была фигура. Она и ввела «нагую» моду. Самое легкое платье весило 200 грамм!

Только благодаря египетскому походу Наполеона в моду вошли кашемировые шали, которые широко популяризировала супруга императора – Жозефина.

В 20-х годах XIX века фигура женщины напоминает песочные часы: округлые «вздутые» рукава, осиная талия, широкая юбка. В моду вошел корсет. Талия должна быть неестественной по объему - около 55 см.

Владимир Иванович Гау. Портрет Натальи Николаевны Гончаровой- Пушкиной.

Стремление к «идеальной» талии нередко приводило к трагическим последствием. Так, в 1859 г. одна 23-летняя модница скончалась после бала из-за того, что три сжатых корсетом ребра вонзились ей в печень.

В.Гау. Наталья Николаевна Гончарова . 1842-1843 гг.

Ради красоты дамы готовы были терпеть разные неудобства: широкие поля дамских шляпок, которые свисали на глаза, и передвигаться приходилось едва ли не на ощупь, длинные и тяжелые подолы платьев.

П. Деларош. Портрет певицы Генриэтты Зонтаг, 1831.

В авторитетном британском журнале «Ланцет» в 1820-е годы было высказано мнение, что в мышечной слабости, заболеваниях нервной системы и других недугах женщинам стоит винить вес своих платьев, составлявший около 20 килограммов. Нередко дамы путались в собственных юбках. Королева Виктория как-то вывихнула лодыжку, наступив себе на подол.

Во второй половине 19 века возродилась тяга к искусственности. Здоровый румянец и загар, крепкое, сильное тело стали признаками низкого происхождения. Идеалом красоты считались «осиные талии», бледные лица, изнеженность и утонченность.

Смех и слезы светской красавицы должны быть красивы и изящны. Смех должен быть не громкий, но рассыпчатый. При плаче можно уронить не более трех-четырех слезинок и наблюдать, чтобы не испортить цвет лица.

Камилла Клодель

В моде болезненная женственность. Речь идет как о душевных болезнях, при которых неуравновешенность граничит с безумием, символом такой красавицы может служить Камилла Клодель – муза и ученица скульптора Огюста Родена, так и болезнях тела, как у Маргариты Готье, смертельно больной туберкулёзом куртизанки – героини романа «Дама с камелиями» Александра Дюма.

Для придания лицу матовой бледности дамы принимали три раза в день толченый мел (хорошо очищенный мел можно было получить в аптекарских магазинах; употреблять мелки, предназначенные для карточной игры, было нельзя) и пили уксусный и лимонный сок, а круги под глазами достигались за счёт специального недосыпания.