«Игумнов был человеком редкого обаяния, простоты и благородства. Никакие почести и слава не могли поколебать его глубочайшей скромности. В нем не было и тени того тщеславия, которым подчас страдают некоторые артисты». Это об Игумнове-человеке. «Искренний и взыскательный художник, Игумнов был чужд какой бы то ни было аффектации, позы, внешнего лоска. Ради красочного эффекта, ради поверхностного блеска он никогда не поступался художественным смыслом... Игумнов не терпел ничего крайнего, резкого, чрезмерного. Стиль его игры был прост и лаконичен». Это об Игумнове-артисте.
«Строгий и требовательный к себе, Игумнов был требователен и к своим ученикам. Проницательный в оценке их сил и возможностей, он постоянно учил художественной правде, простоте и естественности выражения. Он учил скромности, соразмерности и экономии в используемых средствах. Он учил речевой выразительности, певучему, мягкому звуку, пластичности и рельефности фразировки. Он учил „живому дыханию“ музыкального исполнения». Это об Игумнове-педагоге.
«В основном и главном игумновские воззрения и эстетические принципы оставались, видимо, достаточно устойчивыми... Его симпатии артиста и педагога с давних пор были на стороне музыки ясной, содержательной, подлинно реалистической в своей основе (иной он попросту не признавал), его „кредо“ музыканта-интерпретатора всегда выявляло себя через такие качества, как непосредственность исполнительского воплощения образа, проникновенность и тонкость поэтического переживания». Это о художественных принципах Игумнова. Приведенные высказывания принадлежат ученикам выдающегося педагога - Я. Мильштейну и Я. Флиеру, прекрасно знавшим Константина Николаевича на протяжении долгих лет. Сопоставляя их, невольно приходишь к выводу об удивительной цельности человеческой и художественной натуры Игумнова. Во всем он оставался верен себе, будучи личностью и артистом глубокой оригинальности.
Он впитал в себя лучшие традиции русской исполнительской и композиторской школ. В Московской консерватории, которую он окончил в 1894 году, Игумнов занимался по фортепиано сперва у А. И. Зилоти, а затем у П. А. Пабста. Здесь же он обучался по теории музыки и композиции у С. И. Танеева, А. С. Аренского и М. М. Ипполитова-Иванова и по камерному ансамблю у В. И. Сафонова. В ту же пору (1892-1895) он учился на историко-филологическом факультете Московского университета. С пианистом Игумновым москвичи познакомились еще в 1895 году, и вскоре он занял видное место среди русских концертирующих исполнителей. На склоне лет Игумнов составил такую схему своего пианистического развития: «Мой исполнительский путь сложен и извилист. Я разделяю его на следующие периоды: 1895-1908 годы - период академический; 1908-1917 годы - период зарождения исканий под влиянием художников и писателей (Серов, Сомов, Брюсов и др.); 1917-1930 годы- период переоценки всех ценностей; увлечение колоритом в ущерб ритмическому рисунку, злоупотребление rubato; 1930-1940 годы - постепенное формирование моих теперешних взглядов. Однако вполне я осознал их и „нашел себя“ лишь после Великой Отечественной войны»... Впрочем, даже если учитывать результаты этого «самоанализа», совершенно очевидно, что определяющие черты были присущи игре Игумнова при всех внутренних «метаморфозах». Это касается и принципов интерпретации и репертуарных склонностей артиста.
Все специалисты единодушно отмечают некое особое отношение Игумнова к инструменту, его редкостное умение вести с помощью фортепиано живую речь с людьми. В 1933 году тогдашний директор Московской консерватории Б. Пшибышевский писал в газете «Советское искусство»: «Игумнов как пианист совершенно исключительное явление. Правда, он не принадлежит к роду мастеров фортепиано, которые отличаются блистательной техникой, могучим звуком, оркестровой трактовкой инструмента. Игумнов принадлежит к пианистам типа Фильда, Шопена, т. е. к мастерам, которые ближе всего подошли к специфике фортепиано, не искали в нем искусственно вызываемых оркестровых эффектов, а извлекали из него то, что всего труднее извлечь из-под внешней жесткости звучания - певучесть. Игумновский рояль поет, как редко у кого из современных больших пианистов». Через несколько лет к этому мнению присоединяется А. Альшванг: «Популярность завоевана им благодаря захватывающей искренности его игры, живому контакту с аудиторией и прекрасной интерпретации классики... Многие справедливо отмечают в исполнении К. Игумнова мужественную суровость. При этом звук у Игумнова характеризуется мягкостью, близостью к речевой мелодии. Его интерпретация отличается живостью, свежестью красок». На эти же особенности неоднократно указывал начинающий в качестве ассистента Игумнова и много сделавший для изучения наследия своего учителя профессор Я. Мильштейн: «Мало кто мог соперничать с Игумновым в красоте звука, отличавшегося необыкновенным богатством колорита и удивительной певучестью. Под его руками рояль приобретал свойства человеческого голоса. Благодаря какому-то особому прикосновению, как бы слиянию с клавиатурой (по собственному его признанию, принцип слияния лежал в основе его туше), а также благодаря тонкому, разнообразному, пульсирующему применению педали, он извлекал звук редкого обаяния. Даже при самом сильном ударе его туше не теряло своей прелести: оно всегда было благородным. Игумнов предпочитал скорее сыграть тише, но только не „кричать“, не форсировать звучания фортепиано, не выходить за его естественные пределы».
Как же добивался Игумнов своих поразительных художественных откровений? Его вела к ним не только естественная артистическая интуиция. Немногословный по своей натуре, он однажды приоткрыл «дверь» в свою творческую лабораторию: «Я думаю, что всякое музыкальное исполнение есть живая речь, связный рассказ... Но только рассказывать - это еще мало. Надо, чтобы в рассказе было определенное содержание и чтобы у исполнителя всегда было что-то такое, что приближало бы его к этому содержанию. И здесь я не могу мыслить музыкального исполнения абстрактно: мне всегда хочется прибегнуть к каким-либо житейским аналогиям. Короче говоря, содержание рассказа я черпаю или из личных впечатлений, или из природы, или из искусства, или из определенных идей, или из определенной исторической эпохи. Для меня несомненно, что в каждом значительном произведении выискивается нечто такое, что связывает исполнителя с реальной жизнью. Я не представляю себе музыки ради музыки, без человеческих переживаний... Вот почему необходимо, чтобы исполняемое произведение находило какой-то отклик в личности исполнителя, чтобы оно ему было близко. Можно, конечно, перевоплощаться, но какие-то связующие личные нити всегда должны быть. Нельзя сказать, чтобы я обязательно представлял себе программу произведения. Нет, то, что я себе представляю,- это не программа. Это только какие-то чувства, мысли, сопоставления, помогающие вызвать настроения, аналогичные тем, которые я хочу передать в своем исполнении. Это как бы своеобразные „рабочие гипотезы“, облегчающие постижение художественного замысла».
3 декабря 1947 года Игумнов в последний раз вышел на эстраду Большого зала Московской консерватории. В программу этого вечера вошли Седьмая соната Бетховена, Соната Чайковского, Си-минорная Соната Шопена, Вариации Лядова на тему Глинки, неизвестная широкой публике пьеса Чайковского «Страстное признание». На «бис» были исполнены Экспромт Рубинштейна, «Музыкальное мгновение» до-диез минор Шуберта и Колыбельная Чайковского - Пабста. В этой прощальной программе значились имена тех композиторов, чья музыка всегда была близка пианисту. «Если все же искать того, что является основным, константным в исполнительском облике Игумнова,- замечал в 1933 году К. Гримих,- то больше всего бросаются в глаза многочисленные нити, связывающие его исполнительское творчество с романтическими страницами фортепианного искусства... Здесь - не в Бахе, не в Моцарте, не в Прокофьеве, не в Хиндемите, но в Бетховене, Мендельсоне, Шумане, Брамсе, Шопене, Листе, Чайковском, Рахманинове - наиболее убедительно раскрываются достоинства игумновского исполнения: сдержанная и впечатляющая выразительность, тонкое мастерство звука, самостоятельность и свежесть трактовки».
Действительно, Игумнов не был, что называется, всеядным исполнителем. Он оставался верен себе: «Если композитор мне чужд и его сочинения лично мне не дают материала для исполнительского творчества, я не могу включить его в свой репертуар (например, фортепианные произведения Балакирева, французских импрессионистов, позднего Скрябина, некоторые пьесы советских композиторов)». И тут надо особо выделить непрестанное обращение пианиста к русской фортепианной классике, и в первую очередь, к творчеству Чайковского. Можно сказать, что именно Игумнов возродил на концертной эстраде многие сочинения великого русского композитора.
Все, кому доводилось слушать Игумнова, согласятся с восторженными словами Я. Мильштейна: «Нигде, даже в Шопене, Шумане, Листе не высказывается особенная, полная простоты, благородства и целомудренной скромности манера игры Игумнова так удачно, как в произведениях Чайковского. Невозможно себе представить, что тонкость исполнения может быть доведена до более высокой степени совершенства. Невозможно себе представить большую плавность и задумчивость мелодических излияний, большую правдивость и искренность чувств. Исполнение Игумновым этих произведений отличается от других, как экстракт отличается от разбавленной смеси. Действительно, все в нем поражает: каждый нюанс здесь - образец для подражания, каждый штрих - предмет восхищения». Чтобы оценить педагогическую деятельность Игумнова, достаточно назвать некоторых учеников: Н. Орлов, И. Добровейн, Л. Оборин, Я. Флиер, А. Дьяков, М. Гринберг, И. Михневский, А. Иохелес, А. и М. Готлибы, О. Бошнякович, Н. Штаркман. Все это концертирующие пианисты, снискавшие широкую известность. Он начал преподавать вскоре после окончания консерватории, некоторое время был педагогом музыкального училища в Тбилиси (1898-1899), а с 1899 года стал профессором Московской консерватории; в 1924-1929 годах был также ее ректором. В своем общении с учениками Игумнов был далек от какого бы то ни было догматизма, всякий его урок - живой творческий процесс, открытие неиссякаемых музыкальных богатств. «Моя педагогика,- говорит он,- теснейшим образом связана с моим исполнительством, и это обусловливает отсутствие стабильности в моих педагогических установках». Может быть, и этим объясняется удивительная несхожесть, порой контрастная противоположность игумновских питомцев. Но, пожалуй, всех их объединяет благоговейное отношение к музыке, унаследованное от учителя. Прощаясь со своим педагогом в печальный день панихиды. Я. Флиер глубоко верно определил основной «подтекст» педагогических взглядов Игумнова: «Константин Николаевич мог простить студенту фальшивые ноты, но фальшивых чувств он не прощал и не переносил».
Рассказывая об одной из последних своих встреч с Игумновым, его ученик профессор К. Аджемов вспоминал: «В тот вечер мне показалось, что К. Н. был не совсем здоров. К тому же он сказал, что врачи не позволяют ему играть. «А ведь в чем смысл моей жизни? Играть...»
Лит.: Рабинович Д. Портреты пианистов. М., 1970; Мильштейн Я, Константин Николаевич Игумнов. М., 1975.
Григорьев Л., Платек Я.
Родился 13 апреля (1 мая) 1873 года, (по другим источникам - 19 апреля и 17 апреля), в г. Лебедяни Тамбовской губернии, (ныне - Липецкая область, Россия), в купеческой семье. Отец, Николай Иванович, был известен как начитанный, образованный человек, который любил музыку и литературу.
Музыкальные способности мальчика проявились рано. С четырех лет его стали учить игре на фортепиано. 14 января 1881 года, когда ему шел восьмой год, он уже выступил в смешанном концерте с фантазией из оперы Верди «Трубадур».
Учась в прогимназии, Константин Игумнов в 1886 году вместе с товарищем дал концерт. Присутствовавшая на том концерте М. Моршанская вспоминала:
С 1887 года, параллельно с обучением в Первой московской классической гимназии, брал частные уроки игры на фортепиано у знаменитого педагога Н. С. Зверева (одновременно с Рахманиновым и Скрябиным). В 1888 году поступил вольнослушателем в Московскую консерваторию в класс А. И. Зилоти , затем П. А. Пабста ; одновременно занимался полифонией у С. И. Танеева , пробовал силы в композиции. В 1892 году поступил в Московский университет - сначала на юридический, потом на историко-филологический факультет. Окончил консерваторию в 1894 году с золотой медалью и тогда же дебютировал как солист. Участвовал в 1895 году в Международном конкурсе пианистов имени А. Г. Рубинштейна в Берлине, где получил похвальный отзыв. В дальнейшем постоянно концертировал, преимущественно в Москве, давал частные уроки игры на фортепиано, был одним из самых популярных в Москве педагогов.
В 1898 году принял приглашение стать преподавателем Тифлисского отделения Императорского русского музыкального общества. В 1899 году стал профессором Московской консерватории, продолжая выступать как в России, так и за рубежом. По отзывам современников, пианизм Игумнова избегал крайностей: для него были типичны слегка приглушенная динамика, мягкое туше, певучий, бархатный звук, благородство интерпретации.
После Октябрьской революции 1917 года Игумнов вошел в состав Музыкального совета при Народном комиссариате по просвещению (концертный подотдел). При его участии происходила реформа музыкального образования; в частности, в Московской консерватории были созданы курсы эстетики, истории культуры, истории литературы, введен класс камерного ансамбля. С 1919 года - постоянный член учебно-художественного комитета консерватории; весной 1924 года был избран на пять лет директором.
В концертном репертуаре пианиста 1930-х годов - серия монографических концертов: Бетховен, Лист, Шопен, Чайковский, Рахманинов (Игумнов - первый в России исполнитель Рапсодии на тему Паганини, 1939 год), Метнер, Танеев ; особенно часто Игумнов играл как солист и ансамблист произведения Чайковского, став их непревзойденным интерпретатором.
Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Ученики
- Р. В. Тамаркина , аспирантка
Выдающийся русский пианист и педагог, один из создателей русской пианистической школы, Народный артист СССР (1946), ректор Московской консерватории им. П. И. Чайковского. Тонкий интерпретатор фортепианных произведений П. И. Чайковского.
Родился 19 апреля (1 мая) 1873 года в Лебедяни Тамбовской губернии (сейчас Липецкая область), в купеческой семье. Отец, Николай Иванович, был известен как начитанный, образованный человек, который любил музыку и литературу.
Музыкальные способности мальчика проявились рано. С четырех лет его стали учить игре на фортепиано. 14 января 1881 года, когда ему шел восьмой год, он уже выступил в смешанном концерте с фантазией из оперы Верди «Трубадур».
С 1887 года, параллельно с обучением в Первой московской классической гимназии, брал частные уроки игры на фортепиано у знаменитого педагога Н. С. Зверева (одновременно с Рахманиновым и Скрябиным). В 1888 году поступил вольнослушателем в Московскую консерваторию в класс А. И. Зилоти, затем П. А. Пабста; одновременно занимался полифонией у С. И. Танеева, пробовал силы в композиции. В 1892 году поступил в Московский университет - сначала на юридический, потом на историко-филологический факультет. Окончил консерваторию в 1894 году с золотой медалью и тогда же дебютировал как солист. Участвовал в 1895 год в Международном конкурсе пианистов имени А. Г. Рубинштейна в Берлине, где получил похвальный отзыв. В дальнейшем постоянно концертировал, преимущественно в Москве, давал частные уроки игры на фортепиано, был одним из самых популярных в Москве педагогов.
В 1898 году принял приглашение стать преподавателем Тифлисского отделения Императорского русского музыкального общества; в 1899 году стал профессором Московской консерватории, продолжая выступать как в России, так и за рубежом. По отзывам современников, пианизм Игумнова избегал крайностей: для него были типичны слегка приглушенная динамика, мягкое туше, певучий, бархатный звук, благородство интерпретации.
После Октябрьской революции 1917 года Игумнов вошел в состав Музыкального совета при Народном комиссариате по просвещению (концертный подотдел). При его участии происходила реформа музыкального образования; в частности, в консерватории были созданы курсы эстетики, истории культуры, истории литературы, введен класс камерного ансамбля. С 1919 года - постоянный член учебно-художественного комитета консерватории; весной 1924 года был избран на пять лет директором.
В концертном репертуаре пианиста 1930-х годов - серия монографических концертов: Бетховен, Лист, Шопен, Чайковский, Рахманинов (Игумнов - первый в России исполнитель Рапсодии на тему Паганини, 1939 год), Метнер, Танеев; особенно часто Игумнов играл как солист и ансамблист произведения Чайковского, став их непревзойденным интерпретатором.
Советский пианист и педагог. Народный артист СССР (1946). Доктор искусствоведения (1940). Учился в Москве - с 1887 у Н. С. Зверева (фортепиано), с 1888 в консерватории по классу фортепиано у А. И. Зилоти и П. А. Пабста, по теории музыки и композиции у С. И. Танеева, А. С. Аренского и М. М. Ипполитова-Иванова, по классу камерного ансамбля у В. И. Сафонова, одновременно (1892-95) на историко-филологическом факультете университета. Окончил консерваторию по классу фортепиано П. А. Пабста (1894). В 1895 участвовал в Международнои конкурсе пианистов им. А. Г. Рубинштейна в Берлине (почётный диплом). Как концертирующий пианист впервые выступил в Москве в 1895. В 1896-98 преподавал и концертировал в Москве, в 1898-99 преподавал в Муз. училище в Тбилиси. С 1899 профессор Моск. консерватории; с 1918 (с небольшими перерывами) руководил последовательно фортепианным отделом, исполнительским факультетом, в 1924-1929 ректор.
Исполнительское искусство Игумнова заключало в себе лучшие черты русской пианистической школы. Для него характерны глубокая лирическая проникновенность, безупречный вкус, чувство меры и благородство выражения; лишённая внешних виртуозных эффектов, надуманности и вычурности, игра Игумнова особенно впечатляла естественностью фразировки, певучестью, мягкостью и красотой тона, совершенным владением педализацией, тонким колоритом, который никогда не являлся самоцелью. Каждая звуковая деталь была следствием общего исполнительского замысла.
В репертуаре Игумнова - произведения различных стилей и жанров. С успехом исполнял шедевры фп. классич. и романтической литературы, в т.ч. сонаты - op. 111 Л. Бетховена, h-moll P. Шопена, h-moll P. Листа, "Крейслериану" и "Фантазию" Р. Шумана, 2-й концерт c-moll и Рапсодию на тему Паганини С. В. Рахманинова, 2-ю сонату-фантазию А. Н. Скрябина; ряд пьес Ф. Шуберта, Ф. Мендельсона, Шумана, Шопена, Листа, И. Брамса, М. И. Глинки, А. Г. Рубинштейна, А. К. Лядова, Скрябина, Рахманинова и др. нашли в нём выдающегося и самобытного интерпретатора.
Но наиболее значительным было исп. Игумновым произв. П. И. Чайковского, в т.ч. "Времён года", Сонаты g-dur, Концерта b-moll, Концертной фантазии g-dur, фп. трио "Памяти великого артиста", Романса f-moll, Вальса fis-moll, Колыбельной и др. пьес, проникнутое удивительной простотой и целомудренностью, теплотой и задушевностью.
Игумнов - создатель одной из советских школ пианизма, пользующейся мировой известностью. Его педагогич. метод осн. на всестороннем выявлении и развитии индивид. особенностей пианиста. И. были свойственны особая гибкость и проницательность в оценке сил и возможностей студентов, на которых он оказывал плодотворное влияние. Среди учеников: Н. А. Орлов, И. А. Добровейн, В. Н. Аргамаков, Ан. Н. Александров, Л. Н. Оборин, Я. В. Флиер, А. Б. Дьяков, М. И. Гринберг, И. И. Михновский, А. Л. Иохелес, Я. И. Мильштейн, А. Д. и М. Д. Готлибы, К. X. Аджемов, А. А. Бабаджанян, О. Д. Бошнякович, Н. Л. Штаркман, Б. М. Давидович, М. С. Гамбарян и др. Гос. пр. СССР (1946).
Сочинения:
К 60-летию Московской Государственной консерватории, "Музыка и революция", 1927, No 4; Проблемы исполнительства, "Советское искусство", 1932, 21 апреля; Творчество, а не ремесло, там же, 1932, 26 ноября; О Шопене, там же, 1935, 11 ноября; О фортепианных сочинениях Чайковского, "СМ", 1940, No 5-6; Мои исполнительские и педагогические принципы. (Конспект доклада) (Вступит. статья; публикация Я. И. Мильштейна), "СМ", 1948, No 4.
Литература: Я. М. (Мильштейн Я. И.), "СМ". 1948, No 2 (некролог); его же "Советское искусство", 1948, 27 марта (некролог); его же, К. Н. Игумнов, М., 1949; его же, Исполнительские и педагогические принципы К. Н. Игумнова, в кн.: Мастера советской пианистической школы, М., 1954; его же, К. Н. Игумнов и вопросы фортепианной педагогики, в кн.: Вопросы фортепианного исполнительства, вып. 1, М., 1965; Рабинович Д., К. Н. Игумнов, в его кн.: Портреты пианистов, (М., 1962). 1970; Аджемов К., Константин Николаевич Игумнов, в его кн.: Незабываемое, 1972, с. 19-37; Венок Константину Николаевичу Игумнову, "СМ", 1973, No 5 (воспоминания Л. Оборина, Я. Флиера, А. Готлиба, А. Бабаджаняна, М. Гринберг, М. Зверева, П. Романовского, И. Козловского, Я. Милынтейна).
Я. И. Мильштейн
Лебедянь! Кто из великих русских писателей не вспоминал о тебе в своих бессмертных творениях?
Гениальный художник слова Л. Н. Толстой в рассказе "Два гусара" несколько раз упоминает о Лебедяни.
В пьесе "Лес" А. Н. Островского Геннадий Несчастливцев рассказывает:
- В последний раз в Лебедяни играл я Велизария...
Страстный охотник и большой писатель И. С. Тургенев любил посещать гремевшие по всей России лебедянские конные ярмарки. В память об этом он написал рассказ "Лебедянь", а иллюстрацию к нему сделал его друг, знаменитый русский художник П.П.Соколов. Он также бывал в нашем городе и написал известную по Третьяковской галерее картину "Конная ярмарка в Лебедяни".
Глухая провинция, только и нарушаемая ярмарочным криком цыган да пьяной песнью подгулявшего купца, - так можно назвать Лебедянь того времени, где 1 мая (по н. ст.) 1873 года родился Константин Николаевич Игумнов.
Отец будущего музыканта Николай Иванович далеко за пределами Лебедяни славился своей гуманностью. Это был начитанный, образованный человек, который любил музыку и литературу. Несомненно, что эту любовь он передал сыну.
К тому же, в доме жила учительница музыки А. Ф. Мейер, хотя и не одаренная, но всеми силами старавшаяся привить мальчику любовь к фортепиано. Она не была музыкантом-профессионалом и поэтому многому не могла научить, хотя и имела методические пособия по фортепианной игре. Их А. Ф. Мейер и пыталась использовать в своей педагогической деятельности.
Несмотря на одаренность и призвание к музыке, мальчику не хватало познания в области искусства. Если в столицах, Петербурге и Москве, можно было посещать концерты и слушать игру известных музыкантов, а в состоятельных семьях - и домашнее музицирование, то все это отсутствовало у Кости Игумнова. Перед ним не было образца, по которому он мог бы равняться и к которому стремиться. В захолустную и глухую Лебедянь не приезжали выдающиеся музыканты и композиторы.
В семье, где воспитывался Костя Игумнов, получали газеты и журналы, среди которых были и музыкальные. Живописная природа родного края да множество прекрасных хоров, которыми славился город Лебедянь, - все это располагало к музыке, поэзии и искусству.
Музыкальные способности мальчика проявились рано. С четырех лет его стали учить игре на фортепиано. 14 января 1881 года, когда ему шел восьмой год, он уже выступил в смешанном концерте с фантазией из оперы Верди "Трубадур". Учась в прогимназии, Константин Игумнов в 1886 году вместе с товарищем дал концерт. Присутствовавшая на том концерте М. Моршанская вспоминала: "Помню себя гимназисткой. В то время я отдыхала летом в Лебедяни. Мы с мамой пришли на концерт учеников прогимназии. Сильное впечатление произвел на меня высокий, худощавый юноша. У него среди длинного лица выделялся орлиный нос. Меня поразила его игра: длинные музыкальные пальцы, согнутая фигура Константина Игумнова, казалось, сама была музыкальным органом, извлекавшим из фортепьяно с большой виртуозностью чудные звуки музыки".
... Закончена прогимназия. Детские годы прошли, и наступила ранняя юность. Ему уже четырнадцать, и выбор профессии сделан давно. Он едет в Москву и перед ним, одаренным юношей, раскрываются двери консерватории.
Как только наступала весна и белым цветом садов покрывалась земля, он приезжал в Лебедянь на каникулы. Родительский дом на Большой Дворянской утопал в зелени пирамидальных тополей и кряжистых вязов. Посреди здания, точно импровизированная сцена, возвышался балкон. По вечерам, когда живительная прохлада окутывала землю, студент консерватории открывал двери на балкон и садился за фортепиано. Чудные звуки музыки извлекали пальцы юноши. Это было ново для Лебедяни. Многие горожане останавливались перед домом и с большим вниманием слушали льющиеся музыкальные мелодии. Николай Иванович, отложив в сторону интересную книгу, подходил к окну, и слезы отцовского счастья текли по его лицу:
- Молодец, Костя! Ты будешь большим музыкантом, - говаривал он в то время. - Смотри, сколько народа! Значит, твоя музыка доходит...
... 1891 год. Страшный бич, как холера, пронесся над центральными губерниями России. Лучшие люди русской земли яростно сражались с голодом. Л. Н. Толстой выезжал в Данковский уезд, где организовал столовые для голодающих. Писатель А. И. Эртель также оказывал помощь голодающим, истратив на это все свое состояние. Н. И. Игумнов, имея запасы муки, не продал ее спекулянтам, а раздал голодающим крестьянам по низкой цене. Он встречался с Л. Н. Толстым по вопросу борьбы с голодом.
... Для получения всестороннего образования Константин Николаевич в 1892 году поступает в Московский университет, а через два года заканчивает консерваторию с золотой медалью, и его имя заносится на мраморную доску. Как лучший музыкант он едет в 1895 году в Берлин на Международный конкурс пианистов имени Антона Рубинштейна. За высокое мастерство исполнения К. Н. Игумнов получает почетный диплом.
А четыре года спустя Константин Николаевич становится профессором Московской консерватории. С этого времени вся его жизнь отдается не только педагогической, но и артистической деятельности. Он совершает концертные поездки по родной стране и Западной Европе.
К.Н.Игумнов несколько раз играл в присутствии Л. Н. Толстого (в Москве, в Хамовниках в 1899 году), исполнял произведения Шопена. Вот что записал об этой игре секретарь Л. Н. Толстого П. А. Сергеенко: "У Игумнова грациозная, поэтическая игра. Особенно хороши у него шопеновские вещи. После игры Лев Николаевич говорил много приятного Игумнову, хваля его игру и развивая мысль, что в искусстве важно, чтобы не сказать ничего лишнего, а только давать ряд сжатых впечатлений, и тогда сильное место (и в голосе Льва Николаевича дрогнула нотка) даст глубокое впечатление. В 1901 году К. Н. Игумнов приезжал в Лебедянь. Молодой профессор хотел познакомить земляков с мастерством игры на фортепиано. Среди собравшихся послушать концерт большинство было представителями привилегированных сословий: купечество, дворянство, чиновничество, и очень редко можно было встретить разночинца.
С большой окладистой бородой, горделивой осанкой и ничего не выражающим взглядом восседал рядом с дородной супругой земский начальник Апраксин. Неподалеку примостился член окружного суда Селиванов. "Он имел бритую, словно тыква, голову, острую бородку и пенсне; им он косил в разные стороны, довольно ухмыляясь и приветствуя "именитых" горожан. Учитель пения А. П. Меркулов сидел в сторонке и с большим нетерпением ожидал игры музыканта.
В назначенное время Игумнов подошел к фортепиано, раскланялся и увлеченно заиграл... Но "именитые" горожане не поняли искусства молодого пианиста. Хотя Константин Николаевич мастерски исполнил классические произведения Чайковского, Скрябина, Лядова, Глазунова, на лицах присутствующих он увидел тупое равнодушие. По окончаний концерта к нему подошел учитель Меркулов:
- Не удивляйтесь, Константин Николаевич, - посетовал он. - Этим людям непонятна классическая музыка...
С разочарованием покидал Игумнов родной город...
После Октября, в тяжелых условиях разрухи и гражданской войны советское государство не забывало оберегать музыкальные кадры. Среди них был и К. Н. Игумнов, который восторженно приветствовал становление новой власти и остался в числе преподавателей Московской государственной консерватории. В музыкальные аудитории пришел новый слушатель: красноармеец и краснофлотец, рабочий и крестьянин.
В июле 1921 года К. Н. Игумнов снова приезжал в Лебедянь и дал бесплатный концерт в местном театре. Тогда он исполнил переложенную для фортепиано русскую народную песнь "Буря на Волге": то будто чудные звуки человеческого голоса слышатся над великой рекой, то точно звенящий плеск волн, сменяющийся ревом разыгравшейся бури и, словно обломки парусных судов, выбрасываемых на берег, - все это воспроизводил Игумнов своими послушными, пальцами. С широтой и размахом была продемонстрирована перед слушателями величественная мелодия русской народной песни.
Новый лебедянский слушатель громом аплодисментов оценил игру своего родного музыканта.
Но К.Н.Игумнов был не только хорошим исполнителем произведений русских композиторов, сочинений западно-европейской классической музыки. Он был также замечательным педагогом, воспитавшим не одно поколение советских пианистов, явился создателем игумновской пианистической школы. "Моя педагогика тесно связана с исполнительством", - говорил Игумнов. Как замечал его ученик Я.И.Мильштейн о его деятельности как педагога: "Работа, как правило, была кропотливой, отличалась необычайной тщательностью. Бывали случаи, когда он подолгу сидел с учеником над одной фразой, но зато потом все уже шло по-иному".
Константину Николаевичу было присуще глубокое чувство ответственности как к себе, так и к своим ученикам, которым он всегда стремился привить творческую индивидуальность. Вот как рассказывал об этом К. Аджемов: "В классе Игумнова всегда увлекала обстановка творческого музицирования. Каждое произведение всякий раз как бы заново рождалось к жизни. Ученик старался добиться возможного совершенства уже при первом проигрывании. Не мыслилось показать учителю пьесу, не изучив на память, не овладев в должной степени техническими трудностями, не продумав аппликатуры, нюансировки.
Константин Николаевич слушал либо все произведение, либо часть его. Тут и начиналось его вмешательство, его тончайшая работа художника. Он играет, "пробуждает", ищет звучание, ученик, следуя за ним, тоже вовлекается в искания, во время которых возникает звуковой образ - столь богатый, что его не охватить сразу. Тончайшие детали фразировки, штриховки, овладения формой, а главное богатством звукового выражения рождаются из этой совместной лепки образа.
Методы преподавания Игумнова так описал талантливый продолжатель его школы, профессор Московской государственной консерватории Л. Н. Оборин: "Вспоминаю свой первый урок у К. Н. Игумнова в 1921 году. Я принес в класс сонату Бетховена, которую перед этим выучил. Константин Николаевич прослушал и предложил сыграть мне сонату снова. Сразу же остановив меня, он в течение 15 минут работал над первой фразой вступления, добиваясь необходимой звучности. И вдруг, от одной только этой фразы, вся соната заиграла какими-то новыми для меня и совершенно неожиданными в своей выразительности красками.
Но это не значит, что Игумнов-педагог навязывал свои исполнительские приемы ученикам. Он был врагом всякого подражания и в своих учениках старался раскрыть индивидуальность, присущую каждому. Он говорил при этом: "Пианист должен оставаться самобытным... Далеко не всякий наряд идет к человеку. То, что идет одному, выглядит карикатурно у другого.
О "самобытности" исполнения говорит творчество каждого из учеников К.Н.Игумнова. Игра Льва Оборина не похожа на игру Якова Флиера, Абрама Дьякова, Марии Гринберг, Александра Иохелеса и других представителей игумновской пианистической школы. Каждый из них являлся мастером исполнения, победителем многих международных конкурсов пианистов, внося в игру свое, особенное, присущие каждому из них краски.
Журнал "Советская музыка" за 1940 год так писал об учениках К.Н.Игумнова: "Ни один из них, учась у Игумнова, не потерял своего индивидуального своеобразия. Напротив, каждый благодаря подлинно творческому руководству педагога сумел развить свое дарование до поистине удивительного совершенства и блеска".
Константин Николаевич всегда говорил своим ученикам, что искусство исполнения не фотография, а творчество. "Исполнитель прежде всего творец... Исполнитель не приказчик, не раб, не крепостной... Без него музыка, написанная в нотах, мертва. Исполнитель вызывает ее к жизни.
Или вот еще наглядный пример, как говорил Игумнов о музыкантах-исполнителях, о их великой роли в доведении произведения до слушателя: "Музыкальное произведение оживает только при посредстве исполнения. Пусть композиторы создают великие произведения, пусть музыковеды углубленно разрабатывают исторические, социологические и педагогические проблемы - без исполнителей, стоящих на должной высоте художественных и технических требований, вызвать музыку к реальной жизни невозможно.
Игумнов считал, что труд музыканта-исполнителя должен быть активным, творческим, не отступающим от авторского замысла, но в то же время исполнитель должен находить что-то новое, рождающее произведение к жизни. Он должен обязательно что-то принести от себя. С другой стороны, Константин Николаевич не мог переносить "отсебятины", искажающей авторский замысел. Он подчеркивал: "Не надо делать того, чего нет у автора... Тот исполнитель, который больше думает о себе, чем об исполняемом, не настоящий исполнитель.
Игумнов не переносил игры на высокий эффект; для него были присущи прежде всего скромность и простота в исполнении. "Исполнять надо просто, естественно и правдиво, - говорил он. - Скромность украшает исполнителя. Для Игумнова в исполнении было основным - вызвать произведение к жизни, приблизить его к действительности, заставить слушателя жить образами. Резкость, чрезмерность, преувеличение в исполнении произведений Константин Николаевич не терпел. Он подчеркивал: "Чрезмерная быстрота (как и чрезмерная сила звучания) еще не создает жизни... Ею вовсе не проверяется наличие темперамента и подлинной виртуозности... Она скорее свидетельствует о музыкальной неполноценности исполнителя.
Говоря о темпе, Игумнов особенно предостерегал от свободного исполнения - от так называемого темпа рубато: "... Игра рубато вовсе не означает ритмической анархии; она всегда должна подчиняться закону справедливой компенсации - сколько взял взаймы, столько и отдал.
Константин Николаевич, говоря об исполнительском и педагогическом мастерстве, всегда подчеркивал важность работоспособности музыканта, его любви к труду, непрерывности работы над собой, движении вперед. Он советовал музыкантам: "Не щадить себя, отдавать все самое лучшее своему искусству... Единственная и самая важная наша задача - это играть и играть как можно лучше, пока действуют голова и пальцы.
Свою педагогическую деятельность К. И. Игумнов совмещал с руководящей работой: с 1924 по 1929 год он был ректором Московской государственной консерватории. "В годы его ректорства Московская консерватория из замкнутого академического учреждения патриархального склада превратилась в высшее учебное заведение с целым рядом факультетов, именно в эти годы Московская консерватория решительно повернулась лицом к трудящимся массам. В этом он видел осуществление своей давней мечты о приближении музыкального искусства к широким кругам народа, о более тесной связи музыки с жизнью.
Советское правительство высоко оценило его труд. 1 марта 1940 года в Большом зале Московской государственной консерватории отмечался юбилей К.Н.Игумнова - 45-летие артистической и 40-летие педагогической деятельности. За выдающиеся заслуги в деле подготовки музыкальных кадров он награждается орденом Трудового Красного Знамени. Несколько ранее ему было присвоено звание заслуженного деятеля искусств. 14 июля 1945 года в связи с 50-летием концертно-исполнительской деятельности К. Н. Игумнов награждается орденом Ленина. Позже ему присваивается звание народного артиста СССР и лауреата Государственной премии.
До конца своей жизни К.Н.Игумнов не прекращал артистической и педагогической деятельности. Будучи больным, он провел последний концерт в Большом зале Московской консерватории. Присутствовавшие на этом концерте, состоявшемся 3 декабря 1947 года, отмечают превосходную игру Константина Николаевича, это была его лебединая песнь. 24 марта 1948 года Игумнова не стало.
19 мая 1973 года, в ознаменование 100-летия со дня рождения К.Н.Игумнова, на доме (по ул. Советской), где он родился, была открыта мемориальная доска. Так лебедянцы воздали должное памяти своего родного музыканта.
А.С.Курков
г. Лебедянь