Среди русских никто не высказывался о Риме так ярко, как "синьор Николо", обитавший в старинных домах Вечного города, где помнят о нем. Век тому назад русская колония установила на доме номер 126 бывшей Strada Felice, ныне Via Sistina, мраморную доску с барельефом Гоголя.
Надпись на русском и итальянском языках гласит, что здесь в 1832-1842 годах он жил и писал "Мертвые души". Пять тысяч рублей для долгого пребывания за границей Гоголь получил из казны по повелению Николая I.
Николай Васильевич Гоголь очень любил Италию, особенно Рим. Там он прожил с 1837 по 1846 год, периодически возвращаясь в Россию. В Риме он почти полностью написал "Мёртвые души". Интересно отметить, что сюжет этого романа ему подсказал Пушкин. По приезде в Италию, правда с большим опозданием, Гоголь получает весть о смерти своего друга и очень переживает эту утрату.
Писатель быстро выучил итальянский язык и свободно разговаривал и писал на нём. В Риме Гоголь часто посещает дом княгини Зинаиды Волконской. Он высоко ценил её радушие и кулинарные способности. Когда княгини не было в городе, Гоголь чувствовал себя сиротливо. У Волконской в 1838 году писатель познакомился и подружился с художником Ивановым, картина которого "Явление Христа народу" выставлена в Третьяковской галерее.
Гоголь любил путешествовать. Дорога развлекала его обновлением пейзажей и знакомством с новыми людьми. В мае 1840 года писатель в очередной раз возвращается в Италию из России. По пути он останавливается в Вене, где пьёт минеральную воду и посещает итальянскую оперу. Вот что пишет Гоголь в своём письме к Шевырёву: "Вся Вена веселится, и здешние немцы вечно веселятся, но веселятся немцы, как известно, скучно, пьют пиво и сидят за деревянными столами - под каштанами, вот и всё тут".
На белом постаменте надпись: "...О России я могу писать только в Риме,
только так она предстоит мне вся, во всей своей громаде".
Об Италии Гоголь отзывается с огромным чувством любви и преклонения:
- "Если бы вы знали, с какой радостью я бросил Швейцарию и полетел бы в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - всё мне снилось!..." Н. В. Гоголь В. А. Жуковскому 30 октября 1837 года.
- "Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить". Н. В. Гоголь А. С. Данилевскому апрель 1837 года.
- "Вот моё мнение! Кто был в Италии, тот скажи "прости" другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю. Словом, Европа в сравнении с Италией всё равно, что день пасмурный в сравнении с днём солнечным". Н. В. Гоголь В. О. Балабиной 1837 год из Баден-Бадена.
- "О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето - не лето, весна - не весна, но лучше весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью - не напьюсь, гляжу - не нагляжусь. В душе небо и рай. У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью". Н. В. Гоголь А. С. Данилевскому 2 февраля 1838 года из Рима.
Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацвётших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти жёлтой зеленью, и даже тёмные как воронье крыло кипарисы, и ещё далее голубые, матовые, как бирюза горы Фраскати и Албанские и Тиволи. Что за воздух! Удивительная весна! Гляжу - не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему ещё слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас. Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтоб не было ничего больше - ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые вёдра, чтоб можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны. (Письмо к Смирновой)
Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы её представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, всё тонущее в сиянии! Всё прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства, - всё, кажется, дышит и говорит под этим небом. Когда вам всё изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию. Нет лучшей участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к небу. (Письмо к Плетнёву)
«О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете!
Хотел я было сказать — счастья и радости,
да Рим больше, чем счастье и радость»
(Н.Гоголь)
Все, кому посчастливилось побывать в Вечном городе, наверняка смогли убедиться в правоте гоголевской фразы: «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь»… И это не удивительно, поскольку столица Италии — центр древней архитектуры, культуры и искусства — всегда притягивала к себе писателей, поэтов, музыкантов, архитекторов, художников. Такое впечатление, что в небе над апеннинским сапожком находится огромный аэродром муз, которые вдохновляют творческих людей всего мира на создание своих лучших произведений! Вот и наш Николай Васильевич Гоголь прожил в Европе и в Италии почти 10 лет (четверть своей жизни!), и именно в Риме написал свою бессмертную поэму «Мертвые души».
Давайте пройдемся по Риму «гоголевским маршрутом», познакомимся с местами, где жил и бывал наш соотечественник Гоголь, посмотрим на этот город глазами влюбленного в него человека, который писал: « Рим! Рай, в котором ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня. Всё, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей. Там Рим, как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечно…».
Для начала, предлагаю вам посетить дома, где с весны 1837 года по осень 1846 года жил Гоголь. Нашему «синьору Николе» приходилось экономить на всем, чтобы позволить себе роскошь жить и работать в своей стране обетованной. Писатель приехал в Рим в марте 1837 года, как раз в день Пасхи. Для него это было очень символично: казалось, сам Господь благословил Гоголя на создание главного произведения его жизни.
А сейчас мы отправимся на поиски первого дома, где поселился Гоголь. От площади Барберини направляйтесь к улице Венето, и вскоре увидите небольшую улочку — Сант Изидоро. Поднявшись по лестнице к монастырю Сант Изидора, вы обнаружите слева дом №16 - первый дом, где наш Гоголь жил с марта по июль 1837 года.
Поправив здоровье в Швейцарии, Гоголь возвращается в Рим: « Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня! Как будто с целью, всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне всё. Гляжу, как исступленный, на всё и не нагляжусь до сих пор…”
Осенью 1837 года Гоголь поселяется ещё ближе к центру - в доме №126 по улице Феличе (теперь — via Sistina). Эту улицу вы легко найдете — она начинается у площади Барберини и ведет к Испанской площади. Дом Гоголя сохранился до наших дней, на нем даже есть мемориальная доска, а установили её в 1902 году представители русской общины, отмечая грустную дату - 50 лет без любимого писателя. Пять лет на улице Феличе (felice - счастливый) стали и самыми счастливыми в жизни Гоголя, в чем он признавался своим друзьям по переписке: «Никогда я не чувствовал себя погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето — не лето, весна — не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью — не напьюсь, гляжу — не нагляжусь. В душе небо и рай. Никогда я не был так весел, так доволен жизнью. Моя квартира вся на солнце: Strada Felice, N 126, ultimo piano (верхний этаж)…”» . Этот дом стал кузницей, в которой наш «Вакула» выковал своё любимое детище - поэму «Мертвые души», постоянно находясь в компании кого-нибудь из талантливых соотечественников. Судите сами - в разное время соседями Гоголя были: поэт Николай Языков, писатели и критики — Василий Панов, Федор Чижов, Павел Анненков, историки и издатели — Степан Шевырев и Михаил Погодин. В гостях у Гоголя бывали: поэт Василий Жуковский, художники — Александр Иванов, Федор Иордан и другие «русские римляне».
Улица Систина выходит к церкви Тринита дей Монти. Спускайтесь вниз, по роскошной лестнице из травертина, и окажетесь на площади Испании, в окружении элегантных построек XVIII века. Это - самый любимый район Гоголя, здесь он встречался с друзьями, по этой лестнице каждое утро спускался в кафе «Греко» — выпить кофе со сливками.
Рядом с площадью находится улица делла Кроче. Дом №81 стал последней римской пристанью писателя. Здесь он начал работу над вторым томом «Мертвых душ», но прожил совсем недолго - слабое здоровье требовало смены климата, а уставшая, истерзанная душа - смены впечатлений… Он снова уехал на лечение, сразу — в более теплый Неаполь, потом в Германию (где некоторое время гостил в Баден Бадене у Жуковского), а затем вернулся в Россию, на этот раз - насовсем.
В Риме «синьора Николу» запомнили как приятного собеседника, весельчака и «цицерона». Все его русские друзья побывали у гида Гоголя в роли экскурсантов…. Он проводил незабываемые экскурсии по Вечному городу, стараясь показать всем «свой» Рим, в который был безумно влюблен. Гоголевский Рим — это Собор Святого Петра в Ватикане, Испанская площадь, Вилла Боргезе, Римский и Императорские Форумы и Колизей , с которого он каждый раз начинал свои экскурсии. В то время развалины древнеримского цирка (Колизея) поросли травой. Гоголь приглашал своих друзей прилечь на травку и посмотреть на синее небо через «кружева» античного строения, и романтично так приговаривал: «Сейчас вы видите небо таким, каким его видели древние»…
После экскурсий благодарные друзья приглашали Николая Васильевича пообедать в одно из заведений римского «общепита». Веселую русскую компанию можно было частенько застать в трактире «Лепре» (на улице Кондотти, 11), который славился обилием блюд и быстротой обслуживания.
В двух шагах от Испанской площади, на улице Кондотти №86, находится одно из самых древних кафе Италии и Европы (с 1760 года!) - «Антико кафе ГРЕКО». Оно приобрело имидж элитного не только потому, что находилось в самом центре Рима. Завсегдатаями «Греко» были коронованные особы и аристократы, представители артистического бомонда: Стендаль, Андерсен, Мицкевич, Жуковский, Брюллов, Кипренский, Иванов и многие другие. Это кафе сохранилось до наших дней, обязательно посетите это уникальное заведение-музей!
Русские римляне встречались и в трактире «Фалькон», на площади Сан Эустакио, в районе Пантеона, где любили посмаковать жареным барашком, запивая трапезу красным вином (которое Гоголь называл «добрым распорядителем желудка»). Совсем рядом, на улице ди Пьетра 89А, вы увидите старинную гостиницу «Чезари», где «синьор Никола» останавливался в 1846 году. Но наш Николай Васильевич не был фанатом ресторанного питания, ещё и потому, что почти всегда был стеснен в средствах. Он и сам умел готовить, часто приглашал друзей домой, где готовил своё фирменное блюдо — макароны со сливочным маслом и сыром пармезан, которые впоследствии называли «макароны от Гоголя».
И вот мы снова очутились на Испанской площади… С давних времен она была не только самым красивым местом центра, но и узловой «станцией», откуда ежедневно отправлялись экипажи во все уголки Италии и за границу. За полтора столетия здесь практически ничего не изменилось - все та же роскошная лестница, все те же здания в стиле барокко, все те же экипажи (теперь экзотические)… Про то, что мы не в XIX веке, напоминают такси, периодически выскакивающие из соседней улицы Кондотти, и пестрая джинсовая толпа с фотоаппаратами, заменившая изящных синьоров во фраках и цилиндрах. Последний раз Гоголь был на Испанской площади Рима в октябре 1847 года. Прощание с «родиной души» было для него болезненным, он предчувствовал, что больше никогда не вернется на берега Тибра… Хотя верить в это «никогда» не хочется…
Наш «гоголевский маршрут» заканчивается на Вилле Боргезе. В этот прекрасный городской парк вы можете попасть с Площади Народа (Пьяцца дель Пополо) или Испанской площади, поднявшись на живописный холм Пинчо. В 2002 году здесь был установлен замечательный памятник Гоголю (скульптор Зураб Церетели), который подарил итальянской столице российский стольный град.
Николай Васильевич безумно любил Рим, называл его «родиной души». И хочется верить, что памятник Гоголю на вилле Боргезе — это и есть его душа в каменном обличье, которая вернулась на свою родину, где обрела долгожданное счастье и покой…
Валентина Виноградова, Рим.
Итальянский полуостров привлекал писателей царской эпохи своим благоприятным климатом, а главное - художественным и историческим наследием, свидетельства которого они находили буквально на каждом шагу. Одержимость Италией и проклятие Италии, желание и ностальгия. Призывая ли к себе или вызывая жажду возвращения, Италия оставалась предметом страсти, наполнявшей души и страницы русских писателей. Поэты и прозаики, реалисты и романтики были связаны этой красной нитью, пересекающей весь XIX век и частично начало следующего века.
Россия, которую в Италии считали закрытой, начала открываться Европе при Петре Первом, который указом от 1696 г. предложил детям из богатых семей получить образование на Западе. И вскоре итальянский полуостров стал желанной целью как мимолетных путешествий - например, поездок Антона Чехова, который посещал "страну чудес" три раза, всегда останавливаясь в Венеции - "прекрасном городе", так и продолжительных визитов, например, социалиста Максима Горького или реалиста Николая Гоголя, который говорил: "Вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить" и "Кто был в Италии, тот скажи "прости” другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю". Сюда стремились прежде всего ради климата и культурных памятников. Убегая от своих неприятных зим, русские писатели укрывались в Италии под "ликом синего неба", поправляя здоровье, у некоторых подточенное туберкулезом или других несчастьями. И так же как и солнцем, все было пронизано историей и искусством. Древности, "рассыпанные под ногами", площади "покрытые руинами", картинные галереи "которые можно разглядывать целый год", улицы со "школами художников и скульпторов почти в каждой двери" и множество церквей, как "нигде в мире".
К сожалению, Россия не вызывала столь же бурного восхищения в Италии из-за своей географической и политической удаленности. Оплот Священного Союза, царская империя считалась символом Реакции, и в Италии бытовало убеждение, что в среде политической отсталости могла существовать только культурная скудость. Поэтому литературный труд русских писателей той эпохи не возбуждал большого интереса. Несмотря на то, что русская литература переживала свой самый значительный исторический взлет, в литературных и культурных журналах первой половины XIX века есть только нерегулярные упоминания о ней. Оазисами интереса в пустыне равнодушия и незнания стали несколько литературных салонов, например, салоны Демидовых во Флоренции и салоны княгини Волконской. Произведения Достоевского и Толстого получили хождение только во второй половине века, и то, в подтверждение интеллектуальной провинциальности того времени, при посредничестве Франции.
Противопоставление невнимания итальянской интеллигенции к русской культуре и близости писателей царской России к культуре итальянской вызывает сюрреалистические короткие замыкания.
Например, именно в Италии Гоголь написал первую часть "Мертвых душ" и именно произведения Данте вдохновили его на идею включения поэмы в трилогию. Однако Италия не разглядела появление этого шедевра.
Площадь Питти: место, где Достоевский закончил роман "Идиот"
Будучи во Флоренции, просто необходимо пройти по маршрутам прогулок писателя. Здесь у него родилась дочь Любовь и именно здесь он закончил свой самый известный роман.
Флоренция, площадь Питти, Чивико 22. За краткой торжественностью мемориальной таблички кроется один из самых богатых "итальянских периодов" русского писателя. В этом доме родился плод любви Федора Достоевского и его жены Анны - дочь, которую они неслучайно назвали Любовью. В этом же доме автор "Преступления и наказания" закончил работу, которая "давно уже мучила его, поскольку сложной была идея об изображении абсолютно доброго человека", такого современного Иисуса, который сделал роман "Идиот" одним из самых известных романов русской литературы. Итак, 1868 год, эпоха столичной Флоренции. Дворец Питти - резиденция короля объединенной Италии. И Достоевский, бежавший в Европу от московских кредиторов, находит дом именно на знаменитой площади, на которой возвышается Королевский дворец. "Изменения снова оказали благотворный эффект на моего мужа, и мы начали вместе ходить по церквям, музеям и дворцам", - пишет его жена в воспоминаниях о годе, проведенном во Флоренции.
Это был счастливый период, ритм которому задавали ежедневные прогулки в сады Боболи и жесткие сроки журнала "Русский вестник", в котором печатались главы из романа. С возвращением Достоевского в Петербург Италия не исчезает из его жизни. В статьях, публикуемых Достоевским в журнале "Гражданин", сквозит чувство ностальгии по Италии, которую он уже больше не увидел: та "двухтысячелетняя" страна, где итальянцы "несли в себе универсальную… реальную идею объединения всего мира". Идею, отсутствующую в "креатуре графа Кавур", являющей собой всего лишь "объединенное второстепенное королевствицо, потерявшее всякое мировое поползновение", имеющей "не духовную, а машинную основу".
Путешествие в Рим: "родина души" Николая Гоголя
Писатель жил в итальянской столице между 1837 и 1841 гг., здесь его посетило вдохновение и он написал "Шинель" и первую часть "Мертвых душ".
Каждый мир неизбежно открывает нам разочаровывающие оттенки, которые упустило наше воображение, но с Италией Николая Гоголя все было не так. Он был влюблен в нее еще до того, как увидел, посвятив ей такие строки из своего первого написанного произведения и единственного сочинения в стихах:
"Италия - роскошная страна!
По ней душа и стонет и тоскует. Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует.…Тот сад, где в облаке мечтаний
Еще живут Рафаэль и Торкват! Узрю ль тебя я, полный ожиданий?"
И когда он в конце концов увидел ее, то не разочаровался. Наоборот: он говорил об Италии как о "родине своей души", месте, где она жила еще прежде него. Огорченный незначительным успехом постановки комедии "Ревизор" в Петербурге, Гоголь, посетив Германию, Швейцарию и Францию, в 1837 г. переехал в Италию. Одной из причин было в том числе и плохое здоровье писателя. В Риме, говорил он, "целой верстой человек ближе к Богу" и воздух таков, что "приходит неистовое желание превратиться в один нос, ... у которого бы ноздри были в добрые ведра", чтобы почувствовать, как "по крайней мере семьсот ангелов влетают". До 1841 г. Гоголь жил на улице Санто-Изидоро 17, посещая русских и итальянских писателей, например Джоаккино Бели.
Он любил Италию, восхищался ее историческим и художественным богатством - "все то, о чем вы читали в книгах, здесь видите перед собой", - ее природой и ее народом, "который одарен до такой степени эстетическим чувством". Здесь писатель, родившийся на Украине, был счастлив, и Италия стала для него источником вдохновения: здесь он написал первую часть "Мертвых душ", "Портрет" и "Шинель", вершину его непочтительной комичности. И здесь же он начал развивать идею очищения души, которая затем повлияла на немалую часть русской литературы.
(В: Иностранная литература, 1984,
№12, сс. 203 — 210)
Уходящий год, как известно" был объявлен по
решению ООН годом Гоголя. В связи со 175-летием со дня рождения
великого русского писателя в Институте мировой литературы имени А.
М. Горького состоялась научная конференция, В основу предлагаемой
читателю статьи советского литературоведа Р. Хлодовского лег
прочитанный на ней доклад.
Встретили ли вы сейчас у Гоголя то,
что можно
назвать "абсолютным шедевром"?
- "Рим"! Когда я перечитывал его, меня удивило,
Что раньше он мне не нравился, я как-то даже пробегал его,
не
вчитываясь, а теперь просто был поражен.
Валентин Катаев
(Из интервью)
"Рим" - рассказ, жанрово определенный Гоголем
как "отрывок",-читают действительно не так уж часто. Между тем для
понимания Гоголя "Рим" существен. В нем подведены важные итога и
намечена большая историческая идея. Имея в виду "отрывок" и называя
его "превосходной статьей", П. В. Анненков вспоминал в очерке
"Гоголь в Риме летом 1841 года": "Под воззрение свое на Рим Гоголь
начинал подводить в эту эпоху и свои суждения вообще о предметах
нравственного свойства, свой образ мыслей и, наконец, жизнь свою".
Последние замечания особенно примечательны.
Анненков вспоминал о Гоголе, уже прочитав "Рим" и воспринимая
зрелого, классического Гоголя сквозь призму этого отрывка.
Примечательно также и то, что" заговорив о "Риме", Анненков сразу
сбивается на Рим - вечный город, на Рим-Град. В мире Гоголя этот Рим
занимал огромное место. Едва оправившись от придавившего его
известия о гибели Пушкина, Гоголь писал В. А. Жуковскому: "Я родился
здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра,
театр -все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел
только, что поэтическая часть этого сна,-вы, да три-четыре
оставивших вечную радость воспоминания в душе моей,- не перешли в
действительность… О, Пушкин, Пушкин! Какой прекрасный сон удалось
мне видеть в жизни, и как печально было мое пробуждение! Что бы за
жизнь моя была после этого в Петербурге; но как будто с целью
всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии,
чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные
красы. Она заменила мне все… Я весел? душа моя светла. Тружусь и
спешу всеми силами совершить труд мой. Жизни, жизни! еще бы жизни! Я
ничего еще не сделал…"
В Риме было сделано много" Там написаны первый
том "Мертвых душ" и "Шинель"; в Риме были коренным образом
переработаны "Тарас Бульба" и "Портрет"; в Риме получили
окончательную редакцию "Женитьба." и "Ревизор". Вскоре после того,
как осенью 1841 года Гоголь приехал из Италии в Россию, Белинский
написал об авторе "Мертвых душ": "Он совершенно отрешился от
малороссийского элемента и стал русским национальным поэтом во всем
пространстве этого слова".
"Важное значение города Рима в жизни Гоголя,--
справедливо отметил Анненков,- еще не вполне исследовано".
Слова о Риме-родине не были у
Гоголя. случайной,
сгоряча брошенной фразой. Он повторял их часто и настойчиво. В
апреле 1838 года Гоголь признавался М, П. Балабиной: "…когда я
увидел наконец во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше
прежнего! Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой
несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет,
это все не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где
душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет".
Вечный, классический Рим как бы прародина
русского, необычайно русского писателя Гоголя. Чем более русским
ощущал себя Гоголь, тем ближе и роднее становился Рим.
В 1840 году Гоголь написал сестре из Вены,
прося ее передать привет А. С. Данилевскому и наказать, чтобы тот
писал ему почаще, "А вечный адрес мой он знает: Roma".
В устах Гоголя слово "вечный" звучало весомо.
Вечный город воспринимался им как вечная родина. Национальному самосознанию Гоголя это никак не противоречило. «О России, — утверждал он, — я могу писать
только в Риме. Только там она предстанет мне вся, во всей своей
громаде".
Понимаю, что эти гоголевские слова могут
показаться несколько неожиданными. Читатель вправе спросить: почему,
почему только в Риме?
Попробую ответить. Хотя знаю, что это весьма
непросто. Однако сделать вид, будто в мире Гоголя никакого Рима
реально не существовало, было бы вряд ли правильно, да и просто
неразумно. "Поглядите на меня в Риме, - приглашает всех нас, а отнюдь
не одного лишь П. А. Плетнева великий русский писатель, - поглядите
на меня в Риме, и вы много во мне поймете того, чему, может быть,
многие дали название бессмысленной странности".
Тема Рима или, точнее, Италии появилась в
творчестве Гоголя рано. Первое опубликованное им произведение
называлось "Италия" (март 1829 года). Это было стихотворение,
написанное неуклюжими октавами и изобиловавшее банальностями
заурядного романтизма. Его можно было бы счесть не слишком удачной
пробой пера или даже случайной опиской. Возможно, так оно и было.
Между тем тема Италии в творчестве Гоголя нарастала. В
заключительных строках "Записок сумасшедшего" в голос измученного
санитарами Поприщина властно ворвался глас великого писателя,
который некоторое время спустя примется за поэму о мертвых душах:
"Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик,
звени, мой колокольчик, взвейтеся кони, и несите меня с этого света!
Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится
передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными
деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит
в тумане; с одной стороны море, с другой - Италия; вон и русские
избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед
окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!"
Это очень гоголевские строки. Они по-гоголевски
пронзительные и по-гоголевски пророческие. Под таинственный звук
струны в тумане Италия и русские избы в мире Гоголя соприкоснулись,
и их казалось бы непредвиденное соприкосновение освятилось
единственным для всякого русского человека словом "матушка". Это -
факт, и для нашей литературы факт этот весьма знаменателен. В
"Записках сумасшедшего", скажет Белинский, "такая бездна поэзии,
такая философия…".
При всей своей видимой неожиданности тема Италии
и пока еще неназванного Рима зазвучала в заключительных аккордах
гоголевских "Арабесок" вовсе не вдруг, а очень естественно,
органично и, более того, вполне закономерно.
Не стану анализировать гоголевские тексты первой
половины 30-х годов, а просто сошлюсь на выводы одной, как мне
кажется, яркой книга. "… Идея возвращения
в детство,
к истокам, в цельный мир прекрасного,- пишет Игорь Золотусский,- это
идея всей прозы Гоголя этих лет и идея его статей, помещенных в
"Арабесках". И всюду бесцветный север и гармонический (и яркий) юг противопоставляются друг другу. И в
"Тарасе Бульбе" (косвенно), и в "Старосветских помещиках" (открыто),
и в повестях "Арабесок"… На это есть намек в "Портрете", где
укором Чарткову становится картина, привезенная из Италии. Об этом
говорит и порыв Поприщина, переносящегося из Петербурга на юг
Европы" .
Строго говоря, последняя фраза не вполне точна.
Гоголевская тройка мчит Поприщина с юга на север, к русским избам, к
давно уже поджидающей его матушке. На последней странице "Арабесок"
напророчен последний путь Гоголя в Россию. Однако в главном
Золотусский прав. В "Арабесках" содержались важные предсказания,
которые действительно настойчиво указывали на юг, на Италию. Древние
не зря называли поэтов "vates". Поэты - пророки, потому что,
осознавая себя, они осознают судьбу воплотившегося в них слова. В
первой трети XIX века судьба только что возникшей русской
национальной поэзии вплелась в историческую судьбу русского народа.
В истории человечества бывают моменты, когда подлинно реальным
оказывается идеальное. В
истории Европы - и в этом ее трагическое величие - такого
рода моментов было не так уж мало. Гоголь понимал это как никто
другой в современной ему России.
В 1834 году он обнародовал в "Арабесках"
"Несколько слов о Пушкине". Глава начиналась словами: "При имени
Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте". Сказано
это было смело, оригинально, но в 1834 году никого уже, по-видимому,
ошеломить не могло. В начале века национальное самосознание
формировалось в России стремительно и революционно. Однако то, что
двумя фразами дальше скажет о пока еще живом тридцатилетнем Пушкине
двадцатилетний Гоголь, не может не поразить даже теперь. Гоголь
пишет: "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное
явление русского духа; это русский человек в его развитии, в каком
он, может быть, явится через двести лет".
Говоря о Пушкине, Гоголь говорит не о
гениальной, невиданной, всех изумлявшей поэзии, а о человеке,
о гениальном
русском человеке, свободном и гармоничном, о человеке-артисте, как
его назовет потом Виссарион Белинский и независимо от него Александр
Блок. Эта черта очень русская, национально, классически русская - и
в то же время необычайно итальянская, национально итальянская,
классически ренессансная. Именно в Италии эпохи Возрождения
европейский человек впервые осознал себя самодовлеющей
индивидуальностью, внутренне свободным человеком-творцом. Это стало
одной из причин, почему на рубеже XV и XVI веков "в Италии наступил
невиданный расцвет искусства, который явился как бы отблеском
классической древности и которого никогда уже больше не удавалось
достигнуть" .
В наше время отрицание художественных абсолютов становится делом обычным.
Вероятно, в этом есть своя закономерность. Но покорно принимать ее
не хочется. Гоголь счел бы отрицание художественной абсолютности
искусства Высокого Ренессанса еще большим абсурдом, нежели
поприщинское "мартобря 86 числа". Идеальный человек представал
перед ним вживе. Молодой Гоголь встречался с ним, разговаривал,
жадно ловил его советы и подсказки и даже был с эстетическим
абсолютом на дружеской ноге. Идеальным русским человеком для Гоголя
был уникальный, но тем не менее вполне реальный, очень живой,
веселый Александр Сергеевич, жену которого он как-то второпях
назвал Надеждой Николаевной. "Несколько слов о Пушкине" многое
проясняют во всем Гоголе, а значит, и то, почему в его мире такое
большое место занял вечный" классический Рим. Пушкин и Италия,
"златая Италия", в мире Гоголя постоянно соприкасаются.
Ощущение русскости побуждало Гоголя тянуться к
идеальному человеку. Поначалу казалось, что дорасти до Пушкина
вполне возможно. Ободряло само присутствие Пушкина и его поддержка.
В несколько загадочной записи "1834" Гоголь клялся своему, как тогда
казалось, гармоническому гению: "Я совершу… Я совершу. Жизнь кипит
во мне. Труды мои будут вдохновенны" .
В 1834 году был начат "Ревизор". Однако именно
успех этой сатирической комедии убедил Гоголя в том, что
произведение он создал, может быть, и замечательное, но совсем не
пушкинское. Это повергло его почти что в отчаянье. Он обиделся на
всех, даже на Пушкина и бросился назад - на Запад.
В Италию Гоголь добирался кружным, но, как он
скажет потом, единственно правильным путем. Прежде чем отправиться
в Рим, Гоголь побывал в Германии, в Швейцарии, в Париже, куда он, по
его словам, заехал, сам того не желая. "Я попал в Париж почти
нечаянно. В Италии холера, в Швейцарии холодно. На меня напала
хандра, да притом и доктор требовал для моей болезни перемены
места".
Париж Гоголю был ни к чему. "Париж город хорош
для того,- писал он Н. Я. Прокоповичу,- кто именно едет для Парижа,
чтобы погрузиться во всю его жизнь,., Жизнь политическая, жизнь
вовсе противоположная смиренной художнической, не может понравиться
таким счастливцам праздным, как мы с тобой",
Гоголь шутит со своим школьным приятелем и
шутливо, по-школьнически, примеривается к пушкинскому Моцарту. Он не
подозревает, что через два дня Пушкин сядет в сани и поедет на
Черную речку стреляться с Дантесом. Пушкин пока еще жив, и затеянный
в России роман пишется у Гоголя легко и весело. "Мертвые текут
живо,- сообщает он Жуковскому,- свежее и бодрее, чем в Веве".
Весть о гибели Пушкина застала Гоголя в Париже.
Она потрясла и переворотила весь его мир. Россия без Пушкина на
какое-то время перестала для Гоголя быть Россией. Пушкин обернулся
мечтой, национальной грезой России. Расстояние до гармонически развитого русского человека стало опять
огромным, но в преодолимости его Гоголь не сомневался. Весной 1837
года он уехал из Парижа в Рим, в частности и потому, что твердо
верил в историческую, а главное - эстетическую осуществимость
русской национальной мечты об истинно прекрасном, идеальном
человеке. Задуманный в духе "Ревизора" многоплановый сатирический
роман стал превращаться в Италии в величаво текущую эпопею, в
русскую национальную поэму. В Риме завязывалась главная, сквозная
тема классической русской литературы XIX столетия, тема воскресения,
возрождения в человеке человека.
Происходило это не без участия итальянской
национальной классики- литературы и искусства Высокого Ренессанса.
Поездка Гоголя в Рим оказалась для судеб европейской культуры не
менее эпохальной, нежели итальянское путешествие Гёте.
Первые впечатления от Рима были глубокими и,
несмотря ни на что, праздничными и радостными. Гоголю вдруг
показалось, будто он перенесся в прекрасный мир юности, причем не
величавой юности всей европейской культуры, а своей собственной,
нежинской, украинской. Город Рим представился Миргородом. "Мне
кажется,- писал Гоголь из Рима одному из своих приятелей по
нежинской гимназии,- что будто бы я заехал к старинным
малороссийским помещикам. Такие же дряхлые двери у домов, со
множеством бесполезных дыр, марающие платье мелом, старинные
подсвечники и лампы в виде церковных. Блюда все особенные, все на
старинный манер. Везде доселе виделась мне картина изменений. Здесь
все остановилось на одном месте и далее нейдет".
На первый.взгляд это тоже может показаться
шокирующе неожиданным. В 30-е годы XIX века папский Рим Григория XVI
был едва ли не самым консервативным и, более того, самым реакционным
государством Западной Европы. Тем не менее мы очень бы ошиблись,
предположив, будто в Риме Гоголя восхитил общественно-политический
застой и клерикальное мракобесие. Гоголь не любил, да и просто не
умел пользоваться понятиями современной ему публицистики. Однако,
когда сегодня вчитываешься в письма Гоголя из Рима и в отрывок
"Рим", становится совершенно ясно, что в казалось бы остановившейся
жизни Вечного города автор "Тараса Бульбы" и "Старосветских
помещиков" увидел не застой теократического государства, а
устойчивость жизненных основ, которые требовались в XIX веке для
того, чтобы строить классическое здание национальной русской
литературы, соизмеримое с по-ренессансному гармоничным пушкинским
идеалом истинно прекрасного человека, Анненков не просто во многом
верно оценил отрывок "Рим", но и поставил его в контекст жизни я
творчества Гоголя конца 30-х--начала 40-х годов. "Влияние Италии и
особенно Рима,- отмечает он, — начинает все более усиливаться и
проявляется отвращением к европейской цивилизации., наклонностью к
художественному уединению сосредоточенностью мысли, поиском за крепким основанием, которое могло бы держать дух в напряженном довольстве одним самим собой",
П. В. Анненков выражается по-гегельянски. Если
перевести его слова на обычный русский язык, то получится, что
Гоголь приехал в Италию, дабы отыскать в Риме основы, на которых
русская национальная культура, как это уже случилось в эпоху
Возрождения с национальной культурой Италии, могла бы обрести
необходимую ей свободу и вместе с ней идеальную форму для воплощения
национального самосознания русского слова и русского народа.
Передавая одну из своих римских бесед с Гоголем,
Анненков пишет: "Вот,- сказал он раз,- начали бояться у нас
европейской неурядицы - пролетариата… думают, как из мужиков
сделать немецких фермеров… А к чему это?.. Можно ли разделять
мужика с землею?.. Какое же тут пролетарство? Вы ведь подумайте,
что мужик наш плачет от радости, увидав землю свою; некоторые
ложатся и целуют ее как любовницу. Это что-нибудь да значит?.. Об
этом-то и надо поразмыслить…" Вообще он был убежден тогда, что
русский мир составляет отдельную сферу, имеющую свои законы, о
которых в Европе не имеют, понятия. Как теперь смотрю на него, когда
он высказывал эти мысли своим протяжным, медленно текущим голосом,
исполненным силы и
выражения.
Это был совсем другой Гоголь, чем тот, которого я
оставил недавно в Париже… Все в нем установилось,
определилось и выработалось"
(курсив мой.-Р. X.).
"…Взлелеянный уединением Рима, он весь предался творчеству и
перестал читать и заботиться о том, что делается в остальной
Европе… В Риме он только перечитывал любимые места из Данте,
Илиады Гнедича и стихотворений Пушкина…"
С Анненковым не во всем можно согласиться:
Гоголь в Риме не отделял Россию от Запада, а наоборот, включал при
нем и в нем рождавшуюся национальную русскую культуру в
гуманистическую культуру Европы, которую он всегда рассматривал как
единую, органически развивающуюся историческую целостность. В Риме
он читал не только Данте и Гомера, но и многих современных ему
западноевропейских писателей, в частности Диккенса. Однако самое
главное в "римском" Гоголе Анненков если не до конца понял, то во
всяком случае почувствовал и угадал. В Риме Гоголь делал великое
русское дело, считая его делом европейским и в известном смысле
всемирным, всечеловеческим. Вот почему он так резко, может быть даже
излишне резко, противопоставил якобы остановившуюся жизнь Вечного
города стремительным изменениям враждебного человеку
капиталистического "прогресса", с которым столкнулся в Западной
Европе и который навсегда отвратил его от уже не революционного, а
очень буржуазного Парижа. Вот почему он так болезненно остро
отреагировал на статью Белинского "Объяснение на объяснение по
поводу поэмы Гоголя "Мертвые души", в которой замечательный и высоко
ценимый Гоголем критик заметил, что в гоголевском отрывке, где есть удивительно яркие и верные картины действительности, "есть и косые взгляды на Париж: и близорукие взгляды на Рим".
ГОГОЛЬ В
РИМЕ*
(отрывки
из одноименного очерка Н. Паклина
)
В Риме, на
улице Систина, над дверью одного из домов висит мемориальная доска, на которой
на русском и итальянском языке надпись:«Здесь жил в 1838-1842 г.г. Николай
Васильевич Гоголь. Здесь писал «Мертвые души».
В творчестве Гоголя Рим занимает особое место. Кроме первого тома «Мертвых душ»,
который он почти целиком написал в «вечном городе», здесь он переписал начисто
«Портрет», существенно переделал «Тараса Бульбу», заново отредактировал
«Ревизора» и «Женитьбу».
Как воспринял писатель Италию, Рим на первых порах?«Что сказать тебе об
Италии?»-пишет он Прокоповичу.-Она менее поразит с первого раза, нежели после.
Только всматриваясь более и более, видишь и чувствуешь её тайную прелесть. В
небе и облаках виден какой-то серебрянный блеск. Солнечный свет далее объемлет
горизонт. А ночи? ...Прекрасны. Звёзды блещут сильнее нежели у нас, и по виду
кажутся больше наших, как планеты. А воздух? – он чист, что дальние предметы
кажутся близкими. О тумане не слышно». «Вечный город поражает не сразу, в него
надо вглядеться, чтобы оценить его по достоинству.
«Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета, - излагает
он 15 апреля 1837 года свои впечатления Данилевскому.-Он показался мне
маленьким. Но чем дальше, он мне кажется большим и большим, строения огромнее,
виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь
хватит. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уже на всю жизнь». «Что
за земля Италия!... Нет лучше участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь
человек ближе к Богу... Перед Римом все другие города кажутся блестящими
драмами, которых действие совершается шумно и быстро в глазах зрителя; душа
восхищена вдруг, но не приведена в такое спокойствие, в такое продолжительное
наслаждение, как при чтении эпопеи. В самом деле, чего в ней нет? Я читаю её,
читаю... и до сих пор не могу добраться до конца; чтение моё бесконечно. Я не
знаю, где бы лучше могла быть проведена жизнь человека, для которого пошлые
удовольствия света не имеют много цены. Вся Европа для того, чтобы смотреть, а
Италия для того, чтобы жить. Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажет:
«прощай» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю».
В Риме Гоголь застает небольшую, но компактную русскую колонию, которая,
прослышав о его приезде, встресчает его тепло, как большого писателя. В то время
в городе было около 15 русских художников – стипендиатов Российской Академии
художеств. Посылать способных художников из России в Италию стало уже традицией.
Здесь жили и работали такие известные русские художники – Сильвестр Федосеевич
Щедрин, завоевавший себе призвание в Европе своими римскими и неаполитанскими
пейзажами. Неаполь он особенно любил. «Посмотрев Неаполь, можно умирать» - не
раз повторял он в своих письмах на родину;
Орест Адамович Кипренский;
- Карл Павлович Брюлов – создатель знаменитой картины «Последний день Помпеи»;
- Федор Иванович Иордан. Художник много лет трудился над гравированием
бессмертной картины Рафаэля «Преображение Господне» .
- Александр Андреевич Иванов, создатель картины «Явление Христа народу».
Знакомство Гоголя и Иванова быстро переросло в дружбу. В основе их дружбы лежали
не столько взаимные симпатии, сколько схожесть во взглядах на предназначение
художника и искусство. Писатель все больше приходил к убеждению, что его главный
труд «Мертвые души» - дело отнюдь не его личное. Он считал, что ему
предначертано самой судьбой совершить, по его словам,- «труд, наполняющий ныне
всю мою душу. Здесь явно видна мне святая воля Бога: подобное внушение не
происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета!».
Также относился
Иванов к своей главной работе – «Явление Христа народу». Он вплотную принялся за
неё в 1837 году в Риме и окончил только в 1856 году. Сюжет картины он назвал
«всемирным». И писатель и художник видели смысл жизни в создании глубоких по
мысли, монументальных произведений, которые оказали бы воздействие на общество,
даже на целые народы, сделали их лучше, выше, чище. Ради этого готовы были
терпеть невзгоды и лишения, идти на жертвы.Особенно показательна в этом
отношении жизнь Иванова, полная самоотречения. Он был буквально одержим своей
главной работой, отказываясь от выгодных предложений, хотя его частенько терзал,
в прямом смысле, голод. Гоголь часто бывал в ателье Иванова в переулке
Вантаджио, недалеко от набережной Тибра. На глухой стене дома, где жил художник,
недавно была прикреплена мемориальная доска.
В Риме Гоголь знакомится с княгиней Зинаидой Александровной Волконской. Она была
представительницей высшей русской аристократии. Её отец Александр
Белосельский-Белозёрский, был посланником Екатерины Второй при короле Сардинии в
Турине. Он пользовался особым расположением импертрицы. Покровительствовал
музам, писал, сочинял музыку. Зинаида Волконская родилась в Турине 3 декабря
1792 года. Любовь к искусству была у неё в крови.Она обладала множеством
достоинств: природный ум, тонкое понимание прекрасного, незаурядние
художественные и литературные способности. Больше всего Зинаиде Волконской
подходила роль хозяйки салона и вдохновительницы муз. Снятый ею палаццо Полли
возле знаменитого фонтана «Треви», она превращает в музыкально-литературный
салон, где собираются знаменитые русские художники, поэты, путешественники.
Между Гоголем и
Волконской сразу же возникает взаимопонимание. Он желанный гость, которого в
доме Зинаиды всегда ждал обильный обед, домашний уют и обаятельная хозяйка.
Особенно Гоголю нравилось бывать на вилле, которая находилась у стен
великолепной базилики Сан-Джовани ин Латерано. Писателю нравилось всё: и
уединенный парк, и руины акведука, и чудесный открывающийся вид на римскую
долину Компанья, резко очерченную на горизонте Альбанскими горами, пристанищем
древних латинов.
Многие страницы «Мертвых душ» были написаны Гоголем в кафе «Греко». Это кафе
было основано в 1760 году греком Николой, и как ценный памятник старины взято
под охрану государства. Кафе служило местом встреч и времяпрепровождения для
многих известных людей того времени. На деревянных скамьях сиживали Гёте,
Гольдони, Андерсен, Теккерей, Шатобриан, Марк Твен, Коро, Бегас, Торвальдсен,
Вагнер, Россини, Берлиоз, Мендельсон, Тосканини, Байрон, Лист, Ницше, Мицкевич,
Бизе, Гюго. Его завсегдателями были русские художники. Гоголь любил Рим, увлекая
всех неудержимо к такому же поклонению чудесам его, буквально с первого дня
тащил гостя любоваться достопримечательностями «вечного города». «Он показывал
Рим с таким наслаждением, как буд-то сам открыл его»,- вспоминает Анненков. Он
повёл гостя на античный Форум, указывая точки, откуда можно было обозреть
останки древней площади в целом и лучше понять предназначение каждого её
строения.
У Гоголя была особая манера смотреть Рим. Памятники, музеи, дворцы, картинные
галереи он осматривал, погружаясь в немое созерцание, редко прерываемое
отрывистыми замечаниями. Только по прошествии некоторого времени развязывался у
него язык и можно было услышать его суждения о виденных предметах. Скульптурные
произведения древних производили на него особенно сильное впечатление.
Очень хорошо у Гоголя сказана о римской весне в одном из писем, которое он
датирует весьма своеобразно: «Рим, месяц апрель год 2588 от основания города».
«...Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая
весна среди дряхлых развалин, зацветших плющом и дикими цветами. Как хороши
теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой
зеленью, и даже темные, как воронье крыло, кипарисы, а ещё далее – голубые,
матовые, как бирюза, горы Фраскати и Альбанские, и Тиволи. Что за водух!
Кажется, как потянешь носом, то по крайней мере 700 ангелов влетают в носовые
ноздри. Удивительная весна! Гляжу, не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим;
но обонянию моему ещё слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я,
право, в эту минуту позабыл. Их у нас нет. Верите, что часто приходит неистовое
желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше – ни глаз, ни рук,
ни ног, кроме одного большущего носа, у которого бы ноздри были величиною в
добрые вёдра, чтобы можно было втянуть в себя как можно больше благовония и
весны».
Рим, Италия много дали Гоголю.
...В глубине кафе «Греко», на стене, над одним из прямоугольных мраморных
столиков висит среди других миниатюрный портрет Гоголя. Его написал художник
Свекдомский. А повесили по случаю 50-летия смерти писателя почитатели его
таланта.Чуть дальше в рамке под стеклом висит исписанный лист бумаги. Кто-то
искусно произвёл на нём гоголевским почерком строки из его письма П.А.Плетнёву,
написанного 17 марта 1842 года в Москве: « О России я могу писать только в Риме.
Только там она предстоит мне вся, во всей свой громаде...»