«Безразличие к культурному наследию — это хуже войны. Геннадий Попов: Коровников в храмах мы не видели, а зернохранилища – сплошь и рядом

В Музее Андрея Рублёва прошла конференция посвященная проблеме привлечения финансовых средств на поддержание и охрану памятников культуры. Так же состоялись поздравления в честь Фонда им. Преподобного Андрея Рублёва и его успешному первому году деятельности.

Фёдор Рындин и Геннадий Попов

Попов Геннадий Викторович , Президент Фонда, доктор искусствоведения, профессор, директор Музея им. А.Рублева озвучил проблему нехватки средств на поддержание культурного наследия, что стало следствием общего кризиса целеполагания и развития страны. Однако «миф о бедствии и страдании страны должен быть закончен, — Россия владеет большим культурным богатством. Это наследие необходимо оценить, составить реестр и заняться его восстановлением. Но работа не должна завершиться продажей всего, как это случилось в 1917-33гг. Так же необходимо принять решительные меры в отношении исторического пейзажа, сегодня же мы наблюдаем культурное преступление», — заключил Геннадий Викторович.

Для поддержки культурного наследия Фонд им. Преподобного Андрея Рублёва инициировал создание портала-сайта-социальной сети («Благо народа»), в которой можно будет освещать культурные проблемы, создавать акции, искать единомышленников и т.п.

Геннадий Каганович , член Координационного Совета Фонда отметил важность нахождения точек соприкосновения бизнеса-культуры и государства-культуры, в ином случае подобные инициативы не создадут значимого эффекта. «Безразличие к культурному наследию по своему деструктивному воздействию сейчас может быть даже хуже войны. Балансовая оценка низкая, люди не понимают, какое богатство у них есть. Недооценка приводит к суждению, что мы бедные. Богатство же считают лишь в баррелях и кубометрах. Для сохранения культурного богатства страны надо научиться говорить с финансовой администрацией на языке, который они понимают, поэтому оценку культурного богатства необходимо сделать, иначе не о чем и говорить. Культурное достояние – это скелет для возрождения русского народа. Народ, потерявший культурную и историческую память, умирает. Поэтому сейчас надо создавать сохранительное движение, и добиваться поставленных целей в разговоре ли с административными органами или в публичной политике. Оценивать же необходимо и «бесценное культурное достояние», иначе мы его просто потеряем. Это новая отрасль, это новый финансовый поток, но только так в нынешних условиях и можно добиться выделения средств на поддержание культуры», — выступил Геннадий Каганович.

Геннадий Каганович и Геннадий Попов

Далее тему развил Кирилл Коктыш . Им была озвучена историческая справка о семье Медичи, которая в течение 30 лет инвестировала средства в скульптуру и архитектуру, тем самым создав флорентийский рынок. «Были выращены люди, эксперты ценящие искусство и готовые его потреблять. Искусство может относиться к сфере нематериального потребления, и если культурные ценности будут оценены – вырастет и интерес к ним. Мы не умеем инвестировать в человека (не менее 12 лет возврат), инвестируем обычно только в товары, логистику. Но если мы вводим культурные ценности в оборот потребления, и воспитываем «умных» потребителей – тем самым мы расширяем рынок. Сейчас выращиванием «умных» потребителей активно занимается Индия. Образованный человек много хочет – это расширяет рынок, это же создаёт новую конструкцию мира, где спрос на культуру становится активной преобразующей силой», — заключил Кирилл Коктыш.

В ходе дискуссии были озвучены проблемы в подходе к ценообразованию, поднят вопрос о законе о благотворительности и законодательстве в целом. Так же обсуждались разные механизмы мотивации человека для участия в благотворительности. Центральным моментом в обсуждении стал вопрос о методике оценки стоимости и ценности культурного наследия. Так Лев Исаакович Лифшиц, заведующий Отделом древнерусского искусства Государственного института искусствознания, доктор искусствоведения выделил такую современную закономерность: сейчас при повышении стоимости (которая всегда колеблется, и зависит от моды), понижают ценность (которая всегда только растёт), теряя при этом культурную подлинность. Так же участники обратили внимание на проблему потери реставрационных кадров и конкурсной процедуры выполнения реставраций (по принципу — где дешевле, а не профессиональнее).

Людмила Моралес информировала участников конференции о необходимости создания Образовательного центра (школы реставрации, выставочного зала) многофункциональной площадки, связки бизнеса и культуры. Предположительное место такого центра — исторические усадьбы Хрящевых и Лепёхиных . По мнению Людмилы, такая площадка могла бы стать духовно-ориентированным ответом Арт-стрелке в Красном Октябре.

Павел Зарифуллин , директор Московского Центра Льва Гумилёва выступил в поддержку необходимости переосмысления общественного культурного богатства страны, за изменение смыслов и нынешней парадигмы ценностей. «Вопросы совести, мировоззрения, смыслов утонули в беспринципности элит, необходимо поменять саму систему координат, мировоозрение общества. », — заключил Павел.

В конце официальной части конференции участники пришли к общему заключению о том, что восстановление культурного наследия России необходимо делать вопреки всеобщей неустроенности, коррупции и бюрократии, которая всегда была, есть и будет. Так же необходимо успеть провести необходимые работы, подготовить новые кадры в связи со сменой поколений – на всё остаётся около 5 лет.

Иван Мельник

Пресс-служба

Центр Льва Гумилёва

Учредители

Попов Геннадий Викторович

Президент Фонда, доктор искусствоведения, профессор, директор Музея им. А.Рублева

« Рождение Фонда – важная веха в общественной и культурной жизни общества. И, если говорить об открывающихся перспективах, то они обозримы, оптимистичны и, что важно, конкретизированы в наших проектах. Задач поставлено много и решать их предстоит сообща. Поэтому мы открыты к любому сотрудничеству и максимально прозрачны в своих делах. »

Рындин Федор Геннадьевич

Председатель Правления Фонда, Исполнительный директор Фонда, Генеральный директор продюсерского агентства «Гранд Интер Гала»

« Имя Андрея Рублева обладает чудесной силой объединять, точно также, как знаменитая икона «Троицы» собирает вокруг себя самых разных людей. Фонд, названный именем мастера, несет в себе объединительное начало для всех, кто желает преобразиться духовно. В этом наша миссия.»

Церетели Зураб Константинович

Народный художник России и СССР, Президент Российской Академии Художеств, Кавалер ордена Почетного легиона (Франция).

« Изменять мир к лучшему – одна из задач художника. Андрей Рублев своим творчеством изменил западный взгляд на Россию. И теперь пришло время с именем Рублева изменить взгляды россиян на самих себя.»

Бычков Василий Владимирович

Председатель Комиссии Общественной Палаты РФ по сохранению и развитию отечественной культуры, Директор Центрального Дома Художника

« Создание Фонда имени преподобного Андрея Рублева – это определенная социальная ответственность людей, его организовавших, перед обществом. Поскольку культура по-прежнему во многом финансируется по остаточному принципу, деятельность Фонда поможет привлечь внимание не только государства, но и простых людей к наследию Андрея Рублева, к осознанию важности этой фигуры для современной России. »

Филатов Сергей Викторович

заместитель директора по реставрационной и научной работе Государственного института реставрации

« Сам Фонд, носящий имя Андрея Рублева, конечно, значит очень много для меня, и я рассчитываю на то, что Фонд займется проблемами реставрации древней живописи, я имею в виду Звенигород, Успенский Собор во Владимире и другие ценные памятники средневековья.»

Кисловская Галина Александровна

Экс-директор Российской государственной детской библиотеки.

« Любая попытка изменить жизнь к лучшему - это мой личный девиз. Фонд ставит перед собой вполне достижимые цели, связанные с изменением духовных ориентиров, которые и есть основа жизни. Я стала учредителем, потому что мои жизненные и ценностные ориентиры совпадают с позицией Фонда.»

Минкульт навел порядок

После стремительного слияния Государственного центра современного искусства (ГЦСИ) с Государственным музейно-выставочным центром (РОСИЗО) произошли кадровые изменения, неожиданные даже для советника президента по культуре Владимира Толстого. Специалиста по современному искусству Михаила Миндлина, возглавлявшего ГЦСИ 22 года, министр культуры назначил руководителем Музея древнерусской культуры им. Рублева. При этом сняли директора рублевского музея 76‑летнего Геннадия Попова, контракт с которым у Минкульта был подписан до 2017 года. Пожилого профессионала с безупречной репутацией оставили в родном выставочном пространстве заместителем директора по научной работе. Спасибо, что не выбросили на улицу.

Спасо-Андроников монастырь, на территории которого расположен Музей Рублева. Фото: vk.com / museum_andrey_rublev.

В 1947 году Музей Рублева открыли на территории Спасо-Андроникова монастыря. В 1960 году его научным сотрудником стал Геннадий Попов, а через 34 года он возглавил музей. При нем провели 15 крупных выставок и пополнили коллекцию 400 уникальными экспонатами. О снятии с должности директора Геннадий Попов узнал 27 мая, новость застала его врасплох. Спустя два дня мы дозвонились до Попова.

- Геннадий Викторович, что, по-вашему, произошло?

Ничего трагического. Слили две организации, Михаила Борисовича (Миндлина. - К.К. ) надо было куда-то пристроить. Я остался замом директора по научной работе и освобождаюсь от канализационно-водопроводной системы. Как директор я следил за всем, включая гардероб и туалеты. Теперь я буду заниматься исключительно экспозицией, наукой и прочими возвышенными вопросами. Начну с улучшения экспозиции и написания каталогов: у нас совсем не все описано и каталогизировано.

- Михаила Миндлина введете в курс дела?

- В каком состоянии новому директору достается музей?

Михаил Борисович считает, что в недурном. Для посетителей открыты все залы, чего не было в момент моего прихода в музей. Относительно приведена в порядок территория, но трубы менять надо. В музей приятно войти, хотя он несколько запущен: обветшал, некоторые места требуют покраски. Может, в этом и моя вина есть, тем не менее денег немного дают. Надеюсь, к юбилею (в 2017 году Музей Рублева отметит 70‑летие. - К.К. ) все приведем в порядок. Прощаюсь с вами: дел в музее много, пошел работать.

Удалось узнать мнение о сложившейся ситуации и у советника президента по культуре Владимира Толстого, которому сотрудники ГЦСИ собираются отправить петицию против слияния с РОСИЗО. Отправят, когда подписей наберется пять тысяч, на момент написания материала их три тысячи.

Для меня решение Министерства культуры неожиданно, со мной не советовались, - говорит г‑н Толстой. - Отголоски намерений я слышал, но не думал, что все произойдет так стремительно. Важно, насколько глобальной и разумной будет концепция РОСИЗО, ведь теперь он огромный монстр, холдинг, явление. Если его деятельность направят на развитие и расширение, а не на борьбу с инакомыслием, то будет хорошо. Был бы я отвлеченным человеком - назвал кадровые изменения странноватыми, но как советник президента не могу себе этого позволить.

Недавно министр культуры с гордостью заявил, что по всем кадровым вопросам советуется с виолончелистом Ролдугиным. Видимо, и в этот раз. В итоге мы получили специалиста по актуальному искусству Михаила Миндлина на посту директора Музея Рублева, инженера и финансиста по образованию Сергея Перова - на посту главы РОСИЗО и мегаструктуру, бюджет и расходы которой, вполне возможно, будет сложно контролировать.

В последнее время, в разгар антикоррупционных мероприятий, всё чаще в СМИ мелькают сенсационные заголовки, где фигурируют разного рода «оборотни» в погонах и без, в мундирах и рясах, на довольствии и в отставке, с портфелем и без и т.д. и т.п. Вот только по ведомству культуры давно нет никаких разоблачений после того, как эта легковесная в финансовом отношении отрасль перестала быть приоритетной для Счетной палаты РФ с уходом аудитора В.Г. Ульянова. А ведь именно Счетная палата РФ в свое время вывела нынешнюю администрацию ЦМиАР на чистую воду, установив, что директор Музея имени Андрея Рублева Г.В. Попов нанес ущерб государству на миллионы рублей ( ). Несмотря на протесты всего музейного коллектива ( ), Профкома ЦМиАР ( ), известных деятелей российской культуры и общественности ( ), поддержанные Госдумой РФ ( ), а также органами прокурорского надзора города Москвы ( ) и Таганского района ( ), Геннадий Попов ухитрился выйти «сухим из воды» благодаря ловкачеству Михаила Швыдкого ( ), покрывшего все правонарушения и злоупотребления Г.В. Попова ( ).

Спрашивается, как ТАКОЕ стало возможным и почему Геннадий Попов во всеуслышание заявляет, что «его никто не тронет, пока Путин у власти » (?!). Тут стоит напомнить, что нынешний советник Президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой не так давно получил классный чин действительного государственного советника РФ 3 класса, присвоенный ему 24 сентября 2007 г. по указу В.В. Путина.

Главной заслугой Швыдкого перед ведомством Путина стал «слив» состряпанного ФСБ компромата на Генерального прокурора РФ Ю.И. Скуратова. В ночь с 17 на 18 марта 1999 г. по ВГТРК в ночном выпуске программы «Вести» граждане России увидели то же, что днем 17 марта, правда, не в купированном виде, смотрели сенаторы: видеопленку с постельными сценами, снятыми скрытой камерой. В сценах участвовал мужчина, внешне очень похожий на Ю.И. Скуратова. «Комсомольская правда» (19 марта 1999 г.) опросила ответственных работников телеканалов ОРТ и НТВ, почему не они показали пленку, а РТР. Из ответов можно сделать вывод, что доступ к пленке был у всех, но они не показали ее по этическим соображениям. «Лет тридцать знаю [бывшего заместителя министра культуры, председателя ВГТРК] Михаила Швыдкого и, хоть убейте, не поверю, чтобы он самостоятельно принял решение показать эту кассету на своем телеканале» (Юрий Щекочихин. «Новая газета», 23-30 марта 1999 г.). В 2 часа ночи (!) 18 марта 1999 г. прокурор Вячеслав Росинский, снизу, молчком, не извещая даже непосредственного шефа Прокурора Москвы С. Герасимова, заводит уголовное дело против Ю.И. Скуратова. Якобы бедные «девушки» с видеокассеты Швыдкого дали «соответствующие» показания (?!). «Девушки» из «Метрополя», кстати, со времен Андропова традиционно сотрудничают с госбезопасностью. Служба Президента, не моргнув глазом, опровергает слова Генпрокурора РФ Ю.И. Скуратова о том, что тот НАКАНУНЕ отправил Президенту РФ Б.Н. Ельцину письмо с перечнем 20 лиц самого высокого ранга в государстве, имеющих личные конфиденциальные счета в банках Швейцарии на общую сумму 40 млрд. долл. Министр С.В. Степашин лично мчится утром 18 марта 1999 г. на Дмитровку и, нарушая Закон, опечатывает 5-й этаж Генпрокуратуры, включая служебный кабинет Скуратова. Все продумано. Загодя сработан фильм, где сцены обычного массажа скомпонованы с «девицами», но директор ФСБ В.В. Путин свою пресс-конференцию по случаю «ночного» увольнения Скуратова начинает вовсе не с «уголовного дела», а с... морали: дескать, пленка Швыдкого «подлинна», т.е. не смонтирована, а изображает «кого надо». Все, кто близко знал Юрия Ильича Скуратова, ответственно заявляют, что сцены, подобные кадрам на пленке РТР (директор РТР Михаил Швыдкой, диктор - Борисов), немыслимы и непредставимы для их товарища...

Так, нужно ли удивляться тому, что «гласом вопиющего в пустыне» осталось предсмертное обращение нашего великого патриота, председателя Ассоциации реставраторов России, знаменитого искусствоведа Саввы Ямщикова: «Я официально заявляю, что наш бывший министр культуры Швыдкой делал ( ) и делает всё для уничтожения нашей памяти и нашей культуры » (( ). Без ответа осталось и ( ), и последнее обращение Профкома ЦМиАР о противоправной деятельности главы музейной администрации Г.В. Попова в Правительство РФ, которому был присвоен номер 2009-176039, как следует из уведомления от 30 июня 2009 г. в 09:15, что «Ваше обращение принято к рассмотрению » ( [email protected] ). Точно также без ответа остались наши обращения к , которые в нарушение действующего законодательства о порядке рассмотрения обращений граждан и общественных организаций не принимали даже через официальный сайт Минкультуры. Лишь сам министр культуры Александр Авдеев провел кулуарную встречу с директором ЦМиАР Геннадием Поповым у нас в музее 12 мая 2009 г., правда, ни на официальном сайте Министерства культуры РФ, ни в СМИ не было ни слова об этой встрече министра «за закрытыми дверями» ( ).

Геннадий Викторович Попов – искусствовед. Доктор искусствоведения, профессор. Родился в 1940 году. Директор Центрального музея древнерусского искусства им. Андрея Рублева. В этом музее начал работать в 1960 г. в должности научного сотрудника. Возглавил музей в 1994 году. Превратил его в один из важнейших исследовательских центров в области изучения и сохранения древнерусской культуры и искусства. Благодаря активной преподавательско-педагогической деятельности Г.В.Попова более 15 человек под его научным руководством получили различные научные степени. Он является автором более 130 научных трудов.

Татьяна Кучинко: Геннадий Викторович, расскажите о Ваших предках. Знаете ли Вы, кем они были до революции? Кем были Ваши родители?

Геннадий Попов: В свое время один из моих предков был расстрелян в 1919 году в Астрахани в должности архиепископа. Другой, мой родной дед, приходской священник, был взят в 1925 году в Гдовской губернии в Белоруссии. Так что здесь всё довольно сложно. Мы потом переехали в эвакуацию в Электросталь, в начале войны были в эвакуации. Квартиры, хозяева которых выезжали, часто грабили, поэтому почти никаких документов не осталось. Родители мои были скованы целым рядом обстоятельств: арест моего деда и для отца, и для мамы не был подарком. Остался страх. Я бы сказал, что религиозное начало, которое, безусловно, было, совершенно исключалось из обихода, поскольку в советское время было довольно сложно с этим – тем более, если ты нёс на себе такой «шлейф».

Первые эстетические впечатления

С другой стороны, в детстве были и аспекты совершенно иного характера, очень важные для меня до сих пор – это художественное начало. Один из моих немногочисленных оставшихся дядьев был художником, окончил Суриковский институт. В то время он писал, как и все тогда писали, картины на советскую тематику, но он был недурным художником. И поскольку темой его диплома был «Приезд Ивана Грозного в Коломенское», то мне, еще маленькому, эта тема стала очень интересна, к тому же удалось посмотреть фильм «Иван Грозный» С. Эйзенштейна. Это всё произвело неизгладимое впечатление, как и этюды дяди и его подготовительные рисунки, картины.

Самое странное, что первое мое крупное художественное впечатление – это 1949 год, мне было 9 лет, поскольку я родился в 1940. Перед этим я был в эвакуации в Нижнем Новгороде, но в силу возраста это предстаёт в памяти очень туманно. Предание рассказывает, что меня вывезли туда с головкой сыра и детским горшком. Но я ничего не помню, не могу об этом рассказать.

Первая выставка, которую я увидел именно в 1949 году в Третьяковской галерее, была выставка, посвященная юбилею Иосифа Виссарионовича. Практически вся галерея была закрыта, и огромное количество залов было посвящено «вождю всех времен и народов». Это мое первое, острое достаточно впечатление – огромное количество этих портретов… Зал с Александром Ивановым был занят огромными композициями: Ленин и Сталин на каких-то там съездах и т.д. – это было потрясающе…

Подобное впечатление, но уже иного рода я получил, когда увидел картину Налбандяна «Малая земля» с Леонидом Ильичом… Сейчас это приобретает уже комический оттенок, а тогда всё было серьезно – как и на следующей выставке подарков товарищу Сталину, которая заняла весь Музей изобразительных искусств практически, за исключением копий статуй. Белый зал и галерея были украшены такими замечательными вещами, как, например, начало «Манифеста коммунистической партии» на рисовом зерне – это же, Господи, где увидишь такое… Так что момент яркий… До сих пор помню.

Меня спасло, что где-то в восьмом классе меня отправили в художественную школу. Она была на Чудовке – это был переулок, которого уже практически нет, возле Николы в Хамовниках. До этого мы несколько раз переезжали. Сначала, как я говорил, жили в Электростали, потом переехали на московскую окраину, ближе к Коломенскому, а потом на улицу Кооперативная, она примыкала к улице Усачевской. Улица Усачевская была то еще зрелище…

В послевоенный период, в 50-х гг. это была совершенно уголовная улица: бараки, трущобные закоулки. Но учили меня в общеобразовательной школе классные педагоги. Школа №23 была базовой при Пединституте. В художественной школе был особый мир. Наставники – почти все пожилые, нищие, но известные мастера. Особенно памятен Михаил Семёнович Перуцкий, известный ещё с 1920-х годов.

Мы учились всего 4 года, очень мало, но нас очень недурно учили, хотя я понимаю: живопись – штука трудная. Мы, мальчишки, мало что знали и понимали в этом, и педагогам было очень трудно что-то объяснить. Они придерживались других начал: они прошли 20-е гг., авангард и жёстко относились к художникам соцреалистического толка, слишком лощеным, но иногда по-своему тоже замечательных. Ну не могли они принять их.

После выставок, посвященных вождю, уже после его смерти художественная жизнь постепенно нормализовалась, функционировали выставки в Академии художеств. Открылся в 1955 году Музей изобразительных искусств с грандиозной выставкой Дрезденской галереи. Это было нечто феноменальное. А поскольку мой дядюшка был художником, то я мог с восьми утра и до десяти ходить там спокойно, по спецбилетам для художников, сейчас слово «спец» имеет другой оттенок…

Возможность увидеть всю европейскую живопись сразу, всеобъемлюще – это было замечательно. Потом на меня активно повлияли походы в Третьяковскую галерею и Музей изобразительных искусств со своими замечательными коллекциями; с живописью XIX века – с импрессионистами, Сезанном и Гогеном замечательным. Это определило мои достаточно чёткие художественные ориентиры и идеалы.

Встреча с Андрониковым монастырём

Но родители мне не позволили идти по художественной части, сказали: «Иди в архитекторы». Я завалил экзамен в Архитектурный институт – и пришёл сюда, в центральные научно-реставрационные мастерские, размещавшиеся в Андрониковом монастыре. Впервые я посетил это место в августе 1957 года, мне было 17 лет, сразу после школы. С сентября я пришёл сюда работать. Я был человеком наивным: я вышел на Таганке, это было ближайшее метро, увидел колокольню и поперся. Оказалось, что это был Новоспасский монастырь… Колокольня Спасо-Андроникова монастыря была разрушена в 1930-е годы.

Я пришел сюда, и всё здесь было мне удивительно и страшновато. Здесь, в Спасо-Андрониковом монастыре в своё время, до 1925 года, был пересыльный лагерь, потом стену разобрали, колокольню разрушили. Один из очевидцев (человек этот заслуживает доверия, был такой Виктор Михайлович Василенко, преподаватель МГУ) говорил мне, что здесь нельзя было ни сесть, ни лечь – все стояли. А что, очень удобно – рядом же Курская железная дорога, сажай и вези… Можно представить себе, что это такое. Но я застал совсем другое, настоящую «воронью слободку»: здесь жили во всех корпусах, клетушках, к фасадам зданий пристроены были какие-то кухни, сараи. Свиней не помню, но куры были.

В 1958 году я поступил на отделение истории искусств МГУ – проучился там полтора года, и, поняв, что буду заниматься древнерусским искусством – напомню, что в этот период (1958-1959 гг.) были рассыпаны наборы нескольких книг по истории древнерусского искусства, из антирелигиозных соображений, естественно, – я решил, что надо «пить живую кровь» из пожилых, которые в музеях ещё оставались, и пошёл в Музей Рублёва.

Здесь был замечательный, тонко образованный знаток, Наталья Алексеевна Дёмина, человек трудной судьбы, конечно, но лучший специалист по Рублёву. Это был крупный учёный, автор лучшей книги о «Троице» Рублёва. В Музее работали с энтузиазмом, работали, несмотря на абсолютно нищенскую зарплату, – это было 69 рублей (сначала 690, до финансовой реформы Никиты Сергеевича), потом партия и правительство прибавили, и стало 75.

Конечно, жить было трудно, но было увлекательно, потому что открывалась возможность увидеть что-то. Ещё когда я работал здесь в реставрационных мастерских в 1958 году, мне удалось договориться с Третьяковской галереей, чтобы нас (несколько человек, сотрудников реставрационных мастерских) повели в фонды. Это было, конечно, совершенно феноменальное зрелище. Во-первых, древнерусское искусство, собрание которого, кстати, хранилось в Николе в Толмачах в левом приделе, в жертвеннике.

В центральной части лежало несколько валов; один из них – свёрнутый Врубель «Принцесса Грёза», тогда не было места для такого полотна.

Здесь же было много авангарда; он не был выставлен, его же скрывали, как могли. Кстати, большое количество авангарда в те годы было в госзапаснике, в одной их башен Троице-Сергиева монастыря, потом это было распределено дополнительно по музеям. Вообще, это политика скрывания и рассылания по периферии авангардных вещей, будь то Малевич или Кандинский, привела к тому, что в Таджикистане, например, сейчас целая коллекция авангардных вещей, которые им, конечно, «очень нужны».

В Краснодарском музее есть вещи из собрания Рябушинского, которые пришли из Третьяковской галереи, а в Ташкент пришло несколько произведений древнерусского искусства, среди них икона Богоматери 20-х годов XV века из Рязани. Получить это обратно не представляется возможным, я думаю, надо будет просить об этом долго, но, видимо, только через дипломатические каналы теперь уже, потому что какой же музей отдаст то, что ему, в общем, уже принадлежит по праву.

Я пришел в Музей Андрея Рублёва в 1960-м году, занимал его штат угловое помещение монастыря, в прошлом покойницкую. Там помещался весь музей, включая библиотеку – сложенную, сваленную. Коллекция хранилась в разных помещениях, временных, потому что я застал начало реставрационных работ. Они начались в 1959, т.к. Правительство СССР согласилось на призывы «мировой прогрессивной общественности» (цитирую!), чтобы отпраздновать 600-летний юбилей преподобного Андрея Рублёва (тогда он ещё не был преподобным, канонизирован он был позже, но это неважно).

Важно, что это удалось пробить. Очень большая роль в этом принадлежала Илье Эренбургу – фигура сложная, конечно, но, тем не менее, совершенно в этом смысле бескомпромиссная, очень весомая на Западе. Партии и правительству пришлось издать постановление о праздновании юбилея, и он был отпразднован с невероятным размахом, включая массу выставок по разным музеям, домам культуры.

И в этом приняли участие Павел Корин, Аркадий Пластов, Сергей Герасимов и т.д., т.е. это было всё очень серьезно, участвовали даже представители Международного комитета мира, кажется, французы приезжали. Приезжала ещё потом очень известная женщина, сейчас бы сказали «правозащитница», но тогда это говорилось как один из этих лидеров движения в защиту мира Эжени Котто, замечательная женщина. Конечно, всё это было вне каких-то религиозных категорий. Прогрессивная демократическая общественность – и точка. Но тем не менее…

Грандиозная «утка»

Музей тогда был крохотным, он возник в 1947 году. Его возникновение – тоже увлекательная история. Дело в том, что в 1947 году был опубликован план градостроительной реконструкции всей Москвы, где практически оставался только Кремль, Ленинская библиотека и ещё объекта три-четыре. Не помню, был ли там Василий Блаженный – он явно мешал танкам ходить по Красной площади… Но Андроникова монастыря не было.

И тогда Петр Дмитриевич Барановский, работавший здесь, через свою жену обнаружил копию, сделанную с записей из портфеля Миллера, немецкого учёного XVIII века, (фигура спорная, вывез некоторое количество греческих рукописей в Германию, но тем не менее) – якобы список с надгробной доски Андрея Рублева, где было всё расписано: в каком часу он умер и прочее, прочее. В лучшем случае перечень сведений тянул на XVI век.

Но когда начинали помнить, в каком часу умер и т.д. – это уже была терминология надгробных досок только царской фамилии. Потом выяснилось, что в первой половине XV века надгробия монахов не подписывались вообще… Это была грандиозная «утка», на которую «клюнул» И.В. Сталин и не только он.

Соответственно 10 декабря 1947 года (до этого было празднование 800-летия Москвы) вышло постановление об учреждении на территории монастыря мемориального музея Андрея Рублёва. Т.е. сам музей изначально был таким центром плакальщиков по умершему Андрею Рублёву. Но потом жизнь сделала своё дело, и превратился музей в центр собирания, потому что, конечно, надо было спасать очень многое и кое-что удалось: у нас сейчас более 10000 экземпляров, за 15000.

Но не надо обольщаться: какие-то центральные коллекции не очень большие, тысяч до пяти, а всё остальное – это медное литьё, редкие книги, какие-то уникальные негативы, которых уже не найдёшь. Но, тем не менее, начиная уже с 1954 года началась собирательская работа.

Сотрудники музея – Дёмина Наталья Алексеевна, а потом Ирина Александровна Иванова ездили по древним памятникам, ездил и сам Давид Ильич Арсенишивили. Конечно, удивительная фигура – такой профессиональный «делатель музея», он до этого в Тбилиси сделал два музея, литературный и театральный – а потом уже приехал сюда. Спал он здесь, в соборе, на раскладушке, у него жилья и, кажется, прописки не было, всё было невероятно, условно говоря, романтично: спал в закутке, там одновременно была первоначальная экспозиция, в основном из фотографий…

В дальнем углу монастыря есть сейчас так называемый «хлебный дом». Сначала, как я понимаю, там был каретный сарай монастырский, потом это стало гаражами ГПУ, потом уже его в 1960 году превратили в экспозиционно-выставочный корпус – к 21 сентября, когда открылся музей, удивительным образом на день Рождества Богородицы – бывают такие совпадения… Его отремонтировали и открыли, там были копии, сделанные Николаем Владимировичем Гусевым – такой замечательный был художник, копиист.

Копии были сделаны в натуральную величину с соблюдением всей технологии. Они копировали росписи 1408 года в Успенском соборе во Владимире и в Рождественском соборе Ферапонтова монастыря 1502 года. Там же было выставлено множество икон, начиная с первой трети XV века и кончая концом XVII века.

В то время, в Музее было четыре научных сотрудника. Новое поколение пришло к концу 1960-го года: сначала я, потом ещё несколько человек. И мы с 1962 года начали заниматься дополнительным собиранием произведений. Надо сказать, что мы насмотрелись такого ужаса…

Не буду врать: коровников в храмах мы не видели, а зернохранилища – сплошь и рядом. Но самое страшное не это. Зернохранилища, в общем, достаточно мирная вещь, тем более что там поддерживался определённый температурный режим. Конечно, засыпать иконы зерном, – это «прелестно», но всё-таки не совсем фатально.

Самое страшное было другое. Когда были объявлены годы внедрения «большой химии» в сельское хозяйство, тогда закрытые храмы сплошь и рядом стали использовать для хранилищ удобрений. А что такое удобрения? Соли! А соли что делают – они «ползут»: по дереву, в первую очередь, ползут по кирпичу. И в принципе не выводятся, их надо долго-долго вымывать в пресной воде. С иконами такого, естественно, не получается… Дерево съедается до пыли. Самое страшное ощущение: когда ты подходишь к иконе, берешь её, и выясняется, что есть только поверхность, а доски уже нет, она вся тлен, она падает и вместе с ней всё…

Церковь и культура

В одном из храмов города Лальска на севере Кировской области видели небольшой замечательный зимний храм XVIII века. Там поставили агрегат для разлива ситро. Вода разная, и когда мороз (а мы были там в марте), разноцветные заледеневшие потоки этого самого ситро вокруг алтаря «цвели». Воспринималось всё, конечно, как национальная катастрофа, из который мы при всех наших оптимистических цифрах о количестве верующих не выбрались и не выберемся еще довольно долго. Все хотят, чтобы церковь делала то, другое, третье… Я не хотел касаться этого вопроса, но я считаю, что в бедном государстве, при бедном-пребедном народе церковь тоже должна быть не слишком богатой. Но это всё сложно. Многие церковные учреждения на этом споткнулись, ещё с Византии.

– Как бы Вы прокомментировали проблему того, что предметы религиозного искусства становятся яблоком раздора между церковной и художественной общественностью?

– Где вы видели это яблоко раздора? Это была попытка (отчасти она остаётся) противопоставить духовность и культуру. Как разделить это, я не знаю. И надо ли… Конечно, есть тенденции местных приходов перетягивать что-то из музеев. Но музеи и сами что-то отдают Церкви. При этом Патриарх понимает, что наш Музей закрыть нельзя. Я получил своего рода «индульгенцию», где сказано, что церковь не претендует ни на помещение монастыря, ни на коллекцию. Я думаю, что это всё можно согласовать и уладить, было бы желание с двух сторон. Но часто идут «стенка на стенку», и это нехорошо.

Вообще, «стенка на стенку», этот вечный революционный зов, он, как известно, всегда приводит к плохому концу.

Начиная с Французской революции. Именно французы нас научили: если вспомнить, что маршал Мюрат непременно превращал в конюшни храмы, накрывая священными облачениями лошадей, то мы выглядим лучшими учениками героев Французской революции. Так что мы не одиноки в этом смысле… Достаточно посмотреть какие-то последствия войны католиков и гугенотов с отбитыми головами статуй.

Да что далеко ходить: Нотр-дам де Пари. Замечательное место… Стоят короли ветхозаветные – все без голов, потому как народ революционный лишил их голов, ведь они были монархами. У нас еще долго кое-что из этого останется. Иконоборческие традиции вложены, начиная с 1917 года, а, может, и раньше: вспомним, например, катастрофический эпизод с воровством иконы Казанской Божьей Матери, расчленением драгоценного оклада, продажей на вес, с топором по отношению к иконе самой… Якобы вор её сжёг. Видимо, так и есть, потому что мне приходилось участвовать в поездке в Ватикан в 2002 году по поводу той иконы, которая хранилась у Папы Римского Иоанна Александра. Никакого отношения она не имеет к оригиналу, относится к середине XVIII века, не более того.

Первые экспедиции

– В фильме Александра Архангельского «Жара» Вы немного рассказывали об экспедициях за иконами. Не могли бы Вы рассказать об этом как можно подробнее?

– В первый раз мы поехали в конце июля 2002 года по Подмосковью, в Ногинский район, потому что он достаточно удалён, в стороне от крупных городов. Там были довольно большие территории, занятые Министерством обороны, и там можно было многое увидеть. Но туда мы не попали, это было довольно сложно. Но рядом сохранились деревянные храмы.

Наконец, было село Ямкино с каменной церковью, где стоял семиярусный иконостас. Его и надо было снять, потому что здесь был склад запасных частей для МТС, они занимали весь пол храма. Что же, сняли, работа есть работа…

Снимал я, потому что остальные были дамы. Конечно, дам посылать наверх нехорошо и опасно. Укрепили всё там же, предварительно 70 с лишним икон, начиная с первой трети XIV века и кончая XVII веком. Это хороший XVII век, причём довольно много русских святых оказалось.

Видимо, был сборный, в XIX веке смонтированный иконостас, из нескольких церквей, которые могли быть разобраны, поскольку были деревянными, ветхими, дышали на ладан, и восстанавливать которые не было никакого смысла. Ещё помнится село Богослово по Владимирской дороге, там был ансамбль икон раннего XVIII века, совершенно прелестный, такое барочное искусство – это, конечно, не голландцы, но пейзажи почти изразцового качества, всё очень интересно, невероятно.

«Компрометирующая» древнерусская живопись

Дальше больше. Потом мы расширили ареал экспедиций, ездили по Твери, довольно много собрали – надо сказать, что у нас, наряду с Третьяковкой, одна из лучших коллекций тверской живописи, очень утраченной, потому что в свое время Тверь противостояла Москве и Москва этого не простила. Начиная с великого князя Ивана III, Тверь очень «утюжили», вывозя княжеские архивы, драгоценности и прочее. Но, в основном, лучшее, что у нас есть, всё-таки Москва, московская часть коллекции.

У нас также очень хорошая коллекция XVII века. Мы кончаем экспозицию Петровской эпохой, последние иконы по хронологии соответствуют основанию Петербурга. У нас, к сожалению, нет самого Рублёва, это достаточно большая редкость, но одна замечательная икона художника его круга есть. У нас довольно много самого Дионисия и его окружения, есть иконы его продолжателей – возможно, Феодосия, его сына. Так что грех жаловаться. Многое удалось спасти, и это достаточно важно.

Иногда нам передавали произведения из местных музеев, которые не могли их хранить. Надо сказать: многие хотели избавиться от «компрометирующей» их древнерусской живописи. И мы её брали. Так что, с одной стороны, есть ощущение неплохо сделанной работы, с другой стороны, конечно, хочется ещё.

Недавно мы приобрели несколько совершенно замечательных вещей, среди них – прекрасный образ Иоанна Предтечи раннего XV века, и я просто счастлив как дитя.

У меня никогда не было зуда коллекционирования. Я увидел коллекционеров, когда мне было 17-18 лет, и понял, что сдвиги в психике, обманы мне совершенно не нужны… А там были люди, подверженные этому. Но так было всегда, я бы даже сказал, что коллекционеры прошлого тоже порой занимались чистым бандитизмом, есть целый ряд судебных дел по поводу краж или выкупов икон.

Провинциальный священник, не отдавая себе отчёт в том, что он имел у себя в храме, легко менял старые иконы на какие-то новые образы, с точки зрения здравого смысла это казалось вполне логичным… Любопытно: даже среди очень известных коллекционеров были подобные ситуации. Был такой писатель, Леонид Леонов. Он долгие годы был в приятельских отношениях (фактически вырос в одном дворе при храме Иоанна Воина на Якиманке) с Натальей Алексеевной Деминой. А женат он был на дочери известного художника и коллекционера И.С. Остроухова.

Я присутствовал при его рассказах о подвигах тестя: «И вот он как-то пришёл, потирает руки: «Обменял, – говорит, – фальшак на древность!»» Как тут судить человека? Очень сложно… Я знал и знаю коллекционеров (не буду называть имена), которые имели отношение к вопросам охраны и реставрации произведений древнерусского искусства, так что эту тему я не хотел бы обсуждать. С другой стороны, в развале 1918 – 1922 годов, когда ты вообще не знал, что будет, пойдет ли это всё на «святые дрова» – была такая категория в 1920-е гг. («святые дрова» – это разрубленные иконы) – я не могу осуждать. Правда, с другой стороны, они хранили всё это до смерти – но что делать?… Человек слаб… Всё сложно…

Осмысление прошлого

– Сегодня русское средневековье по-новому переосмысляется. Как востребовано средневековое искусство современностью?

– «Домострой» давно читали?

– Читала.

– Хотите жить так?

– Нет.

– Вопросы ещё есть? Говорили же древние про реку, в которую нельзя войти дважды. Не бывает повторений. То, что бывает трагедией или героическим порывом, обращается в фарс, если этому подражать. Это совершенно «железно». И когда сейчас, извините меня, поют военные песни, а я слышал их ещё тогда, в 1944-1945-м – это небо и земля. Сейчас это буффонада, эстрада – всё уже кончилось. Было такое, было в послевоенное время, когда вдруг у нас «возродился» жанр былины: «Садится ён в шестиместный ЗИЛ…» – знаем мы это всё, проходили, это всё чушь собачья.

– Удалось ли нам создать свою искусствоведческую школу?

– Что такое школа?… Сейчас все эти школы уже слились в одно целое. Раньше была ленинградская школа (петербургская) и московская. Московская была в большей степени коллекционная, реставрационная (я застал прекрасных образованных реставраторов). Ленинградская же была академической, университетской.

Один из представителей ленинградской школы, совершенно гениальная фигура, Николай Петрович Лихачев, член Государственного совета и Думы. Был женат на дочери фон Мекка, собрал большую, замечательную коллекцию. Специалист был грандиозный: историк культуры в широком и глубоком смысле этого слова. Таких практически уже нет.

Сейчас вообще «специалист флюсу подобен», как говорил Козьма Прутков, мы сузились, и редко удается подняться до тех обобщающих вершин, которых они достигали. Они и писали хорошо, писали как представители Серебряного века. Последняя история искусства именно как прозы Серебряного века, не считая Грабаревской 1914 года, – это первые тома «Истории русского искусства» 1950-х гг. Там писали старики, и было это хорошо написано, при всех ошибках. А мы в 1960-е годы должны были писать так, чтобы даже редактор не понял, о чем речь, чтобы религиозным сознанием и не пахло ни в какой мере. Всё было очень сложно, и выбираться из этого, находить человеческий, гуманистический язык будет тоже сложно.

Фото Анны Гальпериной