Дают летописи. Уже первое знакомство с византий-скими историческими хрониками подало русским книжникам мысль создать нечто подобное для своей страны. Они стали собирать древние предания и вести ежегодные записи о текущих событиях. Этот первичный материал соединялся и редактировался в обобщающих трудах — летописных сводах.

Составление нового летописного свода всегда было связано с каким-нибудь важным событием политической или церковной жизни — началом правления великого князя, приходом на кафедру нового митрополита или епископа, постройкой храма. Полагают, что побуждением для начала русского летописания — составления Древнейшего свода — стало освящение Софийского собора в Киеве. При соборе разместилась резиденция главы Русской православной церкви — митрополита Киевского.

Перемены в политической обстановке, а также перипетии внутрицерковной борьбы подталкивали к созданию новых крупных па-мятников летописания — Свода игумена Никона (70-е гг. XI в.) и Начального свода (1093-1095). Наконец, за дело принялся мо-нах Киево-Печерского монастыря Нестор .

Повесть временных лет

Около 1113 г. Нестор закон-чил свой знаменитый труд — «Повесть временных лет». Название Несторовой летописи происходит от первых слов текста: «Се повесть временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская земля стала есть». Слова «Се по-весть временных лет...» в переводе с древнерусского языка означают примерно следующее: «Вот рассказ о прошедших годах ...»

Творчески переработав труды предшественников и дополнив их своими собственными материалами (ежегодными записями о событи-ях последних лет, сведениями из византийских хроник, договорами Руси с греками, народными преданиями о первых киевских правите-лях и т. п.), Нестор создал целостное и увлекательное литературное произведение. Он представил широкую панораму всемирной (библей-ской) истории, на фоне которой начинается историческое бытие вос-точных славян и формируется Киевское государство . Поздние лето-писцы с огромным уважением относились к труду Нестора. Обычно они помещали его в начальной части своих летописных сводов.

В «Повести временных лет» со-держится подробный рассказ о выборе веры князем Владимиром. Посланцы князя рассказывают: «И пришли мы в Греки, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказывать об этом».

Слово о Законе и Благодати

Почти все сохранившиеся до наших дней памятники литера-туры Киевской Руси проникнуты живым религиозным чувством и наполнены молитвенным обращением к Богу и святым. Некоторые отличаются оригинальностью мыслей и яркой художественной фор-мой. Среди такого рода произведений — знаменитое «Слово о Зако-не и Благодати» митрополита Илариона.

«Слово о Законе и Благодати» — первое известное нам автор-ское произведение древнерусской литературы. В основе своей это пасхальная проповедь, произнесённая Иларионом, по-видимому, в 1049 г. Отсюда и праздничная приподнятость тона, и особое, вос-торженное настроение, пронизывающее всё произведение. Он на-стойчиво проводит мысль о духовной самостоятельности Руси, «что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли».

Стремление к утверждению духовной самостоятельности Руси, явно заметное в «Слове о Законе и Благодати» Илариона, проявилось и в почитании первых русских святых — князя Владимира Свято-славича, его сыновей Бориса и Глеба, основателей Киево-Печерского монастыря Антония и Феодосия. Согласно церковным правилам той эпохи, для посмертного причисления к лику святых необходимы были три условия: чудеса у гроба, нетленность мощей и наличие жития — рассказа о жизни и подвигах святого, о совершённых им чудесах. Материал с сайта

Поучение детям

Полной противоположностью громогласной риторике «Слова о Законе и Благодати» стало глубоко личное по характеру, испол-ненное религиозно-философских размышлений «Поучение детям» Владимира Мономаха. Оно сохранилось в единственном экземпляре в составе Лаврентьевской летописи в записи 1096 г.

Литература Киевской Руси (XI - первая треть XIII в.)

«Учение книжное», начатое Владимиром Святым, быстро добилось значительных успехов. Многочисленные находки берестяных грамот и памятников эпиграфики в Новгороде и других древнерусских городах показывают высокий уровень грамотности уже в XI в. Древнейшей книгой Руси из числа сохранившихся является Новгородский кодекс (не позднее 1-й четв. XI в.) - триптих из трех навощеных дощечек, найденный в 2000 г. во время работ Новгородской археологической экспедиции. Помимо основного текста - двух псалмов, кодекс содержит «скрытые» тексты, процарапанные по дереву или сохранившиеся в виде слабых отпечатков на дощечках под воском. Среди «скрытых» текстов, прочитанных А. А. Зализняком, особенно интересно не известное ранее сочинение из четырех отдельных статей о постепенном движении людей от тьмы язычества через ограниченное благо закона Моисеева к свету учения Христова (тетралогия «От язычества к Христу»).

Согласно «Повести временных лет», сын Владимира великий князь Киевский Ярослав Мудрый организовал переводческие и книгописные работы в Киеве. В XI-XII вв. в Древней Руси существовали разные школы и центры, занимавшиеся переводами в основном с греческого языка. От этого времени сохранились: «Чудеса Николая Мирликийского» (1090-е гг.) - самого почитаемого святого на Руси, «Житие Василия Нового» (XI в.), изображающее яркие картины адских мук, рая и Страшного суда как и те западноевропейские легенды (наподобие «Видения Тнугдала», сер. XII в.), которые питали «Божественную комедию» Данте, севернорусский перевод «Жития Андрея Юродивого» (XI в. или не позднее нач. XII в.), под влиянием которого на Руси был установлен праздник Покрова Богородицы в 1160-е гг., выдающееся произведение мировой средневековой литературы «Повесть о Варлааме и Иоасафе» (не позднее сер. XII в.), возможно, в Киеве. Очевидно, на юго-западе Руси, в Галицком княжестве, был переведен памятник античной историографии - «История Иудейской войны» Иосифа Флавия (не позже XII в.).

К восточнославянским переводам XI-XII вв. относят обычно византийский героический эпос «Девгениево деяние» и древнюю ассирийскую легенду «Повесть об Акире Премудром» (с сирийского или армянского оригинала). Не позднее XII-XIII вв. была переведена с греческого «Пчела» - популярный сборник афоризмов античных, библейских и христианских авторов, содержащий этические наставления и расширявший историко-культурный кругозор читателя.

Переводческие работы велись, очевидно, при митрополичьей кафедре, основанной в 1037 г. в Киеве. Сохранились переводы догматических, церковно-учительных, эпистолярных и антилатинских сочинений митрополитов Киевских Иоанна II (1077-1089 гг.) и Никифора (1104-1121 гг.), греков по происхождению, писавших на своем родном языке. Послание Никифора Владимиру Мономаху «о посте и воздержании чувств» отмечено высокими литературными достоинствами и профессиональной переводческой техникой. В первой половине XII в. заметным книжником был Феодосий Грек, переведший для князя-инока Николая (Святоши) послание папы Римского Льва I Великого о Халкидонском соборе.

При Ярославе Мудром начала складываться «Русская Правда» (Краткая редакция 1-й пол. XI в.) - главный письменный свод законов Киевской Руси, был составлен Древнейший летописный свод при митрополичьей кафедре (1037 - нач. 1040-х гг.), появилось одно из глубочайших произведений славянского средневековья - «Слово о Законе и Благодати» Илариона (между 1037-1050 гг.). Используя послание апостола Павла к Галатам (4: 21-31), Иларион доказывает с догматической безупречностью духовное превосходство Нового Завета (Благодати) над Ветхим Заветом (Законом). В риторически изощренной форме он пишет о мировом значении крещения Руси, прославляет Русскую землю, полноправную державу в семье христианских государств, и ее князей - Владимира и Ярослава. Произведение Илариона, ставшего в 1051 г. при поддержке Ярослава Мудрого первым митрополитом Киевским из восточных славян, вполне соответствует уровню средневекового греческого и латинского церковного красноречия. Еще в древнейший период оно стало известно за пределами Руси и повлияло на творчество сербского агиографа Доментиана (XIII в.).

Торжественному прославлению крестителя Руси посвящено также риторически украшенное произведение Иакова «Память и похвала князю Русскому Владимиру» (XI в.). Иаков имел доступ к летописи, предшествовавшей Начальному своду, и использовал ее уникальные сведения.

Важнейшим литературным центром был Киево-Печерский монастырь, воспитавший яркую плеяду древнерусских писателей, проповедников и просветителей. Достаточно рано, во второй половине XI в., монастырь установил книжные связи с Константинополем и, судя по всему, с Сазавским монастырем - последним очагом славянской глаголической письменности в Чехии XI в.

Житие одного из основателей Киево-Печерского монастыря Антония (ум. 1072-1073 гг.) принадлежит к числу самых ранних памятников древнерусской агиографии. Не дошедшее до нас, оно было использовано в Начальном летописном своде. Ученик Антония Феодосий Печерский (ум. 1074 г.), «отец древнерусского монашества», был автором церковно-учительных и антилатинских сочинений, инициатором работ по переводу церковной и богослужебной литературы в 1060-е гг. в связи с введением в Киево-Печерском монастыре (а вслед за ним и на всей Руси) константинопольского Студийского устава: сам устав, огласительные поучения Феодора Студита, его житие и др.

В Киево-Печерском монастыре велось летописание, были составлены свод Никона Великого (ок. 1073 г.) и Начальный свод (ок. 1095 г.). Оба они вошли в «Повесть временных лет» (1110-е гг.) - ценнейший памятник древнерусской культуры и исторической мысли. Создателем ее первой редакции (1110-1112 гг. или 1113 г.) считается киево-печерский монах Нестор. «Повесть временных лет» - сложный по составу и источникам свод. Она включает в себя дружинно-эпические предания (о гибели князя Олега Вещего от укуса змеи, вылезшей из черепа его любимого коня, под 912 г., о мести княгини Ольги древлянам под 945-946 гг.), народные сказания (о старце, спасшем Белгород от печенегов, под 997 г.), топонимические легенды (о юноше-кожемяке, победившем печенежского богатыря, под 992 г.), рассказы современников (воеводы Вышаты и его сына воеводы Яня), договоры с Византией 911, 944 и 971 гг., церковные поучения (речь греческого философа под 986 г.), агиографические тексты (о князьях Борисе и Глебе под 1015 г.), воинские повести и т. д. По своей структуре, изложению материала и событий по годам, «Повесть временных лет» подобна латинским анналам и отличается от византийских хроник, не знавших погодных записей. «Повесть временных лет» на века стала образцом для подражания в летописном жанре и сохранилась в составе поздних сводов XIV-XVI вв.

В летопись включена возникшая как самостоятельное произведение «Повесть об ослеплении князя Василька Теребовльского» (1110-е гг.), написанная с большим литературным мастерством очевидцем драматических событий Василием. По жанру это историческая повесть о княжеских преступлениях во время междоусобных войн 1097-1100 гг.

В «Повесть временных лет» включено «Поучение» князя Владимира Мономаха (ум. 1125 г.), созданное в несколько этапов и состоящее из поучения детям, автобиографии - летописи жизни и военных походов Мономаха и письма его сопернику князю Олегу Святославичу Черниговскому. Идеал «Поучения» - мудрый и справедливый государь, свято хранящий верность договорам, храбрый князь-воин и благочестивый христианин. Сочетание у Мономаха элементов поучения и автобиографии находит яркую параллель в апокрифических «Заветах двенадцати патриархов», известных в средневековых византийской, латинской и славянской литературах. Входящий в апокриф «Завет Иудин о мужестве» оказал непосредственное влияние на Мономаха.

Типологически его произведение близко средневековым западноевропейским поучениям детям - наследникам престола. Оно входит в круг таких сочинений, как «Тестамент», приписывавшийся византийскому императору Василию I Македонянину, памятники англосаксонской литературы: «Поучение» короля Альфреда Великого и использовавшиеся для воспитания королевских детей «Отцовские поучения» (VIII в.) и др. Некоторые из них Мономах мог знать в устном пересказе. Его мать происходила из рода византийского императора Константина Мономаха, а женой была дочь англосаксонского короля Гаральда Гита.

Видным писателем конца XI - начала XII в. был киево-печерский монах Нестор. Его «Чтение о житии Бориса и Глеба» вместе с другими памятниками агиографии XI-XII вв. (анонимным «Сказанием о Борисе и Глебе», «Сказанием о чудесах Романа и Давида») образуют широко распространенный цикл о кровопролитной междоусобной войне сыновей князя Владимира Святого за киевский престол. Борис и Глеб (в крещении Роман и Давид), убитые в 1015 г. по приказу их старшего брата узурпатора Святополка, изображены мучениками не столько религиозной, сколько политической идеи. Они утверждают своей смертью торжество братолюбия и необходимость подчинения младших князей старшему в роде для сохранения единства Русской земли. Князья-страстотерпцы Борис и Глеб, первые канонизированные святые на Руси, стали ее небесными покровителями и защитниками. «После «Чтения» Нестор создал «Житие Феодосия Печерского», ставшее образцом в жанре преподобнического жития и позднее включенное в «Киево-Печерский патерик».

Это последнее крупное произведение домонгольской Руси представляет собой сборник кратких рассказов об истории Киево-Печерского монастыря, его монахах, их аскетической жизни и духовных подвигах. Становление памятника началось в 20-30 гг. XIII в. Его основу составила переписка и сочинения двух киево-печерских монахов Симона, ставшего к тому времени владимиро-суздальским епископом, и Поликарпа. Источником их рассказов о событиях XI - первой половины XII в. явились монастырские и родовые предания, народные сказания, киево-печерское летописание, жития Антония и Феодосия Печерских. На пересечении устных и письменных традиций (фольклора, агиографии, летописания, ораторской прозы) и формировался жанр патерика в Древней Руси. Образцом для его создателей послужили древнеславянские переводные патерики. По художественным достоинствам «Киево-Печерской патерик» не уступает переводным с греческого патерикам Скитскому, Синайскому, Египетскому и Римскому, вошедшим в золотой фонд средневековых западноевропейских литератур. Несмотря на неизменный читательский успех, «Киево-Печерский патерик» не создал особого литературного направления и 300 лет, до появления «Волоколамского патерика» в 30-е-40-е гг. XVI в. (см. § 6.4), оставался единственным оригинальным памятником этого жанра в древнерусской книжности.

Видимо, на Афоне (или в Константинополе), общеправославных культурных центрах, совместными трудами древнерусских и южнославянских книжников был переведен с греческого и дополнен новыми статьями Пролог. Этот житийный и церковно-учительный сборник, восходящий к византийскому Синаксарю (название родовое - `сборник"), содержит краткие редакции агиографических текстов, расположенных в порядке церковного месяцеслова (с 1-го сентября). Перевод был осуществлен не позднее XII в., так как древнейший сохранившийся список (Софийский Пролог) датируется концом XII - началом XIII в. В Древней Руси Пролог неоднократно редактировался, дополнялся русскими и славянскими статьями и вообще относился к излюбленнейшему кругу чтения, о чем свидетельствует большое количество списков и начавшихся в XVII в. изданий памятника.

На севере Руси литературным и книжным центром был Новгород. Уже в середине XI в. там, при Софийском соборе, велось летописание. В конце 1160-х гг. священник Герман Воята, переработав предшествующее летописание, составил архиепископский свод. Новгородские владыки не только руководили летописными работами, но и занимались творчеством. Памятником простого и неукрашенного церковно-учительного красноречия является краткое «Поучение к братии» (30-50-е гг. XI в.) епископа Луки Жидяты об основах христианской веры. (Прозвище Луки - сокращение древнерусского имени Жидослав или Георгий: Гюргий-Гюрата-Жидята.) Архиепископ Антоний (в миру Добрыня Ядрейкович) в «Книге Паломник» описал путешествие в Константинополь до его захвата крестносцами в 1204 г. Этому событию посвящено свидетельство неизвестного очевидца, включенное в Новгородскую первую летопись, - «Повесть о взятии Царьграда фрягами». Написанная с внешней беспристрастностью и объективностью, повесть существенно дополняет картину разгрома Константинополя крестоносцами Четвертого похода, нарисованную латинскими и византийскими историками и мемуаристами. К этому времени тема крестовых походов и жанр «хождений» имели столетнюю историю в древнерусской литературе.

В начале XII в. игумен одного из черниговских монастырей Даниил посетил Святую землю, где был приветливо принят иерусалимским королем Балдуином (Бодуэном) I (1100-1118 гг.), одним из вождей Первого крестового похода. В «Хождении» Даниил изобразил себя посланцем всей Русской земли как некоего политического целого. Его произведение - образец паломнических записок, ценный источник исторических сведений о Палестине и Иерусалиме. По форме и по содержанию оно напоминает многочисленные итинерарии `путешественные книги" западноевропейских пилигримов.

Даниил подробно описал маршрут, увиденные достопримечательности и святыни, попутно пересказав связанные с ними церковно-канонические предания и апокрифы.

По установившейся традиции в развитии древнерусской литературы выделяют три основных этапа, связанных с периодами развития Русского государства:

I. Литература древнерусского государства XI – первой половины XIII вв. Литературу этого периода часто именуют литературой Киевской Руси.

II. Литература периода феодальной раздробленности и борьбы за объединение северо-восточной Руси (вторая половина XIII – первая половина XV вв.).

III. Литература периода создания и развития централизованного Русского государства (XVI-XVII вв.).

Однако при периодизации литературного процесса необходимо учитывать:

• 1. Круг оригинальных и переводных памятников, появившихся в тот или иной период.
• 2. Характер идей, образов, отразившихся в литературе.
• 3. Ведущие принципы отображения действительности и характер жанров, стилей, определяющих специфику литературного развития данного периода.

Первые дошедшие до нас памятники древнерусской письменности известны лишь со второй половины XI в.: Остромирово евангелие (1056–1057 гг.), "Изборник великого князя Святослава 1073 г.", "Изборник 1076 г.". Большинство произведений, создававшихся в XI–XII вв., сохранились лишь в поздних списках XIV–XVII вв.

Однако интенсивное развитие письменности на Руси началось после официального принятия христианства в 988 г. Тогда же возникла определенная система образования. В 30-е годы XI в. в Киеве работают "писцы многи", которые не только переписывают книги, но и переводят их с греческого языка на "словенъское письмо". Все это позволяет выделить конец X – первую половину XI в. в качестве первого, начального, периода формирования древнерусской литературы. Правда, о круге произведений этого периода, их тематике, идеях, жанрах и стилях можно говорить лишь гипотетически.

Преобладающее место в литературе этого периода занимали, по- видимому, книги религиозно-нравственного содержания: Евангелия, Апостол, Служебные Минеи, Синаксари. В этот период был осуществлен перевод греческих хроник, на основе которых был составлен "Хронограф по великому изложению". Тогда же возникли записи устных сказаний о распространении христианства на Руси. Художественной вершиной данного периода и началом нового явилось "Слово о законе и благодати" Илариона.

Второй период – середина XI – первая треть XII столетия – литература Киевской Руси. Это период расцвета оригинальной древнерусской литературы, представленной жанрами дидактического "слова" (Феодосий Печерский, Лука Жидята), жанровыми разновидностями оригинальных житий ("Сказание" и "Чтение" о Борисе и Глебе, "Житие Феодосия Печерского", "Память и похвала князю Владимиру"), историческими сказаниями, повестями, преданиями, составившими основу летописи, которая в начале XII в. получает название "Повести временных лет". Тогда же появляется первое "хождение" – путешествие игумена Даниила и такое самобытное произведение, как "Поучение" Владимира Мономаха.

Переводная литература в этот период широко представлена философско-дидактическими и нравственно-дидактическими сборниками, патериками, историческими хрониками, апокрифическими произведениями .

Центральной темой оригинальной литературы становится тема Русской земли, идея ее величия, целостности, суверенности. Духовными светочами Русской земли, идеалом нравственной красоты выступают ее подвижники. Своим "трудом и потом" созидают отечество грозные князья – "добрые страдальцы за Русскую землю".

В этот период развиваются различные стили: эпический, документально-исторический, дидактический, эмоционально-экспрессивный, агиографический, которые подчас присутствуют в одном и том же произведении.

Третий период падает на вторую треть XII – первую половину XIII в. Это литература периода феодальной раздробленности, когда "лоскутная империя Рюриковичей" распалась на ряд самостоятельных феодальных полугосударств. Развитие литературы приобретает областной характер. На основе литературы Киевской Руси создаются местные литературные школы: Владимиро-Суздальская, Новгородская, Киево-Черниговская, Гачицко-Волынская, Полоцко-Смоленская, Турово- Пинская, которые затем станут источником формирования литературы трех братских славянских народов – русского, украинского и белорусского.

В этих областных центрах развиваются местное летописание, агиография, жанры путешествий, исторических повестей, эпидейктического красноречия ("слова" Кирилла Туровского, Климента Смолятича, Серапиона Владимирского), начинает складываться "Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери". Трудами Владимирского епископа Симона и монаха Поликарпа создается "Киево-Печерский патерик". Вершиной литературы этого периода стало "Слово о полку Игореве", прочно связанное с уходящими традициями героического дружинного эпоса. Оригинальными яркими произведениями являются "Слово" Даниила Заточника и "Слово о погибели Русской земли".

Состав переводной литературы пополняется творениями Ефрема и Исаака Сириных, Иоанна Дамаскина. Формируется четий сборник "Торжественник" и "Измарагд". В результате культурных связей с южными славянами появляются эсхатологическая повесть "Сказание о двенадцати снах царя Шахаиши" и утопическое "Сказание об Индии богатой".

Четвертый период – вторая половина XIII–XV вв. – литература периода борьбы русского народа с монголо-татарскими завоевателями и начала формирования централизованного Русского государства, становления великорусской народности. Развитие литературы в этот период протекает в таких ведущих культурных центрах, как возвышающаяся Москва, Новгород, Псков, Тверь.

Осознание необходимости борьбы с иноземными поработителями привело к сплочению народных сил, и эта борьба идет рука об руку с политическим объединением Руси вокруг единого центра, которым становится Москва. Важной вехой в политической и культурной жизни Руси явилась победа, одержанная русским народом на поле Куликовом в сентябре 1380 г. над полчищами Мамая. Она показала, что у Руси есть силы для решительной борьбы с поработителями, и эти силы способна сплотить и объединить централизованная власть великого князя московского.

В литературе этого времени главными становятся тема борьбы с иноземными поработителями – монголо-татарами и тема укрепления Русского государства, прославления ратных и нравственных подвигов русских людей, их деяний. Литература и изобразительное искусство раскрывают нравственный идеал личности, способной преодолеть "рознь века сего" – главное зло, препятствующее сплочению всех сил для борьбы с ненавистными завоевателями.

Епифаний Премудрый возрождает и поднимает на новую ступень художественного совершенства эмоционально-экспрессивный стиль, разрабатывавшийся литературой Киевской Руси. Развитие этого стиля было обусловлено историческими потребностями самой жизни, а не только вторым южнославянским влиянием, хотя опыт болгарской и сербской литературы был учтен и использован литературой конца XIV – начала XV в.

Дальнейшее развитие получает стиль исторического повествования. Он испытывает воздействие демократических посадских слоев населения, с одной стороны, и церковных кругов – с другой. В историческое повествование шире начинают проникать занимательность, художественный вымысел. Появляются вымышленные сказания, принимаемые за исторические (повести о Вавилоне граде, "Повесть о мутьянском воеводе Дракуле", "Повесть об Иверской царице Динаре", "Повесть о Басарге"), В этих сказаниях усиливаются публицистические, политические тенденции, подчеркивающие значение Руси и ее центра Москвы – политической и культурной преемницы правящих мировых держав.

В XV в. достигает своего расцвета новгородская литература, ярко отразившая острую борьбу классов внутри феодальной городской республики. Новгородское летописание и агиография с ее демократическими тенденциями сыграли важную роль в развитии древнерусской литературы.

Развитие стиля "идеализирующего биографизма" намечается в литературе Твери. С демократической городской культурой связано "Хожение за три моря" Афанасия Никитина.

Возникновение и развитие рационалистического еретического движения в Новгороде, Пскове и затем Москве свидетельствует о тех сдвигах, которые произошли в сознании посада, об усилении его активности в идеологической и художественной сферах.

В литературе возрастает интерес к психологическим состояниям человеческой души, динамике чувств и эмоций.

Литература этого периода отразила основные черты характера складывающейся великорусской народности: стойкость, героизм, умение переносить невзгоды и трудности, воля к борьбе и победе, любовь к родине и ответственность за ее судьбу.

Пятый период развития древнерусской литературы падает на конец XV–XVI вв. Это период литературы централизованного Русского государства. В развитии литературы он отмечен процессом слияния местных областных литератур в единую общерусскую литературу, которая давала идеологическое обоснование централизованной власти государя. Острой внутриполитической борьбой за укрепление единодержавной власти великого князя, а затем государя всея Руси обусловлен небывалый доселе расцвет публицистики.

Официальным стилем эпохи становится репрезентативный пышный велеречивый стиль макарьевской литературной школы. Полемическая публицистическая литература рождает более свободные, живые литературные формы, связанные с деловой письменностью, повседневным бытовым укладом.

В литературе этого времени отчетливо прослеживаются две тенденции: одна – соблюдение строгих правил и канонов письменности, церковного обряда, бытового уклада; другая – нарушение этих правил, разрушение традиционных канонов. Последняя начинает проявляться не только в публицистике, но и в агиографии и историческом повествовании, подготавливая торжество новых начал.

Шестой период развития древнерусской литературы падает на XVII век. Характер литературного развития позволяет выделить в этом периоде два этапа: 1-й – от начала века до 60-х годов, 2-й – 60-е годы –конец XVII, первая треть XVIII вв.

Первый этап связан с развитием и трансформацией традиционных исторических и агиографических жанров древнерусской литературы. Событиями первой Крестьянской войны и борьбы русского народа с польско-шведской интервенцией был нанесен удар по религиозной идеологии, провиденциалистским воззрениям на ход исторических событий. В общественной, политической и культурной жизни страны усилилась роль посада – торгово-ремесленного населения. Появился новый демократический читатель. Отвечая на его запросы, литература расширяет сферу охвата действительности, изменяет ранее сложившуюся жанровую систему, начинает освобождаться от провенденциализма, символичности, этикетности – ведущих принципов художественного метода средневековой литературы. Житие превращается в бытовое жизнеописание, демократизируется жанр исторической повести.

Второй этап развития русской литературы второй половины XVII в. связан с церковной реформой Никона, с событиями исторического воссоединения Украины с Россией, после чего начался интенсивный процесс проникновения в древнерусскую литературу литературы западноевропейской. Историческая повесть, утрачивая связи с конкретными фактами, становится занимательным повествованием. Житие становится не только бытовым жизнеописанием, но и автобиографией – исповедью горячего мятежного сердца.

Традиционные жанры церковной и деловой письменности становятся объектами литературной пародии: церковная служба пародируется в службе кабаку, житие святого – в житии пьяницы, челобитная и "судное дело" в "Калязинской челобитной" и "Повести о Ерше Ершовиче". Широкой волной в литературу устремляется фольклор. Жанры народной сатирической сказки, эпоса, песенной лирики органически включаются в литературные произведения.

Самосознание личности находит отражение в новом жанре – бытовой повести, в которой появляется новый герой – купеческий сын, захудалый безродный дворянин. Изменяется характер переводной литературы.

Процесс демократизации литературы встречает ответную реакцию со стороны господствующих сословий. В придворных кругах насаждаются искусственный нормативный стиль, церемониальная эстетика, элементы украинско-польского барокко. Живой народной лирике противопоставляется искусственная силлабическая книжная поэзия, демократической сатире – нравоучительная абстрактная сатира на нравы вообще, народной драме – придворная и школьная комедия. Однако появление силлабической поэзии, придворного и школьного театра свидетельствовало о торжестве новых начал и подготавливало появление классицизма в русской литературе XVIII в.

• См.: Мещерский Н. А. Источники и состав древней славяно-русской письменности IX–XV веков. Л., 1978.

ЛИТЕРАТУРА КИЕВСКОЙ РУСИ (XI-XII вв.)

Осваивая общеславянскую литературу-посредницу, занимаясь переводами с греческого, древнерусские книжники одновременно обращаются к созданию оригинальных произведений различных жанров. Мы не можем с точностью указать, когда появились первые записи исторических преданий, когда они стали объединяться в связное историческое повествование, но несомненно, что уже в середине XI в., если не ранее, составляются первые русские летописи.

В это же время киевский священник Иларион (будущий митрополит) пишет «Слово о законе и благодати» - богословский трактат, в котором, однако, из догматических рассуждений о превосходстве «благодати» (Нового завета) над «законом» (Ветхим заветом) вырастает отчетливо выраженная церковно-политическая и патриотическая тема: принявшая христианство Русь - страна не менее авторитетная и достойная уважения, чем сама Византия. Русские князья Игорь и Святослав прославились своими победами и «крепостью»; Владимир, крестивший Русь, по значительности своего поступка достоин сравнения с апостолами, а киевский князь Ярослав Владимирович (при котором и писал свое «Слово» Иларион) не «рушит», а «утверждает» начинания отца. Он создал храм святой Софии (Софийский собор в Киеве), подобного которому нет в «округних» странах, украсив его «всякой красотой, златом и сребром и камением драгим», как пишет Иларион. Д. С. Лихачев пояснил, почему так важно было подчеркнуть именно строительство этого храма: «строя храм Софии в Киеве, Ярослав «строил» русскую митрополию, русскую самостоятельную церковь. Называя вновь строящийся храм тем же именем, что и главный храм греческой церкви, Ярослав претендовал на равенство русской церкви с греческой». Именно в этом осознании равенства Руси и Византии заключалась основная идея «Слова» Илариона. Эти же патриотические идеи легли и в основу древнейшего русского летописания.

Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI - начале XII в. были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и обнаруживают высокое литературное мастерство.

В начале XII в. (видимо, около 1117 г.) киевский князь Владимир Мономах пишет «Поучение», обращенное к сыновьям, но одновременно и к тем русским князьям, которые пожелали бы прислушаться к его советам. «Поучение» удивительно и тем, что совершенно выпадает из строгой системы жанров, не имея себе аналога в древнерусской литературе, и тем, что Мономах обнаруживает в нем не только государственный кругозор и богатый жизненный опыт, но также высокую литературную образованность и безусловный писательский талант. И «Поучение», и сохранившееся письмо Мономаха к Олегу Святославичу не только литературные памятники, но и важные памятники общественной мысли: один из наиболее авторитетных киевских князей пытается убедить современников в пагубности феодальных раздоров - ослабленная усобицами Русь не сможет активно противостоять внешним врагам. Этой основной идеей произведения Мономаха перекликаются со «Словом о полку Игореве».

Десятилетием ранее, чем было написано «Поучение» Мономаха, игумен одного из русских монастырей - Даниил посетил Иерусалимское королевство (основанное крестоносцами в отвоеванной у арабов Палестине) и составил подробный рассказ о своем путешествии, который известен под названием «Хожение Даниила Русской земли игумена». Путешественник подробно описывает увиденные достопримечательности, пересказывая при этом связанные с ними библейские сюжеты и апокрифические легенды. Даниил выступает как патриот родной земли, не забывающий в дальних странах о ее интересах, заботящийся о ее престиже.

Вторая половина XII в. отмечена бурным развитием летописания. Об этом нам позволяет судить южнорусский свод начала XV в. (Ипатьевская летопись), в составе которого сохранились фрагменты из летописных сводов более раннего времени.

В конце XII в. создавал свои произведения епископ города Турова - Кирилл, один из самых блестящих древнерусских писателей. Особо значительное место в его творчестве занимают слова на церковные праздники, рассчитанные на произнесение в церкви во время торжественного богослужения. Продуманность композиции, богатство языка, смелость и яркость метафор и сравнений, мастерство в построении фраз и периодов со всеми ухищрениями риторического искусства (синтаксический параллелизм, обращения, выразительные антитезы и т. д.) - все эти достоинства произведений Кирилла ставят его на один уровень с прославленными византийскими писателями.

Венчает литературное развитие этой эпохи «Слово о полку Игореве».

Краткость перечня памятников оригинальной русской литературы XI-XII вв. - а здесь названы почти все наиболее значительные произведения - заставляет нас задуматься над тем, сколь неполны, видимо, наши сведения о литературе Киевской Руси. Мы знаем лишь какую-то небольшую долю из числа созданных тогда произведений, лишь те из них, которым посчастливилось пережить страшные годы монголо-татарского нашествия.

Невольно напрашивается такое сравнение. Художники эпохи классицизма любили изображать романтический пейзаж: среди полей, поросших кустарниками, где пасутся стада овец и наигрывают на свирелях красочно одетые пастушки, высятся руины прекрасного и величественного храма, который, казалось бы, должен стоять не здесь, в сельской глуши, а на площади оживленного античного города...

Нечто подобное представляет для нас литература Киевской Руси: несколько шедевров, которые составили бы славу любой богатой памятниками литературе, - «Повесть временных лет», «Житие Бориса и Глеба», «Житие Феодосия Печерского», «Слово о полку Игореве», творения Кирилла Туровского... Но где связывающие их звенья, то окружение, в котором создавались эти шедевры? Именно такие чувства владели когда-то А. С. Пушкиным, с горечью писавшим: «К сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь - и на ней возвышается единственный памятник - «Песнь о полку Игореве». В те годы древнерусская литература была еще не «открыта», русские исследователи познакомятся с ней глубже двумя-тремя десятилетиями позже. Но то же ощущение «одинокости» шедевров не покидает нас до сих пор. В чем же причина этого странного явления?

Разумеется, эти дошедшие до нас памятники были не одиноки, они просто не могли быть одинокими, поскольку свидетельствуют о существовании литературных школ, о высоком уровне и литературного мастерства, и самой породившей их литературы.

Прежде чем подойти к ответу на наш недоуменный вопрос, приведем один достаточно яркий пример. В Ипатьевской летописи мы читаем в статье 1147 г. о митрополите Клименте Смолятиче (то есть происходившем из Смоленской земли) - «бысть книжник и философ так, якоже в Руской земли не бяшеть». Но что нам известно о творчестве этого «книжника и философа», равного которому, по словам летописца, не было в Русской земле? Мы знаем лишь начало его «Послания Фоме прозвитеру». Это и очень мало, но и весьма много: дело в том, что из письма мы узнаем о чрезвычайно интересном и знаменательном факте литературного быта Киевской Руси: Климент отстаивает перед своим оппонентом правомерность «приточного» толкования Священного писания, то есть толкования с помощью аллегорических рассказов - притч. Итак, с одной стороны, и летопись, и известный нам повод, вызвавший спор Климента с Фомой, говорят об одном и том же - Климент Смолятич был писателем несомненно образованным и начитанным (Фома даже упрекал его в том, что он пишет «от Омира (Гомера), и от Аристоля (Аристотеля), и от Платона») и, вероятно, достаточно плодовитым, если пользовался такой славой и авторитетом. С другой стороны, если бы не случайно уцелевшее в единственном списке XVв. «Послание», мы бы совершенно ничего не узнали о Клименте, за исключением приведенной выше характеристики в летописи. Еще один пример. В XII в. в Киевской Руси существовало несколько летописных центров, при княжеских дворах составлялись «родовые» летописцы. И эти летописцы и местные летописи утрачены, и если бы не южнорусский свод конца XII в., включивший в свой состав фрагменты из этих источников, и не Ипатьевская летопись начала XV в., сохранившая этот свод, мы бы ничего не знали ни о летописном деле на Руси XII в., ни о самих событиях этого времени - в других летописях события в Южной Руси упоминаются крайне скупо.

Если бы не сохранилась Лаврентьевская летопись 1377 г., мы бы отдалились от времени создания «Повести временных лет» на три века, ибо следующие по старшинству списки «Повести» относятся уже к XV в.

Словом, мы очень мало знаем о литературе и книжности Киевской Руси. Монголо-татарское нашествие привело не только к гибели десятков или сотен тысяч людей, не только к запустению городов, в том числе крупнейших центров письменности, оно самым жестоким образом истребило и саму древнерусскую книжность. Лишь те произведения, спискам которых удалось уцелеть и привлечь к себе внимание книжников XIV или XV в., стали известны исследователям нового времени. Так, путешествие игумена Даниила состоялось в начале XII в., тогда же он и написал свое «Хожение», однако старшие списки памятника относятся лишь к XV в.

Древнейший список «Истории Иудейской войны», переведенной в XII в., относится к концу XV в. При этом, как полагает Н. А. Мещерский, списки древнего перевода были на Руси утрачены. Но в 1399 г. в Константинополе русский писец Иоанн переписал находившийся там русский список; от этой рукописи Иоанна, вернувшейся снова на Русь, и возродилась рукописная традиция памятника.

Итак, сохранившиеся до нового времени литературные памятники XI-XII вв. - это лишь по счастливому стечению обстоятельств уцелевшие остатки литературы, находившейся в канун монголо-татарского нашествия в поре расцвета. О высоком уровне этой литературы свидетельствуют, в частности, и те произведения, к анализу которых мы сейчас обратимся.

«Повесть временных лет». Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Летопись - систематическая, из года в год ведущаяся хроника - выросла в значительной мере на основе устного исторического эпоса.

Летопись как литературный жанр (а не исторические записи вообще!) возникает, видимо, в середине XI в. Однако древнейшие списки летописей относятся к более позднему времени: XIII и XIV вв. датируется Синодальный список Новгородской первой летописи.

Лаврентьевский список относится к 1377 г., Ипатьевский список Ипатьевской летописи - к первой четверти XV в. Остальные списки летописей более позднего времени. Поэтому историю древнейшего периода развития русского летописания ученым приходится восстанавливать, опираясь на тексты упомянутых выше списков, отделенных от времени составления самих летописей значительным промежутком времени.

Изучение летописания осложняется еще и следующим обстоятельством. Почти каждая летопись представляет собой свод. Это значит, что летописец, как правило, не только фиксировал современные ему события, но дополнял своими записями текст более ранней летописи, повествовавшей о предшествующем периоде. Поэтому оказывается, что почти в каждой летописи история Руси излагается «с самого начала» - приводится полностью или в сокращении, иногда очень значительном, текст «Повести временных лет», рассказывающей, «откуда есть пошла Русская земля». Составляя новый летописный свод, летописец не относился к своим источникам формально, механически «складывая» их: он редактировал текст своего предшественника, сокращал его или дополнял по другим источникам, а иногда в соответствии со своими историографическими взглядами изменял оценку событий или по-новому интерпретировал отдельные факты. Все эти особенности работы древнерусских историографов значительно осложняют изучение летописей. Однако наука выработала достаточно совершенную методику исследования летописных текстов: путем их сопоставления устанавливаются сходства или различия фрагментов, повествующих об одних и тех же событиях, выясняются источники изучаемого свода, степень и характер их переработки в нем, предполагаемое время его составления.

«Повесть временных лет», о которой речь пойдет далее, создана в начале XII в. Составителем ее первой редакции традиционно считается Нестор, хотя вопрос о возможности отождествления Нестора-летописца и Нестора-агиографа, автора «Жития Бориса и Глеба» и «Жития Феодосия Печерского», по сей день остается дискуссионным. В богатой летописной традиции Древней Руси «Повесть временных лет» занимает совершенно особое место. По словам Д. С. Лихачева, она явилась «не просто собранием фактов русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной, литературно изложенной историей Руси.

Можно смело утверждать, - продолжает ученый, - что никогда ни прежде, ни позднее, вплоть до XVI в., русская историческая мысль не поднималась на такую высоту ученой пытливости и литературного умения».

Древнейшая редакция «Повести временных лет» до нас не дошла, но сохранилась вторая редакция «Повести» в составе Лаврентьевской и Радзивиловской летописей, видимо лишь в незначительной степени изменившая ее первоначальный текст.

«Повесть временных лет», как и большинство летописей, - свод, произведение, основанное на предшествующих летописных сочинениях, включившее в свой состав фрагменты из различных источников, литературных, публицистических, фольклорных и т. д. Отвлечемся здесь от вопроса о происхождении компонентов «Повести временных лет» и, в частности, о взаимоотношениях ее с предшествующим летописным сводом конца XI в. (ученые именуют его Начальным сводом) и взглянем на нее как на цельный памятник.

«Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть» - с этих слов начинается летопись, и эти первые слова стали традиционным ее названием - «Повесть временных лет».

Для памятников средневековой историографии, посвященных проблемам всеобщей истории, то есть для хроник, было характерно начинать изложение «с самого начала», с сотворения мира, а генеалогические линии правящих династий возводить к мифическим героям или даже богам.

«Повесть временных лет» не осталась в стороне от этой тенденции - Нестор начинает свое повествование также с некоего исходного момента. Согласно библейской легенде, бог, разгневавшись на людской род, погрязший во всевозможных, грехах, решил уничтожить его, наслав на землю всемирный потоп. Все «допотопное» человечество погибло, и лишь Ною, его жене, трем сыновьям и невесткам удалось спастись. От сыновей Ноя - Сима, Хама и Иафета - и произошли люди, населяющие ныне землю. Так говорилось в Библии.

Нестор и начинает поэтому «Повесть временных лет» с рассказа о разделении земли между сыновьями Ноя, подробно вслед за византийскими хрониками перечисляя земли, доставшиеся каждому из них. В этих хрониках Русь, разумеется, не упоминалась, и летописец искусно вводит славянские народы в контекст мировой истории: в названном перечне после упоминания Илюрика (Иллирии - восточного побережья Адриатического моря или народа, там обитавшего) он добавляет слово «славяне». Затем, в описании земель, доставшихся потомкам Иафета, в летописи появляются упоминания русских рек - Днепра, Десны, Припяти, Двины, Волхова, Волги. В «части» Иафета, сообщает летописец, и живут «русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь...» И далее следует перечень племен, населяющих Восточно-Европейскую равнину.

После этого летописец переходит уже к истории славян, рассказывает, как они расселялись по земле и как прозывались в зависимости от того места, где оставались жить: те, кто сели по реке Мораве, назвались марава, кто осел на берегах реки Полоть, - «прозвашася полочане», а словени, поселившиеся на берегах озера Ильмень, «прозвашася своим именем». Летописец повествует об основании Новгорода и Киева, об обычаях полян, которые, в отличие от древлян, вятичей и северян, были «мужи мудри и смыслени» и хранили обычай отцов своих «кроток и тих». Эта вводная историографическая часть «Повести временных лет» завершается сюжетным эпизодом. Хазары потребовали от полян (племени, жившего в Киеве и окрест его) дани, те же выплатили им дань мечами. И сказали хазарские старцы своему владыке: «Не добра дань, княже! ...Си имуть имати (будут собирать) дань на нас и на инех странах». «Се же сбысться (сбылось) все», - с гордостью заключает летописец.

Эта вводная часть «Повести временных лет» имеет немаловажное историографическое значение. В ней утверждалось, что славяне, и Русь в числе славянских народов, как равные среди равных упоминаются среди других народов - потомков самого достойнейшего из сыновей Ноя - Иафета. Славяне, словно бы осуществляя какие-то предначертания свыше, заселяют отведенные им земли, а поляне, на земле которых находилась будущая столица Руси - Киев, издавна выделялись мудростью и высокой нравственностью среди прочих племен. И наконец сбылось предсказание мудрых хазарских старцев - Русь ныне никому не подчиняется, она сама собирает дань с окрестных народов. Так определено Нестором место славян и Руси во всемирной истории. Не менее важной задачей было обоснование прав киевских князей на владение всей Русской землей. Легенда о призвании варягов появилась еще в Начальном своде, у Нестора она получила окончательное завершение. Согласно этой легенде, среди славянских племен начались распри, «вста род на род», и было решено пригласить из-за моря чужих князей, чтобы те пришли установить порядок, «княжить и володеть» ими. На Русь, рассказывается в летописи, пришли три брата - Рюрик, Синеус и Трувор. Двое из них умерли, а Рюрик стал княжить в Новгороде. После смерти Рюрика князем стал его родственник Олег, так как сын Рюрика - Игорь был еще «детеск велми». Олег вместе с младенцем Игорем отправился из Новгорода на юг, хитростью (и в то же время законно, ибо он действовал «от имени» сына Рюрика) захватил Киев и стал там княжить. После смерти Олега киевским князем стал Игорь, тот Игорь, потомки которого и ныне (в годы создания «Повести временных лет») княжат в Киеве и в других уделах Русской земли.

Исследователи без особого труда вскрыли легендарность истории о призвании варягов. Достаточно упомянуть, что древнейшие русские памятники возводят династию киевских князей к Игорю, а не к Рюрику; странно и то, что «регентство» Олега продолжалось при «малолетнем» Игоре ни много ни мало 33 года, и то, что в Начальном своде Олег именуется не князем, а воеводой... Но эта легенда явилась одним из краеугольных камней древнейшей русской историографии. Она отвечала прежде всего средневековой историографической традиции, где правящий род часто возводился к иноземцу: этим устранялась возможность соперничества местных родов. «В происхождение французских королей от троян верили даже в XVI в. Многие из своих династий немцы выводили из Рима, швейцарцы - от скандинавов, итальянцы - от германцев», - иллюстрирует эту мысль Д. С. Лихачев.

Во-вторых, утверждение, что династия Рюриковичей уходит своими корнями в глубокую древность, должно было, по мнению летописца, поднять престиж кровного родства князей Рюриковичей, укрепить их сознание братских уз, предотвратить междоусобицу. Однако феодальная практика оказалась на деле сильнее самых убедительных историографических концепций.

Вводная часть «Повести временных лет» не имеет дат. Первая дата в летописи - 6360 (852) г. С этого времени, утверждает летописец, «нача ся прозывати Руска земля». Основанием для этого ему послужил рассказ византийской «Хроники Георгия Амартола» о походе Руси на Константинополь, который уже сам летописец отождествил с походом киевских князей Аскольда и Дира (убитых впоследствии Олегом). В той же статье 852 г. содержится традиционный для византийской хронографии расчет лет, прошедших от одного знаменательного события всемирной истории до другого. Он начинается, как обычно, подсчетом лет, прошедших от Адама до потопа, от потопа до Авраама и т. д., но, упомянув византийского императора Михаила III (842-867), летописец переходит к событиям русской истории: «А от первого лета Михайлова до первого лета Олгова, рускаго князя, лет 29...» И в этом случае история Руси под пером летописца естественно сливается со всемирной историей, продолжая ее.

Широта исторического кругозора, отличающая вводную часть «Повести временных лет», присуща и ее дальнейшему изложению. Так, рассказывая о «выборе вер» Владимиром, летописец приводит пространную речь, будто бы произнесенную перед князем греческим миссионером, в которой кратко пересказывается вся священная история (от «сотворения мира» до распятия Христа), комментируются решения семи вселенских церковных соборов, на которых решались спорные догматические вопросы христианского вероучения, обличаются «латине», то есть сторонники католического вероисповедания, открыто противопоставившего себя греческой церкви после 1054 г. Мы видим, что летопись и в этих случаях выходит за рамки собственно русской истории, поднимает проблемы мировоззренческого и церковно-догматического характера.

Но особенно глубоко анализирует и осмысляет летописец, разумеется, события на Руси. Он оценивает значение ее христианизации, деятельность русских переводчиков и книгописцев при Ярославе Мудром; рассказывая о возникновении Киево-Печерского монастыря, настойчиво подчеркивает связь русских монастырей с прославленными монастырями Византии.

Летописцы не просто излагают события, а пытаются, разумеется в традициях средневековой христианской историографии, осмыслить их и объяснить. Поражение русских князей в войне 1068 г. с половцами летописец осмысляет как следствие «божьего гнева» и даже находит конкретный повод для проявления божественного возмездия: на Руси, по его словам, еще много христиан, лишь на словах являющихся такими, они суеверны, дьявол всякими соблазнами отвлекает их от бога, «трубами и скоморохы, гусльми и русальи (праздниками поминовения умерших)». На игрищах, сокрушается летописец, «людей много множество», «а церкви стоять, егда же бывает год молитвы (час богослужения), мало их обретается в церкви».

Снова возвращается летопись к теме «казней божьих» в статье 1093 г., рассказывая о поражении русских князей в битве с половцами у Треполя (южнее Киева). После обильно пересыпанных библейскими цитатами рассуждений о причинах, навлекших божественную кару, летописец рисует драматическую картину: половцы уводят захваченных русских пленников, и те, голодные, страдающие от жажды, раздетые и босые, «ногы имуще сбодены терньем (раненные о колючие травы), со слезами отвещаваху друг к другу, глаголюще: «Аз бех сего города», и други: «Яз сея вси (деревни, селения)»; такс съупрашаются (расспрашивают) со слезами, род свой поведающе и въздышюче, очи возводяще на небо к вышнему, сведущему тайная». Нетрудно понять чувства людей того времени и сложность задачи книжников и церковных проповедников: приняв новую религию, русские люди, казалось бы, отдали себя под покровительство могущественного и справедливого бога. Так почему же этот бог дарует победу поганым (язычникам) половцам и обрекает на страдания своих благоверных христиан? Так возникает постоянная для средневековой литературы тема божественного возмездия за грехи.

К этой же теме обращается летопись и в статье 1096 г., повествующей о новом набеге половцев, во время которого пострадал и Киево-Печерский монастырь. Летописцу не остается ничего другого, как обещать, что страдающие на земле христиане удостоятся за свои муки царства небесного. Но мысль о могуществе «поганых» не оставляет летописца, и он приводит обширную выписку из апокрифического слова Мефодия Патарского, «объясняющего» происхождение различных кочевых народов и упоминающего, в частности, о легендарных «нечистых народах», которые были загнаны Александром Македонским на север, заточены в горах, но которые «изидут» оттуда «к кончине века» - в канун гибели мира. Опасности приходили на Русскую землю не только извне: страну терзали междоусобные войны князей. Летописцы страстно выступают против братоубийственных усобиц. Не случайно, видимо, приводится безымянная (и быть может, сформулированная самим летописцем) речь князей на снеме (съезде) в Любече: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору деюще? А половци нашю землю несуть розно, и ради суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце и блюдем Рускые земли».

Однако Любечский снем не положил конец «которам»; напротив, сразу же после его окончания свершилось новое злодеяние: был оклеветан и ослеплен князь Василько Теребовльский. И летописец вставляет в текст летописи отдельный подробный рассказ о событиях этого времени, страстную «повесть о княжеских преступлениях» (слова Д. С. Лихачева), которая должна убедить не только ум, но и сердце читателей в настоятельной необходимости искреннего и действительного братолюбия среди Рюриковичей. Только их союз и совместные действия могут оградить страну от разорительных набегов половцев, предостеречь от внутренних усобиц.

«Повесть временных лет», как памятник историографии, пронизана единой патриотической идеей: летописцы стремятся представить свой народ как равный среди других христианских народов, с гордостью вспоминают о славном прошлом своей страны - о доблести князей-язычников, благочестии и мудрости князей-христиан. Летописцы говорят от лица всей Руси, поднимаясь над мелочными феодальными спорами, решительно осуждая распри и «которы», с болью и тревогой описывая бедствия, приносимые набегами кочевников. Словом, «Повесть временных лет» - это не просто описание первых веков существования Руси, это рассказ о великих началах: начале русской государственности, начале русской культуры, о началах, которые, по убеждению летописцев, сулят в грядущем могущество и славу их родине.

Но «Повесть временных лет» не только памятник историографии, она и выдающийся памятник литературы. В летописном тексте можно различить как бы два типа повествования, существеннейшим образом отличающихся друг от друга. Один тип - это погодные записи, то есть краткие информации о происшедших событиях. Так, статью 1020 г. составляет одно сообщение: «Родися у Ярослава сын, и нарече имя ему Володимер». Это фиксация исторического факта, не более того. Иногда в летописную статью входит ряд таких фиксаций, перечень различных фактов, иногда даже достаточно подробно сообщается о сложном по своей структуре событии: например, сообщается, кто принимал участие в какой-либо военной акции, где собрались войска, куда они двинулись, чем закончилась та или иная битва, какими посланиями обменялись князья-враги или князья-союзники. Особенно много таких подробных (порой многостраничных) погодных записей в Киевской летописи XII в. Но дело не в краткости или подробности повествования, а в самом его принципе: информирует ли летописец о происшедших событиях и ли рассказывает о них, создавая сюжетное повествование. Для «Повести временных лет» характерно наличие именно таких сюжетных рассказов. Приведем один наглядный пример небольшого летописного рассказа.

В статье 968 г. рассказывается об осаде Киева печенегами. Князь Святослав находится далеко от своей столицы: он воюет в Болгарии. В осажденном Киеве осталась его мать, престарелая княгиня Ольга, и его сыновья. Люди «изнемогаху... гладом и водою (от нехватки воды)». На противоположном берегу Днепра находится с дружиной русский воевода Претич. Летопись рассказывает, как было передано воеводе послание княгини Ольги из осажденного города. Приведем этот летописный фрагмент в переводе Д. С. Лихачева: «И стали тужить люди в городе и сказали: «Нет ли кого, кто бы смог пробраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, - сдадимся печенегам». И сказал один отрок: «Я пройду», и ответили ему: «Иди». Он же вышел из города, держа уздечку, и побежал через стоянку печенегов, спрашивая их: «Не видел ли кто-нибудь коня?» Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего. И когда приблизился он к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл. Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать. На том берегу заметили его, подъехали к нему в ладье, взяли его в ладью и привезли к дружине. И сказал им отрок: «Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам».

На этом рассказ не заканчивается: повествуется о том, как воевода Претич хитростью заключил мир с печенегами и как Святослав избавил свою столицу от врагов. Однако вернемся к рассмотренному эпизоду. Перед нами не просто информация, что некий отрок, добравшись к Претичу, передал ему просьбу княгини, а попытка описать, как именно отроку удалось осуществить свой дерзкий замысел. Отрок бежит через стан врагов с уздечкой в руке, расспрашивая на их родном языке о будто бы пропавшем коне, - все эти детали делают рассказ зримым и убедительным; это художественно организованный сюжет, а не сухая информация о происшедшем. Итак, помимо собственно погодных записей, летопись знает и сюжетные рассказы, и именно они ставят летописный жанр в ряд других жанров древнерусской литературы.

В «Повести временных лет» особое место занимают рассказы, восходящие к устным историческим преданиям и легендам. Именно таковы рассказы о первых русских князьях: Олеге, Игоре, княгине Ольге, о Святославе, о времени Владимира. В этих рассказах особенно проявился тот стиль летописного повествования, который Д. С. Лихачев назвал эпическим стилем.

Здесь необходимо подчеркнуть, что стиль в древнерусской литературе - это не узкоязыковое явление, не только слог и собственно языковые средства. Стиль - это особое видение мира, особый подход к его изображению, а также, разумеется, и сумма приемов (в том числе языковых), с помощью которых этот подход реализуется.

Так, для повествования в эпическом стиле характерно, что герой - это человек богатырского подвига, отличающийся каким-либо необыкновенным качеством - хитростью, умом, храбростью, силой; такой «герой тесно связан с одним или несколькими подвигами, характеристика его едина, неизменна, прикреплена к герою».

Рассказ о подобном герое - это обычно рассказ о его подвиге, отсюда непременной чертой такого повествования является наличие острого, занимательного сюжета. Очень часто формирующей силой сюжетной коллизии является хитрость героя. Перехитрил печенегов киевский отрок, о котором речь шла выше. Хитростью отличается в народных преданиях и княгиня Ольга: успех всех ее «местей» древлянам за убийство мужа определен коварной мудростью княгини, хитроумно обманывающей простодушных и чванливых древлян. Проследим, как построены эти летописные рассказы о мести Ольги.

В статье 945 г. повествуется, что после убийства Игоря древляне посылают к его вдове послов с предложением выйти замуж за их князя Мала. Древлянские послы, приплыв на ладьях к Киеву, пристали под Боричевом. И тут любопытное уточнение: «бе бо тогда вода текущи въздоле (у подножья) горы Киевския и на подольи не седяху людье, но на горе», далее объясняется, где именно располагался тогда Киев, где стоял терем княгини и т. д. Зачем эти подробности, на первый взгляд лишь замедляющие течение рассказа? Видимо, это след устного повествования, когда рассказчик, обращаясь к слушателям, стремился добиться их зрительного или, лучше сказать, пространственного сопереживания: теперь, когда границы Киева стали иными, слушателям необходимо пояснить, каким был город тогда, в далекие времена княжения Игоря и Ольги.

«И поведаша Ользе, яко древляне придоша...» - продолжает рассказ летописец. Далее следует диалог Ольги с древлянскими послами. Живой, непринужденный диалог - непременный элемент рассказа, он часто бывает психологически бесстрастен, для него характерна иллюстративная речь, важно, не как говорится, а лишь то, что именно говорится, так как в этом «что» и заключается зерно сюжета. Итак, Ольга предлагает древлянским послам отправиться на ночь в свои ладьи, а наутро потребовать у киевлян: «не едем на конех, ни пеши идем, но понесете ны в лодьи». Это благоволение Ольги к послам убийцы своего мужа неожиданно, и благодаря этому сюжет приобретает определенную напряженность, занимательность. Однако автор тут же перестает интриговать слушателя, сообщая, что Ольга «повеле ископати яму велику и глубоку на дворе теремьстемь». Здесь, как и в других эпических рассказах, в неведении до последнего момента остается отрицательный герой, а читатель догадывается (либо даже определенно знает) о хитрости положительного героя и заранее предвкушает победу, интрига приоткрыта для «своего» читателя и остается загадкой для противника в рассказе.

И действительно, древлянские послы, не подозревая обмана, требуют нести себя в лодье, как советовала им княгиня: летописец подчеркивает, что они сидят в ней «гордящеся»; это еще более обостряет развязку сюжета: упоенных оказываемыми им мнимыми почестями древлян неожиданно для них сбрасывают в яму, а Ольга, подойдя к краю ее, со зловещей иронией спрашивает: «Добра ли вы честь?» И приказывает засыпать их живыми.

По той же схеме построен и рассказ о последней, четвертой мести Ольги: осадив столицу древлян Искоростень, Ольга вдруг объявляет о своей милости: «А уже не хощю мъщати, но хощю дань имать помалу, и смирившися с вами пойду опять (назад)». Дань, которую требует Ольга, действительно, ничтожна: по три голубя и по три воробья со двора. Но когда древляне приносят требуемых птиц, воины Ольги, по приказу княгини, привязывают к каждой из них «церь (трут), обертывающе въ платкы мали, ниткою поверзывающе (привязывая) к коемуждо их». Вечером птиц отпускают на волю, и они несут на лапках зажженный трут в город: «голуби же и врабьеве полетеша в гнезда своя, голуби в голубники (голубятни), врабьеве же под стрехи; и тако възгарахуся голубьници, ово клети, ово веже, ово ли одрины (сараи, сеновалы), и не бе двора, идеже не горяше».

Итак, занимательность сюжета построена на том, что читатель заодно с положительным героем обманывает (зачастую по-средневековому жестоко и коварно) врага, до последнего момента не подозревающего о своей гибельной участи.

Важно и другое: живость, естественность рассказа достигается не только непременным введением в него диалога персонажей, но и детальным, скрупулезным описанием каких-либо деталей, что сразу вызывает у читателя конкретный зрительный образ. Обратим внимание, как подробно рассказывается о способе, каким трут прикреплялся к ногам птиц, как перечисляются различные постройки, которые «возгорешася» от вернувшихся в гнезда и под стрехи (опять конкретная деталь) воробьев и голубей.

Все те же, уже знакомые нам черты эпического предания встречаем мы и в рассказе об осаде печенегами Белгорода, читающемся в «Повести временных лет» под 997 г. В осажденном городе начался голод. Собравшись на вече, горожане решили сдаться на милость врагам: «Въдадимся печенегом, да кого живять, кого ли умертвять; уже бо помираем от глада». Но один из старцев не присутствовал на вече и, узнав о решении народа, предложил свою помощь. По приказу старика было выкопано два колодца, горожане собрали по горстям немного овса, пшеницы и отрубей, раздобыли меда из княжеской медуши (кладовой), и из этих припасов приготовили «цеж», из которого варят кисель, и сыту - напиток из разбавленного водой меда. Все это влили в кадки, установленные в колодцах. Затем в город были приглашены печенежские послы. И горожане сказали им: «Почто губите себе? Коли (когда же) можете престояти нас? Аще стоите за 10 лет, что можете створити нам? Имеем бо кормлю от земле. Аще не веруете, да узрите своима очима». И далее - снова с подробностями - рассказывается, как печенегов привели к колодцам, как черпали из них цеж и сыту, варили кисель и угощали послов. Печенеги поверили в чудо и сняли осаду с города.

Мы рассмотрели лишь некоторые рассказы фольклорного происхождения. К ним относятся также предание о смерти Олега, послужившее основой сюжета для пушкинской «Песни о вещем Олеге», рассказ о юноше-кожемяке, победившем печенежского богатыря, и некоторые другие.

Но в летописи мы встречаем и другие рассказы, сюжетами которых явились те или иные частные факты. Таково, например, сообщение о восстании в Ростовской земле, возглавлявшемся волхвами, рассказ о том, как некий новгородец гадал у кудесника (оба - в статье 1071 г.), описание перенесения мощей Феодосия Печерского (в статье 1091 г.). Подробно повествуется о некоторых исторических событиях, причем это именно рассказы, а не просто подробные сюжетные записи. Д. С. Лихачев, например, обратил внимание на сюжетность летописных «повестей о княжеских преступлениях». В «Повести временных лет» к их числу относится рассказ об ослеплении Василька Теребовльского в статье 1097 г.

Что же отличает подобные рассказы от погодных записей? Прежде всего - организация сюжета. Рассказчик подробно останавливается на отдельных эпизодах, которые приобретают особый смысл для идеи всего повествования. Так, рассказывая об ослеплении Василька Теребовльского - событии, приведшем к длительной междоусобной войне, в которую были втянуты многие русские князья, летописец всеми средствами стремится обличить преступников: киевского князя Святополка Изяславича и волынского князя Давида Игоревича.

Этот эпизод русской истории заключается в следующем. В 1097 г. князья собрались в г. Любече на снем (съезд), где порешили жить в единомыслии («имемся в едино сердце») и строго соблюдать принцип: «кождо да держит отчину свою». Но когда князья стали разъезжаться по своим уделам, свершилось неслыханное доселе (как утверждает летописец) «зло». Бояре оклеветали перед Давыдом Игоревичем (князем Владимира-Волынского) Василька Ростиславича, князя Теребовльского. Они убедили своего сюзерена, что Васильке сговорился с Владимиром Мономахом напасть на него, Давыда, и на киевского князя Святополка. Летописец, правда, объясняет наговор происками дьявола, который, опечаленный только что провозглашенной дружбой князей, «влезе» в сердце «некоторым мужем», но так или иначе Давыд им поверил и убедил в этом же Святополка. Князья уговаривают Василька по пути в родной свой удел задержаться и погостить у них в Киеве. Васильке сначала отказывается, но потом уступает их просьбам.

Летописец нарочито подробно (при обычном лаконизме летописного повествования!), описывает, как развивались дальнейшие события. Вот три князя сидят у Святополка в избе и беседуют. При этом Давыд, сам же убеждавший пленить Василька, не может сдержать волнения: он «седяше акы нем». Когда же Святополк выходит, якобы для того, чтобы распорядиться о завтраке, и Давыд остается с Васильком, то беседа вновь не клеится: «И нача Василко глаголати к Давыдови, и не бе в Давыде гласа, ни послушанья (как бы не мог ни говорить, ни слушать): бе бо ужаслъся (пришел в ужас) и лесть имея в сердци». Давыд не выдерживает и спрашивает слуг: «Кде есть брат?». Они отвечают: «Стоить на сенех». И, встав, Давыд рече: «Аз иду по нь, а ты, брате, поседи». И, встав, иде вон». Едва вышел Давыд, избу заперли, а Василька заковали. Наутро, посовещавшись с киевлянами, Святополк приказывает увезти Василька в городок Белгород под Киевом и там, по совету Давыда, ослепить его. Со всеми подробностями описывается, как княжеские слуги с трудом одолевают могучего и отчаянно сопротивлявшегося князя...

Но вернемся к изложенному выше эпизоду беседы князей. Он примечателен тем, что здесь летописец умело передает не только действия (их-то почти и нет), а именно душевное состояние заговорщиков, и особенно Давыда Игоревича. Этот психологизм, в общем весьма редкий для древнерусской литературы старшего периода, говорит и о больших художественных возможностях, и о литературном умении древнерусских книжников; возможности эти и это умение давали о себе знать, как только для того представлялся достаточный повод, когда нужно было создать определенное отношение читателя к описываемому. В этом случае летописец отступал от традиции, от канона, от обычного бесстрастного, этикетного изображения действительности, которое в целом присуще летописному повествованию.

Именно в «Повести временных лет», как ни в какой другой летописи, часты сюжетные рассказы (мы не говорим о вставных повестях в летописях XV-XVI вв.). Если брать летописание XI-XVI вв. в целом, то для летописи как жанра характернее определенный литературный принцип, выработанный уже в XI-XIII вв. и получивший у исследовавшего его Д. С. Лихачева название «стиля монументального историзма».

Монументальный историзм пронизывает всю культуру Киевской Руси; его отражение в литературе, а еще более узко - в летописании является только частным, конкретным его воплощением.

По представлениям летописцев, история - это книга человеческого бытия, в значительной степени уже написанная заранее, предначертанная божественным промыслом. Вечна в мире борьба добра и зла, вечной оказывается и ситуация, когда народ пренебрегает своими обязанностями перед богом, нарушает его «заветы» и бог наказывает непокорных - мором, голодом, «нахожением иноплеменников» или даже полной гибелью государства и «расточением» народа. Поэтому летопись вся полна аналогиями, широкими историческими перспективами, событийная канва предстает в ней лишь как частные проявления упомянутых «вечных» коллизий. Поэтому в летописи говорится о главных героях этой исторической мистерии - царях, князьях, воеводах и о главных, отвечающих их положению в обществе функциях. Князь изображается по преимуществу в самые центральные моменты своей деятельности - при вступлении на престол, во время битв или дипломатических акций; смерть князя - своеобразный итог его деятельности, и летописец стремится выразить этот итог в церемониальном посмертном некрологе, в котором перечисляются доблести и славные деяния князя, при этом именно те его добродетели, которые приличествуют ему как князю и христианину. Церемониальность изображения требует соблюдения этикета словесного выражения. Нарисованная здесь картина - идеал, своего рода идеологическое и эстетическое кредо древнерусских авторов. Мы видели при анализе «Повести временных лет», что летописец зачастую (и именно в «Повести временных лет» в отличие от последующих летописных сводов) переступает это кредо, то давая дорогу сюжетам исторических преданий, то предлагая занимательные рассказы очевидцев, то сосредоточиваясь на изображении отдельных, наиболее значительных исторических эпизодов. В этих случаях церемониальность также отступала перед напором действительности, как мы видели это в рассказе об ослеплении Василька Теребовльского.

Но если оставить в стороне эти нарушения правил, эти примеры литературной свободы, которые позволяли себе летописцы, создатели «Повести временных лет» и предшествовавших ей сводов, то в целом летопись - это жанр, в котором в наибольшей степени отразились основные, магистральные положения стиля монументального историзма.

«Повесть временных лет» не осталась только памятником своего времени. С «Повести» начинались почти все летописные своды последующих веков, хотя, разумеется, в сокращенных сводах XV-XVI вв. или в местных летописцах древнейшая история Руси представала в виде кратких выборок о главнейших событиях. И тем не менее история в них начиналась с самого начала, историческая преемственность продолжала осознаваться русскими книжниками вплоть до XVII в.

Текст "Повести временных лет" в Лаврентьевской летописи 1377 г.

В XI-начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих, русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось непременным условием канонизации святого.

Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба - «Чтение о житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором. Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа - жития-мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется о всем жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется, учитывал требования византийского агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал переводные византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную самостоятельность, такой незаурядный талант, что уже создание этих двух шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских писателей независимо от того, является ли он также составителем «Повести временных лет» (этот вопрос остается пока спорным).

«Чтение о Борисе и Глебе». Помимо двух житий, судьбе сыновей киевского князя Владимира Святославича - Бориса и Глеба посвящена также небольшая статья в «Повести временных лет», анализом которой целесообразно предварить анализ «Чтения» Нестора.

Важнейшее место в культуре Киевской Руси зани­мала литература. Развитие литературы и книжности было тесно связано с принятием православия. Византийскими, а позднее и русскими священниками, прежде всего, переводились и переписы­вались книги, необходимые для церковных служб. До нас дошло более 130 книг, из которых около 80 являются богослужебными. Рукописные книги создавались на пергаменте, так называлась особо выделанная телячья кожа (иначе ее называли хартией). В литера­турных памятниках преобладало уставное письмо - геометрическое написание букв, не связанных между собой. Многие рукописи были богато иллюстрированы. Это придавало книгам нарядный вид, поэтому древние хартии внешне воспринимаются как прекрасные произведения прикладного искусства (9). Главными литературными источниками христианского вероуче­ния являются Ветхий и Новый Заветы Библии (Священное Писа­ние). Целиком Библия была переведена на русский язык только в XV в., но отдельные части Писания были переведены уже в древнем Киеве. Наибольшее распространение получили Евангелие и Псал­тырь, но наряду с религиозными книгами были и светские. Древнерусской литературе были известны разнообразные жан<-ры. Мы можем назвать: агиографии - литература, посвященная житию святых (древнейшим памятником этого жанра является: «Житие Антония Печерского», повествующее о жизни монаха, основавшего первый скит на территории будущего Киево-Печер-ского монастыря, а из сохранившихся сочинений следует назвать «Житие Бориса и Глеба» Нестора, которое посвящено первым русским, канонизированным святым); апокрифы - предания о ге­роях библейских историй, которые не входили в канонические книги; хроники, или хронографы, повествующие об истории мира. Большинство книг были переводные - это сочинения римских и византийских богословов, так, например, одним из великолепных переводов был перевод знаменитой книги Иосифа Флавия «История Иудейской войны». По свидетельству летописи, великий князь Ярослав Мудрый приказал собрать писцов для перевода и перепи­сывания множества книг. (Известно, что при нем в Киеве уже был введен алфавит - кириллица, который создали великие болгарские просветители - монахи Кирилл и Мефодий.) (19) Самым значительным жанром молодой русской словесности, безусловно, следует считать летопись, которая рождалась под вли­янием традиций народного славянского эпоса и богатого устного народного творчества. Именно благодаря летописям развивалась самобытность и неповторимость русского языка. В истории лето­писей Киевской Руси можно отметить определенные этапы. Первый приходится на годы княжения Ярослава Мудрого (1019-1054), второй этап - на 60-е - 70-е гг. XI в., он связан с деятельностью монаха Киево-Печерского монастыря Никона. Около 1095 г. созда­ется новый летописный свод, так называемый «Начальный свод». В начале XII в. можно отметить самое значительное событие для развития русской летописи древнекиевского периода, появление «Повести временных лет», написанной монахом Киево-Печерского монастыря - Нестором. Около 1113 г. Нестор закончил сочинение, дав ему пространное название: «Се повести времянных (прошедших) лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первое княжити, и откуду Руская земля стала есть» (10; 36). Нестор поставил задачу - ввести историю Руси во всемирно-исторический процесс. Он начинает свое произведение библейским рассказом о Ное, от одного из сыновей которого ведет начало славянский род. Нестор повествует о возникновении династии Рюриковичей, о крещении Руси, о военных походах киевских князей, о междоусобицах. Для «Повести», как и других русских летописей, характерно свободное сочетание элементов жития, поучения, повести, похвального слова. Сочинение Нестора имеет огромную историческую ценность, имен­но благодаря ему мы имеем сегодня бесценные сведения о глубоком прошлом нашей Родины (10). Наряду с летописью, в древнерусской литературе развивался жанр «слова», отразивший пафос торжественного и поучающего красноречия. Известным сочинением этого жанра являет