Синклер демиан. Герман гессе - демиан. Птица выбирается из гнезда и Борение Иакова

Я ведь всего только и хотел попытаться жить тем, что само рвалось из меня наружу.

Почему же это было так трудно?

Чтобы рассказать мою историю, мне надо начать издалека. Мне следовало бы, будь это возможно, вернуться гораздо дальше назад, в самые первые годы моего детства, и еще дальше, в даль моего происхождения.

Писатели, когда они пишут романы, делают вид, будто они Господь Бог и могут целиком охватить и понять какую-то человеческую историю, могут изобразить ее так, как если бы ее рассказывал себе сам Господь Бог, без всякого тумана, только существенное. Я так не могу, да и писатели тоже не могут. Но мне моя история важнее, чем какому-нибудь писателю его история; ибо это моя собственная история, а значит, история человека не выдуманного, возможного, идеального или еще как-либо не существующего, а настоящего, единственного в своем роде, живого человека. Что это такое, настоящий живой человек, о том, правда, сегодня знают меньше, чем когда-либо, и людей, каждый из которых есть драгоценная, единственная в своем роде попытка природы, убивают сегодня скопом. Если бы мы не были еще чем-то большим, чем единственными в своем роде людьми, если бы нас действительно можно было полностью уничтожить пулей, то рассказывать истории не было бы уже смысла. Но каждый человек – это не только он сам, это еще и та единственная в своем роде, совершенно особенная, в каждом случае важная и замечательная точка, где скрещиваются явления мира так – только однажды и никогда больше. Поэтому история каждого человека важна, вечна, божественна, поэтому каждый человек, пока он жив и исполняет волю природы, чудесен и достоин всяческого внимания. В каждом приобрел образ дух, в каждом страдает живая тварь, в каждом распинают Спасителя.

Мало кто знает сегодня, что такое человек. Многие чувствуют это, и потому им легче умирать, как и мне будет легче умереть, когда допишу эту историю.

Знающим я назвать себя не смею. Я был ищущим и все еще остаюсь им, но ищу я уже не на звездах и не в книгах, я начинаю слышать то, чему учит меня шумящая во мне кровь. Моя история лишена приятности, в ней нет милой гармонии выдуманных историй, она отдает бессмыслицей и душевной смутой, безумием и бредом, как жизнь всех, кто уже не хочет обманываться.

Жизнь каждого человека есть путь к самому себе, попытка пути, намек на тропу. Ни один человек никогда не был самим собой целиком и полностью; каждый, тем не менее, стремится к этому, один глухо, другой отчетливей, каждый как может. Каждый несет с собой до конца оставшееся от его рождения, слизь и яичную скорлупу некоей первобытности. Иной так и не становится человеком, остается лягушкой, остается ящерицей, остается муравьем. Иной вверху человек, а внизу рыба. Но каждый – это бросок природы в сторону человека. И происхождение у всех одно – матери, мы все из одного и того же жерла; но каждый, будучи попыткой, будучи броском из бездны, устремляется к своей собственной цели. Мы можем понять друг друга; но объяснить может каждый только себя.

Я начну свою историю с одного происшествия той поры, когда мне было десять лет и я ходил в гимназию нашего города.

Многое наплывает на меня оттуда, пробирая меня болью и приводя в сладостный трепет, темные улицы, светлые дома, и башни, и бой часов, и человеческие лица, и комнаты, полные уюта и милой теплоты, полные тайны и глубокого страха перед призраками. Пахнет теплой теснотой, кроликами и служанками, домашними снадобьями и сушеными фруктами. Два мира смешивались там друг с другом, от двух полюсов приходили каждый день и каждая ночь.

Одним миром был отцовский дом, но мир этот был даже еще уже, охватывал, собственно, только моих родителей. Этот мир был мне большей частью хорошо знаком, он означал мать и отца, он означал любовь и строгость, образцовое поведение и школу. Этому миру были присущи легкий блеск, ясность и опрятность. Здесь были вымытые руки, мягкая приветливая речь, чистое платье, хорошие манеры. Здесь пели утренний хорал, здесь праздновали Рождество. В этом мире существовали прямые линии и пути, которые вели в будущее, существовали долг и вина, нечистая совесть и исповедь, прощение и добрые намерения, любовь и почтение, библейское слово и мудрость. Этого мира следовало держаться, чтобы жизнь была ясной и чистой, прекрасной и упорядоченной.

Между тем другой мир начинался уже в самом нашем доме и был совсем иным, иначе пахнул, иначе говорил, другое обещал, другого требовал. В этом втором мире существовали служанки и подмастерья, истории с участием нечистой силы и скандальные слухи, существовало пестрое множество чудовищных, манящих, ужасных, загадочных вещей, таких, как бойня и тюрьма, пьяные и сквернословящие женщины, телящиеся коровы, павшие лошади, рассказы о грабежах, убийствах и самоубийствах. Все эти прекрасные и ужасные, дикие и жестокие вещи существовали вокруг, на ближайшей улице, в ближайшем доме, полицейские и бродяги расхаживали повсюду. Пьяные били своих жен, толпы девушек текли по вечерам из фабрик, старухи могли напустить на тебя порчу, в лесу жили разбойники, сыщики ловили поджигателей – везде бил ключом и благоухал этот второй, ожесточенный мир, везде, только не в наших комнатах, где были мать и отец. И это было очень хорошо. Это было чудесно, что существовало и все то другое, все то громкое и яркое, мрачное и жестокое, от чего можно было, однако, в один день укрыться у матери.

И самое странное – как оба эти мира друг с другом соприкасались, как близки они были друг к другу! Например, наша служанка Лина, когда она вечером, за молитвой, сидела в гостиной у двери и своим звонким голосом пела вместе с другими, положив вымытые руки на выглаженный передник, тогда она была целиком с отцом и матерью, с нами, со светлым и правильным. А сразу после этого, в кухне или в дровянике, когда она рассказывала мне сказку о человечке без головы или когда она спорила с соседками в маленькой мясной лавке, она была совсем другая, принадлежала к другому миру, окружалась тайной. И так бывало со всем на свете, чаще всего со мной самим. Конечно, я принадлежал к светлому и правильному миру, я был сыном своих родителей, но куда ни направлял я свой взгляд и слух, везде присутствовало это другое, и я жил также и в нем, хотя оно часто бывало мне чуждо и жутко, хотя там обыкновенно появлялись нечистая совесть и страх. Порой мне даже милее всего было жить в этом запретном мире, и возвращение домой, к светлому – при всей своей необходимости и благотворности – часто ощущалось почти как возврат к чему-то менее прекрасному, более скучному и унылому. Иногда я знал: моя цель жизни – стать таким, как мой отец и моя мать, таким же светлым и чистым, таким же уверенным и порядочным; но до этого еще долгий путь, до этого надо отсиживать уроки в школе, быть студентом, сдавать всякие экзамены, и путь этот идет все время мимо другого, темного мира, а то и через него, и вполне возможно, что в нем-то как раз и останешься и утонешь. Сколько угодно было историй о блудных сыновьях, с которыми именно так и случилось, я читал их со страстью. Возвращение в отчий дом и на путь добра всегда бывало там замечательным избавлением, я вполне понимал, что только это правильно, хорошо и достойно желания, и все же та часть истории, что протекала среди злых и заблудших, привлекала меня гораздо больше, и если бы можно было это сказать и в этом признаться, то иногда мне бывало, в сущности, даже жаль, что блудный сын раскаялся и нашелся. Но этого ни говорить, ни думать не полагалось. Это ощущалось только подспудно, как некое предчувствие, некая возможность. Когда я представлял себе черта, я легко мог вообразить его идущим по улице, открыто или переодетым, или где-нибудь на ярмарке или в трактире, но никак не у нас дома.

(Елена Чижова)
"Гессе и Достоевский" (К. Азадовский, Немецкая волна)
"Только для сумасшедших" (Виктор Сонькин)
"Письмо Герману Гессе" (Дмитрий Петров)
"Герман Гессе и его роман "Игра в бисер" (Е. Маркович)
"Писатель, околдованный книгой" (Александр Науменко)
"Биография души" Германа Гессе" (КМ-Новости)
"Я верю в законы человеческого рода..." (В.Д. Седельник)
"Игра стеклянных бус" (Владимир Соболь)
"Послесловие к роману "Демиан" (Соломон Апт)
"Свидетельства современников о Гессе"

Я ведь всего только и хотел попытаться жить тем, что само рвалось из меня наружу.

Почему же это было так трудно?

Чтобы рассказать мою историю, мне надо начать издалека. Мне следовало бы, будь это возможно, вернуться гораздо дальше назад, в самые первые годы моего детства, и еще дальше, в даль моего происхождения.

Писатели, когда они пишут романы, делают вид, будто они Господь Бог и могут целиком охватить и понять какую-то человеческую историю, могут изобразить ее так, как если бы ее рассказывал себе сам Господь Бог, без всякого тумана, только существенное. Я так не могу, да и писатели тоже не могут. Но мне моя история важнее, чем какому-нибудь писателю его история; ибо это моя собственная история, а значит, история человека не выдуманного, возможного, идеального или еще как-либо не существующего, а настоящего, единственного в своем роде, живого человека. Что это такое, настоящий живой человек, о том, правда, сегодня знают меньше, чем когда-либо, и людей, каждый из которых есть драгоценная, единственная в своем роде попытка природы, убивают сегодня скопом. Если бы мы не были еще чем-то большим, чем единственными в своем роде людьми, если бы нас действительно можно было полностью уничтожить пулей, то рассказывать истории не было бы уже смысла. Но каждый человек – это не только он сам, это еще и та единственная в своем роде, совершенно особенная, в каждом случае важная и замечательная точка, где скрещиваются явления мира так – только однажды и никогда больше. Поэтому история каждого человека важна, вечна, божественна, поэтому каждый человек, пока он жив и исполняет волю природы, чудесен и достоин всяческого внимания. В каждом приобрел образ дух, в каждом страдает живая тварь, в каждом распинают Спасителя.

Мало кто знает сегодня, что такое человек. Многие чувствуют это, и потому им легче умирать, как и мне будет легче умереть, когда допишу эту историю.

Знающим я назвать себя не смею. Я был ищущим и все еще остаюсь им, но ищу я уже не на звездах и не в книгах, я начинаю слышать то, чему учит меня шумящая во мне кровь. Моя история лишена приятности, в ней нет милой гармонии выдуманных историй, она отдает бессмыслицей и душевной смутой, безумием и бредом, как жизнь всех, кто уже не хочет обманываться.

Жизнь каждого человека есть путь к самому себе, попытка пути, намек на тропу. Ни один человек никогда не был самим собой целиком и полностью; каждый, тем не менее, стремится к этому, один глухо, другой отчетливей, каждый как может. Каждый несет с собой до конца оставшееся от его рождения, слизь и яичную скорлупу некоей первобытности. Иной так и не становится человеком, остается лягушкой, остается ящерицей, остается муравьем. Иной вверху человек, а внизу рыба. Но каждый – это бросок природы в сторону человека. И происхождение у всех одно – матери, мы все из одного и того же жерла; но каждый, будучи попыткой, будучи броском из бездны, устремляется к своей собственной цели. Мы можем понять друг друга; но объяснить может каждый только себя.

Глава первая

Я начну свою историю с одного происшествия той поры, когда мне было десять лет и я ходил в гимназию нашего города.

Многое наплывает на меня оттуда, пробирая меня болью и приводя в сладостный трепет, темные улицы, светлые дома, и башни, и бой часов, и человеческие лица, и комнаты, полные уюта и милой теплоты, полные тайны и глубокого страха перед призраками. Пахнет теплой теснотой, кроликами и служанками, домашними снадобьями и сушеными фруктами. Два мира смешивались там друг с другом, от двух полюсов приходили каждый день и каждая ночь.

Одним миром был отцовский дом, но мир этот был даже еще уже, охватывал, собственно, только моих родителей. Этот мир был мне большей частью хорошо знаком, он означал мать и отца, он означал любовь и строгость, образцовое поведение и школу. Этому миру были присущи легкий блеск, ясность и опрятность. Здесь были вымытые руки, мягкая приветливая речь, чистое платье, хорошие манеры. Здесь пели утренний хорал, здесь праздновали Рождество. В этом мире существовали прямые линии и пути, которые вели в будущее, существовали долг и вина, нечистая совесть и исповедь, прощение и добрые намерения, любовь и почтение, библейское слово и мудрость. Этого мира следовало держаться, чтобы жизнь была ясной и чистой, прекрасной и упорядоченной.

Между тем другой мир начинался уже в самом нашем доме и был совсем иным, иначе пахнул, иначе говорил, другое обещал, другого требовал. В этом втором мире существовали служанки и подмастерья, истории с участием нечистой силы и скандальные слухи, существовало пестрое множество чудовищных, манящих, ужасных, загадочных вещей, таких, как бойня и тюрьма, пьяные и сквернословящие женщины, телящиеся коровы, павшие лошади, рассказы о грабежах, убийствах и самоубийствах. Все эти прекрасные и ужасные, дикие и жестокие вещи существовали вокруг, на ближайшей улице, в ближайшем доме, полицейские и бродяги расхаживали повсюду. Пьяные били своих жен, толпы девушек текли по вечерам из фабрик, старухи могли напустить на тебя порчу, в лесу жили разбойники, сыщики ловили поджигателей – везде бил ключом и благоухал этот второй, ожесточенный мир, везде, только не в наших комнатах, где были мать и отец. И это было очень хорошо. Это было чудесно, что существовало и все то другое, все то громкое и яркое, мрачное и жестокое, от чего можно было, однако, в один день укрыться у матери.

И самое странное – как оба эти мира друг с другом соприкасались, как близки они были друг к другу! Например, наша служанка Лина, когда она вечером, за молитвой, сидела в гостиной у двери и своим звонким голосом пела вместе с другими, положив вымытые руки на выглаженный передник, тогда она была целиком с отцом и матерью, с нами, со светлым и правильным. А сразу после этого, в кухне или в дровянике, когда она рассказывала мне сказку о человечке без головы или когда она спорила с соседками в маленькой мясной лавке, она была совсем другая, принадлежала к другому миру, окружалась тайной. И так бывало со всем на свете, чаще всего со мной самим. Конечно, я принадлежал к светлому и правильному миру, я был сыном своих родителей, но куда ни направлял я свой взгляд и слух, везде присутствовало это другое, и я жил также и в нем, хотя оно часто бывало мне чуждо и жутко, хотя там обыкновенно появлялись нечистая совесть и страх. Порой мне даже милее всего было жить в этом запретном мире, и возвращение домой, к светлому – при всей своей необходимости и благотворности – часто ощущалось почти как возврат к чему-то менее прекрасному, более скучному и унылому. Иногда я знал: моя цель жизни – стать таким, как мой отец и моя мать, таким же светлым и чистым, таким же уверенным и порядочным; но до этого еще долгий путь, до этого надо отсиживать уроки в школе, быть студентом, сдавать всякие экзамены, и путь этот идет все время мимо другого, темного мира, а то и через него, и вполне возможно, что в нем-то как раз и останешься и утонешь. Сколько угодно было историй о блудных сыновьях, с которыми именно так и случилось, я читал их со страстью. Возвращение в отчий дом и на путь добра всегда бывало там замечательным избавлением, я вполне понимал, что только это правильно, хорошо и достойно желания, и все же та часть истории, что протекала среди злых и заблудших, привлекала меня гораздо больше, и если бы можно было это сказать и в этом признаться, то иногда мне бывало, в сущности, даже жаль, что блудный сын раскаялся и нашелся. Но этого ни говорить, ни думать не полагалось. Это ощущалось только подспудно, как некое предчувствие, некая возможность. Когда я представлял себе черта, я легко мог вообразить его идущим по улице, открыто или переодетым, или где-нибудь на ярмарке или в трактире, но никак не у нас дома.

Герман Гессе

История юности, написанная Эмилем Синклером

Я ведь всего только и хотел попытаться жить тем, что само рвалось из меня наружу.

Почему же это было так трудно?

Чтобы рассказать мою историю, мне надо начать издалека. Мне следовало бы, будь это возможно, вернуться гораздо дальше назад, в самые первые годы моего детства, и еще дальше, в даль моего происхождения.

Писатели, когда они пишут романы, делают вид, будто они Господь Бог и могут целиком охватить и понять какую-то человеческую историю, могут изобразить ее так, как если бы ее рассказывал себе сам Господь Бог, без всякого тумана, только существенное. Я так не могу, да и писатели тоже не могут. Но мне моя история важнее, чем какому-нибудь писателю его история; ибо это моя собственная история, а значит, история человека не выдуманного, возможного, идеального или еще как-либо не существующего, а настоящего, единственного в своем роде, живого человека. Что это такое, настоящий живой человек, о том, правда, сегодня знают меньше, чем когда-либо, и людей, каждый из которых есть драгоценная, единственная в своем роде попытка природы, убивают сегодня скопом. Если бы мы не были еще чем-то большим, чем единственными в своем роде людьми, если бы нас действительно можно было полностью уничтожить пулей, то рассказывать истории не было бы уже смысла. Но каждый человек – это не только он сам, это еще и та единственная в своем роде, совершенно особенная, в каждом случае важная и замечательная точка, где скрещиваются явления мира так – только однажды и никогда больше. Поэтому история каждого человека важна, вечна, божественна, поэтому каждый человек, пока он жив и исполняет волю природы, чудесен и достоин всяческого внимания. В каждом приобрел образ дух, в каждом страдает живая тварь, в каждом распинают Спасителя.

Мало кто знает сегодня, что такое человек. Многие чувствуют это, и потому им легче умирать, как и мне будет легче умереть, когда допишу эту историю.

Знающим я назвать себя не смею. Я был ищущим и все еще остаюсь им, но ищу я уже не на звездах и не в книгах, я начинаю слышать то, чему учит меня шумящая во мне кровь. Моя история лишена приятности, в ней нет милой гармонии выдуманных историй, она отдает бессмыслицей и душевной смутой, безумием и бредом, как жизнь всех, кто уже не хочет обманываться.

Жизнь каждого человека есть путь к самому себе, попытка пути, намек на тропу. Ни один человек никогда не был самим собой целиком и полностью; каждый, тем не менее, стремится к этому, один глухо, другой отчетливей, каждый как может. Каждый несет с собой до конца оставшееся от его рождения, слизь и яичную скорлупу некоей первобытности. Иной так и не становится человеком, остается лягушкой, остается ящерицей, остается муравьем. Иной вверху человек, а внизу рыба. Но каждый – это бросок природы в сторону человека. И происхождение у всех одно – матери, мы все из одного и того же жерла; но каждый, будучи попыткой, будучи броском из бездны, устремляется к своей собственной цели. Мы можем понять друг друга; но объяснить может каждый только себя.

Глава первая

ДВА МИРА

Я начну свою историю с одного происшествия той поры, когда мне было десять лет и я ходил в гимназию нашего города.

Многое наплывает на меня оттуда, пробирая меня болью и приводя в сладостный трепет, темные улицы, светлые дома, и башни, и бой часов, и человеческие лица, и комнаты, полные уюта и милой теплоты, полные тайны и глубокого страха перед призраками. Пахнет теплой теснотой, кроликами и служанками, домашними снадобьями и сушеными фруктами. Два мира смешивались там друг с другом, от двух полюсов приходили каждый день и каждая ночь.

Одним миром был отцовский дом, но мир этот был даже еще уже, охватывал, собственно, только моих родителей. Этот мир был мне большей частью хорошо знаком, он означал мать и отца, он означал любовь и строгость, образцовое поведение и школу. Этому миру были присущи легкий блеск, ясность и опрятность. Здесь были вымытые руки, мягкая приветливая речь, чистое платье, хорошие манеры. Здесь пели утренний хорал, здесь праздновали Рождество. В этом мире существовали прямые линии и пути, которые вели в будущее, существовали долг и вина, нечистая совесть и исповедь, прощение и добрые намерения, любовь и почтение, библейское слово и мудрость. Этого мира следовало держаться, чтобы жизнь была ясной и чистой, прекрасной и упорядоченной.

Между тем другой мир начинался уже в самом нашем доме и был совсем иным, иначе пахнул, иначе говорил, другое обещал, другого требовал. В этом втором мире существовали служанки и подмастерья, истории с участием нечистой силы и скандальные слухи, существовало пестрое множество чудовищных, манящих, ужасных, загадочных вещей, таких, как бойня и тюрьма, пьяные и сквернословящие женщины, телящиеся коровы, павшие лошади, рассказы о грабежах, убийствах и самоубийствах. Все эти прекрасные и ужасные, дикие и жестокие вещи существовали вокруг, на ближайшей улице, в ближайшем доме, полицейские и бродяги расхаживали повсюду. Пьяные били своих жен, толпы девушек текли по вечерам из фабрик, старухи могли напустить на тебя порчу, в лесу жили разбойники, сыщики ловили поджигателей – везде бил ключом и благоухал этот второй, ожесточенный мир, везде, только не в наших комнатах, где были мать и отец. И это было очень хорошо. Это было чудесно, что существовало и все то другое, все то громкое и яркое, мрачное и жестокое, от чего можно было, однако, в один день укрыться у матери.

И самое странное – как оба эти мира друг с другом соприкасались, как близки они были друг к другу! Например, наша служанка Лина, когда она вечером, за молитвой, сидела в гостиной у двери и своим звонким голосом пела вместе с другими, положив вымытые руки на выглаженный передник, тогда она была целиком с отцом и матерью, с нами, со светлым и правильным. А сразу после этого, в кухне или в дровянике, когда она рассказывала мне сказку о человечке без головы или когда она спорила с соседками в маленькой мясной лавке, она была совсем другая, принадлежала к другому миру, окружалась тайной. И так бывало со всем на свете, чаще всего со мной самим. Конечно, я принадлежал к светлому и правильному миру, я был сыном своих родителей, но куда ни направлял я свой взгляд и слух, везде присутствовало это другое, и я жил также и в нем, хотя оно часто бывало мне чуждо и жутко, хотя там обыкновенно появлялись нечистая совесть и страх. Порой мне даже милее всего было жить в этом запретном мире, и возвращение домой, к светлому – при всей своей необходимости и благотворности – часто ощущалось почти как возврат к чему-то менее прекрасному, более скучному и унылому. Иногда я знал: моя цель жизни – стать таким, как мой отец и моя мать, таким же светлым и чистым, таким же уверенным и порядочным; но до этого еще долгий путь, до этого надо отсиживать уроки в школе, быть студентом, сдавать всякие экзамены, и путь этот идет все время мимо другого, темного мира, а то и через него, и вполне возможно, что в нем-то как раз и останешься и утонешь. Сколько угодно было историй о блудных сыновьях, с которыми именно так и случилось, я читал их со страстью. Возвращение в отчий дом и на путь добра всегда бывало там замечательным избавлением, я вполне понимал, что только это правильно, хорошо и достойно желания, и все же та часть истории, что протекала среди злых и заблудших, привлекала меня гораздо больше, и если бы можно было это сказать и в этом признаться, то иногда мне бывало, в сущности, даже жаль, что блудный сын раскаялся и нашелся. Но этого ни говорить, ни думать не полагалось. Это ощущалось только подспудно, как некое предчувствие, некая возможность. Когда я представлял себе черта, я легко мог вообразить его идущим по улице, открыто или переодетым, или где-нибудь на ярмарке или в трактире, но никак не у нас дома.

Игра в бисер", "Сиддхартха". Однако чтобы понять суть творчества автора, нужно отправиться к истокам, ранним произведениям Гессе. "Демиан" - роман, созданный в 1919 году под псевдонимом. Но именно в нем заключаются зачатки многих идей и решений, которые впоследствии были реализованы в более известных произведениях Гессе.

Классик немецкой литературы

Герман Гессе родился в немецком городке Кальве в 1877 году. Его родители были миссионерами. Дедушка по материнской линии увлекался теологией, а отец, Иоганнес Гессе, ездил с миссионерской миссией в Индию, а, вернувшись в Германскую империю, познакомился с будущей женой в издательстве Гундерта.

Герман был вторым ребенком в семье. Первой на свет появилась его сестра Адель в 1875 году. Младшими были Марулла и Ганс.

В семье Гессе культивировался пиетизм. Это особое направление лютеранства, заключавшееся в исключительном благочестии, постоянном непосредственном общении с Богом, а также чувстве постоянного контроля за твоей жизнью высших сил.

В 1881 году в Швейцарию переезжает семья Гессе ("Демиан" был позже написан в этой же стране). В Базеле Герман поступает в миссионерскую школу. С малых лет все отмечали его талант - тягу к живописи и игре на музыкальных инструментах. В школьные годы он проводит первые писательские опыты. Первое произведение Гессе, о котором доподлинно известно, - написанная им для младшей сестры в десятилетнем возрасте.

В 1886 году Гессе возвращаются в Кальв, и Герман продолжает учебу в семинарии при монастыре. Он осваивает древние языки, подробно изучает Евангелие, пишет первые поэтические произведения. Позже некоторые события этого периода он включит в роман "Под колесом". Большинство исследователей небезосновательно считают его автобиографическим.

Душевные проблемы

Первый серьезный душевный кризис Герман переживает еще в 1892 году, когда ему всего 15 лет. Он покидает монастырскую школу, и только на следующий день друзья и преподаватели обнаруживают его спящим в Он начинает испытывать всеобщее отторжение как со стороны взрослых, так и со стороны сверстников.

В конце концов Гессе покидает монастырь и пытается учиться в Болле в Баден-Вюртемберге. Однако его состояние ухудшается, и после неудачной попытки суицида родители отправляют в психиатрическую клинику Германа Гессе. "Демиан", краткое содержание которого во многом описывает подобные проблемы у героев, также является отчасти автобиографическим произведением.

Попробовав поучиться в гимназии и побыв учеником типографа, Герман поступает на работу в миссионерское издательство, принадлежавшее его дедушке.

Первые публикации

Впоследствии Гессе активно занимается самообразованием. В 1899 году на заработанные и отложенные деньги он публикует свою первую книгу "Романтические песни". А чуть позже - сборник рассказов "Час после полуночи". Однако книги не популярны и плохо продаются.

Со временем его произведения становятся все более зрелыми. Известность среди читающей публики Герман получает благодаря роману "Петер Каменцинд", вышедшем в берлинском издательстве. Помимо славы пришли и серьезные деньги, которые позволили полностью сконцентрироваться на литературе.

Любовь и война

В швейцарском Базеле Гессе знакомится с Марией Бернулли. В 1904 году влюбленные вместе путешествуют по Италии, после чего решают пожениться.

Семейное счастье продолжается около 10 лет. Кризис в отношениях наступает в 1914 году. К начавшейся Первой мировой войне добавляются смерть отца Гессе и болезнь жены. Из-за этих событий душевное состояние писателя вновь ухудшается. И в конечном счете они расходятся с женой. Окончательно Гессе оформляют развод в 1919 году.

Война разделила всю Европу на два лагеря, в том числе она коснулась и Швейцарии, в которой тогда жил Гессе. Он пытается записаться на фронт, но его признают непригодным к службе.

Знакомство с Лангом

Перечисленные выше события ухудшают психическое состояние прозаика, и он решает обратиться к специалистам. В 1916 в Люцерне он знакомится с доктором Йозефом Лангом. В течении полутора лет проходит вместе с ним около 60 сеансов психоанализа.

Впоследствии Ланг становится близким другом для Германа. Во многих произведениях угадываются персонажи-прототипы доктора.

В 1919 году новый роман издает Гессе - "Демиан". Книга подписана при этом его псевдонимом - в то время он публикуется под именем Эмиль Синклер.

Полное название произведения "Демиан, или История юности". Гессе скрывает от всех, что именно он автор. Издателя удается убедить, что его сотворил молодой начинающий писатель, который перед самой смертью попросил Гессе опубликовать роман.

История Эмиля

Роман Гессе "Демиан" - это история взросления и духовных поисков главного героя. Эмиль Синклер - молодой человек, который пытается разобраться в собственных психологических проблемах, причем подходит к этому вопросу с философской точки зрения. Многие критики сравнивают роман с одним из самых известных произведений Гете - "Страданиями юного Вертера".

Детство и юность молодого Эмиля подробно описываются в произведении Гессе "Демиан". Сюжет повествует об исканиях главного героя. Еще в десятилетнем возрасте ребенок наблюдает за саморефлексией взрослых. С каждым шагом он чувствует уверенность в себе, характер его все больше крепнет.

Два мира

С раннего детства Эмиль чувствует, что живет в двух мирах. Один - понятный, теплый и ясный, в котором ценятся мужская сила и женская красота. Второй - темный, запретный и злой, но при этом интересный и притягательный.

В начале повествования он знакомится со старшим мальчиком Францем Кромером, хулиганом и мошенником. Чтобы завоевать его доверие и стать своим в этой компании, Эмиль выдумывает историю о том, что с друзьями недавно ограбил яблочный сад, унеся два мешка отменных фруктов. Однако ложь не приносит желаемого результата. Кромер начинает шантажировать Эмиля и требовать ему заплатить, чтобы он не передал эту историю хозяину сада, который уже давно ищет воров и даже назначил награду в две марки.

Эмиль разбивает собственную копилку и относит все деньги, что у него были, все свои сбережения, но там не набирается и одной марки. Франц отказывается принять гроши и требует только полной суммы. Подробно описывает страдания Эмиля в своем произведении Герман Гессе "Демиан". Краткое содержание повествует, что Эмиль видит единственный выход - украсть эти деньги у своих родителей. Он похищает деньги и чувствует, как все сильнее погружается в темный мир. Его мучают кошмары и тревоги, он становится все более замкнутым и закрытым.

Каин

Олицетворением второго, запретного мира является новый ученик школы Эмиля, его имя вносит в заголовок Гессе - Демиан. Книга рассказывает, что его появление вызывает огромный интерес у всех одноклассников. Он им кажется умным, зрелым, более взрослым, чем сверстники.

Во время прогулки Демиан рассказывает Эмилю собственную интерпретацию библейской легенды о Каине и Авеле. Интересный взгяд на эту историю предлагает в своем произведении Герман Гессе "Демиан". Цитаты, которые после выхода романа разошлись по любителям литературы, утверждали, что Каин - благородный человек, а Авель - трус. По словам Демиана, начало всей истории положила печать, которая была на Каине. Невидимая, но все люди вокруг ощущали, что он сильнее, увереннее, отважнее их. Объяснить это они могли, только выдумав историю с его братом.

Во время второй встрече Дамиан пробует на Эмиле свое искусство чтения мыслей. Он догадывается, что Синклер находится под влиянием Франца, однако ему удается убедить, что эти проблемы ничтожны. Эмиль впадает в эйфорию, но он не в состоянии чувствовать благодарность к Демиану. Вместо этого он впадает в очередную депрессию, замыкаясь в мире родительского дома и все больше отдаляясь от школьных друзей.

Переходный возраст

Сложные переживания подростка описывает в своем романе Гессе "Демиан". Главные герои впадают в период полового созревания. Эмиль чувствует, что в нем происходят перемены, но он относит их к темному и злому миру. Свои желания и позывы подавлять становится все сложнее.

На этой уже почве дружба с Демианом укрепляется. Эмиль видит в нем родственную душу. Особенно Синклеру импонирует возможность Демиана контролировать людей и подчинять их своей воле.

У него собственный особый взгляд на религию. По его мнению, библейский Бог - несовершенный и недалекий персонаж, потому что он олицетворяет только добрую половину этого мира. В то время как вторую, злую половину, олицетворяет дьявол.

Эмилю близка эта точка зрения, так как он сам чувствует противоречия между мирами, осознавая теперь, что это не его личный конфликт, а проблема всего человечества.

К этим мыслям подводит читателя и Гессе. "Демиан", содержание которого отражает взгляды самого автора, утверждает, что каждый должен самостоятельно решить, что ему позволено, а что запрещено. Жить по своим правилам, а не оглядываться на чужие, не взирать даже на заповеди.

Беатриче

В 16-летнем возрасте Эмиль переходит на учебу в школу-интернат. С новым товарищем, Альфонсом Беком, самым старшим среди его одноклассников, он впервые для себя познает еще один грех - пьянство.

При этом Синклер продолжает испытывать двойственные чувства. С одной стороны он понимает, что все сильнее погружается в темный мир, с другой - жаждет светлой и чистой любви.

Переломным моментом в этом конфликте становится встреча с молодой женщиной Беатриче. Правда, образ ее является вымышленным. Даже не читая Данте, Эмиль узнает ее по репродукции английской картины, которую всегда носил с собой. Он начинает посвящать своему идеалу множество рисунков. И тут снова происходит удивительное в романе "Демиан" Герман Гессе. Содержание этих полотен указывает на то, что черты Беатриче схожи с внешностью Демиана. Это подтверждает, что он испытывает глубокую тоску по своему другу.

Птица выбирается из гнезда

Вскоре Эмиль обнаруживает в своих вещах маленький клочок бумаги, на котором были непонятные с первого взгляда слова о том, что птица выбирается из яйца, которое является миром. И если человек хочет родиться, то должен разрушить этот мир и отпустить птицу к Богу - Абраксасу.

Это таинственное божество Эмилю неизвестно, однако, уже на следующем уроке он узнает, что это персонаж, который объединяет в себе божественное и дьявольское начала. Интерес к таинственному божеству мгновенно пробуждается, но все поиски в библиотеке оказываются тщетными.

Ситуация меняется, когда Эмиль встречает органиста Писториуса, который также поклоняется этому божеству. Он убеждает Синклера полагаться только на собственное мнение, самому решать, что можно в этом мире, а что запрещено. Писториус также сомневается в христианской вере.

Начало конца

После окончания школы-интерната Эмиль поступает в университет. Учебы его разочаровывает, он не находит в ней утешения, которого давно искал в знаниях. Зато он знакомится с матерью Демиана, которую все называют госпожой Евою Таким образом, госпожа Ева, Демиан и Синклер образуют гармоничное сообщество, которое чувствует себя соединенным законами Каина. Вместе они готовы к любым неприятностям и перипетиям.

Эмиль Синклер суммирует все свои знания, чтобы привлечь Еву, в которую влюбился, к себе, но в это время в мире начинаются коренные преобразования. Первая мировая война... Мир, всем кажется, вот-вот рухнет. Друзья отдельно друг от друга отправляются на войну.

В последний раз Эмиль и Демиан встречаются в военном госпитале. Демиан передает ему прощальный поцелуй от матери, а наутро исчезает. Однако для Эмиля все уже и так изменилось. Теперь Демиан становится его частью и он, наконец, готов сделать выбор и пойти по собственному пути.

Структура и отзывы

Роман состоит из введения и восьми глав, каждая из которых снабжена заголовком. Предисловие призвано заставить поверить читателя в то, что Эмиль - реально существующий человек, один из нас.

Повествование ведется от первого лица, что еще раз доказывает, что произведение во многом автобиографично.

Роман "Демиан" Гессе отзывы положительные получал как у современников, так и у нынешних читателей. Классик немецкой литературы Томас Манн, в частности, писал, что это произведение оказало на него незабываемое электризующее воздействие.