Рогоносец по воображению краткое содержание. О. Б. Лебедева История русской литературы XVIII века

«Тресотиниус» Оронт. Ах! Погиб я! <...>. Тресотиниус. Ах! Приказная душа, погубила ты меня! (V;323). «Опекун» Палемон. Тебе страшный суд, а ему воскресение мертвых уже пришли <...>. Чужехват. Пришло преставление света. Гибну! Гибну! Горю! Тону! Помогите! Умираю! Ввергаюся во ад! (V;47-48). «Рогоносец по воображению» Викул. В геене, в тартаре, в архитартаре будешь ты, окаянница! (VI;49). Так трагедия, тяготеющая к счастливому браку в финале, и комедия, чреватая гибелью в конце, оказываются в творчестве Сумарокова эстетически сходными жанрами. Обе жанровые модели являются сложными и смешанными, совмещая в себе признаки противоположных жанров трагедии и комедии. Не только для классицистического жанрового мышления, но и для мировой драматургической традиции эта ситуация является совершенно нетипичной. Именно в синтетизме драматургического жанра больше всего сказалось его национальное своеобразие на русской почве. Однако мир комедий Сумарокова слишком причудлив и фантастичен для того, чтобы он мог быть отождествлен с русской реальностью, его породившей: комедийному театру Сумарокова явно не хватает жизнеподобности и узнаваемости национального общественного быта. Это обстоятельство породило в 1760-х гг. альтернативную театру Сумарокова линию развития русской комедиографии - комедию нравов, кульминационно увенчанную фонвизинским «Бригадиром». Жанровый состав лирики Сумарокова. Поэтика жанра песни: песня и трагедия Лирика Сумарокова, пожалуй, наиболее обширная область его литературного наследия, именно потому, что и здесь он был последовательным универсалистом. Жанровый состав его лирики включает решительно все известные в его эпоху жанры: от твердых устойчивых форм сонета, рондо, стансов до лирических миниатюр - эпиграммы, эпитафии и мадригала. Традиционные жанры русской классицистической поэзии - торжественная, духовная, анакреонтическая оды, сатира, басня, любовная песня; популярные в западноевропейском классицизме эклога, идиллия, героида, элегия; жанры, которые только начинали свою жизнь в русской литературе - стихотворное послание, пародия - все это составляет в совокупности представление о всеохватности лирического репертуара Сумарокова. Разумеется, не все эти жанры были равноценны в творческом сознании Сумарокова. Некоторые жанровые формы (сонет, рондо, баллада, стансы) представлены одним или несколькими текстами и имеют характер явного творческого эксперимента,. В других жанрах - таких, например, как торжественная ода - Сумароков следовал своим старшим современникам, Тредиаковскому и Ломоносову, опираясь на разработанные ими варианты одических жанровых моделей. И, разумеется, в его лирике есть излюбленные жанры, в которых Сумароков был не только лидером, но и новатором. Это песня, басня и пародия. Песня - лирическое стихотворение, написанное на уже существующую музыку или предназначенное для исполнения в музыкальном сопровождении - была одним из наиболее популярных жанров русской литературы XVIII в. начиная с Петровской эпохи. Однако лишь Сумароков узаконил позицию песни в жанровой системе русской лирики, поскольку политическое, социально-гражданственное направление, принятое новой светской литературой, сразу отвергло песню как жанр личностный и камерный, во имя насыщенных общественно-политической проблематикой старших жанров. Сумароков отнесся к жанру песни иначе. Он увидел в нем удобную форму выражения непосредственного частного чувства, изгнанного из высоких жанров официальной литературной иерархии, но властно поощряемого персонализмом новой светской культуры России. Это понимание жанра обусловило огромную продуктивность песни в его лирике: начав писать песни в 1730-х гг., Сумароков не расставался с этим жанром вплоть до начала 1770-х гг. и создал всего около 160 песенных текстов. Именно в песнях Сумарокова любовь - индивидуальная страсть, столь же всепоглощающая, что и страсть общественно-политическая, обрела не только права гражданства, но и свой поэтический язык. Песня становится как бы обособившимся монологом трагического героя, в котором сердечные страсти выговариваются языком психологической лирики. Таким образом, песни Сумарокова - это форма реализации драматургического психологизма, подавленного в русской трагедии абсолютным преобладанием общественной проблематики. Песенный психологизм непосредственно связан у Сумарокова со спецификой драматургического рода, который закрывает автора от читателя образом персонажа, действующим лицом, по видимости абсолютно самостоятельным и свободным в своих речах и поступках. Лиризм сумароковских песен тоже лишен авторской субъективности в том смысле, что и здесь между авторским чувством и читательской эмоцией тоже есть персонаж-посредник, не равный автору текста: лирический субъект, от лица которого написана песня. Этот тип лирического психологизма И.З.Серман удачно определил как «абстрактно-поэтический» . Абстрактность песенного психологизма сказалась в том, что в песне Сумарокова всегда присутствует самостоятельный лирический субъект, носитель страсти, выражающий ее прямой речью. Этот субъект, препятствующий песне превратиться в непосредственное авторское эмоциональное излияние, с равным успехом может быть мужчиной и женщиной. Он как бы играет свою роль, и личное местоимение «я» почти всегда принадлежит ему, а не автору: В тех немногих случаях, когда личное местоимение принадлежит автору, его образ имеет обобщенный характер (в этом случае личное местоимение стоит во множественной форме), а индивидуальность скрывается за маской нейтрального повествователя-наблюдателя: Наиболее общая песенная ситуация - измена и разлука, порождающие психологический конфликт в душе лирического субъекта песни. Отсюда - чрезвычайный драматизм, как особая примета сумароковской песни: «любовь, изображенная в песнях Сумарокова, стала высочайшим проявлением человеческого в человеке, идеальным выражением его природы. Именно поэтому песня у Сумарокова как бы перерастает рамки своего жанра и становится <...> свернутой драматической ситуацией» . Поэтому песня и трагедия пересекаются в ряде художественных приемов. Так же, как в трагедии, в песне имеет место перипетия (перемена положения из лучшего в худшее): Так же, как и персонаж трагедии, лирический субъект песни находится в состоянии внутреннего конфликта и борьбы страстей: Универсальное для песенного жанра понятие любви конкретизируется в более частных понятиях, обозначающих разные психологические состояния: ревность, измена, горесть, утеха, счастье и т.д. Так в песнях создается столь же абстрактный, как и в трагедии, духовный идеальный мирообраз, но только не идеологический, а психологический. Душевное состояние лирического субъекта песни описывается типично трагедийными антитезами (свобода - неволя, утеха - горесть, стыд - страсть). И часто подобные антитезы развертываются в картину столкновения и борьбы противоположных страстей, которые на поверку оказываются совсем не взаимоисключающими, а тесно взаимосвязанными и способными переходить одна в другую: Так песня, свободная от канонических жанровых правил, реализует в себе ту же самую тенденцию к синтезу противоположных элементов, которая намечается и в драматургических жанрах Сумарокова, с той только разницей, что в драме тяготеют к синтезу элементы формально-структурные, а в песне - сюжетные и содержательные. Отсутствие формальных канонов для жанра песни обусловило еще одно важное свойство поэтики сумароковских песен: необыкновенное метрическое разнообразие, которое на фоне пристрастия современников Сумарокова к одному-двум метрам (например, известное пристрастие Ломоносова к 4- и 6-стопному ямбу) имело огромное значение для обогащения ритмического строя русской лирики. Уже из приведенных примеров видно, как разнообразны ритмика и метрика сумароковских песен. При общем преобладании хореического ритма Сумароков широко варьирует стопность хорея, чередуя в пределах строфы стихи с разным количеством стоп, а также обогащает ритмический рисунок стиха широким использованием облегченных (пиррихии) и усеченных (без безударного слога) стоп наряду со стопами полного образования: И, конечно, поскольку песня - это исконный фольклорный жанр, в песнях Сумарокова очень заметны фольклорные ритмы и поэтические приемы: Сумароковская песня, тематический аналог элегии, именно своей метрической свободой оказала неоценимую услугу русской лирике в том, что касалось содержательности художественных форм, которые служили бы дополнительным способом выражения лирических эмоций и смыслов. Разным оттенкам настроения и чувства в песнях Сумарокова соответствуют разные ритмы, способы рифмовки и строфические формы. Таким образом, в своих поисках песенных ритмов, соответствующих разным оттенкам содержания, Сумароков не только продолжил, но и развил стихотворную практику Ломоносова. Если Ломоносов для выражения категории высокого в торжественной оде обосновал необходимость употребления ямбической стопы с восходящей интонацией, то Сумароков в своих полиметрических песнях создал целый арсенал ритмов, приспособленных для передачи разных оттенков психологии страсти. И в этом - главная роль его песен, связующего звена традиции русской лирики XVIII в. - от Ломоносова к поэтам конца XVIII в. Поэтика жанра басни: басня и комедия Своеобразной антонимической парой, составляющей песне одновременно параллель и антитезу, является в поэзии Сумарокова жанр басни, еще более продуктивный, чем песня. При жизни Сумароков выпустил три сборника басен (1762-1769); большое количество басен было им напечатано в разных периодических изданиях 1750-1760-х гг. Всего же он написал около 400 басен. Так же, как и песня, басня была одним из наиболее свободных жанров классицизма, что и проявилось в узаконенном именно Сумароковым басенном стихе - вольном (разностопном) ямбе. В своих жанровых отношениях басня и песня делят между собой сферы эстетической компетенции примерно так же, как сатира и ода, комедия и трагедия, с той лишь разницей, что басня и песня связаны не с общественной, а с частной жизнью. Если в частной жизни любовь - это страсть духовная, а песня, в которой реализуется эта страсть, тяготеет к высоким жанрам своим нематериальным абстрактно-психологическим мирообразом, то басня целиком сосредоточена в мире низких бытовых материальных страстей: таких, как лицемерие, чванство, корыстолюбие, невежество и т.д. И это, конечно, включает басню в определенную цепочку литературной жанровой преемственности. Так же как в песне восторжествовал изгнанный из трагедии Сумарокова психологический конфликт, басня полновесно реализует не до конца воплотившийся в его комедии вещный бытовой мирообраз. Поэтому басенный мирообраз оказывается сближен с мирообразом русской сатиры. Сатирическое начало в басне Сумарокова проявлено двояко: и как эстетическая установка на пластическое бытописание, и как морально-этический пафос отрицания, обличения и назидания. Сам Сумароков называл свои басни «притчами», подчеркивая тем самым их дидактическое начало . Все своеобразие басни Сумарокова связано с категорией автора-повествователя: именно формы проявления авторской позиции обусловили особенности басенного сюжетосложения, стиля, комических приемов повествования. В этом смысле басня тоже может быть соотнесена с песней и противопоставлена ей. Если лирический субъект песни, носитель эмоции - это персонаж, отдельный от автора, обладающий собственным личным местоимением, то в басне авторский голос несравненно более конкретен: и личное местоимение, и интонация, и отношение к повествуемым событиям принадлежат рассказчику басни, образ которого для Сумарокова практически совпадает с личностью баснописца. Моменты открытого проявления авторского начала связаны, как правило, с зачином басни, мотивацией повествования: «Прибаску // Сложу // И сказку // Скажу» («Жуки и пчелы» - VII;49), или же с ее финалом, в качестве основного морального тезиса басенного сюжета: «Читатель! знаешь ли, к чему мои слова? // Каков Терновный куст, Сатира такова» («Терновный куст» - VII;91). Довольно часто эти традиционные включения авторского голоса совмещаются в кольце обращений-комментариев, обрамляющих басенный сюжет: «Единовластие прехвально, // А многовластие нахально. // Я это предложу // Во басенке, которую скажу» - «Не о невольниках я это говорю, // Но лишь о подданных во вольности царю» («Единовластие» - VII;283). Гораздо интереснее этих традиционных форм включения авторского голоса в повествование те случаи, когда проявление авторского начала служит формой непосредственного контакта автора и читателя: открыто обращаясь к читателю от своего имени или высказывая прямо свое мнение, автор вовлекает читателя в диалог, живо напоминающий диалогическое строение сатиры или комедии: Так, активность авторских речевых форм определяет интонационную структуру басни: авторский голос становится носителем смехового, иронического начала в басенном повествовании, отчасти предвещающего лукаво-иронические интонации басен «дедушки Крылова», в которых за маской мнимого простодушия и недалекости скрывается острая, язвительная насмешка. Подобные интонации, скрывающие за видимым утверждением сущностное отрицание, а за похвалой - обличение и насмешку, начинают звучать в русской басенной традиции именно в прямой авторской речи сумароковских басен: Эта лукавая интонация позволяет Сумарокову обходиться вообще без таких обязательных традиционных компонентов басни, как мораль и нравоучение. Иронический эффект, заключающийся в самой манере повествования, избавляет сюжет от необходимости пояснения, акцентируя самоценную смеховую природу жанра в интерпретации Сумарокова: Ситуативная ирония сюжета и интонационная ирония манеры авторского повествования дополняются в баснях Сумарокова многочисленными приемами речевого комизма, уже знакомыми нам по стилю его комедийных текстов. Так, в басне весьма продуктивен каламбур - любимая Сумароковым словесная игра на полисемии и созвучии. Но если в комедии был более продуктивен каламбур, основанный на полисемии слова, то более острый и просторечный стиль басни предпочитает каламбур на основе созвучия, рождающий дополнительный комический эффект из-за абсолютной несовместимости созвучных слов. Типичный пример подобной чисто комической игры созвучием представляет собой басня «Посол-осел», повествующая о глупом после, которого обозвали ослом в дипломатической депеше, пытаясь извинить его глупости: «Его простите, он дурак, Не будет со ослом у человека драк». Они на то: «И мы не скудны здесь ослами, Однако мы ослов не делаем послами» (VII;205). Очевидно, что в этих случаях комический эффект рождается от столкновения слов, близких по звучанию, но относящихся к разным стилевым сферам речи. В этом смысле, чисто стилистически, басни Сумарокова очень похожи на стихи Тредиаковского той безграничной свободой, с какой Сумароков совмещает в пределах одного стиха или синтаксической единицы просторечные вульгаризмы со словами высокого стиля: «Так брюхо гордое и горды мысли пали» («Коршун» - VII;330), «Ни сами рыцари, которые воюют, // Друг друга кои под бока // И в нос и в рыло суют» («Кулашный бой» - VII;244). Однако этот эффект, который у Тредиаковского возникал помимо авторских намерений, у Сумарокова приобретает смысл осознанного комического приема. Столкновение разностильных слов у него, как правило, подчеркнуто рифмой - сильной позицией слова в стихотворном тексте: Сталкивая в пределах одного стиха славянизм («престали») и вульгаризм («урод»), рифмуя «зла-козла», «отверзти-шерсти», и в других баснях: «небо - жеребо», «жуки - науки», «чины - ветчины», «хвала - вола» и т.д. Сумароков вполне сознательно пользуется комическим эффектом подобного стилевого разнобоя, особенно яркого на фоне вполне дифференцированных стилевой реформой Ломоносова высокого и низкого стилей литературного языка. Это ощутимое авторское намерение посмешить читателя и скомпрометировать порок чисто языковыми средствами также подчеркивает организующую весь жанр басни авторскую позицию. Наконец, активностью авторского начала в баснях Сумарокова обусловлено и своеобразие сюжетосложения. Один и тот же моральный тезис зачастую разворачивается не только в основном сюжете басни, но и в его побочных ответвлениях, которые по своему смыслу аналогичны основному сюжету и его моральному тезису. Такова, например, басня «Осел во Львовой коже», сюжет которой восходит к одноименной басне Лафонтена и направлен против ложного тщеславия. Основа басенного сюжета задана в первых стихах: Однако, прежде чем развернуть его в традиционной басенной звериной аллегории, Сумароков вводит дополнительную ситуацию, которая эту аллегорию сразу же раскрывает, переводя из иносказательного плана в реальный бытовой, и притом подчеркнутый в своей социальной принадлежности: Этот прием, который называется амплификация (умножение) не только придает басенному повествованию непринужденную свободу; он еще и вносит в интернациональные сюжеты достоверные подробности русского быта, придавая басням Сумарокова яркий отпечаток национального своеобразия и русифицируя отвлеченно-условные басенные иносказания. За счет амплификации сюжета в басню Сумарокова как один из основных элементов ее содержания входит множество бытовых зарисовок, совершенно очевидно воскрешающих в этом новом жанре сатирический бытовой мирообраз, причем часто это почти прямые реминисценции кантемировых бытописательных мотивов. Так, например, басня «Недостаток времени» явно написана по мотивам Сатиры II «Филарет и Евгений»: Именно в таких бытописательных сценках, наполняющих тексты басен Сумарокова, окончательно проявляется их сатирическая природа. Усваивая эстетические основания сатиры (бытовой мирообраз), басня под пером Сумарокова вбирает в себя и отрицательную этическую установку сатиры, превращаясь в обличение порока, а не только в его осмеяние. Это тоже признак национального своеобразия жанровой модели русской басни в том виде, в каком она впервые сложилась в творчестве Сумарокова: ведь сам по себе жанр басни отнюдь не является сатирическим. Более того - название басни в европейской традиции: «фабула» (лат.) и «аполог» (фр.) - подчеркивают ее повествовательную и дидактическую (утвердительную) природу. Делая басню сатирическим жанром, Сумароков, следовательно, совместил в ее жанровых рамках исконно свойственное басне утверждение моральной истины с отрицанием порока - и, значит, басня Сумарокова тоже стала сложным жанром, соединяющим в себе элементы противоположных жанровых структур. Это - проявление той же самой тенденции к жанровому синтезу, которую мы уже наблюдали в трагедиях, комедиях и песнях Сумарокова.

Сумароков сказал свое слово и в жанре комедии. Выставляя в смешном виде человеческие пороки, обличая их, комедия должна тем самым способствовать освобождению от них. Комедия должна быть отделена от трагедии, с одной стороны, и от фарсовых игрищ – с другой. Сумароков обращался тем не менее к практике нар. театра. Они невелики по объему (1-3 действия), написаны прозой, часто отсутствует фабульная основа (еще раз помолимся Санта Николаусу – как хорошо, что его больше не будетJ) , свойственен фарсовый комизм, действующие лица – подьячий, судья и др., подмеч. Сумароковым в русс. жизни. Стремясь подражать франц. комедии Мольера, Сумароков далек от комедий западного классицизма (5 действий, в стихах, композиционная строгость, законченность и т. п.). Подражание франц. комедии сказалось в заимствовании имен персонажей: Эраст, Изабелла и др.

Написал 12 ком., по идейной значимости и худ. ценности ниже траг. Первые ком. – 1750 г. – «Пустая ссора» и др. В 60-х гг. – «Опекун» и др. В 1772 г. – «Рогоносец по воображению» и др. Ком. служили средством полемики – памфлетный хар-р большинства из них. В отличие от тр. над ком. работал недолго. В первых ком. – каждое действ. лицо показывало публике свой порок, сцены были механически связаны. В небольшой ком. – множество действ. лиц (10-11). Их портретность давала возможность современникам узнать, кто в реальной действительности послужил прообразом. Реальные лица, бытовые подробности, отрицательные явления рус. жизни – придавало ком., несмотря на условность изображения, связь с реальной действительностью. Яркий, выразительный язык, часто окрашенный чертами живого говора – стремление к индивидуалиации речи персонажей. Ранние ком. направлены против врагов на лит. поприще. Образы носили условный хар-р и были далеки от типических обобщений.

Вторая группа ком. – ком. хар-ров, отличаются большей углубленностью и обусловленностью изображения основных персонажей. Все внимание сосредоточено на главном персонаже, др. действ. лица – для раскрытия черт хар-ра гл. героя, положит. персонажи, выступ. резонерами. Наиболее удачны образы отрицат. героев, в хар-рах кот. много сатир. и бытовых черт.

Одна из лучших ком. этого периода – «Опекун» (ком в 1 действ.), ком. о дворянине-ростовщике, жулике и ханже Чужехвате, обдирающего сирот, кот. попали под его опеку. «Подлинник» Чужехвата – родственник Сумарокова Бутурлин. Сумароков не показывает носителя одного порока, а рисует сложн. хар-р. Перед нами скупец, не знающ. ни совести, ни жалости, ханжа, невежда, развратник. Сумароков создает обобщенно-условный сатир. образ русс. порочного дворянина. Раскрытию хар-ра способствуют речевая хар-ка (речь насыщена пословицами и поговорками, в обращении к богу – церковнославянизмы) и быт. детали. Валерий – положит. герой-резонер, лишен жизненности. Изобразительные имена отрицат. персонажей (Чужехват) – нравоучительные цели, характерные для классицизма. Действ. лица: Чужехват (70 л) – дворянин, Сострата – двор. доч, Валерий – любовник Состраты, Ниса (17 л) – дворянка и служанка Чужехвата, Пасквин – слуга Чужехвата, Палемон – друг покойного отца Валерия, секретарь, солдаты. Действие происходит в Санкт-Петербурге. У Пасквина кто-то из своих украл крест с его именем. Сострата признается в краже. Пасквин – наст. имя Валериан, брат Валерия, что выясняется потом. Пасквин любит Нису, Чужехват хочет на ней женится. Чужехват препятствует браку Валерия и Состраты, т. к. он не следует ни прошлой, ни нынешней моде, умен, его сложно обмануть. Чужехват боится божьего суда, кается, хочет идти в Киев – искупать грехи. В итоге все злодеяния Чужехвата раскрываются (он раньше лицемерил, чтоб ему не мешали разживаться), его ведут на суд, имение его отходит Валериану (Пасквину), все женятся, разоблачается власть правителей, кот. ее не достойны. «Исчезни беззаконие, процветай добродетель!». Много рассуждений о душе. Главное: деньги – все решают. Чужехват – бездельник и слуги такие же.

Кон. 60-х – 70-е гг. – рост оппозиционных настроений по отношению к просвещенному абсолютизму в среде передового дворянства и разночинной интеллигенции. Ставится крестьянский вопрос, взаимоотношения помещиков и крестьян. Внимание к быту, окруж. чел-ка, стремление к более сложн. психолог. раскрытию хар-ров в определ. соц. условиях. Лучшая в комедийном тв-ве Сумарокова пьеса «Рогоносец по воображению» (3 действ.) появилась после фонвизинского «Бригадира» и предвосхитила появление «Недоросля» (общность ситуаций, хар-ров).

В центре внимания – быт провинциальных небогатых помещиков, Викула и Хавроньи. Ограниченность интересов, невежество, недалекость характеризуют их. Персонажи лишены односторонности. Высмеивая дикость, нелепость этих людей, кот. говорят только «о севе (нет не нашем Мегасеве, а жаль, было бы интересно))) , о жнитве, о умолоте, о курах», у кот. крестьяне по миру ходят (Хавронья всех крестьян работать заставляет, денежку на черный день откладывает), Сумароков показывает черты, вызыв. к ним сочувствие. Викул и Хавронья трогают своей привязанностью, они добры к своей воспитаннице, бедной девушке двор. рода Флоризе. Нелепость жизни Викулы и Хавроньи подчеркивается завязкой комедии. Викул приревновал Хавронью (60 л)к блистательному графу Кассандру, богатому соседу, кот. полюбилась Флориза. Исполнены комизма диалоги, в кот. Викул упрекает Хавронью в неверности, считая, что она наставила ему рога.

Речевая хар-ка персонажей помогает воссоздать облик и нравы провинциальных дворян.

Сочен, выразителен их язык. Это не сглаженная, правильная речь дворянских салонов, а грубый, красочный, пересыпанный пословицами и поговорками, сродни простонародному языку провинциального дворянства.

Действ. лица: Викул – дворянин, Хавронья – его жена, Флориза – бедная дворянка, Касандр – граф, Дворецкой, Ниса – служанка Хавроньи, Егерь графа Кассандра. Граф собирается приехать к ним на обед, Хавронья раздает указания, она знает Кассандра – в Москве в театре рядом сидели. Викула ревнует. Граф женится на Флоризе, Хавронья ему уступает Нису. Граф готов всем с ними делиться.

А. П. Сумароков

А. П. Сумароков. Драматические произведения. Л., "Искусство", 1990

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Чужехват, дворянин. Сострата, дворянская дочь. Валерий, любовник Состратин. Ниса, дворянка и служанка Чужехватова. Пасквин, слуга Чужехватов. Палемон, друг покойного отца Валериева. Секретарь. Солдаты.

Действие в Санктпетербурге.

ЯВЛЕНИЕ I

Пасквин (один).

Нет, ради всех сокровищ света не остануся я больше в этом поганом доме. Подлинно это правда, что каков поп, таков и приход. И может ли это быти, чтобы господин был бездельник, а слуги бы у него были добрые люди? Всего меня обокрали, а напоследок украли с меня и крест. Конечно, это кто-нибудь по обещанию подтяпал. Прости, Сострата! прости, моя возлюбленная Ниса! пришло вас покидать, хотя и не хочется. Здешние воры так хитры, что они и душу у человека украсть могут. Надобно отсюда выйти, доколе я жив, а после будет поздно, потому что у тела, в котором нет души, ноги более не ходят.

ЯВЛЕНИЕ II

Сострата, Ниса и Пасквин.

Сострата. Что ты здесь один поговариваешь? Пасквин. А поговариваю я то, что я во здешнем доме больше служить не намерен. Ниса. А для чего? Пасквин. А для того, что здешние люди, обокрав меня всего, украли нынешнею ночью с меня и крест. Сострата. Какой он был, и велик ли? Пасквин. Маленький и золотой. Сострата. Так я тебе дам золотой и большой. Пасквин. На нем же было вырезано мое имя и год и день моего рождения. Сострата. И я это велю вырезать, и Пасквиново имя. Пасквин. Это не прямое мое имя. Сострата. Как же? Пасквин. Прямое мне имя Валериян, потому что так на кресте у меня вырезано. Сострата. Слышишь ли, Ниса? Так это и очень походит на правду, а я этого не рассмотрела. Пасквин. Я сроду не лыгал, и что крест у меня украли, это правда, как и правда то, что я Валериян, а не Пасквин. А тебе где было это видети? Вить ты моего креста не видала. Сострата. Как же тебе имя-то переменили? Пасквин. Нрав переменити у человека трудно, а имя легко. Я знал людей, которых подьячими называли; после дали им имена регистраторов, после секретарями называти стали, а потом судьями. Имена им даваны новые, а нравы у них осталися прежние. А что я и Валериян и Пасквин, так это может быть ради того, что я двойнишник. Да пускай я от отца и не имею два имени и дано мне другое имя после, однако я тот же, и нрав у меня тот же, и, имев у матери в брюхе себе я собеседника, без беседы и поныне быть не могу, по присловице: каков в колыбельку, таков и в могилку; или лучше так о себе я скажу: каков вышел я из брюха, таков пойду я и во гроб, только лишь без товарища. Нрав очень редко переменяется. Слуги здешнего дому воры были, воры ныне, воры и впредь будут. Сострата. Слышишь ли, Ниса? Он и Валериян, и двойнишник. Пасквин. Да у него же и крест украли. Сострата. Я тебе уже сказала, что я тебе вместо украденного креста другой дам. Пасквин. От того креста зависело все мое благополучие, а от этого оно зависеть не будет. Ниса. Как это? Пасквин. Мне сказал хиромантик то, что я по тому кресту счастлив быть могу. Сострата (Нисе). Вот и это правдою пахнет. (Пасквину.). Только это не хиромантик был. Пасквин. Конечно хиромантик. Почему это знати другому? А ежели вы этому не верите, так я вам его укажу и это засвидетельствую им самим; а я его иногда и во здешнем видаю доме. Он у батюшки твоего бывает и он то меня ему во услужение и препоручил, подговорив меня у хозяина, у которого я в доме вырос. Сострата (Нисе). Я думаю, что все это дело сегодня же развяжется. Пасквин. Трудно развязаться. Воры здешнего дому очень хитры, и таковы же хитры в этом, как их господин. У других сыщут они и чужое все, а у них ничего не сыщешь и своего собственного. Это они у ябедников переняли. А я во здешнем доме жить больше не хочу. Сострата. Я прошу тебя, чтобы ты еще здесь побыл. Ниса. И я тебя прошу. Пасквин. Да ежели бы я ведал то, что будешь ты за Валерием, а ты за мною, так бы я на это согласился. Сострата. Погоди только. Ниса. Только погоди. Пасквин. Как ни годи, только тебе не бывать за мною, а тебе за Валерием. Сострата. Погоди только. Ниса. Только погоди. Пасквин (Сострите). Дай же мне во уверение поцеловать ручку.

Сострата дает ему руку.

ЯВЛЕНИЕ III

Сострата и Ниса.

Сострата. Вот, Ниса, не выходит ли чаяние мое истиною? Ниса. Да пожалуй, растолкуй мне это все подробно. Сострата. Выслушай. Этот бездельник, у которого мы ныне имеем несчастие жити в доме, как был помоложе, казался добрым человеком и хитростию своею все свои плутни преобращал в добродетель и вкрался в сердца многих. Притворство у несовершенно проникающих людей и у тех, которые о всем по своим сердцам рассуждают, более нагой добродетели имеет успеха; потому что добродетель редко хитростию укрепляется, хотя нагая добродетель от того часто и вредна бывает и следственно тогда и она несколько, а иногда и гораздо порочна. Батюшка мой по смерти поручил меня этому злодею, а я при всем моем достатке претерпеваю ныне нужду. Твой батюшка был хотя и скудной человек, однако дворянин; а ты поручена по смерти от него этому плуту ныне служанкою в доме. Таким же образом, как мы поручены ему Валерий и брат его. Валерий отдан был, по счастию, на воспитание приятелю отца своего, человеку разумному и богатому, после которого получил он и наследство, а о Валериане слух носится, что он украден. Намнясь как были мы в день Валериева рождения у него, так он рассказывал то, что он двойнишник, и что вырезано на кресте у него, когда он родился, в доказательство, сколько ему лет, и что такая верная записка старым женщинам, которые молодятся и кокетствуют, убавляя себе бесстыдным образом лет по десятку, закрывая морщины белилами и румянами, конечно не была б угодна, и что такой же крест надет и на брата его, который с ним родился. А я ныне нечаянно увидела у Пасквина едакой крест и нарочно отрезала его у него ночью, отчасти подумав, не брат ли уже он его, потому что от Чужехвата всякого бездельства надеяться можно; а теперь это дело уже не на издевку походит. И хотя я и не посмотрела, что на его кресте вырезано, не важным еще почет это дело, да только малое сумнение имев. Однако сказал уже Пасквин то, что на кресте его вырезано; и ежели этот не ему крест надлежит, так конечно он получил его от того, кому он от Валериана достался, будучи маленький; а от этого о смерти Валериановой великое подается сумнение. Надобно это дело поразведать. Я об этом поговорю с Валерием, а между тем посмотрю, то ли вырезано на кресте, что и у Валерия, тот ли год и число, и не понаслышке ли о Валерияне Пасквин это наговорил. Ниса. Что же бы за прибыль была в этом нашему Чужехвату, чтобы брата Валериева не было? Сострата. Та прибыль ему, чтобы, потеряв его, овладеть его наследством. А в завещании написано, что ежели кто из братьев у них умрет, так наследник он по них за воспитание и труды. Ниса. Для чего же к этому выбрал он одного Валерияна? Сострата. Валерия видно оставил он ради того, что очень бы уже подозрительно было обоих потерять младенцев колыбельных, а из дву их пал, видно, жребий на меньшого. Ниса. К изрядному попалися мы душеприказчику!

ЯВЛЕНИЕ IV

Те же и Чужехват.

Чужехват. Мерзкие, негодные, плюгавые, скаредные! Долго ли мне вас учить? Я думаю, что мне от вас до гробовой доски покою не будет! Сострата. Что такое сделалося? Чужехват. У Пасквина крест украли, а он жалуется да из дому вон хочет. Сострата. Кража-та, сударь, обыкновенное здесь ремесло, и кажется, можно уже вам привыкнуть к этому здешних людей бездельству и поменьше гневаться. Чужехват. Не о том дело, что они крадут; пускай бы крали, не касаяся господскому и не у своих, так бы в доме помаленьку прибавлялось; а у своего украсти, так это из кармана в карман перекладывать да шум делать, а мне беспокойство. Пускай бы крали, кто без греха и кто бабе не внук. А хотя бы по слабости что и у своих товарищей тихонько взять, да надобно концы хоронити, чтобы и не подумали, что свой взял. Тому-то я их учу, да дурака хотя век учи, так не научишь. А об этом говорю ли я, чтобы не крали. Вить они не на каторге; для чего у них волю отнимать? Кража не великая вина, потому что она страсть общая слабости человеческой. Мошна дело первое на свете: пуста мошна, пуста и голова. Давать ради Христа спасительнее, нежели просить ради Христа. Честь да честь! Какая честь, коли нечего есть? До чести ли тогда, когда брюхо пусто? Пуста мошна, пусто и брюхо. Сострата. Изрядное нравоучение! Чужехват. Конечно изрядное. Так лучше по твоему поступать нравоучению? Намнясь видел я, как честной-то по-вашему и бесчестной, а по-моему, разумный и безумный принималися. Бесчестной-ат, по-вашему, приехал, так ему стул, да еще в хорошеньком доме: "Все ли в добром здоровьи? Какова твоя хозяюшка? Детки? Что так запал: ни к нам не жалуешь, ни к себе не зовешь?" А все ведают то, что он чужим и неправедным разжился. А честного-то человека детки пришли милостины просить, которых отец ездил до Китайчетова царства и был во Камчатном государстве и об этом государстве написал повесть. Однако сказку-то его читают, а детки-то его ходят по миру; а у дочек-то его крашенинные бостроки, да и те в заплатах. Даром то, что отец их во Камчатном был государстве, и для того-то, что они в крашенинном таскаются платье, называют их крашенинкиными. Сострата. А ежели бы это дошло до двора, так может быти, чтоб таких людей дети по миру таскаться и перестали. Чужехват. А когда у кого что свое есть, так ему нет нужды, знает ли о нем двор, или нет. Щей горшок да сам большой; а горшок-ат равно варит, хотя купленный, хотя краденый. (Оборотись к Нисе.) Так-то, Нисанька! Да что ты задумалась? Ниса. Я о тебе, сударь, думаю. Чужехват. Что такое? Ниса. Я, сударь, не смею этого выговорить. Чужехват. Говори, нет ничего; брань на вороту не виснет. Ниса. Мне думается, что ты разбойник и что тебе быть повешену. Чужехват. Туда и дорога. А что пожито сладко, так то мое, по пословице: что взято, то свято. А эта присловица законная и в приказах наблюдалася ненарушимо, разве ныне по новому уложеныо отставится. Ниса. А душа-то куда, во ад? Чужехват. На что заранее мучить себя; и тогда спастися можно, когда петлю накидывати станут. Да в том я полно и винен ли, что плутую? Потому что без воли Божией ничего не делается, и не спадет со главы человеческой волос без воли Божией; так я плутую по воле божией, по пословице: что ежели бы не Бог, так бы кто мне помог. Сострата. Бог плутам не помогает и дал человеку волю избирати доброе и худое, за одно обещая воздаяние, а за другое грозя наказанием. А кто противу совести своей святой не повинуется истине, так тот суетно уповает на милость божескую. Чужехват. Святая истина! Что это у тебя за святая? Ее и во святцах нет, так мы ей не молимся. А покаяние все грехи очищает. Покаюся часа за два до смерти, да в те же войду в царство небесное ворота, в которые и вы; а что пожито послаще и жито, как хотелося, так то в барышах. Сострата. Что вам это сделалося, что вы так бесстыдны стали под старость? Уж и я знаю, что вы не таковы были; а прежде сего все вас почитали добрым человеком, как я слышала. Ради чего вы прежде притворялися и старалися добрым казаться человеком? Чужехват. Слыхала ли ты повесть о некоем попе римском? Сострата. Нет, сударь. Чужехват. Ты, Нисанька, слыхала ли? Ниса. Я, сударь, едаких повестей не слушаю. Чужехват. Будешь же ты в раю. Ниса. А для чего же не быть? Разве мое спасенье от того зависит? Чужехват. Как же не от того; вить Бог грешника без попа простить не может, а вить и ты не без греха-то таки. Ты же девушка молоденькая, так хотя не делом, ин мыслию согрешишь: един Бог без греха, а мы все грешники. Ниса. Все грешники, сударь, да не все бездельники. Чужехват. Все бездельники, от них же первый есмь аз. Ниса. Конечно ради того, чтобы тебе это слово чистосердечнее выговаривать. Чужехват. Так-таки, Нисанька. А повести о попах читай; они грехи прощают. Сострата. Они прощают именем Божиим, а не своим; а они только свидетели. Чужехват. Так вот, Нисанька, не все ли мы бездельники? И сам Бог нам без свидетелей не верит. Ниса. Я, сударь, богословию не училась. Чужехват. Однако священников-то не презирай. Ниса. Я и так их не презираю. Сострата. Из чего вы это заключаете? К духовным добрый человек должен имети почтение, потому что они научают нас добродетели и собою примеры показывают. А презренны из них только те, которые этого недостойны имени. Чужехват. Что ты это говоришь? Духовные презренны? Сострата. Да, сударь, и не только духовные, и государи те презренны, которые этого титла недостойны. Одни заключают нам пути ко временному благополучию, а другие к вечному. Одни за малейшие слабости людей казнят, а другие проклинают и, разными образами отъемля свободу, отягощают естество человеческое. А это мое толкование ни правосудным государям, ни добронравным духовным не может быти противно. Чужехват. Вот коли бы я тебя не велел учить, так бы ты едакой наглости не имела и едакого бы вздору не молола. Не о том дело: слыхала ли ты о попе-то римском? Сострата. Я вам уже сказывала, что не слыхала. Чужехват. В римском царстве у соборной церкви был поп, здоровый человек, а ходил завсегда скорчася, чтобы смиреннее казался и чтобы за такое смирение сделали его поскорее ключарем, потому что это место там доходно, а молодых людей туда не избирают, не ведаю, ради чего. А как его только выбрали, так он тотчас и разогнулся и стал так бодр, как ты, говоря причетникам церковным, которые его спрашивали, что ему вдруг за причина дала здоровье: я ради того ходил нагнувшися, что искал тогда ключа к церкви; а теперь на что мне корчиться и в землю смотреть; ключ этот я уже сыскал. Сострата. Это рассказывают о Сиксте Пятом. Чужехват. В том нет нужды, о пятом или о десятом. Сострата. Да к чему вы эту историю привязываете? Чужехват. К тому-то, что я ради того лицемерил прежде, чтобы мне верили и не мешали разживаться. А теперь я уже доволен, так на что мне честное имя?

ЯВЛЕНИЕ V

Те же и Пасквин.

Пасквин. Валерий пришел, сударыня, к тебе. Чужехват. Напрасно он суетится; не видать его ей мужем, как ушей своих. Сострата. Я хотя в зеркале увижу их. (Отходит.) Чужехват. А ты, Нисанька, куда? Ниса. Куда люди, туда и я. Чужехват. Нет, останься; я с тобою о некоторой поговорю нужде.

ЯВЛЕНИЕ VI

Чужехват и Ниса.

Ниса. Что это, сударь, за нужда? Чужехват. Ты знаешь, Нисанька, с каким я тебя возрастил попечением? Ниса. Да, сударь, я в вашем выросла доме. Да к чему это предисловие? Чужехват. А к тому-то оно, что я хочу жениться; а это счастие сделаю тебе и учиню тебя участницею моего имения и моего сердца. Ниса. Едакой женитьбе и куры смеяться станут; мне семнадцать лет, а вам семьдесят. Чужехват. Да я так бодр, как лучше быть нельзя, и молодого детину заткну за пояс. Ниса. Ты, сударь, бел как лунь: изволь посмотреться в зеркало. Чужехват. То-то и хорошо: без пудры белоголов. А ежели тебе надобен муж черноголовый или русый, так можно купить парик. Ниса. А французов, которые снаружи убирают головы, навезено много. Чужехват. Много за грехи наши. А таких не вывозят, которые бы нам головы внутри убирали. Ниса. Ныне, сударь, во всем только об одной поверхности стараются, а о важности мало думают; так вот отчего у нас пустоголовых людей много. Чужехват. А у меня не только голова, да и мошна не пуста, даром-то что она снаружи не нарядна и только из посконной холстины. Снаружи она убрана не по-французски, да в ней хорошо по присловице, что не красна изба углами, красна пирогами. А этот пирог начинен не кашею, да золотом и серебром, а медные деньги мне не по мысли. Пускай ясно видят безумцы, что медные деньги не то что золотые и серебряные, и платя при размене по три процента, верят тому, что и медные деньги такие ж, как золотые и серебряные, и что по положенной цене всякие деньги равны, из какого бы металла они и какой бы величины ни были. Ниса. Однако я за тебя, сударь, не пойду, хотя бы ты был богатее турецкого султана. Чужехват. Хотя ты ко мне теперь и холодна, однако когда о моих червончиках поболее подумаешь, конечно поразгорячишься.

ЯВЛЕНИЕ VII

Ниса (одна).

Достойны те люди почтения, которых сердца к любви деньги разгорячают, и благородны те чувствия, которые на сребролюбии основаны.

ЯВЛЕНИЕ VIII

Сострата (одна).

Валерий ко мне идет, оставь меня, Ниса. (Ниса отходит.) О любовь, любовь! Ничего нет на свете приятнее тебя, когда ты согласна со желаниями сердец наших, и ничего нет мучительнее, когда ты их желанию сопротивляешься.

ЯВЛЕНИЕ IX

Сострата и Валерий.

Сострата. Я тебя, Валерий, целые три дня не видала. Валерий. Мне те три дня тремя показалися неделями. Сострата. Я уверена, что ты меня столько же любишь, как и я тебя, и измеряю твою любовь к себе собственным моим сердцем. Валерий. Счастлив тот любовник, которого любовь равномерна с любовью его любовницы. Сострата. И несчастлива та любовница, к которой любовь скоро простывает и вечно угасает. А еще несчастнее та, которая за искреннюю свою любовь обманута притворною своего любовника любовью, после мнимого почтения в действительное своему обманщику ввергается презрение и тщетно жалуется на заслуженное неосторожностию своею несчастие и праведное наказание. Валерий. Ты истинное мое к себе почтение видишь и о верности моей не сумневаешься. Так на что едакие речи? Сострата. На то они, чтобы я, напоминая таких скаредных обманщиков, которые приятнейшую и благороднейшую страсть портят и в варварскую превращают утеху, еще больше чувствовала то веселье, которое от тебя я имею и в котором я на высочайшую степень моего благополучия скоро взойти уповаю, сии приятнейшие минуты себе ежеминутно воображая. Валерий. О любовные минуты! дражайшие минуты! Вы и от самых строгих философов суетою мира назваться не можете. Я люблю тебя, Сострата, я люблю тебя всем сердцем моим, всем моим помышлением, всем моим чувствием: ты очам моим всего прекраснее в природе, ты душе моей всего милее на свете, разум мой тобою наполнен, очи мои привязаны к очам твоим, кровь моя тобою распалена, чувствие восхищенно, мысли тобою плененны; ты день и ночь в уме моем, ты из памяти моей не выходишь никогда: засыпаю, помышляю о тебе; пробужаюся, ты первая встречаешься мысли моей; ты присутственна и в сонных моих мечтаниях. Приятное и ежеминутное о тебе напоминание все места тобою наполняет и мне и тропки не украшает, по которым я ступаю; кажется мне, что они играют под ногами моими и сочувствуют тому веселию, которое мое сердце ощущает. Когда я представлю нетерпеливно мною ожидаемые будущие тобою радости, тогда я в восторге своем предчувствую утешение, кажущееся выше участия человеческого. Сострата. Все это я, Валерий, взаимно ощущаю, и только от того иногда трепещет дух во мне, чтобы это мое благоденствие твердо и неколебимо пребывало и чтобы скорее пришло к увенчанию нашего пламени, а пришед бы, никогда не изменилося.

ЯВЛЕНИЕ X

Чужехват, Валерий и Сострата.

Чужехват. С роду моего я себе не представлял этого, чтобы женщина могла сопротивляться любви такого человека, у которого много денег, и это мне совсем неестественно кажется. Деньги всего преимущественнее в мире, и потому-то, что человек их иметь может, и создан он по образу и по подобию Божию. Естество две имеет души: солнце и деньги. Солнце сотворил Бог, а деньги сотворил человек, и потому-то он уподобляется создателю подсолнечный, для того что во всей подсолнечной ничего нет полезнее солнца и денег. Сострата. Что это, сударь, такое? Чужехват. Надобно скорее послать за лекарем; Нисаньке надо кровь пустить. Сострата. Да она совсем здорова: я ее теперь видела. Чужехват. Даром-то, что ты ее теперь видела, однако она в жестокой горячке и бредит, и в уме совсем повредилася. Сострата. Из чего вы это заключаете? Чужехват. Из того, что я хочу на ней жениться, а она за меня нейдет. Валерий (особливо). Кровь-то пустить надобно ему, а не ей. Сострата. Это, сударь, удивительно, что она за вас нейдет. Чужехват. Чудно и непонятно. Валерий. Это мне чудно и непонятно, что она за вас не выходит. Однако и то мне чудно ж и непонятно, ради чего вы за меня Состраты выдать не хотите. Сострата. И предпочитаете ему многих безумцев, которых вы мне в женихи избираете. Чужехват. Коли вы меня это сказать принуждаете, так я вам это на прямые выговорю денежки. Те, которых я избираю, люди или совершенно староманериые, или совершенно новоманерные, а ты, друг мой, ни то ни се, ни мясо ни рыба и не следуешь никакой моде, ни прародительской, ни нынешней. Валерий. Я следую, сударь, только чистосердечию, здравому рассудку, простоте природы и благопристойности вкуса; а эта мода никогда не переменяется, хотя и не всеми, да только одними теми последуема, которые достойны имени человеческого. Чужехват. Однако кафтан-ат на тебе не по простоте природы сделан, волосы-то у тебя не по простоте природы, а о манжетах-то природа и не думывала. Валерий. Я, сударь, и в этом не скоропостижен, а в таких мелочах на что от людей отставать; выдумывать моды -- мелочь, отставать от моды -- такая ж мелочь. На что платье выдумывать, когда такая выдумка ни малейшей славы не приносит? А отставать от моды разве ради того, чтобы дураки имели причину пересмехать и досаждать. Сострата. Не моды, сударь, у вас в уме, да для того вы меня хотите выдать за какого-нибудь дурака, чтобы вам можно было моего мужа обмануть и удержать мое имение, мне после моего отца принадлежащее. Чужехват. Да меня и ты, государь мой, не перетягаешь, и не впрямь-то я так стар, что не могу ни жениться, ни кнута вытерпеть. Валерий. Пойдем, сударыня, во твои комнаты. Пускай он об этом другому говорит, а не мне; а я этого слышать не могу. Чужехват. А, а! Едакой молодец! Еще не дошло до того, а он уж испугался; а я хотя и старик, однако ударов пятьдесят еще вытерплю.

ЯВЛЕНИЕ XI

Чужехват (один).

Кнута я не боюсь, да боюся я вечной муки, а мне ее, как видно, не миновать. О великий Боже! Хорошо бы жить было на свете, ежели бы тебя в нем не было; не давали бы мы ни в чем никому по сокровенным делам отчета, А ныне от тебя никаким образом не можно укрыться. На что такая в законе строгость: не бери чужого. Вить я и овладев чужим, чужого из твоего мира не вынесу, так не все ли равно, что он в того хозяина или в другого в сундуках: Господня земля и все ее исполнение. (Становится на колени.) Великий Боже! Не вниди в суд со рабом твоим! Каюся пред тобою от всего моего сердца и от искренности души моей. Отпусти мне мое согрешение, но не взыскивай от меня, чтобы я то, что я себе присвоил беззаконно, отдал назад, ибо сие выше человечества. Вем, Господи, яко плут и бездушник есмь, и не имею ни к тебе, ни ко ближнему ни малейшей любви. Однако, уповая на твое человеколюбие, вопию к тебе: помяни мя, Господи, во царствии твоем. Спаси мя, боже, аще хощу или не хощу! Аще бо от дел спасеши, несть се благодать и дар, но долг паче. Аще бо праведника спасеши, ничто же велие, а аще чистого помилуеши, ничто же дивно: достойны бо суть милости твоей, но на мне плуте удиви милость твою!

ЯВЛЕНИЕ XII

Чужехват и Пасквин.

Пасквин. Конечно, сударь, скоро преставление света будет. Чужехват. Почему? Пасквин. А потому, что вы каетесь. Чужехват. Как не каяться, Пасквинушка, вить вечная-то мука не шутка. Пасквин. А когда она не шутка, так и шутить ею не надобно. Чужехват. Когда бы бог милосерд был, так бы никакой муки не надобно было. Пасквин. Послушай-ка, сударь: ежели бы был такой милосердный пастух, у которого бы собаки всякий грызли день овец, а он бы своих собак только гладил, так овцы его сказали ль бы, что этот пастух человек милосердный? Чужехват. Ты все дела к наказанию пригибаешь. Пасквин. Негодные дела сами к наказанию пригибаются. Что бы ты сделал, ежели бы я сто рублев украл? Чужехват. У кого? Пасквин. У кого ни есть, это все равно. Чужехват. Коли бы ты украл у меня, так бы я тебя отдал на виселицу; а ежели бы не у меня, так бы я тебе и слова не сказал; какое мне до других людей дело. А я не Бога граблю, так на что ему в чужие мешаться дела? Есть ли тут хотя малое правосудие? Пасквин. Видно, сударь, то, что вы изрядно покаялись. Чужехват. И положил еще на себя эпитимию. Пасквин. Какую? Чужехват. Чтобы понедельничать. Пасквин. Милостивый государь! Позвольте мне на эту минуту сделаться рифмотворцем. Чужехват. Да ты этому не учился. Пасквин. На Руси такая мода, что те около этой науки и трутся, которые мало грамоте знают. Чужехват. Ну, какая у тебя рифма? Пасквин. Нежели понедельничать, лучше не бездельничать. Чужехват. Ты меня побраниваешь? Пасквин. Милостивый государь, стихотворцы говорят не то, что хотят, да то, что им велит рифма. Чужехват. Дурацкая это наука, когда она заставляет говорить то, что велит рифма, а не то, что должно. А сверх этой моей эпитимии хочется мне в Киеве побывать. О Киеве, Киеве, Святый граде Киеве! Помилуй мя, недостойного раба твоего. От самого Петербурга пойду пешком туда, Пасквин. Пасквин. Богу все это равно, пришел ли кто на молитву или приехал. Чужехват. Однако идти-то потруднее. Пасквин. А ежели ты туда поползешь, так то еще и того труднее. Чужехват. Да отселе до Киева-то не доползешь и в три года. Пасквин. Да зачем тебе туда? Чужехват. Я человек самой грешной, и беззакония превзыдоша главу мою; так я, не уповая больше на милосердие божие, хотя и каюся, угодников божиих попрошу, чтобы они за меня слово замолвили. Пасквин. Поверь, милостивый государь, тому, что ни один угодник божий за тебя не вступится, ради того, что они недобрых людей, следуя примеру божию, не любят. Чужехват. Я их умилостивлю: сожгу воску пуда три. Пасквин. Поколь не очистится твое сердце, так ты не умилостивишь ничем бога, хотя ты сожжешь триста ульев воску с медом и со пчелами. Чужехват. Ты это бредишь, как басурман, а я проповедаю, как сын церкви. Пасквин. Зачем вам, сударь, на старости ехать в Киев? Останьтеся здесь да молитеся: тот же бог и здесь, который в Киеве. Чужехват. Там место освященное, а не такое, какое здесь; да здешнему городу еще и немецкое имя. Скажи мне, Пасквин, ради чего этот город называется по-немецки? Пасквин. Этого я, право, не знаю. Чужехват. Так то ста, Пасквин, идти в Киев хотя и трудновато. Жаль ног, а души еще и больше. Пасквин. Виновата душа, а наказаны будут ноги.

ЯВЛЕНИЕ XIII

Пасквин (один).

Несчастливы у того человека ноги, у которого душа дурна. Вот так-то несчастлив тот поп, у которого жена хороша: попадья изменит, а с попа скуфья долой; а из этого видно, что скуфья гораздо почтеннее ордена: рогоносцы скуфей не носят, а ордены носят.

ЯВЛЕНИЕ XIV

Пасквин и Ниса.

Ниса. Я не знаю, как у Валерия с Чужехватом дело окончится. Теперь они оба у Состраты и выслали меня, хотят поговорить наедине. Однако как видно по началу их речей, так они не согласятся ради того, что Чужехвату Сострате отдать ее имения и в мысли не приходит, а она своего, ей принадлежащего, уступить ему не намерена. Пасквин. А тебя за меня выдать он и не удерживая твоего имения не захочет, когда влюбился в тебя он сам. Я доволен тем, Нисанька, что ты презираешь его богатство, да не доволен тем я, что ты меня презираешь. Ниса. Я дворянская дочь; так выйти мне за тебя нельзя, покаместь ты не будешь дворянин. Пасквин. Да я дворянином и в век не буду. Дворянство дается за особливые отечеству услуги. Ниса. На что отечеству услуги? Поди в подьячие да добейся до регистраторского чину, так и будешь дворянин. Пасквин. А они разве дворяне? Ниса. Как же не дворяне; им даются шпаги и офицерские чины. Пасквин. Так поэтому и дворянские камердинеры имеют чины регистраторские; и они шпаги носят? Ниса. Конечно. А потому, я думаю, что и они имеют офицерское и дворянское достоинство. Пасквин. Да кто их в офицеры-то и во дворяне жалует? Ниса. Те, которые жалуют им шпаги. Кто шпагу дать может, тот может пожаловать и в офицеры, и во дворяне. Пасквин. Да есть ли какой на это указ? Ниса. Конечно есть. Как бы кто смел без указу шпаги давать или дозволяти их носить? Пасквин. Так я лучше пойду в камердинеры, нежели в подьячие: лучше вдруг получити чин, нежели еще дослуживаться. А я скорее научуся подвивать волосы, нежели писать, потому что волосоподвивательная наука у нас во совершенстве и учителей сыскать можно довольно. А хорошо писать научиться трудновато, потому что такие учители гораздо редки; а я ни об одном не слыхивал. А не научившися хорошо писать, без благодетелей регистраторского чина не получишь. Ниса. Ежели бы только таких людей в регистраторы посвящали, которые хорошо писать умеют, так бы не было на Руси ни одного регистратора. Ни один регистратор писать не умеет: я об этом от Валерия слышала, а он почитается человеком весьма знающим. А в камердинеры-то тебя хотя и возьмут, однако шпаги ты не получишь, ради того, что ты нашего закона, а по нашему закону носить господскому служителю шпагу -- грех тяжкий и смертный. Так только одни камердинеры иноверцы шпаги в России носят. Пасквин. Так видно, что мне шпаги не нашивать и тебе за мною не бывать, когда русским волосоподвивателям шпаг носить не дозволяется. А в приказные служители я не пойду, хотя бы я и мог добиться шпаги. Лучше имети благородное сердце, нежели благородное железо, подобно, как лучше имети превосходительный ум, нежели превосходительный чин, хотя люди и не по умам, да по чинам почитаются. Ниса. Я и сама-то благородство ненавижу, которое в одном состоит имени, да что делать? Выйти дворянской дочери не за дворянина нельзя, будет она презираема. Однако как скоро твой сыщется крест, так ты дворянство получишь, я тебя уверяю: а это я не без причины говорю. Пасквин. Кресту моему не сыскиваться. Ниса. Да как его с тебя стащили? Разве ты пьян был и так заспался? Пасквин. Я никогда не пьянствую, ведая то, что пьяница -- человек самый негодный и почти в число добрых людей не полагается. Ниса. Отчего же на тебя такой крепкий нашел сон? Пасквин. Оттого, что я во всю не спал ночь и заснул уже почти на свету. Так не спав целую ночь, заснув, конечно крепко спать будешь. Ниса. Разве ты книгу читал? Пасквин. Будто во здешнем городе книги читать можно? Ниса. А для чего не можно? Пасквин. Ради того, что здесь целый день от утра до ночи пьяницы дерут горло и ревут по улицам, как медведи в лесу, несмотря на то, что здесь престольный город и что этого кроме Москвы и Петербурга ни в одном российском городе не терпят, да и здесь, и в Москве лет двадцать тому назад не важивалося. А другая причина, отчего слуху, а следовательно, и душе целый день нет покою, что многие хозяева в корабельное ударилися мастерство и разрубливают мерзлые барки, хотя их и пилить можно, избавляя чувство соседнего слуха от незаслуженного наказания. Ниса. Ну а ночью-то какое беспокойство; вить и те школы, в которых чернь обучается пьянствовать, по ночам запираются; а и дров также по ночам не рубят? Пасквин. А по ночам во всем городе, и на улицах, и на дворах лают собаки, хотя и этого лет двадцать тому назад не много было. А у нашего соседа на дворе прикован басист, который без отдыха увеселяет нежный его слух и слух его соседей, неохотников до его музыки, мучит. Этот-то басист в эту ночь паче всех ночей меня тревожил. А потом настал колокольный звон. Ниса. Колокольный звон Божией славе служит. Пасквин. А я думал то, что он человеческому служит беспокойству и увеселению звонарей. Этого я истинно не знал до этого времени. Вот то-то, Нисанька; век жить, век учиться. Ну а когда это ко славе божией, так можно бы днем только звонить, а ночью-то ради чего звонят? Ежели для того, чтобы бог во все часы прославляем был, так бы во все часы и звонить надлежало. А ночь, я думаю, на то от бога уставлена, чтобы человеку иметь отдохновение: так воля божия определила к отдохновению тишину, а не стук. Ниса. Этого я, право, и не знаю. Об этом и спрошу у своего отца духовного, а он и по-латыни знает. Пасквин. Да разве на колокольнях-то звонят по-латыни?

ЯВЛЕНИЕ XV

Валерий, Сострата, Ниса и Пасквин.

Валерий. Открылося твое участие: ты брат Валериев, ты брат мой. Возвещаю тебе твою породу, возвещаю тебе твою радость и сорадуюся с тобою. Пасквин. Не сон ли я вижу! Что это такое? Растолкуй мне. Сострата. Все это растолкуется тебе сегодня, а крест твой сняла с тебя я: у Валерия такой же крест; это, что ты двойнишник -- истина. И не один нас твой крест о том уверяет. Развязалося все твое дело, почему ты Валериан и брат Валериев, а не Пасквин и не холоп. Пасквин. Да что такое сделалося? Ниса. Видно, что все то сделалося, чего я с крайним ожидала желанием, и что все то разрешилося, что союзу сердец наших препятствовало. Пасквин. Я вижу, что восхожу на самый верх моего благополучия; благородство сердца моего со благородным сопрягается именем. Валерий, почитаемый мною паче всех тех дворян, которых я в жизни моей видел и от которого я, никакой не зная науки, ежедневно изощрял разум мой и очищал мое сердце, брат мой. Прекрасная Сострата будет моя невестка. А ты, дорогая Ниса, обладай мною вечно, ежели я обладания твоего достоин. О Ниса! Ниса! Ты мне милее света очей моих, не променяю тебя я на все сокровища земные и на все счастие человеческое. Ниса. Новое твое состояние умножает мою надежду, а любви моей к тебе уже ничто умножить не может. Сострата свидетельница тайных моих о тебе воздыханий, темные ночи свидетельницы тяжких моих о тебе стенаний, а постеля моя, свидетельница горьких о тебе слез моих, неоднократно ими орошаема. Окончеваются, Сострата, окончеваются все те препятствия, которые терзали сердце мое. Валерий. Я спешу теперь, Сострата. Ты им расскажи, что делается.

ЯВЛЕНИЕ XVI

Сострата, Ниса и Пасквин.

Сострата. Палемон, друг покойного отца Валериева, пишет то, что дело в коллегии юстиции разобрано по его доношению, которым он доказал ясно, как Чужехват, вынув из колыбели Валериева двойнишного брата, отдали чужим людям нека-кою старухою; которая также допрашивана, как и те, которые младенца приняли и знали о нем, чей он сын. И как они, пришед в убожество, приемыша своего из дому маленького отдали другим, которые его не приемышем, да только из одного человеколюбия возрастили и, возрастив, отпустили его на собственное пропитание и которые также допра-шиваны, как и та кормилица, которая его кормила. И что положено объявить о том Валериану и Чужехвату для пременения их состояния: первому для обретения, а другому для потеряния благородного имени. Пасквин. О приятные часы! Ниса. О радостные минуты! Сострата. О преблаженный день! День общего нашего благополучия! День возмездия беззаконию и добродетели! Оставайтеся одни, я не хочу вам мешать предощущати будущее ваше веселие.

ЯВЛЕНИЕ XVII

Ниса и Пасквин.

Ниса. Я тебе, Валериян, даю мою руку, а с сею рукою даю тебе и сердце мое. Говорю, что тебе до смерти верна буду, и не клянуся. Бездельника и клятва к добродетели не пригвождает, а доброго человека к ней и едино слово пригвождает: этот не раздражает и человечества, а тот и божество раздражает; этот и человека ко утверждению доброго своего намерения в поруки не призывает, ведая, что ему и без порук верят, а та мерзкая гадина и ко прикрытию своего обмана с небеси всемогущего бога в поруки призывати дерзает. Пасквин. И я, следуя примеру твоему, не клянуся тебе, Ниса, однако и без клятвы верность мою к тебе сохраню до гроба. Нет ничего более Бога на небеси и более правосудия на земли. А злодеи ничем не поражают толико добродетели, как именем Божиим и видом правосудия, хотя все законы, и Божеские и человеческие, против единых бездельников уставлены. О человеки, человеки! Какое вы в добродетели пред скотами имеете преимущество? Я лучше буду жити с лютыми зверями в темных и непроходных лесах, нежели с лютыми человеками в великолепнейших чертогах. А с тобою, любезная моя Ниса, готов я жить на всяком месте: везде мне рай, где ты со мною. Ниса. Мне и хижина та, где ты со мною будешь, царским домом казаться станет.

ЯВЛЕНИЕ XVIII

Чужехват, Ниса и Пасквин.

Чужехват. Что, Нисанька, одумалася ли ты? Ниса. В чем, сударь! Чужехват. А в том-то, сударыня, чтобы тебе выйти за меня замуж. Ниса. Я, сударь, вам это уже сказала, что я за вас нейду. Чужехват. Так ты червонцев-то себе не воображала: какой у них вид, какое сияние и какая в них притягательная сила? Ниса. Нет, сударь. Чужехват. Ни империялов? Ниса. Я, сударь, и в бедности моей этой подлости не имею, чтобы мне утешаться воображением денег. Чужехват. О великий и всемогущий Боже! Как ты слышишь такие душепагубные речи и терпишь такое беззаконие? Удивляюся твоему долготерпению. Пасквин. И я, сударь, удивляюся, что бог ей такое великое терпит беззаконие. Ниса. Я, сударь, не икона и чудесами не прославлена, и золота и серебра вашего мне не надобно. А кажется мне, что хотя и хорошо, кто от усердия святые и по справедливости нами почитаемые иконы золотом и серебром украшает, а особливо те, которые показывают Божией премудрости знамения сотворшего премудростию своею небо и землю, однако еще лучше пригвоздить сердце свое к Богу, нежели кусок золота или серебра к иконе его. Чужехват. Серебро-то и золото, Нисанька, к иконе приложить можно, хотя и не то на уме, а сердца-то к Богу, когда не то в мысли, не приложишь. А я, за келью между нами молвить, к Богу-то никакого усердия не имею и в этом вам, как добрый человек и православный христианин, чистосердечно признаваюсь. А тебя, рублевичек мой, червончик мой, империальчик мой, возьму я за себя и силою; лучше отнять волю у человека и спасти его, нежели оставить ему ее на его погибель. А молодым людям воли давать никогда не надобно, потому что они не знают еще, что им полезно и что вредно. Ниса. Нет, сударь, силою вы на мне жениться не можете. Пасквин. Этого, сударь, не водится. Чужехват. А тебе, дружок, до этого дела нет. Я уже давно приметил то, что ты за нею волочишься, так ступай со двора долой: ступай, ступай, и чтобы духа твоего здесь не было. Вон, вон из двора, вон, негодный.

ЯВЛЕНИЕ XIX

Чужехват, Валерий, Палемон, Ниса и Пасквин.

Пасквин. Вот, Ниса, это тот хиромантик, который мне предсказывал то, что я по кресту счастлив буду, и который мне приятие службы во здешнем доме препоручил, а меня гонят вон за то только, что ты старика любить не хочешь. Без слуг бы были старики, ежели бы они людей своих из домов выгоняли за то, что их молодые не любят женщины. Валерий. Это не хиромантик, да друг нашего с тобою, Валериан, отца, возвращающий мне моего брата, а тебе твою породу. Чужехват. Что ты такое бредишь? Еще страшный суд не пришел, и воскресения мертвых нет: а младенец этот, о котором ты мелешь, тому уже двадцать два года, как умер. А ежели бы он воскрес, так бы он воскрес так, как он умер,-- двухлетним младенцем, а не едаким пестом: вить люди на том свете не выростают. Палемон. Тебе страшный суд, а ему воскресение мертвых уже пришли. Чужехват. Помнишь ли ты, что Христос воскрес в день недельный; так и наше из мертвых воскресение в такой же день будет, а сегодня пятница. Конечно, ты нажрался мяса, когда ты позабыл то, что сегодня пятница. Палемон. Какой сегодня день, в этом нужды нет. Чужехват. А ежели я сплутовал, так ты, то ведая, для чего так долго медлил и молчал? И коли я плут, так и ты такой же плут. Палемон. Я в то же время объявлял об этом графу Откупщикову. Однако ты помнишь это, что ты, сведав о том, отнес к господину графу из Валериановых денег десять тысяч; так сказано мне было под рукою, что ежели я хоть намекну о том когда, так места я себе и в Камчатке не сыщу. Чужехват. Так бы ты бил челом на него. Палемон. Великий бы я получил успех, ежели бы ему же и на него же бить челом начал. Ныне его нет на свете, и правосудие возобновилося, так я это дело в действо и произвел. Чужехват. Хвали сон, когда сбудется. Палемон. Этот сон уже сбылся. Чужехват. Чем ты это дело доказать можешь? Палемон. Многим. А первое доказательство вот: войди сюда, старушка.

ЯВЛЕНИЕ XX

Те же и Старуха.

Палемон. Знаешь ли ты этого человека? Старуха. Я худо, родимый, вижу; мне уж в исходе осьмой десяток. (Надевает очки и смотрит на Чужехвата.). Ах, цесной господин, как ты поседел... Вить бы я тебя не узнала, хоша бы ты мне в глаза наплевал, когда б я тебя не во твоем увидела доме. Чужехват. Я тебя, старуха, от роду не видывал, и кто ты такова, я не ведаю. Старуха. А помнишь ли ты, господин добрый, как ты мне детище-то отдал? Чужехват. Ты выжила из ума, старуха. Этого никогда не бывало. Старуха. И! родимый! Как не бывало. Еще об этом детище после сказывала мне молодка, будто она его грудью кормила и будто он господский сын. И подлинно походил он на господского сына, как наливное был яблоцко. Она об этом и тому, кому я его отдала, сказывала; да полно, откудова взяться господскому сыну? А своего сынка ты бы не отдал; и змея своих черев не поядает, и чтобы это господский сын был, мы этому не поверили, хоша она в том доме, куды я младенца-то отнесла, и все о нем подноготно рассказывала. Чужехват. Рехнулась ты, старуха. Старуха. Я худо слышу, боярин. Чужехват (кричит ей). С ума ты спятила. Старуха. Отец мой, мне вить не два века жить, так надо смерть помнить, и говорю я самую сущую истинную правду. А вить и вы, бояря, так же как и мы, умираете, так и вам надо смерть помнить. Валерий. Довольно, старушка, поди с Богом.

ЯВЛЕНИЕ XXI

Те же, кроме Старухи.

Чужехват. Вы все трое плуты, и всех вас должно перевешать. Валерий. Нет, сударь, плут-ат ты, а не мы, и повесить-то должно тебя, а не нас. Добрых людей не вешают нигде, а воров, разбойников и грабителей по всем законам, и божеским и человеческим, во всех просвещенных и человеколюбивых народах вешают. А ежели бы это инако было, так бы не было добрым людям довольныя безопасности на свете. И чем меньше беззаконники погибают от правосудия, тем больше погибают невинные от беззаконников.

ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ

Чужехват, Валерий, Валериан, С ос трат а, Н и-са, Палемон, Секретарь и два солдата.

Секретарь. По решению Государственной Коллегии Правосудия, по утверждению Правительствующего Сената и по Высочайшему повелению учреждено ваше имение описать и то, которое вам собственно принадлежит, отдать Валериану, учинив расчет по опекунству, также и те деньги, которые вами подарены покойному графу Откупщикову, взыскати с его наследников со всеми по указам интересами, а вас отселе взяти под караул ради учинения надлежащия вам по законам казни, для отмщения истине и для отвращения страхом от нетерпимого в честном и благоденственном обществе злодеяния. Чужехват. Да это дело еще не совсем окончено. Секретарь. Совсем окончено. Чужехват. Я ни однажды не пытан, а надлежало меня трижды пытать, и ежели бы я трех пыток не вытерпел, тогда бы должно было обвинить меня. Секретарь. Изволь идти. Чужехват. Мороз меня по коже подирает. Пришло преставление света. Гибну! Гибну! Горю! Тону! Помогите! Умираю! Ввергаюся во ад! Мучуся! Стражду, стражду! Секретарь (солдатам). Возьмите его. Чужехват. Будьте вы, злодеи мои, прокляты и в сем веце и в будущем.

Секретарь отходит, и Чужехвата выводят.

Валерий. Исчезни, беззаконие, и процветай, добродетель! А ты, любовь, дражайшая утеха в жизни человеческой, вкоренившаяся в сердца наши и увеселяющая нас прекрасными своими цветами, дай нам вкусити сладкие плоды свои!

Конец комедии

Примечания

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Архивохранилища

ГПБ -- Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (Ленинград) ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. Рукописный отдел (Ленинград)

Печатные источники

Берков -- Берков П. Н. История русской комедии XVIII века. Л., 1977 Избр. -- Сумароков А. П. Избранные произведения [Вступ. статья, подготовка текста и примеч. П. Н. Беркова]. Л., 1957 (Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.) Известия -- Известия Отделения русского языка и словесности Академии Наук. Т. XII, кн. 2. Спб., 1907 Письма -- Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980 ПСВС -- Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе покойного действительного статского советника, ордена Святой Анны кавалера и Лейпцигского ученого собрания члена Александра Петровича Сумарокова. Ч. I-Х. М., 1781--1782 Сборник -- Сборник материалов для истории Императорской Академии наук в XVIII веке. [Издал А. А. Куник]. Спб., 1865, ч. II Семенников -- Семенников В. П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II. Спб., 1914 Синопсис -- Гизель Иннокентий. Синопсис, или Краткое описание о начале словенского народа, о первых киевских князех, и о житии святого, благоверного и великого князя Владимира... 4-е изд. Спб., 1746 Предлагаемый вниманию читателя сборник драматических сочинений А. П. Сумарокова включает в себя тринадцать пьес. Отобранные для настоящего издания пять трагедий, семь комедий и одна драма далеко не исчерпывают всего, что было создано Сумароковым для сцены. Публикуемые произведения призваны дать представление о его драматургическом наследии в контексте формирования репертуара русского классического театра XVIII в. и показать эволюцию истолкования Сумароковым драматургических жанров на разных этапах творческого пути. Главными критериями отбора служили идейно-художественное своеобразие пьес и их типичность для сумароковской драматургической системы в целом. Многие пьесы Сумарокова появлялись в печати еще до постановки на сцене или вскоре после этого. Причем драматург постоянно стремился к совершенствованию текста пьес, приближал их к требованиям времени и вкусам зрителей. В 1768 г. он подверг коренной переработке почти все созданные им с 1747 г. драматические произведения и тогда же напечатал большинство из них в исправленном виде. Эта вторая редакция ранних пьес стала канонической, и в таком виде они были помещены Н. И. Новиковым в соответствующих (3-6) томах подготовленного им после смерти писателя "Полного собрания всех сочинений в стихах и прозе покойного действительного статского советника, ордена Святой Анны кавалера и Лейпцигского ученого собрания члена Александра Петровича Сумарокова" (ч. I-X. М., 1781-1782). Второе издание (М., 1787) повторяло первое. Н. И. Новиков печатал тексты пьес по рукописям, полученным им от родственников драматурга, а также по последним прижизненным изданиям сочинений Сумарокова. Поэтому новиковское "Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе..." А. П. Сумарокова остается на сегодняшний день наиболее авторитетным и доступным источником текстов произведений драматурга. При подготовке настоящего сборника мы также основывались на этом издании. В частности, тексты всех публикуемых комедий Сумарокова, его драмы "Пустынник", а также двух трагедий ("Синав и Трувор" и "Артистона") взяты нами из соответствующих томов названного издания. В советское время драматические сочинения Сумарокова переиздавались крайне редко. Отдельные пьесы, зачастую преподносимые в сокращенном виде, входили в вузовские "хрестоматии по русской литературе XVIII века". По существу, первой научной публикацией указанного периода стал подготовленный П. Н. Берковым однотомник: Сумароков А. П. Избранные произведения. Л., 1957 (Библиотека поэта. Большая серия), включающий три трагедии: "Хорев", "Семира" и "Димитрий Самозванец". В сборнике "Русская комедия и комическая опера XVIII века" (Л., 1950) П. Н. Берковым опубликована первая редакция комедии "Пустая ссора" ("Ссора у мужа с женой"). Наконец, в недавно выпущенный издательством "Современник" сборник "Русская драматургия XVIII века" (М., 1986), подготовленный Г. Н. Моисеевой и Г. А. Андреевой, вошла трагедия А. П. Сумарокова "Димитрий Самозванец". Этим и исчерпывается число современных изданий драматических сочинений Сумарокова. Предлагаемая книга даст возможность широкому читателю более глубоко и полно ознакомиться с драматургическим наследием Сумарокова и русским театральным репертуаром XVIII в. Особое значение при публикации текстов XVIII в. имеет приведение их в соответствие с существующими ныне нормами правописания. Система орфографии и пунктуации во времена Сумарокова достаточно сильно отличалась от современных требований. Это касалось самых различных аспектов морфологической парадигматики: правописания падежных окончаний существительных, прилагательных, причастий, указательных, притяжательных и личных местоимений, окончаний наречий и глаголов с возвратной частицей -ся (например: венцем -- вместо венцом, плеча -- плечи; драгия -- драгие, здешнява -- здешнего, которова -- которого, ково -- кого; похвальняй -- похвальней, скоряе -- скорее; женитца -- жениться и т. д.). По-иному писались и звукосочетания в приставках, суффиксах и корнях отдельных слов (например: збираю -- вместо сбираю, безпокойство -- беспокойство, зговор -- сговор, женидьба -- женитьба, грусно -- грустно, щастие -- счастие, лутче -- лучше, солдацкий -- солдатский, серце -- сердце, позно -- поздно, юпка -- юбка и т. д.). Написание союзных частиц не, ни, ли, со в сочетании с значащим словом тоже имело свою специфику. Нормой письменного языка XVIII в. считалось раздельное написание частиц с местоимениями и глаголами (например: ни чево -- вместо ничего, есть ли -- если, со всем -- совсем, не лъзя -- нельзя, ни как -- никак и т. д.). В большинстве подобных случаев написание слов приводилось в соответствие с современными нормами орфографии. Правда, иногда представлялось целесообразным сохранение устаревших форм орфографии. На этот момент в свое время уже указывал П. Н. Берков в отмеченном выше издании "Избранные произведения" А. П. Сумарокова, касаясь воспроизведения текста трагедий. Специфика стихового строя трагедий диктовала порой необходимость сохранения отживших орфоэпических форм в правописании. Это касалось тех случаев, когда осовременивание орфографии могло привести к нарушению стихового ритма или сказаться на рифмующихся окончаниях стихов. Вот образцы сохранения подобной стилистически оправданной архаики правописания: "И бедственный сей боль скорбящия крови..."; или: "Идешь против тоя, которую ты любишь..."; или: "Прервется тишины народныя граница...", а также примеры рифмовых пар: хощу -- обращу, зляй -- удаляй, любови -- крови, умягчу -- возврачу и т. д. Иногда осовременивание старых норм орфографии может привести к искаженному пониманию заключенной в фразе мысли автора, как это мы видим, например, в следующем стихе из трагедии "Хорев": "Отверзи мне врата любезныя темницы", где прилагательное относится к последнему слову, хотя в произношении может быть воспринято как относящееся к слову "врата". И таких примеров встречается в пьесах достаточное количество. Вообще, при публикации текстов трагедий мы руководствовались текстологическими принципами, принятыми в указанном издании избранных сочинений А. П. Сумарокова, осуществленном П. Н. Берковым в 1957 г. Несколько иные принципы были приняты при публикации текстов комедий Сумарокова. Специфика этого жанра обусловливала установку на максимальное сохранение просторечной стихии языка комических персонажей. Только такой подход позволяет донести до современного читателя колорит речевого повседневного общения людей той эпохи. Это относится, в частности, к передаче отдельных форм окончаний существительных, прилагательных, деепричастий, отражавших старые нормы речевой практики, вроде: два дни, взятков, рублев, речьми, святый, выняв, едакой, пришед и т. п.; или к сохранению специфического звучания отдельных слов, как оно было принято в разговорном языке XVIII в., например: поимянно, сумнительно, супротивленье, бесстудный, генваря, испужаться, ийти, хощете, обымут и т. п. Мы старались также полностью сохранить просторечную огласовку иноязычных слов, воспринятых в XVIII в. русским языком, а также диалектизмы, вроде: клевикорты, интермеция, отлепортовать, енарал, провиянт; нынече, трожды, сабе, табе, почал, сюды, вить и т. п. Слова, значение которых может быть непонятно современному читателю, выведены в состав прилагаемого в конце "Словаря устаревших и иноязычных слов и выражений". С известными трудностями приходится сталкиваться и при освещении сценической судьбы сумароковских пьес. Несомненно, трагедии и комедии Сумарокова игрались во второй половине XVIII в. достаточно широко, входя в репертуар большинства русских трупп этого времени. Но сведения о деятельности даже придворного театра, не говоря уже о спектаклях крепостных театров и вольных русских трупп, носят в целом отрывочный характер. Поэтому сохранившиеся данные о постановках сумароковских пьес не гарантируют полноты знания о сценической жизни той или иной пьесы. Мы старались максимально использовать все доступные современному театроведению источники таких сведений. При подготовке издания, в частности при работе над комментариями, учитывались разыскания в данной области других исследователей: П. Н. Беркова, В. Н. Всеволодского-Гернгросса, Б. А. Асеева, Т. М. Ельницкой, Г. З. Мордисона, на что даются соответствующие ссылки в тексте примечаний.

Впервые -- Опекун. Комедия Александра Сумарокова. Спб., 1765. По предположению П. Н. Беркова, при публикации комедии Сумароков внес в первоначальный текст некоторые поправки (см.: Берков, с. 88-89). Вошла в ПСВС (ч. V, с. 1-54; 2-е изд. М., 1787, с. 1-48). Сведений о постановках комедии не сохранилось. П. Н. Берков связывает это с имевшимися в тексте пьесы выпадами против екатерининской политики (см.: Берков, с. 88-89). С. 366. ...не важным еще почет это дело... -- не важным еще почтя это дело. С. 367. ...которых отец ездил до Китайчетова царства и был во Камчатном государстве и об этом государстве написал повесть. -- Имеется в виду С. П. Крашенинников (1711-1755), русский географ, исследователь Камчатки, написавший книгу "Описание земли Камчатки", вышедшей из печати после смерти автора в 1756 г. С. 368. ...что взято, то свято. А это присловица законная и в приказах наблюдалася ненарушимо, разве ныне по Новому уложенью отставится. -- По мнению П. Н. Беркова, фраза является позднейшей вставкой в текст комедии (см.: Берков, с. 89), так как содержит намек на созыв Комиссии по составлению проекта Нового уложения 1767 г. Ее и во святцах нет -- святцы -- месяцеслов, хронологический, помесячный список христианских святых с указанием дней, к которым приурочено их поминовенье. С. 369. ...и не только духовные, и государи те презренны, которые этого титла недостойны. -- П. Н. Берков усматривает в этой реплике служанки Состраты скрытый выпад драматурга против политики Екатерины II (см.: Берков, с. 88-89). В римском царстве у соборной церкви был поп... -- Чужехват пересказывает исторический анекдот о римском папе Сиксте V. Сведения эти Сумароков почерпнул, по-видимому, из "Письмовника" Н. Н. Курганова (Спб., 1765), где эта история помещена в разделе "Повести замысловатые". С. 371. ...из посконной холстины. -- То есть из грубого домотканого холста. С. 378. Поди в подьячие, да добейся до регистраторского чину, так и будешь дворянин. -- См. примеч. к с. 350.

Словарь устаревших и иноязычных слов и выражений

Действие происходит в конце VI - начале VII в., в то время, когда на Руси правит Кий, и власть его прочна и неоспорима.

Шестнадцать лет назад Кий сверг с престола Завлоха, киевского князя, чтобы воцариться на его месте. В том сражении были убиты сыновья Завлоха, а сам побеждённый князь вынужден был поспешно убежать с оставшимся воинством в степи. Его супруга, услышав, что победоносный Кий уже в городских воротах, а она, потерявшая детей, осуждена на разлуку с любимым мужем, поцеловала на прощанье свою годовалую дочь Оснельду и покончила с собой. Малютку Оснельду Кий взял в плен.

Хотя подросшая девушка не помнит ни отца, ни матери, она не забывает о своём происхождении и ненавидит Кия - убийцу своего рода. Однако младший брат Кия Хорев вызывает у Оснельды другие чувства. Благородный молодой человек, в меру сил своих старавшийся облегчить бремя томящейся в неволе девушки, нравится ей.

Однажды Оснельдина мамка Асграда приносит княжне счастливую весть: Завлох, подойдя со своим войском к стенам Киева, требует дочь, и Кий, не желая кровопролития, соглашается отпустить Оснельду... Асграда удивлена, видя, что девушка не рада. В ответ Оснельда открывает мамке свою любовь к Хореву. Хотя ей хочется соединиться с отцом, в то же время она понимает, что день встречи с Завлохом будет днём расставания с возлюбленным. Разрываясь между дочерним долгом и любовью, она уже не знает, веселиться ей или грустить о том, что близок миг расставания с этим городом, который для неё - «печалей и утех собрание и смесь...».

В таком состоянии духа застаёт её Хорев. Он приходит попрощаться с Оснельдой и, в очередной раз изъявив ей свою любовь, умоляет хотя бы в последний день ответить, нашло ли его чувство отклик в её душе. Девушка признаётся в ответном чувстве, но тут же просит Хорева забыть её - ведь Оснельда должна навсегда покинуть Киев. Юноша упрашивает её остаться и стать его женой, однако та помнит о своём дочернем долге: как может она выйти замуж за брата Кия? Хорев возражает: «А если твой отец позволит нам сие?..». Окрылённые этой надеждой, влюблённые решают послать Завлоху письмо и испросить разрешения на брак, который опять восславит род Завлоха и миром окончит давнюю рознь.

К несчастью, Сталверх, первый Киев боярин, подслушав окончание разговора между влюблёнными, ошибочно заключает, что Хорев при содействии Завлоха хочет сам занять престол в Киеве, и предупреждает об этом Кия. Кий не может поверить, что его брат, его наследник, которого он любит как сына, способен на измену. Чтобы испытать верность Хорева, он вызывает брата и приказывает тому собрать воинов и идти против Завлоха. Хорев возражает: зачем сражаться и проливать кровь, если можно кончить дело миром, просто отдав Оснельду отцу? Но если таково веление брата, он, Хорев, без рассуждений пойдёт на битву и вернётся с головой Завлоха. Кий успокаивается: Хорев не изменник.

Услышав глас труб, сзывающих полки на брань, Оснельда понимает, что отцу её не отдадут. Проливая слёзы, девушка посылает Астраду умолять Кия о милосердии. Но Кий не внемлет её мольбам. А Хорев уже собирает воинство... Рушатся все надежды. Поэтому неудивительно, что, когда Хорев приходит к Оснельде, она обрушивает на него поток упрёков. Юноша оправдывается: уклониться от приказа значит навлечь на себя бесчестие, а снести это Хорев не может - лучше смерть. Княжна умоляет любимого хотя бы пощадить её отца и пролить в сражении как можно меньше крови. Но оба ещё надеются, что от Завлоха придёт известие, сулящее конец раздору.

Увы! В своём письме Завлох запрещает дочери любить Хорева. Оснельда решает покончить с собой, но Астрада в последнюю минуту успевает отнять кинжал у своей воспитанницы.

Начинается осада города. Хорев возглавляет войско и творит чудеса храбрости. Однако Сталверх не отказывается от своих подозрений. Он рассказывает Кию, что, по его сведениям, один из бывших Завлоховых подданных был освобождён из плена Велькаром, наперсником Хорева, и отправлен в стан врага, после чего возвращён обратно. Кий требует, чтобы ему представили свидетелей, и боярин приводит стража темниц, который говорит, что пленника от него увели якобы к государю, и стража городских ворот, свидетельствующего, что пропустил к Завлоху пленника будто бы с письмом от Кия. А так как Кий ещё сомневается, Сталверх вызывает самого невольника. Кий обещает ему свободу, если он скажет правду, и пленник признаётся, что Велькар привёл его к Оснельде, которая просила отнести отцу грамоту; он исполнил это и принёс ответ Завлоха, а что было в тех письмах, он не знает. Невольника освобождают.

Последние сомнения Кия рассеяны. Разгневанный, он восклицает: «Да не низвергнусь в ад Хоревовым рабом», решив убить себя прежде, чем это сделает брат, но до того погубив виновницу всех бед Оснельду.

Представленная пред очи Кия, Оснельда не хочет оправдываться и просить милости - она готова принять казнь. Княжна только горячо убеждает государя, что Хорев невиновен, и, чтобы доказать это, открывает Кию, какую переписку она в действительности вела со своим отцом. Кий говорит, что поверит ей, если она представит ему письмо Завлоха, но Оснельда не может это сделать - ведь она разорвала грамоту. Тогда Кий, давя в себе жалость, которую он против воли испытывает к девушке, приказывает Сталверху отнести ей кубок с ядом.

Однако вскоре прибывший Велькар приносит весть о победе над врагом и отдаёт Кию меч Завлоха, взятого Хорёвом в плен. Получив такое неопровержимое доказательство верности брата, царь немедленно велит одному из воинов бежать к Оснельде и освободить её, он теперь согласен даже на свадьбу девушки с Хорёвом. Но, к несчастью, приказ опаздывает: княжна уже мертва.

Тем временем Хорев великодушно предлагает побеждённому Завлоху забыть прошлое и заключить союз, и тот, тронутый благородством врага, соглашается стать его другом и отдать за него дочь. Услышав это, Кий ещё больше ужасается собственной ошибке. Тут же приходит известие, что Сталверх, поняв, как страшно он оклеветал невинную девушку, покончил с собой, кинувшись в Днепр. В отчаянии Кий публично признаётся в содеянном им убийстве и умоляет брата подвергнуть его справедливой каре.

Но у Хорева нет мысли убить брата или лишить его престола - ведь ни этим, ни слезами всё равно не вернёшь навек потерянной возлюбленной. Юноша просит Кия вернуть свободу Завлоху и отпустить его с войском из города, а Завлоха - взять с собой тело Оснельды, достойно похоронить и написать над гробом: «Девица, коей прах в сём месте почивает, /И в аде со своим Хорёвом пребывает, / Которого она любила в жизни сей, - / Хорев, ея лишась, последовал за ней!»

С этими словами Хорев закалывает себя кинжалом.

В этом отношении комедийная форма, которую Сумароков придал своим литературным памфлетам, является вполне факультативной: с тем же успехом Сумароков мог достигнуть своих посторонних целей в публицистике, сатире или пародии. Но вот причина полемики – крайне резкий отзыв Тредиаковского о трагедии «Хорев» – с самого начала пародически спроецировала сумароковскую комедию на эстетику и поэтику трагедийного жанра.

Начиная с комедии «Тресотиниус», в которой дана карикатура на литературную личность Тредиаковского – критика трагедии «Хорев», трагедия составляет постоянный литературный фон комедии Сумарокова. В «Чудовищах», например, пародируется один из выпадов Тредиаковского против словоупотребления Сумарокова:

Русскую-то трагедию видел ли ты?

Критициондиус

Видел за грехи мои. ‹…› Кию подали стул, бог знает, на что, будто как бы он в таком был состоянии, что уж и стоять не мог. ‹…› Стул назван седалищем, будто стулом назвать было нельзя (V;263).

Здесь имеется в виду следующий критический пассаж Тредиаковского: «Кий просит, пришед в крайнее негодование, чтоб ему подано было седалище ‹…›. Знает Автор, что сие слово есть славенское, и употреблено в псалмах за стул: но не знает, что славенороссийский язык ‹…› соединил ныне с сим словом гнусную идею, а именно то, что в писании названо у нас афедроном. Следовательно, что Кий просит, чтоб ему подано было, то пускай сам Кий, как трагическая персона, введенная от Автора, обоняет» .

Своеобразной рифмой этому обмену любезностями по поводу трагедии «Хорев» в поздней комедиографии Сумарокова становится самопародия на эту же трагедию, вложенная в уста главного комического персонажа, помещицы Хавроньи в комедии «Рогоносец по воображению» (1772):

Хавронья

‹…› потом вышел какой-то, а к нему какую-то на цепи привели женщину ‹…› ему подали золоченый кубок, ‹…› этот кубок отослал он к ней, и все было хорошо; потом какой-то еще пришел, поговорили немного, и что-то на него нашло; как он, батька, закричит, шапка с него полетела, а он и почал метаться, как угорелая кошка, да выняв нож, как прыснул себя, так я и обмерла (VI;9).

Так на все комедийное творчество Сумарокова, от шаржа на критика «Хорева» в «Тресотиниусе» и до самопародии в «Рогоносце по воображению» пала тень его первой трагедии. Одна из знаменитейших реплик Кия в трагедии «Хорев», четко формулирующая политическую природу конфликта русской трагедии: «Во всей подсолнечной гремит монарша страсть, // И превращается в тиранство строга власть» (Ш;47) порождает невероятную продуктивность словосочетания «во всей подсолнечной» в устах комедийных персонажей, которые пользуются этим высоким стилевым штампом в подчеркнуто бытовом, смеховом контексте. Вот только один пример из комедии «Опекун»: «Чужехват. Во всей подсолнечной нет ничего полезнее солнца и денег» (V;23). С другой стороны, способность пародии не просто повторять уже сказанное, но и предсказывать то, чему еще только предстоит прозвучать, порождает в финалах комедий Сумарокова мотив адских терзаний грешных душ, которому предстоит отлиться в столь же знаменитой реплике трагедии «Димитрий Самозванец»: «Ступай во ад, душа, и буди вечно пленна!» (IV;26). Прежде чем обрести свое чеканное стиховое воплощение в трагедии, эта финальная реплика неоднократно прозвучит в комедийных финалах, например, в той же комедии «Опекун»: «Ниса. А душа-то куда? во ад?»; «Чужехват. Умираю! Ввергаюся во ад!» (V; 13,48).

Постоянная пародийная соотнесенность трагедийных и комедийных текстов Сумарокова, помимо того, что рождает дополнительный смеховой эффект действия комедии, имеет важные жанрообразующие следствия. Наряду с этой пародийной двуплановостью комедийного текста одним из ведущих приемов достижения чисто языкового комизма становится у Сумарокова каламбур: контекст, в котором слово выступает сразу в двух значениях – прямом и переносном, предметном и метафорическом:

«Тресотиниус»:

Я ‹…› твердо тревожное тверду одноножному предпочитаю. У этого, ежели нога подломится, так его и брось: а у того, хотя и две ноги переломятся, так еще и третья останется.

Бобембиус.

Мое твердо о трех ногах, и для того стоит твердо, эрго оно твердо; а твое твердо не твердое, эрго оно не твердо (V;305-306).

Этот пародийно-комический спор о графике буквы «т», в котором сталкиваются ее славянское название «твердо» и прямое, материальное значение этого слова, спор, имеющий в виду латинский («t» – «твердо одноножное») и славянский («т» – «твердо треножное») способы ее написания и метящий в грамматические штудии Тредиаковского, открывает подлинный парад каламбуров в комедиях Сумарокова. Практически без игры словом не обходится ни одна его комедия. Вот лишь несколько примеров:

«Опекун»

Чужехват. А честного-то человека детки пришли милостины просить, которых отец ездил до Китайчетого царства и был во Камчатском государстве ‹…›, а у дочек-то его крашенинные бостроки, ‹…› и для того-то называют их крашенинкины-ми (V;12) .

«Рогоносец по воображению»

Граф. Какие рога? Их у меня и в голове нет. В и к у л. Да у меня они на голове (VI;40).

Таким образом, каламбурное слово изначально раздваивает весь словесный план комедии на предметный и переносный смыслы одного и того же слова, вещи, понятия. Эти смыслы встречаются в одном слове, а каждый предмет и понятие могут быть интерпретированы в двух смыслах – вещном и идеальном. С каламбурной природой слова связана и атрибутивно-пространственная организация комедийного мирообраза. Среда, в которой происходит действие комедии, полностью тождественна среде трагедии, нематериальной и условной. Сцена в комедии – это тоже условное место, приблизительно обозначенное как чей-то дом, без всякой вещной детализации. Зато на уровне комедийного слова действие комедии существенно обытовляется за счет разрастания массива слов со значением вещи в речевых характеристиках персонажей, причем слова эти тяготеют к трем уже знакомым нам семантическим центрам сатирического мирообраза: мотивы еды, одежды и денег оживают как основные сюжеты диалогов.

Колебания комедийного слова на грани предметного и переносного значений вызывают двоение комедийного мирообраза на следующем уровне – принципиально важном уровне понятия, которое, так же как и в трагедии, является в комедии Сумарокова конфликтообразующей категорией. Весь комедийный конфликт, так же, как и конфликт трагедии, строится не столько на столкновении характеров, сколько на столкновении понятий. Пожалуй, наиболее выразительным примером является невероятная продуктивность понятия чести, которое генетически является трагедийным, в комедиях Сумарокова. Честью и бесчестьем озабочены решительно все персонажи комедии: это слово не сходит с их уст в обычных фразеологизмах: честное слово, честное имя, честно клянусь, честь имею, а также становится предметом обсуждения, формируя нравственную позицию порока (ложная честь) и добродетели (истинная честь) в конфликте. При этом понятие чести тоже является каламбуром в комедиях Сумарокова, поскольку ложная интерпретация этого понятия имеет отчетливый вещно-предметный, а истинная – духовно-идеальный характер в тех контекстах, которые создаются вокруг слова «честь».