Мадам петухова из 12 стульев. Рецензии на книгу «Двенадцать стульев». История создания романа

Литературная сенсация или необоснованная конспирология? Едва появившись, книга Ирины Амлински (И.Амлински, «12 стульев от Михаила Булгакова», Берлин) и даже только цитаты из нее вызвали... потоки оскорблений. Так некоторая часть читательской публики реагирует на шок.

Тут интересно, что многие из этих читателей числились и числятся по ведомству давних и бескомпромиссных «борцов с режимом», но когда им представили еще одно доказательство истинной низости этого режима, они яростно воспротивились: «вот этого уже точно не может быть!» Но почему так уж «не может быть»?

В самом деле, если в СССР был дан тотальный бой частной собственности, то почему должна была существовать частная (авторская) собственность на литературные произведения? Разве не логично предположить, что власть оставляла за собой право лучше знать, кто будет лучшим автором тому или иному произведению?

Читая доводы и выводы Ирины Амлински, я чувствовала, как пелена воинственного неприятия сменяется саркастическим любопытством, потом гнетущими сомнениями, а потом и «нежеланной» (используем такой термин) убежденностью в какой-то ее правоте. Впрочем, много лет раньше мне довелось услышать в каком-то интервью: «Не знаю, в каких отношениях были Булгаков и Ильф с Петровым, но я часто путаюсь, где описан тот или иной эпизод - в «Мастере и Маргарите» или в «Двенадцати стульях». Одна эпоха, одни учреждения, по которым ходят и Бендер, и Бегемот, один, в общем-то, и язык».

На темы поразительного, необъяснимого сходства, объясняя его разными причинами, писали Майя Каганская, Зэев Бар-Селла, Александр Левин, Лидия Яновская, Михаил Одесский, Давид Фельдман, Абир Риттерсгофф и другие.

Вот хотя бы отрывок из исследования “Двенадцать стульев из Зойкиной квартиры» Александра Левина
«Людей много, а мыслей мало. Так считает, и совершенно справедливо, Милан Кундера. Не удивительно, что идеи и сюжеты кочуют из книги в книгу. Не удивительно и то, что вопросы влияний и заимствований так часто обсуждаются в литературоведении, что Шекспир, кто бы им ни был, только в трёх из тридцати семи пьес не использовал сюжеты произведений других авторов или хроник. Но он счастливо избежал упрёков в заимствованиях.

А есть писатели, для каждого произведения которых выявляется множество предшественников, якобы написавших то же самое давным-давно. К числу таких авторов, увы, относится и Михаил Афанасьевич Булгаков. Список только одних названий источников будто бы использованных им при написании “Мастера и Маргариты”, по объёму, пожалуй, не уступит самому роману. В. Б. Шкловский всерьёз считал успех Булгакова уже в самом начале его литературной известности успехом “вовремя приведенной цитаты”. Зависть ли собратьев по ремеслу, желание ли блеснуть эрудицией тому причина, но к Булгакову, как ни к какому другому из крупных русских писателей, обращены упрёки в заимствованиях. Литература по этому поводу поистине необозрима.

Но у этой медали, как у любой другой, наверняка есть и обратная сторона. Хотя бы из соображений симметрии должны существовать авторы, в произведениях которых использованы идеи, образы, сюжетные ходы и, главное, подробности, безусловно, булгаковские. Пример такого заимствования - герои и важные детали знаменитой дилогии И. Ильфа и Е. Петрова, публикация первой части которой началась семьдесят пять лет назад в первом номере журнала “30 дней” за 1928 год».

Александр Левин свою работу посвятил пьесе Булгакова «Зойкина квартира. В ней он не столько обсуждает концептуальную зависимость романа Ильфа и Петрова от пьесы Булгакова, сколько рассматривает подробности, детали, частности и поражается их феноменальному сходству.

Начинает он с фамилий: Воробьянинов - Обольянинов - сходство практически полное. В первую же встречу героев, как в пьесе, так и в романе, тот из них, которому отведена роль второй скрипки, лишается одной из частей своего костюма, которая достаётся главному герою. Остап получает ярко-голубой гарусный жилет Воробьянинова, а Аметистов - «великолепные” брюки Обольянинова.

В обоих произведениях герой второго плана поставлен судьбой перед необходимостью заняться деятельностью, к которой абсолютно не пригоден, и вынужден согласиться на сотрудничество с главным героем только потому, что предполагает в нём выдающегося пройдоху:
“В конце концов, без помощника трудно, - подумал Ипполит Матвеевич, - а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен”..
“О б о л ь я н и н о в (за сценой, глухо). Для этого я совершенно не гожусь. На такую должность нужен опытный прохвост.”
И т.д., и т.п.

Но вернемся к книге Ирины Амлински. В продаже она появилась только сейчас, но мне довелось прочесть ее еще в рукописи. Итак, вот ее главный вывод во всей красе: в «12 стульев» и «Золотом теленке» чувствуется авторская рука Михаила Булгакова!

Собственно, тут я смягчила ее позицию. Ирина Амлински уверяет, что оба романа написаны Михаилом Булгаковым!
Да, вот точно так и я - чуть не упала со стула!

Еще полгода назад я не знала о существовании такой темы. Даже не предполагала. Вот о Шолохове знала: десятки работ посвящены «разгадыванию», кто же был истинный автор «Тихого Дона». Но вот об этой теме не знала, пока не познакомилась с книгой Ириной Амлински, которая называется скромненько, но - под дых: «12 стульев от Михаила Булгакова», а потом уже, заинтересованная и заинтригованная, прочла уйму других материалов.

В нашем поколении ни одна книга не оставила такой след, как «Двенадцать стульев» и потом «Золотой теленок». Сначала считалось, что книги просто смешные, потом мы стали понимать, что это великолепная литература. Герои их выпуклы, язык музыкальный, все там живое, все сверкает и переливается. И при этом мы чувствовали ее явную антисоветскость.
Так мы думали: антисоветскость. На самом деле, говорят известные литературоведы Михаил Одесский и Давид Фельдман («Дружба народов, 2000, №12) , в «Двенадцати стульях» развенчивался левый уклон, т.е. - Троцкий и его страсть к мировой революции, а в «Золотом теленке» уже якобы чувствуются отголоски борьбы с «правым уклоном», т.е. с призывом Николая Бухарина «Обогащайтесь!».

Вот у Бендера обогатиться не получилось и у вас, господа хорошие, не получится! Поэтому увидели свет эти «антисоветские» книги - они, оказывается, обслуживали злобу дня. Но, впрочем, нас не обманешь. «Злобу дня» обслуживают по-другому, и мы безошибочно чувствуем как. Здесь же «злоба дня» сама по себе, а литература высочайшей пробы сама по себе.

Вообще, сам процесс появления «12с» на свет - удивительный и не имеет аналогов не только в советской, но и в мировой литературе. Впрочем, на один «мировой аналог» идут кое-какие намеки.
Тут нам надо обратиться к воспоминаниям Евгения Петрова «Мой друг Ильф».

«Однажды Валентин Катаев, брат Евгения Петрова, маститый на тот момент писатель, и человек, как говорят современники, вполне авантюрного плана, вошел к ним со словами:
— Я хочу стать советским Дюма-отцом.
Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы.
— Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюма-пером? — спросил Ильф.
— Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, — ответил Старик Собакин, — я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-первый. Ну? Кто желает? Только помните, я собираюсь держать вас в черном теле.

Мы еще немного пошутили на тему о том, как Старик Собакин будет Дюма-отцом, а мы его неграми. Потом заговорили серьезно.

Есть отличная тема, - сказал Катаев, - стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман? Есть еще темки... А? Соглашайтесь. Серьезно. Один роман пусть пишет Илья, а другой — Женя».
Будущие авторы соглашаются и приступают к работе.
Можно предположить, что они отправятся в библиотеки, начнут готовить черновики и заготовки, выписывать цитаты на карточки... Что у них начнутся споры о том, какие штиблеты должны быть на Бендере и кто он вообще таков, этот Бендер...
Из какого города родом Воробьянинов, и какой бант должен быть на груди у мадам Грицацуевой. Нет, ничего этого нет. Никаких наработок. Ведь на этот день еще ни одного слова в «Записных книжках» не было! Откуда взялась такая стройная продуманная композиция и одновременно такая сиюминутная (как будто детали сегодняшнего дня нарочито туда вставлены!). Неужели тут не о чем задуматься? Может быть, просто правился и компилировался некий исходный материал?

Не забывайте, что в «Гудке» работала команда «правщиков». Это такая циничная профессия литературных профессионалов - они «выправят», да так выправят, что швов не увидишь.
Итак, у Ильфа и Петрова наработок не было. Им всего лишь понравилась идея «про стулья» (Молодец Соббакин! Так вспоминает Евгений Петров.) А вот у Булгакова наработок было очень много. О них будет ниже.
Вообще, когда речь идет о романах, память у Петрова слабеет. Хотя так-то она очень хороша, и он помнит другие подробности своей жизни, помнит даже, какого цвета была бумага, застилавшая их письменные столы, и как выглядела импровизированная стенгазета «Сопли и вопли» на стене редакции.

«Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.

«И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года. ... Мы с Ильфом вышли из комнаты и стали прогуливаться по длиннейшему коридору Дворца Труда.
— Ну что, будем писать? — спросил я.
— Что ж, можно попробовать, — ответил Ильф.
— Давайте так, — сказал я, — начнем сразу. Вы — один роман, а я — другой. (т.е. речь сразу шла о двух романах. Интересно! И начинающий Петров, которого только недавно его брат силком усадил за первый в его жизни фельетон «Гусь и доски», готов взяться самостоятельно за написание романа!) А сначала сделаем планы для обоих романов.
Ильф подумал.
— А может быть, будем писать вместе?
— Как это?
— Ну, просто вместе будем писать один роман. Мне понравилось про эти стулья. Молодец Собакин.
— Как это вместе? По главам, что ли?
— Да нет, — сказал Ильф, — попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе. Понимаете? Один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. (Приходилось ли вам слышать что-нибудь подобное?!) В общем, сочинять вместе».

Известный литературовед, автор комментариев к «12С», Л. Яновская пишет (я бы сказала, с некоторым недоумением): «Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все написанное ими сообща, как правило, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное писателями порознь».
Давайте вдумаемся в эту фразу. Порознь они нередко писали откровенно слабые вещи, полные неглубокого, но размашистого ерничества (впрочем, такой стиль тогда царил - «для простого народа»), но, сев за роман совместно, за один месяц (по другим данным - за три), без подготовки, без справочного материала, без черновиков написали шедевр, ставший культовым для нескольких поколений?

Продолжим чтение воспоминаний.
«...Вечера в пустом Дворце Труда. Совершенно не понимали, что выйдет из нашей работы. Иногда я засыпал с пером в руке. Просыпался от ужаса — передо мною были на бумаге несколько огромных кривых букв. Такие, наверно, писал чеховский Ванька, когда сочинял письмо «на деревню дедушке». Ильф расхаживал по узкой комнате четвертой полосы. Иногда мы писали в профотделе».

Что же все-таки вспоминает Евгений Петров о главном? О работе непосредственно над текстом гениального романа?
Ничего!

Есть воспоминание о некоем каторжном и изнурительном труде. «Мы писали буквально кровью!» - это самое эмоциональное из его воспоминаний, и неизвестно, к чему его можно отнести.

Дело в том, что Евгений Петров все время употребляет глагол «писать», который в русском языке имеет два значения: и писать-сочинять, и писать-переписывать. По смыслу все время получается, что он говорит о втором. А Ильф, вспоминает он, не хотел работать! Т.е. переписывать! Писал Петров, потому что «у него почерк получше»!

Другой не менее важный эпизод - завершение работы над романом.
«И вот в январе месяце 28 года наступила минута, о которой мы мечтали, - сообщает Петров. - Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!” Роман действительно получился объемный - в трех частях, каждая примерно по семь авторских листов, а в каждом листе соответственно сорок тысяч знаков. Второго экземпляра, по словам Петрова, не было, они боялись потерять рукопись, почему Ильф, то ли в шутку, то ли всерьез, “взял листок бумаги и написал на нем: “Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу”. И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки”. После чего соавторы покинули редакцию “Гудка”.

“Шел снег, чинно сидя в санках, мы везли рукопись домой, - вспоминает Петров. - Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство беспокойства и тревоги. Напечатают ли наш роман?»

Из той же статьи М.Одесского и Д.Фельдмана в «Дружбе народов» под названием «Литературная стратегия и политическая интрига. “Двенадцать стульев” в советской критике рубежа 1920-1930-х годов»:
«Очень странная история. Получается, что в январе 1928 года соавторы, завершив работу над единственным экземпляром рукописи, еще не знали, примут ли роман в журнале, однако в январе же началась публикация.
Такое невозможно. Рукопись не готовится к печати сама собою. Цикл редакционной подготовки довольно трудоемок и продолжителен... Коррективы, конечно, неизбежны, бывают срочные материалы, но и тут не вставишь этак запросто несколько романных глав с иллюстрациями. Кстати, и художнику нужно время, чтобы прочитать роман и подготовить иллюстрации, причем речь опять не о днях - о неделях. А еще типографские работы: набор, вычитка, верстка, сверка и т.п. »...
Эти же авторы обращают внимание на то, что после публикации романа критика, обычно агрессивная и бесцеремонная, надолго замолчала. Подобное молчание обычно означает, что критики знали больше, чем казалось. И главное знание заключалось в следующем: такие романы так просто не печатают!

Создается впечатление, что Ильф и Петров оказались втянутыми в аферу своего брата, над которым стояли еще более могущественные силы. А над ними - еще более могущественные. А иначе кто, скажите, рискнет прямо с колес печатать такое сомнительное в идейном плане произведение, если не будет высочайшего одобрения или даже заказа?..
Но зачем? Кому это было нужно? Как вообще могла родиться такая мистификация?
Или это все из числа сенсаций-однодневок, не имеющих под собой никакой почвы?
Ведь это у И.Амлински есть полная уверенность и никаких вопросов, а у нас вопросов много.

Давайте сделаем свои собственные предположения. Может, кому-то они покажутся чересчур смелыми - тогда опровергайте, доказывайте.
1. Был «социальный заказ, причем самого высокого уровня. Причины его могли быть разные. Я лично склоняюсь к следующей версии. Условно назовем ее «Три столицы».
За рубежом вышла книга под таким названием. В ней описывались реальные события.
В конце 1925 года некий Эдуард Эмильевич Шмитт нелегально перешел советскую границу и совершил двухмесячное путешествие по Советской России. Под этим именем скрывался известный в недалеком прошлом русский политический деятель, монархист, публицист, а затем эмигрант В.В. Шульгин. Впечатления от страны, живущей в условиях НЭПа, и составили содержание книги «Три столицы».

Стоит посмотреть на портрет Шульгина с его бритым черепом и торчащими под прямым углом усами, как вы увидите как живого... Кису Воробьянинова (до эпопеи с краской усов натуральной краской «Наяда». И последующая краска, и вынужденное бритье тоже описаны в «Трех столицах»).

Шульгин посетил все три столицы: Москву, Питер, Киев. Он считал, что счастливо избежал встречи с ЧК, чекисты же позже уверяли, что под видом контрабандистов «вели» Шульгина всю дорогу.

В общем, версия такова: авантюрным романом о поиске сокровищ в стульях создавалась пародия на путешествие Шульгина.

Кстати, тот якобы тоже вернулся в Россию за поиском спрятанных сокровищ, хотя уверял - для выяснения судьбы пропавшего сына.
Вот такая могла быть основа для социального заказа.
Но и версию литературоведов Одесского и Фельдмана нельзя сбрасывать со счетов. Может быть, Сталину действительно нужна была помощь в борьбе с «левым уклоном». Партийные подпевалы его поддерживали, но этого было мало. «А гдэ товариши писатэли? За что ми союз писатэлей содержим, пайками их подкармливаем и отправляем одихать в солнечные здравницы?»

2. И к кому мог попасть такой «заказ»? К Владимиру Нарбуту. Он был на тот момент крупным партийным функционером литературного фронта. Как сказала Надежда Мандельштам, «с его руки кормились тогда все писатели». Недолго, правда, пока его самого не укатали крутые горки.

3. Нарбут обратился к своему другу еще по Одессе Валентину Катаеву, который тогда как раз осваивал новый социалистический вид литературы в виде коллективного романа. Это есть не что иное, как окучивание нивы литературной поденщины, которая в наше время получила замечательное развитие. (Кстати, ознакомьтесь с мнением, что именно Валентин Катаев был прототипом Бендера: много шуток из его лексикона, похожая циничность, да и внешне он был похож - по крайней мере, на иллюстрациях в журнале был изображен именно он).

4. Сталин мог намекнуть, что это должен быть талант уровня Булгакова.
Вообще-то, он Булгакова очень любил. Любил по-своему, по-сталински, как кошка мышку или как семейный деспот любит свою жену. Деспот любит, а жена должна свое обожание демонстрировать и все свои таланты класть к его ногам.
«Что, так сильно мы вам надоели?» - спрашивает вождь Булгакова в ответ на очередную просьбу выпустить его за границу.
Зигмунд Фрейд много чего услышал бы в этом «любовном послании»... Конечно, он его не отпустил.
Да, Сталин определенно мог желать булгаковского «подарка».

5. Булгаков, скорее всего, взбрыкнул. Да и по его работе в Художественном театре было видно, что автор он неудобный. На изменения не соглашался, с начальственной редактурой спорил. «Не наш человек».

6. В 1926 году у него начинаются неприятности с ГПУ, вызовы, беседы, состоялся ночной обыск. При обыске забирают рукопись «Собачьего сердца», дневники и еще кое-какие материалы.

7. Но самого Булгакова не трогают! Был нужен? Более того, в Московском Художественном театре неожиданно начинают ставить спектакль «Дни Турбиных» по роману «Белая гвардия». Но только в одном театре, и никогда нигде больше!

8. Михаил Булгаков дождался, наконец, трехкомнатной квартиры и подписал 1 августа 1927 года договор с Адольфом Францевичем Стуем на первое в своей жизни отдельное жилье...
А когда Валентин Катаев появился с идеей «литературным неграм» писать романы? В августе - сентябре 1927 года!
А когда у Булгакова начались вызовы в ГПУ, произошел обыск, когда конфисковали рукописи? Когда состоялся этот «подготовительный» период? Он начался 7 мая 1926 года и шел до середины сентября. О, как хочется связать эти события! Но нельзя. У вас есть доказательства, что отдельная квартира была выделена в виде отступного за присвоенные романы? Или что разрешение на спектакль в Художественном было из того же ряда?
Нет? Ну, так сидите и молчите!

9. И еще - штрихом в общую картинку: «Ильф всегда очень волновался по поводу общественных и литературных дел. С утра мы всегда начинали об этом разговор. И очень часто так и не могли сесть работать. Мы хотим рассказать... о том, что нас беспокоит, тревожит, о чем мы часто говорим друг с другом, вместо того чтобы работать. То есть мы, конечно, работаем тоже, но обязательно, прежде чем начать писать, час-другой посвящаем довольно нервному разговору о литературных делах, потому что эти дела не могут нас не волновать».

И в самом деле, «литературные дела» были аховые. Похоже, что Ильф и Петров, помимо их воли, оказались в центре грандиозной литературной мистификации и не говорить о ней, о том, во что все это может вылиться, не могли. Но потом успокаивались и начинали писать шедевр.

13 декаб­ря 1903 г., в семье одного одесского преподавателя случилось прибавление. К тому времени у учителя уже рос маленький сын - будущий классик советской литературы Валентин Катаев . Впоследствии его новорождённый братик Женя тоже станет классиком. Мы его знаем как Евгения Петрова , соавтора Ильи Ильфа и «­отца» Остапа Бендера.

Петровым он стал вынужденно - один писатель Катаев тогда уже был. И Евгений решил сделать фамилию по отчеству. О чём впоследствии жалел: почему не выбрал что-нибудь более звучное? Но было уже поздно, пришла слава. Правда, в соавторстве.

Евгений Петров и Илья Ильф. 1932 год. Фото: www.russianlook.com

Соавторство стало потом поводом для насмешек и даже унизительных выходок коллег по писательскому цеху. В записных книжках Сергея Довлатова можно найти любопытную запись: «Ильф умер. А потом Петрову дали орден Ленина. Была организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша . Он много выпил и держался по-хамски. Петров обратился к нему:

Юра, как ты можешь оскорб­лять людей?

В ответ прозвучало:

А как ты можешь носить орден покойника?»

Клятва на крови

Почему-то считается, что основой тандема «Ильф-и-Петров» был именно Ильф. Петрову же отводят роль подмастерья. Это как минимум несправедливо. Вспомним хотя бы первое появление обаятельного проходимца Бендера и его описание: «У него не было даже пальто... Ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинового цвета. Носков под штиблетами не было». Звучит как протокол.

Можно поручиться, что все эти характерные детали написаны именно Петровым. Почему? Да потому, что он в течение почти четырёх лет служил в уголовном розыске. И отлично обрисовал человека, который только-только вышел из тюрьмы. Нет пальто? Значит, он арестован был в тёплое время года, а выпущен по холодку. Нет носков? Они пришли в негодность за время отсидки. И вообще все мошенничества и аферы, которые, собственно, и составляют ткань романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», принадлежат перу Евгения Петрова. В конце концов, как он сам написал о себе в «Двойной автобиографии»: «Первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины».

Сотрудники журнала «Крокодил» (слева направо): художник Михаил Куприянов, писатель Илья Ильф, художник Николай Соколов, писатель Евгений Петров, художник Порфирий Крылов и поэт Александр Архангельский. 1934 год. Фото: РИА Новости

Говорят, что биография писателя - его книги. В случае с Петровым придётся дополнить формулировку: «А также книги и фильмы о нём». И тут возникает законный вопрос: где же книги, а тем более фильмы о соавторе Ильфа? Фильмов по его сценариям снято в достатке, но ленты о нём самом где?

Женя Катаев учился в Одесской гимназии № 5. Там же учился и Саша Козачинский . Мальчики по­дружились. И даже принесли клятву брат­ской верно­сти - разрезав стёклышком пальцы, смешали кровь. Впоследствии пути их разошлись. Женя вступил в ряды советской милиции, поскольку, по свидетельст­ву брата, «мечтал стать сыщиком, его кумиром был Шерлок Холмс». А Саша предпочёл стать налётчиком. Да ещё каким - возглавил банд­формирование обрусевших немцев, которые в 1922 г. рискнули напасть на регулярные части Красной армии, чтобы угнать табун лошадей.

Тут ему не повезло - банду накрыли. Самого Сашу загнали на чердак, где он приготовился дорого продать свою жизнь - патроны ещё были. Но стрелять не стал. Потому что узнал милиционера - своего однокласс­ника Женю.

Дальше был суд. Козачинского приговорили к высшей мере. Но, выходя из зала суда, он успел заметить - его друг, присутствовавший на заседании, поднял вверх ладонь. На одном из пальцев был шрам - память о клятве. И Петров своё слово сдержал: Сашино дело пересмотрели, «вышку» заменили заключением, а потом и вовсе амнистировали. У здания тюрьмы его встречал Женя. Он-то и надоумил своего товарища написать повесть, в финале которой слова: «Каждый из нас считает себя обязанным другому. Я - за то, что он не выстрелил в меня из манлихера, а он - за то, что я вовремя его посадил».

Догнать смерть

Вообще смерть ходила вокруг Евгения Петровича кругами. И они всё сужались. Первый звоночек был в 12 лет. Тогда одесские гимназисты решили повторить подвиги детей капитана Гранта. Арендовали за полтора рубля дряхлую шаланду и решили прогуляться до Очакова. Подумаешь - пара сотен морских миль! Шторм, срыв руля, потеря киля и верная смерть. Тогда обошлось, но всё-таки: «Не могу забыть глаз моего брата, его сиреневых губ и опущенных плеч обречённого человека». Он реально играл со смертью в догонялки. В годы войны Петров стал военкором. И в отличие от многих в тылу не сидел, а лез в пекло. Даже в самый страшный период обороны Москвы. И не жаловался. Вот свидетельство поэта Ильи Эренбурга : «Ночью привезли из-под Малоярославца Евгения Петровича, контуженного воздушной волной. Он скрыл от попутчиков своё состояние, хотя с трудом мог говорить. А только ему полегчало, тут же отправился на фронт».

Следующий, 1942 год - чуть ли не самый тяжёлый для СССР. Немцы рвутся на Волгу и Кавказ, а Евгений Петров - снова под пули: «Пробрался в осаждённый Севастополь... - пишет Эренбург. - Попал под отчаянную бомбёжку... Возвращался на эсминце "Ташкент", немецкая бомба попала прямо в судно. Петров всё-таки добрался до Новороссийска. Там он ехал на машине. Произошла авария. Евгений Петрович остался невредимым. Он начал писать очерк, торопился в Москву. Сел на самолёт».

Самолёт тот был сбит в прифронтовой полосе. Кто-то говорит, что немцами, кто-то настаивает на том, что сбили транспорт наши лётчики, спутав его с «фашистом». Илья Эренбург подводит итог: «Смерть долго гонялась за ним и наконец его настигла».

Он брался за любую, даже самую чёрную работу. Он, по свидетельству друзей, был весёлым, хотел побороть равнодушие, грубость и чванство. «В очень трудное время люди улыбались, читая их книги», - пишет Эренбург. Улыбнёмся и мы.

В БЕСПОРЯДКЕ ДИСКУССИИ

Недавно в Интернете на разных сайтах одновременно вспомнили о версии булгаковского авторства «12 стульев» : волну запустил Д.Галковский, разродившись на своей страничке в ЖЖ десятком больших публикаций подряд. Вот начало первого поста: «Версия о том, что романы Ильфа и Петрова на самом деле написал Булгаков, обсуждается довольно широко. В основном речь идет о текстологическом анализе, и аргументы приводятся очень весомые. По сути, возразить на них нельзя. Однако дело продвигается туго» .

Галковский не называет статьи, книги или сайты, где и происходит обсуждение, но подразумевается, что он с этим обсуждением знаком не понаслышке. Он признает: аргументы настолько весомые, что на них даже «возразить нельзя» . Что же в таком случае имеет в виду Галковский под словами: «Однако дело продвигается туго» ? Видимо, раз аргументы столь весомы, проблема не в доказательстве булгаковского авторства, а в признании доказательства народом и литературоведением. И именно с этим дело обстоит «туго» . Ну, не хотят версию принимать всерьез – и все тут. Вот Галковский, видимо, и решил заняться продвижением ее в интернетмассы и в литературоведение.

Ну, что ж, я такое благородное намерение приветствую. Я вообще за бескорыстие и за дружеское участие. А чтобы я смог по заслугам оценить эту дружескую помощь, я решил сначала восстановить историю вопроса – поскольку у обсуждения булгаковской версии авторства «12 стульев» действительно уже есть некоторая история.

Она началась с выхода книги Ирины Амлински «12 стульев от Михаила Булгакова» (Берлин, Kirschner Verlag , 2013; продается в московских магазинах «Библиоглобус» на Мясницкой и «Дом книги» на Новом Арбате и на их сайтах в Интернете), в которой доказывалось, что автором «12 стульев» и «Золотого теленка» был Михаил Булгаков (то есть имела место литературная мистификация), и моего отклика на нее в виде статьи «Московские баранки и одесские бублики» .

Прежде чем поставить статью в Интернет, я попытался опубликовать ее «на бумаге». М.Лаврентьев, главный редактор «Литературной учебы», в течение двух лет почти в каждом номере ЛУ охотно публиковавший мои литературоведческие статьи, незадолго до этого ушел из журнала, вместо него главным редактором стал А.Варламов (автор биографии Булгакова в ЖЗЛ). В первом же разговоре он откровенно дал мне понять, что ему не нравятся мои материалы. Понимая, что «Новому миру» предлагать статью, скорее всего, тоже бесполезно (мои попытки наладить творческие взаимоотношения с главным редактором журнала А.Василевским к тому моменту уже имели более чем 15-летний стаж), я все-таки решил совершить и эту попытку, пообещав самому себе, что делаю это в последний раз. Реакция НМ оказалась даже ярче, чем я мог себе представить, и я написал Василевскому «прощальное письмо»:

Глубокоуважаемый Андрей Витальевич!

Я уже не один раз предлагал Вашему журналу свои литературнокритические статьи, и каждый раз они отвергаются, поскольку они отвергаются зав. отделом критики. И вы каждый раз говорите мне, что Вы не можете принимать решение, отличное от решения Вашего сотрудника. Стало быть, так заведомо солидаризируясь с мнениями Ваших сотрудников, Вы принимаете на себя и всю ответственность за их решения.

Я не могу позволить себе считать, что Вы просто прячетесь за их спины, страхуя себя от риска публикации спорных материалов. Видимо, речь идет о действительно безоглядном к ним доверии. Но заслуживает ли, например, такого доверия сотрудник, ответ которого на мое последнее предложение выглядит так:

«Нет, эта статья нам не подходит.

Это слишком радикальная новация для нашего консервативного издания.

Владимир Губайловский»

Между тем название Вашего журнала – «Новый мир», а не «Мир консервов» . В то же время тема, которой я занимаюсь (литературные мистификации) по своей природе такова, что неизбежно вызывает самые разные мнения вплоть до абсолютного неприятия. Но ведь существует такое понятие как полемика. У меня создалось впечатление, что г-н Губайловский потому и отказывает мне в публикации, что у него нет ни одного аргумента в противовес выдвигаемым мною идеям и взглядам. То есть возразить не может, а согласиться не хочет – и эта позиция неминуемо становится и Вашей.

Не кажется ли Вам, что Вашему журналу давно пришла пора сменить название, которому он явно не соответствует?

Подумав – а в тот момент я уже наметил издание моей книги «Как я бодался с “Новым миром”» (вышла в прошлом году в издательстве ИД КАЗАРОВ) – я решил не отсылать письмо: само по себе оно малоубедительно. А вот вместе с другими моими статьями, которые и вызывали регулярно негативную реакцию у редакции журнала, оно неизбежно становится открытым письмом , а вся книга – наглядным представлением, каким был и продолжает быть лучший российский журнал.

МОСКОВСКИЕ БАРАНКИ И ОДЕССКИЕ БУБЛИКИ

(ЛР №41 от 11.10.13 )

Я это сделал не в интересах истины,

а в интересах правды.

М.Булгаков, «Золотой телёнок»

Разоблачение талантливой мистификации всегда вызывает интерес; если к тому же это мистификация вокруг широко известного художественного произведения – интерес оказывается всеобщим. Что же говорить о том, какой взрыв интереса вызовет предлагаемая здесь информация: романы «12 стульев» и «Золотой теленок» на самом деле написаны Булгаковым?! Предвижу первую реакцию большинства читателей: да ладно, это хорошая шутка, но не морочьте нам голову!

Должен признаться, что пусть не столь категорично, но все же недоверчиво отреагировал и я на звонок Ирины Амлински, автора книги «12 стульев от Михаила Булгакова» (Берлин, 2013). Хотя степень моего скепсиса была достаточно высокой, я все же был более или менее подготовлен к восприятию даже столь неожиданной информации, будучи хорошо знаком с литературными мистификациями Шекспира, Стерна и Пушкина. Кроме того, я знаю, что и Булгаков был гениальным мистификатором и что его литературные мистификации до сих пор прочтены лишь единичными читателями, а их исследования А.Н.Барковым практически не освоены нашим литературоведением. Но эти два огромных романа?

Разумеется, дело не только в объёме – хотя и в объеме тоже. Скрыть такую грандиозную мистификацию непросто. Но это только первое, что приходит на ум; стоит предположить, что и в самом деле имела место литературная мистификация, как сразу же возникает множество вопросов.

Зачем эта мистификация понадобилась Булгакову?

Кто принимал в ней участие , кроме Булгакова, Ильфа и Петрова?

Откуда взялся стиль «12 стульев» (в дальнейшем, говоря о «12 стульях» я буду подразумевать оба романа), так отличающийся от стиля вещей Ильфа и Петрова, написанных до этого романа?

Откуда взялся Остап Бендер и другие главные герои?

Каким образом удалось Булгакову написать «12 стульев» и «Золотого теленка» в разные годы так, что это не было замечено женой (Л.Е. Белозёрской)? Или она была посвящена в мистификацию и, наравне с Ильфом и Петровым, честно промолчала до самой смерти?

Вместе с тем по поводу всего написанного Ильфом и Петровым до и после «12 стульев» хочется спросить:откуда взялся большой талан т? И куда потом делся?

А как быть с воспоминаниями о том, что Ильф и Петров писали «12 стульев» вечерами и ночи напролет?

И, наконец, как согласовать мировоззрение участвовавших в мистификации писателей? Булгаков был непримиримым антисоветчиком и в этом смысле никогда себе не изменял, а Ильф и Петров были абсолютно советскими писателями – и в этом тоже были неизменны. Между тем, при всей внешней антисоветскости этих двух романов, в них присутствует и некий сущностный советский элемент, для Булгакова совершенно неприемлемый.

Правда, на последний вопрос мне ответить было достаточно просто, поскольку я знаю, какими приемами пользовался Булгаков-мистификатор, чтобы сказать, что думал, и не быть обвиненным в «белогвардейщине», – но и без этого вопросов, требовавших ответа, хватало. Я попросил Амлински прислать книгу.

По мере вчитывания мой скепсис стал таять с опережающей чтение быстротой. Огромное количество приведенных Амлински цитат из романов Ильфа и Петрова со следами участия Булгакова (здесь и далее везде, как в моих, так и в цитируемых мною текстах, выделенный курсив мой – В.К. ) заставили меня признать: у этих романов было как минимум три автора, а не два. Но и здесь я сам же нашел контраргумент: да, это так, но ведь они работали – и как раз в то время – в одной редакции (московской газеты «Гудок»), можно сказать, сидели за одним столом, наверно, без конца перебрасывались шутками и остротами, делились замыслами. К тому же Булгаков был человеком щедрым, он многое мог подарить – и, вероятно, дарил.

Но многое – это не все. А из книги Амлински следовало, что эти тексты не могли быть написаны ни в подобном соавторстве, ни в каком бы то ни было еще. Она «пропахала» все произведения Булгакова (в том числе – редакции глав, не вошедших в окончательный текст «Мастера и Маргариты», «12 стульев» и «Золотого теленка»), все произведения Ильфа и Петрова и все воспоминания о них – обо всех троих. Проанализировав тексты по множеству «сечений», она обнаружила, что в этих двух романах имеют место поразительно похожие по структуре и словарю описания сходных сцен , имеющихся и в произведениях Булгакова, написанных до исследуемых романов (сцены вербовки, сцены убийства, сцены потопа в квартире, описания многоквартирного дома, одалживания одежды и т.д. и т.п.); что главные образы «12 стульев» перекочевали туда из прежних произведений Булгакова ; что стиль прозы романов – тот же , что и в написанных Булгаковым до и после произведениях, и что дилогия буквально пропитана фактами из его биографии и случаями из его жизни , его привычками и пристрастиями , приметами обликов и характеров его друзей и знакомых и маршрутами его передвижений . Причём всё это таким образом использовано и включено в плоть прозы, что речи о совместной работе идти не может. Так вместе не пишут. Так мог писать только сам Михаил Булгаков. Но не Ильф и Петров.

Но в таком случае нам следует отвлечься от этих хотя и множественных, но частностей и попытаться ответить на вопросы, заданные в начале статьи. И начинать следует, конечно же, со стиля. Амлински, например, приводит две фразы – из «12 стульев» и «Мастера и Маргариты»:

«В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошёл молодой человек лет двадцати восьми» . («12 стульев»)

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…». («Мастер и Маргарита»)

Да, действительно, музыка, ритм этих двух фраз практически совпадает – но по одной фразе судить нельзя, даже понимая, что такое совпадение не может быть случайным. А вот если продолжить этот начатый Амлински анализ ритма прозы «12 стульев» и «Мастера», то нетрудно убедиться, что и вокруг этих фраз в тех же местах обоих романов ритм – с небольшими вариациями – тот же.

К тому же сюда прекрасно ложится и ещё одна фраза – из романа «Золотой телёнок», – которой, как и в двух предыдущих случаях, повествователь впервые знакомит читателя с новым героем :

«Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать» .

Более того, в прозе и «Мастера», и «12 стульев» постоянно имеют место аналогичные по звучанию, «длинные» периоды, перемежающиеся короткими фразами, и ритмическая основа её в обоих случаях идентична. (Разумеется, речь идёт о прозе повествования, а не о диалогах.) Но ритм прозы индивидуален, если не заимствован . Мне могут возразить: «Мастер и Маргарита» написан после «12 стульев». Тем более! Если мы признаем это поразительное ритмическое сходство, но не согласимся с тем, что «12 стульев» написаны Булгаковым, нам придётся признать Булгакова эпигоном Ильфа и Петрова! И, наконец, Ильф и Петров во всех своих произведениях до «12 стульев» и «Золотого телёнка» писали совершенно другим, «рубленым» стилем, характерным даже не столько именно для них, сколько вообще для советской прозы 1920-х – короткими предложениями (пресловутый “метельный” стиль»).

Перейдём к главному герою.

«Последовательно, из произведения в произведение (Булгакова – В.К.), мы встречаем образ Остапа Бендера, – пишет Амлински. – Это ловкий, авантюрный, неглупый, обаятельный и симпатичный жулик, …не лишённый актёрских способностей, достаточно эрудированный, способный к месту сказать пару французских, реже – немецких слов, быстро принимающий решения в затруднительных ситуациях, карточный игрок, балагур, находящий со всеми общий язык, старающийся взять от жизни по максимуму и владеющий способностью подчинять своему влиянию разных людей, …который приживается в любой среде и меняет от произведения к произведению лишь фамилию и имя, оставаясь верным своему создателю Булгакову, – тогда как образа героя, схожего с Остапом нет ни в одном произведении Ильфа и Петрова. Булгаковские близнецы-братья Остапа – Аметистов (пьеса “Зойкина квартира”), рождённый до Бендера , и Жорж Милославский (пьеса “Иван Васильевич”), созданный после Остапа » . И, как Амлински показывает в дальнейшем, в большой степени – Чарнота из пьесы «Бег», а В.Лосев, кроме Аметистова и Милославского, включает в эту галерею ещё и Коровьева из «Мастера и Маргариты».

Интересно, что, независимо от Амлински, практически те же черты сходства между Остапом Бендером и Аметистовым выявил и изложил в Интернете в статье «12 стульев из “Зойкиной квартиры”» А.Левин. Я не сомневаюсь в том, что исследовательница тоже обнаружила то, что заметил и описал Левин (она знакома с этой публикацией и ссылается на неё), но дело здесь не в том, «кто первый кукарекнул» . Важно, что, в случае состоявшейся литературной мистификации и сложившейся в связи с этим непростой литературоведческой ситуацией, Амлински приобрела неожиданного и наблюдательного союзника (полностью текст его статьи можно найти по адресу http://www.netslova.ru/ab_levin/12s.html).

«Приведённые… многочисленные совпадения исключают, как мне кажется, их случайность , – пишет Левин. – Если принять, что каждое из отмеченных совпадений независимо от остальных, а вероятность каждого (заведомо завышенная) составляет одну вторую, то вероятность их одновременного появления в дилогии лежит между одной миллионной и одной десятимиллионной. Всех русских романов во много тысяч раз меньше, чем нужно для случайного появления такой последовательности совпадений» .

Замечательно, что Левин применяет в рассуждении вероятностный подход: в самом деле, с учётом и множества других сходств, которые обнаружены Амлински, случайность такого количества «совпадений» столь ничтожно мала, что просто не может быть принята во внимание. Вместе с тем вызывает возражение последнее предложение процитированного здесь абзаца из его статьи, перед которым я остановился и которое никак не следует из предыдущего: «В то же время установить причины возникновения каждого из этих совпадений через полвека после смерти всех трёх авторов вряд ли возможно» . Но ведь именно очевидная неслучайность этих совпадений и должна была рано или поздно заставить кого-нибудь заняться расследованием их причины, невзирая на «срок давности». Таким исследователем и стала Ирина Амлински .

Итак, похоже, действительно имела место литературная мистификация, и автором «12 стульев» и «Золотого телёнка» был Михаил Булгаков. В связи с этим нам предстоит ответить на главный вопрос: кому и зачем понадобилась эта мистификация. Но прежде чем отвечать на него, зададим-ка другой: а не оставил ли нам Булгаков какого-нибудь намёка, какого-нибудь «ключика», который помог бы нам на этот вопрос ответить? Ведь, зная Булгакова, мы понимаем, что он просто не мог не дать нам такой подсказки, если он и в самом деле осуществил эту мистификацию. Похоже, Амлински этот ключик нашла:

«Самое интересное послание будущим читателям , – пишет она, – автор оставил в начале повествования романа “12 стульев ”, где он называет причину “передачи ” своего таланта и авторства Ильфу и Петрову» :

«…Лазурная вывеска “Одесская бубличная артель – Московские баранки ”. На вывеске был изображён молодой человек в галстуке и коротких французских брюках. Он держал в одной, вывернутой наизнанку руке сказочный рог изобилия, из которого лавиной валили охряные московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики. При этом молодой человек сладострастно улыбался» .

Расшифруем булгаковское послание. «Одесская бубличная артель» – фельетонисты-одесситы Катаев, Ильф и Петров; «молодой человек» – фельетонист Булгаков, который любил стильно одеваться. «Сказочный рог изобилия» характеризует булгаковскую скоропись: он легко и быстро писал фельетоны – а «12 стульев» и является, по существу, большим фельетоном, или, точнее, романом в фельетонах. «Вывернутая наизнанку рука» (как необычно, странно сказано, привлекая к сказанному внимание!) – булгаковский мистификационный прием скрытнописи, когда роль повествователя передается антагонисту. В нашем случае Булгаков делает повествователем в романе некого советского фельетониста , который и произносит в «12 стульях» слова: «Сокровище осталось. Оно было сохранено и даже увеличилось. Его можно было потрогать руками, но нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям» ; а в «Золотом теленке» скажет: «Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями» . Немудрено, что Ильф и Петров с радостью и без каких-либо опасений поставили на обложку свои имена.

«Московские баранки, выдававшиеся по нужде и за одесские бублики» : Булгаков пошёл на вынужденную мистификацию, согласившись выдать свой роман за написанный Ильфом и Петровым. «Молодой человек сладострастно улыбался» – ну, что ж, опубликовав этот роман-фельетон, поперченный антисоветскими высказываниями – пусть и из уст «отрицательных» персонажей, – Булгаков вполне мог улыбнуться и сладострастно. Здесь уместно процитировать запись из дневника Е.С. Булгаковой от 15 сентября 1936 года: «Сегодня утром М.А. подал письмо Аркадьеву, в котором отказывается от службы в Театре и от работы над «Виндзорскими». Кроме того – заявление в дирекцию. Поехали в Театр, оставили письмо курьерше.[...] М.А. говорил мне, что это письмо в МХАТ он написал «с каким-то даже сладострастием » .

Теперь мы можем попытаться реконструировать эту мистификацию, заодно ответив и на те вопросы, которые пока остались неотвеченными.

Из того, что общеизвестно о «возникновении замысла» и его осуществлении, кроме Ильфа и Петрова, не вызывает сомнения участие в этой мистификации Валентина Катаева. Но его роль может быть оценена только с пониманием того, зачем вообще эта мистификация была затеяна и осуществлена. Ведь Булгаков в тот момент жил безбедно: начиная с 1926 года, его прозу перестали печатать, но его пьесы шли во множестве театров, за один 1927 год он заработал более 28.000 рублей; он купил и обставил квартиру и впервые в жизни добился комфорта, который ему был так необходим для спокойного писательского труда. Стало быть, роман был написан не для денег.

В то же время увидеть свое имя на опубликованной прозе Булгаков уже не рассчитывал. С одной стороны, лютая ненависть к нему советской критики, а с другой – вызовы в ГПУ и беседы там по поводу «Роковых яиц» и «Дьяволиады», обыск и изъятие в 1926 году дневника и рукописи «Собачьего сердца» – все свидетельствовало, что надежды на публикацию прозы нет. Так зачем же он взялся за этот роман-фельетон – притом что прежде он жаловался на необходимость писать фельетоны, которые отнимали у него силы и время, и, как мы теперь понимаем, заведомо зная (с первых строк романа), что он может быть опубликован только под чужим именем?

Логика подводит нас к единственно возможному ответу: Булгаков написал этот роман под заказ той организации, в руках которой находилась в тот момент его судьба, – заказ ГПУ. Это было соглашение, в котором условием с его стороны было обещание оставить его в покое. А со стороны противника? – Его согласие написать советскую прозу . Его остросатирическое перо намеревались использовать в развернувшейся в это время борьбе с троцкизмом. Булгаков знал, что ему по плечу написать эту прозу так, чтобы остаться честным и чтобы придраться к нему было невозможно, но чтобы все поняли ее так, как хотелось бы им ее понять.

Как мистификатор Булгаков, искусству мистификации учившийся у Пушкина, о своих тайных ходах никогда никому не рассказывал. Свидетельство этому – «Белая гвардия» (1923), где он сделал повествователем своего антипода (в жизни – В.Б.Шкловского; см. об этом работу А.Н.Баркова и П.Б.Маслака «Образ рассказчика в «Белой гвардии»), – что в прямом прочтении переворачивало идеологические знаки в романе и защищало автора от обвинений в белогвардейщине. В «переговорах» ГПУ с Булгаковым посредником стал вечный чекист Катаев, булгаковских приемов скрытнописи не понимавший. Он же убедил Ильфа и Петрова, что, с одной стороны (со стороны ГПУ), мистификация ничем им не грозит, а с другой – может сделать имя; при этом они делали доброе дело, выручая Булгакова.

Булгаков, поистине свято относившийся к любимым женщинам, тем не менее их способности хранить тайну не доверял. Писал он легко и быстро, главным образом по ночам, а потому и Белозерская ни сном ни духом не ведала об этой мистификации. Амлински считает, что «12 стульев» Булгаков написал в июле – сентябре 1927 года, что хорошо согласуется с выкладками М.П.Одесского и Д.М.Фельдмана о том, что уже в октябре началась редподготовка публикации романа в журнале «30 дней». Что же касается воспоминаний Ильфа и Петрова, как они вместе писали «12 стульев», то иными их воспоминания быть и не могли: все участники мистификации, как могли и умели, вводили в заблуждение окружающих и прочих современников.

Разумеется, само участие в мистификации поставило их в сложное положение, особенно Ильфа, который ещё долгое время чувствовал себя не в своей тарелке. Дочь Ильфа, А.И.Ильф вспоминала: «Петрову запомнилось поразительное признание соавтора: “Меня всегда преследовала мысль, что я делаю что-то не то, что я самозванец. В глубине души у меня всегда гнездилась боязнь, что мне вдруг скажут: послушайте, какой вы к чёрту писатель: занимались бы каким-нибудь другим делом!” »

Тем не менее Ильф и Петров не проронили ни звука и тайну сохранили. Более того, им пришлось теперь оправдывать взятые на себя обязательства. По этой причине после публикации «12 стульев» с ведома Булгакова они и стали использовать в своих рассказах и фельетонах булгаковские мотивы, детали и образы, как из опубликованной редакции романа, так и из оставшихся неопубликованными глав (а впоследствии – и из «Золотого телёнка») – вплоть до специально для них написанных Булгаковым рассказов, тем самым вводя в заблуждение и будущих исследователей их творчества. Именно с 1927 года в записной книжке Ильфа появляются записи, в дальнейшем укрепившие его авторитет как бесспорно талантливого соавтора романов.

Обе стороны (Булгаков и ГПУ) пришли к согласию в том, что книга в этой ситуации не может выйти под именем истинного автора, которое стало красной тряпкой для советской критики. Для реализации проекта было предложено приемлемое для обеих сторон имя Катаева, который и осуществил дальнейшую «сцепку». И если принять эту версию, становится понятным поведение Катаева: он был посредником в этих переговорах и, в конечном счёте, участником мистификации.

Результат оказался удачным для всех, и Булгакову после выхода «12 стульев» – хотя и не сразу – вернули рукопись и дневник. Но прозе его уже не суждено было быть опубликованной при его жизни: советская критика и без ГПУ сделала для этого все возможное.

Остался последний вопрос: почему эту мистификацию проглядело литературоведение? На этот вопрос сегодня ответ уже очевиден. Нашим литературоведением недооценён гений и Пушкина, и Булгакова, как писателей-мистификаторов. Проблема повествователя в их романах у нас практически не рассматривалась – в противном случае мы уже давно догадались бы, как именно и Пушкин, и Булгаков использовали возможность передачи этой роли своему антагонисту. Эту задачу впервые решил А.Н.Барков в его двух основных трудах «Мастер и Маргарита. Альтернативное прочтение» (1994) и «Прогулки с Евгением Онегиным» (1998) , но обе книги академическим литературоведением замалчиваются.

Я не питаю иллюзий по поводу признания литературоведами и этой мистификации. Однако даже в случае их вынужденного согласия с изложенным в книге Амлински нам предстоит упорядочить уже имеющиеся знания о процессе создания и публикации «12 стульев» и «Золотого теленка» и попытаться найти дополнительные сведения, проливающие свет на причину, по которой Булгаков выдавал «московские баранки» за «одесские бублики» , – или предложить какую-то иную версию событий того времени, которая смогла бы объяснить все эти необъяснимые в рамках существующего представления об авторстве этих романов «совпадения» . В любом случае проблема потребует обсуждения.

Продолжение следует.

Предлагаем вашему вниманию трехтомное подарочное издание наиболее популярных произведений известнейших российских писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Каждое творение классиков сатиры отличается неподражаемым, нестареющим юмором, и это делает их произведениями на все времена. Роскошно оформленное и богато проиллюстрированное оригинальными рисунками современного художника Макса Никитенко издание станет прекрасным подарком для ценителей. Во первом томе мы представляем роман «Двенадцать стульев». Издание выходит с авторскими орфографией и синтаксисом.

«Двенадцать стульев» - сюжет

На протяжении всего романа дуэт Остапа Бендера и Ипполита Матвеевича Воробьянинова (он же Киса) занимается поиском сокровищ мадам Петуховой, которая была тёщей Ипполиту, а именно бриллиантов, спрятанных в одном из 12 стульев изящного гарнитура мастера Гамбса. Она спрятала их, остерегаясь обыска, но не решалась признаться зятю, памятуя о том, что он раньше был ужасным мотом и транжирой и уже промотал состояние её дочери. Открывается мадам Петухова ему только перед смертью. Эту тайну узнаёт и отец Фёдор, которому она исповедовалась. Ипполит Матвеевич пускается в погоню за бриллиантами, но так как его авантюристские наклонности весьма слабы (впрочем, как и организаторские), он доверяется молодому человеку с шарфом, но без носков по имени Остап Бендер. С этого момента их уносит в круговорот из поисков, неудач, стараний и головокружительных авантюр — от создания тайного общества до превращения захолустного городишки в шахматную столицу вселенной.

История

История создания романа описывается в одной из глав книги Валентина Катаева «Алмазный мой венец». Валентин Катаев предложил Илье Ильфу и Евгению Петрову (своим другу и брату соответственно) сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. Они должны были разработать тему, написать черновик романа, а Валентин Катаев просто пройдётся по их трудам своим «блестящим пером».

Валентин Катаев оставил новоиспечённым литературным неграм подробный план будущего романа, а сам уехал на Зелёный мыс под Батумом сочинять водевиль для Художественного театра. Несколько раз И.Ильф и Е.Петров присылали ему отчаянные телеграммы, прося советов по разным вопросам, возникающим во время написания романа. Валентин Катаев сперва отвечал им односложно: «Думайте сами», а вскоре и вовсе перестал отвечать, целиком поглощенный жизнью в субтропиках.

Едва он вновь появился в Москве, как перед ним предстали его соавторы. С достоинством и даже несколько суховато они сообщили ему, что уже написали более шести печатных листов. Один из них достал из папки аккуратную рукопись, а второй начал читать вслух. Уже через десять минут Валентин Катаев понял, что «рука мастера» этому роману вовсе не потребуется, а он сам не имеет никаких прав указывать своё имя на обложке: соавторы не только великолепно выполнили заданные им сюжетные ходы и отлично изобразили портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно нового, ими изобретённого великолепного персонажа — Остапа Бендера.

После этого Валентин Катаев переписывает договор с издательством на И. Ильфа и Е. Петрова. Однако не стоит думать, что он был совсем уж бескорыстен: соавторам было выдвинуто два условия. Во-первых, они должны были посвятить роман ему и это посвящение должно было быть напечатано во всех изданиях — как на русском, так и на иностранных языках, на что соавторы с лёгкостью согласились, тем более они не были даже с точностью уверены, будет ли хоть одно издание. И до сих пор, даже если вы открываете современное издание «Двенадцати стульев», на первой страничке неизменно написана короткая фраза: «Посвящается Валентину Петровичу Катаеву».

После этого события соавторы по-прежнему пишут вдвоём — днём и ночью, азартно, как говорится, запойно, не щадя себя. Наконец в январе 1928 года роман завершён, и с января по июль он публикуется в иллюстрированном ежемесячнике «Тридцать дней». В первой журнальной публикации было 37 глав. В первом отдельном издании 1928 года (издательство «Земля и Фабрика») была 41 глава, во втором 1929 года, того же издательства, уже 40. В архивах сохранилось два авторских варианта романа: рукопись Петрова и машинопись с правками обоих авторов. Ранний рукописный вариант содержит двадцать глав без названий. В машинописном варианте текст был разбит на сорок три главы с титульными листами. После второго книжного издания в октябрьском номере «Тридцати дней» за 1929 год были опубликованы еще две ранее не издававшиеся главы. Однако дальнейшие издания базировались на первом книжном издании с 40 главами.

Рецензии

Рецензии на книгу «Двенадцать стульев»

Пожалуйста, зарегистрируйтесь или войдите, чтобы оставить рецензию. Регистрация займет не более 15 секунд.

Александр Логов

"Почём опиум для народа?"

Гениальное произведение. Если каким то чудом вам до сих пор не случилось прочесть о приключениях обаятельного жулика, Великого Комбинатора и сына турецко-подданого Остапа Бендера и бывшего уездного предводителя дворянства Кисы Воробъянинова, то вы должны незамедлительно устранить столь вопиющую оплошность.

Почти триста страниц смеха - таков подарок двух замечательных авторов многим миллионам читателей. Литературоведы и критики до сих пор спорят, задуман ли был роман как сатира на весь советский строй или на отдельные его недостатки, а также первое или второе в итоге получилось у Ильфа и Петрова. К счастью, для меня это не важно, я просто неизменно протягиваю руку за этой книгой и снова и снова наслаждаюсь невероятными, уморительными приключениями героев в искромётном, сочном юмористическом обрамлении высшего класса. Ведь именно это произведение да ещё его не менее знаменитый собрат являются, пожалуй, рекордсменами по количеству афоризмов, шуток, знаменитых цитат, крылатых выражений и прочего:

«На третьем ходу выяснилось, что Остап играет восемнадцать испанских партий. На остальных досках васюкинцы применили хотя устаревшую, но верную защиту Филидора.»;

«Киса, я хочу вас спросить, как художник - художника: вы рисовать умеете?»;

«Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать. Это - гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору»;

«Твой суслик летит к своей курочке на крыльях любви!!!»;

«Говори!.. Говори, куда дел сокровища убиенной тобой тёщи!»;

«Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами»;

«Почём опиум для народа?»;

«Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!»;

«Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон.»

и множество других.

Только после четвёртого или пятого прочтения этого романа я задумался над несколькими вещами. Почему события и люди, конца 20-х и начала 30-х годов так легко воспринимаются читателями всех поколений. Ведь временной интервал, отдаляющий нас от того времени всё растёт, а интерес и любовь читателя остаются неизменными. Понятно, что остроумие, ирония, обаяние, юмор, привносимые Остапом - вечны. Но вот элемент сатиры, казалось бы должен был потускнеть от налёта времени - то, что является объектом сатиры в одном веке, не всегда остаётся таковым в другом. Но только не в этом случае.

Не знаю как в другое, предшествующее нашему время, но сейчас мы живём в эпоху победивших героев романа. И ладно бы, если бы это были главные герои - окружённый неким ореолом романтизма и овеянный духом приключений авантюрист и сопутствующий ему меланхоличный мизерабль. Но нет, эти победившие - герои второстепенные или вернее сказать, это их духовные наследники. И пока подобные люди не только среди нас, но и над нами, этот роман не потеряет своей важности и значимости для нас. А читателя, я уверен, он не потеряет никогда.

Полезная рецензия?

/

Ещё одна тайна Михаила Булгакова.

Недавно исполнилось 120 лет со дня рождения знаменитого в советские времена писателя Валентина Катаева, автора популярной повести «Белеет парус одинокий». В СССР он был одним из самых признанных литераторов – Герой Социалистического Труда, кавалер множества орденов, увенчанный многочисленными премиями и наградами. Только незадолго до смерти он раскрыл тайну, которую тщательно скрывал всю свою жизнь – что был белым офицером, воевал в армии Деникина.

Есть тайна, но до сих пор до конца нераскрытая, и в биографии его родного брата – Евгения Катаева, больше известного под литературным псевдонимом Петров, который вместе с Ильей Ильфом прославился как автор легендарных «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». В 2013 году в журнале «Звезда» была опубликована статья «Шаги командора» Игоря Сухих, доктора филологических наук, профессора кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского университета, посвящённая романам Ильфа и Петрова. В ней, между прочим, есть следующий пассаж: «Евгений Петров (Евгений Петрович Катаев, 1903-1942) отличался отменным здоровьем и общественным темпераментом. Он служил в ЧК и редактировал журнал, жил сам и давал жить другим. В литературе он поначалу видел не призвание, как Ильф, а источник заработка в послереволюционной Москве». Распространена версия, что именно Валентин Катаев подсказал своему брату и его будущему соавтору идею двух, ставших знаменитыми, сатирических романов. Что и подтверждается в посвящении.

Однако обратите внимание на следующую фразу: «Евгений Петров (Катаев)… служил в ЧК». Но ведь в официальных биографиях писателя нет никакого упоминания о том, что он был чекистом! Везде говорится, что Евгений Петров до того, как стать журналистом и писателем, работал в Одессе в уголовном розыске, ни о каком ЧК нет и речи.

Однако если внимательно присмотреться к биографии «крестного отца» двух легендарных сатирических романов, то намеки на нечто, связанное с его причастностью к этой грозной организации, можно действительно обнаружить.

Неясные пятна в биографии

Литературный критик Юрий Басин в статье «Кто настоящий автор», исследовавший творчество Ильфа и Петрова, писал, рассуждая на тему, кто же из них двух на самом деле писал роман: «Тема скользкая, и сразу упирается в неясные пятна биографии Евгения Петровича Катаева (настоящие имя и фамилия Евгения Петрова) и его старшего брата Валентина Петровича Катаева, автора знакомого нам всем с детства романа «Белеет парус одинокий» и других заметных произведений.

Начнём со старшего. Если не знать, что это знаменитый советский писатель, один из идеологических «столпов» советской власти, будущий Герой Социалистического Труда, награждённый двумя орденами Ленина и другими орденами, то в молодости он – самый натуральный контрреволюционер и белогвардеец. Из одесской интеллигентной учительской семьи. В 1915 году, не окончив гимназию, пошёл добровольцем в действующую армию. Быстро дослужился до офицерского звания, после ранения попал в госпиталь в Одессе, а по выздоровлении подался в «сичевики» гетмана Скоропадского. Не к большевикам, заметьте, хотя имел такую возможность, и даже, по некоторым источникам, призывался в Красную армию. Наоборот, перед самым вступлением красных в Одессу в марте 1919 года махнул в Добровольческую армию Деникина. Заболел там тифом, и снова попал в одесский госпиталь (город переходил из рук в руки). По выздоровлении в феврале 1920 года, когда Одесса снова была в руках большевиков, сразу активно подключился к офицерскому подпольному заговору. Этот заговор, получивший в одесской ЧК название «заговор на маяке», должен был способствовать высадке в Одессе врангелевского десанта».

Валентина Катаева вместе с братом Евгением, гимназистом, не имеющим к заговору никакого отношения, ЧК неожиданно сажает в тюрьму, а вскоре жестоко расправляется с участниками заговора. Все они были расстреляны. И через полгода после этого братья как ни в чём не бывало выходят из тюрьмы живыми и здоровыми.

Судя по некоторым отрывочным сведениям, им в тюрьме неплохо жилось, их там даже ни разу не допрашивали. Сразу возникает предположение: а не для того ли их туда посадили, чтобы обеспечить им надёжную охрану от мести за предательство? Валентин вскоре уезжает в Харьков, где работает в местной прессе, а затем переезжает в Москву, где работает в газете «Гудок». Евгений заканчивает единственную ещё действующую в Одессе гимназию, и поступает на работу инспектором в Одесский уголовный розыск. То есть, нет никаких отрицательных последствий участия старшего брата в контрреволюционном заговоре, хотя тогдашние чекисты расстреливали людей, тем более бывших офицеров, и за гораздо меньшую провинность.

Кто же всё-таки сдал чекистам всех участников заговора? В автобиографическом романе «Трава забвения» Валентин Катаев пишет, что это якобы сделала «девушка из совпартшколы», которую он назвал Клавдия Заремба. По заданию ЧК она внедрилась в сеть заговора, её арестовали вместе с остальными участниками заговора, а потом выпустили. Очень похоже на историю с самим Валентином Катаевым. Но из того, что он рассказывал через много лет своему сыну, получается, что его вообще не сажали. Какой-то приехавший из Москвы крупный чекист якобы не дал его арестовать по старой памяти. Всё на свете могло быть, сейчас уже трудно сказать что-то определённое…

«Так или иначе, в Москве Валентин Катаев вскоре приобрёл значительный вес в журналистских кругах, близких к центральной власти. Поневоле приходит в голову мысль, что кроме талантливых и политически безупречных выступлений в печати, в этом сыграли роль и его недавние заслуги перед ЧК», – считает Басин.

Лев Славин, близко их знавший и любивший, рассказал много лет спустя, что уже будучи известным писателем, соавтор Петрова Илья Ильф подарил свою книгу «одному полюбившемуся ему офицеру войск МГБ и сде​лал при этом надпись: «Майору государственной безопасности от сержанта изящной словесности». Правда, у Славина есть описка, МГБ тогда не было, а было НКВД, однако это – прямое свидетельство связей и соавтора Петрова с этой организацией.

А сам Евгений Петров потом о своей прежней работе вспоминал так: «Я переступал через трупы умерших от голода людей и проводил дознание по поводу семи убийств. Я вел следствия, так как следователей судебных не было. Дела сразу шли в трибунал. Кодексов не было, и судили просто - «Именем революции»…».

Получается, что совсем еще моло​дой человек, которому не исполнилось и двадцати лет, не имевший никакого понятия о юриспруденции, вел следствия по сложнейшим делам, а так как и законов не имелось да и судов не было («сразу в трибунал»), то ясно, каковы были полномочия у будущего юмориста. Напомним, что слова, закавыченные в цитате, произно​сились, как свидетельствуют источники, при расстре​лах. Знаменитый писатель вспоминал об этом ужасе спокойно, даже с оттенком гордости…

Но если действительно так, то почему? Ведь, наоборот, в отличие от своего старшего брата, который свое белогвардейское прошлое был вынужден скрывать, работа в ЧК могла бы в СССР только помочь в его карьере. Объяснить это можно только одним способом: после службы в одесской ЧК, приехав в Москву, он стал негласным сотрудником этой организации (ведь бывших чекистов не бывает!) и выполнял ее особые задания. И одним из этих заданий могло быть… участие в операции ГПУ по созданию упомянутых сатирических романов. Которые, как сегодня считают некоторые литературоведы и исследователи, никак не могли быть написаны Ильфом и Петровым, а настоящий их автор… создатель гениального романа «Мастер и Маргарита» Михаил Афанасьевич Булгаков!

«12 стульев Михаила Булгакова»

В 2013 году в Германии литературовед Ирина Амлински выпустила книгу под названием «12 стульев Михаила Булгакова». В ней автор не только выдвинула сенсационную версию, но и убедительно, с приведением множества фактов доказывала, что знаменитые романы Ильи Ильфа и Евгения Петрова на самом деле написаны Михаилом Булгаковым. «Всем читателям, читающим запоем, – пишет И. Амлински в предисловии, – известно чувство досады от того, что книга прочитана и все удовольствие «жизни в произведении» осталось позади. Возвращаться в реальность не хочется, и поневоле тянешься за следующим томом полюбившегося автора. Вот так, на протяжении многих лет, перечитывая роман «12 стульев», я плавно перетекала в «Золотого теленка» и затем… натыкалась на то, что дальше продлить удовольствие мне было нечем. Ни рассказы, ни фельетоны Ильфа и Петрова не шли ни в какое сравнение с прочитанными ранее романами. Более того, меня не оставляла в покое мысль о какой-то подмене. Что это, - думалось мне, - может, они, как Дюма-отец, подписываются под произведениями начинающих авторов? Быть может, они разругались и перестали генерировать юмор? А, может, они просто исписались? Куда, скажите на милость, подевалась живость повествования, калейдоскопическая смена картин, невозможность прервать чтение и отложить книгу до завтра?

На сегодняшний день литературное наследие Ильфа и Петрова составляет пять томов, а если спросить у среднестатистического человека, читающего книги, что ему знакомо из их прозы, - 99 процентов назовут «12 стульев» и «Золотого телёнка». Может, вспомнят «Одноэтажную Америку». И всё.

Исследователи, критики и просто читатели сыплют цитатами из обоих романов, любимые герои – тоже из этих произведений, и уже стали именами нарицательными. А почему осталась в стороне повесть «Тоня»? Почему забыты многочисленные герои из их рассказов и фельетонов?

Почему объединяются только в общества любителей Остапа Бендера?

Так продолжалось до 1999 года. В тот раз вместо Фейхтвангера, который обычно перечитывался мною после Булгакова, был взят в руки роман «12 стульев». И вдруг, с первых его строк, я услышала тот же знакомый ироничный, местами язвительный смех, узнала ту же музыкальность, четкость и ясность фраз. Я наслаждалась чистотой языка и легкостью повествования, легко и просто вживаясь в произведение, куда меня «пригласил» тот же автор. В этом надо было разобраться. Вот, дорогой читатель, две фразы:

«Лизанька, в этом фокстроте звучит что-то инфернальное. В нем нарастающее мученье без конца».

«В этом флотском борще плавают обломки кораблекрушения».

Замечательные фразы, не правда ли? Первая взята из пьесы Михаила Булгакова «Зойкина квартира», а вторая - из романа «Золотой телёнок». Это первые, найденные мною фразы, из-за которых на 12 лет растянулся поиск истины. С этого момента мне и пришлось из простого читателя-любителя надолго переквалифицироваться в читателя-«копателя»».

Внимательно разбирая текст книг, которые изданы под именами Ильи Ильфа и Евгения Петрова, автор литературной сенсации утверждает, что многочисленные найденные ею совпадения и тождественность стиля не случайны. Они доказывают, что подлинным автором двух знаменитых сатирических романов, на самом деле, был Михаил Булгаков.

Амлински, например, приводит две фразы – из «12 стульев» и «Мастера и Маргариты»:

«В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошёл молодой человек лет двадцати восьми» («12 стульев»).

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…» («Мастер и Маргарита»).

Как считают литературоведы, музыка, ритм этих двух фраз практически совпадает. И не только этих фраз, но и множества других.

Если продолжить этот, начатый Амлински анализ ритма прозы «12 стульев» и «Мастера», то нетрудно убедиться, что ритм – с небольшими вариациями повсюду – тот же.

В прозе и «Мастера», и «12 стульев» постоянно имеют место аналогичные по звучанию, «длинные» периоды, перемежающиеся короткими фразами, и ритмическая основа её в обоих случаях идентична. Но ритм прозы у каждого автора индивидуален, если не заимствован. А Ильф и Петров во всех своих произведениях до «12 стульев» и «Золотого телёнка» писали, как отмечают литературоведы, совершенно другим, «рубленым» стилем, характерным даже не столько именно для них, сколько вообще для советской прозы 1920-х – короткими предложениями.

Нет, не Ильф и Петров!

Прочитав книгу И. Амлински, которая работала над ней 12 лет, целый ряд других исследователей подтверждают сделанные ею выводы.

«Автор, – пишет, например, кандидат технических наук, ставший литературоведом Лазарь Фрейдгейм, – «пропахала» все произведения Булгакова, все произведения Ильфа и Петрова и все воспоминания о них. Проанализировав тексты по множеству «сечений», она обнаружила, что в этих двух романах многократно встречаются поразительно похожие по структуре и словарю описания сходных сцен, имеющихся и в произведениях Булгакова, написанных до описываемых романов (сцены вербовки, сцены убийства, сцены потопа в квартире, описания многоквартирного дома, одалживания одежды и т.д. и т.п.). Главные образы «12 стульев» перекочевали туда из прежних произведений Булгакова; стиль прозы романов – тот же, что и в написанных Булгаковым до и после произведениях. Дилогия буквально пропитана фактами из его биографии и случаями из его жизни, его привычками и пристрастиями, приметами обликов и характеров его друзей и знакомых и маршрутами его передвижений. Причем все это таким образом использовано и включено в плоть прозы, что речи о совместной работе над ней идти не может. Так вместе не пишут. Так мог писать только сам Михаил Булгаков. Но не Ильф и Петров», – делает вывод Л. Фрейдгейм.

«Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все написанное ими сообща, как правило, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное писателями порознь».

Вдумаемся в эту фразу! Порознь (т.е. когда писали действительно сами) они создавали откровенно слабые вещи, полные неглубокого, но размашистого ерничества (впрочем, такой стиль тогда царил – «для простого народа»), но, сев за роман совместно, за один месяц (по другим данным – за три), без подготовки, без справочного материала, без черновиков (их нет!) вдруг написали шедевр, ставший культовым для нескольких поколений?

Итак, вот, если суммировать сказанное выше, аргументы в пользу того, что легендарные книги не были написаны Ильфом и Петровым:

1. «12 стульев» и «Золотой телёнок» - действительно гениальные произведения, а журналисты Ильф и Петров кроме этих двух книг ничего подобного, даже близко, больше не написали.
2. Романы были созданы буквально за считанные недели – немыслимая скорость для любителей, которые будто бы писали их вместе, что почти всегда замедляет любой процесс.
3. Отсутствие рукописей, есть только намёки на какие-то шутки в записных книжках Ильфа.
4. У Булгакова после публикации «12 стульев» внезапно появилась трёхкомнатная квартира.
5. В «12 стульях» и «Золотом телёнке» – единый стиль с булгаковскими произведениями, есть множество заимствований из Булгакова, что убедительно показали литературоведы. Он, как правило, очень нервно реагировал на подобное, а тут молчал.

Ильф и Петров тоже не проронили ни звука, и до конца своей жизни тайну сохранили. Более того, им пришлось теперь оправдывать взятые на себя обязательства. По этой причине после публикации «12 стульев» с ведома Булгакова они и стали использовать в своих рассказах и фельетонах булгаковские мотивы, детали и образы, как из опубликованной редакции романа, так и из оставшихся неопубликованными глав (а впоследствии – и из «Золотого телёнка») – вплоть до специально для них написанных Булгаковым рассказов, тем самым вводя в заблуждение и будущих исследователей их творчества. Именно с 1927 года в записной книжке Ильфа появляются записи, в дальнейшем укрепившие его авторитет как бесспорно талантливого соавтора романов.

И вот ещё что странно: как такие произведения – острейшая сатира на советские нравы и порядки – вообще могли быть напечатаны в СССР с его свирепой цензурой? Позднее спохватились, и на основании постановления секретариата ЦК ВКП(б) в 1949 году к печати они были запрещены. Ответ может быть только один: у авторов был могущественный покровитель.

Кто был заказчиком?

Литературный критик, специалист в области исследования литературных мистификаций Владимир Козаровецкий пишет: «Логика подводит нас к единственно возможному ответу.

Булгаков написал этот роман под заказ той организации, в руках которой находилась в тот момент его судьба, – заказ ГПУ.

Это было соглашение, в котором условием с его стороны было обещание оставить его в покое. А со стороны противника? – его согласие написать советскую прозу. Его остросатирическое перо намеревались использовать в развернувшейся в это время борьбе с троцкизмом. Булгаков знал, что ему по плечу написать эту прозу так, что придраться к нему будет невозможно и что все поймут её, как хотелось бы им её понять. Как мистификатор Булгаков, искусству мистификации учившийся у Пушкина, о своих тайных ходах никогда никому не рассказывал».

Несмотря на тайное покровительство Сталина, который смотрел его «Дни Турбиных» во МХАТе 14 раз, Булгаков был под колпаком ГПУ и подвергался в советской печати остервенелой критике. Чекисты его вызывали, проводили с ним беседы по поводу запрещенных к печати «Роковых яиц» и «Дьяволиады», у него был обыск и изъятие дневника и рукописи «Собачьего сердца» – всё свидетельствовало, что никакой надежды на публикацию его прозы в СССР нет.

Как следует предположить, как раз в это время в ГПУ и возникла идея в рамках кампании по дискредитации троцкистской оппозиции создать сатирический роман, который показал бы противников Сталина, персонажей отжившего режима в самом смешном и неприглядном виде. В этой связи и было решено обратиться к Булгакову как мастеру сатиры, а во-вторых, как к человеку, который висел на волоске и от такого «сотрудничества» никак не мог бы отказаться.

Как считает В. Козаровецкий, в «переговорах» и с ГПУ, и с Булгаковым посредником стал Валентин Катаев. Он же убедил Ильфа и Петрова, что, с одной стороны (со стороны ГПУ), мистификация ничем им не грозит, а с другой – может сделать имя; при этом они делали доброе дело, выручая Булгакова.

Но как Валентин Катаев, сам талантливый писатель, вообще мог стать участником этого литературного подлога? Но, во-первых, как бывшему деникинскому офицеру ему всякий час грозило смертельное для тех времен разоблачение, и портить отношения с ГПУ он никак не мог. А во-вторых, в дневнике Бунина есть запись от 25.04.19 года, в которой он так пишет о Валентине Катаеве: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки»». По сравнению с этим, литературный подлог – пустяки…

Но как Булгаков мог написать эти романы, чтобы никто из его близких этого не заметил? Козаровецкий объясняет это тем, что писал Михаил Афанасьевич легко и быстро, главным образом по ночам, а потому и ни одна из жён Булгакова ни сном ни духом не ведали о его литературных мистификациях.

А как могли согласиться принять участие в такой невероятной операции Ильф и Петров? Но если их об этом попросило ГПУ, как они могли отказаться? К тому же если Петров-Катаев и в самом деле служил в ЧК. Но все равно они чувствовали себя не в своей тарелке. Дочь Ильфа, А.И. Ильф вспоминала: «Петрову запомнилось поразительное признание соавтора: «Меня всегда преследовала мысль, что я делаю что-то не то, что я самозванец. В глубине души у меня всегда гнездилась боязнь, что мне вдруг скажут: «Послушайте, какой вы к чёрту писатель: занимались бы каким-нибудь другим делом!»».

Другая версия

Уверен в том, что «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» написал Булгаков и известный философ и литературовед Дмитрий Галковский, но версию о «заказе ГПУ» он начисто отвергает.

«Когда Булгаков принес рукопись Катаеву, – предполагает он, – тот понял две вещи. Во-первых, это деньги. Большие деньги. В своих зашифрованных мемуарах Катаев описывает свое обращение к Ильфу и Петрову: «Молодые люди, - сказал я строго, подражая дидактической манере Булгакова - знаете ли вы, что вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также и мировая слава?».

«Полагаю, – считает Галковский, – что это сказал Катаеву и компании сам Булгаков. Когда вручал рукопись.

Но Катаев понял и второе: ставить под такой вещью свою подпись нельзя. Прямо там ничего нет, но он лицо в Москве заметное, так что будут копать. Будут копать – докопаются. А с сосунков взятки гладки.

И действительно, Ильф и Петров были настолько наивны, что так до конца и не поняли, на что подписались. Поэтому понятна настойчивость Катаева с посвящением. С Булгаковым был уговор, что будут стоять три фамилии и его фамилия из всех трёх самая важная. Сохраняя посвящение, он обозначал свое присутствие в проекте: из дела не уходит, прикрытие книги будет осуществлять, с изданием поможет. А поэтому и обговоренную часть гонорара возьмет себе. Думаю, Булгакову и Катаеву полагалось по 50%, но Катаев из своей части 10% выделил «неграм»».

«Идея созрела среди писательского окружения Булгакова и конечно, могла осуществиться только при его доброй воле, – убеждён Галковский. – К 1927 году Булгаков догадался, что критике его подвергают не за какие-то конкретные произведения, а просто потому, что его имя подвёрстано в список врагов советской власти. Поэтому что бы он ни писал, всё будет плохо. Открыто советской вещи он категорически писать не хотел, это выглядело бы как двурушничество… Писать же Булгакову хотелось очень. Писал он быстро и метко…

У Катаева было понимание этого настроя Булгакова, но конечно, помогать из идейных или дружеских соображений он бы не стал. Им двигала жажда наживы. Он прекрасно понимал, что Булгакову ничего не стоит написать бестселлер. Понимал это и Булгаков, и это его угнетало ещё больше. Деньги ему были нужны не меньше, чем Катаеву, в отличие от Катаева, он мог их легко заработать, но заработать не давали… Ну, вот так и созрело. Булгаков пишет, Катаев публикует, а деньги поровну. Чтобы убрать стилистические подозрения, Катаев привлек двух соавторов, чтобы было на кого кивать.

Булгаков, естественно, постарался убрать прямое самоцитирование и характерные обороты – для стилиста его класса это было нетрудно. Кроме того, Булгаков мог попросить влиятельного Катаева похлопотать о возвращении конфискованных рукописей из ГПУ.

Действительно, их скоро вернули. С деньгами тоже всё вышло – в 1927 году Булгаков переехал в отдельную трехкомнатную квартиру».

Советский Достоевский

«Вероятно, – продолжает Галковский, – сначала Булгаков отнесся к затее как к халтуре, но по настоящему талантливый человек халтурить не способен, идея его увлекла и он написал первоклассный роман. Было ли ему жалко его отдавать? Думаю, не очень – в силу изложенных выше соображений. В дальнейшем он, конечно, надеялся раскрыть мистификацию, но это было бы возможно только после ослаблении власти ГПУ и кардинальной перестройки политической жизни СССР».

Но этого при жизни Булгакова не произошло, и тайна осталась тайной. Быть может, она раскроется, если будут найдены рукописи двух сатирических романов. Ведь обнаружили же недавно рукопись романа Шолохова «Тихий Дон». А потому в заключение еще одна фраза из эссе Галковского о Булгакове:

«Сейчас ясно, что Булгаков был единственным великим писателем на территории России после 1917 года. Причем он не только сформировался после революции, а и начал формироваться после революции. По временным рамкам это человек советской эпохи. Советская власть носилась с Булгаковым, как кот с дохлым гусём – вещь была не по чину, и зверушка заметалась, не зная, что делать. В конце концов, дело дошло до того, что часть произведений отняли и присвоили себе – причём от Булгакова не убыло. В какой степени сам Булгаков понимал сложившееся положение? Разумеется, не до конца, но понимал. Издерганный бытом, Булгаков однажды в семье пожаловался, что в таких условиях, как он, не работал даже Достоевский. На что Белозерская – его жена (любившая болтать по телефону рядом с его письменным столом) возразила: «Но ты же не Достоевский». Проблема была в том, что Булгаков себя считал именно Достоевским. И ещё большая проблема заключалась в том, что он Достоевским и являлся».

«Это – не могу…»

Но вот, что странно. Казалось, что публикация И. Амлински должна была вызвать сенсацию в академических литературных кругах, инициировать семинары, научные дискуссии, тщательное обсуждение предъявленных исследователем фактов, причем более чем убедительных. Но вместо этого – тишина! Маститые академики и профессора, за исключением немногих, в основном литературоведов-любителей, брезгливо промолчали. Мол, какой-то любитель написал, а издал где-то в Германии… По крайней мере, на просторах интернета никаких сведений на этот счет нет. Только несколько голосов раздалось в поддержку Амлински, которые мы уже здесь перечислили.

Ситуация в какой-то мере напоминает ту, которая в свое время сложилась вокруг археолога-самоучки Генриха Шлимана, раскопавшего легендарную Трою. Профессиональные археологи, маститые профессора и академики всего мира тоже никак не могли поверить, что это мог сделать какой-то никому неизвестный энтузиаст-любитель, разбогатевший в России купец. Шлимана обвиняли даже в том, что найденное им античное золото на холме Гиссарлык в Турции он будто бы изготовил сам, а потом подбросил в раскопки. А он потом взял еще и раскопал царские могилы в античных Микенах…

Может быть и так, в этом и есть причина. Однако в подробной биографии «Жизнь Булгакова» В. Петелина, изданной в 2000 году, мы находим следующий эпизод. Автор пишет, что 3 мая 1938 года Елена Сергеевна (жена Булгакова) записала: «Ангарский (Клестов-Ангарский – известный издатель) пришел вчера и с места заявил – «не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки, денег тьма, валюта, хотите, сейчас чек дам – аванс?». Миша отказался, сказал – это не могу».

Итак, «не могу…». Однако, добавим, пьесу «Батум» о молодом Сталине он все-таки потом написал! Так что литература – не археология, – там можно предъявить что-то извлеченное из земли, то, что можно пощупать руками. А когда речь идет о произведении нематериального характера, такого сделать, увы, нельзя. Так что вопрос насчет авторства двух гениальных произведений остается открытым. Хотя… Проведем эксперимент сами.

Попробуйте открыть сразу после прочтения «Двенадцати стульев» тоже, но уже бесспорно, написанную Ильфом и Петровым «Одноэтажную Америку».

И вам тут же станет ясно: нет, эти две книги писали совершенно разные авторы…

Владимир Малышев