Одоевский пестрые сказки читать онлайн. Владимир ОдоевскийПёстрые сказки с красным словцом

Какова история. В иной залетишь за тридевять земель в тридесятое царство.

Фонвизин в «Недоросле»

Предисловие сочинителя

Почтеннейший читатель

Прежде всего я долгом считаю признаться вам, милостивый государь, в моей несчастной слабости… Что делать? у всякого свой грех, и надобно быть снисходительным к ближнему; это, как вы знаете, истина неоспоримая; одна изо всех истин, которые когда-либо добивались чести угодить роду человеческому; одна, дослужившаяся до аксиомы; одна, по какому-то чуду уцелевшая от набега южных варваров 18 века, как одинокий крест на пространном кладбище. Итак, узнайте мой недостаток, мое злополучие, вечное пятно моей фамилии, как говорила покойная бабушка, – я, почтенный читатель, я из ученых, то есть, к несчастию, не из тех ученых, о которых говорил Паскаль, что они ничего не читают, пишут мало и ползают много, – нет! я просто пустой ученый, то есть знаю все возможные языки: живые, мертвые и полумертвые; знаю все науки, которые преподаются и не преподаются на всех европейских кафедрах; могу спорить о всех предметах, мне известных и неизвестных, а пуще всего люблю себе ломать голову над началом вещей и прочими тому подобными нехлебными предметами.

После сего можете себе представить, какую я жалкую ролю играю в сем свете. Правда, для поправления моей несчастной репутации я стараюсь втираться во все известные домы; не пропускаю ничьих именин, ни рожденья и показываю свою фигуру на балах и раутах; но, к несчастию, я не танцую, не играю ни по пяти, ни по пятидесяти; не мастер ни очищать нумера, ни подслушивать городские новости, ни даже говорить об этих предметах; чрез мое посредство нельзя добыть ни места, ни чина, ни выведать какую-нибудь канцелярскую тайну… Когда вы где-нибудь в уголку гостиной встретите маленького человечка, худенького, низенького, в черном фраке, очень чистенького, с приглаженными волосами, у которого на лице написано: «Бога ради оставьте меня в покое», – и который ради сей причины, заложа пальцы по квартирам, кланяется всякому с глубочайшим почтением, старается заговорить то с тем, то с другим или с благоговением рассматривает глубокомысленное выражение на лицах почтенных старцев, сидящих за картами, и с участием расспрашивает о выигрыше и проигрыше, словом, всячески старается показать, что он также человек порядочный и ничего дельного на сем свете не делает; который между тем боится протягивать свою руку знакомому, чтобы знакомый в рассеянности не отвернулся, – это я, милостивый государь, я – ваш покорнейший слуга.

Представьте себе мое страдание! Мне, издержавшему всю свою душу на чувства, обремененному многочисленным семейством мыслей, удрученному основательностию своих познаний, – мне очень хочется иногда поблистать ими в обществе; но только что разину рот – явится какой-нибудь молодец с усами, затянутый, перетянутый, и перебьет мою речь замечаниями о состоянии температуры в комнатах или какой почтенный муж привлечет общее внимание рассказом о тех непостижимых обстоятельствах, которые сопровождали проигранный им большой шлем; между тем вечер проходит, и я ухожу домой с запекшимися устами.

В сем затруднительном положении я заблагорассудил обратиться к вам, почтенный читатель, ибо, говоря без лести, я знаю, что вы человек милый и образованный и притом не имеете никакого средства заставить меня замолчать; читайте, не читайте, закройте или раскройте книгу, а все-таки печатные буквы говорить не перестанут. Итак, волею или неволею слушайте: а если вам рассказ мой понравится, то мне мыслей не занимать стать, я с вами буду говорить до скончания века.

Реторта

Реторта – cornue – retorte – сосуд перегонный; род бутыли с круглым дном в виде груши с длинною шейкою…

Слов. хим. (ч. 3, с. 260)

…Положи амальгаму в круглый стеклянный сосуд; закупорь его и поставь в золу, потом на легкий жар, прибавляя жару, пока сосуд совсем не раскалится, то ты увидишь все цветы, какие только на свете находятся…

Исаак Голланд в книге о «Руке философов» (с. 54)

Глава I
Введение

В старину были странные науки, которыми занимались странные люди. Этих людей прежде боялись и уважали; потом жгли и уважали; потом перестали бояться, но все-таки уважали; нам одним пришло в голову и не бояться, и не уважать их. И подлинно, – мы на это имеем полное право! Эти люди занимались – чем вы думаете? они отыскивали для тела такое лекарство, которое бы исцеляло все болезни; для общества такое состояние, в котором бы каждый из членов благоденствовал; для природы – такой язык, которого бы слушался и камень, и птица, и все элементы; они мечтали о вечном мире, о внутреннем ненарушимом спокойствии царств, о высоком смирении духа! Широкое было поле для воображения; оно обхватывало и землю и небо, и жизнь и смерть, и таинство творения и таинство разрушения; оно залетало за тридевять земель в тридесятое царство, и из этого путешествия приносило такие вещи, которые ни больше, ни меньше, как переменяли платье на всем роде человеческом; такие вещи, которые – не знаю, отчего – ныне как будто не встречаются, или все наши открытия разнеслись колесами паровой машины.

Не будем говорить о величественной древности: увы! она посоловела от старости; вы поверите на слово, что она мне известна лучше, нежели адрес-календарь какому-нибудь директору департамента, и что я бы мог легко описанием оной наполнить целую книгу; нет, мы вспомним недавнее.

Знаете ли, милостивый государь, что было время, когда все произведения природы годились только тогда, когда природа их производила; цветы весною, плоды осенью; а зимою – ни цветочка… Не правда ли, что это было очень скучно? Нашелся монах, по имени Алберт; он предвидел, как для нас необходимо будет зимою устилать цветами стены передних и лестниц, и нашел средство помочь этому горю – и нашел его так, между делом, потому что он в это время занимался очень важным предметом: он искал средства сотворять цветы, плоды и прочие произведения природы, не исключая даже и человека.

Было время, когда люди на поединке бесились, выходили из себя, в этом преступном состоянии духа отправлялись на тот свет и без покаяния, дрожа, кусая губы, с шапкою набекрень являлись пред лицо Миноса; монах Бакон положил селитры с углем в тигель, поставил в печь вместе с другими приготовлениями для философского камня и нашел хладнокровный порох, посредством которого вы можете – не сердясь, перекрестившись, помолившись и в самом спокойном и веселом расположении духа – положить перед собою навзничь своего противника или сами разом протянуться, что не менее производит удовольствия.

Было время, когда не существовало – как бы назвать его? (мы дали этому снадобью такое имя, от которого может пропахнуть моя книга и привлечь внимание какого-нибудь рыцаря Веселого образа, чего мне совсем не хочется) – когда не существовало то – то, без чего бы вам, любезный читатель, нечего было налить на вашу курильницу; старинному щеголю на свой платок и на самого себя; без чего нельзя бы сохранять уродов в Кунсткамере; нечем было бы русскому человеку развеселить свое сердце; словом, то, что новые латинцы и французы назвали водою жизни. Вообразите себе, какую переборку должно было произвести в это время открытие Арнольда де Виллановы, когда он пустил по миру алкоголь, собирая в тыкву разные припасы для сотворения человека по своему образу и подобию.

Скажите, кого бы уморила нынешняя медицина, если бы господин Бомбастус Парацельзий не вздумал открыть приготовления минеральных лекарств? Что бы стали читать наши почтенные родители, если бы Брюс не написал своего календаря? Если бы Василий Валентин…

Но, впрочем, это долгая история; всех не переберешь, а только вам наскучишь. Дело в том, что все открытия тех времен производили такое же обширное влияние на человечество, какое бы ныне могло произвести соединение паровой машины с воздушным шаром, – открытие, мимоходом будь сказано, которое поднялось было, да и засело и, словно виноград, не дается нашему веку.

Неужели в самом деле все эти открытия были случайные? Разве автомат Алберта Великого не требовал глубоких механических соображений? Разве antimonium Василия Валентина и открытия Парацельзия не предполагают глубоких химических сведений? Разве Ars magna Раймонда Луллия могло выйти из головы, не привыкшей к трудным философским исчислениям; разве, разве… Да если бы эти открытия и были случайные, то зачем эти случаи не случаются ныне, когда не сотня монахов, разбросанных по монастырям между дюжиною рукописей и костром инквизиции, а тысячи ученых, окруженных словарями, машинами, на мягких креслах, в крестах, чинах и на хорошем жалованьи, трудятся, пишут, вычисляют, вытягивают, вымеривают природу и беспрестанно сообщают друг другу свои обмерки? Какое из их многочисленных открытий может похвалиться, что оно столько же радости наделало на земном шаре, как открытия Арнольда де Виллановы с компаниею?

А кажется, мы смышленнее наших предков: мы обрезали крылья у воображения; мы составили для всего системы, таблицы; мы назначили предел, за который не должен переходить ум человеческий; мы определили, чем можно и должно заниматься, так что теперь ему уж не нужно терять времени по-пустому и бросаться в страну заблуждений.

Но не в этом ли беда наша? Не оттого ли, что предки наши давали больше воли своему воображению, не оттого ли и мысли их были шире наших и, обхватывая большее пространство в пустыне бесконечного, открывали то, чего нам ввек не открыть в нашем мышином горизонте.

Правда, нам и некогда; мы занимаемся гораздо важнейшими делами: мы составляем системы для общественного благоденствия, посредством которых целое общество благоденствует, а каждый из членов страдает – словно медик, который бы облепил все тело больного шпанскими мухами и стал его уверять, что от того происходит его внутреннее здоровье; мы составляем статистические таблицы – посредством которых находим, что в одной стороне, с увеличением просвещения, уменьшаются преступления, а в другой увеличиваются, – и в недоумении ломаем голову над этим очень трудным вопросом; составляем рамку нравственной философии для особенного рода существ, которые называются образами без лиц, и стараемся подтянуть под нее все лица с маленькими, средними и большими носами; мы отыскиваем средства, как бы провести целый день, не пропустив себе ни одной мысли в голову, ни одного чувства в сердце; как бы обойтиться без любви, без веры, без думанья, не двигаясь с места; словом, без всей этой фланели, от которой неловко, шерстит, беспокоит; мы ищем способа обделать так нашу жизнь, чтобы ее историю приняли на том свете за расходную книгу церковного старосты – [тому свечку, другому свечку] – и должно признаться, что во всем этом мы довольно успели; а в медицине? мы трудились, трудились – и открыли газы, и, заметьте, в то самое время, когда химик Беккер убил алхимию, – разобрали все металлы и соли по порядку; соединяли, соединяли, разлагали, разлагали; нашли железисто-синеродный потассий, положили его в тигель, расплавили, истолкли в порошок, прилили водохлорной кислоты, пропустили сквозь сухой хлористый кальций и проч. и проч. – сколько работы! – и после всех этих трудов мы добыли наконец прелюбезную жидкость с прекрасным запахом горького миндаля, которую ученые называют водосинеродною кислотою, acide hydrocyanique, acidum borussicum, a другие acide prussique, но которая во всяком случае гасит человека разом, духом – как свечу, опущенную в мефитический воздух; мы даем эту жидкость нашим больным во всяких болезнях и нимало не жалеем, когда больные не выздоравливают…

Этими-то, некогда знаменитыми науками, а именно: астрологическими, хиромантическими, парфеномантическими, онеиромантическими, каббалистическими, магическими и проч. и проч… я задумал, милостивый государь, заниматься, и нахожусь в твердой уверенности, что когда-нибудь сделаю открытие вроде Арнольда Виллановы! – и теперь, хотя я еще недалеко ушел в сих науках, но уж сделал весьма важное наблюдение: я узнал, какую важную ролю играет на свете философская калцинация, сублимация и дистиллация.

Я расскажу вам, любезный читатель, если вы до сих пор имели терпение продраться сквозь тернистую стезю моей необъятной учености, – я расскажу вам случившееся со мной происшествие и – поверьте мне – расскажу вам сущую правду, не прибавляя от себя ни одного слова; расскажу вам то, что видел, видел, своими глазами видел…

Глава II
Каким образом сочинитель узнал, от чего в гостиных бывает душно

Я был на бале; бал был прекрасный; пропасть карточных столов, еще больше людей, еще больше свечей, а еще больше конфет и мороженого. На бале было очень весело и живо; все были заняты: музыканты играли, игроки также, дамы искали, девушки не находили кавалеров, кавалеры прятались от дам: одни гонялись за партнерами, другие кочевали из комнаты в комнату; иные сходились в кружок, сообщали друг другу собранные ими замечания о температуре воздуха и расходились; словом, у всякого было свое занятие, а между тем теснота и духота такая, что все были вне себя от восхищения. Я также был занят: к чрезвычайному моему удивлению и радости, от тесноты – или так, по случаю, – мне удалось прижать к углу какого-то господина, который только что проиграл 12 робертов сряду; и я в утешение принялся рассказывать ему: о походе Наполеона в 1812 году, об убиении Димитрия царевича, о монументе Минину и Пожарскому, и говорил так красноречиво, что у моего слушателя от удовольствия сделались судороги и глаза его невольно стали поворачиваться со стороны на сторону; ободренный успехом, я готов уже был приступить к разбору Несторовой летописи, когда к нам приблизился почтенный старец: высокого роста, полный, но бледный, в синем фраке, с впалыми глазами, с величественным на лице выражением, – приблизился, схватил моего товарища за руку и тихо, таинственным голосом произнес: «Вы играете по пятидесяти?». Едва он произнес эти слова, как и старец в синем фраке, и мой товарищ исчезли, – а я было только завел речь о том, что Нестор списал свою летопись у Григория Арматолы… Я обернулся и удивленными глазами спрашивал у окружающих объяснения сего странного происшествия…

«Как вам не совестно было, – сказал мне кто-то, – держать столько времени этого несчастного? Он искал партнера отыграться, а вы ему целый час мешали…»

Я покраснел от досады, но скоро утешил мое самолюбие, рассудив, что слова таинственного человека были не иное что, как лозунг какого-нибудь тайного общества, к которому, вероятно, принадлежал и мой приятель; признаюсь, что это открытие меня нимало не порадовало, и я, размышляя, как бы мне выпутаться из беды, и задыхаясь от жара, подошел к форточке, которую благодетельный хозяин приказал отворить прямо против растанцовавшихся дам…

К чрезвычайному моему удивлению, из отворенной форточки не шел свежий воздух, а между тем на дворе было 20 градусов мороза, – кто это мог знать лучше меня, меня, который пробежал пешком из Коломны до Невского проспекта в одних башмаках? Я вознамерился разрешить этот вопрос, вытянул шею, заглянул в форточку, смотрю: что за нею светится, – огонь не огонь, зеркало не зеркало; я призвал на помощь все мои кабалистические знания, ну исчислять, расчислять, допытываться – и что же я увидел? за форточкою было выгнутое стекло, которого края, продолжаясь и вверх, и вниз, терялись из глаз; я тотчас догадался, что тут кто-то чудесит над нами; вышел в двери – то же стекло у меня перед глазами; обошел кругом всего дома, высматривал, выглядывал и открыл – что бы вы думали? – что какой-то проказник посадил весь дом, мебели, шандалы, карточные столы и всю почтенную публику, и меня с нею вместе в стеклянную реторту с выгнутым носом! Это мне показалось довольно любопытно. Желая узнать, чем кончится эта проказа, я воспользовался тою минутою, когда кавалеры с дамами задремали в мазурке, вылез в форточку и осторожно спустился – на дно реторты; тут-то я узнал, от чего в гостиной было так душно! проклятый химик подвел под нас лампу и без всякого милосердия дистиллировал почтенную публику!..

Описание:

1. Пёстрые сказки, стр. 5-57
   1. От издателя, стр. 5-6
   2. Предисловие сочинителя, стр. 7-8
   3. I. Владимир Одоевский. Реторта (рассказ), стр. 9-17
      1. Глава1. Введение
      2. Глава2. Каким образом сочинитель узнал, от чего в гостиных бывает душно
      3. Глава 3. Что происходило с сочинителем, когда он попался в реторту
      4. Глава 4. Каким образом сочинитель попал в латинский словарь и что он в нём увидел
   4. II. Владимир Одоевский. Сказка о мёртвом теле, неизвестно кому принадлежащем (сказка), стр. 18-25
   5. III. Владимир Одоевский. Жизнь и похождения одного из здешних обывателей в стеклянной банке, или Новый Жоко (рассказ) (классическая повесть), стр. 26-32
   6. IV. Владимир Одоевский. Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником (сказка), стр. 33-36
   7. V. Владимир Одоевский. Игоша (рассказ), стр. 37-41
   8. VI. Владимир Одоевский. Просто сказка (рассказ), стр. 42-44
   9. VII. Владимир Одоевский. Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту (сказка), стр. 45-51
   10. VIII. Владимир Одоевский. Та же сказка, только на изворот (сказка), стр. 52-57
       1. Владимир Одоевский. Деревянный гость, или сказка об очнувшейся кукле и господине Кивакеле (сказка)
   11. Эпилог, стр. 57
2. Дополнения
   1. Варианты и другие редакции прижизненных изданий, стр. 61-72
   2. Владимир Одоевский. Отрывок из записок Иринея Модестовича Гомозейки (рассказ), стр. 72-83
   3. Отрывки из "Пёстрых сказок" (предисловие), стр. 83-84
   4. Опыты рассказа о древних и новых преданиях (предисловие), стр. 84-85
   5. Первоначальный план "Пёстрых сказок", стр. 85-85
   6. Мысли, родившиеся при чтении "Пёстрых сказок" г. Гомозейки, стр. 86-87
   7. Владимир Одоевский. Жизнь и похождения Илариона Модестовича Гомозейки (рассказ), стр. 87-100
      1. Жизнь и похождения Илариона Модестовича Гомозейки, стр. 87-88
      2. Жизнь и похождения Илариона Модестовича Гомозейки, или семейные обстоятельства, сделавших из него то, что он есть и чем бы он быть не должен, стр. 88-89
      3. Семейные обстоятельства Иринея Модестовича Гомозейки, сделавшие из него то, что он есть и чем бы он быть не должен, стр. 89-92
   8. Владимир Одоевский. О педантизме (произведение (прочее)), стр. 100-101
   9. Владимир Одоевский. Биография Гомозейки (рассказ), стр. 101-102
   10. Владимир Одоевский. Бабушка, или Пагубные следствия просвещения (черновой автограф), стр. 102-106
   11. Владимир Одоевский. Бабушка, или Пагубные следствия просвещения (произведение (прочее)), стр. 107-110
   12. Розен Е.Ф. Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою (1833), стр. 111-113
   13. Полевой Н. Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою (1833), стр. 114-118
   14. Письмо Э. В. Бинеманна В. Ф. Одоевскому, стр. 119-120
   15. Белинский В.Г. Из статьи "Сочинения князя В.Ф. Одоевского" (1844), стр. 121
   16. Одоевский В.Ф. Из "Текущей хроники и особых происшествий" (1860), стр. 122-123
   17. Ответ В. Ф. Одоевского П. В. Долгорукому (статья), стр. 124-125
   18. Соллогуб В.А. Из воспоминаний "Пережитые дни. Рассказ о себе по поводу других" (1874), стр. 126
   19. Погодин М.П. Из "Воспоминания о князе Владимире Федоровиче Одоевском, читанного в заседании московского общества любителей российской словесности 13-го апреля 1869 года" (1869), стр. 127
   20. Ленц В.Ф. Из "Приключений Лифляндца в Петербурге" (1878), стр. 128
3. Приложения
   1. М.А. Турьян. "Пёстрые сказки Владимира Одоевского" (статья), с. 131-168
   2. М.А. Турьян. Примечания, с. 169-201
   3. Список иллюстраций, с. 202

Примечание:

Издание подготовила М. А. Турьян.

В Пестрых сказках Одоевский собрал образы и характеры, которые использовал затем в своем более позднем творчестве. Изначальное название с эпитетом «махровые», по мнению автора, более удачно отражало его задумку – изобразить отрицательные качества людей под покровом внешней благопристойности, на манер басни. Окончательный же вариант – пестрые – лишь отразил разнообразие жанров и тем изложения.

Необычные истории чередуются как стеклышки в калейдоскопе, каждый раз выкладывая непредсказуемый фантастический сюжет. Сказки написаны от лица Иринея Модестовича Гомозейки, магистра философии и члена разных обществ. В них - отношение автора к современным проблемам. Словами чертенка он высмеивает светское общество: «день-деньской вас варишь, варишь, жаришь, жаришь, а только и радости, что валит из реторты копоть, да вода…». Сказки написаны совсем не для детей, это ироничные гротескные истории с невозможными ситуациями, которые сказочным образом встречаются в реальной жизни, как, например, сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем – про ловкого чиновника-взяточника, умеющего повернуть любое дело в свою сторону.

Реальна и история о коллежском советнике с говорящем именем Иван Богданович Отношенье. Кому не встречался чиновник, переписывающий бесконечные бумаги, «не обращая внимания ни на дела, ни на просителей»? Или Игошка – сказка в стиле народного фольклора о безногом - безруком Игоше – плодом народного суеверия, на которого люди сваливают свои неудачи и несчастья.

В одной из историй проскальзывает мысль, что люди могут оказаться горсткой насекомых, пойманных в гигантскую банку, за которыми наблюдают исполины. В их воле морить нас голодом, или выбросить весь земной шар за окошко. Через несерьезные сказки до читателя доносится такая мысль, что современный человек впал в заблуждение о том, что он умнее своих предков. Люди престали сомневаться в себе. Предыдущие достижения кажутся случайными, но факт в том, что при таком подходе у человека перестает работать воображение, он существует в собственных рамках возможного и невозможного, а для совершения чего-то действительно нового нужно эти рамки переступить.

Картинка или рисунок Пестрые сказки

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Гоголь Мертвые души кратко и по главам

  В произведении рассказ идет о господине, личность которого остается тайной. Этот человек приезжает в меленький городок, название которого автор не озвучил, что бы дать волю воображению читателя. Имя персонажа Павел Иванович Чичиков.

• Краткое содержание Горький Дачники

  На одной из летних дач собралась компания русских интеллигентов, уставших от светской жизни, стремящихся к покою и тишине.

• Краткое содержание Сказки матери Цветаева

  Данный рассказ является автобиографичным. Рассказ был написан Мариной Цветаевой спустя три десятка лет после описываемых событий, в то время, когда она была на отдыхе в Германии вместе со своей нуждавшейся мамой

• Краткое содержание Айтматов Пегий пёс, бегущий краем моря

  История рассказа происходит на берегу Охотского моря, когда правила Великая Рыба-женщина, основательница человечества.

• Краткое содержание Вампилов Старший сын

  Вечер. Свежо. Два приятеля с красотками приехали в незнакомый городок. Приятели рассчитывали на гостеприимство девушек, но те оскорбились и закрыли двери перед носом ухажеров.

Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным. Какова История. В иной залетишь за тридевять земель за тридесятое царство. Фон-Визин, Недоросль. Спб., тип. Экспедиции заготовления государственных бумаг, 1833. , XIV, 156, cтр. 12°. Печатные издательские обложки с орнаментом из кружевных узоров. Фронтиспис рисовал П Руссель, резал на дереве Е. Рисс. Титульный лист, в цветной декоративной греческо-византийской рамке и отпечатанный в шесть красок: каждая буковка в слове «сказки» имеет свой цвет. 10 илл. Великолепный подбор шрифтов и подручных средств украшения. Текст на страницах взят в тонкую рамку. В п/к переплете своего времени. Состояние удовлетворительное. Шедевр русского полиграфического искусства!

Библиографическое описание:

1. Смирнов–Сокольский Н. «Моя библиотека», т. 1, М., «Книга» , 1969. №911

2. Обольянинов Н., №2028.

3. Верещагин В. «Русские илл. издания»,Спб., 1898, №42.

4. Материалы, вып. 2, №367.

Одоевский, Владимир Федорович , князь (1804-1869). Писатель и общественный деятель, крупный музыковед и талантливый популяризатор научных знаний. Литературную деятельность начал со статей, навеянных философскими идеями Шеллинга. Вместе с Веневитиновым организовал «Общество любомудрия» и был его председателем. Вместе с В. К. Кюхельбекером издавал альманах «Мнемозина», в котором печатались Грибоедов, Пушкин. Баратынский, Языков. Близко связанный с лучшими литературными силами своего времени, Одоевский был деятельным сотрудником пушкинского «Современника», участвовал в альманахе «Северные цветы», в журнале «Московский наблюдатель» и др. Особенно широкую известность в ряду его произведений получили его «Русские ночи», главный герой которых, Фауст, отождествлялся современниками с личностью самого Одоевского. Он и был «Фаустом» в жизни. Кабинет его, заставленный книгами и ретортами, был приютом Пушкина, Вяземского, Крылова, Гоголя, Жуковского, Глинки. В этом кабинете были написаны его фантастические новеллы, новеллы в реалистическом духе - «Княжна Мими», «Княжна Зизи» и др., прелестные детские сказки, которые с живым интересом читали и взрослые. Особенно сильное впечатление на современников произвели «Русские ночи» - книга в целом и отдельные ее новеллы: «Последний квартет Бетховена», «Себастиян Бах», новелла о Пиранези и др. («Русские ночи»,- записал в своем «Дневнике» Кюхельбекер,- одна из умнейших книг на русском языке... Сколько поднимает он (Одоевский) вопросов! Конечно, ни один почти не разрешен, но спасибо и за то, что они подняты - и в русской книге!» В письме, написанном в том же 1845 г., Кюхельбекер еще раз возвращается к этой книге: «В твоих Русских ночах мыслей множество, много глубины, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом резко и красноречиво высказанного»). Литературная деятельность Одоевского всегда была связана с жизнью, с действительностью, с современностью. Он жил и работал с непоколебимой верой в науку, искусство, в нравственное развитие человечества. Он говорил: «Не понимаю жизни без науки, как не понимаю и науку без приложения к жизни». В высокой степени примечательно его стремление сделать завоевания науки доступными народу. Напомним только одно из его начинаний в этой области - издание сборника «Сельское чтение», столь высоко оцененное Белинским. За три года до смерти он написал статью «Не довольно», в которой горячо выступил против уныло-пессимистических раздумий Тургенева в его широко известном произведении «Довольно...». Мы ничего не сказали о многообразных связях Одоевского с музыкой, с музыковедением, о неустанной пропаганде им музыкальной культуры. Интересующихся этой стороной его деятельности отсылаем к книге: В. Ф. Одоевский. Музыкально-литературное наследие. Подготовил к печати Г. Б. Бернандт. М., Музгиз, 1956.

Статья знаменитого воронежского библиофила О. Ласунского, Москва, 1989 г.:

«ТАЙНЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ МАСКИ»

В мире, как известно, немало чудес, но то, что произошло однажды с неким петербургским сочинителем, просто уму непостижимо. А случилось вот что. Как-то сей сочинитель, поклонник хиромантии и кабалистики, присутствовал на балу. Почувствовав запах серы, он заинтересовался этим обстоятельством и вскоре обнаружил: и зала с танцующими парами, и весь дом, да и он сам странным образом закупорены в большую стеклянную реторту с выгнутым носом. Самое неприятное, впрочем, состояло в том, что под ретортой горел огонь, а сидевший наверху чертенок раздувал мехами адское пламя. Попытки сочинителя выбраться на волю успеха не имели. Напротив, недовольный сатаненок сунул его в претолстый латинский словарь, где бедняга встретился с другими пленниками. Приплюснутые листами, они давно уже превратились из людей... в сказки. Подобная метаморфоза совершается и с нашим героем: глаза его сделались эпиграфом, из головы возникло несколько глав, туловище стало текстом, а ногти и волосы заняли то место, где обычно бывает перечень опечаток. Вся эта дьявольщина кончилась тем, что гости, разъезжаясь с бала, разбили реторту, чертенок бросился наутек и в спешке выронил из словаря несколько страниц с заточенными меж ними узниками. Сочинитель, не успевший еще окончательно пропасть, других людей, обратившихся в сказки, свернул небрежно в комок, сунул в карман и вот сейчас представляет на суд почтеннейшей публики... Какая изощренная фантазия! Какой блистательный каскад воображения, не правда ли? Новелла «Реторта» открывала собою сборник таких же причудливых по сюжету повествований. Он так и назывался - «Пестрые сказки». Сборник явился в свет ранней весною 1833 года на невских берегах. Тираж не залежался в лавках. Любители занимательного чтения торопились приобрести книгу, о которой по Петербургу ходили самые невероятные толки. Издание действительно было со множеством «секретов», над которыми следовало поломать голову. Начать хотя бы с авторства. На титульном листе обозначено: «Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В.Безгласным...» Не трудитесь напрасно, пытаясь вспомнить, кто же он такой, писатель И.М. Гомозейка! Его никогда не существовало. Это не более, как придуманный персонаж. Да и загадочный издатель В. Безгласный - тоже. ...В 1830-е годы мода на литературные обманы, столь характерная для искусства романтизма, достигла вершины. Авторы старались как бы перещеголять друг друга: кто остроумнее одурачит простодушного читателя? В ход шли всяческие уловки. Сочинители и публика вели своеобразную игру на сообразительность - она, похоже, нравилась обеим сторонам. Мог ли избежать этого соблазна Владимир Федорович Одоевский? Пожалуй, что нет. Человек веселого и беспокойного нрава, он по натуре своей склонен был к различного рода мистификациям. Именно он-то и спрятался под двойной маской псевдонимов - Иринея Модестовича Гомозейки и В. Безгласного. Позднее свои нравоучительные притчи для детей он станет выпускать под именем «дедушки Иринея»... На российском Парнасе эта фигура была одной из самых заметных. Судьба поставила В.Ф.Одоевского в эпицентр многих событий, определявших лицо отечественной культуры в пору ее подъема. Аристократ по происхождению (впрочем, мать его была до замужества «простолюдинкой»), он неизменно тянулся к людям передовых убеждений. Владимир Федорович был двоюродным братом и другом поэта-декабриста А.И.Одоевского, творца легендарной фразы: «Из искры возгорится пламя». На собиравшихся втайне заседаниях московского Общества любомудрия - В.Ф. Одоевский в нем председательствовал - бывали и те, кто вскоре с оружием в руках выйдет на Сенатскую площадь. В.Г. Белинский, которого трудно обвинить в предвзятости оценок, как-то заметил: «Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей». Одоевский близко сошелся с автором «Евгения Онегина», видел в нем первейшего барда России. Еще не стихло эхо рокового выстрела на Черной речке, а в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду» появился знаменитый некролог на смерть Пушкина. Он начинался словами, которые теперь знает наизусть каждый школьник: «Солнце русской поэзии закатилось...» Эти строки вышли из-под пера В.Ф. Одоевского. В петербургской квартире князя двери были открыты для всех. Здесь андреевский кавалер учтиво беседовал с чиновником в гороховом пальто, сенатор подавал руку титулярному советнику. Под этой крышей царило равенство, по крайней мере внешнее. Обстановка простоты и нечванливости привлекала в салон Владимира Федоровича и Ольги Степановны литераторов, музыкантов, ученых. Излюбленным их пристанищем стал дряхлый кожаный диван в кабинете князя. По словам мемуариста В.А. Соллогуба, здесь Пушкин слушал благоговейно Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее стихотворение; Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал графа Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Еще определеннее выразился тогдашний профессор С.П. Шевырев: «Вся литература на диване у Одоевского...» ...Приемным днем была суббота. Зала во флигеле заполнялась вечером многочисленными визитерами. Хозяина почитали в городе за незлобивость характера, писательский дар и сверх-энциклопедичность познаний. Пока дамы щебетали о парижских модах, мужчины сходились покурить в кабинет князя. Тут все поражало воображение. Кабинет походил сразу на кунсткамеру древностей и лабораторию средневекового алхимика. На стене - портрет, писанный с Бетховена, под ним фортепьяно. В переднем углу стоял человеческий костяк: череп провалами глазниц философически созерцал происходящее вокруг. В самых неподходящих местах подозрительно булькали химические склянки, колбы, в тигле плавилась селитра с углем. Казалось, что-то сейчас взорвется, обожжет огнем, произойдет какая-нибудь бурная реакция. И всюду книги, книги. Их владелец, в длинном черном сюртуке и свисающем набок черном же шелковом колпаке, в очках, вздетых вместо переносицы на лоб, излучал нескрываемое довольство. Ему нравились эти приятельские сборища. В одну из мартовских суббот 1833 года к Одоевским явились самые ревностные поклонники их салона. Вечер пролетел в оживленных разговорах. Добрейший Владимир Федорович сиял более обычного. И к тому был весьма уважительный повод. Каждому завсегдатаю дряхлого дивана хозяин вручал свое новое издание. То и дело раздавались восторженные восклицания: как все в этом доме, оно отличалось оригинальностью... Да, «Пестрые сказки» В.Ф. Одоевского - любопытнейший памятник отечественной книжной культуры. Беллетристические достоинства удачно соединились с изощренным мастерством типографщиков. Сам автор говорил, что хотел доказать возможность роскошных изданий в России. Помимо уже знакомой нам «Реторты», в сборнике помещены: «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем», «Жизнь и похождения одного из здешних обывателей в стеклянной банке...», «Игоша», «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту», «Та же сказка только наизворот» и др. Эти романтические по своему мировидению произведения в условно-гротескной форме обличали бездуховность современного общества, атмосферу лицемерия и фарисейства, царившую в столичном дворянском быту. Лучшие из сказок предваряли появление гоголевских «петербургских повестей». Другие близки к фантасмагориям Гофмана; они намеренно усложнены, замысловаты: рассказчик и сам признается, что нелегко продраться сквозь тернистую стезю его необъятной учености. Писательское искусство Одоевского порадовало даже опытных литераторов. Чего стоит, к примеру, язык «Пестрых сказок» - сочный, чистый, с какой-то лукавинкой! Недаром им восхищался Владимир Иванович Даль, этот «академик русского слова»... Библиофилов «Пестрые сказки» тотчас заинтриговали своею очаровательной внешностью. Книга завораживала уже обложкой с орнаментом из кружевных узоров. Петр Андреевич Вяземский в письме к Василию Андреевичу Жуковскому, еще не видя самого издания, отозвался о нем, с чужого голоса, как о «кокетном». В этом эпитете много правды. Взять, к примеру, титульный лист - он отпечатан в шесть красок: каждая буковка в слове «сказки» имеет свой цвет. Словно радуга опустилась с влажного небосвода и послушно улеглась на бумагу. Цветовая гамма неподражаема... Радует великолепный подбор шрифтов и подручных средств украшения. Текст на страницах взят в тонкую рамку - это тоже придает нарядность. Впрочем, удивляться едва ли приходится: ведь книга набрана, сверстана и отпечатана в Экспедиции заготовления государственных бумаг, располагавшей образцовой по тем временам типографией. Директор ее технического отдела Яков Яковлевич Рейхель, прославленный медальер и нумизмат, был приятелем автора и, понятно, постарался, чтоб «Пестрые сказки» стали шедевром даже для Экспедиции. За печатанием тиража, по просьбе Одоевского, непосредственно наблюдал Н.В. Гоголь. К одной из сказок он набросал даже рисунок, который, однако, так и остался в черновике. В истории оформления русской книги сочинение «магистра философии Иринея Модестовича Гомозейки» составляет целую эпоху. Это одно из первых в стране светских изданий, где после долгого перерыва происходит возврат к ксилографии, то есть гравюре на дереве (до той поры иллюстраторы обращались к гравюре на металле и литографии). Все тринадцать заставок и фронтиспис резаны на дереве в Петербурге художником П. Русселем по эскизам Ф. Рисса (и тот, и другой - французы по происхождению). Увлекаясь прикладной химией, князь Одоевский не отказал себе в удовольствии провести небольшой опыт. В чем и покаялся в 1844 году перед читателями: «Для истории искусства и ради библиоманов, сохранивших экземпляры «Пестрых сказок», замечу, что на стр. 145 находится политипаж единственный в своем роде». Оказывается, подстрекаемый зудом экспериментаторства, Владимир Федорович решил испытать, а нельзя ли сделать на литографическом камне выпуклость не резцом, но особым химическим составом. Помочь в этом взялся художник А.Ф. Греков. Однако ничего путного не вышло: «единственный в своем роде» оттиск на 145-й странице с изображением деревянного человечка Кивакеля с чубуком в руке, несомненно, грязнее и неудачнее остальных, сделанных с деревянных досок. Дотошный князь, кроме того, позволил себе выкинуть и вовсе проказу: вознамерился пощекотать нервы читателей грамматическими трюками. Переложив всю ответственность за свой поступок на плечи мифического Гомозейки, Владимир Федорович вводит неприемлемую в обиходе пунктуацию. С серьезной миной он уверяет, что знаки препинания расставляются у нас как будто нарочно для того, чтобы книгу нельзя было читать с первого раза. Дабы устранить оный недостаток, автор демонстративно отказывается ставить перед словами «что» и «который» привычную запятую. И вообще со знаками препинания обходится чересчур вольно. Глаз спотыкается буквально на каждом шагу. По примеру испанского языка, как сообщает сочинитель, в начале каждого вопросительного предложения маячит перевернутый вверх ногами второй вопросительный знак. Ириней Модестович протестует против изобилия запятых, зато явно не скупится на тире и многоточия. В довершение всего в целом сборнике не найти ни единой буквы «э» - она почему-то изгнана из российского алфавита.

Разнообразие увлечений князя Владимира Фёдоровича Одоевского (1804 - 1869) не могло не сказаться на его литературном поприще. Занятия философией, естественными науками, музыкой, историей, лингвистикой позволили писателю создать необычный, пёстрый, тематически разносторонний цикл произведений, объединённый под жанром сказки. В связи с разнонаправленностью взглядов писателя, не удивителен тот факт, что его сказки отличаются от традиционных дидактических и нравоучительных. Наряду с этими определениями произведения В.Ф. Одоевского можно назвать научно-фантастическими и социально-философскими. Сказки ориентированы не только на детей, но и на взрослых читателей. В данной главе мы рассмотрим первый подобного рода сборник «Пёстрые сказки с красным словцом…», осветим историю его создания, отзывы литературных критиков и современников писателя, а также состояние вопроса в современном литературоведении.

История создания «Пёстрых сказок» В.Ф. Одоевского

По собственному признанию В.Ф. Одоевского создание «арлекинских» сказок, написанных с доброй грустью и иронией, адресованной современному обществу, вызывающих сочувствие к смешным невзгодам человека, совпало с «самыми горькими минутами» его жизни, связанными с увлечением Н.Н. Ланской. Писатель отмечает, что им руководило «торжество воли», что, возможно, объясняет структурность и формальность цикла, взаимосвязь его компонентов, четкое следование одного за другим без какие-либо авторских отступлений. Приверженность воле относится и к, замеченному многими, отсутствию вдохновения и безжизненности сказок.

«Пёстрые сказки…» Ї один из первых воплощенных замыслов художника, в котором наблюдается возникновение тем и мотивов, характерных для позднего творчества писателя. Сборник демонстрирует нам формирование художественных принципов В.Ф. Одоевского, его философских и эстетических исканий. Он содержит «образцы философского гротеска, социально-нравоучительного рассказа, фольклорной, «бытовой» и «психологической» фантастики» .

Окончательному названию цикла предшествовало иное - «Махровые сказки». Так именовался сборник на протяжении всего этапа работы над ним. За несколько дней до выхода сказок из печати, 12 февраля 1833 г., А.И. Кошелев передал В.Ф. Одоевскому в письме мнение И.В. Киреевского. Он жалел о замене «оригинального названия «Махровые сказки» заглавием «Пестрые сказки», которое напоминает Бальзаковы «Contes bruns» («Озорные рассказы») . Возможно, В.Ф. Одоевский изначально предполагал в содержании цикла отдать предпочтение изображению отрицательных качеств людей, их истинной сути, под прикрытием благоприятного внешнего вида. В эпитете «махровый» также видна дань традиционной, закоренелой сказке, ориентированной на фольклор и нравоучение. Переосмыслив поставленные перед собой задачи, писатель решил оставить только указание на неоднородность сказок, на их пёстроту, отразившуюся в тематическом разнообразии. Вывод о преобладании отрицательного или положительного начала в героях сказок, он позволяет сделать самому читателю, не давая прямых наставлений.

Замысел цикла рождался в новой литературной атмосфере. В Москве писатель являлся председателем «Общества любомудрия» (1823 - 1825 гг.), которое было создано для обсуждения философских вопросов и изучения трудов западных философов, характеризующееся приверженностью немецкому идеализму. «До сих пор философа не могут себе представить иначе, как в образе французского говоруна XVIII века; посему-то мы для отличия и называем истинных философов любомудрами», - писал В.Ф. Одоевский . Отсюда философская направленность ранних сказок, обличение социальных пороков. В это же время происходит сотрудничество с В.К. Кюхельбекером - издание альманаха «Мнемозина». Переехав из Москвы в 1826 г. в Петербург, автору «Пёстрых сказок» входит в иную литературную среду. В.Ф. Одоевский начинает увлекаться мистической философией Сен-Мартена, средневековой магией и алхимией, но наряду с этим прочно закрепляется среди писателей «пушкинского круга», а характерный дух «интеллектуального артистизма» начинает влиять на него и отражается на сказочном творчестве.

Прежде всего, он усваивает традиции А.С. Пушкина. В 1831 г. в свет выходят «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», изданные под псевдонимом «А.П.», сыгравшие в формировании цикла одну из главных ролей. На родство произведений указывают уже с самого начала эпиграфы как А.С. Пушкина, так и В.Ф. Одоевского, взятые из «Недоросля» Д.И. Фонвизина. «То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник» А.С. Пушкина и «Какова история. В иной залетишь за тридевять земель за тридесятое царство» В.Ф. Одоевского указывают нам на содержание циклов - на «истории». «Истории» подразумевают небольшие рассказы от лица повествователя. В XIX в. их также было принято называть анекдотами, т.е. занимательными историями о каком-либо случае, какой-либо личности. Повествование о необычных происшествиях с обычными людьми мы находим в «Пёстрых сказках». Открытие автора «Повестей…» героя-рассказчика Ивана Петровича Белкина послужило появлению Иринея Модестовича Гомозейки, речь о котором пойдёт позже.

Оказал влияние на писателя и сказочно-фантастический мир украинского фольклора, воссозданного Н.В. Гоголем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», рассказы которых были собраны и изданы «старым пасичником Рудым Панькой». В.Ф. Одоевский счел их «и по вымыслу, и по рассказу, и по слогу» выше всего, изданного доныне «под названием русских романов» .

М.А. Турьян указывает на наличие у Гомозейки черт Чацкого. Она определяет героя как ««сумасшедшего», человека, выламывающегося из узаконенных людским мнением и светом жизненных стереотипов и привычных представлений». Аналогичный тип личности, по словам исследователя, можно найти в разработках новелл и подготовительных материалов, назначавшихся в «Дом сумасшедших» .

Мать В.Ф. Одоевского усмотрела в рассказчике «Пёстрых сказок» собственного сына. Это свидетельствует об автобиографичности цикла: «...Но всего мне лучше понравился этот сидящий в углу, и говорящий, оставьте меня в покое, это очень на тебя похоже... впрочем, нет гостиной, в которой бы тебе не душно было...» . Ириней Модестович выступал также противником «методизма», о предмете которого писал М. П. Погодину сам автор: «...чтоб меня, русского человека, т. е. который происходит от людей, выдумавших слова приволье и раздолье, не существующие ни на каком другом языке -- вытянуть по басурманскому методизму?.. Так не удивляйтесь же, что я по-прежнему не ложусь в 11, не встаю в 6, не обедаю в З...» .

Цикл «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласым» включает в себя главу «От издателя», которая представляет нам историю появления сказок; «Предисловие сочинителя», из которого мы узнаём о герое-повествователе. Сказки цикла можно разделить по тематической ориентированности. Социально-философские сказки с элементами научной фантастики - «Реторта», сказка-повесть «Жизнь и похождения одного из здешних обывателей в стеклянной банке, или Новый Жоко», которую также можно назвать подражательной. Сатирические сказки на бытовом материале - «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить начальников с праздником», «Сказка о мёртвом теле, неизвестно кому принадлежащем». Литературная сказка на фольклорной основе - «Игоша». Фантасмагория с элементами нравоучения - «Просто сказка». Социально-обличительные - «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и «Та же сказка, только на изворот» с «Деревянный гостем, или сказкой об очнувшейся кукле и господине Кивакеле», философский «Епилог», примыкающий к ним.

«Пестрые сказки» вышли в свет в начале 1833 г.: дата цензурного разрешения - 19 февраля (подпись цензора В. Н. Семенова), билет на выпуск - 8 апреля (в «Реестре печатных книг» подпись П. И. Гаевского). В начале апреля «Молва» в разделе «Литературные слухи» анонсировала выход «Пестрых сказок»: «В Петербурге известный литератор, даривший нас своими фантазиями в гофмановском роде, издает полное собрание их под заглавием «Пестрые сказки»» . 12 февраля 1833 г. А. И. Кошелев писал из Москвы: «Твои поручения я исполнил, любезный друг Одоевский. Для «Молвы» мы даже составили с Киреевским статейку. Обещали объявление о твоих сказках поместить в скором времени» . Однако статья в «Молве» не появилась. Восьмого апреля в «Северной пчеле» (1833г., №37) было напечатано объявление о том, что книга Одоевского «на сих днях поступит в продажу».

В Британской библиотеке в Лондоне находится экземпляр «Пестрых сказок» с карандашными пометами В.Ф.Одоевского, представляющими собой авторскую правку печатного текста. «Пестрые сказки» из Британской библиотеки входят в число подарочных экземпляров, о чем свидетельствует собственноручная запись В.Ф.Одоевского: «Сии экземпляры никогда не были пущены в продажу». Три экслибриса точно восстанавливают историю книги. Первый из них принадлежит графу П. К. Сухтелену - известному библиофилу, в последние годы жизни - российскому послу в Швеции. Граф скончался в 1836 г., после чего книга вернулась к автору. В.Ф. Одоевский поставил на ней свой экслибрис, и «Пёстрые сказки» заняли место в его книжном собрании.

Примерно через семь лет В.Ф. Одоевский приступил к редактированию сказок, внеся ряд поправок в этот экземпляр. Через двадцать лет подарил его своему другу и известному библиофилу С. А. Соболевскому с надписью: «Дарится в библиотеку другого столь же знаменитого библиофила Сергея Александровича Соболевского. 15 июля 1864. Кн. В. Одоевский». На книге появился третий экслибрис - её нового владельца.

После смерти С.А. Соболевского его книжную коллекцию унаследовала С. Н. Львова, продавшая ее в Германию. На лейпцигском аукционе книготорговой фирмы «Лист и Франк» «Пестрые сказки» в числе значительной части собрания С.А.Соболевского были приобретены Британским музеем для своей библиотеки 9 октября 1873 г. Собрание не было сохранено в целостном виде, поэтому уникальный экземпляр первого сборника не был до сих пор выявлен.

Исправления, внесенные В.Ф. Одоевским в «сухтеленовский» экземпляр, явились первой правкой текста, где он внес наиболее существенные смысловые коррективы и выправил замеченные опечатки. Интересным и значительным представляется следующее исправление: в «Реторте» писателем восстановлена фраза, не пропущенная цензурой («…тому свечку, другому свечку…»). В «сухтеленовском» экземпляре зачеркнуто название заключительного текста: «Эпилог».

В фонде В.Ф.Одоевского в Российской национальной библиотеке хранится другой экземпляр «Пестрых сказок» с экслибрисом С.А. Соболевского, но без дарственной надписи и помет.

В библиотеке Кембриджского университета хранятся «Пестрые сказки» 1833 г. с анонимными записями, касающимися участия Н. В. Гоголя в написании сборника В.Ф. Одоевского.

Окончательный состав «Пестрых сказок» по сравнению с первоначальным замыслом оказался существенно расширенным. Особое внимание писатель уделил художественному оформлению книги. Оно принадлежало Е. Н. Риссу, П. Русселю и отчасти А. Ф. Грекову.

Поскольку «Пестрые сказки» носили во многом экспериментальный характер, В.Ф. Одоевский в качестве своеобразного лингвистического эксперимента счел возможным прибегнуть к «испанской» пунктуации и некоторым другим пунктуационным особенностям, специально оговорив их в главе «От издателя». Орфографию «Пёстрых сказок» отличает также намеренная архаизация; например, писатель сознательно вводит написание буквы е вместо э. Позже, включив ряд сказок в свои «Сочинения» 1844 г., В.Ф. Одоевский отказался от «испанской» пунктуации и от архаизированной орфографии.

При жизни В.Ф. Одоевского «Пестрые сказки» как целостный цикл не переиздавались. Шесть сказок из девяти писатель включил в третий том своих «Сочинений» 1844 г.: пять из них составили раздел «Отрывки из «Пестрых сказок»», шестая -- «Игоша» -- вошла в раздел «Опыты рассказа о древних и новых преданиях». В XX веке цикл был переиздан в 1991г. издательством «Книга», в 1996 г. в серии «Литературные памятники» издательством «Наука» был выпущен труд, подготовленный М.А. Турьян. Издание включает в себя полный цикл «Пёстрых сказок», дополнения, касающиеся истории образа И.М. Гомозейки, отзывы современников, отрывки из редакций сказок и авторские правки, фотовклейки обложки первого издания, а также статью ученого, посвященную исследованию цикла В.Ф. Одоевского. С 1996 г. «Пёстрые сказки» не переиздаются первоначальным циклом.

Отзывы современников В.Ф. Одоевского на «Пёстрые сказки» были противоречивы. Отрицательно отозвался о цикле Н.А. Полевой. Он отметил безжизненность сказок; указывая на мастерство Гофмана, критик отметил, что «необходимо верить чудесному, разумеется, не с чувством простолюдина, но с чувством поэта, и верить искренно, дабе заставить поддаваться обаянию и тех людей, которым хотите вы передать свои ощущения». По его словам, В.Ф. Одоевский не стал добродушным рассказчиком, а «только надел маску, сделанную столь неискусно, что из-под неё видна его собственная физиогномия». Он сравнил форму и внутренний смыл с аллегорией и нравоучением соответственно, тем самым уличил писателя в обращении к «несообразному с нашим веком роду распространенной басни». Н.А. Полевой увидел в произведениях лишь холодность, бесцветность и «ничего не сказывающую аллегорию». Критик обвиняет В.Ф. Одоевского в подмене чистого, доброго, искреннего и светлого «пылью остроумия», начитанностью и поддельностью, а в заключение статьи делает вывод, что «для ума есть много других поприщ» .

Неоднозначными оказались взгляды В.Г. Белинского. В статье «Сочинения князя В. Ф. Одоевского» он отмечал в «Пёстрых сказках» «несколько прекрасных юмористических очерков», таких как «Сказка о мёртвом теле неизвестно кому принадлежащем» и «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить начальников с праздником». Совершенно не понял критик фантастической «пьесы» «Игоша». Он увидел в ней подражание Гофману и предостерег писателя: фантазм немецкого романтика составлял его натуру, он «в самых нелепых дурачествах своей фантазии» был верен идее, поэтому подражать ему опасно - «можно занять и даже преувеличить его недостатки, не заимствовав его достоинств». Талантливое изложение отмечает В.Г. Белинский в «Сказке о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и «Той же сказке, только на изворот» .

Уже на исходе жизни, готовя свои «Сочинения» ко второму изданию, в «Примечании к «Русским ночам»» В.Ф. Одоевский подвел итог многочисленным уподоблениям или противопоставлениям его Э.Т.А. Гофману. Он окончательно сформулировал свое понимание художественного метода немецкого писателя: «Гофман... изобрел особого рода чудесное… нашел единственную нить, посредством которой этот элемент может быть в наше время проведен в словесное искусство» .

В.Ф. Одоевский отметил две стороны чудесного: чисто фантастическую и действительную. Он говорил, что читатель не обязан верить всему необычному в произведении: «в обстановке рассказа выставляется всё то, чем это самое происшествие может быть объяснено весьма просто». Таким образом, отмечал писатель, Э.Т.А. Гофман смог примирить наклонность к чудесному и жажду анализа, что «было делом истинного таланта».

Совершенно противоположное мнение высказал Е.Ф. Розен. Сказки В.Ф. Одоевского он называет родом чудесного, при котором «не только идея целого, но и значение каждого частного действия и явления должны выйти наружу, ибо ясный, во всем разгаданный смысл придает занимательность и самой уродливости, есть -- так сказать -- необходимый свет в этом волшебном фонаре». Барон отмечал оригинальность воззрений автора, «пронзительный философский ум», «неистощимое богатство фантазии». Высокая оценка сборника видна в последнем абзаце статьи, где рецензент говорит о роскошном издании сказок, прибавляя: ««Пестрые сказки» и по роскоши издания суть новость на нашем Парнасе» .

Положительно отозвался о сборнике Э.В. Бинеманн. В письме В.Ф. Одоевскому он писал: «это средоточие восхитительной элегантности и изящества, эту частицу «Тысячи и одной ночи»; но по крайней мере очевидно, что сказки Шехерезады не могли меня так развеселить, как эти «Пестрые сказки»» .

М.П. Погодин говорил о любви автора к человечеству, «чувством и убеждением проникнута вся его строка». Язык сказок - остроумен, правилен и чист. Однако он отмечал и то, что наклонность к необыкновенному иногда выходит из границ и вызывает недоумение . Интересен отзыв читателя А.И. Сабурова: «Мысли г-на Адуевского, имея отпечаток колкой аллегории, совершенно справедливо и искусно касаются предметов, часто встречающихся в общежитии и обществе… Вообще в книге сей слог чист и мысли разнообразны и остроумны» .

Неопределенным остается взгляд А.С. Пушкина на прочтенные «Пёстрые сказки с красным словцом». По свидетельствам В.А. Соллогуба, в одну из встреч на Невском проспекте А.С. Пушкина и В.Ф. Одоевского между ними произошел разговор, относительно вышедшего сборника: «Пушкин отделался общими местами: «читал... ничего... хорошо...» и т. п. Видя, что от него ничего не добьешься, Одоевский прибавил только, что писать фантастические сказки чрезвычайно трудно…Тут Пушкин снова рассмеялся своим звонким … смехом… и сказал: «Да если оно так трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастические сказки только тогда и хороши, когда писать их нетрудно» . Эти воспоминания появились в печати уже после смерти В.Ф.Одоевского. Однако еще при жизни писателя, в 1860 г., версию разговора о «Пестрых сказках» обнародовал П.В. Долгоруков на страницах издававшегося им в Париже журнала «Будущность». В пасквильной статье, стремясь дискредитировать дружеский характер отношений А.С.Пушкина с князем, он пересказал эпизод, описанный позднее В.А.Соллогубом, как сплетню. В.Ф. Одоевский не принял данного высказывания и переписал часть статьи в свой дневник, снабдив авторскими комментариями. А позднее был написан «Ответ В.Ф. Одоевского П.В. Долгорукову», где князь говорит, что «анекдот, выдуманный бесчестным клеветником, и по времени, и по характеру наших отношений с Пушкиным не мог существовать ни в каком виде и ни при каком случае» . Однако невозможно совершенно опровергать данную «клевету», поскольку известно свидетельство юриста и музыканта, посетителя салона В.Ф. Одоевского, В. Ленца. «Одоевский пишет тоже фантастические пьесы», - сказал Пушкин с неподражаемым сарказмом в тоне», - вспоминает В.Ленц . Отголоски иронического отношения А.С. Пушкина к фантастике слышны в воспоминаниях Ю. Арнольда, согласно которым, А.С. Пушкин называл В.Ф.Одоевского «гофманской каплей» .

Таким образом, мы видим, что многие не принимали научно-фантастическое начало в сказках, отмечали несовершенство «Пёстрых сказок» в художественном отношении, неправомерны высказывания относительно безыдейности аллегорий, имеющих не только фантастическую основу, но и философский подтекст. В.Ф. Одоевский позднее подтвердил формальное значение цикла, включив в «Сочинения» сказки, имеющие «чисто литературное значение». Но нельзя не отметить, что благодаря первому опыту в подобном жанре мы наблюдаем за развитием творческих идей и зарождением художественного метода писателя. М.А. Турьян отмечает, что в сказках «обозначились практически все направления дальнейших художественных поисков писателя, ставшего едва ли не единственным в нашей литературе выразителем «философского романтизма» . Это в значительной степени говорит о важности изучения «Пёстрых сказок» для понимания истоков идей и направлений художественной мысли последующих произведений В.Ф. Одоевского.

В современном литературоведении исследованию «Пёстрых сказок» В.Ф. Одоевского уделяется недостаточное внимание. Основная направленность трудов сосредоточена на втором цикле «Сказки дедушки Иринея», в который вошли известные всем с детства «Городок в табакерке»(1834 г.), «Мороз Иванович»(1841 г.), «Разбитый кувшин»(1841 г.) и др., ставшие признанными классическими произведениями детской русской литературы. Но, не выявив своеобразие первого цикла, роли героя-повествователя, невозможно проследить развитие авторской мысли и особенностей литературной сказки В.Ф. Одоевского.

Изучением «Пёстрых сказок» занималась М.А. Турьян, подготовившая их отдельное издание в «Литературных памятниках». Большой вклад в развитие литературоведения о В.Ф. Одоевском ещё в начале XX века внёс П.Н. Саккулин с его двухтомником о жизни и творчестве писателя. На его труд опираются многие ученые в наши дни. Гофмановским традициям в «Пёстрых сказках» посвящены статьи А.В. Ботниковой, Н. Лебедевой, А.Т. Грязновой. Связь Н.В. Гоголя и В.Ф. Одоевского рассматривают В.И. Сахаров, М.В. Лобыцина, Л.А. Эмирова, Н. Генина; А.С. Янушкевич посвятила статью становлению философского нарратива в русской прозе. Можно найти несколько работ, посвященных связи В.Ф. Одоевского и А.С. Пушкина, а также роли первого в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина. Жанровую поэтику цикла рассматривала О.И. Тиманова в статье «Принципы сказочной циклизации в творчестве В.Ф. Одоевского». В связи с тематическим содержанием «Пёстрых сказок» интерес могут представить статьи, посвященные педагогической деятельности писателя, его социальным, философским и научным взглядам (И.Ф. Худушина, А.В. Коваленко, Н.М. Михайловская, С.А. Соколовская, Т.П. Шумкова и др.).