Каждый из рассмотренных нами памятников обладает, как мы стремились показать, особой, только ему присущей спецификой. Различны мифологические и идеологические представления, лежавшие соответственно в основе вед, эпоса, буддийского и джайнского канонов, несхожи принципы их композиции, по-разному расставлены стилистические акценты. Однако в то же время нельзя не заметить, что всем им свойственны некоторые общие характеристики, которые в согласии с хронологическими критериями определенно указывают на их принадлежность к одному, а именно к раннему периоду развития древнеиндийской литературы.
Прежде всего, как свидетельствует сравнительная история литератур Древности, становление этих литератур обычно начинается с появления религиозных сводов и эпоса. Первыми произведениями китайской литературы считаются «Шуцзин», «Шицзин» и «Ицзин», вошедшие в конфуцианское «Пятикнижие», история иранской литературы открывается Авестой, еврейской - Библией, греческой - «Илиадой» и «Одиссеей». Среди древнейших памятников месопотамской, угаритской, хеттской и египетской литератур преобладают фрагменты мифологического эпоса и ритуальных текстов. С этой точки зрения представляется закономерным, что начало развития индийской литературы ознаменовано созданием как раз тех четырех литературных комплексов (ведийского, буддийского, джайнского и эпического), о которых и шла речь.
Далее, и веды, и «Типитака», и эпос сложились как целое в течение многих веков, причем складывались в русле устной, а не письменной традиции. Мы знаем, что письмо уже было известно населению долины Инда в III-II тыс. до н. э., затем его навыки оказались утраченными, и письменность в Индии возродилась лишь приблизительно в середине I тыс. до н. э. Однако первоначально ею пользовались, по-видимому, главным образом лишь в административных и экономических целях. Хотя «Ригведа» существовала уже к 1000 г. до н. э., ведийская литература в целом - к 500 г. до н. э., а ранние версии эпоса и первые буддийские и джайнские тексты - к 400-200 гг. дон. э., записаны они были не сразу и, по крайней мере, до рубежа нашей эры функционировали как памятники устные. Это привело к нескольким важным для всей индийской литературы периода Древности последствиям.
Поскольку произведения ее не были фиксированы, мы часто имеем дело не с одним, а с несколькими текстами (редакциями) одного и того же памятника, и в таком случае бесполезно отыскивать его оригинал или архетип. Устным бытованием объясняются и такие особенности стиля вед, эпоса, «Типитаки», как обилие в них клишированных фразеологических оборотов (так называемых «формул»), повторов, рефренов и т. п. В формулах и повторах часто видят наследие присущих, например, гимнам вед магических функций, однако прежде всего они были необходимым условием создания любого рода текста в устной форме и последующего его воспроизведения «по памяти» новыми исполнителями. Устным происхождением определены, наконец, некоторые основные способы построения древнейших индийских памятников (в виде проповеди, диалога, обращения, панегирика и т. п.), а также ряд дошедших к нам по традиции их названий (шрути, упанишады и др.).
С устным характером рассмотренных нами произведений связан отчасти и уже отмеченный нами факт их невыделенности как произведений собственно литературных. Было бы, конечно, неправильно утверждать, что каждый древний индийский текст преследовал только практические - религиозные или дидактические - цели, но в целом эстетические задачи еще не выдвинулись на первый план. И хотя мы имеем дело с произведениями, чьи художественные достоинства по-своему уникальны, не случайно, что большая их часть входила в состав религиозных сводов, а санскритскому эпосу, и прежде всего «Махабхарате», в высшей мере свойственна этико-философская окраска.
Отсутствие художественного самосознания в индийской культуре I тыс. до н. э. обнаруживает себя и в том обстоятельстве, что представление о творце произведения еще не кристаллизовалось в понятие поэта. Гимны «Ригведы» слагались, как говорит предание, легендарными пророками-риши, проза брахман и диалоги упанишад - святыми мудрецами, буддийские и джайнские тексты - вероучителями Буддой и Махавирой и их сподвижниками.
При этом литература оставалась по преимуществу анонимной, имя автора не столько указывало на реального творца того или иного памятника, сколько утверждало его значимость, и литературное произведение принадлежало, по сути, всему обществу или по крайней мере какой-то одной его социальной либо конфессиональной прослойке в целом.
И потому - пожалуй, за единственным исключением «Рамаяны», которая уже стоит на пороге нового этапа развития литературы, - тщетным было бы искать в древнеиндийской словесности признаки индивидуальной стилистики, тематики, средств выражения.
Естественно, что, когда литература еще не осознает своей автономности, не может сложиться и литературная теория, хотя неограниченные возможности слова как такового не раз восхвалялись творцами ведийских песнопений. А поскольку не было литературной теории, нельзя говорить в связи с древней индийской литературой и о четкой дифференциации в ней жанров. Когда в ведийских самхитах мы различаем эпические, драматические и даже лирические гимны, в брахманах отделяем теологические наставления от нарративных эпизодов, в упанишадах вычленяем философские диалоги, а в «Типитаке» - басни, притчи, жизнеописания и т. д., мы в какой-то мере привносим в синкретические по своей сути памятники жанровую классификацию позднейшей литературы. В индийской литературе периода Древности произведение существовало как нечленимое, подчиняющееся особым законам целое, и оценивать эту литературу нужно в первую очередь сообразно выдвигаемым ею самой нормам и принципам.
Однако это не означает, что уже в литературе I тыс. до н. э. не вызревали, правда еще в диффузном, смешанном состоянии, новые жанры и формы. Эти жанры и формы восприняла, разработав и уточнив их в устойчивых очертаниях, последующая литературная традиция. Вместе с ними она унаследовала все то, что оказалось жизнестойким в идейных концепциях, тематике и изобразительных средствах вед, эпоса, буддийских и джайнских текстов. И памятники эти, хотя они остаются самоценными и неповторимыми в своем облике и художественных достижениях, в то же время можно рассматривать как пролог всего дальнейшего развития индийской литературы.
История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.
Приводим несколько страниц из книги .
Феномен, "который тля не тлит"
Предисловие редактора
Дорогой читатель! Перед Вами удивительная книга нашего соотечественника, впервые изданная в России усилиями и на средства небольшой группы энтузиастов–подвижников, жаждущих возрождения величия и могущества нашей Родины. О чём же она?
В исторической "науке" при расшифровке письменных памятников глубокой древности использовались все языки мира, в том числе "мёртвые", но НИКОГДА не применялся русский язык –один из величайших языков. В этом преступно повинны российские "историки"–русофобы, объявившими всему миру, что Русский народ не имел до принятия христианства (988 г.) ни собственной письменности, ни культуры. "Естественно", никто из них и не подумал возмутиться, когда знаменитый египтолог–расшифровщик Ж.Ф.Шампольон тоже пренебрёг русским языком.
Петра Петровича Орешкина мы можем считать последователем учёного–слависта XYIII века, поляка Фадея Воланского – автора книги "Памятники письменности Славян до Рождества Христова". За эту книгу Ф. Воланский был приговорён католической инквизицией к смерти как за сочинение "до крайности еритическое". Тираж её бросили в костёр, на котором сожгли и автора. Но один экземпляр каким–то чудом попал в руки доктора философии и магистра изящных наук, статского советника, члена Комиссии по коронации Николая I, неутомимого деятеля на ниве народного образования Егора Ивановича Классена – современника А.С. Пушкина. Е.И.Классен был непримиримым борцом с агентами Ватикана в русской исторической "науке" Байером, Миллером, Шлёцером, Гебрарди, Парротом, Галлингом, Георги и др., которые–то и сочинили российскую "историю", унижающую национальное достоинство Русских.
"Вина" Ф. Воланского была в том, что он первым прочитал по–русски древние письменные памятники Западной Европы. Е. И. Классен: "Объяснежемъ этихъ памятниковъ, даже первою мысл1ю къ способу их объяснетя мы обязаны Ф. Воланскому, сделавшему первый и значительный шагъ къ тому...". Е.И. Классен, страстный последователь М.В. Ломоносова во взглядах на древнюю русскую историю, неопровержимо доказал факт существования первичной проторусской цивилизации, ставшей фундаментом культуры и Западной Европы, и стран Востока. Тем не менее, версию русской "истории", подброшенную нам дельцами от науки, до сих пор заставляют зубрить наших школьников и студентов.
П.П. Орешкин, используя свои подходы, также блестяще прочитал древнейшие письменные памятники по–русски. Читатель сам увидит: иначе их и нельзя прочесть. Никаких "Амонхотепов", "Рамзесов" и прочих исторических персонаженй с трудновыговариваемыми именами никогда не существовало. Древний Египет, Древняя Индия, "греческая" Византия, государство Этрусков – это окраины Великой протоцивилизации Древняя Русь, что следует не только из трудов Ф. Воланского и Е.И. Классена, но и других предшественников П.Орешкина: Мавро Орбини, А.И. Лызлова, М.В. Ломоносова, Н.А. Морозова. "Вавилонский Феномен" – это ещё одно убедительное свидетельство абсолютной правоты этих учёных – патриотов Земли Русской.
Живя на Западе, Пётр Петрович, по–видимому, рассчитывал на помощь русских эмигрантов в издании и популяризации своей книги. С запиской А.Солженицына, верно характеризующей ситуацию, сложившуюся вокруг труда Орешкина, читатель познакомится. Но разве не мог "всемирно известный классик" выделить из своих гигантских гонораров пару тысяч "баксов" на издание "Вавилонского Феномена"? Мог, да не выделил.
Из статьи нашей замечательной соотечественницы Татьяны Андреевны Паншиной "Зрю потаённую суть.. .", приславшей в 1994 г. в редакцию газеты "За Русское Дело" труд Орешкина, читатель узнает, что редакторы русских заграничных журналов Е.А. Вагин ("Вече") и М.И.Туряница ("Свободное Слово Руси") принимали Петра Петровича у себя. Однако они почему–то не опубликовали его книгу в своих изданиях.
Это по меньшей мере странно... Книга, по счастью, была всё-таки напечатана мизерным тиражом в Римском университете на русском языке. Вероятно (а почему бы этого и не предположить?), Пётр Петрович вышел на потомков бескомпромиссного учёного–историка итальянца Мавро Орбини, который в 1601 году написал исследование под названием "Книга историография початие имене, славы и разширения народа славянского И их Царей и Владетелей под многими имянами и со многими Царствиями, Королевствами и Провинциями. Собрана из многих книг исторических, чрез Господина Мавроурбина Архимандрита Рагужского".
Эта книга вошла в число запрещённых Ватиканом, однако была издана в России по прямому указанию Петра I в 1722 году. В России труд Орбини лишь через 260 лет был тщательно исследован и прокомментирован А.Т. Фоменко и его последователями в "Империи" (М., "Факториал", 1996).
"ЗНАКИ РАЗНЫЕ – ЯЗЫК – ЕДИНЫЙ" – так написал Пётр Петрович Орешкина, закончив свою работу по расшифровке древних письменных памятников. Он предлагает "специалистам" по всемирной и русской истории: "ДВЕРЬ ОТКРЫТА, ВХОДИТЕ!" . Но: "Свет для них губителен!"
Единственное, в чём мы не соглашаемся с Орешкиным, так это с его указанием на существование в Сибири "могучей Тюркской империи", переставшей быть таковой, как полагают, где–то в начале YIII в. н.э. Она – миф, сочинённый "историками", чтобы подпереть им татаро–монгольское "иго" на Руси, придуманное всё теми же Миллером, Шлёцером, Байером и др.
Пётр Петрович, по свидетельству Т. Паншиной, "неожиданно скончался на 55–ом году жизни, в 1987–ом". Видимо, он тоже был приговорён "сильными мира сего", зорко наблюдающими, как и во времена Ф. Воланского, за тем, чтобы навсегда осталась в неведении огромная роль Всемирной Протоимперии Древняя Русь в становлении всех древнейших, древних и современных цивилизаций человечества.
По Классену исследования Ф. Воланского относятся к таким, "...которыхъ тля не тлить". То же самое мы вправе заметить и о книге П.П. Орешкина "Вавилонский Фенрмен".
Мы извиняемся за качество иллюстративного ряда, т.к. книга воспроизводится по ксерокопии.
Олег ГУСЕВ
Из письма 17.10.1980
Многоуважаемый Пётр Петрович!
Могу представить себе Ваше отчаяние от предложений Вашей работы западным "славянским" специалистам. Ещё независимо от истины – само направление Вашей трактовки им отвратительно и является одним из самых осудительных, что только можно придумать в современном мире.
Но, во всяком случае, это очень дерзко и несомненно – талантливо.
Желаю Вам не приуныть, но преуспеть!
Александр Солженицын
"В начале было слово". Оно было славянским
Орешкин Пётр Петрович. Родился в 1932 году, в Москве. Окончил Литературный институт имени Горького в 1962 году. Работал – журналистом, печатался в научно–популярных московских журналах.
Ещё в институте начал дешифровку "Фестского диска", приведя веские доказательства наличия буквенно–слогового алфавита.
И ОКАЗАЛСЯ ПРАВ.
Это было первым звеном длинной цепи. Куда ведёт она? Об этом – моя книга.
Подробности – в американской газете "THE JERSEY JOURNAL ", November 6, 1982
«НАМ БЫЛО ДАНО "БОЛЬШОЕ СЛОВО".
ЕГО РАЗБИЛИ, И МЫ –СУЕТИМСЯ В ОБЛОМКАХ –
"МОРСКИЕ СВИНКИ" ГЛОБАЛЬНОГО, ТРАГИКОМИЧЕСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА,
НО– ОСТАВАЙСЯ НАШ ЯЗЫК ЕДИНЫМ, НЕ БУДЬ ОН ПРЕДНАМЕРЕННО
РАЗДРОБЛЕН – НА НАШЕМ МЕСТЕ СЕГОДНЯ МОГЛИ БЫТЬ САМИ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ.»
Пётр Орешкин
ЖРИ ТЯЮЖЕЖИ СУИТИСИ – ВЗИРАЮ НА ВАШУ СУЕТУ
Объяснять содержание моей работы западным "славянским" специалистам, это нести Светильник перед слепыми. "Профессора славянских языков", которым я посылал мою работу, отвечали мне по–французски, по–немецки, по–английски, будучи не в состоянии написать простое письмо по–русски.
Книга моя адресована тем, кто ГОВОРИТ И МЫСЛИТ ПО–СЛАВЯНСКИ , тем, у кого хватит мужества прямо взглянуть в глаза истории и понять, что наше прошлое – искорёжено, корни – подрублены, а мы сами – загнаны в тупик, откуда следует выйти, пока не поздно, пока наш язык ещё жив и связь во времени может быть восстановлена, пока мы ещё не задохнулись в липкой паутине мёртвых слов.
Пытаться читать надписи "ДО ВАВИЛОНА", пользуясь грамматической структурой языков "ПОСТВАВИЛОНСКОЙ ЭРЫ", это – подгонять "английский ключ" к старинному замку, тянуть единую цепь языкового наследия там, где её звенья разорваны, – бессмысленно!
Древнейшие документы написаны посредством различных алфавитных систем, но НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ и здесь лежит ключ к их дешифровке:
ЗНАКИ – РАЗНЫЕ, ЯЗЫК– ЕДИНЫЙ.
СЛАВЯНЕ во всей полноте сохранили грамматический строй и корекной словарный состав древнейшего ЯЗЫКА, но забыли кто они, откуда пришли – забыли о своём СЛАВНОМ прошлом, быть может, потому, что были слишком доверчивыми людьми.
Нужно быть просто слепым или ОЧЕНЬ НЕ ХОТЕТЬ ВИДЕТЬ, что мне прекрасно удалась дешифровка, и древнейшие документы ВПЕРВЫЕ заговорили на нашем родном языке. Он вернулся к жизни в своём первозданном облике, он –красочен, он – великолепен! И его не угробить никаким "специалистам". Свет для них губителен! ДВЕРЬ ОТКРЫТА, ВХОДИТЕ!
БЫТИЕ 11:1.5–7:
«1. На всей земле был один язык и одно наречие.
И сошел Господь посмотреть город и башню,
которые строили сыны человеческие.
И сказал Господь: вот один народ, и один у всех
язык; и вот что начали они делать, и не отстанут
они от того, что задумали делать.
Сойдём же и смешаем там язык их, так чтобы
один не понимал речи другого».
Давая заглавие своей работе, я, конечно, имел в виду эти библейские строки. Но уже само название страны, где строилась "Вавилонская Башня", указывает людям, говорящим ПО–СЛАВЯНСКИ , на какое–то странное событие, бывшее в этих местах:
МЕСОПОТАМИЯ, почти не изменившееся "МЕСО ПОТОМИЯ" – "Страна, где СМЕШАЛОСЬ ПОТОМСТВО".
Учёные прошли мимо, не заметив, что здесь, в какой–то момент ПРЕДНАМЕРЕННОЙ КАТАСТРОФЫ, был разбит и раздроблен на части ЕДИНЫЙ ЯЗЫК, что "БОЛЬШОЕ СЛОВО" оказалось как бы "разорванным на куски", которые и были затем розданы "строителям", почему–то вдруг забывшим, как выглядел ОРИГИНАЛ, и восстановить его – в нашем помраченном сознании – можно, лишь уложив в ИЗНАЧАЛЬНОМ ПОРЯДКЕ "КИРПИЧИ" разрушенной "Вавилонской Башни", где, вероятно, хранилась ценнейшая информация, обладание которой СТАЛО УГРОЖАЮЩИМ.
Слепые "подмастерья", утерявшие чертежи, гонятся за призраком, по следам Шампольона, не понявшего НИ СЛОВА в языке Древнего Египта. Они громоздят диковинное НЕЧТО, с маниакальным упорством вгоняя "кирпич за кирпичом в чужие гнёзда", и не могут осознать, что "порядок кладки" НАРУШЕН С САМОГО НАЧАЛА, что их нелепый, бутафорский "храм эпохи Возрождения" снизу доверху стянут "обручами", которые единственно и держат перекошенную конструкцию, и достаточно ОДНОГО УДАРА, чтобы смести вся эту помпезную рухлядь, обнажив первозданный фундамент, где – под грудой трухлявых декораций – скрыто "БОЛЬШОЕ СЛОВО".
Этруски
Уже само имя ЭТРУСКИ даёт основание говорить, что были они древнеславянским племенем РУССОВ – "ЭТО – РУСКИ".
Но, взглянув на рисунки в гробницах, легко убедиться, что этруские женщины имели светлые, "льняные" волосы, являя собой ярко выраженный тип "северных красавиц", а мужья их были смуглы, курчавы и черноволосы, словно принадлежали они к другому племени.
Тогда вполне вероятно, что ЭТРУСКИ – лишь слегка изменённое ИТА–РУСКИ, родственное по своей структуре нашему УГРО–ФИННЫ. ИТА–являлись предками современных итальянцев. Их жены, РУСКИ, состояли с нами в прямом родстве.
Подтверждают это и древнегреческие источники, называющие этрусков "туржения", что вполне определённо: "те ур жения" – "те женаты на ура" (я вернусь к "ура" в конце работы).
Обычай брать жён из другого племени широко практиковался в античном мире. "ИТА" здесь не были исключением. Но вместе они составляли ЕДИНЫЙ народ, говоривший и писавший по–древнеславянски вплоть до своего ухода со сцены где–то в начале "эпохи Возрождения".
Дешифрованные мною тексты не оставляют ни малейших сомнений в том, что мы имеем дело с ДРЕВНЕСЛАВЯНСКИМ языком, ДРЕВНЕСЛАВЯСКОЙ культурой! ЭТО ОЧЕВИДНЫЙ ФАКТ, хотя "специалисты" и стремятся "увязать" этруский, кажется, со всеми индоевропейскими языками ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ древнеславянского.
Чтобы понять скрытую "механику" этруского письма и уяснить всю сложность его дешифровки, необходимо особо подчеркнуть, что древние писцы отнюдь не стремились (как это принято считать) упростить алфавит, сделать его более лёгким и доступным в обращении, хотя и могли без труда сделать это.
Как раз наоборот! Они всеми силами стремились УСЛОЖНИТЬ его, прибегая к весьма хитроумным уловкам с одной единственной целью: скрыть от посторонних САМ ПРИНЦИП ПИСЬМА и сохранить таким образом все привилегии замкнутой касты, владеющей его секретом.
Существует странный контраст. С одной стороны –удивительные достижения Этрусков в строительстве, архитектуре, живописи, где повсюду видна чёткость, совершенство и законченность форм. Наряду с этим – этруская письменность с её корявым, небрежным "детским почерком", перекошенными буквами, прыгающими строками. Но это несоответствие легко объяснить, если учесть, что надписи ПРЕДНАМЕРЕННО искажались. Если кто–то из посторонних и знал, ЧТО здесь написано, то.определенно не знал, КАК это делается. Письмом владели ЕДИНИЦЫ – остальные были НЕГРАМОТНЫ!
Чтобы скрыть "механизм" письма, существовало несколько отработанных приёмов:
1. Направление на письме постоянно менялось. Текст мог читаться слева направо и справа налево.
2. Все вместе или по отдельности буквы поворачивались в сторону, противоположную направлению письма или ставились "вверх ногами".
3. Отдельные буквы ПРЕДНАМЕРЕННО искажались на письме. Например, буквы "Е", "О", "Л" могли писаться "Е", "D", "V", становясь (чисто внешне) буквами "Т", "Д", "В" этруского алфавита, но сохраняя при этом своё первоначальное значение.
5. Отдельные гласные на письме – опускались, что вообще было весьма характерным в письменности древних славян.
6. Буквы могли быть скрыты в деталях орнамента или выступать на рисунке в виде "оливковой ветви", "копья" и т. п. Это давало возможности сделать текст двусмысленным.
Я перечислил здесь лишь основное. Всю совокупность этих хитроумных приёмов можно назвать "КАВЕРЗ–СИСТЕМА", и, полагаю, термин этот со временем войдёт в научный лексикон. Во всяком случае, я нашел весьма точное определение характера древнейшего письма (не только этруского).
Здесь дана лишь небольшая часть репродукций этруских зеркал; их намного больше. У Этрусков был обычай класть их вместе с владельцами при погребении. На многих зеркалах видна чёткая надпись "СВИДАН". Этруски верили в СВИДАНИЕ за гробом.
Главное действующее лицо потустороннего мира Этрусков –"МЕНЕОКА – АКОЕНЕМ", многоликое существо, оборотень, как и само его имя, которое можно прочитать слева направо "ИЗМЕНЧИВЫЙ" и справа налево "ОКАЯННЫЙ". Существо это стоит на рубеже двух миров, охраняя вход в "Зазеркалье".
Платой за короткое свидание с умершими служат какие–то шары неясного происхождения; они, определенно, интересуют "МЕНЕОКУ".
Эти же шары укреплены и на браслетах: их вручают тем, кому пришло время отправляться на "ЗВИДАН". На "ЗВИДАН" (СВИДАН) Этрусков доставляет СИНИВЦА, та самая "Синяя Птица", о которой нам, много веков спустя, поведал М. Метерлинк.
Но СЛАВЯНАМ она хорошо знакома. Синица – частый гость славянских пословиц, поговорок, сказок.
С Этрусками мы связаны прочными корнями СЛАВЯНСКОГО языка, СЛАВЯНСКОЙ культуры, корнями, уходящими в глубь тысячелетий, которые и стремятся подрубить всякого рода "специалисты", чей "светлый храм" явно "кренится" в сторону Малой Азии, где обитал, разумеется, самый умный, самый просвещенный народ, пока все остальные уныло висели на хвостах в ожидании прихода "культуртрегеров".
Но спросите любого из этих "специалистов", откуда идут наши понятия "ЯЗЫЧЕСТВО", "ЯЗЫЧЕСКАЯ религия"?
В третьем издании БСЭ находим: "ЯЗЫЧЕСТВО–от церковнославянского "языцы" – народы, иноземцы. Обозначение нехристианских, в широком смысле – политеистических религий. В литературе христианских народов боги языческие олицетворяли стихии природы".
"Советская Историческая энциклопедия" 1976 г.: "ЯЗЫЧЕСТВО – принятый в христианском богословии и частично – в исторической литературе –термин, обозначающий дохристианские и нехристианские религии. Термин ЯЗЫЧЕСТВО приходит из Нового Завета – второй, христианской части Библии, в котором под язычеством подразумевались народы или "языцы" (отсюда ЯЗЫЧЕСТВО)".
Вот, по существу, и всё, что могут сказать о языческой религии "специалисты", для которых "языцы" и "народы" – одно и то же!
Однако я вполне чётко и ясно могу ответить на вопрос, откуда идут наши понятия "ЯЗЫЧЕСТВО", "ЯЗЫЧНИК".
Есть зеркала, где "МЕНЕОКА–АКОЕНЕМ" изображен в своём подлинном обличье –дразнящей маски с высунутым ЯЗЫКОМ.
ПОНЯТИЯ "ЯЗЫЧЕСТВО", "ЯЗЫЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ" ВЗЯТЫ НАМИ У ЭТРУСКОВ!
ЭТРУСКИ (и только Этруски) имели "языческую" религию –ЯЗЫЧЕСКУЮ – в прямом смысле слова!
В раскопках также были найдены украшения в виде каменных бус, изготовлявшиеся на самых ранних этапах заселения долины Инда. Первые образцы, каменных бусинок имели маленькие отверстия диаметром 1,5-3 мм. Некоторые из ранних образцов были изготовлены из стеатита (мягкого талька, известного как мыльный камень). Ремесленники умели высверливать в них медными сверлами отверстия для подвешивания диаметром около полумиллиметра. После этого бусам придавалась нужная форма с помощью шлифовальных кругов. Наконец, мастера обжигали бусы в специальных печах при температуре 850 "С. Ремесленники Хараппы использовали в качестве материалов для бус агат и яшму. Около 2600 г. до н.э. мастера долины Инда научились изготавливать более твердые сверла, тайна которых осталась нераскрытой.
Одна из наиболее сложных технологий применялась для производства фаянсовых бус. По качеству фаянс мастеров долины Инда был выше, чем в Египте или в Месопотамии, поскольку его делали из измельченного кварца. Элитные классы долины Инда использовали фаянс не только для украшений, но и для ритуальных целей. Изделия из фаянса с изображениями различных сюжетов применялись и в специальных церемониях, во время которых они вручались в качестве подарков людям, приносящим дары или совершавшим жертвоприношения.
Хараппа – великий памятник индийской культуры, вызывающий интерес у исследователей и туристов всех национальностей. Материальная культура Хараппы изучена достаточно хорошо, тем не менее гибель Хараппы до сих пор остается загадкой.
Буддизм, распространяясь с течением веков на колоссальные соседние территории, не вступал в противоречие с уже существовавшими там исконными вероисповеданиями и культурой. Находилось много общего с местными божествами, обычаями и обрядами. Буддизм ассимилировался с ними, вбирая в себя многие аспекты местных культов, видоизменялся под давлением других религий, однако в основе своей остался неизменным.
Распространению идей буддизма способствовали архитектура, скульптура, живопись. Первоначально искусство буддизма являло собой набор «подкреплений» или «напоминаний», которые помогали верующему в восприятии часто слишком сложного для него вероучения. По мере распространения религии оно наполнялось новыми смыслами и отливалось в совершенно новые формы.
Созерцательное буддийское «искусство жизни» требовало слияния художественных форм с природными. Поэтому буддийская архитектура отличается от европейской: это не укрытие от природы, а растворение в ней. Главная идея буддийских сооружений - создание зримого подобия искусственных и естественных форм, гармонии с природой, условий обретения душевного покоя. В основе архитектуры лежит классическое ощущение органического, свободно растущего из земли объема. Тибетские храмы и китайские пагоды кажутся естественными образованиями, они вторят формам гор, холмов или выветренных скал, распускаются на их склонах подобно диковинным цветам.
Можно выделить два основных типа буддийских строений. Первый вид – это службы, предназначенные для поддержания жизни монастыря: храмы, порой достигающие огромных размеров, помещения для монахов - вихара, зал для верующих – чайтья, библиотеки, башни для гонгов и колоколов. Второй тип – сооружения, которые сами по себе являются объектом поклонения: ступа или пагода. Они, как правило, являются центром монастыря в соответствии со своей ролью хранителя священных реликвий.
Ступы – это не здания, а цельные монолитные монументы с небольшими камерами – реликвариями и нишами для скульптур. Согласно преданию, первые ступы были воздвигнуты после сожжения по индийскому обычаю тела Будды - для хранения его пепла, поделенного на восемь частей по числу областей Индии, заявивших свои права на его мощи. Ступы бывают полусферической, башнеобразной или колоколообразной формы. В системе буддийской символики ступа рассматривается как вертикальная модель Вселенной. Она символизирует «творческое начало Вселенной», «импульс жизни», нирвану. Архитектурные особенности ступ в каждой стране определяется местными традициями, однако в плане они должны быть обязательно круглыми или квадратными.
Вся группа зданий монастырского комплекса организована по единому плану. В Восточной Азии монастырь окружен стеной и обычно ориентирован по центральной оси главными воротами на юг, за которыми стояла пагода, за ней храм. Завершали эту линию зал для проповедей и задние ворота. Расположение зданий могло меняться из-за особенностей рельефа, особенно в горах, однако буддийская культура всегда предполагает ритуальный обход вокруг по часовой стрелке. В выдолбленных в скалах храмах для этого использовали специальную тропинку. Со временем храм вытеснил с центрального места пагоду, поэтому она приобрела менее священный и более декоративный вид, и часто к одной пагоде пристраивали вторую – для симметрии.
В буддийских храмах на возвышении – своеобразном алтаре в глубине зала находятся статуи Будд или бодхисатв (святых, решивших выйти из круга перевоплощений и достичь состояния Будды). Алтарь представляет собой несколько ступеней: квадратная ступень – символ земли, круглая – символ неба. В стенных нишах расположены статуи божеств, на стенах – росписи, напоминающие о прежних деяниях Будды, картины рая, фигуры бодхисатв, бесчисленные декоративные мотивы.
Расцвет буддийской скульптуры относится к IV – V вв. В эти годы изготавливаются огромное количество изображений Будды и бодхисатов из золота, бронзы, раскрашенного дерева, слоновой кости, камня от маленьких (2-3 см) до огромных фигур в 54м высотой.
Часто буддийские сооружения превращаются в гигантские пирамиды скульптур, сплошь закрывающие основной объем. Рельефы и скульптуры храмовых и монастырских сооружений включает также изображения, не связанные с философией буддизма, отражающие более древние культы и верования, а иногда и просто фантазию художника.
Буддизм не объявлял запретов на изображения живых существ, поощрял самостоятельность мышления, объявлял важнейшим принцип великой сложности и непрерывной изменчивости мира. Будда учил, что дорога к спасению лежит через избавление от иллюзий, поэтому буддийские персонажи имеют ясное и просветленное выражение, они находятся вне моральных слабостей и эгоистических страстей.
Живописные изображения Будды, бодхисатов, буддийской символики (ваза, скипетр, чаша для подаяния, лук и стрелы, четки, колесо Сансары или колесо Закона и др.) можно видеть практически в каждом буддийском храме.
Вот как описывает внутреннее убранство одного из буддийских монастырей в Тибете европейская путешественница, много лет изучавшая буддизм на Востоке, А. Давид – Неэль в книге «Мистики и маги Тибета» (М.,1991г.): «Масса стягов, подвешенных к потолку в галереях и прикрепленных к высоким опорным столбам, являют собравшимся великое множество изображений Будды и богов, а на покрывающих стенах фресках, среди когорт других героев, красуются святые и демоны в угрожающих или благодушных позах. В глубине огромного помещения за несколькими рядом алтарных светильников мягко мерцают статуи великих, давно преставившихся лам и усыпанные драгоценностями ковчеги из серебра и золота, хранящие их мумии или кремационный пепел. Устремив свои требовательные или повелительные взоры на людей, подавляя их своим количеством, все эти существа…будто смешиваются с толпой монахов. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, застилает дымкой тривиальные детали, идеализирует лица и позы. »)
В тибетском буддийском искусстве значительное место занимают танка – изображения Будды, иерархов церкви, персонажей буддийского пантеона, житийные циклы и т.д. Они выполняются красками на шелке или отпечатываются на хлопчатобумажной ткани, предназначаются для медитации, религиозных процессий, в храмовых интерьеров, в домашних алтарей.
Характерным для буддийского искусства является стремление к контрастному сочетанию ярких, красочных материалов: золота и серебра, красного и черного лака, инкрустации цветным стеклом, фарфором, фольгой, перламутром, драгоценными камнями. Буддизм стал школой для нескольких поколений мастеров Индии, Персии, Бирмы, Таиланда, Индонезии. С буддизмом связаны многие классические произведения искусства Китая и Японии и других стран.
Расцвет буддизма в Индии приходится на V-VII вв. Махаяна содействовала возврату к иерархическим представлениям, а тантризм - реабилитации чувственного мира. С IV в. при династии Гуптов расцветает светская культура. Наряду с храмами в трактате по архитектуре V-VI вв. описаны общественные сооружения, дворцы. Содействовало переходу к иерархической организации общества и вторжение гуннов. Как и в Европе, распад гуннского государства привел к образованию княжеств и отношений, которые в Европе были названы феодальными. В V-VII вв. на территории Индии насчитывалось около 50 государств.
Гуптские цари покровительствовали различным религиям, но называли себя почитателями Вишну. В надписях этого времени индуистские имена встречаются в пять раз чаще, чем буддийские и джайнистские. KV в. оформляются своды индуистских мифов и преданий. Эти своды предназначались не для избранных, а для всего населения, которому они были близки и понятны. Вполне соответствовала духу иерархического общества основная идея индуизма - идея личного служения богу и беспредельной преданности ему. Наиболее популярными богами стали Вишну и Шива.
ПИСЬМЕННОСТЬ И ПИСЦЫ В ДРЕВНЕЙ ИНДИИ
А.А. Вигасин
В статье обсуждается вопрос о времени появления письменности в Индии и о статусе писцов. Ведийская традиция была ориентирована на заучивание и сохранение текстов в устной форме. Первые письменные памятники Индии - надписи Ашоки III в. до н. э., в них используются четыре вида письма: арамейское, греческое, кхароштхи и брахми. Арамейское появилось в Гандхаре c конца VI в. до н. э., греческое - после похода Александра. Кхароштхи возникло, скорее всего, на основе арамейского в V-IV вв. до н. э., брахми - позднее. Изобретателями кхароштхи и брах-ми были, очевидно, ученые брахманы, находившиеся на царской службе. Статус писца оставался высоким в последующие века. Письменность широко распространилась после Маурьев, о чем свидетельствует эпиграфика. На рубеже н. э. были записаны буддийский канон и эпические поэмы. В шастрах начала н. э. (от «Артхашастры» до «Нарада-смрити») часто говорится о письменной документации и есть основания полагать, что тогда уже сложились основы дипломатики. В санскритских текстах поздней древности и средневековья проявляется крайне негативное отношение к писцам-каястха, что можно объяснить их активным участием в сборе податей.
Ключевые слова: Индия, древность, письменность, писцы, брахми, кхароштхи.
кральному слову (Vac). Вач в «Ригведе» (X.125) предстает как богиня-повелительница, подательница благ и воплощение творческого начала. Но слово это - устное, не предполагающее письменной фиксации.
В середине I тыс. до н. э. появились так называемые ведан-ги - вспомогательные «части веды», или ведийские науки. Это
Ведийская религия придавала огромное значение са-
фонетика, этимология, грамматика, метрика, то есть дисциплины филологического цикла1, ориентированные, главным образом, на бережное сохранение и воспроизведение сакрального слова. Даже такие сочинения, как знаменитая грамматика санскрита Панини, были рассчитаны на устное обучение - сама их форма связана со школьной традицией. Текст этой грамматики представляет собою собрание правил (сутр), изложенных с предельным лаконизмом и изобилующих специальной терминологией. Ведийские сутры нередко трудны для интерпретации, так как они предлагают лишь некий конспект, почти оглавление, а истолкование содержания мог дать наставник-гуру.
Ведийские учебники, также называемые словом сутра (букв. «нить»), предполагали, по всей видимости, механическое запоминание - слог за слогом, слово за словом. Характерной чертою, по крайней мере, некоторых из них является двойное деление текста: с одной стороны, на содержательные разделы, с другой же, на «уроки» или «чтения» (а^уауа)2. Последние могли разрывать не только мысль, но даже фразу. К примеру, в одной из наиболее архаичных дхармасутр («Апастамба» 1.3.45-1.4.1) последняя сутра «урока» гласит: «Накормив его» (имеется в виду - учителя). А окончание фразы составляет первую сутру следующего урока: «Он (т. е. ученик. - А. В.) может оставшееся съесть сам».
Если мы обратимся к не-ведийским религиозным традициям, то увидим, что и здесь первоначальной формой существования текстов была устная. Канонические памятники буддизма фиксировались совместной рецитацией (samglti) ученых монахов, а записаны они были лишь в I в. до н. э. Правила поведения (виная) и сюжеты, связанные с повседневным бытом монастыря, не предполагают ни наличия письменных принадлежностей, ни чтения и письма как занятий монаха3. Сама форма канонических текстов с их монотонными повторами и нанизыванием синонимов в последовательности, диктуемой ритмикой, указывает на их устное происхождение и бытование4.
Стилистические особенности памятников имитируются и в ту эпоху, когда литература становится письменной. В качестве аналогии можно вспомнить о том, как при сооружении пещерных храмов воспроизводились такие детали, которые имели конструктивный смысл лишь в деревянном зодчестве. «Артхашастра Кау-
тильи», составленная в начале н. э., сохраняет двойное деление текста5. Автор «Вишну-смрити» в середине I тыс. пытается представить свое сочинение в виде древней сутры. Священные книги индуизма, уже не связанные с ведийскими школами (шастры, пу-раны), излагаются в стихах, облегчающих запоминание наизусть. А прологом повествования часто служит рассказ о том, как данную шастру древний мудрец продиктовал ученикам.
В распоряжении индологов нет надписей более ранних, чем III в. до н. э.6 И даже такой сторонник глубокой древности письменности в Индии, как Георг Бюлер, признавал, что ни один литературный памятник, упоминающий письменные документы, не может быть с уверенностью датирован домаурийской эпохой7. Само слово lipi, в древних индоарийских языках означавшее письмо или надпись, несомненно, заимствовано из Ирана. Оно происходит от персидского dipi (в надписях Ахеменидов), а то, в свою очередь, от эламского tippi/tuppi (аккадское tuppu, от шумерского dub - «табличка»)8. Заимствование это могло произойти не ранее конца VI в. до н. э., когда в северо-западной Индии появились две персидские сатрапии - Гандара (Гандхара) и Хинду (Синдху, Синд).
Ситуация изменилась в IV в. до н. э. Неарх, флотоводец Александра Македонского, впервые сообщает о письменности индийцев (Strab. XV. 1.67): по его словам, они пишут на кусках тонкой ткани. Поскольку речь идет о территории Панджаба, вполне возможно, что грек видел документы на арамейском языке, распространившемся здесь с конца VI в. до н. э., во времена Ахеменидов. Но не исключено, что имелись в виду документы, написанные так называемым «арамео-индийским» шрифтом. Так Ж. Филлиоза9 называл письмо кхароштхи, возникшее на основе арамейского и приспособленное к фонетике индоарийских языков.
Есть сходная информация и у Квинта Курция Руфа (VIII.9.15) -о том, что индийцы пишут на древесном лыке, как на папирусе. Очевидно, имеются в виду документы на бересте (такие берестяные грамоты известны в Кашмире более позднего времени). Но так как Курций не дает какой-либо ссылки на источник своей информации, возможно, эти сведения восходят вовсе не к эпохе Александра, а к I в., когда была составлена его «История Александра». В том же фрагменте Курция речь идет о драгоценных
камнях, которые находят на морском побережье Индии - несомненный отголосок литературы начала н. э., когда греки плавали в Западную и Южную Индию.
Древнеиндийская письменность, безусловно, была изобретена для практических нужд - ведь брахманы не нуждались в письме для фиксации священных текстов на санскрите10. И в течение нескольких столетий, начиная с Ашоки, надписи составлялись только на разговорных языках - пракритах. Лишь в начале н. э. появилась также санскритская эпиграфика.
Принципы кхароштхи и появившейся позднее11 письменности брахми обнаруживают знакомство с дисциплиной, разработанной в ведийских школах - фонетикой112. Поэтому следует думать, что изобрели письмо люди не только знакомые с арамейским, но и получившие брахманское образование. Речь, очевидно, должна идти о тех, кто служил при дворе. Неарх (81хаЬ. XV. 1.66) выделяет две категории брахманов: одни, по его словам, предавались тому, что относится к естеству, другие же занимались государственными делами, сопутствуя царям в качестве советников. Для обозначения царских слуг и советников санскритские тексты употребляют слово ашШуа. Согласно палийским текстам, социальное положение этих наследственных атассе настолько отличается от обычных брахманов, что они составляют своего рода касту13. Это и заставило Мегасфена усматривать в «советниках и спутниках царя» совершенно особый разряд индийского населения - наряду с «философами»-брахманами ^гаЬ. XV. 1.49). Царские слуги (в том числе, очевидно, писцы) выступали не в качестве представителей жреческой варны, а как образованные администраторы. И письменность была им нужна не для чтения вед (еще в детстве выученных наизусть), а для государственной деятельности14.
Самые ранние надписи на индийских языках были высечены по приказу магадхского царя Ашоки в середине III в. до н. э. На северо-западных территориях его державы это были надписи на кхароштхи, а во всех остальных областях - на брахми. Текст царских эдиктов, естественно, готовился в столице, в Патали-путре. Затем царские люди (таИатШта) доставляли его в провинции. Местным властям предлагалось высечь слова Государя (devanampiya) на скалах, на каменных плитах или колоннах, дабы сохранить их навечно (VII колонный эдикт). Из провинциальных
центров «указы о праведности» царя развозили по мелким городам и крепостям (Малый наскальный эдикт). Их периодически, по календарным праздникам, должны были зачитывать при стечении народа (Особые наскальные эдикты). Чеканные формулировки того, в чем именно состоит дхарма, часто отличает особый ритм -они, несомненно, были рассчитаны на рецитацию.
Мы не можем с уверенностью воссоздать процесс распространения «эдиктов о дхарме» (ЛаштапшайЫ). Внимательное изучение надписей показало, что группы слов разделяются интервалами, которые отражают паузы, делаемые при диктовке писцу. Иногда гласные звуки, завершающие такие фрагменты, приобретают долготы, не имеющие лингвистического обоснования, - вероятно, писец старательно воспроизводил манеру чтения нараспев15. Нельзя исключить гипотезу о том, что порой царский посланец вовсе не имел с собой письменного текста указа, а читал его писцу наизусть. Однако в большинстве случаев письменный оригинал все же был. Дело в том, что в ряде надписей собственно указу предшествует некое введение с указанием адресата послания и добрыми ему пожеланиями. Иногда это обращение не от имени царя, а от промежуточной инстанции - провинциального наместника (ряд версий Малого наскального эдикта). Мы имеем дело с сопроводительным «конвертом», который вовсе не предназначался для того, чтобы его воспроизводили на камне и передавали грядущим поколениям. Но администрация того или иного городка, не разобравшись, распорядилась высечь на скале все, что было получено от начальства. В таких случаях становится очевидным, что, если был «конверт» или сопроводительное послание, то и царский указ существовал в письменном виде.
Местные власти иногда были довольно бестолковы. Так, например, три версии Малого наскального указа (МНЭ) содержат слова приветствия руководителям местечка Исила. Конечно, лишь один из этих трех пунктов мог бы носить название Исила, но получившие копию послания в двух других местах механически воспроизвели весь текст, включая и те слова, которые к ним не имели отношения16.
Целый ряд обстоятельств заставляет думать, что переводы на разговорные диалекты готовились обычно не на местах, а непосредственно в царской канцелярии. Видимо, при дворе в Пата-
липутре работали писцы, которые знали разговорные языки тех областей державы, куда планировалось отправить гонцов с эдиктами. Мы и в более поздней санскритской литературе можем увидеть требование к писцу знать языки разных областей и народов (desabhäsäprabhedavid - «Шукра-нитисара» II.173). Порою знание диалектов не было безупречным, и тогда в переводы проникали чуждые формы, свойственные родному языку писца.
Писали они под диктовку шрифтом брахми, принятым повсюду в Индии, кроме северо-западных территорий. При записи возникали оплошности, связанные с восприятием текста на слух. Если затем переписывали его иным шрифтом (кхароштхи), могли появиться ошибки, связанные с неверным прочтением письменного знака брахми17. Попутно стоит отметить, что греко-арамейская билингва, найденная в Кандагаре, видимо, не восходит к одному и тому же оригиналу. Судя по тому, что имя царя по-гречески передано как nioSaccfj, переводчик располагал той же версией, какую мы видим в восточной Индии (пракритское piyadasi). Между тем арамейский перевод выполнен, видимо, с такого текста, какой мы находим в надписях на кхароштхи из северо-западной Индии: пракритское priyadrasi передано по-арамейски Prydars. Но вполне возможно, что оба писца находились вовсе не в Кандагаре, а в одной и той же царской канцелярии в Паталипутре - только греческий переводчик пользовался оригиналом эдикта, а для арамейского было проще работать с текстом на кхароштхи и на диалекте гандхари.
В каждую область царский посланец привозил отдельную ко -пию указа, с которой затем делались копии для дальнейшего распространения. По этой причине даже явные ошибки оригинала могли тиражироваться: так в Мансехре и в Шахбазгархи присутствует одна и та же описка: dhamangala вместо dhammamangala. У. Шнайдер18 сделал попытку определить соотношение версий Больших наскальных эдиктов (БНЭ), выстроив их «родословное древо» (Stammbaum). Это будто бы должно способствовать реконструкции структуры администрации маурийской державы. Но методика подобных построений вызывает большие сомнения. Если переводы готовились в Паталипутре, то соотношение между версиями связано не со структурой государства, а с чисто канцелярской процедурой.
В трех местных версиях II МНЭ (из Брахмагири, Сиддапура и Джатинга-Рамешвара) присутствует подпись писца. Полностью она сохранилась в надписи из Брахмагири: «написано Чападой писцом (Нр1кага)». Под «писцом», безусловно, имеется в виду не тот ремесленник19, который выбивал надпись на камне (он-то, скорее всего, был безграмотным). Писец - человек, записывавший текст под диктовку20 краской или мелом, чтобы затем уже начинал свою работу резчик по камню. Предположение о том, что писец лишь копировал полученное послание с предельной аккуратностью (соблюдая даже ширину интервалов между группами слов в оригинале) не кажется убедительным. Хорошо известно, что на местах нередко текст сокращали. Об этом знал даже сам Ашока, указывавший в XIV БНЭ: «что написано не полностью - это бывает с учетом местности или (другой) причины либо по оплошности писца».
Вопрос лишь в том, кем был этот Чапада - человеком, писавшим под диктовку на камне, или же писцом, изготовившим в Па-талипутре оригинал указа. В первом случае пришлось бы предполагать, что царского посланца в поездке по стране сопровождал один и тот же писец, в трех местах оставивший свою подпись. Г. Фальк21 утверждает, что почерк писца во всех трех случаях совершенно различен - следовательно, писцы были разные и, скорее всего, местные. Но тогда остается думать, что Чапада подписал оригинал послания, отправленный из столицы. Кстати сказать, наличие в конце письма указания на имя переписчика полностью соответствует позднейшей практике и требованиям средневековых письмовников22. Во всех иных местах (кроме указанных трех), где имеются версии МНЭ, власти не сочли нужным воспроизводить подпись писца - так же, как опущено было и сопроводительное к ним обращение.
Особенно интересен тот факт, что слово «писец» во всех трех местных версиях записано шрифтом кхароштхи, между тем как вся надпись - на брахми. Письмо кхароштхи распространено было только в северо-западной Индии. На этом основании обычно предполагают, что и сам писец Чапада был уроженцем Гандха-ры. Письменная традиция на Северо-Западе имела более глубокие корни, чем в Магадхе, и использование гандхарских писцов на службе в Паталипутре было бы вполне естественно. Правда,
К.Р. Норман23 сомневается в подобной интерпретации, обращая внимание на то, что в надписях на кхароштхи из северо-западной Индии слово «писец» имеет иную, более близкую персидской, форму - dipikara. Однако использование кхароштхи в подписи под эдиктом в Брахмагири вовсе не обязывало Чападу и в лексике переходить на родной диалект гандхари.
В последние десятилетия высказывалась гипотеза24 о том, что письменность брахми была изобретена при Ашоке специально для записи его эдиктов на камне. На наш взгляд, эта точка зрения противоречит степени распространения грамотности в середине III в. до н. э. Для того, чтобы написать эдикты в разных частях огромной страны, требовалось известное количество писцов, -а также и чтецов, знающих шрифт брахми. Людей, которые по праздникам зачитывали эдикты царя местным жителям, очевидно, можно было найти даже в небольших поселениях25. Для того, чтобы грамота была освоена по всей стране хотя бы очень узким слоем лиц, связанных с управлением государством, конечно, требовалось время26.
После III в. до н. э. количество надписей резко увеличивается, причем многие из них были частными (посвятительными, дарственными и проч.). Со II в. до н. э. надписи на брахми и на кхароштхи появляются также на монетах (не без эллинистического влияния). Грамотность становится престижной как вид знания. Так, царь Кхаравела (I в. до н. э., Орисса) похваляется тем, что с юных лет освоил грамоту и счет (lekharüpagananä). В надписях рубежа н. э. встречаются имена писцов или членов семьи писца, которые посещают святые места и приносят пожертвования буддийской общине27.
В поздних частях палийского канона содержатся упоминания о письменности (хотя сам канон еще не был записан). Деятельность писца причисляется к «благородным ремеслам» (ukkattham sippam - Виная IV.7.128). На рубеже н. э. или в начале н. э. записываются важнейшие литературные памятники на пали и на санскрите, такие как «Типитака», «Махабхарата» и «Рамаяна». Авторские сочинения (к примеру, санскритские поэмы и драмы Ашвагхоши) создаются в письменной форме. Кушанская эпоха - время расцвета городов, культура которых была в значительной мере связана с письменностью. И недаром, говоря о носителе городской культу-
ры (nagaraka - букв. «горожанин»), «Камасутра» упоминает, что на столике у его постели непременно должна лежать «какая-нибудь книга» (Г4.4). Калидаса («Рагхувамша» Ш.28) уподобляет знание «словесному океану» ^апшауаш samudram), путь в который открывает владение грамотой (ПрО. В период поздней древности культура и знание уже могли ассоциироваться с книгой.
В одной из самых поздних книг «Махабхараты» (XIII.24.70) содержится следующая фраза: «Те, кто записывает веды, пойдут в ад». Из этого можно сделать два вывода. Во-первых, уже в конце древности были записи ведийских текстов. Во-вторых, отношение ортодоксальных брахманов, редакторов дидактических частей эпоса, к процедуре письменной фиксации сакральных текстов (но только их!28) и в первые века н. э. оставалось резко отрицательным. Аналогичную ситуацию мы наблюдаем и позднее. Чанакье приписывается афоризм («Вриддха-Чанакья» XVII.!), согласно которому истинное знание можно получить лишь из уст наставника. Знание, полученное из книг, сравнивается с незаконнорожденным ребенком, зачатым от любовника. Такое сравнение вполне понятно: у самоучки отсутствует главное - живая связь с наставником-гуру, причастность к непрерывной линии учителей. И в XI в. Абу-рейхан Бируни29 отмечал, что индийцы «не считают дозволенным записывать Веды».
Значительно менее суровым было отношение к книжному знанию среди буддистов. Буддизм стремился к распространению, а переписывание рукописей способствовало умножению числа его приверженцев. Ситуацию своего времени буддийские авторы проецировали на ту эпоху, когда жил основатель учения. Поэтому в «Ла-литавистаре» (125.19), например, говорится о том, что Будда знал 64 вида письменностей (число, конечно, условное и священное). На этот пассаж очень любят ссылаться сторонники раннего происхождения брахми и кхароштхи30. Однако в перечне видов письма (так же, как в аналогичном списке в «Махавасту» - Ы35) присутствуют явные анахронизмы. Наряду с брахми и кхароштхи здесь можно обнаружить и греческое письмо31, и китайское (с которым индийцы могли познакомиться не ранее II в. до н. э.), и даже письменность гуннов (появившихся в Индии лишь в середине I тыс. н. э.)32.
Резко отрицательное отношение к записи вед нисколько не мешало широкому распространению грамотности и использованию
письменности для иных, не сакральных, целей. Об этом свидетельствуют брахманские книги - шастры. В «Артхашастре», в соответствии с тематикой всего трактата, речь по преимуществу идет об официальных документах. Есть и специальная глава (II. 10) о правилах составления указов (^ала)33. При этом предполагается, что царская канцелярия использует в качестве языка не разговорные диалекты (пракриты), а санскрит. Значит, в составлении указов и царской корреспонденции самое активное участие должны были принимать знатоки санскрита - ученые брахманы. На это указывает и широкое использование в данной главе трактата специальной терминологии традиционной грамматики и логики - предметов, ко -торые составляли основу брахманского образования.
В старинных дхармасутрах, повествовавших о судебной процедуре («Апастамба», «Баудхаяна»), документы вовсе не упоминались - речь шла лишь об устных показаниях свидетелей. Но в дхармашастрах середины I тыс. («Яджнавалкья», «Нарада», «Вишну», фрагменты «Брихаспати» и «Катьяяны») мы видим самое широкое использование деловой документации. В шастрах перечисляются многочисленные виды документов: договоры о долге, залоге, продаже, о рабской или иной зависимости и т. п. («Нара-да», Введение П.38 и др.). Именно документы, а не устные показания свидетелей становятся важнейшим способом доказательства в суде («Нарада» Г66 и др.). Авторы уделяют большое внимание способам проверки подлинности представленного документа (по почерку, подписям, соблюдению формуляра и т. д.). Упоминание в этой связи «собственноручных расписок» свидетельствует о распространении грамотности.
Документ составлял писец (1екЬака), имя которого следовало указать - так же, как имена свидетелей сделки. Строго говоря, 1екЬака мог быть и не профессионалом, а просто грамотным человеком (Нрупа), которого привлекли для оформления сделки («Нарада», П.146; «Вишну», VII.4). Однако необходимость соблюдения формуляра заставляет предполагать, что обычно он был профессиональным писцом. Если речь идет о различных сделках, совершаемых в сельской местности, документы оформлял, очевидно, тот, кого именуют словом grаma1ekhaka - «деревенский писец» или grаmakаyastha («Раджатарангини», У175). «В каждой деревне и в каждом городе должен быть писец», как сказано в «Шукра-
нитисаре» П.220. В Средние века и в Новое время «деревенские писцы» участвовали в сборе податей. В XIX веке в разных районах Индии их положение было не одинаково: где-то они являлись государственными чиновниками, в других местах рассматривались в качестве служащих самой деревенской общины34. Вполне естественно, что распространение грамотности способствовало тому, что к ней получали доступ представители все более низких общественных слоев. Среди писцов в Средние века иногда мы встречаем брахманов, но, безусловно, большинство деревенских грамотеев отнюдь не принадлежало к высоким кастам.
От периода Средневековья сохранились письмовники, содержавшие образцы как официальных документов разного рода, так и частных писем, адресованных родным или знакомым. И хотя речь идет в данном случае о литературном жанре, требующем некоторой условности, трудно сомневаться в том, что основу данных текстов составлял подлинный актовый материал. Письмовники могли преследовать практические цели - служить руководством для писцов (а также и для судей, определявших подлинность документов). Наиболее известный из них «Лекхападцхати» датируется XIII-XV вв. Некоторые тексты такого рода известны лишь по упоминаниям в санскритской литературе - к примеру, «Тришаштилекхапракара-на» («Шестьдесят три вида документов») Кальянабхатты. Стоит отметить, что автор последнего трактата был ученым брахманом -именно он редактировал комментарий Асахаи к «Нарада-смрити», одному из важнейших памятников индусского права.
В нашем распоряжении нет такого рода руководств, которые датировались бы эпохой древности. Но те правила оформления указов, которые содержатся «Артхашастре», позволяют предполагать наличие подобных пособий уже в начале н. э.35 Излагаемые в дхармашастрах Яджнавалкьи и Вишну требования к оформлению дарственных грамот на землю полностью соответствуют практике оформления таких документов на медных пластинках, известных начиная с эпохи Гуптов. Поэтому можно с уверенностью говорить, что уже тогда в Индии были выработаны основы дипломатики.
Классическая санскритская драма поздней древности рисует несколько фигур писца. Обычно они именуются термином к ауа8Ша (как и в надписи из Дамодарпура середины VI в.36, ср. «Вишну» VII.3). В одной из сцен «Глиняной повозки» Шудраки писец асси-
стирует судье вместе с купеческим старшиною (шрештхи), - он оформляет протокол допроса. Первоначальный текст этого протокола, вероятно, записывался мелом на доске, лежавшей на земле, ибо проговорившийся участник процесса пытался незаметно стереть запись ногою. Писец имеет официальный статус члена судебного ведомства ^Ыкагапа), говорит он хотя и не на санскрите, но на престижном диалекте шаурасени.
В драме Вишакхадатты «Перстень Ракшасы» писец Шаката-даса является лицом, особо приближенным к главному советнику свергнутого царя. Правда, брахман Чанакья отзывается о нем несколько пренебрежительно: невелика, мол, птица - всего лишь писец (kаyastha Ш ^Ьу! та^а)37. Однако он с полной серьезностью воспринимает Шакатадасу в качестве такого противника, с которым следует считаться. В той же пьесе мы видим, что только профессиональным писцам доверяли оформление письма. Ведь, как утверждает Чанакья, ученые брахманы пишут невнятно (згоШуаквагаш pгayatnalikhitаnyapi niyatamasphutаni ЬИауапй)38.
Упоминания к^а^Иа в санскритских текстах I тыс. нередко сопровождаются крайне резкими отзывами о них. Едва ли не ранее всего это сформулировано в дхармашастре Яджнавалкьи: царю рекомендуется защищать свой народ от всевозможных насильников и разбойников, но главным образом - от kаyast:ha (П.336). Афоризм этот стал популярным, он повторяется в разных текстах39 на протяжении нескольких веков, а небольшие вариации свидетельствуют о том, что обычно цитировали его наизусть. В синонимическом словаре «Амаракоша» писец ассоциировался с царем: слово Нр1кага -так же, как посол и пурохита (домашний жрец) - рассматривалось в разделе о кшатрии. Его главной функцией был сбор налогов40. Нередко речь идет о писце как о царском фаворите, что делает его особенно опасным для населения страны41. Это представитель всемогущей бюрократии, «кувшинное рыло», по выражению нашего писателя. Средневековый санскритский хронист Кальхана («Раджата-рангини», V. 180) обзывает писцов словом «сын рабыни» (^ТрШха -это выражение примерно соответствует нашему «сукин сын»). Он говорит, что вся земля попала под власть каястхов (У181). Писцы пытаются отобрать у порядочных людей все, оставляя им только воздух (У185, ср. IV.629-630). Древнему мудрецу Ушанасу42 приписывалась, в типично индийском духе, искусственная этимология
слова кауа81Ьа от кака - уата - йЬарай. Она должна была раскрыть самую сущность писца: он - алчный, как ворона, и безжалостный, как сам бог смерти.
Начиная с IX в. можно говорить о писцовых кастах. Положение представителей этих каст нередко противоречиво43. Они могли быть связаны с двором и администрацией (особенно если эта администрация иноземная). Однако сами их занятия рассматривались как услужение, обслуживающий труд, сходный с ремесленными профессиями44. В поздних санскритских текстах проявляется брезгливое отношение к «чернильным душам»45 со стороны ученых брахманов46. Статус каястхов в кастовой иерархии был предметом ожесточенных споров в традиционном обществе47. В Бихаре и Уттар-прадеше в позапрошлом веке их рассматривали в качестве дваждырожденных, а в Бенгалии считали шудрами.
Примечания
Х. Шарфе подчеркивает отличие в этом отношении Индии от классической Греции, в которой ведущей наукой была геометрия (Scharfe H. Education in Ancient India. Leiden: Brill, 2002. P. 60). См. Renou L. Les divisions dans les texts sanskrits // Renou L. Choix d"études indiennes. Tome II. P.: École Française d"Extrême-Orient, 1997. Rhys Davids T. W., Oldenberg H. Introduction // Sacred Books of the East. Vol. XIII (Vinaya Texts). Oxford: Clarendon Press, 1880. Р. XXXI-XXXII. Hinüber O. von. Der Beginn der Schrift und frühe Schriftlichkeit in Indien. Mainz: Akademie der Wissenschaften und der Literatur, 1989. S. 31; Idem. Untersuchungen zur Mündlichkeit früher mittelindischer Texte der Buddhisten. Stuttgart: Franz Steiner, 1994.
См. Renou L. Les divisions... P. 20; Scharfe H. Investigations in Kautalyas"s Manual of Political Science. Wiesbaden: Harrassowitz, 1993. P. 16 f. Правда, ряд археологов утверждает, будто ими были обнаружены при раскопках в Анурадхапуре на Ланке предметы со знаками письменности брахми в слоях IV в. до н. э. (Salomon R. Indian Epigraphy. New York: Oxford University Press, 1998. Р. 12). Однако эта информация нуждается в основательной проверке. Bühler G. Indian Paleography. Delhi: Munshiram, 2004. P. 18. Mayrhofer M. Kurzgefasstes etymologisches Wörterbuch des Altindischen. Bd. III. Heidelberg: Carl Winter, 1976. S. 103. От lipi «письмо»
(на пракрите livi) происходит и слово «писец» (lipika - livika), см. Divyävadäna, 293, 5; 9.
Filliozat J. Paléographie // L"Inde classique. Tome II. P.: EFEO, 1996. P. 670.
Janert K.L. About the Scribes and their Achievements in Asoka"s India // German Scholars on India. Vol. I. Varanasi: Chowkhambha Sanskrit Series Office, 1973. P. 141.
Voigt R. Die Entwicklung der aramäischen zur Kharosthl- und Brähml-Schrift // ZDMG. Bd. 155. 2005. S. 48. Bühler G. Indian Paleography. P. 18, 33.
Fick R. Die sociale Gliederung im nordöstlichen Indien zu Buddhas Zeit. Graz: Akademische Druck- und Verlags-Anstalt, 1974. S. 93-94, 164. Тот факт, что изобретателями индийской письменности были опытные фонетисты, отмечен был давно. На наш взгляд, это противоречит предположению о том, будто существенную роль в создании письменности могли сыграть торговцы, путешествовавшие в Переднюю Азию. Вайшьи-торговцы вряд ли были людьми, сведущими в науке фонетики.
Janert K.L. Abstände und Schlussvokalverzeichnungen in Asoka-Inschriften Wiesbaden: Franz Steiner, 1972.
Schneider U. Zum Stammbaum der grossen Felseninschriften Asokas // Indologen-Tagung 1971. Wiesbaden: Franz Steiner, 1973; Idem. Die grossen Felsen-Edikte Asokas. Wiesbaden: Franz Steiner, 1978. S. 18. Критику этих построений см.: Fussman G. Central and Provincial Administration in Ancient India: the Problem of the Mauryan Empire // IHR. Vol. XIV № 1-2. 1987-1988.
Упасак (Upasak C.S. History and Palaeography of Mauryan Brähml Script. Varanasi: Siddhartha Prakashan, 1960. P. 27) полагает, что это был резчик (engraver).
SalomonR. Indian Epigraphy. P. 65; Sircar D.C. Indian Epigraphical Glossary. Delhi: Motilal Banarsidass, 1966. P. 171.
Falk H. Asokan Sites and Artefacts. Mainz: Philipp von Zabern, 2006. P. 58. «Яджнавалкья» II.88: etanmayä likhitam hyamukeneti... lekhako"nte tato likhet («Писец в конце пусть напишет: это мною написано, таким-то»). Norman K.R. Middle Indo-Aryan Studies X // Norman K.R. Collected Papers. Vol. I. Oxford: Pali Text Society, 1990. P 161-162. Hinüber O. von. Der Beginn der Schrift. S. 59-60; сходным образом высказывается Г. Фальк: Falk H. Schrift im alten Indien. Tübingen: Günter
Narr, 1993; см. также Goyal S.R. Ancient Indian Inscriptions. Recent Finds and New Interpretations. Jodhpur: Kusumanjali Book World, 2005. Возможно, иногда это были чиновники, переселившиеся из Магад-хи - во всяком случае, надписи с южных границ державы написаны на том же самом восточном диалекте (а население там и вовсе было дравидийским).
На это обстоятельство справедливо обращает внимание К.Л. Янерт. См. JanertK.L. Abstände... S. 19.
Lüders H. A List of Brahmi Inscriptions. Calcutta: Superintendent Government Printing, 1912. № 209, 1037, 1045, 1138, 1148, 1149, 1291. В пуранах («Шабдакальпадрума» II.93) можно встретить такое утверждение: «Писец имеет право все, что угодно, записать пером с чернилами (masya saha lekhanya) - но только не ведийский текст (vaidikam)». Бируни А. Индия // Бируни А. Избранные произведения. T. II. Ташкент: Изд. АН УзССР, 1963. C. 141.
Дирингер Д. Алфавит. М.: Изд. иностранной литературы, 1963. C. 388. Yavanl.
Воробьева-Десятовская утверждает, будто текст датируется рубежом н. э., что трудно согласовать с упоминанием гуннов (Воробьева-Десятовская М.И. Рукописная книга в культуре народов Востока. Кн. 2. М.: Наука, 1988. С. 23).
Stein O. Versuch einer Analyse des Sasanadhikara // Stein O. Kleine Schriften. Wiesbaden: Franz Steiner, 1985.
Wilson H. A Glossary of Judicial and Revenue Terms. London: W.H. Allen and Company, 1855. Р. 406.
Strauch I. Die Lekhapaddhati-Lekhapancasika. Berlin: Dietrich Reimer, 2002. S. 17.
Inscriptions of the Early Gupta Kings (CII, Vol. III). Varanasi: Indological Book House, 1981. P. 360.
Visakhadatta. Mudraraksasa. Poona: Royal Book Stall, 1948. P. 20. Ibid. P. 24.
«Парашара-смрити» XII.25; «Вишнудхармоттара-пурана» II.61.28; «Агни-пурана» 223.11, ср. «Нитисара» V.81; «Манасолласа» II.155-156; «Йогаятра» I.18.
Уже в «Махабхарате» говорится (II.5.62), что «писцы и счетчики» (ganakalekhaka) используются в делах «прихода и расхода» (ayavyaya) при царском дворе. Апарарка поясняет слово каястха в «Яджнавал-кье» II.336: «налоговые чиновники» (karadhikrta). В сходной шлоке «Ману» стоит просто «царский слуга» (bhrtya). По крайней мере, после XI в. некоторые каястха получали деревни с зависимыми земледельцами (Thapar R. Social Mobility in Ancient India
with Special Reference to Elite Groups // Indian Society: Historical Probings. Delhi: People"s Publishing House, 1974. P. 112). См. EI. XVIII.243: vallabha из kayasthavamsa «феодал из рода писцов», ср. комм. Виджнанешвары на «Яджнавалкья» II.336 о писцах - царских «фаворитах» или феодалах (rajavallabha).
Kane P. V. History of Dharmasastra. Vol. II. Poona: Bhandarkar Oriental Research Institute, 1974. P. 76.
Baines A. Ethnography (Castes and Tribes). Strassburg: K.J. Trubner. 1912. P. 38-39; ThaparR. Cultural Pasts. Essays in Early Indian History. New York: Oxford University Press, 2010. P. 202. См. Angavijja. Banaras: Prakrit Text Society, 1957. P. 160; ср. Kane P.V. History. P- 76 (цитата из «Веда-Вьяса-смрити», согласно которой писцы объединяются с цирюльниками, горшечниками и другими шудрами). Пищу от писца так же не следует принимать, как от золотых дел мастера или распутницы. masisaka - букв. «владеющий чернилами».
См. в «Шабдакальпадрума» (Sabdakalpadruma. Vol. II. Delhi: Motilal Banarsidas, 1961) подборку уничижительных характеристик писцов (каястха, липикарака), которые являются-де шудрянской кастой: они происходят из ступней ног Праджапати и должны быть слугами брахманов (viprasevaka). Kane P. V. History. P. 75-77.