Каждый должен возделывать свой сад вольтер. Возделывая свой сад. Вольтер

Надо возделывать наш сад

В октябре этого года галерее Anna Nova, одной из самых больших галерей Петербурга и России, исполнилось 10 лет. Для современного искусства в России, где такой бизнес вряд ли можно связать с быстрыми деньгами, это большой срок. За годы у галереи сложился свой круг художников, которые росли, в том числе и непосредственно благодаря ее работе.

27 ноября в галерее открывается юбилейная выставка, озаглавленная фразой Вольтера — «Надо возделывать наш сад», взятой из наиболее читаемого и публикуемого произведения Вольтера “Кандид, или оптимизм”.

"Вынесенная в заглавие фраза - последняя в сочинении, нечто вроде программы или вывода, выстраданного героями "Кандида, или оптимизма". В финале повести Вольтер собрал горемычных и вечно спорящих персонажей на маленькой ферме, где они находят примирение своих противоречий в совместной аграрной работе. Повестка дня сдула пыль с этого хрестоматийного произведения. Условия, в которые инспирировали его создание - стихийные бедствия, войны, повсеместное религиозное воспаление, крах утопических просвещенческих проектов, "закручивание гаек", сегодня вызывают сильную эмпатию.

Однако, "возделывание" - отнюдь не проповедь аполитичности и эскапизма, как этот пассаж иногда воспринимается. Это призыв заниматься своим делом, идти по выбранной дороге, как бы ни бурлил мир вокруг, трудиться и конституировать себя через труд, какие бы грозные тучи не стояли на горизонте.

Подводя итог первым десяти годам работы, галерея Anna Nova представляет выставку "Надо возделывать наш сад". Планируя экспозицию, мы изначально отказались от идеи делать тематический проект, предоставляя возможность художественной разноголосице самой очертить круг проблем и сюжетов, занимающих авторов. Каждому участнику достались свои "6 соток" галерейного пространства и свобода использовать их по своему усмотрению.

Надеемся, что плодами нашего садоводства в дальнейшем станут новые ролевые модели, поведенческие типы и художественные языки, способные описывать надвигающийся мир. Хочется верить, что рекомендация из "Кандида" и фигура его автора будут вдохновлять на поиск форм полнокровного существования искусства в новых условиях. Впереди у нас много совместной работы, которая, по словам Вольтера, "отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду".

Художники: Александр Дашевский, Юрий Александров, Денис Патракеев, Иван Плющ, Ирина Дрозд, Ростан Тавасиев, Стас Багс, Сергей Шеховцов, Игорь Шуклин, Юлдус Бахтиозина, Хаим Сокол, Илья Гришаев, Петр Швецов, Влад Кульков, Марья Дмитриева, Анатолий Белкин, Глюкля, арт-группа МЫЛО.

Специально к этому событию, интерьер ресторана будет полностью преобразован галереей Anna Nova с помощью арт-инсталляций и картин.
Кроме того, барное меню ресторана пополнится коктейлями, созданными при участии художников галереи, и посвященными мировым звездам contemporary art.
Таким образом, гости ресторана смогут погрузиться в симбиоз искусства гастрономического и искусства визуального.

В процессе создания Вольтером новой концепции человека важнейшую роль сыграла его полемика с философско-религиозной антропологией Паскаля.

Блез Паскаль (1623–1662) был, с одной стороны, одним из крупнейших французских математиков и физиков XVII в., занявшим почетное место в ряду творцов нового экспериментально-математического естествознания. Но, с другой стороны, Паскаль после тяжелого душевного кризиса стал фанатичным приверженцем христианства в его особенно мрачной - янсенистской - трактовке. Ради строгого исполнения заветов этой религии он отказался даже от продолжения своих научных исследований, доставлявших ему огромную творческую радость; религиозный фанатик буквально убил в Паскале замечательного ученого. Примкнув к янсенистам, Паскаль принял активное участие в их борьбе с иезуитами, заклеймив последних в "Письмах к провинциалу" (1656–1657). Этот шедевр полемической литературы, высоко оценивавшийся Вольтером, объективно имел широкую антиклерикальную направленность, выходящую за рамки блестящего разоблачения морально-политического цинизма и беспринципности иезуитов. Однако сам Паскаль своей критикой иезуитов не только не думал подрывать доверие к христианству в целом, а всячески старался укрепить его пошатнувшийся авторитет. В сочинении, над которым Паскаль работал многие годы и которое под названием "Мысли" было опубликовано после его смерти, он предпринял попытку дать новое философское обоснование христианской вере, сокрушая атеизм и всякое свободомыслие. Хотя ряд моментов этого произведения был неприемлем для ортодоксальных теологов, в целом оно было взято на вооружение ревнителями католицизма, и Просвещение XVIII в. нашло "Мысли" уже прочно инкорпорированными в противостоящую ему идеологию. Не удивительно, что не только Вольтер, но и другие выдающиеся философы-просветители (Дидро, Д"Аламбер, Кондорсе) считали необходимым подвергнуть критике данное произведение. Хотя Вольтер критиковал непосредственно только паскалевские "Мысли", "ни для кого не оставалось скрытым, что он схватился один на один с религией" (28, 42).

Полемика просветителей с Паскалем имела своим смысловым ядром проблему человека , поскольку именно ее специфическое истолкование лежало в основе паскалевской апологии христианства, которую можно поэтому назвать антропологической и которую современные зарубежные паскалеведы предпочитают именовать "экзистенциальной" из-за ее сходства с положениями религиозной ветви экзистенциализма. Способ обоснования "истинности" христианской религии четко определен самим Паскалем в плане его сочинения: "Первая часть: ничтожество человека без бога. Вторая часть: счастье человека с богом. Другими словами, первая часть: природа испорчена (основываться на самой природе). Вторая часть: есть восстановитель (основываться на св. писании)" (31, 198).

Отталкиваясь от того факта, что человеку свойственны противоречивые влечения, чувства, мысли и поступки, Паскаль усматривал в этом доказательство правильности христианского учения о человеке как онтологически двойственном и в этом смысле "противоестественном" существе, в котором бренное тело оживотворено бессмертной душой. Вольтер, соглашаясь с тем, что один и тот же человек может временами быть то добродетельным, то порочным, то самоотверженным, то эгоистичным, то разумным, то безрассудным, не считает, однако, что это объясняется предполагаемой двойственностью природы человека, попеременным преобладанием в нем то действия души, то действия тела. Ведь подобная противоречивость, замечает Вольтер с известной долей иронии, может быть наблюдаема у всех живых существ, в том числе таких, которым ни один христианин не рискнет приписать бессмертную душу: собака то ласкается к людям, то кусает их; курица вначале заботится о своих цыплятах, а затем перестает обращать на них внимание; дерево то покрыто листьями, то голо. И даже в неживых предметах можно найти какие-то аналогии этим противоречиям: зеркало, например, отражает то один предмет, то другой. По мнению Вольтера, было бы нелепым на основании этих фактов заключать, что все перечисленные вещи образованы сочетанием естественных и сверхъестественных принципов; разумнее сделать вывод, что каждая вещь, будучи в сущности единой как природное образование, имеет много различных свойств и способов действия, некоторые из которых противоположны по отношению к другим. "С этой точки зрения, - возражает Вольтер Паскалю, - человек не загадка, как вы изображаете, чтобы иметь удовольствие обожествить его; человек представляется находящимся на своем месте в природе" (6, 22 , 30).

Фундаментальный тезис паскалевской антропологии - "ничтожество" человека. Оно выражается, во-первых, в том, что, согласно Паскалю, человек из-за фатальной ограниченности своих познавательных способностей не в состоянии постичь ни Вселенную как определенную целостность, ни каждую отдельную вещь в ней. Вторым проявлением ничтожества человека Паскаль объявлял его подверженность страданиям и его смертность, уподобляя жизнь людей на земле плачевной судьбе узников, осужденных на казнь. Наконец, выражением ничтожества человека являются, по Паскалю, всевозможные пороки (он объясняет их "первородным грехом"), из-за которых людям следует с отвращением смотреть на себя. Единственным светлым пятном человеческого существования Паскаль считал разум, возвышающий его обладателей над всяким иным бытием. Но величие "мыслящего тростника" сводилось Паскалем… к осознанию человеком себя жалким и ничтожным существом. После этого Паскалю казался совершенно неизбежным вывод: только вера в бога как создателя и промыслителя мира, служение богу и надежда на его бесконечное милосердие могут избавить человека от отчаяния. Этот вывод вместе с тем рассматривался Паскалем как главное основание для веры в бога. "Мне кажется, - полемизировал Вольтер, - что общий замысел Паскаля, когда он писал свои "Мысли", состоял в том, чтобы представить человека в одиозном свете; он выступал против человеческой природы примерно так же, как против иезуитов. Он ставит в вину сущности нашей природы то, что свойственно только некоторым людям; он красноречиво оскорбляет человеческий род. Я осмеливаюсь принять сторону человечества против этого возвышенного мизантропа; я осмеливаюсь утверждать, что мы не являемся ни столь дурными, ни столь несчастными, как считал он" (6, 22 , 28).

Соглашаясь с тем, что человеческое знание о бесконечности Вселенной никогда не может быть исчерпывающе полным, Вольтер в полемике с Паскалем делает упор на то, что, несмотря на известную ограниченность познавательных способностей человека, он в настоящее время все же очень многое знает и границы его знаний постоянно расширяются, а это не дает оснований говорить о его "ничтожестве". "Мы, - подчеркивает Вольтер, - знаем многие истины; мы сделали множество полезных изобретений; утешимся, что мы не знаем отношений, которые могут существовать между пауком и кольцом Сатурна, и продолжим изучение того, что в наших силах" (там же, 54). Паскалевскому ужасу перед бесконечностью Вселенной Вольтер противополагает горделиворадостное осознание могущества человека перед лицом его впечатляющих творений на земле, где он в силу этого не имеет оснований чувствовать себя чужаком. "Что касается меня, - заявлял Вольтер, - то когда я вижу Париж или Лондон, у меня нет никаких поводов впадать в то отчаяние, о котором говорит Паскаль. Я вижу город, который ничем не походит на пустынный остров, но является процветающим и цивилизованным поселением, где люди счастливы настолько, насколько это позволяет человеческая природа" (там же, 34).

Одно из доказательств радикальной испорченности человеческой природы самой по себе Паскаль усматривал в том, что она побуждает каждого человека заботиться о себе и превращает его в эгоиста. Для Вольтера же любовь человека к себе, если она - как это должно быть - освещена уразумением фактической взаимозависимости благополучия всех живущих в обществе индивидов, не противопоставляет отдельную личность другим людям, а соединяет ее с ними в благожелательном сотрудничестве. "Невозможно, - считал Вольтер, - чтобы общество могло образоваться и существовать без любви человека к самому себе, подобно тому как невозможно производить детей без вожделения и думать о пропитании без аппетита. Любовь к нам самим - это основа любви к другим; мы полезны человеческому роду через наши взаимные потребности, - это основание всякого общения, это вечная связь люден. Без любви человека к себе не было бы изобретено ни одного ремесла и не образовалось бы общество даже из десяти человек. Любовь к себе, которую каждое животное получило от природы, учит нас уважать любовь, которую испытывают к себе другие. Закон направляет эту любовь, а религия (в той деистической форме, как ее понимал Вольтер. - В. К. ) ее совершенствует" (там же, 36).

Характерная для эпохи Просвещения тенденция освобождения разума и свободы воли из душной темницы религиозной узколобости получила свое начало в разуме юного француза, родившегося 21 ноября 1694 года в Париже. Родовое древо Франсуа-Мари Аруэ уходило корнями в слои ремесленников юго-западной провинции Пуату, однако, начиная с деда великого философа, каждое следующее поколение семьи стало подниматься на ступеньку выше по социальной лестнице, и он продолжил эту семейную традицию не только в рамках своей семьи, но и в духовном развитии для всего человечества. Таким образом, будущему «Прометею», как окрестили мыслителя его противники за попытки сделать искусство доступным более широкому кругу лиц, случилось появиться на свет в дворянской семье государственного служащего.

На склад ума и просвещенные взгляды Вольтера огромное влияние оказал его первый наставник аббат Франсуа Кастанье де Шатонеф, благодаря которому поэт уже в четырехлетнем возрасте знал наизусть одно из самых либертерианских и сатирических произведений того времени - поэму «Моизада», популярное в среде аристократии высшего порядка, выражавшей недовольство полномочиями монарха. В результате такого воспитания, учеба в иезуитском монастыре хоть и помогла юному дарованию приобрести знания, необходимые для полноценной светской жизни, но абсолютно не нашла отклика в душе творца, хотя и воспитала в нем умение придерживаться своей точки зрения, несмотря на отсутствие возможности ее озвучить.

Закончив обучение в монастыре, Вольтер, вопреки многочисленным попыткам отца определить его на государственную службу, решает посвятить свою жизнь творчеству. В возрасте шестнадцати лет он принимает участие в поэтическом конкурсе Академии и пишет «Оду на обет Людовика XIII». Однако судьи отдают предпочтение работе другого конкурсанта, протеже одного из членов Академии. Не в силах вытерпеть несправедливость такого решения, поэт высмеивает Академию в острой форме в своем произведении «Трясина». После такого поступка ему пришлось скрываться от возможных угроз в замке друга семьи, но поэма нашла большой отклик в широком круге публики и даже была подпольно напечатана в Голландии, что и продемонстрировало поэту силу слова и важность выражения своего мнения, независимо от последствий.

После прихода к власти регента Филиппа Орлеанского, Вольтер попадает в Бастилию за сочиненную над ним сатиру. Однако он уже осознавал всю эфемерность физических страданий, по сравнению с моральными пытками неиспользования своих дарований или их эксплуатации исключительно в корыстном русле и сокрытия их результатов от общественности. Поэтому, находясь в самой известной тюрьме для государственных преступников, он продолжает работу над поэмой «Эдип», начатой несколькими годами ранее. Благодаря хлопотам влиятельных товарищей, Вольтера выпускают на свободу. Его поэма на длительное время занимает сцену Парижского театра, принося поэту признание, прощение регента и финансовое благополучие, которое он укрепляет успешными и ловкими операциями с деньгами.

Спустя несколько лет Вольтер снова попадает в Бастилию, став жертвой интриги придворного де Рогана, чье самолюбие творец уязвил в состязании остроумием при высшем свете. Однако через две недели поэта выпускают из заточения, с условием выезда из страны. Так начинается путешествие поэта по Англии, изучение английского языка и знакомство с работами выдающихся британских мыслителей-деистов, а также проба пера в роли историографа. Итогом такой ссылки становится обогащение Вольтера новыми идеями и творческими планами, множество новых и полезных знакомств, а также выход одного из опорных произведений его творчества – «Философские письма». В этой книге писатель идеализировал и превозносил учения английских философов касательно приоритета материалистично-эмпирического восприятия жизни в противовес устаревшей набожной Франции. Разумеется, книга произвела во Франции эффект взорвавшейся бомбы, и поэту пришлось бежать в Голландию.

Когда шум утих, Вольтер вернулся на родину, однако более десяти лет не искушал судьбу своим появлением в Париже. Его новым пристанищем стал замок Сирей-сюр Блэз, владелицей которого была мадам дю Шатле. Этот период жизни автора был чрезвычайно плодотворным, в хозяйке замка он нашел не только партнера для любовных игр, но и напарника для научной деятельности, многочисленные результаты которой они регулярно отправляли в столицу. В то же время завязывается долгосрочная переписка Вольтера с наследным принцем Пруссии, впоследствии коронованным как Фридрих II. Такая дружба вызывает интерес Французского правительства, и, выполнив деликатное поручение родного двора, он находит снисхождение и обретает вес и на Родине. Ему удается попасть в Версаль и занять пост камергера и придворного историографа, однако оказать существенное влияния на роль жизни страны не в его силах, и он на несколько недель сбегает из Парижа в замок своей давней подруги графини Мэнской.

В 1750 году, по приглашению короля Фридриха II, он отправляется в Пруссию. Первоначальная эйфория от свободы выражения мыслей и просвещенного круга общения сменяется апатией ввиду «связанных рук» и более чем сдержанных полномочий. Вольтер дает зарок никогда не приближаться к монаршим особам и не жить при дворе, какие бы блага ему не сулили. Он приобретает три поместья, одно в Швейцарии и два во Франции, и начинает вести независимый образ жизни. Количество источников дохода Вольтера неуклонно растет – ссуды аристократам, мастерские, гонорары за издание многочисленных сочинений, операции с финансами. Таким образом, Вольтер становится одним из богатейших людей Франции.

Даже на склоне лет Вольтер не утратил ни капли своей плодовитости, имея сотни корреспондентов (среди которых были и августейшие особы) и выпуская огромное количество сочинений. Используя каждый удобной момент, чтобы навести прицел своего сарказма на мишень религии, выпускает множество недорогих брошюр для нелегального распространения, подписываясь самыми разнообразными именами, чтобы избежать наказания.

Спустя почти 30 лет отсутствия в столице, Вольтер решает посетить ее. Его ожидает теплый прием народа, плен внимания всего светского общества и обилие идей для дальнейшей работы. Однако болезнь не дает писателю воплотить все свои мечты, и, спустя несколько месяцев, он умирает.

Через 13 лет после смерти его прах помещают в Пантеон, где хранятся останки большинства французских деятелей. В саду наследия автора насчитывается свыше 100 прекрасных цветов его работ, намного опередивших свое время и по сей день ассоциирующихся с революцией, просвещением и гуманизмом.

Матвей Кострыгин

«Надо возделывать свой сад». Вольтеровские альтернативы паскалевскому пессимизму и лейбницевскому оптимизму

В процессе создания Вольтером новой концепции человека важнейшую роль сыграла его полемика с философско-религиозной антропологией Паскаля.

Блез Паскаль (1623–1662) был, с одной стороны, одним из крупнейших французских математиков и физиков XVII в., занявшим почетное место в ряду творцов нового экспериментально-математического естествознания. Но, с другой стороны, Паскаль после тяжелого душевного кризиса стал фанатичным приверженцем христианства в его особенно мрачной - янсенистской - трактовке. Ради строгого исполнения заветов этой религии он отказался даже от продолжения своих научных исследований, доставлявших ему огромную творческую радость; религиозный фанатик буквально убил в Паскале замечательного ученого. Примкнув к янсенистам, Паскаль принял активное участие в их борьбе с иезуитами, заклеймив последних в «Письмах к провинциалу» (1656–1657). Этот шедевр полемической литературы, высоко оценивавшийся Вольтером, объективно имел широкую антиклерикальную направленность, выходящую за рамки блестящего разоблачения морально-политического цинизма и беспринципности иезуитов. Однако сам Паскаль своей критикой иезуитов не только не думал подрывать доверие к христианству в целом, а всячески старался укрепить его пошатнувшийся авторитет. В сочинении, над которым Паскаль работал многие годы и которое под названием «Мысли» было опубликовано после его смерти, он предпринял попытку дать новое философское обоснование христианской вере, сокрушая атеизм и всякое свободомыслие. Хотя ряд моментов этого произведения был неприемлем для ортодоксальных теологов, в целом оно было взято на вооружение ревнителями католицизма, и Просвещение XVIII в. нашло «Мысли» уже прочно инкорпорированными в противостоящую ему идеологию. Не удивительно, что не только Вольтер, но и другие выдающиеся философы-просветители (Дидро, Д’Аламбер, Кондорсе) считали необходимым подвергнуть критике данное произведение. Хотя Вольтер критиковал непосредственно только паскалевские «Мысли», «ни для кого не оставалось скрытым, что он схватился один на один с религией» (28, 42).

Полемика просветителей с Паскалем имела своим смысловым ядром проблему человека , поскольку именно ее специфическое истолкование лежало в основе паскалевской апологии христианства, которую можно поэтому назвать антропологической и которую современные зарубежные паскалеведы предпочитают именовать «экзистенциальной» из-за ее сходства с положениями религиозной ветви экзистенциализма. Способ обоснования «истинности» христианской религии четко определен самим Паскалем в плане его сочинения: «Первая часть: ничтожество человека без бога. Вторая часть: счастье человека с богом. Другими словами, первая часть: природа испорчена (основываться на самой природе). Вторая часть: есть восстановитель (основываться на св. писании)» (31, 198).

Отталкиваясь от того факта, что человеку свойственны противоречивые влечения, чувства, мысли и поступки, Паскаль усматривал в этом доказательство правильности христианского учения о человеке как онтологически двойственном и в этом смысле «противоестественном» существе, в котором бренное тело оживотворено бессмертной душой. Вольтер, соглашаясь с тем, что один и тот же человек может временами быть то добродетельным, то порочным, то самоотверженным, то эгоистичным, то разумным, то безрассудным, не считает, однако, что это объясняется предполагаемой двойственностью природы человека, попеременным преобладанием в нем то действия души, то действия тела. Ведь подобная противоречивость, замечает Вольтер с известной долей иронии, может быть наблюдаема у всех живых существ, в том числе таких, которым ни один христианин не рискнет приписать бессмертную душу: собака то ласкается к людям, то кусает их; курица вначале заботится о своих цыплятах, а затем перестает обращать на них внимание; дерево то покрыто листьями, то голо. И даже в неживых предметах можно найти какие-то аналогии этим противоречиям: зеркало, например, отражает то один предмет, то другой. По мнению Вольтера, было бы нелепым на основании этих фактов заключать, что все перечисленные вещи образованы сочетанием естественных и сверхъестественных принципов; разумнее сделать вывод, что каждая вещь, будучи в сущности единой как природное образование, имеет много различных свойств и способов действия, некоторые из которых противоположны по отношению к другим. «С этой точки зрения, - возражает Вольтер Паскалю, - человек не загадка, как вы изображаете, чтобы иметь удовольствие обожествить его; человек представляется находящимся на своем месте в природе» (6, 22 , 30).

Фундаментальный тезис паскалевской антропологии - «ничтожество» человека. Оно выражается, во-первых, в том, что, согласно Паскалю, человек из-за фатальной ограниченности своих познавательных способностей не в состоянии постичь ни Вселенную как определенную целостность, ни каждую отдельную вещь в ней. Вторым проявлением ничтожества человека Паскаль объявлял его подверженность страданиям и его смертность, уподобляя жизнь людей на земле плачевной судьбе узников, осужденных на казнь. Наконец, выражением ничтожества человека являются, по Паскалю, всевозможные пороки (он объясняет их «первородным грехом»), из-за которых людям следует с отвращением смотреть на себя. Единственным светлым пятном человеческого существования Паскаль считал разум, возвышающий его обладателей над всяким иным бытием. Но величие «мыслящего тростника» сводилось Паскалем… к осознанию человеком себя жалким и ничтожным существом. После этого Паскалю казался совершенно неизбежным вывод: только вера в бога как создателя и промыслителя мира, служение богу и надежда на его бесконечное милосердие могут избавить человека от отчаяния. Этот вывод вместе с тем рассматривался Паскалем как главное основание для веры в бога. «Мне кажется, - полемизировал Вольтер, - что общий замысел Паскаля, когда он писал свои „Мысли“, состоял в том, чтобы представить человека в одиозном свете; он выступал против человеческой природы примерно так же, как против иезуитов. Он ставит в вину сущности нашей природы то, что свойственно только некоторым людям; он красноречиво оскорбляет человеческий род. Я осмеливаюсь принять сторону человечества против этого возвышенного мизантропа; я осмеливаюсь утверждать, что мы не являемся ни столь дурными, ни столь несчастными, как считал он» (6, 22 , 28).

Соглашаясь с тем, что человеческое знание о бесконечности Вселенной никогда не может быть исчерпывающе полным, Вольтер в полемике с Паскалем делает упор на то, что, несмотря на известную ограниченность познавательных способностей человека, он в настоящее время все же очень многое знает и границы его знаний постоянно расширяются, а это не дает оснований говорить о его «ничтожестве». «Мы, - подчеркивает Вольтер, - знаем многие истины; мы сделали множество полезных изобретений; утешимся, что мы не знаем отношений, которые могут существовать между пауком и кольцом Сатурна, и продолжим изучение того, что в наших силах» (там же, 54). Паскалевскому ужасу перед бесконечностью Вселенной Вольтер противополагает горделиворадостное осознание могущества человека перед лицом его впечатляющих творений на земле, где он в силу этого не имеет оснований чувствовать себя чужаком. «Что касается меня, - заявлял Вольтер, - то когда я вижу Париж или Лондон, у меня нет никаких поводов впадать в то отчаяние, о котором говорит Паскаль. Я вижу город, который ничем не походит на пустынный остров, но является процветающим и цивилизованным поселением, где люди счастливы настолько, насколько это позволяет человеческая природа» (там же, 34).

Одно из доказательств радикальной испорченности человеческой природы самой по себе Паскаль усматривал в том, что она побуждает каждого человека заботиться о себе и превращает его в эгоиста. Для Вольтера же любовь человека к себе, если она - как это должно быть - освещена уразумением фактической взаимозависимости благополучия всех живущих в обществе индивидов, не противопоставляет отдельную личность другим людям, а соединяет ее с ними в благожелательном сотрудничестве. «Невозможно, - считал Вольтер, - чтобы общество могло образоваться и существовать без любви человека к самому себе, подобно тому как невозможно производить детей без вожделения и думать о пропитании без аппетита. Любовь к нам самим - это основа любви к другим; мы полезны человеческому роду через наши взаимные потребности, - это основание всякого общения, это вечная связь люден. Без любви человека к себе не было бы изобретено ни одного ремесла и не образовалось бы общество даже из десяти человек. Любовь к себе, которую каждое животное получило от природы, учит нас уважать любовь, которую испытывают к себе другие. Закон направляет эту любовь, а религия (в той деистической форме, как ее понимал Вольтер. - В. К. ) ее совершенствует» (там же, 36).

Единственный пункт согласия между Вольтером и Паскалем состоит в том, что, по мнению обоих мыслителей, человек нуждается в вере в бога. Но Вольтер совсем иначе, чем Паскаль, понимает и основания этой веры, и ее содержание, и вытекающие из нее для человеческой жизни выводы. Согласно Паскалю, существование человека приобретает смысл только через служение богу, каким тот представлен в Священном писании. Отсюда Паскаль заключал, что бог должен быть единственным предметом любви человека, а все творения бога, включая людей, этой любви не заслуживают. Данной антигуманистической установке противостоит убеждение Вольтера в том, что «надо любить - и очень нежно - творения; надо любить свою родину, свою жену, своего отца, своих детей…» (6, 22 , 36). Взгляд на человека как на высшую ценность, принцип уважения и любви к человеческой личности являются той формой почитания бога, которую проповедует вольтеровский деизм. Если паскалевская антропология подчеркнуто теоцентрична, выражая свойственную религии крайнюю степень человеческого отчуждения, то философия Вольтера в рассматриваемом аспекте является по сути дела сугубо антропоцентрической , даже в своей собственно деистической части. Резюме вольтеровских характеристик человека является антитезой паскалевскому утверждению о его ничтожестве: «…из всех животных человек самое совершенное, самое счастливое и более всех живущее» (там же, 44).

Но, отвергая пессимизм паскалевской антропологии, Вольтер никогда не закрывал глаза на омрачающие человеческую жизнь страдания и несчастья, подводимые под понятие «зло». Как философ-деист Вольтер оказывался перед проблемой, которая испокон веков стояла перед религиозным сознанием и в сущности была для него неразрешимой: каким образом совместить реальность мирового зла с утверждением, что мир является творением всемогущего, всеведущего и всеблагого бога. Приверженцы религии были вынуждены создавать теодицеи , т. е. учения, задачей которых было «оправдание бога», снятие с него ответственности за названное зло. Христианская ортодоксия учила, например, что зло проистекает из дьявольских козней и греховных деяний людей. Деизм отвергал это объяснение как чисто мифологическое, вскрывал фантастичность и логическую несогласованность его положений.

На рубеже XVII–XVIII вв. Лейбниц и ряд английских деистов (Поп, Шефтсбери, Болингброк) выдвинули новые варианты теодицеи, базирующиеся на «теории оптимизма» , согласно которой Вселенная устроена богом так, что в ней всякое наблюдаемое зло каким-то образом уравновешивается, компенсируется, а в конечном счете даже обязательно перекрывается следующим за ним благом. Так что для человека по милости провидения все в итоге устраивается к лучшему и испытываемое им зло - это неприятная, но необходимая предпосылка счастья. Поэтому человек не имеет оснований роптать на бога, а скорее должен даже в самых тяжелых ситуациях своей жизни восхвалять доброту и мудрость создателя. Некоторые отзвуки «теории оптимизма» слышатся в ряде вольтеровских «Рассуждений о человеке» (1734–1737), где говорится, что мудрец, опечаленный картиной множества страданий и бед человека на земле, приходит к утешительной для себя мысли, что в мироздании в целом имеется по крайней мере столько же блага, сколько и зла, в. результате чего названные противоположности уравновешиваются, примиряются. Надо заметить, что фактически сам Вольтер не отождествлял себя и в тот период с таким умиротворенным «мудрецом», продолжая целеустремленную борьбу с тем, что представлялось ему злом.

«Теория оптимизма» вновь проявляется в философских повестях Вольтера конца 40-х гг., где она, с одной стороны, выступает в качестве объяснительно-утешительного принципа, предлагаемого страждущим людям, а с другой стороны, подвергается сильному сомнению, яростно оспаривается этими людьми. Знаменательно, что Вольтер, используя аксессуары сказочной фантастики, определенно дистанцируется от этой теории: ее глашатаями выступают некие всеведущие духи. Принципиально важным является то, что здесь Вольтер опускает «теорию оптимизма» с метафизических высей на землю, в мир людей с их заботами, несчастьями, трагедиями, и она оказывается неудовлетворительной. Изувеченный, разоренный, опозоренный, оставшийся без крова и покинутый друзьями, лишенный своего высокого поста при дворе, герой повести «Мемнон, или Человеческая мудрость» (1750) слушает разъяснения и утешения явившегося ему всеведущего «доброго гения». Тот говорит, что во Вселенной имеется «сто тысяч миллионов» различных миров, лишь один из которых наслаждается совершенной мудростью и полным счастьем, а в остальных мудрость и счастье постепенно убывают, целиком исчезая в последнем мире, «где все совершенно безумны», и от него недалеко отстоит тот мир, в котором живет Мемнон и под которым имеется в виду земля. «Но, - сказал Мемнон, - значит, неправы поэты и некоторые философы, говорящие, что „все благо“? - Они очень правы, - сказал заоблачный философ, созерцая устройство всей Вселенной. - Ах, - ответил бедный Мемнон (которому его бывший друг выбил глаз. - В. К. ), - я поверю в это, только если не буду больше кривым!» (6, 21 , 100).

Усиление к началу 50-х гг. критического отношения Вольтера к «теории оптимизма» подготовило его к тому, чтобы шестью годами позже подвергнуть ее радикальному отрицанию в «Поэме о лиссабонской катастрофе» (1756). Подзаголовок поэмы гласит: «Исследование аксиомы „все благо“» - последними словами Вольтер резюмировал (не очень адекватно) суть «теории оптимизма». Глубоко потрясенный разрушением Лиссабона от землетрясения 1 ноября 1755 г. и гибелью десятков тысяч людей в руинах португальской столицы. Вольтер заново осмыслил все другие известные ему человеческие бедствия и пришел к выводу, что их не оправдывают и не искупают любые возможные будущие блага для других людей. Умозрениям поборников «теории оптимизма» Вольтер противопоставляет такую потрясающую реальность:

О вы, чей разум лжет: «Все благо в жизни сей»,

Спешите созерцать ужасные руины,

Обломки, горький прах, виденья злой кончины,

Истерзанных детей и женщин без числа,

Разбитым мрамором сраженные тела…

Под страшным зрелищем останков их чадящих

Посмеете ль сказать: так повелел закон,-

Ему сам Бог благой и вольный подчинен?

Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами:

Бог отомщен, их смерть предрешена грехами?

Детей, грудных детей в чем грех и в чем вина,

Коль на груди родной им гибель суждена?..

Как? если б этот ад не пригрозил земле,

Не сгинул Лиссабон, - мир закоснел бы в зле?..

И в этом хаосе стремитесь вы создать,

Все беды сочетав в единстве, благодать?

Какую благодать! О смертный, персть земная!

Все благо, ты кричишь, но, слезы приглушая:

Ты миром уличен и собственной душой

Стократно опроверг бесплодный довод свой

(4, 346–347; 347; 349).

Завершающий и самый сильный удар по «теории оптимизма» (в ее лейбницевском варианте) Вольтер нанес в философской повести «Кандид» (1759), где сатирическими средствами разоблачалась несостоятельность положения о том, что «отдельные несчастья создают общее благо, так что, чем больше частных несчастий, тем лучше все в целом» (4, 50). Видя, как глашатай этой «аксиомы» Панглосс во время самых больших несчастий упрямо твердит «все идет к лучшему», главный герой повести имеет все основания определить названный «оптимизм» как «страсть утверждать, что все идет хорошо, когда приходится плохо» (там же, 88).

«Кандид» был справедливо воспринят современниками не только как уничтожающая сатира на лейбницевскую теодицею, но и как радикальное отрицание веры во всеблагое провидение, что подрывало основы всякой религии, в том числе деистической. Человеческий мир Вольтер изобразил полностью обезвоженным: люди действуют в нем без всякого руководства и направления свыше, и нигде не видно верховного судии, который бы поддерживал добродетель и наказывал порок. Вольтер производит детеологизацию проблем зла и добра, страдания и счастья , считая, что у них нет никаких сверхъестественных, трансцендентных причин. По убеждению Вольтера, «нет ни добра, ни зла для бога как в физике, так и в морали» (6, 17 , 578). Параллельно с этим развертывается обмирщение названных проблем: сущность зла и добра является всецело посюсторонней и их источники коренятся в земном мире.

Воспроизводя традиционное разделение зла на физическое и моральное, Вольтер понимает под первым всевозможные расстройства и повреждения человеческого организма: болезни, увечья, смерть. Все они, настаивает Вольтер, вызываются известными и неизвестными, но одинаково естественными причинами, за которыми не скрывается карающего умысла «высшего существа». В понятие «моральное зло» Вольтер включает насилие, жестокость, несправедливость, угнетение - их совершают люди по отношению друг к другу, совершают по злому умыслу или по неведению, по своей личной воле или в соответствии с бесчеловечными законами и велениями власть имущих; но за всем этим опять-таки не стоит божество в качестве первопричины. Точно так же обстоит дело с физическими и моральными благами: все они имеют сугубо естественную, «посюстороннюю» детерминацию - природными факторами или человеческими действиями.

Отрицание роли бога в порождении зла и объяснение последнего одними только естественными причинами, т. е. свойствами материального бытия, как такового, было одним из оснований отказа Вольтера, во-первых, от утверждения, что материя была сотворена богом, а во-вторых, от утверждения, что бог в своей мироустроительной функции был всемогущим. По мнению Вольтера, благость бога можно совместить с наблюдаемым в мире злом, только допустив, что в момент устроения мира бог имел дело, подобно обычному ремесленнику, с неким наличным материалом, имманентные свойства которого не могут быть изменены, а тем более уничтожены. Именно эти свойства извечно существующей материи, проявляясь и в самых совершенных созданиях божественного демиурга, обусловливают подверженность человеческого организма заболеваниям и увечьям, вплоть до его умирания под влиянием разрушительных материальных воздействий. С другой стороны, именно желания человека как материального существа, когда они не контролируются просвещенным разумом, влекут его к злокозненности в отношении других людей. «Природа вечна, - писал Вольтер. - Разум, который ее оживляет, также вечен. Но откуда мы знаем, что этот разум бесконечен?.. Мы знаем только границы; правдоподобно, что имеются свои границы у природы, свидетельством чему является пустота. Если природа ограничена, то почему бы не быть ограниченным высшему разуму?» (6, 28, 447). Перекликаясь с Лейбницем, но в то же время не соглашаясь с тем, что наш мир как результат божественного устроения является в абсолютном смысле наилучшим из возможных, Вольтер говорит о вероятности того, что «вечный демиург был ограничен в своих средствах, создав, несмотря на такое количество зла, лучшее, что он мог. Может быть, материя воспротивилась разуму (божественному. - В. К. ), когда он помещал в ней пружины» (там же).

Показывая, что в современном мире изобильно и даже сверхмерно гнетущее человека зло, не порождаемое богом и никак не компенсируемое им, Вольтер был далек от того, чтобы погружать своих читателей, подобно Паскалю, в пучину отчаяния. Отнюдь не пессимистичны концовка и общий смысл философской повести, ниспровергающей лейбницевскую «теорию оптимизма»: Кандид вырывается из круга преследовавших его несчастий, у него появляется свой кров, где он в относительном достатке и душевном спокойствии живет с любимой женщиной и друзьями. Этому повороту в жизни Кандида, который до сих пор гонялся по свету за призраком даруемого извне благополучия, предшествует его встреча с трудолюбивым турецким крестьянином, который вместе со своими детьми возделывает принадлежащий ему клочок земли, вознаграждающей людей своими плодами. Турок говорит: «Работа гонит от нас три больших зла: скуку, порок и нужду» (4, 185). Кандид следует примеру своего собеседника, приходя к выводу, что «надо возделывать свой сад» (там же, 186). В качестве вдохновляющей альтернативы не только лейбницевскому оптимизму, но и паскалевскому пессимизму Вольтер образом возделываемого и плодоносящего сада выдвигает принцип активной деятельности человека по улучшению условий своей жизни - мелиоризм (от лат. melioratio - улучшение). Выступление против «теории оптимизма» сделало особенно ясным свойственное Вольтеру и ранее убеждение, что характерной чертой подлинно человеческого существования является неустанное целерациональное воздействие на мир: «Человек рожден для действия, как огонь стремится ввысь, а камень вниз. Не быть занятым и не существовать - это для человека одно и то же» (6, 22 , 41). Если для Паскаля тяготение к какой бы то ни было мирской деятельности (включая научное исследование, художественное творчество, экономическую активность, выполнение социальных функций и т. д.) является достойным осуждения инстинктивным желанием «ничтожного» человека «отвлечься» от своего теоцентрического призвания, то, согласно Вольтеру, «этот тайный инстинкт, будучи первым принципом и необходимой основой общества, исходит скорее от доброты бога и является более инструментом нашего счастья, нежели выражением нашего ничтожества» (там же).

Таким образом, Вольтер, с одной стороны, отвергает традиционное христианское воззрение на земной удел человека как на предопределенную богом юдоль страдания и плача: царящее здесь зло, делающее человеческую жизнь невыносимо тягостной, может и должно быть устранено. С другой стороны, Вольтер вскрывает необоснованность надежд на то, что это зло каким-то путем устраняется божественным провидением и человек вправе ожидать, что без его целенаправленных усилий все как бы само собой устроится «к лучшему». По убеждению Вольтера, только постоянная и напряженная мирская деятельность, освещенная разумными целями и знанием средств их достижения, способна привести к улучшению положения человека на земле. Только она способна уменьшить «физическое зло», ограждая человека от вредоносного воздействия природных стихий, и искоренить «моральное зло», проистекающее из дурного отношения людей друг к другу, из неразумности и несправедливости социальной организации. В понимании Вольтера, люди жалки и несчастны в смысле их естественной подверженности болезням и их смертности, но они в состоянии успешно противодействовать этому «физическому злу» по мере развития врачебного искусства и общего улучшения условий своей жизни. В то же время в их силах наполнить отпущенное им природой время существования многими радостями и благами; это будет большое и вполне реальное счастье.

Вольтеровские размышления об улучшении условий человеческой жизни включали в свою сферу острейшие экономические проблемы того времени. В стране, где голод и нищета были тягостным уделом массы населения, Вольтер клеймил материальную обездоленность человека как нетерпимое зло и категорически отвергал апологию аскетизма христианскими проповедниками. Он считал, что если не все люди могут быть богатыми и жить в роскоши, то и самые бедные из них должны иметь определенный материальный достаток. Вольтер выступал за значительное увеличение уровня потребления различными слоями третьего сословия и разъяснял, что это возможно только на основе роста общественного производства. Принимая живое участие в дискуссиях между сторонниками различных экономических теорий и в целом солидаризируясь с физиократами против меркантилистов, усматривавших национальное богатство в деньгах, Вольтер заявлял, что подлинное богатство государства «заключается в изобилии всех товаров, в производстве и в труде» (6, 23 , 502). Создание в стране благоприятных условий для интенсивной трудовой деятельности, всемерного развития сельского хозяйства, ремесла, мануфактуры, промышленности, торговли Вольтер характеризовал как важнейшую задачу мудрого государственного управления.

Анализ экономических проблем углублялся в социальной философии Вольтера до отношений собственности. Со всей определенностью он выразил общепросветительское отрицание правомерности феодальной собственности. Зато буржуазную частную собственность Вольтер горячо защищал как «естественную», необходимую и совершенно справедливую форму владения людьми продуктами их труда, вступая по этому вопросу в конфронтацию с Руссо и представителями утопического коммунизма (Мелье, Мабли, Морелли). Отсутствие частной собственности в первобытных обществах, по мнению Вольтера, свидетельствует не о ее несоответствии человеческой «природе», а о неразвитости тогдашнего производства. «Наши добрые предки, - писал Вольтер, - жили в невежестве, не знали ни „моего“, ни „твоего“. Как могли они это знать, если у них ничего не было? Они были голы. Разумеется, тем, у кого ничего нет, нечего и делить. Они не занимались производительной деятельностью, и у них не было достатка. Разве это добродетель? Это просто невежество» (6, 10, 84).

Вольтер в отличие от Руссо не замечал, однако, органической связи между институтом частной собственности и антагонизмами общественного развития. Вольтер понимал, что кричащая роскошь богачей не может не возмущать бедняков, но, рассуждал он, «если вы запрещаете богачу есть рябчиков, вы этим обкрадываете бедняка, который мог бы содержать семью ловлей дичи, продаваемой им богачу. Если вы не хотите, чтобы богач украшал свой дом, то этим вы разоряете сотню ремесленников. Гражданин, унижающий бедняка своей роскошью, той же самой роскошью обогащает его в большей мере, чем унижает. Скудость должна работать на изобилие, чтобы когда-нибудь сравняться с ним» (6, 24, 417). Залогом материального достатка тех, кто обладает «только руками и доброй волей», Вольтеру казалось то, что эти люди «будут свободны продавать свой труд тому, кто лучше заплатит. Эта свобода заменит им собственность. Их будет поддерживать прочная уверенность в справедливой заработной плате» (6, 20, 293). Смотря на грядущее для Франции буржуазное общество в целом довольно трезво, Вольтер все же не был свободен от ряда просветительских иллюзий на его счет, так как был убежден, что даже в условиях резкого имущественного неравенства может быть обеспечена социальная гармония и счастье для всех.

Чтобы исторически конкретно, как этого требует марксизм-ленинизм, оценить эти воззрения Вольтера, следует учитывать указание В. И. Ленина, что «в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Никакого своекорыстия… тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного» (2, 2 , 520). Доказательно оспаривая мнение представителя мелкобуржуазного социализма Л. Блана, будто «Вольтер по своим мнениям, по своим инстинктам, по своим прямым целям был человеком… только одной буржуазии», А. Шахов верно писал: «Неправда… Он работал не для буржуазии, а для всего человечества» (43, 243).