Урок № ____
Тема: В.Г.Короленко «Пугачевская легенда на Урале».
Цель: изучение своеобразия исторического очерка Короленко; выявление оценки, данной писателем изображению Пугачева в русской литературе. Обучение работе с историческим очерком, развитие речи, внимания, логического мышления.
Ход урока:
1. Организация урока.
2. Формулирование цели урока.
А) Образ Пугачева в литературе (Пушкин, Есенин).
Б) Образ Пугачева у писателей-краеведов (Исаков).
В) Образ Пугачева в живописи.
Г) Сообщение темы. Формулировка цели урока учащимися.
Д) На какие вопросы хотели бы найти ответы?
3. Сообщение учителя о Короленко.
А) Что известно о писателе и его произведениях? Составление кластера (выделенные тезисы).
человек КОРОЛЕНКО писатель
Среди крупнейших русских писателей-классиков последней трети XIX-начала XX века, внесших вклад в познание русского национального своеобразия, имя В.Г. Короленко выделяется особо, несмотря на соседство великих современников, стяжавших всемирную славу. Созданная им художественная вселенная огромна и уникальна , поскольку включает в себя бытие необъятной многонациональной страны, являясь по существу летописью духовной истории народа . Ответственная роль Летописца и Просветителя стала возможной для него в силу личной скромности и интеллигентности и в то же время неподкупной честности и непреклонности в борьбе с любой несправедливостью . Современники в один голос провозгласили Владимира Галактионовича «нравственным гением », «праведником », «без которого не стоит здание литературы и общественности». Образ Короленко примирял даже литературных соперников: Максим Горький назвал своего учителя и наставника « идеальным образом русского писателя », а в отзыве резковатого и скептичного Ивана Бунина нашлись теплые, сердечные эпитеты в адрес собрата по перу.
Б) Почему Короленко обратился к теме?
В действительности уральская тема довольно мощно прозвучала в русской литературе благодаря обращению к ней выдающихся художников слова - А.С.Пушкина, В.И.Даля, Л.Н.Толстого, и на протяжении двух столетий приковывала к себе внимание поэтов и писателей. По установившейся традиции она освещалась в двух аспектах: "пугачевском" (историческом) и этнографическом. Однако для Короленко разыскания редких источников, проливающих свет на истоки пугачевщины, явились прологом к широкому художественному изучению культурных особенностей, социального устройства, яркой и самобытной народной поэзии приурального края.
Сам уральский фольклор почти не изучен, хотя он привлекал внимание известных этнографов, фольклористов, писателей и воспринимался как неотъемлемая часть общерусской народной культуры.
Мы сможем увидеть, что использование В.Г. Короленко фольклора уральских казаков несет на себе печать высочайшего мастерства и играет ведущую роль в формировании индивидуального авторского стиля очеркиста.
Интерес В.Г. Короленко к миру народной поэзии уходит корнями в детские годы прозаика. Народная культура была одним из элементов его домашнего воспитания. И хотя знакомство с ней носило до определенного времени стихийный характер, первые впечатления от фольклора оказались столь сильны, что даже спустя многие годы в творчестве зрелого Короленко неожиданно проявляли себя, становясь сюжетной основой рассказов и очерков, отражаясь в тех или иных образах, взглядах на мир, природу, тайны бытия.
Уральские произведения В.Г. Короленко неоднородны по жанровому составу: «У казаков» - путевые очерки, «Пугачевская легенда на Урале» - очерк исторический.
ЗНАЧЕНИЕ ОЧЕРКОВ: очерки «У казаков» и «Пугачевская легенда на Урале» являются новым словом в процессе осмысления и воссоздания русской литературой рубежа веков национального характера россиянина, его исторических и культурных истоков, его судьбы в эпоху социальных катаклизмов.
Уральская тема входит в круг актуальных для В.Г. Короленко творческих проблем постепенно, на протяжении ряда лет. Своеобразным толчком, давшим импульс художественному воображению писателя, стала работа в Нижегородской архивной комиссии, когда он познакомился с хранившимися там документами о Пугачевском восстании. Находясь, по его собственному выражению, «на распутье», в поисках «новых формул», Короленко ощутил в пугачевщине богатейшую духовную энергию, иссякшую в народничестве. Кроме того, неразрешенная историческая загадка, некий национальный феномен, связанный с фигурой казачьего атамана, мог неожиданно раскрыться, отразившись в современности, глубже выявив причины расхождения русской интеллигенции с собственным народом.
К изучению исторического материала писатель подошел очень серьезно. Его осведомленность в области русского XVIII века не уступала эрудиции видных ученых того времени. Этому способствовали особые принципы работы с архивным материалом, сложившиеся в Нижнем Новгороде (Фортунатов Н.М.,1986). Однако он ощущал недостаточность одного книжного знания. Для реконструкции «подлинной жизни прошлого» (БогдановичТ.А.,1963) необходимо было отыскать ее следы в современном быте, в культурных традициях, в памяти нескольких поколений. В связи с этим писатель предпринимает поездки в Арзамас (1890), в Самарскую и Уфимскую губернии (1891), на Урал (1900).
4. ДЗ урока №1: составить план очерка, подготовить информацию «Участие уральцев в событиях Пугачевского восстания».
5. Работа с текстом. Чтение с остановками.
6. Подведение итогов.
7. Рефлексия:
Что удалось….
Что было сложным….
Задачи для следующего урока…
Вскоре, тринадцатого сентября балахонской штатной команды поручик Иштиряков донес рапортом городничему, что содержащаяся в тюрьме под стражею от балахонского магистрата колодница, мещанская вдова Наталья Чувакова… оказалась в тягчайшей болезни, почему и отправить оную никак не можно.
Лукерья Петрова Сорокина, сердобольная балахонская мещанка, взяла злополучную вдовицу под расписку из магистрата к себе в дом для излечения, - после чего - опять тюрьма и рабочий дом…
Тринадцатого октября Чувакова возвращена из приказа общественного призрения (в Нижнем-Новгороде), с сообщением, что оные двадцать пять копеек с узаконенными процентами отработала.
Вот во что обошелся перстенек сорокалетней щеголихе-вдовушке.
А само колечко? О нем ничего в деле не упомянуто, но по тому, что мы знаем из других многих дел, легко догадаться, что к крестьянке Антоновой оно едва ли попало. Надо думать, что оно украсило палец какого-либо «пищика», канцеляриста, повытчика, или одной из их возлюбленных. Тем более, что теперь колечко было уже «очищено» слезами и страданием вдовицы, - да вдобавок пищики и канцеляристы не боялись его таинственной силы, как врачи не боятся заразы.
«Каждое поколение относится с сожалением или насмешкой к предшествующим». Нам и смешна и жалка вся эта кутерьма, окружившая ничего не стоившее колечко слезами и позором заведомо невинного человека. Но… придут другие поколения, прочитают наши дела - и сколько еще ненужного формализма, сколько еще лишнего горя и слез откроют они под формами нашей собственной жизни!
Пугачевская легенда на Урале*
Одна выписка из следствия оренбургской секретной комиссии об Емельяне Пугачеве начинается так: «Место, где сей изверг на свет произник, есть казачья малороссийская Зимовейская станица; рожден и воспитан, по видимому его злодеянию, так сказать, адским млеком от казака той станицы Ивана Михайлова Пугачева жены Анны Михайловой».
Все современные официальные характеристики Пугачева составлялись в том же канцелярски-проклинательном стиле и рисуют перед нами не реального человека, а какое-то невероятное чудовище, воспитанное именно «адским млеком» и чуть не буквально злопыхающее пламенем.
Этот тон установился надолго в официальной переписке.
Известно, как в то время относились ко всякого рода титулам, в которых даже подскоблить описку считалось преступлением. У Пугачева тоже был свой официальный титул: «Известный государственный вор, изверг, злодей и самозванец Емелька Пугачев». Красноречивые люди, обладавшие даром слова и хорошо владевшие пером, ухитрялись разукрасить этот титул разными, еще более выразительными надстройками и прибавлениями. Но уже меньше этого сказать [было] неприлично, а пожалуй, даже неблагонадежно и опасно.
Литература не отставала от официального тона. Тогдашнее «образованное» общество, состоявшее из дворян и чиновников, чувствовало, конечно, что вся сила народного движения направлялась именно против него, и понятно, в каком виде представлялся ему человек, олицетворявший страшную опасность. «Ты подлый, дерзкий человек, - восклицал в пиитическом рвении Сумароков при известии о поимке Пугачева, -
Незапно коего природа
Низвергла на блаженный век
Ко бедству многого народа:
Забыв и правду и себя,
И только сатану любя,
О боге мыслил без боязни…»
«Сей варвар, - говорит тот же поэт в другом стихотворении:
…не щадил ни возраста, ни пола,
Пес тако бешеный, что встретит, то грызет,
Подобно так на луг из блатистого дола
Дракон шипя ползет.»
За это, разумеется, и «казни нет ему достойные на свете», «то мало, чтоб его сожечь» и т. д. Чувства современников, конечно, легко объяснимы. К несчастию для последующей истории, первоначальное следствие о Пугачеве попало в руки ничтожного и совершенно бездарного человека, Павла Потемкина, который, по-видимому, прилагал все старания к тому, чтобы первоначальный облик изверга, воспитанного «адским млеком», как-нибудь не исказился реальными чертами. А так как в его распоряжении находились милостиво предоставленные ему великой Екатериной застенки и пытка, то понятно, что весь материал следствия сложился в этом предвзятом направлении: лубочный, одноцветный образ закреплялся вынужденными показаниями, а действительный облик живого человека утопал под суздальской мазней застеночных протоколов. Бездарность этого «троюродного братца» всесильного временщика была так велика, что даже чисто фактические подробности важнейших эпизодов предшествовавшей жизни Пугачева (например, его поездки на Терек, где, по-видимому, он тоже пытался поднять смуту) стали известны из позднейших случайных находок в провинциальных архивах. Павел Потемкин старался лишь о том, чтобы по возможности сгустить «адское млеко» и сохранить «сатанинский облик».
Нужно сказать, что задача была выполнена с большим успехом. Тотчас по усмирении бунта военный диктатор Панин, облеченный неограниченной властью, приказал расставить по дорогам у населенных мест по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешания «за ребро» (!) не только бунтовщиков, но и всех, «кто будет оного злодея самозванца Емельку Пугачева признавать и произносить настоящим, как он назывался (т. е. Петром III)». А кто не «задержит и непредставит по начальству таковых произносителей, тех селения все без изъятия (!) возрастные мужики… будут присланными командами переказнены мучительнейшими смертями, а жены и дети их отосланы в тягчайшие работы».
Совершенно понятно, какая гроза нависла после этого над всякими рассказами о Пугачеве, когда вдоль дорог стояли виселицы, колеса и глаголи с крючьями, по селам ходили команды, а в народе шныряли доносчики. Все, не отмеченное официально принятым тоном, все даже просто нейтральные рассказы становились опасны. Устное предание о событиях, связанных с именем Пугачева, разделилось: часть ушла в глубь народной памяти, подальше от начальства и господ, облекаясь постепенно мглою суеверия и невежества, другая, признанная и, так сказать, официальная, складывалась в мрачную аляповатую и тоже однообразную легенду. Настоящий же облик загадочного человека, первоначальные пружины движения и многие чисто фактические его подробности исчезли, быть может, навсегда, в тумане прошлого. «Все еще начало выдумки сей, - писала Панину Екатерина, - остается закрытым». Остается оно неясным и до настоящего времени. Фактическая история бунта с внешней стороны разработана обстоятельно и подробно, но главный его герой остается загадкой. Первоначальный испуг «общества» наложил свою печать и на последующие взгляды, и на историю…
Как истинно-гениальный художник, Пушкин сумел отрешиться от шаблона своего времени настолько, что в его романе Пугачев, хотя и проходящий на втором плане, является совершенно живым человеком. Посылая свою историю Пугачевского бунта Денису Давыдову, поэт писал, между прочим:
Вот мой Пугач. При первом взгляде
Он виден: плут, казак прямой.
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой.
Между этим образом и не только сумароковским извергом, возлюбившим сатану, но даже и Пугачевым позднейших изображений (напр. в «Черном годе» Данилевского) - расстояние огромное. Пушкинский плутоватый и ловкий казак, немного разбойник в песенном стиле (вспомним его разговор с Гриневым об орле и вороне) - не лишенный движений благодарности и даже великодушия, - настоящее живое лицо, полное жизни и художественной правды. Однако, возникает большое затруднение всякий раз, когда приходится этого «лихого урядника» выдвинуть на первый план огромного исторического движения. Уже Погодин в свое время обращался к Пушкину с целым рядом вопросов, не разрешенных, по его мнению, «Историей Пугачевского бунта». Многие из этих вопросов, несмотря на очень ценные последующие труды историков, ждут еще своего разрешения и в наши дни. И главный из них - это загадочная личность, стоявшая в центре движения и давшая ему свое имя. Историкам мешает груда фальсифицированного сознательно и бессознательно следственного материала. Художественная же литература наша после Пушкина сделала даже шаг назад в понимании этой крупной и во всяком случае интересной исторической личности. От «лихого урядника» и плутоватого казака мы подвинулись в направлении «адского млека» и лубочного злодея. И можно сказать без преувеличения, что в нашей писаной и печатной истории, в самом центре не очень удаленного от нас и в высшей степени интересного периода стоит какой-то сфинкс, человек - без лица.
Вскоре, тринадцатого сентября балахонской штатной команды поручик Иштиряков донес рапортом городничему, что содержащаяся в тюрьме под стражею от балахонского магистрата колодница, мещанская вдова Наталья Чувакова… оказалась в тягчайшей болезни, почему и отправить оную никак не можно.
Лукерья Петрова Сорокина, сердобольная балахонская мещанка, взяла злополучную вдовицу под расписку из магистрата к себе в дом для излечения, - после чего - опять тюрьма и рабочий дом…
Тринадцатого октября Чувакова возвращена из приказа общественного призрения (в Нижнем-Новгороде), с сообщением, что оные двадцать пять копеек с узаконенными процентами отработала.
Вот во что обошелся перстенек сорокалетней щеголихе-вдовушке.
А само колечко? О нем ничего в деле не упомянуто, но по тому, что мы знаем из других многих дел, легко догадаться, что к крестьянке Антоновой оно едва ли попало. Надо думать, что оно украсило палец какого-либо «пищика», канцеляриста, повытчика, или одной из их возлюбленных. Тем более, что теперь колечко было уже «очищено» слезами и страданием вдовицы, - да вдобавок пищики и канцеляристы не боялись его таинственной силы, как врачи не боятся заразы.
«Каждое поколение относится с сожалением или насмешкой к предшествующим». Нам и смешна и жалка вся эта кутерьма, окружившая ничего не стоившее колечко слезами и позором заведомо невинного человека. Но… придут другие поколения, прочитают наши дела - и сколько еще ненужного формализма, сколько еще лишнего горя и слез откроют они под формами нашей собственной жизни!
Одна выписка из следствия оренбургской секретной комиссии об Емельяне Пугачеве начинается так: «Место, где сей изверг на свет произник, есть казачья малороссийская Зимовейская станица; рожден и воспитан, по видимому его злодеянию, так сказать, адским млеком от казака той станицы Ивана Михайлова Пугачева жены Анны Михайловой».
Все современные официальные характеристики Пугачева составлялись в том же канцелярски-проклинательном стиле и рисуют перед нами не реального человека, а какое-то невероятное чудовище, воспитанное именно «адским млеком» и чуть не буквально злопыхающее пламенем.
Этот тон установился надолго в официальной переписке.
Известно, как в то время относились ко всякого рода титулам, в которых даже подскоблить описку считалось преступлением. У Пугачева тоже был свой официальный титул: «Известный государственный вор, изверг, злодей и самозванец Емелька Пугачев». Красноречивые люди, обладавшие даром слова и хорошо владевшие пером, ухитрялись разукрасить этот титул разными, еще более выразительными надстройками и прибавлениями. Но уже меньше этого сказать [было] неприлично, а пожалуй, даже неблагонадежно и опасно.
Литература не отставала от официального тона. Тогдашнее «образованное» общество, состоявшее из дворян и чиновников, чувствовало, конечно, что вся сила народного движения направлялась именно против него, и понятно, в каком виде представлялся ему человек, олицетворявший страшную опасность. «Ты подлый, дерзкий человек, - восклицал в пиитическом рвении Сумароков при известии о поимке Пугачева, -
Незапно коего природа
Низвергла на блаженный век
Ко бедству многого народа:
Забыв и правду и себя,
И только сатану любя,
О боге мыслил без боязни…»
«Сей варвар, - говорит тот же поэт в другом стихотворении:
…не щадил ни возраста, ни пола,
Пес тако бешеный, что встретит, то грызет,
Подобно так на луг из блатистого дола
Дракон шипя ползет.»
За это, разумеется, и «казни нет ему достойные на свете», «то мало, чтоб его сожечь» и т. д. Чувства современников, конечно, легко объяснимы. К несчастию для последующей истории, первоначальное следствие о Пугачеве попало в руки ничтожного и совершенно бездарного человека, Павла Потемкина, который, по-видимому, прилагал все старания к тому, чтобы первоначальный облик изверга, воспитанного «адским млеком», как-нибудь не исказился реальными чертами. А так как в его распоряжении находились милостиво предоставленные ему великой Екатериной застенки и пытка, то понятно, что весь материал следствия сложился в этом предвзятом направлении: лубочный, одноцветный образ закреплялся вынужденными показаниями, а действительный облик живого человека утопал под суздальской мазней застеночных протоколов. Бездарность этого «троюродного братца» всесильного временщика была так велика, что даже чисто фактические подробности важнейших эпизодов предшествовавшей жизни Пугачева (например, его поездки на Терек, где, по-видимому, он тоже пытался поднять смуту) стали известны из позднейших случайных находок в провинциальных архивах . Павел Потемкин старался лишь о том, чтобы по возможности сгустить «адское млеко» и сохранить «сатанинский облик».
Нужно сказать, что задача была выполнена с большим успехом. Тотчас по усмирении бунта военный диктатор Панин, облеченный неограниченной властью, приказал расставить по дорогам у населенных мест по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешания «за ребро» (!) не только бунтовщиков, но и всех, «кто будет оного злодея самозванца Емельку Пугачева признавать и произносить настоящим, как он назывался (т. е. Петром III)». А кто не «задержит и непредставит по начальству таковых произносителей, тех селения все без изъятия (!) возрастные мужики… будут присланными командами переказнены мучительнейшими смертями, а жены и дети их отосланы в тягчайшие работы».
Совершенно понятно, какая гроза нависла после этого над всякими рассказами о Пугачеве, когда вдоль дорог стояли виселицы, колеса и глаголи с крючьями, по селам ходили команды, а в народе шныряли доносчики. Все, не отмеченное официально принятым тоном, все даже просто нейтральные рассказы становились опасны. Устное предание о событиях, связанных с именем Пугачева, разделилось: часть ушла в глубь народной памяти, подальше от начальства и господ, облекаясь постепенно мглою суеверия и невежества, другая, признанная и, так сказать, официальная, складывалась в мрачную аляповатую и тоже однообразную легенду. Настоящий же облик загадочного человека, первоначальные пружины движения и многие чисто фактические его подробности исчезли, быть может, навсегда, в тумане прошлого. «Все еще начало выдумки сей, - писала Панину Екатерина, - остается закрытым». Остается оно неясным и до настоящего времени. Фактическая история бунта с внешней стороны разработана обстоятельно и подробно, но главный его герой остается загадкой. Первоначальный испуг «общества» наложил свою печать и на последующие взгляды, и на историю…
Как истинно-гениальный художник, Пушкин сумел отрешиться от шаблона своего времени настолько, что в его романе Пугачев, хотя и проходящий на втором плане, является совершенно живым человеком. Посылая свою историю Пугачевского бунта Денису Давыдову, поэт писал, между прочим:
Вот мой Пугач. При первом взгляде
Он виден: плут, казак прямой.
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой.
Между этим образом и не только сумароковским извергом, возлюбившим сатану, но даже и Пугачевым позднейших изображений (напр. в «Черном годе» Данилевского) - расстояние огромное. Пушкинский плутоватый и ловкий казак, немного разбойник в песенном стиле (вспомним его разговор с Гриневым об орле и вороне) - не лишенный движений благодарности и даже великодушия, - настоящее живое лицо, полное жизни и художественной правды. Однако, возникает большое затруднение всякий раз, когда приходится этого «лихого урядника» выдвинуть на первый план огромного исторического движения. Уже Погодин в свое время обращался к Пушкину с целым рядом вопросов, не разрешенных, по его мнению, «Историей Пугачевского бунта». Многие из этих вопросов, несмотря на очень ценные последующие труды историков, ждут еще своего разрешения и в наши дни. И главный из них - это загадочная личность, стоявшая в центре движения и давшая ему свое имя. Историкам мешает груда фальсифицированного сознательно и бессознательно следственного материала. Художественная же литература наша после Пушкина сделала даже шаг назад в понимании этой крупной и во всяком случае интересной исторической личности. От «лихого урядника» и плутоватого казака мы подвинулись в направлении «адского млека» и лубочного злодея. И можно сказать без преувеличения, что в нашей писаной и печатной истории, в самом центре не очень удаленного от нас и в высшей степени интересного периода стоит какой-то сфинкс, человек - без лица.
В “Капитанской дочке” А. С. Пушкин обращается к событиям крестьянского восстания 1773-1774 гг. во главе с Емельяном Пугачевым. В этой повести Пушкин сумел нарисовать яркую картину стихийного крестьянского восстания, показать его на широком национальном и социальном фоне. При этом он придерживался убеждений, согласно которым в повести должна быть “историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании”.
Предводитель восстания Емельян Пугачев изображен Пушкиным не кровожадным убийцей, каким показывали его историки XVIII-XIX веков, а талантливым и смелым народным вождем. Природные ум, сметка, энергичность, выдающиеся способности этого человека способствовали тому, что он возглавил крестьянское восстание. К нему начали стекаться люди со всей страны: и белогорские казаки, и башкиры, и татары, и чуваши, и крестьяне с уральских заводов. Они уважали Пугачева, доверяли ему во всем.
Пугачев жестоко расправляется с теми, кого он считает угнетателями крестьян. Для него нет хороших помещиков и представителей власти. В лице дворян он видит только врагов. Поэтому он так беспощаден к капитану Миронову и его подчиненным, хотя это были добрые люди. Но Пугачев помнит и добро, которое ему когда-то сделали. В награду за чарку водки, поднесенную “вожатому” во время бурана, и за заячий тулупчик Гринев получает жизнь. Три раза испытывал судьбу Петр Гринев, и три раза Пугачев его миловал. “Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, - говорит Гринев, - данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты...” И действительно, Пугачев проявляет великодушие, когда освобождает Машу Миронову из рук Швабрина, несмотря на то, что она капитанская дочка, и от- пускает Гринева вместе с ней. При этом он наказывает Швабрина, приговаривая: “Казнить так казнить, жаловать так жаловать”.
При знакомстве с Пугачевым Гринев убеждается в том, что это совсем не такой человек, каким считали его царские власти. Еще при первой их встрече, когда Пугачев выступает в роли “вожатого”, Гринева поражает хладнокровие этого человека. Тогда Гринев видит “вожатого” как простого человека, внешность которого тем не менее кажется ему “замечательной”: “Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское” - так описывает он внешность героя.
Пушкин изображает Емельяна Пугачева не только как предводителя восстания, но и как простого казака. Речь Пугачева наполнена пословицами, поговорками, иносказаниями, которых человеку из другой среды не понять. Он заставляет называть себя царем-батюшкой, потому что в народе всегда жила вера в “доброго царя”. В его отношениях с подчиненными полный демократизм, нет никакого чинопочитания, каждый может свободно оспорить мнение своего “государя”. “Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро: при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою”, - с горечью осознает Пугачев, которого уже не радует власть. Герой понимает, что он всего лишь самозванец. Он чувствует свою обреченность и живет только надеждой на будущее.
И все же главное в образе Емельяна Пугачева - это величие и героизм, что нашло выражение в символичном смысле сказки об орле и вороне. Герой считает, что лучше прожить жизнь короткую, но достойную, чем жить триста лет и питаться падалью. Он ассоциирует себя с орлом, который живет “всего-навсего только тридцать три года”, но зато пьет “живую кровь”.
Подчеркивая в Пугачеве храбрость и героизм, ум и смекалку, Пушкин показывает в этом человеке лучшие черты русского национального характера. Но Пушкин далек от идеализации Пугачева - предводителя крестьянского восстания. Автор “Капитанской дочки” отдает предпочтение реформам перед революцией, он не приемлет кровопролития. Именно поэтому мы читаем в повести его ставшие широко известными слова: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!” Расценивая пугачевское восстание не иначе, как бессмысленный бунт, автор вместе с тем не ставил своей целью показать в повести злодейства пугачевцев. Он пытался воссоздать историю восстания и личность крестьянского вожака, и нужно отметить, что этот замысел Пушкин мастерски реализовал.
Легенды о Пугачёве . Наряду с документами, сохранившимися в архивах Чел., Свердловской обл. и Республики Башкортостан, события Крестьянской войны 1773—74 нашли отражение в многочисл. нар. легендах и сказаниях, к-рые складывались повсеместно на Урале в ходе и по окончании восстания под предводительством Е. И. Пугачёва и были записаны архивариусами, краеведами, историками и писателями, преим. во 2-й пол. 19 в. Пожилые рабочие приглашались в заводские конторы, где с их слов записывались воспоминания, переданные изустно от дедов и прадедов. Легенды и предания посв. самим событиям Крест. войны, жизни и деят-сти Пугачева и беглых «вольных» людей, сокровищам и кладам, оставл. пугачевцами. Отражают период непосредств. пребывания Пугачева и его сподвижников в Златоуст. и Саткинском заводах в конце мая — начале июня 1774. Согласно преданиям, Пугачев, находясь на Таганае, получил известие о том, что И. Н. Белобородов за р. Ай собрал многотысячное войско; прибыв в стан Белобородова и решив двигаться вместе с ним к Саткинскому заводу, Пугачев будто бы велел прорубить дорогу через лес (сделать этого не успели). Пугачевцы направлялись к Саткинскому заводу через г. Чулкову, Сулеин-ский хр. и вышли к р. Бердяуш; остановку сделали на г. Краснокаловка (Краснооколовка, Красносоколовка; по нар. этимологии, гора получила назв. по лисьему малахаю или шапке с кр. околышем, что носил Белобородов); в кон. 19 в. на горе был найден большой котел, «из которого ели пугачевцы». При наступлении пугачевцев на Саткинский завод мн. жит. разбежались, завод остановился, углежоги бросили зажженные кучи, к-рые без присмотра перегорели в пепел. Одно из преданий о пребывании Пугачева в Сатке записал исто-рик-краевед Г. М. Нестеров со слов уроженца Сатки М. К. Завьялова : пугачевцы, вооруж. пиками, вошли в Саткинский завод со стороны Ветлуги; жит. раскрыли окна в домах, вышли на улицы; повстанцы вершили свой суд в зап. части площади (где была возвышенность со скалой, а у подножия — озерко): одних осужденных вешали (было установлено 3 виселицы), других бросали с обрыва в озерко. Вечером, празднуя победу, пугачевцы подожгли контору, огонь перебросился на церковь и дома — завод сгорел. В кон. 19 в. В. К. Горбунов записал сказания, согласно к-рым 31 мая 1774 после полудня «царь-батюшка» в сопровождении свиты въехал на белом коне на заводскую площадь, был встречен процессией с «хлебом-солью» и колокольным звоном; к Пугачеву обратились мн. «ходоки» с жалобами на притеснителей. Предание сохранило имя саткинской красавицы — 15-летней Дуняши, к-рую Пугачев увез с собой, отбыв в дер. Медведево с небольшим отрядом. Гл. «начальство над заводом» он поручил Белобородову, отложив на др. день «расправу» (суд на площади). По этому преданию, Пугачев вершил суд, сидя в кресле, в новом расшитом галунами кафтане, в окружении Белобородова, И. А. Творогова, Чумакова и др. своих «полковников»; по подсказке Дуняши он приказывал подозрит. людям мыть руки и по рукам определял, кого вешать, кого «поверстать в казаки». Саткинская Дуняша оставалась при Пугачеве до конца восстания; за неск. дней до поимки он подарил ей свой пояс, «полный червонцев» (с этими деньгами она вернулась в завод, зажила «как ни в чем не бывало»). По преданиям можно проследить путь отступления пугачевцев под натиском правительств. войск от р. Ай, от Орлиного Гнезда, где Пугачев собирал новые силы для борьбы с войсками И. И. Михельсона до ухода на Каму. Краевед М. А. Коростелев записал «Легенду о Пугачевой плотине»: дамба из глины и щебня на р. Иструти (между гг. Вишневой и Ягодной), существовавшая для регулировки уровня воды при сплаве от Айской пристани, была взорвана пугачевцами, чтобы сдержать войска Михельсона (в тех же местах, в районе Хуторки, по прав. сторону от Иструти, в 3—4 верстах от впадения ее в р. Ай, есть Пугачев курган — якобы братская могила пугачевцев); Михельсон ушел в направлении Симского завода, Уфы, а пугачевцы вернулись в Саткинский завод. Саткинские предания о пугачевском восстании записывали архивариус П. Е. Падучев, краевед А. С. Бурмакин. В преданиях крепостного горнозаводского населения рассказывается об ожидании прихода повстанцев на заводы, о посылке к ним делегаций, о совместной борьбе против угнетателей, особенно против заводской администрации. Пугачев сохраняет подлинное имя или именуется Пугачом; предстает нар. заступником, мстителем, к-рый расправляется с богачами, уничтожает ненавистные крепостным заводы: «...где Емелюшка бывал, всех он ласково встречал, добрым словом наделял, землю барскую голодным отдавал. Встречал народ Еме-люшку с хлебом-солью, с колокольным звоном, с радостью великой». В песнях, рассказах и легендах прослеживается идея преемственности дел Ст. Разина и Пугачева — «сынка Разина». В нар. сознании Пугачев предстает как человек образов., непростого происхождения, знающий иностр. яз. На вопрос писателя В. Г. Короленко, как вождь подписывал указы, будучи неграмотным человеком, казак Хохлачев ответил, что Пугачев «не толи что русскую, немецку грамоту знал... потому что в немецкой земле рожден». Мастеровые и работные люди высоко ценили ум Пугачева («редко таких мать сыра земля родит. Умственный человек!»). Побывав на г. Магнитной, Пугачев распорядился «брать камни» (жел. руду), «выжигать из них железо, лить пушки и ядра, делать пики да сабли». В урал. каз. станицах нар. молва повторяла мифы о царе Петре III, к-рый бежал от дворянских казней, от «ревности» императрицы на Урал. «Он для тебя Пугачев, а для меня он был великий государь Петр Федорович»,— говорил урал. казак Д. Пьянов А. С. Пушкину. Мн. казаки утверждали, что «никакого Пугачева не было — это выдумали питерские генералы и сенаторы», был «на самом деле» Петр Федорович — «он... воин был, пугал их, так его и прозвали: Пугач да Пугач». Короленко, путешествуя в 1900 по Оренбуржью, слышал рассказы о Петре III, к-рый стремился дать народу свободу; зная, что его хотят извести, приехал на Яик и отсюда пошел на Питер во главе каз. войска. По данным К. В. Чистова, в качестве причины свержения Петра Федоровича с престола фигурируют либо общие мотивы [«от налога бежал и царство не возлюбилось», «невмоготу стало жить ему в Питере», «супротивниками ему были еще эти Чернышевы, Орловы, Пановы (Панины) и прочие генералы, что в Питере при дворце служили. Он видит, что одному ему супротив всех не совладать, взял да и скрылся тайно из дворца, как святой Алексей божий человек из палат своего отца-царя»], либо се-мейно-бытового характера (супруж. несогласие Петра III с Екатериной: «он был ревнивый, ревнивый такой, а она... супротив него была непокорлива така»; виновницей оказывается разлучница — «иностранная принцесса» или «девица Воронцова»). О царском титуле убежденно рассказывала монахиня Анисья Невзорова, видевшая «Петра Федоровича» во время женитьбы его на простой казачке Устинье Кузнецовой (описание этого события приводит Короленко в кн. «У казаков»). В нар. сознании благородство сочетается в Пугачеве со смелостью. Так, в «Оренбургских записях» Пушкина приводится случай, когда Пугачев при приближении к креп. Озерной на предостерегающие слова сопровождающего казака ответил, что «на царей пушки не льются». О действиях Петра III в легендах говорится в приподнятом стиле; гиперболизируются его способности как военачальника («...а был он, родитель сказывал, был он воин настоящий, на редкость таких: и храбрый, и проворный, и сильный — просто богатырь! В гору лошадь обгонял! А раз под Оренбургом сам своей персоной один батареей управлял, всех двенадцать орудий было, а он успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время полковникам и генералам своим приказы отдавать»). Не случайно за Пугачевым последовало «много народу и пошел он громить власть по заводам», «мужики со всех сторон шли к атаману», «все население... ушло вместе с ним». В уфа-лейской легенде говорится, что вместе с Пугачевым через Разоренный мост ушли все уфа-лейцы. Согласно фольк. традиции в Л. о П. природа сопричастна делам нар. заступника: при отступлении Пугачева от Авзяно-Петровских заводов «вся земля поднялась — и речка Кухтур ушла под землю. Она и сейчас в одном месте под землей течет. Это с тех пор, говорят, как уходил Пугачев: вся природа не хотела его отпускать, и река ушла под землю, чтобы не могли из нее напиться те, кто преследовал Пугачева. Так старики сказывали». Пугачев наделяется необыкнов. ростом, силой богатырской, волшебными свойствами, позволявшими делать «белый и черный порох», спасаться от пуль и сабель. Мотивы чародейства («чертовщинки») занимают большое место в Л. о П. Причиной поражения войск Петра III и неудачи всей его кампании выставляется его преждеврем. женитьба «от живой жены» (Екатерины II): поражение рисуется как событие, спровоцир. коварной Екатериной или «лукавыми людьми». Согласно легендам, вместо Петра III в янв. 1775 был казнен внешне похожий на него колодник (острожник, подставной, «подложный Пугач»), а Петр взят был во дворец и «доживал свой век в секретности». Иногда спасение царя приписывается его силе и чародейству, иногда — снисходительности Екатерины (в чем отразились монархич. настроения части каз-ва). Множество легенд и сказаний о Пугачеве записал Пушкин во время подготовки мат-ла для кн. «История Пугачева». В нач. 19 в. была широко известна рукопись «Герой разбойник» (поэма-предание из времен Пугачева), посв. Чике (И. Н. Зарубину, ближайшему сподвижнику Пугачева); в ней создан романтич. образ героя, патриота, человека «очень начитанного», обладающего разнообразными знаниями, к-рый, утратив веру в Пугачева, в роли жестокого разбойника мстит всему человечеству за свое разочарование. Образ Путачева-заступника создан и в песнях, к-рые были распространены среди крестьян: «Из Уралечко пышет пламечко», «Емельян ты наш, родной батюшко», «Нас пугали Пугачом» («Государь нас бил с плеча — / Пугач дал нам калача. / Бери ножик, бери меч / и пошли на бранну сечь! / Туг ватага собралась, / И киргизы и татары — / и вся вместе рать пошла: / С Емельяном в колесницах / понеслись громить столицы»). Надежда на счастливую жизнь связывалась в нар. сознании с мечтой об открытии клада; для уральцев клад представлял собой естеств. богатства земли (залежи золота, драгоценных камней) или драгоценности, спрят. Пугачевым и пугачевцами (варианты: Ермаком, Разиным) в горах, на дне рек, озер, под крестами могил, в курганах, пещерах и др. В легендах и преданиях указываются люди, знавшие места захоронения кладов; приметы, по к-рым можно отыскать заветное место. Жившая в Саткинском заводе в 1-й пол. 19 в. бабка Акулина, именовавшая себя «полюбовницей пугачевского атамана», рассказывала, как пугачевцы, отступавшие через Саткинский завод, зарыли в землю на берегу р. Ай, под 2 дубами, большой сундук, полн. золота и серебра, «завалили землей да каменьями», приметив, что на противоположном берегу растут еще 3 дуба. Встречаются и более конкретные указания места захоронения клада: «у подножья горы Дележной, недалеко от деревни Медведской... в лесу под громадной елью»; по верхнеуфалейской легенде — «в пещере Большого камня». Добыть клад непросто: дубы за века исчезли, пещера взорвана и т. д. Согласно легендам, физ. силы недостаточно для добычи клада, упорный труд не приносит счастья (не смог завладеть золотым кладом возле Голой сопки кыштымец Варлаам Фадеев; башкир Садык, один из сподвижников Пугачева, с внуком Бакалом пытались достать клад со дна оз. Инышка, прорыв канаву и спустив из него воду в Тургояк, но им «встретилось непроходимое препятствие: стена слитного камня. Не было ни единой сумочки, чтобы можно было затравить лом или клин»). По уфалейской легенде, рассказ. М. Г. Антоновым, «когда разнеслась весть о близком приходе войск Пугачева... несколько “ушлых” мастеровых, прихватив с собой золото, драгоценности, дорогие вещи, погрузили их на лошадь и кинулись удирать по Уфалейской дороге. На развилке на Кладовку обоз догнали вооруженные башкиры из отряда пугачевцев, и мастеровые, разделившись на две части (одна осталась отбиваться от вооруженных людей), поехали через Уфалей на Пол-дневской завод. Однако и здесь им не удалось скрыться: по Екатеринбургской дороге на Уфалей уже шли царские войска. Убежать смогли по плотине, перегораживающей р. Су-ховяз, месту, которое позднее Разоренным мостом нарекли, а нынче Пугачевским рвом кличут. Ушли мастеровые с телегой добра по берегу пруда до горки, что нынче возле станции возвышается. Один из уфалейских мастеровых знал там лаз в пещеру, имевший выход на Большой камень, показал нязепетровцам. Лаз был невысоким, узким, и мастеровые ползком по частям перетащили все добро через ход на Большой камень, да неожиданно обрушился свод, схоронив под собой и пугачевский клад, и его “владельцев”. А поведал об этом уфалейцам тот самый рабочий горнозаводской, который и указал подземный ход». В др. варианте легенды действующими лицами выступали башкиры: «отступал отряд Пугачева от наседавших царских войск. Долго бились они на берегу реки Суховяз, перегороженной плотиной. Притомившись опосля бою жестокого, как и отряд князя Гагрина, уснули. А вскоре, передохнув, прорваться решили. И когда сморил глубокий сон убивцев княжьих, ночью темной они перешли тишком ту плотину, пробили в ней дыры. Хлынула через них вода, разорила плотину, дала время уйти рабятушкам в лес. Хватились царевы прислужники, а пугачевцев-то и след простыл». В 20 в. жит. этого района при вскопке огородов находили ружья, пики 18 в. (нек-рые находки хранятся в Верхнеуфалейском гор. историко-краеведч. музее); на месте боя пугачевцев с царскими войсками еще в 1950-е гг. стоял дерев. крест. Согласно др. легенде, Пугачев, бежавший при наступлении царских войск с отрядом и женой — красавицей из Уфалейского завода — через Разоренный мост, спрятал свою казну в одной из пещер Большого камня, а вход в нее взорвал (в 1930-е гг. местные дети приносили из пещеры царские золотые монеты 18 в.). На Юж. Урале множество мест, исторически или мифологически связ. с Пугачевым: Пугачёвский грот, пещера Пугачёвская, пос. Пугачёвский, урочище Ко-пань, оз. Банное (где повстанцы отдыхали и купались), г. Висельник (где пугачевцы вешали своих противников), пещера Салаватская, Салаватов ключ (близ к-рого встретились в начале июня 1774 Пугачев и Салават Юлаев), г. Пьяная и др. (см. Пугачёвские места).