Арсен Савадов: «Мои герои — это персонажи с размытым понятием реальности

Арсен Савадов. Бегство в Египет, 2010—2011

Нетрудно найти общее с живописью в последних фотопроектах Арсена Савадова — они и появились из живописи, по вине живописи, сначала как постановка, материал для натурных штудий, впоследствии переросший в отдельное удовольствие, — нетрудно и последнюю живопись Савадова вывести из фотопроектов. Те же персонажи, детали антуража и даже мизансцены легко перекочёвывают туда-сюда, равнодушно меняя одно агрегатное состояние образа (постановочный кадр) на другое (картина). Критики охотно видят в таком безразличии пресловутую «трансмедиальность» или «интермедиальность» — способность образа пренебрегать медийными нюансами и помехами и даже рассчитывать определённые потери, что придали бы образу некую медийную «тёртость», обкатанность.

То есть, когда Савадов повторяется — это ему плюс.

Теперь представьте, у вас перед глазами, допустим, фотография из проекта 1998 года «Марксизм де Сад». А рядом — внушительная, пять метров по диагонали, картина. Сделанная в другом веке и даже тысячелетии. Тем не менее — и там, и тут в сценах а-ля S&M фигурируют некие ряженые с напяленными заячьими ушками, словно для детсадовского новогоднего утренника; и там, и тут — стопроцентно идентичные пластические группы. Такая же судьба — бессрочно служить искусству Арсена Савадова — преследует, например, и широкие бутафорские шляпы в виде мухомора, будто ухваченные на распродаже реквизита: впервые появившись, кажется, в фотосерии «Кокто», эти шляпы неоднократно воспроизводились Савадовым в поздних и совсем недавних живописных фантасмагориях — что‑то среднее между бразильским карнавалом и «театром оргий и мистерий» Германа Нитча. Критик и куратор Александр Соловьёв назвал эти многолюдные блокбастеры «постановочным театром абсурда». Или это было сказано о савадовских фотосериях?

Вы переводите взгляд оттуда сюда и обратно — и не понимаете, зачем тогда это всё.

Савадов словно рачительный хозяин, с добром расставаться запросто ни за что не станет.

Арсен Савадов. Из серии «Донбасс-шоколад», 1997

Зайдёшь на воображаемый склад его художественного имущества, савадовской поэтики — чего только там нет! Доверху громоздятся давно и недавно использованные мотивы и практики — где‑то толсто покрытые пылью, где‑то, напротив, свежепоюзаные и потёртые «трансмедиальностью», — но ни тогда, ни сейчас окончательно не отвергаемые. Последние картины Савадова, где в пространство полотна словно сгружается всё мыслимое и немыслимое — люди, аксессуары, детали, ракурсы, сцены, — такой воображаемый склад очень напоминают; однако и двадцать лет назад он никогда не стеснялся наполнить картину не только добытыми отовсюду образами, но еще и буквально прилепить что‑нибудь поверх — отчего двухмерная картина, и так воплощенная «боязнь пустоты», превращалась совсем в трехмерный объект. Название одной, «Рай в аду», неплохо демонстрирует эту гротескную смесь из всего. (Как намешано и в нём самом: классик украинского контермпорари — армянин, уроженец Баку.) Взять для примера балетную пачку: впервые она нарисовалась на матросах корабля Военно-морских сил Украины «Славутич» (видео и акция в групповом крымском проекте «Алхимическая капитуляция», 1994). Дальше Савадов стал рядить в них натурщиков для живописной серии (1996), так и оставшейся незаконченной — потому что из сочетания жилистых и поношенных мужских тел с воздушными балетными пачками кристаллизовался антрацитово-блестящий, знаменитый теперь «Донбасс-шоколад» (1997). В незаконченной серии впервые мелькнули и заячьи уши. Пачки ныне перепачканы угольной пылью — сильно и, кажется, навсегда, — но кто может сказать с уверенностью, что впредь мы их никогда не увидим? Они и появляются — время от времени — как символ чистоты, вброшенной в абсурд повседневности; правда, брутальные и фактурные мужики у Савадова их больше не носят, но мало ли?

По Савадову, это и называется постмодернизмом:

Использование любых — литературных ли, визуальных ли — текстов и знаков.

Говоря иначе, всякое лыко в строку. Приверженность собственным находкам Савадов называет проявлением паранойи и объясняет художнической одержимостью. Но только одними образами паранойя скопидомства ведь не заканчивается. Богатый школьно-институтский бэкграунд работал как в годы бури и натиска «украинского трансавангарда» конца 1980‑х — начала 1990‑х, так работает и сейчас; сама манера живописи, взыскуемая ныне Савадовым, элегантно-неряшливый академизм, когда он с нарочитой небрежностью делает «одной левой» рисунок очередной многометровой орясины: рисовать научили в детстве, это не забывается и после какого угодно «трансавангарда». В конце 1980‑х он изображал, что рисовать скорее не умеет — или, точнее, что рисунок в этой живописи не главное, — что это прёт из него и говорит через него какая‑то стихия; теперь наоборот — но тоже изображает. Только теперь он изображает, что рисовать‑то на самом деле ещё как умеет. Картина в этом случае оказывается знаком с пустым значением; Виктория Бурлака определила новый стиль Савадова как «гламурный фейк», «симуляцию не красоты, но красивости»: картина вроде есть, немаленькие размеры суть дополнительный аргумент в пользу её существования, и на ней весьма приличным образом нечто весьма неприличное изображено — какая‑то вакханалия мотивов и деталей; маэстрия савадовской техники находит как бы оправдание и объяснение в этой феерии поз и ракурсов; однако изображает картина Савадова прежде всего… самое себя. То есть, большую картину, сделанную большим мастером. А нанизанные детали сюжета неважны, да и сам сюжет — «постановочный театр абсурда», пестрый карнавал многозначительных образов — здесь только повод.

Арсен Савадов. Страна Чудес или Посвящение Примаченко, 2010—2011

И, надо сказать, что на складе Савадова это самая монументальная, громоздкая и потому неизбывная вещь — картина как таковая. Вот с ней‑то уж точно — ни за что не расстаться.

Вспоминается история, как Савадов с тогдашним своим подельником Юрием Сенченко не могли вынести из мастерской, чтобы отправить на какую‑то там по счёту молодёжную выставку в московский Манеж, знаменитую впоследствии «Печаль Клеопатры» — которая произвела тогда в Москве поистине фурор; после неё‑то и заговорили о «украинском необарокко», «украинском трансавангарде» и «южнорусской волне», а Савадов в одночасье стал звездой союзного масштаба. Картина не проходила в двери ни так ни эдак, пришлось выпиливать в одном месте дверной косяк — чтобы потом долго не заделывать его, сохраняя на память о последовавшем успехе как зримое свидетельство случившегося прорыва. «Клеопатра» показала чрезмерно законцептуализированным москвичам, на что ещё способна живопись. И что если где‑то там, может быть, картина и умерла, а живопись вышла из моды, на Украине ещё помнят, что такое хорошая живопись и знают толк в ней.

При этом, понятно, делать вид, что ты вообще не в курсе, что в мире происходит, тоже не комильфо. Будто ты какой наивный художник, что называется, на голубом глазу картиной больше не позанимаешься. Надо как‑то иначе, но как?

Как сделать из неё имитацию, а не настоящую живопись? — рассуждает вслух Савадов. — После концептуализма это сложная штука. Да, мы занимаемся имитацией. Но нельзя ведь имитировать ничто. Без живописи не будет и имитации.

В общем, от живописи никуда не деться.

Но это надо вообще знать, что за исключительная роль у картины в современном украинском искусстве. Успех «трансавангарда», допустим, давно прошёл, но статус картины в украинской иерархии художественных ценностей поколебать ничто не в силах. Избыточная карнационная живопись, «необарокко», как и вообще живопись, пусть хоть абстракция, сама любовь к картинной форме — для украинского «мыстецтва» это несомненное достоинство, но и беда. Поголовно рисуют все. Когда‑то соученик Савадова по Киевскому художественному институту, ныне директор Киевского музея русского искусства, застенчиво признавался, что сам для себя выделяет такие как бы «библиотечные дни», когда он занимается живописью, и в такие дни подчинённые знают: директора не беспокоить. Причём знают и в минкульте, и тоже не беспокоят.

Арсен Савадов. Ночной дозор, 2010

Арсен Савадов. Мироточащие, 2010—2011

Причины тут практические и не только. Разумеется, живопись хороша тем, что, как говорит Савадов, всегда под рукой. Ещё она хороша тем, что в момент, когда у украинского современного художника в груди вскипает ретивое, о живопись первым делом хочется и можется вытереть ноги (не отсюда ли трансмедиальная «потёртость»?). А потом вернуться к ней, словно к верной жене. Живопись превалирует, притом что играет вторичную роль — не потому, что она там что‑то за кем‑то повторяет, а потому что для украинского автора верно не «он художник, потому что рисует картины», а «он рисует картины, потому что художник». Живопись, получается, статусная вещь, притом что каждый понимает, что этот статус неплохо бы сменить.

Что‑то есть в этом и от типично хохляцкого упрямства. Наваждение — по‑местному, «мары»: сонное томление перекушавшего в сиесту, задремавшего «пид слывою» имярека, — сочная живопись выступает как коррелят ожиданий уже после слова «Украина», «украинский»: э-э, там наверняка должно быть что‑то вкусное. Ожидания хочется оправдывать, но и хочется притом сунуть «дулю» в лицо разлакомившегося иноземца: странна украинская живопись, возникающая из противоречивого желания делать и не делать, делать что‑то другое. Украинский совриск много пробовал и пробует с другими медиа; избыть засилье живописной практики — время от времени предпринимают такие попытки все, но живопись при этом остаётся, выразился бы Станиславский, как неотменимые предлагаемые обстоятельства. В конце концов, это способ проявить мастерство, которое здесь до сих пор связывается с умением рисовать. Вчерашний день, провинциальность, да и южная лень браться за что‑то новое, «париться» — в принципе, хватит и живописи. Она сама может бурлить и разрываться изнутри, но по‑прежнему остаётся «в рамках». В конце концов, живопись — это плоскость и стена, а не пространство и объём. Пространство — большая претензия, мало кто может себе позволить. Стена — другое дело. Так что живопись тут ещё и от вынужденной скромности.

Избыток и скромность — двойственное отношение, которое мешает определить и закрепить объект в представлении; но с живописью тут всегда так. Потом, хорошая школа — бросить жалко.

С таким образованием, как у меня, не выбрасывают ресурсы на ветер!

Оттуда же, видимо, и «пафос многофигурных полотен» (А. Соловьёв), сохранившийся ещё с ученических времён, когда нынешних грандов украинского совриска учили пропагандистскому соцреализму. Большой формат приятно ласкает воображение возможностями «большого жанра».

Так что, при всей константности мотивов и сюжетов возвращение к живописи, случившееся у Савадова десять лет назад после значительного перерыва, когда он был занят фотопроектами, случилось как‑то вдруг — и не вдруг. Потому что иначе и не могло случиться.

Арсен Савадов. Из серии «Книга мертвых», 2001

Так же «вдруг» перед тем, в середине 1990‑х, Савадов картину забросил, увлёкшись фотографией. А потом на раз — воскресил. Чтобы начать с того же места, где остановился — с подчёркнуто натуралистической трактовки, которую опробовал тогда, в середине 1990‑х, работая над последним совместным проектом с Сенченко «Преступление и наказание», и которой не пользовался, наверное, ни разу после того как закончил Киевский художественный. (Примерно в то же время в Москве схожую манеру, не то наследующую соцреализму, не то пародирующую его, демонстрирующую одновременно и академический навык, и презрение к нему, избрали Виноградов и Дубосарский.) В середине 1990‑х Савадов экспериментировал с монтажами — но выходило не то, не устраивало. То, что он обратился к фотоперформансу, где результату — сделанной фотосерии, — сопутствовал ещё и невероятный опыт игры с живой жизнью, Савадова, всегда имевшего вкус к трансгрессии, видимо, и подкупило.

Хорошо, когда художественный хоррор идет в прямом режиме, без компьютеров и постпродакшнов, его приглаживающих. Когда за работой стоит пульсация реальности.

Какие там монтажи, когда можно сделать так, чтобы невероятное шагнуло в реальность! Можно или нет? Савадов, и до того проверявший среду на прочность — прогнётся или нет? — прельстился реальным воплощением самых невообразимых сюжетов; в фотоперформансе соблазняло не столько «фото», сколько «перформанс» — как средство прямого воздействия на реальность, без образных околичностей. (Наиболее выразительные из его фотопроектов, «Донбасс-шоколад» и «Мода на кладбище», что показательно, пришли к нему в голову, когда он работал грузчиком в Нью-Йорке — было в биографии Савадова и такое.) Образы и их интерпретация как раз, как и в нынешней его живописи, кажется, играют роль не первостепенную; важнее было приключение и игра — рискованная и довольно опасная, станем ли мы представлять себе условия съёмки на кладбище, на фоне настоящих похорон, когда скорбящие вряд ли бы стали разбираться в сложностях постмодернистского отношения к жизни, или на километровой глубине под землей, когда неожиданно пошёл метан… Новый жанр стал для Савадова вызовом, который он с воодушевлением принял.

Ты пойми, постановочная фотография — мейнстрим, и потому там все горят. В другое время человек может спрятаться за живописью, за графикой — мол, я так вижу, — а тут же все ляпы сразу видно.

Арсен Савадов. Из серии «Коллективное красное», часть I, 1998

Вызов, вот это преодоление «нельзя» и «трудно», экстрим, и составляли нерв савадовских экспериментов, вершиной которых стала скандальнейшая «Книга мёртвых», сделанная в морге с настоящими трупами и впервые показанная в Москве — предъявить такое в Киеве не решился бы даже Савадов. (Спонсировавший съёмку фонд был вынужден потом всеми силами открещиваться от сотрудничества, объявляя городу и миру, что с этим циником не имеет ничего общего.) Несмотря на свою исключительность и непревзойдённость, «Книга мертвых», от которой до сих пор мороз по коже, довольно показательна для савадовской фотоэпопеи, да и для всего его творчества. О чём эта невероятно экспрессивная серия? Что такого непревзойдённого тут, что захотелось бы превзойти? Задумавшись, вы скоро вынуждены будете себе признаться, что, в общем‑то, кроме первого — правда, очень сильного — эффекта нарушенных Савадовым всех и всяческих табу, ничего особенного в «Книге мёртвых"‑то и нет. Что показной сюрреализм первой серии «Коллективное красное», сделанной на бойне, довольно бессодержателен — если отвлечься и отминусовать очевидные классические инспирации (представим, что нечто подобное сделал бы какой‑нибудь и поныне живущий Пикассо в живописи — ну и что, никакой реакции). Безусловно, каждый из фотопроектов что‑то там тематизирует: «Мода на кладбище» — эксгибиционизм и дихотомию Эрос-Танатос, «Донбасс-шоколад» — вуайеризм и социальную травестию (причём, сложности подглядывающего и ситуация подглядывания здесь тематизируются в процессе самой съёмки — куда‑то лезть, чтобы найти там непотребное; подсознание как подземелье — которое ещё раз возникает в предпоследней фотосерии Савадова, «Андеграунд», сделанной в соляной шахте). Но привлекаемые Савадовым смыслы что‑то плохо держатся вокруг его образов, норовя вернутся куда‑нибудь в энциклопедию, откуда и были почерпнуты. В «мощные» сюрреалистические образы и сам Савадов, кажется, не особо верит. Не верит в их действенность, что они что‑то там выражают и на что‑то в человеке действуют. Как и в его живописи — поверхность испещрена намёками-символами, однако что ж они символизируют?

Да ничего. Поскольку это всего лишь «высшая степень идиотизма, высказанная в академической степени», как определяет форму и содержание своих живописных махин Савадов.

Арсен Савадов. Из серии «Последний проект», 2010—2011­­

Бойня, морг, кладбище, подземелье — дальше некуда, и Савадов, натешившись экстремальными проектами, вернулся к живописи как раз в тот момент, когда его имя уже прочно ассоциировалось с фотоперформансом на грани фола. С тем же сожалением, с которым в середине 1990‑х публика попрощалась с Савадовым-живописцем, теперь провожали Савадова-фотографа. В 2002 году он снял в Крыму «Последний проект» — никакого перформанса и экстрима, спокойные и помпезные постановки, — после чего окончательно переключился на картинный формат. В «Последнем проекте» и предшествовавших ему «Кокто» и «Ангелах» уже брезжила эклектическая мифология «гламурного фейка»: странные персонажи, непонятные аксессуары — вроде тех же шляп-мухоморов — и многозначительные мизансцены; можно предположить, что возвращение к живописи произошло по причине невозможности выстроить в натуре то, что можно скомпоновать на полотне. «Книга мертвых» обнаружила, что живая жизнь‑то ему больше не особо и нужна; если что, то и мертвого — если не совсем задубел — можно расположить в классической натурной позе. Вмонтированные в «Underground» джоттовские ангелы — первый симптом прощания с «прямой» фотографией перформансов, — появились, когда парубки с крыльями из «Ангелов» перестали соответствовать размаху савадовской фантазии; но Савадов уверяет, что фотографией он просто пресытился.

Фотография, как ни крути, это только документ. В ней мало поэтики. Становится скучно.

Или, может быть, фотография для него, как для настоящего украинского художника, заточенного на картину, представляет собой что‑то нечестное, почти греховное, потому что слишком «лёгкое» — р-раз, и фотография, ну куда это годится; а живопись — этот как тот труд, что был назначен человеку во искупление греха.

Да и результат, что ни говори, не тот. Потому что это картину — хотят, а фотографией… удовлетворяются.

Да-да, настоящие мертвецы, отснятые в морге. И если нравственно чистый обыватель лучше выколет себе глаза, нежели будет рассматривать трупы людей, находятся ценители, которые тайком покупают работы «злого гения». Да еще и за какие деньги?! В 2015 году его картину «No time to waste» продали за $19 тысяч на аукционе Sotheby’s.

Художник Арсен Савадов - фигура важная в истории становления украинского современного искусства. Сын известного советского художника-графика Владимира Савадова, чьи работы висели в кабинете Брежнева, Арсен стоял у истоков украинского трансавангарда и концептуализма, поколения так называемой Южнорусской волны. Провокационные работы Савадова младшего вызывают шок, отвращение и восхищение одновременно.

Было бы скучно сейчас описывать жизненный путь художника, снимать слой за слоем творческую пыль с его живописи и фотографий - для этого есть биографы и профессиональные критики. Попытаемся разобраться, чем «цепляют» работы Савадова да и сам художник своего зрителя, в чем его гениальность.

Sex & Rock&Roll

Арсен Савадов дает своему зрителю вкусить запретный плод. Обнаженка, кровь, разгул сексуальности и местами жестокости - под горячей приправой низменных удовольствий скрывается глубокий философский смысл и высмеивание первичных желаний человека. Безусловно, с глубиной автора никто спорить не будет. Но давайте будем честны! Зрителю неподготовленному, без должного образования будет сложно увидеть в моделях на похоронах призыв борьбы с мещанством и ханжеством.

Вместо этого, человек увидит в работах Савадова темы запретные и тайные, все то, о чем не принято говорить и даже думать. Зритель будет морщить лоб, ахать и кривиться, но при этом взгляд от шоковых сюжетов не отведет. И в этом «весь Савадов» - он один из первых на постсоветских просторах встряхнул умы обывателей, показал в большом формате то, о чем так мечтает наша темная сторона и что всячески запрещала «коммунистическая религия».

«Донбасс. Шоколад» (1997) - один из наиболее нашумевших фотопроектов Арсена Савадова. Снимки настоящих грязных шахтеров в балетных пачках облетели весь мир, их публиковали и пытались толковать даже бизнес-издания, которые к теме искусства отношения вообще не имеют.

Как говорит сам автор, идея проекта состояла в том, чтобы «соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, - шахтеров и балет». Получилось странно, нелепо, но живо. Кроме того, после таких красноречивых фотографий общество, как ни странно, действительно хотя бы задумалось об условиях работы шахтеров, да и вообще вспомнило о том, что такая профессия есть, и она сложная.

Интересные факты. За съемки шахтерам платили 20 долларов. Однако, как рассказывает Савадов, уговорить шахтера поменять трусы на балетную пачку невозможно. Его нужно заинтересовать и доказать, что ты не за извращениями приехал. Для этого съёмочной группе пришлось не только выпить и закусить с героями проекта, но и спуститься в самый ад - душную и темную шахту. Ну а после того как шахтеры увидели, насколько скрупулезно группа работает над каждым кадром, сколько техники привезла и как настойчиво идет к своей цели, «модели» все же вошли в раж. После съемок команду Савадова провожали как героев, даже аплодировали: шахтерам было приятно, что хоть кто-то «из цивильных» опустился с ними в самое пекло и обратил на них внимание, пусть даже таким необычным способом.

«Мода на кладбище» (1997) - очередной фотопроект Савадова, за который автора и всю съемочную группу хотели пустить по миру, прежде изгнав из них нечистого. Модели в вещах от кутюр позируют на фоне настоящих похорон. На каждой фотографии, словно на глянцевом развороте, подписи: «Блузка, Anne Klein, 150$», «Туфли, Karl Lagerfeld, 300$» и т. д.

Вновь Арсен Савадов совместил несовместимое: «Это же сильнейшая социальная драма! Горстке богатых нет дела до всех остальных. Все сделано в формате журнала мод. Но позади вместо нейтрального фона вроде цветущего сада - горе людей. Невыдуманное, настоящее!»

Интересные факты. Смелых манекенщиц фотографировали телескопическими объективами из машин. Если бы люди, у которых случилось настоящее горе, заметили эти съемки, то не обошлось бы без крови. Рывшие могилы рабочие, заметили, что происходит что-то неладное - пришлось платить им 5 долларов за минуту съемки.

«Марксизм де Сад» (1998) - название проекта уже само по себе объясняет сюжетную линию фотографий. Зачастую работы Арсена Савадова переполнены коммунистическими символами и отсылками к советским установкам. Герои «Марксизма» - наивные зайчики и грибочки, готовые подчиняться и делать с собой что угодно. Зайчики - наиболее популярные персонажи на детских утренниках, каждый уважающий себя советский гражданин прошел через этот «зоопарк».

Гриб-мухомор встречается на многих фотографиях и полотнах Савадова. Отсылка к «ядерным грибам» - грибовидным облакам, возникающим после ядерного взрыва. Также следует вспомнить о холодной войне между СССР и США, когда ядерная угроза повисла над миром, коварно, словно роковая женщина, поглядывая на человечество.

В 1998 и 1999 Арсен Савадов продолжает проводить параллели с советским прошлым. Особенно ярким и запоминающимся был проект «Коллективное красное». Первая часть съемок проходила на залитой кровью животных бойне, где разодетым тореадорам подыгрывали работники мясного цеха. Во второй части проекта вспышкам фотокамер браво позировали ветераны со своими внуками. Нарядно одетые и в орденах, пожилые люди крепко держат багровые флаги с коммунистическими символами и портреты своих падших вождей. Интересно, догадывались ли все эти люди об истинной цели происходящего? Вряд ли.

Арсен Савадов:

Я воспринимаю героев моих работ как часть Одиссеи, где все проекты объединены не абстрактным искусством, а идеей человечества. Это антропология. Мои герои переходят из проекта в проект, как в фильме Феллини «Сладкая жизнь», где главный герой, Марчелло Мастрояни, не может найти себя в этой жизни.

«Книга мертвых» (2001) вызывает шок и ужас. Первые несколько секунд зритель даже не может или не хочет понять, что перед ним фотографии НАСТОЯЩИХ мертвецов. Моральные принципы и установки не разрешают поверить в это. Трупы людей собраны в разнообразные композиции: мужчина читает малышу книгу, кто-то о чем-то думает или слушает, по-своему ведет беседу. Серия этих работ не выставлялась на Украине. Предназначена она для западного зрителя.

Арсен Савадов:

Все дело в том, что нынешнее американское общество уверено - смерти нет. Но ведь без смерти нет правильного представления о мире. А у американцев до последнего вздоха на лице держится «хэппи смайл». Для них смерть - это лишь случайная автокатастрофа. То есть нечто исключительное. Мир мертвых неизмеримо обширнее мира живых. А мы стараемся делать вид, что его нет.

Интересные факты. О том, где был отснять проект, Савадов не рассказывает. И вообще пытается быть осторожным с комментариями. На таможне ему хотели инкриминировать пропаганду насилия и конфисковать работы. Во время выставки в Москве в зале находилась часть использованных во время съемки предметов, к примеру, кресло, в котором мертвый мужчина «читал» книгу. Посетители выставки, ни о чем не подозревая, садились в это кресло. Затем, увидев его на фотографии, быстро вставали с насиженной точки, как ошпаренные.

Keep calm and… ЖИВИ

Так чем же цепляет творчество Арсена Савадова. Оно раскрепощает сознание. Как говорил сам художник, после его провокационных фотопроектов постсоветское общество смогло расслабиться по-настоящему: «Те, кто считал, что искусство - это что-то красивенькое, поняли, что искусство не в красивеньком. Годами это вызывало шок, через 8–10 лет за это стали давать премии».

Арсен Савадов: «Вседозволенность для меня не является моментом свободы».

Просматривая работы Савадова, на каком-то непостижимом уровне чувствуешь, как меняется твоя система ценностей. Поначалу это пугает и отталкивает. Но затем ты начинаешь привыкать к новым границам возможного. Грязные шахтеры, мертвецы, геи - все это есть в нашем мире, хочешь ты того или нет, у тебя не спрашивали. Вместо того, чтобы отворачиваться от реальности и точить средневековые вилы, откройся новым мыслям, вдохни креатива, переступи мысленно через надиктованные границы.

Арсен Савадов сумел заглянуть в будущее и создать работы, которые еще долго будут актуальны. Он создал живой, смелый, философский мир, о котором многие могут только мечтать и тихо завидовать.

Господа, давайте обсудим ситуацию на Донбассе! А точнее, пиздец это или искусство. Помните, в фильме "О чём говорят мужчины" была сцена, где в галерее современного искусства один из героев не мог понять, действительно ли не работает туалет, или это такой экспонат. Я знаю, меня читают многие искусствоведы – расскажите, "Донбасс-Шоколад" – это искусство, или "Туалет не работает"?

Автор проекта "Донбасс-Шоколад" – украинский художник Арсен Савадов, который придумал и реализовал его ещё в 1997 году. По словам Савадова, он был намерен "соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, – шахтеров и балет". У него были выставки не только в Европе (в Париже, например), но даже в Москве: в 2003 году "Донбасс-Шоколад" показали в Музее современной истории России на Тверской. Сейчас это кажется невероятным.

Наслаждайтесь!

Ой... Почему так темно? Потому что мы спустились в шахту.

Но ещё миг – и засверкают вспышки фотоаппарата!

"Я считаю, что благодаря таким работам многие расслабились по-настоящему. Те, кто считал, что искусство это что-то красивенькое, поняли, что искусство не в красивеньком. Годами это вызывало шок, через 8–10 лет за это стали давать премии".

"Это было страшно. <...> Все эти диверсии были хороши и они были правильные, с точки зрения стратегии – борьбы с мещанством. Мещанство и ханжество – тяжелейшие грехи. Однако сегодня приходится учитывать, что жизнь коротка и не все клоуны удачны".

"Но методы искусства, при том что они меняются, все равно должны иметь какие-то стрессовые, даже брутальные мотивы, что-то надо подвергать сомнению и удерживать себя от мещанства, это одна из ловушек украинской культуры".

"Вообще эта шахтерская история - настоящая драма. Ведь рассматривать "Донбасс-шоколад" просто как фотографии, сделанные какими-то забежавшими на пять минут мастерами, было бы неправильно - это целая эпопея. Уговорить шахтеров показать свой настрой сначала не было никакой возможности. Деньгами взять я их не мог: мы платили им совсем немного - по 20 долларов, поэтому нужно было произвести какое-то волшебное действие, чтобы они поняли, что с нами можно работать, что мы не развлекаться пришли".

"Наверное, их поразило то, как масштабно мы работаем: когда они увидели нашу команду, всю аппаратуру, они поняли, что все не просто так. Что наконец-то после того, как на шахтерскую профессию уже давно никто не обращал внимания, мы начали ее возвеличивать – вот таким вот образом, в балетных пачках.

Конечно, шахтерам было очень сложно работать, их нужно было убеждать. Поэтому в моей группе было двое перформеров – это ребята, которые их раззадоривали на съемках".

"Когда мы уже договорились о съемках с начальством шахты и приехали ознакомиться с локациями перед началом работы, директор спросил нас: "Вас отправить туда, где кислород?". Ну а мы максималистами были, нам же нужен был реализм, поэтому ответили: "Нет, ведите нас в сам ад". Директор улыбнулся и сказал начальнику участка: "Опустите их по лаве". И такое зловещее было в этом "опустить"... Ведь мы ребята тепличные были, только приехали, да не в купе, а в СВ, и даже не представляли, что нас ожидает".

"Нас одели в хлопчатобумажную одежду, потом в спецовку, портянки - все как полагается. И вот с начальником участка мы идем по шахте, а я думаю, где же все шахтеры, где вся драматургия? Тут нас подвели к маленькому, прикрытому досками отверстию в полу, размером метр на метр, из которого клубами поднималась пыль. Начальник участка говорит, мол, нам сюда. Ногой отодвигает доски и... прыгает туда, как в канализационный люк! А там - кромешная тьма, темно-темно, ничего не видно вообще, бездна, конец! Там, оказывается, вертикальная жила, и шахтеры наискось, с приборами в десять "зубов", долбят уголь. И соль в том, что когда уголь там заканчивается, воздух не выдерживает давления, и шахтеры должны выпрыгнуть, кто куда успеет: кто наверх, а кто вниз - в эти люки. И вот, значит, нахожусь я в этом гробу, температура 40, ничегошеньки не видно, спасатель трет одно место, лампа упирается в другое, а на тебе еще распиратор, и я думаю, все - труба. Не ожидал я такого после СВ".

"Я не просто как Винни-Пух застрял - он хотя бы понимал, где находится, а я был в небытии! У меня полная паника. И тут сыграл мой характер. Вижу сверху трубы, по которым качают кислород, отламываю кусок: как только на меня подул воздух, я немного успокоился. И тут мне кричат: "Ноги вместе и прыгай!". И показывают опять-таки на маленькую такую дыру внизу, хотя я не понимаю, куда там прыгать. Прыгнул, а меня еще за ноги внизу дернули, и я оказался на вагонетке с углем.

Когда мы поднялись потом на улицу, шахтеры собрались и выставили нам три литра пива. Потому что поняли, что у нас нервы железные. Ведь все депутаты и другие важные гости спускались куда-то неглубоко, в этот же ад не спускался никто".

"В шахте есть такой порядок: когда ты отбил своего "коня", то есть выполнил свою норму за смену, то не можешь просто так выйти на улицу, проветриться и вернуться. У них ведь рабочая зона на расстоянии более километра под землей. Поэтому в определенное время, несколько раз в сутки, четко по расписанию включается лифт, который может поднять 90 человек. И все его очень ждут - кому покурить охота, кому домой побыстрее. Так вот, нам не хватало времени, чтобы закончить съемки, и мы остановили этот лифт. Главный инженер нам звонил, требовал прекратить, все стали возмущаться. И тут началась буза: где-то 80 человек стоят у лифта, хотят наверх, а я их не пропускаю, ведь ведется съемка. Кто начал орать: "Давайте мочить этих пи...сов!". А у меня же с собой ко всему реквизит - черепа, кресты, иконы... Когда началась эта заваруха, вышел лифтер и сказал: "Это крутые ребята из Киева, так что если будете возбухать, то вообще лифт не поднимут". И мы закончили съемку".

"Потом шахтеры меня не отпускали: собрали две огромные авоськи колбасы и водки и заставили прямо в их предбаннике грязными руками отломить кусок и бахнуть стакан водяры. Чуть ли на руках не выносили: я такой славы и таких аплодисментов никогда не имел, ни на одной своей выставке. И потом все оставляли свои контакты, телефоны, приглашали в гости".

Да-да, настоящие мертвецы, отснятые в морге. И если нравственно чистый обыватель лучше выколет себе глаза, нежели будет рассматривать трупы людей, находятся ценители, которые тайком покупают работы «злого гения». Да еще и за какие деньги?! В 2015 году его картину «No time to waste» продали за $19 тысяч на аукционе Sotheby’s.

Арсен Савадов родился в 1962 году в Киеве в семье известного художника-графика, чьи работы висели в кабинете Брежнева. Мама с детства заставляла его рисовать, разглядев в сыне талант, унаследованный от отца.

Всемирная известность к художнику пришла рано. Окончив в 1986 году Киевский государственный художественный институт, уже через год он прославился написанной совместно с Георгием Сенченко картиной «Печаль Клеопатры». Работу на парижской ярмарке FIAC приобрёл художник-неореалист Пьер Арман. Фактически с этой картины, вызвавшей колоссальный интерес далеко за пределами СССР, начался период украинского трансавангарда.

«Печаль Клеопатры»

В начале девяностых Савадов перешёл от мольберта к фотоаппарату. Наибольшую известность ему принесли провокационные проекты – «Донбасс-Шоколад» и «Книга мёртвых». В первом случае он нарядил донбасских шахтёров в балетные пачки, а во втором поместил в полудомашние декорации тела людей после вскрытия.

В последние годы Савадов вернулся к живописи. Пятидесятитрёхлетний художник-концептуалист работает в стиле постмодернизма и чередует занятия живописью с фотопроектами, хотя грань между ними проводит тонкую. Он сохраняет верность теме человеческого тела, которое включает в гротескные, изящные или жуткие композиции. Одни и те же образы и мотивы перекликаются в его картинах и фотоперформансах. Провокационные работы Савадова вызывают шок, отвращение и восхищение одновременно.

Арсен Савадов дает своему зрителю вкусить запретный плод. Обнаженка, кровь, разгул сексуальности и местами жестокости - под горячей приправой низменных удовольствий скрывается глубокий философский смысл и высмеивание первичных желаний человека. Безусловно, с глубиной автора никто спорить не будет. Но давайте будем честны! Зрителю неподготовленному, без должного образования будет сложно увидеть в моделях на похоронах призыв борьбы с мещанством и ханжеством.

Вместо этого, человек увидит в работах Савадова темы запретные и тайные, все то, о чем не принято говорить и даже думать. Зритель будет морщить лоб, ахать и кривиться, но при этом взгляд от шоковых сюжетов не отведет. И в этом «весь Савадов» - он один из первых на постсоветских просторах встряхнул умы обывателей, показал в большом формате то, о чем так мечтает наша темная сторона и что всячески запрещала «коммунистическая религия».

Художник живёт и работает в Киеве, представлял Украину на 49-й Венецианской биеннале. Его картины приобретают музеи Парижа, Нью-Йорка, Москвы и частные коллекционеры. В подборке ниже работы мастера из проектов «Коллективное красное», «Ангелы», «Донбасс-Шоколад», «Книга мёртвых», «Мода на кладбище» и др.

«Донбасс-Шоколад» (1997)

Один из наиболее нашумевших фотопроектов Арсена Савадова. Снимки настоящих грязных шахтеров в балетных пачках облетели весь мир, их публиковали и пытались толковать даже бизнес-издания, которые к теме искусства отношения вообще не имеют.

Как говорит сам автор, идея проекта состояла в том, чтобы «соединить воедино две вещи, олицетворявшие советскую систему, - шахтеров и балет». Получилось странно, нелепо, но живо. Кроме того, после таких красноречивых фотографий общество, как ни странно, действительно хотя бы задумалось об условиях работы шахтеров, да и вообще вспомнило о том, что такая профессия есть, и она сложная.

Интересные факты. За съемки шахтерам платили 20 долларов. Однако, как рассказывает Савадов, уговорить шахтера поменять трусы на балетную пачку невозможно. Его нужно заинтересовать и доказать, что ты не за извращениями приехал. Для этого съёмочной группе пришлось не только выпить и закусить с героями проекта, но и спуститься в самый ад - душную и темную шахту. Ну а после того как шахтеры увидели, насколько скрупулезно группа работает над каждым кадром, сколько техники привезла и как настойчиво идет к своей цели, «модели» все же вошли в раж. После съемок команду Савадова провожали как героев, даже аплодировали: шахтерам было приятно, что хоть кто-то «из цивильных» опустился с ними в самое пекло и обратил на них внимание, пусть даже таким необычным способом.

«Мода на кладбище» (1997)

Очередной фотопроект Савадова, за который автора и всю съемочную группу хотели пустить по миру, прежде изгнав из них нечистого. Модели в вещах от кутюр позируют на фоне настоящих похорон. На каждой фотографии, словно на глянцевом развороте, подписи: «Блузка, Anne Klein, 150$», «Туфли, Karl Lagerfeld, 300$» и т. д.

Вновь Арсен Савадов совместил несовместимое: «Это же сильнейшая социальная драма! Горстке богатых нет дела до всех остальных. Все сделано в формате журнала мод. Но позади вместо нейтрального фона вроде цветущего сада - горе людей. Невыдуманное, настоящее!»

Интересные факты. Смелых манекенщиц фотографировали телескопическими объективами из машин. Если бы люди, у которых случилось настоящее горе, заметили эти съемки, то не обошлось бы без крови. Рывшие могилы рабочие, заметили, что происходит что-то неладное - пришлось платить им 5 долларов за минуту съемки.

«Марксизм де Сад» (1998)

Название проекта уже само по себе объясняет сюжетную линию фотографий. Зачастую работы Арсена Савадова переполнены коммунистическими символами и отсылками к советским установкам. Герои «Марксизма» - наивные зайчики и грибочки, готовые подчиняться и делать с собой что угодно. Зайчики - наиболее популярные персонажи на детских утренниках, каждый уважающий себя советский гражданин прошел через этот «зоопарк».

Гриб-мухомор встречается на многих фотографиях и полотнах Савадова. Отсылка к «ядерным грибам» - грибовидным облакам, возникающим после ядерного взрыва. Также следует вспомнить о холодной войне между СССР и США, когда ядерная угроза повисла над миром, коварно, словно роковая женщина, поглядывая на человечество.

«Книга мертвых» (2001)

Вызывает шок и ужас. Первые несколько секунд зритель даже не может или не хочет понять, что перед ним фотографии НАСТОЯЩИХ мертвецов. Моральные принципы и установки не разрешают поверить в это. Трупы людей собраны в разнообразные композиции: мужчина читает малышу книгу, кто-то о чем-то думает или слушает, по-своему ведет беседу. Серия этих работ не выставлялась на Украине. Предназначена она для западного зрителя.

Арсен Савадов:

«Все дело в том, что нынешнее американское общество уверено - смерти нет. Но ведь без смерти нет правильного представления о мире. А у американцев до последнего вздоха на лице держится «хэппи смайл». Для них смерть - это лишь случайная автокатастрофа. То есть нечто исключительное. Мир мертвых неизмеримо обширнее мира живых. А мы стараемся делать вид, что его нет.»

Интересные факты. О том, где был отснять проект, Савадов не рассказывает. И вообще пытается быть осторожным с комментариями. На таможне ему хотели инкриминировать пропаганду насилия и конфисковать работы. Во время выставки в Москве в зале находилась часть использованных во время съемки предметов, к примеру, кресло, в котором мертвый мужчина «читал» книгу. Посетители выставки, ни о чем не подозревая, садились в это кресло. Затем, увидев его на фотографии, быстро вставали с насиженной точки, как ошпаренные.

«Коллективное красное» (1998-99)

Первая часть съемок проходила на залитой кровью животных бойне, где разодетым тореадорам подыгрывали работники мясного цеха. Во второй части проекта вспышкам фотокамер браво позировали ветераны со своими внуками. Нарядно одетые и в орденах, пожилые люди крепко держат багровые флаги с коммунистическими символами и портреты своих падших вождей. Интересно, догадывались ли все эти люди об истинной цели происходящего? Вряд ли.

Арсен Савадов:

«Я воспринимаю героев моих работ как часть Одиссеи, где все проекты объединены не абстрактным искусством, а идеей человечества. Это антропология. Мои герои переходят из проекта в проект, как в фильме Феллини «Сладкая жизнь», где главный герой, Марчелло Мастрояни, не может найти себя в этой жизни.»

Скандально известный украинский художник Арсен Савадов, чья персональная выставка живописи "От первого лица" открылась в московской V-Art gallery, рассказал в интервью РИА Новости о том, что происходит с современным искусством на Украине, как понимать "пи-арт" и почему его самый скандальный фотопроект "Книга мертвых", с участием одетых трупов из морга, плохо продавался. Беседовала Мария Ганиянц.

Последним Вашим проектом в Москве была выставка Parliament Lights в 2005 в Stella Art. Почему вы так долго не возвращались и о чем новая выставка?

Было много дел в других местах: художественная жизнь переместилась в Нью-Йорк, в Киеве я выставлялся у Пинчука, сейчас в Лондоне принимаю участие в коллективной выставке. В Москву привез 8 картин, написанных за последние полтора-два года, и это самая большая моя выставка живописи. Среди работ, которые выставлены в этом прекрасном пространстве (в Нью-Йорке все бы умерли от зависти), - картина "Бегство в Египет". Ряд ее персонажей перекочевал на полотно из моих фоторабот в Египет, а само движение персонажей внутри картины напоминает бразильский карнавал. Есть полотно, которое мне очень близко, - "Страна Shu", посвящение украинской художнице-примитивисту Марии Приймаченко. В этом полотне использованы мотивы ее примитивной живописи.

Вы ведь известны прежде всего как художник, работающий с фотографией: в 90-е годы это фотосерии "Донбасс-Шоколад" (полуголые шахтеры в балетных пачках) и "Мода на кладбище" (глянцевая фотосессия моделей среди свежих могил), а 2001 году некрофотопроект ("натюрморт" из одетых трупов) "Книга мертвых". И вдруг - светлые гигантские живописные полотна.

Самое дорогое и самое тяжелое в искусстве - это фигуративная живопись. Моя живопись - это не оматорское, не любительское искусство, не концептуальный проект, когда выносят какой-нибудь кусочек фекалий, и все падают от восхищения. В работах, которые приехали в Москву, все построено на аллюзиях и извращенном характере автора: вроде бы яркая и светлая картина, а если присмотреться, то видишь все, от садомазохизма до лесного фетишизма. С другой стороны, то, что я делаю - это симуляция, точнее иллюзия живописи. Эти работы можно развивать до бесконечности. Думаю, что мои работы помогают зрителю совершать путешествие внутрь себя. А художник выступает как медиум. Хотя несколько фоторабот тоже есть.

- С какой целью Вы приехали в Москву, помимо показа работ?

Моя цель - вернуть то равновесие, которое было создано в 80-х годах между Киевом и Москвой, когда шел взаимный культурный обмен. Эта традиция была хороша, пока на Украину не стали претендовать США. В итоге мы стали пророссийскими художниками в проамериканской Украине. Так что, во многом, цель выставки - идеологическая.

Вы долгое время в Москве сотрудничали с Маратом Гельманом, именно он у себя на стенде в 2001 году на Арт-Москве выставил Вашу скандальную инсталляцию "Книга мертвых". Ваши пути разошлись?

С Гельманом мы расстались потому, что Марат сконцентрировался на масштабных проектах, уделяя меньше внимания искусству. Хотя в его Пермской выставке я принимал участие.

- Сколько стоят Ваши работы?

Мое искусство бесценно.

- Хорошо, а покупают-то их за сколько?

По-разному, в галерее некоторые живописные работы стоят 150 тысяч долларов, а недавно фотография из серии "Караимское кладбище" ушла на Sotheby’s за 18,6 тысячи долларов - для фотографии это высокий прайс. Купил один американский коллекционер.

- "Книга мертвых" - это был коммерческий проект или очередной поход внутрь себя? В 2001 году стенд Гельмана на "Арт-Москве", где демонстрировалась вся серия "Книга мертвых", был завешен белым полотнищем и облеплен предупреждениями "Детям до 18 лет вход не рекомендуется".

Да, внутри были фотографии, которые окружали странный объект, накрытый ковром: мы туда свалили все предметы, участвовавшие в съемке в морге, чемоданы, вешалки и прочее. Человек садился в кресло, стоявшее рядом, смотрел трехминутное видео под музыку Генделя и вдруг вскакивал, как ошпаренный, понимая, что мертвый дедушка, читающий книгу мертвому внуку, сидел именно в этом кресле. Коммерческое ли это произведение? "Книга мертвых" - не интроспекция и не коммерческий проект, за все время ее создания была продана только одна серия. Это интерактивное произведение, которое пробирает до нутра, серьезный антропологический проект, погружение в общественные зоны, которыми являются и "мужской шахтерский клуб" ("Донбасс-Шоколад"), и мода на кладбище, где все вещи на моделях - туфли, платья были подписаны, как в глянцевых журналах (например, туфли Fendi - $500).

- А что, на Ваш взгляд, сегодня происходит в искусстве?

То, что сейчас происходит на мировой художественной анвансцене (серьезный художник хочет всегда быть в тени), как выражается художник Сергей Ануфриев, - чистый пи-арт. Искусство уже ничего не открывает, география искусства закончилась, модернизм закончился. Все модернисты, которые пытались искусство развить до крайней степени, ели, пили, какали на него, пока оно не потеряло не только подрамник, но и холст. Потом пришел постмодернизм и сказал: не надо разрушать Кремль и строить микрорайон, давайте оставим хоть что-то, нельзя же все ломать, кусать... Все, модернисты накрылись медным тазом.

- Ваша задача в искусстве?

Мы озадачены совершенством. Но себя не обманешь, чтобы быть - произведение должно быть личным. Перефразируя Марселя Пруста: в искусстве нельзя быть лучше другого, можно лишь открыть себя. Хотя этот вариант трагичен, страшно же: а вдруг там ничего нет. Но серьезное произведение, серьезная культура, всегда станет достоянием нации.

- Как на Украине с современным искусством, что Пинчук?

Пинчук берет на себя функции смотрящего и стрелочника, но пока в Киеве есть Виктор Пинчук и пока он не собирается тонуть, на Украине будет все хорошо. Он привозит Херста, Дойга, Кунса в центр Киева. Появление Пинчука было появлением нового культурного видения: он привез западных кураторов, и окультурил город и сам окультурился, создал прекрасный музей с хорошей коллекцией. Хотя мы, все равно, как аборигены обслуживаем окраины Западной империи. Но зато есть внятная институция: куратор, критик, все по-западному взвешено, четко, профессионально, с комсомольской организацией и серьезным менеджментом. А вот родит ли это искусство, покажет время.