Зоя черкасская

Зоя Черкасская родилась в Киеве, училась в академической художественной школе до 14 лет, пока не переехала в Израиль.
Продолжила учебу на новой родине. В настоящее время – известная художница.
Представляю 2 ее цикла, выполненных в стиле «наивного искусства». Хотя у нее есть и другие работы, сделанные в других стилях, но эти нравятся тематикой.

Итак, девочка жила в СССР, а после 1991 года ее семья перебралась в Израиль. Обычное советское детство. Видно, что художница немного ностальгирует. Зима со снегом, осень с обильным листопадом - всего это в Израиле нет.
Мама готовила вареники и пылесосила квартиру, папа читал «Новый мир». Принимали гостей, отмечали 1 мая, летом жили на даче, ходили на озеро.
Девочка ходила в школу. Подросла, училась танцевать ламбаду, появилась своя компания: слушали Цоя, пили пиво на детской площадке под грибком; мальчики увлекались каратэ.
В СССР

Алия 90-х.
И вдруг все это кончилось. 1991 год, по телевизору «Лебединое озеро». Мама в футболке «Крейзи» решила эмигрировать.
Мы были приучены книгами эмигрантов первой волны, что жить вне родины – несчастье, но одновременно воспринимали знакомых эмигрантов, как счастливчиков. Если кто-то в конце 80-х, 90-х уезжал, говорили: «Молодцы, теперь-то они заживут, а мы тут…». При этом мы не думали, что наши знакомые, перебравшиеся за границу, будут испытывать различные трудности. А трудности, конечно, были.
И если уехавшие в Израиль старики, возможно, быть смирились со своим новым положением, если малые дети перемен особо и не заметили, если взрослые знали, что сейчас им тяжело, но это их решение, и они его приняли ради будущего блага семьи, то подростки могли воспринимать все это иначе.
Их вырвали из привычного круга, увезли от друзей, от первой любви, от тех планов, что они уже составили. К тому же, подростки настроены критически ко всему, что их окружает.
В воспоминаниях художницы об этом периоде доминируют несколько тем. Это – изучение иврита, это столкновение с религией, которой прежде не было места в их жизни, это снижение социального статуса у взрослых.
Видно, что эмигрантки работают уборщицами, продавщицами и даже проститутками, а коренные израильтяне, и особенно, из восточных диаспор, их шпыняют. А ништяки – продуктов в магазинах много. При этом продолжают готовить тот же салат «Оливье» и делать заготовки.
В итоге подростки живут теми же интересами, что в СССР: продолжают пить пиво и слушать Цоя, только вокруг них теперь ходят закутанные в черное арабки. Не изменилась и жизнь старичков – бабушка вяжет, но в окне – пальмы.
Но потом-то все наладилось, как у самой художницы. Пару лет назад вела ЖЖ, сейчас бросила.
Придерживается лево-радикальных взглядов. Одно время сотрудничала с Авдеем Тер-Оганьяном (это который рубил иконы). В 2008 году выставлялась вместе с ним в галерее Марата Гельмана.

4 года она жила в Берлине, вернулась в Израиль. Последняя запись там 2012 года про пикет в поддержку Пуси Райот. Увлекается Африкой и сейчас рисует пишет картины из африканской жизни.

Небольшие картинки-воспоминания, похоже, затронули ностальгические струнки в душах бывших соотечественников.

Корреспондент Sputnik Лев Рыжков позвонил Зое в Израиль, расспросил об источниках вдохновения и ностальгических воспоминаниях.

Трэш как источник вдохновения

- Как у вас появилась мысль сделать серию ностальгических картинок?

— Последние шесть лет я работаю над серией картин про русскую эмиграцию в Израиле. Будет выставка в 2017 году в Vузее Израиля. Это у нас — самый главный музей. Я приехала сюда в 1991 году и, получается, зафиксировала на картинах жизнь людей 25 лет назад. Я изучала архивные материалы, пересмотрела много фильмов, которые связаны с тем временем. И как-то у меня память оживилась из-за этого. И параллельно с картинами о русской эмиграции у меня вот эта серия возникла.

- А как часто они приходят?

— Ну, иногда бывает неделя, а иногда и каждый день. Но опять же, зависит от какой-то моей повседневной деятельности. Иногда бывает, что в месяц — один рисунок. А иногда — каждый день подряд. В общей сложности их около ста. Даже больше сейчас.

— Я пересмотрела вообще все перестроечные фильмы, которые могла найти в сети, включая полный трэш. И каждый к чему-то подстегивает. Потому что в каком-то месте я интерьеры вижу какие-то, для меня подходящие. Какие-то есть там хорошие фильмы, которые мне даже нравятся. Но даже в самом трешевом фильме есть элемент, который может мне пригодиться.

- А какие, по-вашему, фильмы хорошие, а какие трэшовые?

— Мой любимый фильм того времени — "Маленькая Вера". Мне кажется, это вообще — шедевр кинематографа. Я его всегда с удовольствием пересматриваю. И мы с другими художниками собираемся сделать целую выставку по этому фильму, какие-то эпизоды из этого фильма изобразить.

- А я-то думал, что вам ближе такие вещи, как "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко"…

— Есть и такие вещи. Конечно, это мое детство. Но я не могу сказать, что я слишком идеализирую это время.

Политика меня нервирует

- В родной Киев не хотели бы вернуться?

— Ну, вообще, Киев — отличный город. Я бы там жила, если бы там все было нормальному. Я там была два года назад, незадолго до начала последних событий. А до этого я не была в Киеве восемнадцать лет.

— Да. У меня такой большой перерыв получается. Я в России много бывала, а в Киеве почему-то нет. Когда-то я там училась в художественной школе. И многие из моих тогдашних соучеников стали актуальными художниками в Украине. Я их там встретила, и это было очень интересно, потому что я как бы их всех знаю. Но был разрыв в знакомстве в 18 лет.

Получился интересный эксперимент с памятью. Потому что, с одной стороны, я все очень хорошо помню. А с другой стороны — такой вот провал. Я там даже многие места оставила на потом, чтобы в другой раз приехать и снова испытать этот эффект памяти. Когда я, например, пришла в тот район, где я жила. По карте если искать, я бы никогда не сказала, как пройти от метро до дома. А когда выходишь — точно знаешь, что надо делать, и это было очень необычно.

- А как вы относитесь к политической ситуации у вас на родине?

— Вы знаете, я в политике не очень разбираюсь, особенно в украинской. Я не слежу, чтобы не раздражаться. Я не знаю, что там происходит. Я не могу что-то одобрить, если я не вникла в какие-то там детали. Меня политические темы очень нервируют. В Израиле я как раз в политике очень хорошо разбираюсь, и меня все это страшно бесит. А там я просто нервы решила сберечь, поэтому я понятия не имею, кто там действующие лица.

- А есть ли в Израиле какая-то деталь, которая вдохновляет на воспоминания о советском прошлом?

— Здесь очень много русских. И многие из них законсервировались в своем прошлом. Они живут в 90-х. Я, когда приезжаю в Россию или на Украину, вижу, как там все поменялось. А здесь многие русские — все еще там, в том времени. И одеваются так, как одевались тогда тогда.

— Ну, такое, наверное, не особо купишь. Но какая-то была мода советская. Ну, вот мужчина, когда одевает такую жилетку, как для фотографов.

- То есть советские прически вы с натуры рисовали?

— И такое было. Или когда ты придешь к кому-нибудь домой, к родителям чьим-то. А у них там СССР в миниатюре.

Советских много в Израиль приехало в 90-х годах. Поэтому когда мне для проекта требовался какой-то антураж — хрусталь там какой-нибудь, вот что-то такое советское — все это очень просто найти. В секонд-хэндах всего этого навалом, нет проблем.

- То есть, в Израиле, как я понимаю, есть и русский дух, и Русью пахнет, как говорил Пушкин?

— Там на четверть наш народ. Это Высоцкий говорил.

Всем известная художница

- Расскажите теперь о творческих планах.

— Я сейчас собираюсь напечатать книжку с рисунками. И даже получила в Израиле небольшое финансирование этой темы. Сейчас буду искать издательство, которое за это возьмется. А так я делаю еще и большие картины маслом. Я в Израиле — успешная художница. Меня здесь все знают. И сейчас у меня будет персональная выставка в самом большом музее страны.

- А на жизнь вы зарабатываете именно живописью — или есть еще какая-то профессия?

— Только живописью.

Любители современного искусства в Израиле знают Зою Черкасскую как отважного авангардного художника, склонного к эпатажу, гротеску и черному юмору. Но на последней выставке в галерее Розенфельд было видно, что художница спустилась с авангардного Олимпа к нам, простым людям наших дней. Каждую работу с выставки я бы унесла и повесила у себя дома, так мне они понравились.

Мне говорили, что в последнее время Зоя выходит в народ, рисует с натуры, заставляет позировать друзей и знакомых. Мы встретились в мастерской художницы за кружкой чая, и я сразу спросила у нее, что кроется за этой переменой стиля.

Зоя приехала в Израиль из Киева в 15 лет. Училась рисованию и живописи в художественной школе по классической системе, которая требовала полной отдачи ученика для скрупулезного постижения техники рисунка и живописи: сначала научись правильно рисовать, а уж затем, если есть талант, можешь заняться творчеством. Система эта полностью противоположна западному подходу, где ребенка постоянно поддерживают и хвалят, а творчество и самовыражение идут впереди техники. Зоя видит Киев в сказочной ауре — красивые европейские улицы, огромные парки, косы с большими бантами, девочки с мячиками гуляют с мамами и бабушками, мальчики в рубашечках и на велосипедах. «Почти под каждым деревом в парке прятался эксгибиционист в пальто», — смеется Зоя. Она показывает свой детский рисунок: два советских алкоголика пьют и закусывают на дворовой скамейке. Учителя Зою не хвалили, не принято было, но в конце года ставили пятерки.

Когда семья переехала в Израиль, Зоя Черкасская пошла учиться в другую художественную школу — Тельма Ялин (в Гиватаиме). Ее приняли очень хорошо, но методика обучения была уже другой, а слово реализм — ругательным, так что Зоя поначалу пребывала в шоке. Она продолжила рисовать для себя, как ее учили в Киеве, и одновременно приобщалась к современному искусству. После Тельмы Зоя продолжила обучение в колледже HaMidrasha, куда ее приняли сразу на второй курс.

Мое знакомство с творчеством Зои Черкасской началось с иллюстраций Пасхальной Агады (2001-2002). В этом фундаментальном произведении 25-летняя художница объединила русский модерн начала XX века, сакраментальные квадраты и прямоугольники Малевича с традициями средневековых еврейских манускриптов. И приправила все молодым бесстрашным юмором.

Персональная выставка Action Painting в выставочном зале Елены Рубинштейн в 2006 году привлекла особое внимание публики и критиков. Большие полотна изображали просторные залы музеев современного искусства, но там происходило что-то невообразимое — гиперболизированные кровавые сцены в духе современного кинематографа перемежались с кучами экскрементов, ожившими монстрами и дикими зверями.

Зрители видели их на картинах, в которых были такие же залы с картинами и зрителями, рассматривающими нарисованные картины в своих нарисованных залах. Реальность увеличила размерность до четырех, пяти и шести. Похожий эффект можно почувствовать в итальянских соборах времен Ренессанса с их грандиозными фресками на стенах. Критики бросились объяснять, как правильно осмыслить замысел художницы. Эффект расширения пространства сохранялся до окончания выставки и закончился вместе с ней. Храм беспощадного современного искусства закрылся.

Несколько лет с перерывами Зоя Черкасская провела в Берлине, в гигантской тусовке художников со всего мира. За чаем Зоя развеяла мое романтическое представление о новом Париже. 50 тысяч художников, и большинство из них авангардисты-концептуалисты, в одном городе — это перебор. В Берлине она познакомилась с Авдеем Тер-Оганьяном , беженцем из Москвы, осквернителем святынь и ниспровергателем авторитетов времен перестройки.

В 2008 году они сообща устроили в Берлине выставку осквернения и ниспровержения авангардного искусства под названием Olga Sviblova is Shit or TheEnd of the Critical Discourse. «Хорошо похулиганили, было весело,» — вспоминает Зоя.

В 2011 году Черкасская с близкими коллегами организовали группу Новый Барбизон. «Наш манифест», — усмехнулась Зоя,-» немного устарел, пора подкорректировать». Все пять участниц группы получили классическое художественное образование в Союзе. Название — Новый Барбизон — связано с французским товариществом Барбизон, к которому принадлежали Теодор Руссо, Франсуа Милле и Камиль Коро. Барбизонисты останавливались в единственной гостинице в деревне Барбизон, недалеко от Фонтенбло, и рисовали на пленере, что было революционным решением.

Эти художники, создавая интимные пейзажи, впервые в истории искусства отнеслись к природе не как к романтическому обрамлению сюжета картины, а как к самостоятельному субъекту искусства. К старикам в Барбизон на пленер потянулись подросшие к тому времени молодые художники, будущие прославленные импрессионисты: Клод Оскар Моне, Огюст Ренуар и другие.

Из Манифеста New Barbizon: Our creative paths developed differently, but at some point we all returned to painting from observation. This return occurred because we got tired of the self-reflecting culture and the process of diving into one’s internal context. We didn’t want to continue to play with words, which became a substitute for people’s eyes! We want to understand and reflect reality .

Новый Барбизон зовет художников вперед к прошлому и назад в будущее, призывает оттачивать мастерство, не бояться хорошо скомпонованных композиций и красивых цветовых решений, зовет искать вдохновения у природы городских джунглей и рисовать с натуры. Главное для «Новых Барбизонисток» — пристальное изучение окружающей жизни. Минимализм и концептуальность стали для них старомодными и скучными. «Dadaism is dead» — так написала Зоя Черкасская на одном из своих рисунков. Живопись наконец-то ожила и заговорила на своем привычном языке.

Сейчас Зоя работает над серией картин, посвященной русской эмиграции начала 90-х годов. О том, что покинули люди в Союзе и том, с чем они встретились в новой стране. Некоторые сюжеты парные. На одной картине жизнь советского микрорайона на фоне белоснежного снега, а на другой жизнь серо-желтого шикуна на задворках израильского города. Ни та, ни другая не сулят ничего хорошего.

Зоя показала мне эскизы: вот грустная русская бабушка вяжет у окна в котором видны минарет и пальма, жалко, что не слышно заунывного пения муэдзина. Вот кровавая сцена брит-милы взрослого эмигранта из России, со зверскими хирургами в зеленых масках, вот русский некошерный магазин в Бат-Яме. Узнаваемый быт узнаваемых типажей в бедных съемных квартирах, спешно отремонтированных коренными жителями страны. Нелегкое время, для некоторых оно характеризуется провалами в памяти. Зоя запомнила и увековечит.

Зоя Черкасская делает одно, задумывает другое, а мечтает о третьем. Она дважды гостила в деревне мужа Сани, беженца из Нигерии. Сейчас они строят там дом, осталось доделать крышу. Африка — новый и сильный источник вдохновения. Экзотика, яркие цвета, загадочные черные лица, музыка, пышущая первозданной силой природа — сложно оставаться равнодушным перед таким натиском, но не каждый может обратиться к этому со всей душой. Для этого надо быть бесподобной Зоей Черкасской, которая мечтает повторить подвиг Гогена.