Ведущая: Болтянская Нателла
Гость: Юрий Бродский
Н.Болтянская: Здравствуйте. Вы слушаете «Эхо Москвы», вы смотрите телеканал RTVi, цикл передач «Именем Сталина» совместно с издательством «Российская Политическая Энциклопедия» при поддержке фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина. В нашей студии исследователь истории Соловков, автор книги «Соловки: 20 лет Особого Назначения» – вот я ее сейчас покажу – Юрий Бродский. Здравствуйте, Юрий Аркадьевич.
Ю.Бродский: Здравствуйте, Нателла.
Н.Болтянская: И наша сегодняшняя тема – это, знаете, такая повседневность, быт человека из всей этой лагерной империи. То есть, понимаете, я не требую от вас назвать строгие цифры, хотя и предполагаю, что, наверное, в этой книге и в той книге, которая сейчас готовится к изданию, есть некие цифры. Я хочу, чтобы наши слушатели, наши зрители попытались на себя примерить, как проходила жизнь человека, который попадал в эту машину. Кстати говоря, «Один день Ивана Денисовича», «Архипелаг ГУЛАГ», «Крутой маршрут», «Колымские рассказы» Шаламова, достаточно большое количество литературы, там, Лев Иммануилович Разгон, кого еще не перечислила? «Передай дальше» Анны Никольской, много книг. До какой степени? Вот вы, насколько я понимаю, недавно вернулись, 4 месяца в очередной раз провели на Соловках. До какой степени картинка узнаваема для вас как для исследователя? Художественная картинка, представленная российскими литераторами... Эка вы задумались, а?
Ю.Бродский: Ну, трудно... Понимаете, я немножко опосредованно отвечу. Вот когда делали «Крутой маршрут», театральную постановку, то были собраны в качестве консультантов бывшие заключенные, в том числе Марченко Зоя – это человек, которого я хорошо знаю, ее пригласили тоже. И вот эти бывшие заключенные разругались между собой. Потому что одна говорила «Еду нам подавали через кормушку, тарелки или миски какие-то, баланду подавали», другая говорит «Нет, давали котел и мы в камере делили». И вот пошел спор даже между людьми на такой почве, насколько правда, там или не там? Все правы, на самом деле, и нет какой-то единой правды по поводу того, как это происходило.
Но Соловки-то интересны тем, что это первое лагерное управление в СССР. Управление, в котором вырабатывались нормы, которые будут шагать по стране – сколько нужно калорий на одного заключенного, куда стрелять во время расстрела, как избавляться от трупов, какая толщина слоя земли должна быть, сколько рядов тел должно быть в яме – 5 рядов. Толщина слоя земли, как выяснили потом -- четверть аршина, 17 сантиметров. Вот, как одевать, как использовать труд заключенных, категории труда заключенных. Это все вырабатывалось на Соловках и с 1925 года потом выплеснулось на материк.
Н.Болтянская: А почему? Почему именно там?
Ю.Бродский: Дело, видимо, вот в чем. Это один из вариантов ответа, конечно. Вот Андрей Битов, когда создает перечень событий, которые привели Россию в ГУЛАГ. Вот первый пункт этого перечня – он называется «ГУЛАГ как цивилизация». Вот первый пункт в этом перечне – это образование Соловецкого монастыря, 1429 год, как ни странно. И вот Соловки –- это постепенно-постепенно они движутся, в XV веке возникает монастырь, в XVI веке это тюрьма, политическая тюрьма для заключенных, которые совершили не уголовные, а политические фактически преступления, крупнейшая тюрьма на Руси. И вот эта тюрьма в конце концов просуществует до XX века. А потом большевики, не придумав ничего нового, просто резко увеличат масштабы.
Н.Болтянская: Понятно. Ну, все-таки, как это, весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем – с какого-то момента они считают, что строят новый мир. И с какого-то момента они просто считают, с какого-то момента они этот новый мир строят под руководством товарища Сталина. И вот вы сказали, что многие нормы вырабатывались именно на Соловках. На ваш взгляд, был ли особый контингент тех, кто там работал? Это связано только с историческими предпосылками, или есть какие-то логические ответы на этот вопрос?
Ю.Бродский: Создавая систему лагерей, нужно было их как-то организовать. И это происходит на Соловках естественным образом, то есть никто не думал, что это будет, в конце концов, вот так, что будут массовые расстрелы 1937 года. И сроки сначала были минимальные – 3 года, 5 лет, только они потом продлевались и продлевались.
Н.Болтянская: А что делали люди, которые оказывались, ну, в частности, на Соловках – какую-то общественно-полезную – я сейчас ни тени иронии в этот вопрос не вкладываю – деятельность они выполняли?
Ю.Бродский: Это тоже вырабатывалось на островах. Сначала труд был только средством унижения человека, подавления его воли. То есть перетаскивали камни с места на место, перекатывали бревна с места на место. Считали чаек – чайка раз, чайка два, чайка тысяча.
Н.Болтянская: А чаек зачем считали?
Ю.Бродский: Ну просто чтобы унизить, заставить человека. Или, там, петь или кричать Интернационал по много часов подряд. Причем орать надо, потому что если не орешь, то двух-трех убивают и потом люди стоят и орут, пока не начинают падать от изнеможения – это ночью, на морозе. Или носить воду из проруби в прорубь бегом. А контингент, конечно, особый на Соловках – это безусловно.
Н.Болтянская: Он отличался чем-то от контингента на всем пространстве империи ГУЛАГ?
Ю.Бродский: Еще ГУЛАГа не было, Соловки – предтеча ГУЛАГа. И Соловки – это положение, которое написал Уншлихт о Соловках, это 1923-й год, там так: «Соловки собирают людей, некоторые совершили какие-то преступления, а туда попадают люди, потенциально опасные для режима». То есть это филологи -- потому что новое правописание и носителей старых знаний надо временно изолировать. Это историки – потому что пишется новая история страны.
Н.Болтянская: О как. То есть те, кто не попал на Философский пароход, попали...
Ю.Бродский: Конечно, безусловно. И очень много. Это юристы -- потому что классическое римское право уже не нужно, и носителей старых знаний надо временно изолировать. Это священники всех конфессий, популярные в народе, их надо временно изолировать. Это военные, которые могут возглавить сопротивление. И вот считалось, что это лагеря для социально чуждых, которых надо временно изолировать, а на самом деле это были лагеря для генофонда народа, который был там собран и потом был уничтожен. Может быть, не сразу, но, вот, их выпускали, потом сажали еще раз, и таких историй очень много. Вот, Олег Волков дважды сидел в Соловках.
Н.Болтянская: Борис задает вопрос: «Чем отличался быт в лагерях в 20-е годы и после начала массовых репрессий? Можно ли рассмотреть это на примере Соловков?»
Ю.Бродский: Очень кардинально отличался. 20-е годы – это поиски жанра. Еще первое время там создаются какие-то театры. На Соловках было 7 театров, даже не 7, а 8 – 8-й театр недавно нашел, «Гулькин нос» назывался. 8 театральных площадок. Издаются свои газеты и журналы, в масштабах лагеря ведется исследование природы. То есть, вот, думали так. Но потом, знаете, растет дерево и никто не знает, куда пойдут ветки этого дерева. То есть в генах уже заложено, какая будет кора, какая форма листьев, но каковы семечки -- этого никто не знает. И вот так растет лагерь, и постепенно исчезают лагерные театры, лагерные научные общества и вырастает тюрьма на Соловках – к 1937 году, к началу расстрелов, заключенные уже не работают, их труд никак не используется. Они сидят, положив руки на колени, по камере можно ходить только босиком, чтобы не подать сигнал в соседнюю камеру, разговаривать нужно шепотом, если тебе прислали письмо, то тебе его показывают, но не дают в руки и подшивают в дело. Фотографию показывают, подшивают в дело. Ручка уже не дается, чтобы написать заявление, дают только грифель карандаша, и заключенные из хлеба делают оправку и пишут заявления всякие вот этим грифелем карандаша. В туалете нужно показывать бумагу охраннику, что использовал ее по назначению, а не написал записку. На прогулке нельзя кашлять, чтобы не подать сигнал в соседний загон. Смотреть только на ноги впереди идущего, что бы там ни произошло, иначе лишают прогулок всю камеру. И вот это разница...
Н.Болтянская: Ну, то есть это, как бы, такая особая зона в зоне, так?
Ю.Бродский: Ну, это поиски жанра. И думали, что вот эта тюрьма – это вершина пенитенциарной системы советской. Оказалось, что это тупик.
Н.Болтянская: Юрий Аркадьевич, но, ведь, с одной стороны, вы говорите о тупике, а с другой стороны, многие лагеря работали и производили огромное количество нужных, полезных вещей.
Ю.Бродский: Нет. Ну, в Соловках же интеллигенция была собрана.
Н.Болтянская: То есть -- что с них взять?
Ю.Бродский: И с 1925 года решили, что лозунг Соловецких лагерей – «Сосна пахнет валютой», и люди добывали валюту. Но профессора, ученые, которых заставляют рубить деревья – они этого не могут делать, они не могут таскать эти деревья. И лучшие погибают вообще первыми просто.
Н.Болтянская: Скажите, пожалуйста, люди, которые руководили именно этим отделом империи, именно Соловками – чем-то они отличались от своих коллег?
Ю.Бродский: Нет. Как правило, был очень низкий образовательный уровень почти у всех. И это продукт советской пропаганды. Это же Горький говорит, что если человека 6 месяцев называть свиньей, то на 7-й он захрюкает. Эти люди – продукт пропаганды, им внушали, что они охраняют врагов народа.
Н.Болтянская: Но подождите. Вы же сами говорите, что Соловки разрабатывали регламент, который потом распространялся по всей стране – сколько калорий, как обращаться с живыми и мертвыми, какой труд и как и где можно использовать. Или люди, которые это разрабатывали -- это только исполнители, от них не требуется, что называется, семи пядей во лбу?
Ю.Бродский: В большинстве своем – исполнители. И, как правило, заставляли это все делать заключенных.
Н.Болтянская: То есть они сами себе разрабатывали?
Ю.Бродский: Да. Охранники – это тоже заключенные. Вот, приходит новый этап, спрашивают: «Кто служил в НКВД? Кто работал в советских органах? Кто в Красной армии? Два шага вперед, три шага вперед», члены партии в первую очередь вызываются. Им предлагается, что если они дают подписку не смешиваться с остальной массой заключенных, то получают особую форму, живут в особой роте, 9-й, заключенные ее называли «лягавой ротой», и подавляют других заключенных. И вот они составляют отчеты, они пишут проекты, они руководят театрами. Но сегодня они руководят, а завтра их расстреливают.
Н.Болтянская: Но Юрий Аркадьевич, вот уже такой ставший хрестоматийным пример из книги Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», я его очень часто здесь упоминаю, но, мне кажется, что это знаковый такой пример, когда к ней обращаются. Она работает, по-моему, на хлебораздаче, и ей говорят: «Слушай, там вот земляк твой, казанский майор Ельшин, не вредный мужик-то был, доходит совсем, дай кусочек хлебушка ему». Это, правда, не Соловки, это ГУЛАГ. Опять-таки, насколько эксклюзивна для Соловков была эта система, когда из бывших работников органов выделяли костяк лагерный?
Ю.Бродский: Они тоже разные были. Нельзя сказать, что все бывшие коммунисты были плохими и что все...
Н.Болтянская: Так нет, вообще одной гребенкой всех чесать нельзя. Но вы же говорите, что бывших сотрудников органов, так сказать, вычленяли в управленцев -- подневольных, но управленцев. Или это только для Соловков характерно?
Ю.Бродский: Мне кажется, что это только для Соловков. Потому что в 1932 году происходит резкое усиление режима, и в это же время Соловки уже выплескиваются на материк, и создается новая система лагерей, и там уже по-другому формировалиь и охрана, и управление лагерями. В Соловках очень мало вольнонаемных людей – это очень характерно для Соловков.
Н.Болтянская: Вот вам пришло послание от человека, который пишет: «Мой дед встречался с Волковым, автором «Погружения во тьму». Вопрос вам: скажите, пожалуйста, когда речь идет о заключенном лагеря, если верить одним, то человек, совершивший некое преступление, ставим кавычки, должен искупить его. Он оказывается в лагере и, соответственно, он искупает. Другая теория – это что лагеря-то были лагерями уничтожения. Насколько я поняла из ваших слов, Соловки были именно лагерями уничтожения. Так?
Ю.Бродский: Нет, не совсем так. Это оказалось так, но сначала большевики искренне верили в то, что это лагеря временной изоляции. Я не думаю, что сидел какой-то злой гений, который это все придумывал. Потому что это просто логика жизни. Если они пошли по этой дороге, она приведет туда-то, если сказали «А», надо сказать «Б», а дальше «В». И в конце концов мы придем в эту тюрьму. Знаете, я хочу сказать этому человеку, который встречался с Волковым, что это прекрасный человек вообще.
Н.Болтянская: Понятно, спасибо.
Ю.Бродский: Нет-нет-нет, простите, я просто очень важную вещь по поводу лагерей хочу сказать ему. По-моему, это не публиковалось нигде. Я записывал воспоминания примерно 50 человек, заключенных бывших. И вот я их всех спрашивал, ну, как тогда придумал: «Что помогло выжить в лагере, что для вас квинтэссенция лагеря?» И Волков сказал: «Я решил каждый день мыть руки и не ругаться матом». И человек, который был со мной, заулыбался, он сказал: «Вы не думайте, что это так просто». Сохранить чистоту рук, а на самом деле чем-то выделиться из толпы, сохранить чистоту рук, чистоту души. И это помогает выжить. И Волков отсидел 25 лет.
Н.Болтянская: Юрий Аркадьевич, ощущения, которые упоминают авторы упомянутых мною книг – это голод, холод и достаточно тяжелая работа. Вот из чего все-таки они складывались? Про количество калорий вы упомянули. Я где-то читала, что количество калорий рядового заключенного было меньше, чем количество калорий, там, я не знаю, в блокадном Ленинграде – это так?
Ю.Бродский: Тоже по-разному. Ну, Соловки прошли несколько этапов, прежде чем превратились в тюрьму. И сначала можно было покупать в ларьках продукты, если, конечно, приходили из дома какие-то посылки или деньги. В других лагерях этого не было. Лагерные деньги за подписью Глеба Бокова, особые.
Н.Болтянская: У вас, кстати, в книге есть фотографии денег.
Ю.Бродский: Да-да-да, там приводится и фотография денег. Это тоже несколько этапов проходило. Была столовая, Михаил Егоров открыл столовую для заключенных внутри лагеря, где можно было за деньги получать продукты. Во 2-м лагере, это уже в Кеми, в пересыльном лагере был сделан ресторан, куда заключенный мог прийти и даже пиво заказать себе. Но потом все это умрет вообще.
Н.Болтянская: Потом – это когда?
Ю.Бродский: В начале 30-х годов.
Н.Болтянская: То есть вы сейчас говорите о Соловках, так скажем, конца 20-х годов, так?
Ю.Бродский: Середины 20-х.
Н.Болтянская: Хорошо. А скажите, пожалуйста, опять же, если верить информации, полученной из книг, очень много заключенных в империи ГУЛАГа погибало, так скажем, от естественных причин, с которыми никто не хотел бороться, как то голод, слабость, тяжелые климатические условия, обострение хронических болезней... Ну, что я вам перечисляю? Вы несколько раз упомянули про расстрелы. Вот, скажем так, для Соловков это, как я понимаю, некая особая история, да?
Ю.Бродский: Да нет, я думаю, что во всех лагерях были расстрелы, и были и самочинные расстрелы, были расстрелы или убийства за сапоги, за полушубок – это довольно массовое явление было. За золотые зубы, которые были у заключенного, могли убить. Нет, это довольно широко было распространено.
Н.Болтянская: А вот вы упомянули о неких положениях о расстрелах. Вы видели эти документы?
Ю.Бродский: Видел, частично видел приказы о расстрелах с подписями. Но это 30-е годы уже. В 20-е годы составлялись акты в 4 экземплярах, один отправлялся в Москву – они тоже сохранились. Гибель людей от тяжелых условий жизни, как писали в Соловках -- это тоже сплошь и рядом. Потому что расстрелы – это Секирная гора, ну, официальное место расстрелов. А вот на Голгофе – это уже на Анзере – там люди действительно умирали от тяжелых условий жизни. И вот в 1929 году – это были акты комиссии Шанина – комиссия Шанина приезжала, комиссия НКВД, вот по этим актам в течение зимы стояли 2 ямы по 800 человек, в которых лежали трупы людей. То есть 1600 человек, в течение зимы умерших от тяжелых условий жизни, – это достаточно много.
Н.Болтянская: Макс просит вас побольше рассказать про Секирную гору. Я не знаю, насколько можно обращаться с такой просьбой к исследователю.
Ю.Бродский: Можно, конечно. Секирная гора -- это с самого начала как бы штрафной изолятор, монашеский еще, после закрытия тюрьмы монашеской в 1903 году туда ссылали штрафников -- фотографа Сорокина, в частности. А в 20-х годах, уже когда пришли большевики – они пришли на Соловки в 1920-м году и сразу создали лагерь для военнопленных гражданской войны, который в 1923 перерос в СЛОН – Соловецкий Лагерь Особого Назначения.
И вот тогда же Секирная гора превращается в штрафной изолятор и место расстрелов. Против алтаря была сделана клумба из камней – то есть не цветы посажены, а побеленные камни. И у алтаря стояли стрелки, а по другую сторону круга, там, значит, клумба – это звезда в круге, вообще, тоже значок такой.
Н.Болтянская: Да уж.
Ю.Бродский: По другую сторону круга стояли заключенные, по 5 человек их выводили и ежедневно была для них работа. И очень характерно, что в расстрелах должны были принимать участие все вольнонаемные сотрудники лагеря. То есть доктор, начальник радиостанции, киномеханик.
Н.Болтянская: А это кто такое придумал?
Ю.Бродский: Начальник лагеря.
Н.Болтянская: Всех замазали.
Ю.Бродский: То есть связать всех круговой порукой, и потом распить, как у опричников, распить...
Н.Болтянская: У вас в книге здесь есть эпизод – это фрагмент из дела, где на календаре стоит пометочка: «Необходимо быть пьяным», – это что за история такая?
Ю.Бродский: Это палач, который из-за злоупотребления властью арестован, и ему дается характеристика, что он – политически благонадежный, что он преданный делу человек, что заслуживает снисхождения. И среди следственных материалов, в петрозаводском архиве МВД его дело находится, присутствует листочек, на котором написано, что такого-то числа расстрелы, и он пишет себе:«Необходимо быть пьяным», -- перед расстрелом.
Н.Болтянская: Вы знаете, я недавно нашла старый «Огонек» где-то у подружки, где приводится интервью с человеком, который принимал участие в расстрелах. И он пишет о том, что, да, мы принимали в этом участие, но необходимо было быть пьяным, и никто от этого не получал удовольствия. Ни в коем случае не пытаюсь оправдать этих людей, а вопрос – я вам задам его сейчас, а отвечать на него вы будете уже после паузы. Изначально лагеря задумывались не только для наказания, но и для перевоспитания заключенных. В чем выражались воспитательные элементы? Я напомню, что наш гость – Юрий Бродский, автор книги «Соловки: 20 лет Особого Назначения». Сейчас готовится к выходу новая книга Юрия Аркадьевича. Мы продолжим нашу беседу после небольшого перерыва.
Н.Болтянская: Мы продолжаем разговор с Юрием Бродским о быте заключенных. И вопрос, который я вам задала до перерыва: так в чем выражались воспитательные элементы, если можно так выразиться?
Ю.Бродский: Знаете, мне кажется, что там никакого перевоспитания не было, что это был такой фиговый листочек, ну, показуха такая. Она помогала выжить каким-то людям. Но такой программы перевоспитания не могло и не могло быть, потому что люди, которые сидели в лагере, были многократно более образованны, гораздо умнее, чем те, которые держали их в лагере. Ну, кто мог быть их воспитателями? Анисимова, там, или Жураковского (неразборчиво).
Н.Болтянская: Но, помилуйте, ведь вы вкладываете в это понятие сейчас некий позитивный смысл. Людей нужно было, как я понимаю, причесать под общую гребенку, заставить перестать быть инакомыслящими. Так?
Ю.Бродский: Безусловно.
Н.Болтянская: А тут, извините, образовательный уровень не важен, важно...
Ю.Бродский: Нет, в этом смысле задача лагерей была именно такова – это Курилко говорит в своих показаниях, один из расстрельщиков, которого самого потом расстреляли – что нужно заставить всех ходить по одной половичке, это лагерный термин такой, чтобы все были одинаковыми. И вот чтобы выжить в лагере, как раз нужно было то, что Волков сказал -- сохранить что-то свое. Вот академик Баев говорит: «Я выжил, потому что я учил английский язык в камере, где нельзя было по-русски даже разговаривать». Ну, что-то найти свое. Кто-то математикой занимался, кто-то головоломки решал, кто что. Ну, вот, не превратиться в массу.
Н.Болтянская: Вопрос Алексея из Казани: "Схожи ли регламенты советских и гитлеровских лагерей? Правда ли, что фашисты приезжали для получения опыта лагерей в период сталинско-гитлеровской дружбы?"
Ю.Бродский: Видимо, да. В 1934 году была делегация из Германии. Делегация по обмену опытом. Во всяком случае, мне академик Глазычев об этом говорил. И косвенное подтверждение... Документов я не видел, поэтому утверждать не берусь, но, скажем, на воротах Освенцима известна надпись «Труд делает свободным» – издевательская надпись эта. В Соловках на 10 лет раньше на Никольских воротах появилась надпись «Через труд к освобождению». То есть разница только в переводе. Я думаю, что очень много общего было, как и в архитектуре, как и в литературе. Ну, вот, просто системы были похожие, поэтому и похожие приемы использовались.
Н.Болтянская: А скажите, пожалуйста, после репрессий 1937 года Соловецкие лагеря продолжали оставаться некими особыми лагерями во всей системе? Или в них уже дальше происходило все, как и по всей стране?
Ю.Бродский: Нет, Соловки продолжали быть особыми лагерями, но в другом ключе. После 1937 года, после расстрелов 1937 года Соловки были превращены в тюрьму. Часто ее называют СТОНом – Соловецкая Тюрьма Особого Назначения. Ну, слова СТОН не было, на самом деле это была тюрьма главного управления госбезопасности. Этому управлению тюрьмы и лагеря принадлежали. Но эта тюрьма была с невероятно жестоким режимом, и считалось, что это вершина советской исправительной системы советской.
Н.Болтянская: Подождите, но как же? Вершина исправительной системы и в какой-то степени отправная точка – много народу очень расстреляли. Кто и почему после этой волны 1937 года попадал именно на Соловки? Есть какая-то, я не знаю, статистика? Есть какая-то информация, которая позволяет обобщить?
Ю.Бродский: Ну, интеллигенции после 1937 года было, безусловно, все равно больше. Но состав совершенно противоречивый. Потому что инженер, которого послал Орджоникидзе учиться в Америку, приезжает из Америки и попадает в Соловки. Крупный экономист, писатель Горелов, министр здравоохранения Белоруссии Оликер.
Н.Болтянская: А сколько времени люди, так сказать, выживали в Соловках? Вы упоминали кого-то с 25-летним сроком. Но я так понимаю, что это не весь...
Ю.Бродский: Нет-нет, это не Соловки – это Волков отсидел 25 лет, Олег Васильевич Волков. Ну вот, много таких вообще. Самый большой срок, который я знаю -- 39 лет. Но это не Соловки, а вообще, как бы, человек – брали, выпускали. Вот Волков – его взяли, он 3 года отсидел, выпустили. Потом опять сажают, еще раз на Соловках отсидел, потом уже в других лагерях, потом на Колыму попал.
Н.Болтянская: Ну, то есть, если это была самая страшная тюрьма, то люди все равно туда попадали случайно? Если это была тюрьма в тюрьме, зона в зоне, так скажем.
Ю.Бродский: По каким критериям, я не берусь сказать, почему именно Соловки для них были. Но это был тупик, безусловно, потому что сидело там в это время уже только 3 тысячи человек, и больше тысячи их охраняло. Эти охранники были такие же несчастные, потому что...
Н.Болтянская: Чуть больше свободы, а так – все то же самое.
Ю.Бродский: Да, все то же самое. Их постоянно провоцировали там. Нам документы в Петрозаводске попались в архиве: «Просим сообщить, что вам известно, нет ли компрометирующих материалов на Шохину, работающую уборщицей в Соловецкой тюрьме?» Из Звенигородского района Московской области ответ: «Да, отец Шохиной в 1919 году препятствовал хлебозаготовкам». Следующий запрос: «Известно ли вам, знал ли муж Шохиной, надзиратель 2-й категории, о том, что отец его жены мешал хлебозаготовкам?» В конце концов их всех арестовывают, бедных-несчастных тоже – уборщицу, надзирателя низшей категории. И они такие же жертвы этой системы, безусловно. И вообще, знаете, я должен, наверное, сказать – это важно сейчас, может быть, это не совсем ответ на вопрос. Но все, кто создавали эти лагеря... Например, человек, который предложил собрать лагеря на Соловках – Иван Васильевич Боговой, это архангельский деятель – расстрелян. Человек, который поднял красный флаг над Соловками, попал в Соловецкий же лагерь как заключенный. Первый начальник лагеря Ногтев получил 15 лет, вышел по амнистии, не успел прописаться в Москве, умер. Второго начальника лагеря Эйхманса расстреляли как английского шпиона. И дальше всех расстреливают по самым незначительным поводам – за аварию с самолетом, за потерю партийного и чекистского чутья, такое было. И получается, что через Соловки, вообще большие Соловки – филиалы лагеря на материке, но они тоже назывались Соловецкими лагерями – прошло около миллиона заключенных, это не так много для страны. Но миллион – это жертвы. И те, кто лагеря создавали, – это тоже все жертвы, то есть там никто не выиграл. Получается, и те, и другие оказались жертвами системы, и вот сама система-то была античеловечна, потому что мы все оказались ее жертвами.
Н.Болтянская: Но все-таки я не могу понять, не могу от вас добиться ответа на этот вопрос. Вот, уже был пик репрессивных расстрелов 1937 года, и уже, так сказать, все поняли, что могут расстрелять кого угодно в любую минуту. И тем не менее есть люди, которых отправляют, условно, валить лес, а есть люди, которые оказываются в тюрьме, то есть в тюремном режиме. Почему? Это случайно? В этом есть какая-то закономерность?
Ю.Бродский: Я не знаю этого, не могу ответить. Никакой логики нету. Потому что в тюрьму могла попасть, скажем, девушка, окончившая сельхозтехникум, которая отказалась... Ну, точнее, ее заставляли признаться в том, что она связана с мировой буржуазией – нужно было план выполнить по арестам – и она попадает в тюрьму почему-то. Ну, что она знала? Какую она опасность представляла? Но, тем не менее, она оказалась в Соловецкой тюрьме. Не могу сказать. Вообще, это все театр абсурда, все, что было там.
Н.Болтянская: Юрий Аркадьевич, а вот, скажем, на конец 30-х годов существуют какие-то сравнительные данные по поводу, ну я не знаю, снабжения людей, которые находятся в тюремном режиме на Соловках и людей, которые валят тот же лес на Колыме?
Ю.Бродский: Ну, в тюрьме от голода никто не умирал, во всяком случае. Это был очень жестокий паек, но достаточный, чтобы поддерживать силы. По Колыме я не большой специалист, не берусь говорить. Но Соловков весь контингент заключенных или почти весь был отправлен в 1939 году строить Норильский комбинат, медно-никелевый, теперешний Норильский Никель, по просьбе Орджоникидзе, кстати говоря, который тоже стал жертвой системы.
Н.Болтянская: А кто был инициатором создания художественных коллективов, созданных в ряде лагерей? Преимущественно руководство лагерей или иногда и заключенные?
Ю.Бродский: Только заключенные и снизу. Руководство лагерей просто не мешало -- начальник лагеря, это Эйхманс в основном, он довольно долго был. Он не мешал. Но вообще потом сложилась картина, когда начальники разных лагерей гордились своими театрами – у кого лучше театр. Это был такой крепостной театр, и специально арестовывали заключенных, точнее, актеров, певцов на материке, чтобы они попали в лагерь, и такие истории известны – чтобы создать свой театр.
Н.Болтянская: Ну, кстати, не откажу себе в удовольствии порекомендовать – я не знаю, где ее сейчас можно найти, я ее купила очень много лет назад в Алма-Ате – книгу Анны Никольской «Передай дальше» о создании такого лагерного театра. И руководитель его сидит по 58-й статье, ее постоянно снимают с поста, но потом выясняется, что руководить театром больше некому. Каково происхождение термина «социально-близкие», знаете?
Ю.Бродский: Нет.
Н.Болтянская: Я тоже, к сожалению, не знаю.
Ю.Бродский: Но параллельный ему «социально-чуждый», разумеется.
Н.Болтянская: Ну, естественно, да. «Что-то вы палочку перегнули с лагерями уничтожения, – пишет Леонид. – Лагерем уничтожения был Освенцим, где за 3 года погибло около 900 тысяч человек, а трупы в печах сжигали. В Союзе же за все правление Сталина, это около 30 лет, в ГУЛАГе погибло 1,7 миллиона человек». Ну...
Ю.Бродский : Ну, тут можно спорить. Я больше верю, все-таки, при всем при том... фамилия выскочила, простите. Советник президента по вопросам репрессированных покойный.
Н.Болтянская: Приставкин?
Ю.Бродский: Нет, не Приставкин, нет-нет. Член Политбюро.
Н.Болтянская: Яковлев.
Ю.Бродский: Яковлев Александр Николаевич. Он говорит все-таки о 25 миллионах, погибших по политическим мотивам.
Н.Болтянская: Погибшие по политическим мотивам, как я понимаю -- это могут быть и жертвы голода в результате того же самого Голодомора, это много кто может быть. И жертвы депортаций погибающие. То есть там не только те, кого уничтожали насильственно некими активными действиями, там, расстрелами, еще какими-то. Вопрос вот какой. Скажите, пожалуйста, почему вы занялись, собственно, историей Соловков? Вот вы лично?
Ю.Бродский: Ну, просто сложилась судьба как-то. То есть я попал на Соловки в 1970 году, и просто очень много следов лагеря было. Были надписи на стенах, например «Советская власть не карает, а исправляет». Я фотографирую эту надпись, всем рассказываю, как я ее нашел. Появляются ребята, которые сбивают эту надпись молоточками, зубилами – надпись исчезла, меня профилактируют уже после этого. Появляются другие какие-то надписи, двойные решетки на окнах. И я понял потом – ну, они мне сами уже рассказывали об этом – что начальник милиции, парторг острова были ответственны за уничтожение следов лагеря. Ну, а я профессиональный фотограф, который видит их. И я снимаю, просто делаю фотографии, и потом я договорился с Федором Александровичем Абрамовым – мы с ним дружили – что я соберу материалы и он напишет роман об этом. И я для него уже, значит, летал и по стране, записывал воспоминания заключенных. А потом когда он умер, я эту историю Битову рассказал. У Битова отец первой жены Георгий Шамбаран тоже сидел на Соловках, ну и думали, что Битов напишет. И вот я для Битова, вроде бы, старался собрать материал.
Н.Болтянская: Понятно. То есть у вас такое переходящее...
Ю.Бродский: Ну, случайно. В общем, просто никто другой не делал, и тогда я сам сделал эту работу.
Н.Болтянская: Скажите, пожалуйста, а что самое яркое, что вам запомнилось больше всего из всех рассказов, которые вы слышали?
Ю.Бродский: Вы знаете, все-таки, я повторю. Олег Васильевич Волков. То есть его какое-то...
Н.Болтянская: Мыть руки?
Ю.Бродский: Необозленность. Вот он сохранил в себе человеческое достоинство. Ну, наверное, самая крупная личность. Хотя я очень многих расспрашивал. Ну, Дмитрия Сергеевича Лихачева записывал, достаточно известных людей. Самый яркий рассказ... Нет, я не берусь даже сказать, что какой-то самый яркий. Не могу так, с ходу ответить.
Н.Болтянская: Но при всем при этом -- ведь нормальная ситуация, это подтверждается, как мне кажется, в какой-то степени героем солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича» -- где-то прогнуться, где-то подсуетиться, где-то, так скажем...
Ю.Бродский: Нет-нет-нет.
Н.Болтянская: Ну, вспомните!
Ю.Бродский: Нет, солженицынский герой – да. И не только солженицынский, реальные герои многие, конечно, были люди разные. Но, все-таки, вот тот же Волков – он не прогнулся никогда. Вы знаете, ну, может быть, это не очень серьезный пример. Но вот я был у него в 1980 году, когда отбирали у бывших заключенных оружие, которое у них дома было, потому что Олимпиада. И у него отобрали. И он впервые в жизни обратился в Союз писателей и попросил, чтобы его защитили. И там написали письмо, видимо, и когда я был у него, пришел участковый милиционер и сказал, что вот, можете забрать свое ружье. И Волков ему сказал, ну, он просто сказал: «Вы забрали, вы и принесите». Но как он это сказал, как он... Вот он не прогнулся, он сохранил достоинство свое.
Н.Болтянская: Несколько вопросов. Были ли побеги с Соловков, были ли восстания?
Ю.Бродский: Восстаний не было. Были спровоцированные восстания, конечно, как будто бы были спровоцированные действия, расстреливали людей за это дело, за подготовку восстания. Но это были не восстания, это были провокаторы. Причем провокатора крупнейшего, самого большого восстания, Кремлевского заговора так называемого, заключенные потом повесили на осине. А в деле следственном было написано, что он повесился сам в результате чтения упаднических стихов Есенина. А вот побегов было очень много. До 7 дней это был вообще не побег, а отлучка только – об этом не сообщали в Москву еще. Вот так. Были десятки, сотни побегов. Но мы знаем только о тех побегах, когда люди бежали за границу и написали еще воспоминания. Потому что когда бежали в России, то они меняли имена – я знаю о нескольких таких побегах. Но они не высовывались. А вот те, кто ушли за границу -- ну, таких тоже десятки все-таки. И вот отчаянные побеги, совершенно невероятные по решительности своей. А восстаний почему-то не было, действительно, хотя были и военные, и фронтовики 1914 года. И для меня это загадка, и мне бы очень хотелось осмыслить, почему не было – то ли мы неспособны объединиться, интеллигенция не способна, не знаю.
Н.Болтянская: А скажите, пожалуйста. Вот когда вы говорили, например, о том, что многие из тех, кто попадал, в частности, в Соловки, попадали случайно, один из наших гостей, иностранный историк, полагает, что люди, которых брали за колоски, за 15-минутное опоздание на работу – это же все тоже были репрессированные, правда? Такие люди попадали именно на Соловки?
Ю.Бродский: Такие тоже были. Были украинки, 200 человек – которые во время Голодомора ели детей, врач Ольга Монем мне рассказывала о них, она их обхаживала как бы. Были разные совсем. То есть, конечно, были и уголовные преступники, но они не доминировали в лагере, ни те, ни другие. А все-таки в основном это была интеллигенция.
Н.Болтянская: Существует легенда о научной деятельности на Соловках во времена СЛОНа, ее часто повторяют в книгах. А по-вашему, были ли условия для занятия наукой на Соловках?
Ю.Бродский: Нет, конечно, нет. Нет. На Соловках сидел Павел Ивенсон, человек, который построил в 16 лет планер уникальный совершенно. Ну, планер – это как самолет построить новый, как велосипед новый построить. А он вот придумал планер. Взяли Тухачевского, взяли и его, тоже заставляли его признаться в связи с мировой буржуазией, ну, невероятные какие-то вещи. А он все время просился в одиночку, потому что он придумал, как сажать самолеты на больших скоростях. Он говорит, что это могло изменить ход войны, короче взлетные полосы были бы. Начальнику лагеря это не выгодно, он ему не давал работать совершенно. Он попал потом в Иркутинский лагерь, он придумал угледобывающий комбайн. Он вышел на свободу, он стал ведущим конструктором космического комплекса «Протон». В лагере – нет.
Н.Болтянская: Юрий Аркадьевич, а скажите, пожалуйста, вот очень много пишут и говорят о том, что когда менялись руководители этих самых репрессивных ведомств, то за ними летело множество людей со своих постов. А вот если говорить, скажем, о руководстве тех же Соловков, как это отражалось там? Ягода, Ежов, вот эти вот танцы?
Ю.Бродский: Безусловно, да-да-да. Убирали начальников управлений, убирали ниже-ниже-ниже. И на Соловках страдали даже не только сами вот эти руководители, но личный повар, водитель, даже до такой степени, не говоря уже о родственниках.
Н.Болтянская: При всем при том, что историк Никита Петров говорил о том, что, например, расстрельную команду Сталин велел пощадить, даже называл такую фамилию, Петра Магго, по-моему. Не знаю, насколько я правильно ставлю ударение. А та же самая расстрельная команда – с ваших слов получается, что это был весь персонал лагеря? Или это было какой-то короткий период?
Ю.Бродский: Тоже это не всегда одинаково было. Ну, по-разному. Ну, вот, расстрельные команды 1937 года – они все погибли, все, кто принимал участие в расстрелах. Их сначала наградили ценными подарками, дали звания почетных чекистов, а потом все равно так или иначе уничтожили. Но уничтожили не за то, что они знали какую-то тайну, за то, что они как-то связаны были с другими. Это просто какая-то банка с пауками была, где все время ротация происходила и их уничтожали.
Н.Болтянская: А скажите, пожалуйста. Вот, в рамках мемориальского проекта «Последний свидетель» один из этих свидетелей рассказывал, как его, заключенного лагеря, приезжал навестить отец, отвоевавший на фронте. И начальник лагеря тоже был фронтовик, и 2 фронтовика между собой договорились, и, так сказать, удалось. И вообще он вспоминал этого начальника лагеря как более или менее адекватного человека. В истории Соловков были такие, я не знаю, так скажем, Шиндлеры?
Ю.Бродский: Безусловно. И они все разные просто тоже. Но Ногтев – это палач, допустим, Успенский – это палач, Дмитрий Владимирович. А Эйхманс – он очень многих спас. Он собрал священников в одной роте, это начальник лагеря, я имею в виду. Позволял заключенным открывать театры. И потом был расстрелян тоже как английский шпион. Самая, наверное, яркая личность Соловков – это Натан Френкель. Его оболгал Солженицын, его оболгали коммунисты, им это было выгодно. Но вот я знаю несколько историй, когда он просто реально спас людей, совершенно конкретно, и ничего не прося взамен. Хотите, я могу подробней говорить об этом.
Н.Болтянская: Уже, к сожалению, полторы минуты. Очень коротко.
Ю.Бродский: Ну, просто, вот, он видит женщину, которая работала крючником. Это (неразборчиво), который сзади толкает, а впереди – это крючник идет. И вот он спрашивает: «Кто?» И она должна ответить: «Заключенная такая-то, срок такой-то, оканчивается тогда-то». Она вдруг говорит: «Наталья такая-то, архитектор». Растерялась. И все. Это несколько секунд, она больше его никогда не видела. Ее перевели учетчиком, там еще куда-то. И когда была реабилитация в 1956 году, ее спрашивают: «Как же вы выжили?» Она говорит: «Вы не поверите, Френкель помог». Прокурор: «Я знаю много таких историй». Ну, это моя родственница.
Н.Болтянская: Понятно. Вот, приводят книги о побегах. Бессонов «26 тюрем и побег». Солоневич «Россия в концлагере». «Адские острова» Мальсагова. И, видимо, есть еще какая-то литература?
Ю.Бродский: Да, много книг таких. Много книг. Это все блестящие люди, невероятно талантливые.
Н.Болтянская: К сожалению, истекает наше время. Я напомню, наш гость – Юрий Бродский, автор книги «Соловки: 20 лет Особого Назначения», готовится сейчас к выходу другая книга. Цикл передач «Именем Сталина», подготовленный совместно с издательством «Российская Политическая Энциклопедия» при поддержке фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина. И хочу напомнить, что с 9 по 11 октября в Смоленске будет проходить вторая конференция «История Сталинизма. Репрессированная провинция». Я благодарю Юрия Бродского, напоминаю, что это передача «Именем Сталина» и я, Нателла Болтянская прощаюсь. Спасибо.
Музейная коллекция начала складываться в 1988 году во время проведения документальных выставок Общества «Мемориал» в Москве. Вместе с документами родственники репрессированных приносили памятные вещи, рисунки, фотографии, которые передавали на хранение в «Мемориал». В 1990 году был организован Музей, первым директором которого стала искусствовед В. А. Тиханова. С этого же времени началось целевое комплектование фондов. Основным источником комплектования были семьи репрессированных, в которых сохранились вещественные реликвии, живописные и графические работы; часть экспонатов поступила в результате экспедиций по местам бывших лагерей; фонд фотографий пополнялся во многом за счет копирования в государственных архивах.
На начало 2015 года в музейной коллекции насчитывается более 2400 подлинных предметов лагерного искусства и быта (период 1920-1960). Основную часть собрания (около 1500 единиц) составляют графические и живописные работы заключенных художников - жанровые зарисовки, портреты, интерьеры, пейзажи, эскизы декораций и костюмов для спектаклей лагерного театра. Среди авторов - как признанные мастера (например, Василий Шухаев , Михаил Соколов , Михаил Рудаков , Борис Свешников , Лев Кропивницкий , Юло Соостер), так и безвестные любители, побывавшие в лагерях и ссылках.
В музейной коллекции сложился и значительный комплекс ремесленных изделий и бытовых вещей лагерного происхождения - одежда, орудия труда, посуда, сувениры и др. (около 700 единиц). Во вспомогательных фондах представлены также материалы лагерной пропаганды, печатная продукция, личные документы репрессированных художников.
Для части экспонатов есть фонд негативов, слайдов, сканированных изображений. Помимо документов внутреннего учета (книга поступлений, инвентарная книга), в Музее имеется научно-справочный аппарат: электронный каталог основного собрания, картотека репрессированных художников и т.п. По состоянию на 1998 год издан печатный иллюстрированный каталог (1039 единиц хранения):
- Творчество и быт ГУЛАГа: Каталог музейного собрания общества «Мемориал» / Сост. и вступ. ст.: В. А. Тиханова; предисл.: С. А. Ковалев; худ.: Б. В. Трофимов; отв. ред.: Н. Г. Охотин. — М.: Звенья, 1998. — 208 с.
- Полнотекстовая версия каталога на русском и английском языках
К собственно музейному собранию примыкают материалы Фотоархива - около 13 000 единиц хранения. Это оригинальные и копийные документальные фотографии, отражающие историю политических репрессий в СССР в 1920-1980-х годов, жизнь и труд заключенных Гулага, повседневную жизнь СССР, советскую пропаганду, деятельность Общества «Мемориал» и т.п. В фотоархиве имеется фонд негативов, копийных отпечатков и электронных копий. Ведется систематическая картотека, база данных с контрольными изображениями.
Издательская, просветительская и поисковая работа Музея осуществляется в рамках различных программ Общества «Мемориал» (в частности, Музей участвует в программе «Виртуальный музей Гулага»). Материалы Музея используются в изданиях «Мемориала», часто предоставляются для публикаций в книгах и СМИ, в том числе на TV. Сотрудники музея консультируют историков, журналистов, учителей, музейных работников. Из специализированных изданий, кроме каталога и материалов конкретных выставок, изданы книги:
- Карлаг: Творчество в неволе: Художники, музеи, документы, памятники
/ Сост. Жумадилова Н.Т.; [Подбор иллюстраций, аннотации и биографич. справки Фадеева С.Я.]; Карагандинский ун-т "Болашак", Международное о-во "Мемориал". — Караганда, 2009. — 248 с., ил. —на каз., рус. и англ. яз. [оглавление ]
Борис Свешников. Лагерные рисунки. Альбом / Сост.: И. Голомшток, И. Осипова; худ.: Б. Трофимов. — М.: Звенья, 2000. — 160 с.: ил. - На рус. и англ. яз.
Фонды Музея и выставочный зал расположены в новом здании «Мемориала» по адресу: ул. Каретный ряд, д. 5/10. Выставочный зал открыт для свободного посещения во время работы выставок с 11.00 до 19.00, кроме воскресенья и понедельника. Кроме того, хранители проводят обзорные экскурсии по музейным фондам по предварительной записи.
Выставочная деятельность Музея проводится также на внешних площадках, в сотрудничестве со многими партнерами . В период с 1989 по 2015 год Музей организовал более 60 художественных и документальных выставок (выборочный список). Кроме того, материалы Музея ежегодно экспонируются на нескольких выставках, устроенных различными музеями и галереями в Москве, в других городах России и стран Европы. С 1990 г. экспонаты Музея участвовали более, чем в 120 сторонних выставочных проектах. Широко используются материалы Музея и в различных виртуальных экспозициях, наиболее обширные подборки см., например: «Гулаг: дни и жизни» (Центр Розенцвейга, США), «Гулаг» (Ассоциация «Мемориал-Италия»), «Виртуальный музей Гулага» (НИЦ «Мемориал», СПб.), «Гулаг» (OSA, Budapest), в биографическом разделе сайта «Карта Гулага» (Мемориал Германия) и др.
В разное время в Музее работали: В. В. Ашкенази, Н. В. Костенко, Е. О. Кудленок, С. А. Ларьков, Н. А. Малыхина, Н. Г. Мордвинцева, Н. Г. Охотин, Ю. Б. Полякова, В. А. Тиханова, С. Я. Фадеева, А. П. Шевелева. Фотоработы осуществляли: Н. А. Богданов, И. М. Клятов, В. В. Нефедов, А. А. Ульянин, А. А. Урванцев. В выставочных проектах постоянно принимали участие: Л. К. Алексеева, М. Б. Гнедовский, Е. А. Голосовская, В. Ю. Дукельский, А. А. Литвин, И. И. Осипова, А. Ф. Саргсян, М. В. Соколова и др.
Директор Музея - Ирина Геннадьевна Галкова
Хранители Музейного фонда - Светлана Яковлевна Фадеева, Мария Павловна Новоселова
Хранитель Фотоархива - Наталия Алексеевна Малыхина
Тюмин Александр Васильевич . Родился в 1928 г. Арестован 19 марта 1953 г. по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР (антисоветская агитация). Приговорен к 8 годам лишения свободы. Отбывал наказание в Певеке, где и живет до сих пор.
В декабре 1948 г. был призван горвоенкоматом г. Рыбинска на действительную военную службу. Проходил ее в воинской части, располагавшейся на Чукотке.
"23 февраля 1953 г. вся наша команда, как и водилось, отмечала юбилей Красной Армии. Как полагается, выпили спирту, он тогда входил в солдатскую пайку, за нее, родную и непобедимую. Разговорились о житье - бытье на гражданке. Спирт языки развязал. Коснулись и крестьянской темы. Я кое-что знал, и высказал свои соображения, мол, с крестьян дерут шерсть, как с овец, отбирают почти все продукты. Даже частушку спел: "Бабушка, куда идешь, чего под фартучком несешь? Просят шерсти на налог, несу последний хохолок". Вроде бы все посмеялись. Но тот смех для меня вот как обернулся.
В нашей компании оказался стукач, Сенька-кок. Он побежал к командиру, все выложил, не забыл и о частушке. Утром командир выстроил нас, сурово зачитал приказ, которым объявил мне за клевету на советскую власть 20 суток гауптвахты. Отвели меня на губу. Отсидел там до 5 марта, когда слухи дошли, что Иосиф Грозный хвост откинул. Все, кто сидел на губе, стали ожидать амнистию. Пришли за мной, забрали в часть. Ну, думаю, пронесло, все закончилось.
Но не тут-то было. Примерно 12 марта во время пурги, сильно дуло, из Уреликов в нашу часть нарта приехала, а на ней старший лейтенант. Оказалось, за мной, командование части, как и полагалось, рапортовало о моей клевете на власть в особый отдел. Собрал я вещички, и меня повезли. Прибыли в контрразведку, поместили в одиночку. По ночам допросы, кто ты и что ты, кто родители, где родился, где крестился, кто еще несет, как и я антисоветчину, и так далее, и в том же духе. Вот в таком режиме прожил месяц. Врать не буду - хамства, мордобоя никто не допускал. Обращались со мной, как с обычным солдатом. Кормежка была из солдатской кухни, жить можно, на прогулку выводили регулярно, на рассвете, пока еще все спали. Но па таком морозище в шипелке без пуговиц и ремня постоишь не долго. Глотнешь, как рыба, воздуха и ныряешь в камеру.
Через месяц состоялось заседание "тройки". Главенствовал дряхлый такой полковник Петров, маленький шибздик, как Ежов, не крупнее. Ему, наверное, лет семьдесят тогда было. Сколько ни говорил, ни разу не посмотрел на меня, подсудимого. Привычка, наверное такая у него выработалась. Заседание длилось минут 12-15, не больше. Вопросы были примерно те же, что и раньше, кто ты, н так далее. После этого выпели меня и коридор - "тройке" надо было совещаться. Не успел докурить папиросу, как повели обратно.
После суда отправили в гарнизонную тюрьму. До моего прихода там произошел такой случай. Кто то из заключенных сделал подкоп под стеной н гуртом обворовали полярторговский ларек. Наутро все вышли из камер и отправились в столовую за баландой, как интеллигенты, в новеньких, с иголочки, костюмчиках, хромовых сапогах и кепочках. Конечно, всех загнали обратно - раздевайтесь, возвращайте все ворованное! Но заключенные, зайдя в тюрьму, забаррикадировались, не пускают охрану. Тогда вохровцы взобрались на крышу, бросили в трубу дымовую шашку, а трубу закрыли. Дым повалил внутрь, заключенные поняли, что больше шутить нельзя, открыли дверь. Рванулся в нее зеленый лейтенант с пистолетом в руках, страху решил нагнать на всех. Но вышло наоборот, у него пистолет отобрали и так закинули за насыпную стенку, что потом и не нашли...
Утихомирилась тюрьма. Вывезли зачинщиков, а потом и нас скоро отправили в КПЗ Провидения. Там один сокамерник, молодой парнишка умер. Непонятно отчего - на вид вроде здоровый был, да и срок у него всего полтора года. Может быть умер от того, что внутренне замучил себя? Не знаю. Похоронили мы его, нам всем разрешили пойти на кладбище. А потом в конце июля в Анадырь самолетом нас отправили. Там тюрьма на берегу Казачки была. Сидим неделю. Две сидим. Скучища! Время, кажется, замерло. Однажды, когда зашел в камеру старший сержант по фамилии, как сейчас помню, Изместьев, хороший дядька, мы и спросили у него - сколько же будем без дела сидеть? А он спрашивает: "А что вы умеете?". Я ему о себе говорю, могу плотничать, столярничать, малярить, слесарить, печки ложить. "Печки?" - переспрашивает. Да у тебя же заказов будет столько, что не отмахнешься. Пообещал сержант завтра же мне работу подыскать, посоветовал только взять себе помощника. Я выбрал Володю Шичкова, бывшего рыбинспектора из Анадыря.
С тех пор у нас с ним началась другая жизнь. В первые дни с нами ходил милиционер, но через полмесяца мы стали бесконвойными, охрана поняла, что мы и не думаем о побеге. Да и куда на Чукотке убежишь, тем более в то время? Заказов на работу нам действительно хватало, прав оказался сержант. Хозяйки оставались довольными и нас не обижали - и кормили нас, и поили, да еще и с собой в тюрьму давали. Возвращаешься, бывало, язык набок от выпитого спирта - тогда ведь н начало, и середину, и конец работы приливали. Вот так мы и жили.
После ноября начали наших трогать. Первый этап отправили в Иультин. А потом, 30 декабря, нас, восьмерых, в сопровождении милиционера посадили в самолет и доставили в Апапельгино. Приземлились, аэродром тогда находился по эту сторону реки Апапельхин. Поместили нас в комнату, а в ней ни скамейки, ни хрена не было. Разместились на полу, жрать хочется, а нечего. Прослышали мы, что в поселке есть пекарня, может, сходить туда, что-нибудь накопытим? Услышали также и то, что за сутки до нас в этой же комнате намертво вырезали шестерых освободившихся. Так что обстановка не из приятных была для нас. Но голод - не тетка. Кто пойдет в пекарню? Никто не решается. Вроде бы лапу готовы сосать. Взял я тогда одного парня, да и пошли с ним. В пекарне было два пекаря. Усадили нас за стол. Дали хлеба, шмат сала порезали, бутылку спирта поставили. Наелись мы, окосели в дым, пекари в мешок хлеба нам загрузили - подкармливайте своих! И все это бесплатно, ни копейки не взяли. Так я и не знаю, кто они были - освободившиеся или вольные.
Подкормили мы своих. Переночевали. А утром транспорта в Певек нет - дорогу накануне, сильно занесло. Жди пока расчистят ее. Я уговорил милиционера и остальных идти пешком. Пошли, прошли склады райГРУ, на автобазе "Луч" (там сейчас расположена Певекская автобаза. - И. М.), поймали машину. Шофер довез нас до райотдела милиции. Он тогда располагался в бараке из лиственницы, стоял на том месте, где после был построен кинотеатр "Чукотка". В райотделе нам пришлось побыть совсем немного. Сильно разбушевались соседи по камере: "Киньте нам парочку свеженьких, мы из них Марусек сделаем!". Начальник не рискнул оставлять нас на ночь, подальше от греха решил убрать - отправил нас в центральный лагерь, который размещался в Моргородке. Поперлись туда. Пришли, а это было 31 декабря, как раз под новый 1954 г. Нас кроме БУРа (барак усиленного режима. - И. М.) негде было размещать. Направили туда. Зашли в камеру, а там окошко выбито, на нарах косогор снега, морозяка стоит градусов 30, не меньше. Дали на ночь по паре одеял, чтобы не замерзли. Только нас завели туда, как из-за стенки стучать начали, спрашивать: "Кто вы и откуда?". Велят к стенке подойти. Я подошел, ответил, что из Анадыря. "Суки среди вас есть?", - задает новый вопрос. "Откуда суки", - отвечаю, - "одни мужики", я еще не знал ни кличек, ни того, что борьба между ворами в законе и ссученными была в разгаре...
На утро повели нас в лагерь. На проходной сержант стращать стал, мол, на растерзание уголовникам, брошу. Завели в барак на поселение, - этот барак, кстати, до сих пор стоит. Мне место недалеко от угла досталось, внизу, а надо мной вор в законе спал. Там было потеплее, вот они и занимали вторые ярусы. Через несколько дней, 4 января меня на работу на ЧЭК направили, потому что я с различной техникой был знаком еще до службы в Армии на реечных судах ходил по Волге, да и 9 классов образования имел. По тем временам это было немало. Энергокомбинат представлял из себя вот что. Он разделялся на дизельную станцию, в которой находилось 10-12 дизелей мощностью от 400 до 800 киловатт (среди них отечественные, американские и немецкие машины) и паровую станцию с пятью турбинами шведского и американского производства. Направили меня на курсы - техника. Через два месяца я был уже помощником машиниста на "Лавале" - шведской турбине. Потом перевели на американскую...
Что я могу сказать о Певеке? В центральном лагере, как мне представляется, было не меньше тысячи заключенных, наверное, столько же было и тогда, когда меня освобождали. Работали в основном на ЧЭКе, ЦРММ, П-4 - это были объекты, расположенные рядом с нынешней ТЭЦ. Конечно же, трудились и в морском порту. Певек тогда, казалось, состоял из сторожевых вышек, куда ни глянь, везде вышки и вышки! Все кругом огорожено. Зимой обносили колючкой пресное озеро, на берегу ставили вышки, чтобы никто не напакостил - тогда пресное озеро было единственным источником питьевой воды. Летом в том же, 1954 г., в Певеке появилась геодезическая экспедиция, которая начала вербовать рабочих. Условия в экспедиции показались заманчивыми, а самое главное было - выход на вольное поселение, то есть появлялась возможность получить некоторую свободу. Клюнули мы на эти условия с приятелем Вовкой, который сидел за убийство и имел 10 лет заключения. Он был грамотным парнем, техникум окончил, вот меня и с агитировал. Ушли в экспедицию. Занимались разбивкой объездной дороги в Певеке и трассы, ходили от поселка до поворота на Гыргычан, забивали в землю деревянные колышки. Но кончилась для нас эта жизнь. Как-то геологи Чаунского райГРУ ПОЛУЧИЛИ зарплату, но не смогли сразу выдать ее полностью и оставили в рюкзаке в одной из комнат. Дневальный подметил это, приспособился, подцепил проволокой рюкзак, нагреб денег столько, сколько мог спрятать, не покидая пост. Остальные в рюкзаке бросил на место. После этого случая всех расконвоированных в зону и загнали. А потом нас перекинули в 1955 г. на прииск "Куйвивеем". Узнав, что там есть морской порт, я попросился туда, разгружать лихтера с грузом. Быстро освоился, мне же многое с гражданки знакомым было. А потом в ту зиму случилось несчастье, во время южака два человека в нашем бараке сгорели. А мы тогда сидели в другом бараке, куда забежали легко одетыми. В окно увидели как полыхал барак, но южак такой был, что невозможно подойти, да и чем тушить? Лопатой и снегом? Отправились мы по распадку на прииск до которого было 12 километров. Пришли, рассказываем про пожар, а нам вроде неверят. Повезли обратно, провели расследование. Одного человека, обрубок без рук и ног нашли, у второго спина в чистую сгорела. Убедившись, что мы к пожару отношения в самом деле не имеем, оставили нас на зиму на прииске. Строили приборы, а когда они закрутились и море открылось ото льда, нас, учитывая опыт, снова направили в морпорт. Стал я там и за бригадира, и за начальника - работа, в общем-то не cложная. Да и не в тягость. Сообщают, бывало, что лихтер из Певека идет, мы вызываем с прииска пару бульдозеров, чтобы до прихода судна подготовить "пирс" - наваловку грунта с таким расчетом, чтобы автомашины могли подходить к борту лихтера. Так и работали. Питались не то что сносно, я бы даже сказал хорошо. Что греха таить, мужики умудрялись спереть при разгрузке и еду, и сладости, и спирт. Жаловаться кому-то, а тем более запрещать или стыдить, упаси бог, нельзя, враз прикончат. Жизнь-то дороже. Однажды еду на прииск на машине (к тому времени я научился водить автомашины, работать на тракторах), а у зоны меня останавливают - давай, мол, быстрее в бухгалтерию, получай расчет - тебя ос-во-бож-да-ют! А я ни сном, ни духом, об этом. Не верю, вдруг розыгрыш? Срок ведь мне еще не вышел. Но оказалось все правда. Побежал я, как и велели, за расчетом. Выдали мне новые сапоги кирзовые, костюм из драп-дерюги, телогрейку, кепку. Приехали в певекскую транзитку, откуда мне пришлось начать свою диссею. Вызвали на комиссию. Какая-то женщина зачитала постановление Президиума Верховного Совета об освобождении. Посоветовала больше не болтать без толку. Да я и без нее уже знал, что лучше держать язык за зубами. За незнание этой простейшей истины я отсидел 3 года и 4 месяца - вот во что обошлась мне частушка...
А то как-то на ЧЭКе понадобилось мне сходить по нужде. Позвал я сменщика, турбину нельзя было без присмотра оставлять. Проходя мимо топки, заметил группу людей, которые в матрацовке что-то длинное и толстое в топку пихают. Осенило меня - человека собираются сжигать! Меня как ветром обратно к турбине сдуло, забыл зачем и уходил. Но я скажу, что лично меня никто не трогал. Может быть, потому, что я сразу усвоил - хочешь остаться живым, надо меньше знать, видеть, и слышать. Но может, спасло и то, что я дружил с Вовкой, а такие люди в лагере большим авторитетом пользовались, так что он для меня был своеобразным прикрытием.
Но однажды все-таки и мне попало. Весной дело было, подтаивало уже. Как-то проходили мимо нас, группы заключенных, стоявших недалеко от вахты, начальник режима с молоденькой женой. Один из наших, дуралей, скатал снежок с галькой внутри, да и запустил им в молодуху. Попал ей под глаз. Она, конечно, в крик. А я громко сказал дуралею, что надо бы не ей, а ему - показываю на начальника режима. Только сказал это, как почувствовал сильнейший удар по голове. А дальше ничего не помню. Пришел в себя и узнал, что мне сломали три ребра, разбили колено, а физиономия так была разукрашена, что глаза ничего не видели. Еще крепче я усвоил правило, не слышать, не знать, не видеть...
В лагере мне приходилось слышать, что несколько лет до моего прибытия, примерно в 1950-1952 гг. заключенные в лагере так взбунтовались, что положили их много, с суши приезжала охрана с автоматами, а с моря катер с пулеметом зашел. Вот так и косили с двух сторон. Но за что - не знаю. Когда я видел, подобного, я имею ввиду в таких масштабах, не было. Хотя, конечно, приходилось видеть, как на повороте к нынешней водостанции охрана пристрелила двух заключенных. Видел трупы, которые выносило морем на берег. А однажды выбросило бочку, в которой был заварен труп. О побегах я не слышал, чтобы при мне происходили. Но говорили, что еще раньше одна бригада с рудника "Валькумей" целиком ушла, да так, что ее и не нашли. Говорили также, что дважды пытались самолет "Каталина" угнать, но оба раза неудачно. Знаю и видел не раз как хоронили заключенных, аммонитом рванут мерзлую землю, бульдозер притащит на волокуше 40-50 трупов из лагерного морга. Трупы свалят в ямку, прицепят одному-другому бирку к ноге и бульдозер загребает ямку. На том месте устанавливали знак с фамилиями только тех, кто значился на бирках. А остальные безымянными пропадали. По одиночке я не видел чтобы хоронили - аммонита бы не хватило...
Вот таким было лагерное бытие, которое, как мне казалось, никого не удивляло, не возмущало, его принимали как должное. Даже к смерти относились с равнодушием - еще не моя очередь".
Вот и весь рассказ. Хочется просить у Александра Васильевича и других невиновных, и пострадавших, прощения. Хотя лично я никому из них ничего плохого не сделал. И все же...
Хочется сказать ему, всем безвинно пострадавшим, - простите нас, практически таких же, как и вы, обездоленных, но с той лишь небольшой разницей, что нас не швыряло по лагерям и тюрьмам и нас не допрашивали следователи.
Простите, если сможете!
Простите за унижение, которое пришлось Вам испытать в дни своей сгубленной молодости, неустроенной взрослости и грядущей безрадостной старости.
Простите за то, что мы иногда верили тому, что вы, а не Система, преступили 3акон.
(от редакции) – Никто не пытается в этой статье оправдать немецкий нацизм и захватнические войны, просто сухие факты по лагерям. Хотя не отрицаю что были и лагеря другие, с массовыми убийствами, дикими жестокостями и прочими атрибутами той жестокой войны, о чем умалчал автор статьи. Здесь статистика по трудовым лагерям … таким которые были и в тогдашнем СССР. Чисто кто знает может сравнить уровень быта и отношения к заключенным.
Вопреки распространённому мнению, что нацистские концлагеря были фабриками смерти, документы показывают, что немцы понимали значимость достаточного питания заключённых – так как на их труде держались важные сегменты экономики. Например, в начале 1940-х их рацион состоял из 2,8 кг хлеба и 5 кг картошки в неделю, из 400 гр мяса, джема, творога, маргарина и т.д. В 1943-м узникам даже стали платить зарплату, которые они могли отоваривать в лавках. В этом же году Красный Крест начал массовую поставку пайков, состоявших из гуляша, супов, бульонных кубиков, сахара, сигарет и т.д. Однако и полного лагерного рациона, и посылок Красного Креста были лишены советские узники, евреи и цыгане – вот для них концлагеря и стали фабриками смерти.
С возникновения первых концлагерей в 1933 году и примерно до 1938 года их главной функцией было «перевоспитание» заключённых. С началом же военных действий выяснилось, что в Германии не хватает рабочих рук, и концлагеря с 1939-го и особенно – с конца 1941 года – становятся «хозрасчётными предприятиями». Главным показателем для управляющей ими «компании СС» становится прибыль. Заключённые теперь работают в сельском хозяйстве, производстве военной и гражданской продукции, их сдают в аренду частным предприятиям. Но чтобы эффективно работать, узник концлагеря должен хорошо питаться. Их рацион в это время (1939-43 годы) лишь немногим уступает рациону вермахта или гражданских лиц на воле.
Положение в худшую сторону (и значительно) начинает меняться в 1944 году – вместе с общим коллапсом немецкой экономики. Еды не хватает даже вермахту, и на заключённых начинают экономить, а при крахе Германии в конце 1944-го многие категории узников вовсе перестают кормить. В это время возрастает роль Красного Креста, обеспечивавшего пайками в основном узников из стран Западной Европы. Ну и, безусловно, на полноценное питание весь срок существования концлагерей не могли рассчитывать евреи и цыгане, подлежавшие уничтожению. О том, как обстояло с питанием в немецких концлагерях рассказывается в книге Станислава Аристова «Повседневная жизнь нацистских концентрационных лагерей» («Молодая гвардия», 2017). В ознакомительных целях мы приводим отрывки из этой книги.
«Официальный рацион узников концлагерей на неделю состоял: 400 грамм мяса или мясных продуктов (чаще всего давали колбасу), 200 грамм жиров в виде маргарина или сала, 100 грамм творога или 50 грамм сыра, 2740 грамм хлеба, 80 грамм сахара, 100 грамм мармелада, 150 грамм крупы, 225 грамм муки, 84 грамм заменителя кофе. Самым потребляемым продуктом был картофель – 5 кг в неделю.
Заключённые, работавшие на физически тяжёлых работах, в ночную смену или свыше 9 часов в день получали увеличенный продовольственный паёк.
Весной 1944 года произошло значительное уменьшение рациона. Например, вместо 5 кг картофеля в неделю стали давать только 2,8 кг, а неработающим – только 1,05 кг.
Ситуация осложнялась тем, что в лагерном самоуправлении преобладали криминальные и политические заключённые, и они часто обирали слабых («доходяг») в пользу себя и своих товарищей. Так что самые слабые и стоящие на самой низкой ступени лагерной иерархии никогда не получали того рациона, который им был положен.
Осознание важности труда заключенных концлагеря труда на фоне военных неудач вермахта привело к ослаблению режима. С сентября 1941 года родственникам разрешалось отправлять заключённым посылки с нижним бельём, с 1942-го – и с другим бельём. Наконец, согласно приказу Гиммлера от 29 октября 1942 года заключённые могли получать посылки с продуктами питания. Но эти приказы затрагивали только немцев, австрийцев, чехов, поляков, французов, бельгийцев и др. европейцах, но евреям, цыганам и советским узникам что-либо получать было запрещено.
С 1943 года во многих концлагерях даже начали выплачивать заработную плату от 10-20 до 30-40 пфеннигов в день (часто деньги заменяли лагерными бонами). На них можно было отовариться в лагерных лавках или посещать лагерный публичный дом (визит стоил 2 марки).
А с июня 1943 года Международный Красный Крест по договорённости с нацистским руководством начал отправлять в концлагеря посылки с едой. Например, один из вариантов посылки включал такие продукты: три упаковки печенья по 100 грамм каждая, две упаковки суповых кубиков по 15 штук, шесть пакетов сухого супа (по два пакета бобового, горохового и чечевичного), три банки гуляша, одна баночка специй (120 грамм), одна упаковка сливового джема (300 грамм), 0,5 кг лапши. Опять же, советских узников, евреев и цыган Красный Крест не обслуживал.
Вот одно из описаний бельгийского заключённого, как в концлагерь сначала к французам пришли продуктовые посылки Красного Креста:
«Все столпились вокруг французов. Рассматривали содержимое посылок: 1 кг фасоли, 1 кг сахара, сардины и сигареты. Сигареты в лагере ценились на вес золота».
(С крушением Германии в конце 1944-го посылки Красного Креста стали основным способом выживания европейских узников).
(На фото – французские и английские узники немецких концлагерей).
Становление сетей Гулага началось ещё в 1917 году. Известно, что Сталин был большим поклонником лагерей этого типа. Система Гулаг была не просто зона, где заключённые отбывали положенное наказание, она являлась главным двигателем экономики той эпохи. Все грандиозные стройки 30-40-х годов велись руками заключённых. За время существования Гулаг там побывало множество категорий населения: от убийц и бандитов, до учёных и бывших членов правительства, которых Сталин заподозрил в измене родины.
Как появился Гулаг
Большинство информации про Гулаг относится к концу двадцатых началу 30-х годов двадцатого века. На самом деле эта система стала зарождаться сразу после прихода к власти большевиков. Программа «красного террора» предусматривала изоляцию неугодных классов общества в специальных лагерях. Первыми обитателями лагерей стали бывшие помещики, фабриканты и представители богатой буржуазии. Поначалу лагерями руководил вовсе не Сталин, как принято думать, а Ленин и Троцкий.
Когда лагеря заполнились заключёнными, они были переданы ВЧК , под руководство Дзержинского, который ввёл практику использования труда заключённых для восстановления разрушенной экономики страны. К концу революции стараниями «железного» Феликса число лагерей возросло с 21 до 122.
В 1919 году уже сложилась система, которой суждено было стать основой Гулага. Военные годы привели к полному беззаконию, которое творилось на территориях лагерей. В том же году были созданы Северные лагеря в Архангельской губернии.
Создание Соловецкого Гулага
В 1923 году были созданы знаменитые «Соловки». Чтобы не строить бараки для заключённых, в их территорию был включён древний монастырь. Знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения был главным символом системы Гулаг в 20-е годы. Проект этого лагеря предложил Уншлихтом (один из руководителей ГПУ), которого расстреляли в 1938 году.
Вскоре число заключённых на Соловках расширилось до 12 000 человек. Условия содержания были настолько суровые, что за всё время существования лагеря только по официальной статистике умерло более 7 000 человек. Во время голода 1933 года погибло более половины от этого числа.
Несмотря на царящую жестокость и смертность в Соловецких лагерях, информацию об этом старались скрывать от общественности. Когда в 1929 на архипелаг приехал знаменитый советский писатель Горький, который считался честным и идейным революционером, руководство лагеря постаралось скрыть все неприглядные стороны жизни заключённых. Надежды обитателей лагеря на то, что известный писатель расскажет общественности об нечеловеческих условиях их содержания, не оправдались. Начальство пригрозило всем проговорившимся суровой карой.
Горький был поражён тем, как труд превращает преступников в законопослушных граждан. Только в детской колонии один мальчик рассказал писателю всю правду о режиме лагерей. После отъезда писателя этого мальчика расстреляли.
За какую провинность могли отправить в Гулаг
Для новых глобальных строек требовались всё больше рабочих рук. Следователи получали задание, обвинить как можно больше невинных людей. Доносы в этом деле были панацеей. Множество необразованных пролетариев воспользовались случаем избавиться от неугодных соседей. Существовали стандартные обвинения, которые могли быть применены практически к любому:
- Сталин был личностью неприкосновенной, поэтому за любые слова, дискредитирующие вождя, полагалась строгая кара;
- Отрицательное отношение к колхозам;
- Отрицательное отношение к банковским государственным ценным бумагам (займам);
- Симпатия к контрреволюционерам (особенно к Троцкому);
- Восхищение западом, особенно США.
Кроме этого, любое использование советских газет, особенно с портретами руководителей каралось сроком в 10 лет. Достаточно было завернуть в газету с изображением вождя завтрак, и любой бдительный товарищ по работе мог сдать «врага народа».
Развитие лагерей в 30-е годы 20 века
Лагерная система Гулаг достигла пика своего развития в 30 годы. Посетив музей истории Гулага, можно убедиться, какие ужасы творились в лагерях в эти годы. В исправительно-трудовом кодексе РСФС был законодательно утверждён труд в лагерях. Сталин постоянно заставлял проводить мощные агитационные компании, чтобы убедить граждан СССР в том, что в лагерях содержатся только враги народа, и Гулаг это единственный гуманный способ реабилитировать их.
В 1931 году началась самая масштабная стройка времён СССР – строительство Беломорканала. Общественности эта стройка была преподнесена как великое достижение советского народа. Интересен факт, что пресса положительно отзывалась о преступниках, занятых на строительстве БАМА. При этом заслуги десятков тысяч политических заключённых умалчивались.
Часто уголовники сотрудничали с администрацией лагерей, представляя собой ещё один рычаг для деморализации политических заключённых. Хвалебные оды ворам и бандитам, которые делали на стройке «стахановские» нормы, постоянно звучали в советской прессе. На самом деле уголовники заставляли трудиться за себя простых политических заключённых, жестоко и показательно расправляясь с непокорными. Попытки бывших кадровых военных навести порядки в лагерной среде пресекались администрацией лагерей. Появлявшихся лидеров расстреливали или натравливали на них матёрых уголовников (для них была разработана целая система поощрений за расправу с политическими).
Единственным доступным способом протеста для политических заключённых были голодовки. Если одиночные акты не приводили ни к чему хорошему, кроме новой волны издевательств, то массовые голодовки считались контрреволюционной деятельностью. Зачинщики быстро вычислялись и расстреливались.
Квалифицированный труд в лагере
Главной проблемой Гулагов была огромная нехватка квалифицированных рабочих и инженеров. Сложные строительные задачи должны были решать специалисты высокого уровня. В 30 годы вся техническая прослойка состояла из людей, учившихся и работающих ещё при царской власти. Естественно, обвинить их в антисоветской деятельности не составляло труда. Администрации лагерей отправляла списки следователям, какие именно специалисты требовались для масштабных строек.
Положение технической интеллигенции в лагерях практически ничем не отличалось от положения других заключённых. За честный и ударный труд они могли только надеяться на то, что их не будут подвергать издевательствам.
Больше всего повезло специалистам, которые работали в закрытых секретных лабораториях на территории лагерей. Уголовников там не было и условия содержания таких заключённых сильно отличались от общепринятых. Самый известный учёный, прошедший через Гулаг, – это Сергей Королёв, который стал у истоков советской эпохи покорения космоса. За свои заслуги был реабилитирован и выпущен на свободу вместе со своей командой учёных.
Все масштабные довоенные стройки были завершены при помощи рабского труда зеков. После войны потребность в этой рабочей силе только увеличилась, так как для восстановления промышленности требовалось множество рабочих рук.
Ещё до войны Сталин отменил систему условно-досрочного освобождения за ударный труд, что привело к лишению мотивации заключённых. Раньше за ударный труд и примерное поведение они могли надеяться на сокращение срока заключения. После отмены системы, рентабельность лагерей резко упала. Несмотря на все зверства. Администрация не могла заставить людей качественно выполнять работы, тем более, что скудные рационы и антисанитария в лагерях подрывала здоровье людей.
Женщины в Гулаге
Жёны изменников родины содержались в «АЛЖИРЕ» — Акмолинском лагере Гулага. За отказ от «дружбы» с представителями администрации легко можно было получить «прибавку» к сроку или, что ещё хуже, «путёвку» в мужскую колонию, откуда редко возвращались.
АЛЖИР был основан в 1938 году. Первыми женщинами, которые туда попали, были жёны троцкистов. Часто вместе с жёнами в лагеря попадали и другие члены семьи заключённых, их сёстры, дети и другие родственники.
Единственным методом протеста женщин были постоянные прошения и жалобы, которые они писали в различные инстанции. Большинство жалоб не доходило до адресата, зато начальство безжалостно расправлялось с жалобщицами.
Дети в сталинских лагерях
В 30-е годы всех бездомных детей поместили в лагеря Гулага. Хотя первые детские трудовые лагеря появились ещё в 1918 году, после 7 апреля 1935 года, когда было подписано постановление о мерах борьбы с подростковой преступностью, это приняло массовый характер. Обычно дети должны были содержаться отдельно, часто они оказывались вместе с взрослыми преступниками.
К подросткам применялись все меры наказаний, включая расстрел. Часто 14-16летних подростков расстреливали только за то, что они были детьми репрессированных и «прониклись контрреволюционными идеями».
Музей истории Гулага
Музей истории гулага – уникальный комплекс, не имеющий аналогов в мире. В нём представлены реконструкции отдельных фрагментов лагеря, а так же огромная коллекция художественных и литературных произведений, созданных бывшими заключёнными лагерей.
Огромный архив фотографий, документов и вещей обитателей лагеря даёт возможность посетителям оценить все ужасы, которые творились на территории лагерей.
Ликвидация Гулага
После смерти Сталина в 1953 началась постепенная ликвидация системы Гулаг. Через несколько месяцев была объявлена амнистия, после чего население лагерей сократилось в два раза. Почувствовав послабление системы, заключённые начали массовые бунты, добиваясь дальнейших амнистий. Огромную роль в ликвидации системы сыграл Хрущёв, который резко осудил культ личности Сталина.
Последний начальник главного управления трудовых лагерей Холодов был уволен в запас в 1960 году. Его уход ознаменовал завершение эпохи Гулаг.
Если у вас возникли вопросы - оставляйте их в комментариях под статьей. Мы или наши посетители с радостью ответим на них
Увлекаюсь единоборствами с оружием, историческим фехтованием. Пишу про оружие и военную технику, потому что это мне интересно и хорошо знакомо. Часто узнаю много нового и хочу делиться этими фактами с людьми, неравнодушными к военной тематике.