Дом музей горького малой никитской. Уютное пристанище для верующего. Незабываемые впечатления за небольшие деньги

Страница 1 из 2

В городе Владимире жил молодой купец Аксенов. У него были две лавки и дом.
Из себя Аксенов был русый, кудрявый, красивый и первый весельчак и песенник. Смолоду Аксенов много пил, и когда напивался – буянил, но с тех пор как женился, он бросил пить, и только изредка это случалось с ним.
Раз летом Аксенов поехал в Нижний на ярмарку. Когда он стал прощаться с семьей, жена сказала ему:
– Иван Дмитриевич, не езди ты нынче, я про тебя дурно во сне видела.
Аксенов посмеялся и сказал:
– Ты все боишься, как бы не загулял я на ярмарке?
Жена сказала:
– Не знаю сама, чего боюсь, а так дурно видела, – видела, будто ты приходишь из города, снял шапку, а я гляжу: голова у тебя вся седая.
Аксенов засмеялся:
– Ну, это к прибыли. Смотри, как расторгуюсь, дорогих гостинцев привезу.
И он простился с семьей и уехал.
На половине дороги съехался он с знакомым купцом и с ним вместе остановился ночевать. Они напились чаю вместе и легли спать в двух комнатах рядом. Аксенов не любил долго спать; он проснулся среди ночи и, чтобы легче холодком было ехать, взбудил ямщика и велел запрягать. Потом вышел в черную избу, расчелся с хозяином и уехал.
Отъехавши верст сорок, он опять остановился кормить, отдохнул в сенях на постоялом дворе и в обед вышел на крыльцо и велел поставить самовар; достал гитару и стал играть; вдруг ко двору подъезжает тройка с колокольчиком, и из повозки выходит чиновник с двумя солдатами, подходит к Аксенову и спрашивает: кто, откуда? Аксенов все рассказывает, как есть, и просит: не угодно ли чайку вместе выпить? Только чиновник все пристает с расспросами: «Где ночевал прошлую ночь? Один или с купцом? Видел ли купца поутру? Зачем рано уехал со двора?» Аксенов удивился, зачем его обо всем спрашивают: все рассказал, как было, да и говорит: «Что ж вы меня так выспрашиваете? Я не вор, не разбойник какой-нибудь. Еду по своему делу, и нечего меня спрашивать».
Тогда чиновник кликнул солдат и сказал:
– Я исправник и спрашиваю тебя затем, что купец, с каким ты ночевал прошлую ночь, зарезан. Покажи вещи, а вы обыщите его.
Взошли в избу, взяли чемодан и мешок и стали развязывать и искать. Вдруг исправник вынул из мешка ножик и закричал:
– Это чей ножик?
Аксенов поглядел, видит – ножик в крови из его мешка достали, и испугался.
– А отчего кровь на ноже?
Аксенов хотел отвечать, но не мог выговорить слова.
– Я... я не знаю... я... нож... не мой...
Тогда исправник сказал:
– Поутру купца нашли зарезанным на постели. Кроме тебя, некому было это сделать. Изба была заперта изнутри, а в избе никого, кроме тебя, не было. Вот и ножик в крови у тебя в мешке, да и по лицу видно. Говори, как ты убил его и сколько ты ограбил денег?
Аксенов божился, что не он это сделал, что не видал купца после того, как пил чай с ним, что деньги у него свои 8000, что ножик не его. Но голос у него обрывался, лицо было бледно, и он весь трясся от страха, как виноватый.
Исправник позвал солдат, велел связать и вести его на телегу. Когда его с связанными ногами взвалили на телегу, Аксенов перекрестился и заплакал. У Аксенова отобрали вещи и деньги, отослали его в ближний город, в острог. Послали во Владимир узнать, какой человек был Аксенов, и все купцы и жители владимирские показали, что Аксенов смолоду пил и гулял, но был человек хороший. Тогда его стали судить. Судили его за то, что он убил рязанского купца и украл 20 000 денег.
Жена убивалась о муже и не знала, что думать. Дети ее еще все были малы, а один был у груди. Она забрала всех с собою и поехала в тот город, где ее муж содержался в остроге. Сначала ее не пускали, но потом она упросила начальников, и ее привели к мужу. Когда она увидала его в острожном платье, в цепях, вместе с разбойниками, – она ударилась о землю и долго не могла очнуться. Потом она поставила детей вокруг себя, села с ним рядышком и стала сказывать ему про домашние дела и спрашивать его про все, что с ним случилось. Он все рассказал ей. Она сказала:
– Как же быть теперь?
Он сказал:
– Надо просить царя. Нельзя же невинному погибать!
Жена сказала, что она уже подавала прошение царю, но что прошение не дошло. Аксенов ничего не сказал и только потупился. Тогда жена сказала:
– Недаром я тогда, помнишь, видела сон, что ты сед стал. Вот уж и вправду ты с горя поседел. Не ездить бы тебе тогда.
И она начала перебирать его волоса и сказала:
– Ваня, друг сердечный, жене скажи правду: не ты сделал это?
Аксенов сказал: «И ты подумала на меня!» – закрылся руками и заплакал. Потом пришел солдат и сказал, что жене с детьми надо уходить. И Аксенов в последний раз простился с семьей.
Когда жена ушла, Аксенов стал вспоминать, что говорили. Когда он вспомнил, что жена тоже подумала на него и спрашивала его, он ли убил купца, он сказал себе: «Видно, кроме бога, никто не может знать правды, и только его надо просить и от него только ждать милости». И с тех пор Аксенов перестал подавать прошения, перестал надеяться и только молился богу.
Аксенова присудили наказать кнутом и сослать в каторжную работу. Так и сделали.
Его высекли кнутом и потом, когда от кнута раны зажили, его погнали с другими каторжниками в Сибирь.
В Сибири, на каторге, Аксенов жил 26 лет. Волоса его на голове стали белые как снег, и борода отросла длинная, узкая и седая. Вся веселость его пропала. Он сгорбился, стал ходить тихо, говорил мало, никогда не смеялся и часто молился богу.
В остроге Аксенов выучился шить сапоги и на заработанные деньги купил Четьи-Минеи и читал их, когда был свет в остроге; а по праздникам ходил в острожную церковь, читал Апостол и пел на клиросе, – голос у него все еще был хорош. Начальство любило Аксенова за его смиренство, а товарищи острожные почитали его и называли «дедушкой» и «божьим человеком». Когда бывали просьбы по острогу, товарищи всегда Аксенова посылали просить начальство, и когда промеж каторжных были ссоры, то они всегда к Аксенову приходили судиться.
Из дому никто не писал писем Аксенову, и он не знал, живы ли его жена и дети.
Привели раз на каторгу новых колодников. Вечером все старые колодники собрались вокруг новых и стали их расспрашивать, кто из какого города или деревни и кто за какие дела. Аксенов тоже подсел на нары подле новых и, потупившись, слушал, кто что рассказывал. Один из новых колодников был высокий, здоровый старик лет 60-ти, с седой стриженой бородой. Он рассказывал, за что его взяли. Он говорил:
– Так, братцы, ни за что сюда попал. У ямщика лошадь отвязал от саней. Поймали, говорят: украл. А я говорю: я только доехать скорей хотел, – я лошадь пустил. Да и ямщик мне приятель. Порядок, я говорю? – Нет, говорят, украл. А того не знают, что и где украл. Были дела, давно бы следовало сюда попасть, да не могли уличить, а теперь не по закону сюда загнали. Да врешь, – бывал в Сибири, да недолго гащивал...
– А ты откуда будешь? – спросил один из колодников.
– А мы из города Владимира, тамошние мещане. Звать Макаром, а величают Семеновичем.
Аксенов поднял голову и спросил:
– А что, не слыхал ли, Семеныч, во Владимире-городе про Аксеновых-купцов? Живы ли?
– Как не слыхать! Богатые купцы, даром что отец в Сибири. Такой же, видно, как и мы, грешные. А ты сам, дедушка, за какие дела?
Аксенов не любил говорить про свое несчастье; он вздохнул и сказал:
– По грехам своим двадцать шестой год нахожусь в каторжной работе.
Макар Семенов сказал:
– А по каким же таким грехам?
Аксенов сказал: «Стало быть, стоило того», и не хотел больше рассказывать, но другие острожные товарищи рассказали новому, как Аксенов попал в Сибирь. Они рассказали, как на дороге кто-то убил купца и подсунул Аксенову ножик и как за это его понапрасну засудили.
Когда Макар Семенов услыхал это, он взглянул на Аксенова, хлопнул себя руками по коленам и сказал:
– Ну, чудо! Вот чудо-то! Постарел же ты, дедушка!
Его стали спрашивать, чему он удивлялся и где он видел Аксенова; но Макар Семенов не отвечал, он только сказал:
– Чудеса, ребята, где свидеться пришлось!
И с этих слов пришло Аксенову в мысли, что не знает ли этот человек про то, кто убил купца. Он сказал:
– Или ты слыхал, Семеныч, прежде про это дело, или видал меня прежде?
– Как не слыхать! Земля слухом полнится. Да давно уж дело было: что и слыхал, то забыл, – сказал Макар Семенов.
– Может, слыхал, кто купца убил? – спросил Аксенов.
Макар Семенов засмеялся и сказал:
– Да, видно, тот убил, у кого ножик в мешке нашелся. Если кто и подсунул тебе ножик, не пойман – не вор. Да и как же тебе ножик в мешок сунуть? Ведь он у тебя в головах стоял? Ты бы услыхал.
Как только Аксенов услыхал эти слова, он подумал, что этот самый человек убил купца. Он встал и отошел прочь. Всю эту ночь Аксенов не мог заснуть. Нашла на него скука, и стало ему представляться: то представлялась ему его жена такою, какою она была, когда провожала его в последний раз на ярмарку. Так и видел он ее как живую, и видел ее лицо и глаза, и слышал, как она говорила ему и смеялась. Потом представлялись ему дети, такие, какие они были тогда, – маленькие, один в шубке, другой у груди. И себя он вспоминал, каким он был тогда – веселым, молодым; вспоминал, как он сидел на крылечке на постоялом дворе, где его взяли, и играл на гитаре, и как у него на душе весело было тогда. И вспомнил лобное место, где его секли, и палача, и народ кругом, и цепи, и колодников, и всю 26-летнюю острожную жизнь, и свою старость вспомнил. И такая скука нашла на Аксенова, что хоть руки на себя наложить.
«И все от того злодея!» – думал Аксенов.
И нашла на него такая злость на Макара Семенова, что хоть самому пропасть, а хотелось отмстить ему. Он читал молитвы всю ночь, но не мог успокоиться. Днем он не подходил к Макару Семенову и не смотрел на него.
Так прошли две недели. По ночам Аксенов не мог спать, и на него находила такая скука, что он не знал, куда деваться.
Один раз, ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает на улицу, когда их гоняют на работу. Он сказал:
– Только молчи, старик, я и тебя выведу. А если скажешь, – меня засекут, да и тебе не спущу – убью.
Когда Аксенов увидал своего злодея, он весь затрясся от злости, выдернул руку и сказал:
– Выходить мне незачем и убивать меня нечего, – ты меня уже давно убил. А сказывать про тебя буду или нет, – как бог на душу положит.
На другой день, когда вывели колодников на работу, солдаты приметили, что Макар Семенов высыпал землю, стали искать в остроге и нашли дыру. Начальник приехал в острог и стал всех допрашивать: кто выкопал дыру? Все отпирались. Те, которые знали, не выдавали Макара Семенова, потому что знали, что за это дело его засекут до полусмерти. Тогда начальник обратился к Аксенову. Он знал, что Аксенов был справедливый человек, и сказал:
– Старик, ты правдив; скажи мне перед богом, кто это сделал?
Макар Семенов стоял как ни в чем не бывало, и смотрел на начальника, и не оглядывался на Аксенова. У Аксенова тряслись руки и губы, и он долго не мог слова выговорить. Он думал: «Если скрыть его, за что же я его прощу, когда он меня погубил? Пускай поплатится за мое мученье. А сказать на него, точно – его засекут. А что, как я понапрасну на него думаю? Да что ж, мне легче разве будет?»
Начальник еще раз сказал: «Ну, что ж, старик, говори правду: кто подкопался?»
Аксенов поглядел на Макара Семенова и сказал:
– Я не видал и не знаю.
Так и не узнали, кто подкопался.
На другую ночь, когда Аксенов лег на свою нару и чуть задремал, он услыхал, что кто-то подошел и сел у него в ногах. Он посмотрел в темноте и узнал Макара.
Аксенов сказал:
– Что тебе еще от меня надо? Что ты тут делаешь?
Макар Семенов молчал. Аксенов приподнялся и сказал:
– Что надо? Уйди! А то я солдата кликну.
Макар Семенов нагнулся близко к Аксенову и шепотом сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня!
Аксенов сказал:
– За что тебя прощать?
– Я купца убил, я и ножик тебе подсунул. Я и тебя хотел убить, да на дворе зашумели: я сунул тебе ножик в мешок и вылез в окно. – Аксенов молчал и не знал, что сказать. Макар Семенов спустился с нары, поклонился в землю и сказал:
– Иван Дмитриевич, прости меня, прости, ради бога. Я объявлюсь, что я купца убил, – тебя простят. Ты домой вернешься.
Аксенов сказал:
– Тебе говорить легко, а мне терпеть каково! Куда я пойду теперь?.. Жена померла, дети забыли; мне ходить некуда...
Макар Семенов не вставал с полу и бился головой о землю и говорил:
– Иван Дмитрич, прости! Когда меня кнутом секли, мне легче было, чем теперь на тебя смотреть... А ты еще пожалел меня – не сказал. Прости меня, ради Христа! Прости ты меня, злодея окаянного! – и он зарыдал.
Когда Аксенов услыхал, что Макар Семенов плачет, он сам заплакал и сказал:
– Бог простит тебя; может быть, я во сто раз хуже тебя! – И вдруг у него на душе легко стало. И он перестал скучать о доме, и никуда не хотел из острога, а только думал о последнем часе.
Макар Семенов не послушался Аксенова и объявился виноватым. Когда вышло Аксенову разрешение вернуться, Аксенов уже умер.

Семенов Павел

Музей-квартира А. М. Горького — cамый известный памятник московского модерна, построенный Ф. Шехтелем в 1902 году для миллионера Сергея Рябушинского. В интерьере — знаменитая «тающая» лестница, витражи, наверху — старообрядческая домовая церковь-часовня. Мозаики по рисунку Шехтеля выполнены петербуржской фирмой Владимира Фролова. В 1931 году в доме поселился вернувшийся из Италии Горький и жил здесь с 1931 по 1936 год. Музей начал свою работу в 1965 году. Экспонаты рассказывают об истории семьи и домовой церкви.

На углу Малой Никитской улицы и Спиридоновки стоит особняк, выстроенный в 1900—1902 годах по проекту архитектора Ф. О. Шехтеля для С. П. Рябушинского.

Начать думаю лучше с наружнего устройства. Так выглядит бывшая главная-парадная дверь. Сегодня вход в музей происходит через черный ход.

Летом 1900 года на Малой Никитской началось строительство роскошного особняка для Степана Павловича Рябушинского — одного из представителей третьего поколения династии. Малая Никитская в те годы выглядела весьма провинциально: невысокие деревянные или каменные дома, куры, гуляющие по булыжной мостовой, аромат самоварного дымка. Чтобы разместить здесь городскую усадьбу с изысканным домом, внутренним двором и службами — прачечной, дворницкой, кладовой, гаражом и конюшней — требовался опытный архитектор, способный мыслить неординарно. Заказ на строительство получил Фёдор Осипович Шехтель (1859-1926), работы которого особенно нравились Степану Павловичу.

Фасады здания облицованы глазурованным кирпичем, поверху обвиты лентой мозаичного фриза с изображением ирисов, а гладкие стены прорезаны квадратами больших окон. Такая экстравагантность во внешней отделке прекрасно сочетается с рациональностью и комфортом внутренней планировки, изяществом интерьеров.
Однако необычность облика этого здания связана с принадлежностью Рябушинского одновременно к старообрядчеству и буржуазии. С 1919 г. в здании размещалось государственное издательство (Госиздат), с 1925 по 1931 — Всесоюзное Общество культурных связей с заграницей, а затем особняк был предоставлен в распоряжение только что вернувшемуся в СССР М. Горькому. В 1965 г. здесь открылся музей писателя.

Во второй половине XIX - начале XX века в Западной Европе, а затем и в России широкое распространение получило художественное направление под названием модерн (от фр. moderne — современный) или ар-нуво (фр. art nouveau - новое искусство). Модерн проявлялся в архитектуре, изобразительном искусстве, в оформлении интерьеров, в прикладном искусстве и даже в книжном деле. К тому времени широкую известность в Москве получил архитектор Федор Осипович Шехтель (1859—1926). Черты модерна в его произведениях проявились на рубеже веков. На Всемирной выставке в Париже в 1900 году он получил за свои работы серебряную медаль. К тому времени одним из самых известных его сооружений был особняк З. Г. Морозовой в Москве, построенный на деньги российского предпринимателя и мецената С. Т. Морозова. К оформлению интерьеров этого здания был привлечен малоизвестный еще художник М. А. Врубель.

Потрясающий фантазёр и большой экспериментатор, Шехтель был самым ярким и плодовитым мастером стиля модерн в России. Московские знаменитости с удовольствием давали ему заказы, а построенные им здания во многом определили внешний вид старой Москвы. В начале ХХ века главным заказчиком профессиональных мастеров было русское купечество, пришедшее на смену обедневшему дворянству. Промышленники и банкиры стремились показать себя не только хозяевами жизни, но и высокообразованными людьми, шагающими в ногу со временем. Модерн пришёлся ко двору.

Сам Горький не участвовал в выборе своего жилища и не высказывал никаких пожеланий. Еще в 1928 г. он получил письмо работницы с просьбой не уезжать снова в Италию и отказаться от своей виллы, на что ответил в газете "Рабочая Москва": "Кстати, у меня там нет своей виллы. У меня никогда не было и не будет своих домов, своей "недвижимой собственности".
По воспоминаниям писателя М. Слонимского известен такой случай. Однажды некий льстивый гость поднял тост "За хозяина дома!". Лицо Горького стало почти алым, и он перебил вопросом: "За какого хозяина? Я не хозяин этого дома. Хозяин - Моссовет!" после чего встал и вышел из комнаты.

Когда началось строительства дома на Никитской, Рябушинскому было 26 лет. В архитектуре его сплелись мотивы английской готики и мавританской архитектуры, внутренняя отделка, участие в которой принимал М. А. Врубель, поражает великолепием.

Главной изюминкой дома стала парадная лестница холла, выполненная в форме волны. Каскад мраморных волн, выкидывающий высоко вверх люстру-медузу, зеленоватые стены, имитирующие морскую стихию, приглушённое освещение, ручки дверей в форме морского конька создают картину подводного мира. Шехтель продолжил эту игру и в оформлении остальных комнат — растительные мотивы, морская тематика, причудливые улитки и бабочки, замаскированные в деталях интерьера, — в этом доме кипит особенная жизнь.

Как говорят по одним только ручкам в доме можно писать поэмы. Я соглашусь с этим мнением.

Есть в особняке и свои секреты — тайная старообрядческая молельня, расположенная в мансарде северо-западной части дома; с улицы её не разглядеть. Стены и купол в молельне покрывает уникальная абстрактная храмовая роспись — небольшая комната максимально стилизована под древнюю церковь. Чтобы пройти в тайную комнату, нужно было подняться на второй этаж, пройти по узкой галерее и — вверх по чёрной лестнице. Посторонние и не догадывались, что в доме есть такое помещение.

Вихрь Октябрьской революции искалечил судьбы не одной семьи. Рябушинские, процветающие и успешные, после 1917 года стали символом отечественной буржуазии и синонимом антинародной сущности российского предпринимательства. Вынужденная эмиграция стала для них единственным спасением от нападок и обвинений нового режима.

Трагически сложилась и судьба Шехтеля. Фёдор Осипович остался в России и отказывался от весьма заманчивых предложений, поступавших от иностранных заказчиков. Он искренне пытался найти своё место в новой, чуждой ему стране социализма. Семью Шехтеля выселили из особняка на Большой Садовой, и великий архитектор, стоявший у истоков русского модерна, строивший для Морозовых, Рябушинских, Смирновых, до конца своих дней скитался по съёмным коммуналкам и умер больным и нищим. Сегодня по его проектам изучают историю архитектуры, а на небосклоне есть малая планета, названная в его честь.

Горький прожил в доме на Никитской всю оставшуюся жизнь, до 1936 года. Поселился на первом этаже — подниматься по двенадцатиметровой лестнице больному писателя было сложно. А наверху устроилась его семья — сын Максим Алексеевич с женой Надеждой Алексеевной и внучки Марфа и Дарья.

Вместо дверей Шехтель соорудил широкие арочные проемы, в вестибюле - ширму-витраж. Сами помещения - большие и просторные, украшенные лепниной. Каждая деталь дома - от рисунка паркета до формы осветительных приборов — создает единую композицию.

Чтобы не замерзнуть на мраморной лавочке, на нее направлен поток теплого воздуха из такой замысловатой решетки. Система не сохранилась до наших дней. После 1917 года особняк Рябушинских перешёл во владения города и принадлежал попеременно Наркомату по иностранным делам, Государственному издательству, психоаналитическому институту, детскому саду. За эти годы были утрачены мебель и осветительные приборы, выполненные по эскизам Шехтеля, разрушена вентиляционная система и разобран уникальный камин из каррарского мрамора, находившийся в столовой..

Уникальные витражи, паркет из ценных пород дерева, живописные потолки, роскошные люстры, лепнина — дом на Малой Никитской не соответствовал вкусам писателя из народа. Горький не раз говорил о нём: «Величаво, грандиозно, улыбнуться не на что».

Библиотека.

Столовая. Самая большая комната служила столовой, гостиной.
Постоянное место Горького за столом отмечено чайным прибором. Завтрак обычно проходил в узком кругу, более оживленно становилось за обедом и вечернем чаем.
Здесь проходили встречи Горького с многочисленными гостями, прежде всего писателями, людьми искусства.
В этой комнате велись многочисленные дискуссии о тогдашнем методе литературы, получившем название социалистического реализма. Этот термин обобщал живую реальность, практический опыт большой группы писателей - Маяковского, Фадеева, Леонова, Шолохова, А. Толстого, самого Горького - всех тех, чье творчество ориентировалось на идеи социальной справедливости.
Почти все известные писатели 1930-х годов побывали у Горького - его дом заменял им писательский клуб.

Кабинет. В этой комнате писатель проводил утренние часы с 9 до 2 дня, отводя самое продуктивное время работе над своими произведениями. Творческая деятельность Горького в эти годы была огромна.
Эта комната более других отражает вкусы Алексея Максимовича. Кабинет был похож на рабочие комнаты писателя, там, где он жил - в Сорренто, Тесседи в Крыму, на подмосковной даче. "Казалось, что он возит свою рабочую комнаты с собой", - вспоминал Маршак.
Во второй половине дня Горький работал здесь над рукописями начинающих писателей, отвечал на письма многочисленных корреспондентов, занимался редакторской работой по руководимым им изданиям.

Рабочий стол, большой, выше обычного и без ящиков, был сделан по просьбе Горького — за таким столом он привык работать. Книги, блокноты с заметками, остро заточенные цветные карандаши, которыми писатель правил тексты, свои и чужие, всё аккуратно лежит на столе в ожидании хозяина.

Вдоль стен — шкафы, где разместилась внушительных размеров коллекция — Горький собирал резные работы из кости мастеров XVIII-XX веков (нецки). На сегодняшний день здесь собрана одна из крупнейших коллекций. Напротив рабочего стола — две картины: копия с «Мадонны Литта» Леонардо да Винчи и панорама Неаполитанского залива. На подоконнике — ящик с садовыми инструментами. В редкие свободные минуты Горький очень любил копаться в саду, разбивая дорожки и клумбы.

Спальня. Здесь только самое необходимое. Спальный гарнитур - случайное приобретение при меблировке дома и не отражает склонности писателя. В шкафу и комоде - личные вещи и одежда Алексея Максимовича.
По его просьбе повешена угловая книжная полка, на которой расставлялись книги для ежедневного вечернего чтения. В последнем подборе оказались: "Народные русские сказки", собранные А. Афанасьевым, "Песни" Беранже, произведения Р. Роллана и стихи Н. Языкова, книги К. С. Станиславского и В. Г. Короленко и др. Иногда Горький в шутку называл себя "профессиональным читателем". На тумбочке возле кровати - снимок старшей внучки Алексея Максимовича - Марфы. Это одна из самых последних фоторабот сына - Максима Алексеевича. Он скончался 11 мая 1934 года от трудно протекавшего крупозного воспаления легких. Эту потерю Горький фактически не смог перенести и пережил сына лишь на два года.

Изголовье кровати.

shelphur.livejournal.com

При входе можно увидеть узкую лестницу наверх, в молельню Рябушинских. Семья была старообрядческой, поэтому домовую церковь не строили на видном месте. Рядом с молельней сейчас в маленькой комнатке экспозиция, посвященная Рябушинским.

История требует своего завершения. Архитектор, Федор Осипович Шехтель долго пытался найти свое место в новой России. Один свой дом он был вынужден продать за бесценок, второй у него забрала новая власть на «собственные нужды». В результате он был вынужден вместе с женой и старшей дочерью переехать в квартиру своей дочери Веры (за которой ухаживал Маяковский!) и ее мужа на Малую Дмитровку. Чтобы как-то ощущать себя востребованным и иметь средства к существованию, Шехтель создавал и выставлял на конкурсы проекты Мавзолея, Петроградского крематория, плотины и шлюзов для ДнепроГЭСа. Но все это не позволяло содержать больную дочь, жену, при том, что сам он уже тоже был тяжело болен. Федор Осипович Шехтель умер от рака желудка 7 июля 1926 года и похоронен на Ваганьковском кладбище.

Двое из четверых его детей - дочь Вера и сын Лев - стали художниками. Сын носил фамилию матери и картины Льва Жегина можно увидеть даже в Третьяковке. Дочь дважды была замужем и от второго брака у нее родился сын Вадим, который стал народным любимцем под именем Вероники Маврикиевны (те, кому хорошо за 30, должны помнить известный советский эстрадный дуэт Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны). Говорят, чтобы добиться такой популярности, ему пришлось отречься от своего великого деда. И только перед смертью в 2001 году он покаялся в этом.