Вот так он перед Гульзифой, которую еще и в глаза не видел, почувствовал себя провинившимся. Потом он один раз видел ее со стороны. Но подойти не решился.
Когда же отбывали из Терехты и разведвзвод направили помочь медсанбату погрузить в вагон их пожитки, Янтимер разглядел Гульзифу уже вблизи. Круглолицая, с лучистым взглядом узковатых глаз, приветливая девушка задела сердце парня. Нет, с ума не свела, только задела. Янтимер командира из себя не строил, приказы не раздавал, брал самые большие ящики и тащил их к выделенному для медсанбата вагону. Солдаты, глядя на лейтенанта, старались еще больше. Когда началась погрузка, Байназаров в вагон сам залез, солдаты подавали, он принимал. Гульзифа говорила только "это туда", "это сюда", показывала, куда какой ящик, куда какой мешок, куда какой сверток положить. Всему свое место - понадобится, так чтобы любую вещь можно было найти сразу. Аккуратно уложили все бьющееся. И, когда уже кончили погрузку, Гульзифа мягко звенящим голосом сказала парню по-башкирски:
- Выходит, с земляком мне повезло. - "Повез-зло-о", - прозвенело серебро в ее голосе. - Не зря говорят, в Деме-реке вода целебная, на пользу пошла, - "польз-зу-у".
Чуткий на слух Янтимер подивился красоте и звучности переливчатого, словно в узорах, голоса. Вот ее завораживающая сила - голос! А Леню Ласточкина восхитило розовое просяное зернышко на левой щеке.
- А ты откуда?- прикинулся несведущим Янтимер.
- Из Давлеканова. Разве лейтенант Ласточкин не сказал? Взахлеб тебя хвалил, все уши прожужжал,
- Сказать-то сказал, да бестолково как-то, я не понял, - и сам не заметил, как проехался насчет друга Янтимер. Но тут же пожалел.
- Говорливого понять трудно, - согласилась Гульзифа. - А он любит много говорить.
Вот так ни с того ни с сего наподдали Лене Ласточкину с обеих сторон. А в чем его вина, кроме того, что каждому хотел добра? Может, в этом-то и грех?
- Ласточкин, он хороший, - решил искупить вину парень. Но девушка его слова пропустила мимо ушей.
- Ты на артиста похож, который в кино Салавата Юлаева играл.
Янтимер покраснел - будто открылась давно хранимая сердечная тайна. Девушка, разумеется, в темном вагоне ничего не заметила. И Салават Юлаев, и артист, игравший его, - были идеалом Байназарова.
- Говорят... - пробормотал он. - Толку мало, что похож
- И все же лучше на хорошего человека походить, чем на плохого.
Разложив весь груз, Янтимер спрыгнул на землю и подал руку Гульзифе. Ладонь ее была мягкой и теплой. Даже когда Гульзифа встала рядом, он не отпустил ее теплой ладошки. Она тоже не отняла, но мягкие, плотно сомкнутые пальцы остались спокойны и безответны. Видно, большая крепкая рука Янтимера ни искорки ей в кровь передать не смогла.
- Спасибо, лейтенант... Ласточкин все рассказал - где ты родился, какую воду пил. Только вот имени твоего не назвал.
- Янтимер. Байназаров Янтимер.
- Янтимер... И имя у тебя красивое, - только тут она высвободила руку из его ладони.
- А твое - особенно!.. Как мне тебя называть? Зифой?
- Гульзифой...
Не зная, о чем говорить дальше, парень сказал:
- Значит, мы с тобой одну воду пили, ты у истока, я в низовье, в Чишмах, в Карагуже. Знаешь, наверное, песню: "На Деме я родился, на Деме вырос я..."?
- Ну коли так, - рассмеялась девушка, - я еще знаю: "Деньги есть - Уфа гуляем, деньги нет - Чишма сидим".
Где только не услышишь эту прибаутку? И в Сибири, и на Карпатах, и на Белом море, и на Черном. Узнают про кого-то, что он родом из Уфы или Чишмы, и сразу: "А-а, деньги есть - Уфа гуляем?.." Происхождение этой присказки, которая всю страну обежала, во тьме веков не прячется. Она самого-то Янтимера всего года на четыре старше. В восемнадцатом году, когда колчаковские войска наступали на Уфу, начали было чишминский люд насильно вместе с подводами забирать в обоз. Чишминцы же уперлись: "Деньги есть Уфа гуляем, деньги нет - Чишма сидим", - дескать, заплатите - поедем, не заплатите - и шагу не ступим. Судя по всему, за такое упрямство плетка по чишминским загривкам хорошо походила, но к рассвету все лошадиное поголовье, вплоть до шелудивого стригунка, было угнано в глубь леса. Отсюда и пошло: "... деньги нет - Чишма сидим".
- Ну, до свиданья, Янтимер. - Гульзифа протянула руку. Это был намек, что джигиту пора уходить. Тот понял. Крепко пожал протянутую руку и пошел.
Следующая их встреча, совсем мимолетная, была в Подлипках, когда Янтимер, прочитав стихотворение, сбежал со сцены. Появилась откуда-то Гульзифа и пожала Янтимеру руку Он же, в неулегшемся еще волнении, не успел ничего почувствовать, даже ладони ее не ощутил.
- Поздравляю, земляк... Янтимер... очень здорово. Сказала и тут же исчезла. Только свет ее лучистого взгляда еще оставался в воздухе.
* * *
Теперь она там, за оврагом, посреди березняка, в большой палатке медсанбата. Наверное, спит. Конечно, спит, какое у нее горе, чтобы бессонницей маяться? Куда пойти, к кому прислониться смятенной душе Янтимера Байназарова? Не прислониться даже, хватило бы и прикоснуться. Вдруг в ушах прозвучал звонкий голос Гульзифы, блеснул лучистый взгляд, брошенный из-под ресниц. Не вытерпел джигит и, по щиколотку в сухой листве, зашагал на ту сторону оврага. Всего-то ему нужно одно теплое слово и один живой взгляд. Идет, опустив голову, смотрит себе под ноги, а за ним настороженно следует луна. Ночь напролет она, неотвязная, мучила его. И никак от нее не избавишься - не ухватишь же и не забросишь на край ночи. Вот и остается - шагать, потупив голову.
Дойдя до палатки, Байназаров остановился и прислушался. Там - тишина, спят беззаботно молоденькие медсестры и санитарки. Как же ему теперь увидеть Гульзифу? Об этом Янтимер как-то не подумал. Ночь, за полночь вломиться в палатку, где спят молодые женщины, у него, конечно, и в мыслях не было. Окликнуть ее по имени, вызвать на улицу тоже отваги не хватит. Так решительно шагал сюда, а пришел - и потерял всю смелость. С шорохом вороша листья, он раз обошел палатку, другой раз, третий. Потом встал и задумался... Даже если вдруг выйдет Гуль-зифа, что он скажет ей, как объяснит свое появление здесь? Хватит ли духу рассказать о своих терзаниях? Какого совета, какой помощи попросит? Он уже хотел было повернуть обратно. Но опять передумал... За утешением - пусть и за самым малым, пришел он сюда. Ясный голос Гульзифы, один только ее голос был бы для него лекарством.
Вдруг угол закрывавшего вход брезента отогнулся.
- Кто здесь? Знакомый мягкий голос.
- Я. Байназаров.
В накинутой на плечи шинели она подошла к нему и, взяв под руку, повела в сторону, к стоящим кучкой березам.
- Что случилось? В такой час пришел...
- А ты чего не спишь?- вопросом на вопрос ответил Янтимер.
- И сама не знаю, не спится, и все, - с неожиданной тоской сказала Гульзифа.
Вдруг она ткнулась лбом в грудь Янтимера и тихонько заплакала. Парень растерялся. Что это - помощи просит, а может, в чем-то винит его? Как в таких случаях положено поступать? Приласкать, по спине и по волосам погладить, попытаться утешить? Или ждать, когда выплачется? Что делать, как в таких случаях поступать, не то что двадцатилетний Янтимер, это даже не всякий зрелый мужчина знает.
В женских слезах, в каждой слезинке - тысяча тайн, тысяча значений. Потому парень как стоял, так и застыл. Шинель медленно соскользнула с ее плеча и упала на землю, прошуршала сухая листва. Нагнуться бы, достать шинель - голову ее надо будет потревожить, так оставить - вроде бы невнимание. А в голове нерешительного лейтенанта все тот же вопрос - что же с ней?
Все узлы Гульзифа тут же сама и развязала. Сначала она подняла шинель, накинула на плечи. Вздохнула глубоко. И, только успокоившись, заговорила:
- Хорошо, что пришел. Думала, думала, на сорок ладов перебрала, так ничего и не надумала. Горевать боюсь и радоваться страшно. Ладно, ты пришел.
- Придешь, если ноги сами привели, - оживился Янтимер.
Допытываться он не стал. Нужно будет, сама скажет. Сказала, долго не тянула. Только печаль ее была не в незадачливом лейтенанте, которого "ноги сами привели".
- Я письмо из дому получила, - сказала Гульзифа, - ну... не совсем из дому, парень написал, нареченный мой, мы с ним обещание друг другу дали. Жених мой.
- Хорошо, коли написал, - пробормотал Янтимер и подумал про себя: "Мне-то чего, что написал?" Второй раз в жизни он почувствовал ревность. Первый раз было, когда в Терехте Анна Сергеевна назвала его "лебедышем", второй раз - сейчас.
- Хорошо-то хорошо, да не все-о... - протянула девушка. Обиды, проскользнувшей в голосе земляка, она не заметила. - Ногу ему оторвало, выше колена. Четыре месяца весточки не было. Теперь пишет: я калека, нога у меня, говорит, не вырастет, и я, говорит, тебе не пара... Эх, Хабирьян, дурачок!- голос ее опять задрожал, она всхлипнула. - Если, говорит, разлюбишь, так пусть сразу, ни капли винить не буду, лишь бы потом нам обоим вместе не каяться. Чтобы душа твоя не маялась. Или так реши, или эдак, жду, говорит, ответа, но из жалости, лишь для моего утешения, не пиши, ногу оторвало - вытерпел, надежда оборвется - тоже стерплю, меня не жалей, себя жалей. Вот так и написал.
- Что ж, хорошо все.
- Что же хорошего-то?
- Долг свой выполнил, домой живым вернулся, это хорошо. А ноги - они всякие бывают. Один на двух ногах еле тащится, другой и на одной пляшет. У нас в ауле зайчатник есть, Азнабай-агай. С гражданской вернулся, тоже одна штанина до колен пуста была. И что ж - краса аула, везде поспевает, любое дело в руках спорится, на охоту даже ходит, говорю же, первый в ауле зайчатник. Полон проулок детей с женою нарожали. Их дом возле проулка, так дети все время там кишмя кишат. - Байназаров рассказал сущую правду.
- Меня утешать не надо, Янтимер. Я ведь люблю его. Но зачем он мне такое письмо написал, такое... безжалостное? Как только рука поднялась? И унижается. Зачем? Вот что обидно...
- Вовсе не унижается. Настоящий мужчина, с судьбой говорит в открытую.
- Если бы с тобою так, ты бы написал?
- Написал. Только некому писать, нет такого человека... Гульзифа почувствовала в этих словах горечь, но говорить об этом посчитала не ко времени.
- Спасибо, Янтимер, утешил ты меня. И слова твои, и сам ты... А то ведь я жалеть уже начала Хабирьяна. Боялась, как бы жалость эта не захватила всю душу, так и пролежала чуть не целую ночь. Возьму и напишу сейчас письмо, каждую букву бисером вышью: "Не опускай крылья, пусть тебе опорой будет моя любовь. Все равно ты мой. И никому другому тебя не отдам", - так и напишу.
- Так и напиши. И не бойся... Счастливые будете, - сказал джигит. А про себя от души пожалел своего далекого сверстника. Представил, что сам лишился ноги, и сердце похолодело. Не приведись! Перед глазами прошла картина: по склону горы спускаются двое - ровно шагает молодая красивая женщина, а рядом, откидывая вбок деревянную ногу, ковыляет мужчина. Это Гульзифа и Хабирьян. Янтимер зажмурился и снова открыл глаза - исчезло.
- Сам не говоришь, так и я не спросила. Ты-то чего не спишь? Тоже, наверное, не зря сон бежит?
- Нет, просто шел мимо. Сегодня мои солдаты в карауле, вот и обхожу, нашелся лейтенант. - Ладно, я пойду.
- Прощай, спокойной ночи. - Девушка протянула руку. Парень быстро пожал и тут же отпустил. Мягкие ее пальцы в этот раз были холодны.
- Спокойной ночи, сладкого сна, приятных сновидений, - вдруг велеречиво сказал джигит. Чужая печаль коснулась его души и на миг приглушила собственную маету.
Толком не поняв, зачем он приходил сюда, но чувствуя, что приходил не зря, Янтимер ушел. Развеяв сомнения Гульзифы, оборвав свои только было народившиеся мечты, загасив где-то там в глубине души готовые вот-вот вспыхнуть искры, зашагал он, куда понесли ноги. И будто не сухие листья давит, а еще не распустившиеся почки своих надежд.
Так лейтенант Байназаров наткнулся на большую палатку. Сквозь узкую щель протискивается тусклый желтоватый свет, но далеко не идет, тут же смешавшись с лунным светом, теряется в листве. Тихий, как бормотанье, разговор доносится из палатки. Выросший среди лесов Янтимер с детства был чуток к голосам. Десятки видов птиц не то что по пению, даже по чириканью мог различать. Ему повезло, что с этим своим даром он угодил в разведку.
Повезло... Но завтра по приказу лейтенанта Янтимера Бай Назарова смертельные пули ударят не в подлое сердце фашиста, а в сердце его, Янтимерова, соотечественника. А может, есть выход, есть способ избавиться от этой страшной обязанности? Разве нет во всей бригаде других солдат, кроме взвода разведки?
Одного из говорящих в палатке Янтимер узнал сразу. Это же комиссар Зубков - Арсений Данилович! Вот куда сами собой привели его своевольные ноги. А почему это соображение не пришло ему в голову раньше? Явиться бы лейтенанту сразу и сказать: "Товарищ комиссар, не могу я, рука не поднимается, избавьте меня!" И сейчас не поздно. Недаром, выходит, ноги сами привели его сюда.
В палатке двое. Второй голос Байназарову не знаком. Стало неловко: стоит, подслушивает, будто соглядатай какой. Он отошел в сторону.
Голоса смолкли, и вскоре из палатки вышел подтянутый, быстрый в движениях человек. Лица Янтимер не разглядел, но при лунном свете по виду-походке сразу узнал его. Это был командир мехбата Руслан Сергеевич Казарин. Капитан тоже заметил Байназарова, но лишь, резко повернув голову, бросил на него взгляд и быстро прошел мимо.
Участь Любомира Зуха заставила капитана Казарина забыть и про собственную болезнь, и про собственное горе. Дважды мог Руслан Сергеевич уберечь этого непутевого сержанта от беды. Первый раз - в Подлипках. Одну-то девушку принять в часть санитаркой или телефонисткой ему ничего не стоило. Свою болячку на других вымещал, за свою беду на весь мир ощерился, за грех одной Розалины весь женский род возненавидел. Второй раз - уже здесь, вчера. Однако тут преградой стали честь командира, воинский долг, верность присяге, а более всего - беспощадный закон военного времени. А спасти еще было не поздно... Дважды оплошал капитан. Хотя посмотреть - так ни в тот, ни в этот раз ошибки он не совершил. Никто ни в чем обвинить его не может. А за ЧП в подразделении держать ответ и понести наказание он готов. Но не предстоящее наказание мучало капитана.
Всю ночь промаялся без сна Руслан Сергеевич, чувствовал: вот-вот схватит приступ печени... но испугался ли тот, пожалел ли - не схватил. Пронесло. Слабая искра надежды привела его и к комиссару. Казалось ему, что если подробно, от начала до конца расскажет все, то этим он разделит вину сержанта, возьмет ответственность на себя и изменит судьбу Зуха, отведет от него беду. Коли разделит, то и беда полегчает. Но он столкнулся с бедой, разделить которую было нельзя, не делилась она, и он растерялся.
Комиссар в белой нательной рубашке, в накинутой на плечи шинели сидел, обхватив колени, на низких нарах, наспех сколоченных из неструганых досок, и словно бы безучастно, не перебивая и не поддакивая, слушал сетования капитана. Его согнутое пополам тело съежилось, стало еще меньше. Рядом стояла коптилка из гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда, скупой свет желтым налетом ложился на его седые волосы. Умные глаза запали, совсем укрылись в тени. Сидящего на толстом чурбаке Казарина он вроде и не замечает, опустил голову и молчит. Может, задремал. Нет, сна у Арсения Даниловича ни в одном глазу. Капитана Казарина - образцового командира, всегда подтянутого, всегда тщательно одетого, точного в жестах и словах, металлическим голосом отдававшего приказы и тем же металлическим голосом четко, отрывисто докладывавшего начальству - комбата, который на военных учениях и в ночных бросках был всегда первым, Зубков слушал сейчас внимательно. Но, слушая, думал о самом Руслане Сергеевиче. Расхлябанных комиссар презирал, с чересчур аккуратными был настороже. Но люди-то в заготовленные тобой рамки не всегда умещаются. Сухой, щеголеватый комбат и жил-то, казалось, от команды до команды, от приказа до приказа - и вот, пожалуйста... Наивная душа, на чудо надеется!
Капитан заговорил с особым напором: - Как мне теперь с совестью своей поладить, Арсений Данилович? Я должен спасти Зуха. Посоветуйте, помогите! Нельзя ему умирать! Пусть меня накажут, пусть в рядовые разжалуют, отправят в штрафбат, только пусть его в живых оставят. Помогите... - капитан вдруг замолчал.
Упала короткая тяжелая тишина.
- Я вам без обиняков скажу, Руслан Сергеевич, - все так же не шевелясь, заговорил комиссар, - то, о чем вы просите... Такое только в книгах может случиться. Если бы книга закончилась чудом, о котором вы просите, читатель вздохнул бы с облегчением. Книга, если в ней чуда нет, мертвая книга. А здесь... - Он вдруг вскинул голову, прислушался к отчетливым артиллерийским раскатам и кивком показал вокруг. - А здесь жизнь. Здесь война. И свои суровые законы. Я наверх шифровку послал, просил изменить приговор. Ответ должен прийти в течение двенадцати часов. В семь тридцать конечный срок. А сейчас, - он посмотрел на наручные часы, четыре. Будем ждать. Если ответ придет благоприятный - можно считать, что случилось чудо. Кто знает...
Поняв, что разговор закончен, комбат попрощался и вышел. Комиссар Зубков остался сидеть на нарах, все так же обхватив колени руками, и лишь качнулся несколько раз. Пламя коптилки вытянулось вслед капитану, затрепетало, словно хотело увязаться за ним. Какие-то тени пробежали по палатке. Должно быть, тень комиссара, ломаясь, замельтешила по брезенту.
- Разрешите?- послышался робкий голос. Отрешенно сидевший Арсений Данилович вздрогнул.
- Разрешите? Лейтенант Байназаров.
Снова нахлынула тревога, и комиссар с раздражением сказал:
- Что вы все ко мне за полночь, как к гадалке, тянетесь? Ночью человек спать должен. Завтра не праздник.
- Да, не праздник.
- И что же?- Зубков, резко повернувшись, спустил ноги с нар. На ногах белые шерстяные носки. Интересно: кто же ему связал их?
- Товарищ комиссар! Я завтра должен командовать расстрелом сержанта Зуха. Я не могу отдать такого приказа.
- Почему?
- Я еще ни одного фашиста не убил, даже еще не стрелял в него. Почему же я с самого начала должен своего убивать? Я это не могу. Поручите другому. - Откуда пришла к Янтимеру такая решительность? Голос звучит твердо, повелительно даже.
- Значит, для тебя это тяжело?- слова "тебя" и "это" Зубков сказал с нажимом.
- Тяжело. Язык не повернется, рука не поднимется.
- Стало быть, для те-бя э-то дело - постыдное, грязное?- со злостью сказал комиссар. Правота лейтенанта, собственное бессилие вывели его из себя.
- Постыдное, грязное, кровавое, - упрямо повторил Янтимер.
- Ты кто, лейненант Байназаров?
- Я? Я...
- Ты командир взвода разведки! Ты получил задание, а ты это постыдное, грязное, кровавое на другого спихнуть хочешь. Другие, по-твоему, безжалостные и бездушные? Так, что ли?- Комиссар помолчал и сказал, уже тише:- А мне каково? Мне, думаешь, легко? Приговор вынесен. И в исполнение его приводишь не ты один - и я, и комбриг, и командарм. Пойми! Он де-зер-тир - на полном основании считается таковым! Если бы каждый, кто хочет, брал военную технику и мчался сломя голову на любовное свидание? И без того бригаду лихорадит, чепе за чепе, - последние слова, должно быть, он сказал, чтобы уверить и утешить самого себя. Немного помолчав, он снова повысил голос:
- Белые перчатки запачкать боишься, лейтенант?
- Чего боюсь, и сам не знаю, товарищ комиссар, но боюсь... - И Янтимер вдруг привел довод, которого и в мыслях не было, странный довод, похожий на уловку. Если бы этот довод вышел из уст, скажем, Лени Ласточкина, было бы понятно. Но то, что эти слова сорвались с языка лейтенанта Байназарова, не лезло ни в какие ворота. Не моргнув глазом, он заявил:- Мне ведь, товарищ комиссар, когда вернусь, артистом надо стать. А меня потом всю жизнь совесть будет мучить.
Комиссар молчал. То ли вдруг задумался, то ли был изумлен такой глупостью. Но потом с той же категоричностью подвел черту:
- Прежде чем стать артистом, лейтенант Байназаров, тебе надо стать солдатом. Солдатом! Нам уже не завтра - сегодня в бой. В беспощадный бой с фашистами! Ступай, и нечего слюни распускать, - И это сказал человек, который в Подлипках после концерта при всем народе назвал его "пламенным трибуном". Такого жестокого отпора Янтимер не ожидал. И сразу сник.
- Значит, идти?- сказал он, опустив голову.
- Идти... - В голосе комиссара невольно проскользнули горечь и жалость.
Лейтенант, собрав все силы, постарался повернуться и выйти четко, по-военному.
Прав, и не только прав, десять раз прав лейтенант, но все же говорить с ним иначе было нельзя. И то, что пришлось говорить так, еще больше расстроило Зубкова. Действительно, свой воинский путь лейтенант должен начать с тяжкого дела. Жестокое испытание. Безжалостное. Но иначе нельзя. Воинский приказ без причины не меняют. Кому он дан, тому исполнять. Понять парня можно, только утешить нельзя. Тяжело ему. А кому легко? Комбату Казарину? Ему самому, комиссару Зубкову? А Мария Тереза и Ефимий Лукич? Им тоже несладко.
Сорвался с горы большой камень, катится вниз, никого не щадя, и ни остановить, ни в сторону сбить его никто не может. Сомнет, покалечит, а кого-то раздавит вчистую и ухнет в пропасть. Только в ушах останется гул и на душе мука. Понемногу утихнут и они. Острая, на долгие годы затаившаяся боль из глубины кольнула сердце комиссара. Боль эта поднималась всякий раз, когда комиссар чувствовал себя никчемным, беспомощным, обиженным понапрасну.
В душе Арсения Даниловича, где-то на самом ее донышке, все еще дышал последний уголек надежды. Сам он еще старался верить в "возможное чудо", о котором говорил Казарину, но уверить других не мог, не смел. Оттого и с Байназаровым разговаривал сурово, без колебания. "Слова-то, может, только словами и останутся", - мелькнула мысль. Из палатки Байназаров вышел оглушенный. Такой разговор, суровый тон комиссара, который своей доброжелательностью, сдержанностью, вниманием снискал уважение всей бригады, подкосили лейтенанта. "Вот тебе и пламенный трибун, - подумал он, - трибун!.." Вдруг в его сознании рядом с этим словом возникло другое слово, из того же корня, но зловещее, полное страшного смысла: ТРИБУНАЛ.
Обратно в свой шалаш Янтимер не спешил. Впрочем, он его так скоро и не нашел бы. Луна, затянутая тонкой пленкой облаков, потускнела, присмирела. Теперь она и с пути не собьет, и пути не укажет. Байназаров вспомнил, что нужно пройти через неглубокий овраг. Нет, овражек он уже проходил, когда ушел от Гульзифы. Значит, его шалаш где-то рядом. Там, как назло, Леня Ласточкин, спит себе беспечно, даже видеть не хочется. Вороша рыхлый пласт листвы, Янтимер пошел куда глаза глядят. Когда проходил мимо землянки комбрига, его остановил часовой, но, узнав командира взвода разведки, пропустил дальше. И даже сказал: "Извините, товарищ лейтенант!" Этот солдат тоже был чуть-чуть артистом и помнил, с каким восторгом слушал в Подлипках "Левый марш". А Байназаров, уже отойдя немного, вдруг зацепился ногой за спрятавшийся под листвой пенек, сразу выпрямить свое большое тело не смог и пробежал несколько шагов, но все же удержался, не упал. "Дурак!" - со злостью обругал он то ли себя, то ли пенек. В гнилом осиновом пеньке ума, конечно, не туго набито. Слыть в дураках ему не привыкать, на то он и пенек. Но если в ком хватит духа - тот и себя укорит, а во всех бедах винить только гнилой пенек под ногами тоже не дело... Не зная, куда идти дальше, Янтимер постоял на месте. Тут совсем рядом послышались те же, надоевшие, раз за разом нагнетавшие тревогу слова. Но сейчас они для лейтенанта потеряли свой обычный гнетущий смысл. Просто знакомые возгласы. Выходит, он не заблудился.
- Стой! Кто идет?
- Разводящий.
- Пароль?
Перед гауптвахтой меняют караул. Тонкий дрожащий голос разводящего Демьянова вернул Янтимера к действительности, отдался зубной болью. Вот так же скрежет железа порою пронзает зуб, наждаком проходит по сердцу. Бай-назаров, крепко поморщившись, посмотрел в сторону гауптвахты. И в этот момент ему в голову пришла неожиданная мысль, вернее вопрос: "Там, в землянке - что же за человек сидит? Кто он?.." Желание увидеть его сейчас же, в эту же минуту, охватило Янтимера. Крепко схватило и не отпускает. И давит все сильней и сильней. Демьянов и сменившийся часовой пошли обратно от поста, который был в метрах тридцати-сорока отсюда. Громкий шорох шагов прокатился рядом. Своего командира, стоявшего в тени большой березы, они не заметили.
- Демьянов, - тихо позвал Байназаров, Тот, насторожившись, тут же остановился. Солдат продолжал шагать. "Должно быть, померещилось", подумал разводящий, но не успел сделать и двух шагов, оклик повторился:Демьянов...
Чуткий, сметливый Демьянов, прикинув, откуда зовут, поспешил на знакомый голос. Подбежав к командиру, начал докладывать, как положено по уставу:
- Товарищ командир, разводящий сержант Демьянов...
- Знаю, - перебил его лейтенант, - как он там?..
- Кто, товарищ лейтенант?
- Там... тот человек, - Байназаров кивнул в сторону гауптвахты, арестованный,
- Спит. Как ни посмотришь - спит. Хоть бы с боку на бок перевернулся.
- Фонарик есть?
- Вот, карманный. Хорошо светит.
- Мне к нему зайти можно?
- Почему нельзя? Можно. Вы же мой непосредственный командир. Палочку из щеколды вынем, и все.
Карим Мустай
Помилование
Мустай Карим
"Помилование"
Перевод с башкирского Ильгиза Каримова
И что за мысль, ну об этом ли думать... В такой страшный час привязалась - страшнее часа ожидания смерти. И мысль-то не мысль, воспоминание одно. Там, над шалашом, лунная ночь - сердце теснит. С шорохом падают сухие листья - листья двадцатой осени Янтимера. Иной ударится о землю и прозвенит тягуче. Это, наверное, осиновый лист. Березовый так не прозвенит, он помягче. Или вместе с листьями, звеня, осыпается лунный свет? Луна полная, и тоже с этой ночи в осыпь пошла. А полная луна с детства вгоняла Янтимера в тоску и тревогу. Сейчас тоже. Впереди бесконечная ясная ночь. Будь она темная, с дождем и ветром, может, прошла бы легче и быстрей, а тут - замерла, словно тихое озеро, не течет и не всплеснет даже.
А память своим занята - она потери перебирает, крупные и мелкие. Отчего же не находки, не обретения, а утраты? На это Янтимер и сам бы ответить не смог. И правда, почему? Какие у него, у двадцатилетнего лейтенанта Янтимера Байна-зарова, потери, чтобы перед тем, как на рассвете совершить страшное дело, исполнить беспощадный долг, вот так перебирать их? Видно, есть. Время до войны в этот счет не входит. Там - другая жизнь, другой мир. Даже иная тогдашняя потеря теперь кажется находкой.
И странно - этот счет начался с ложки.
Первая напасть, случившаяся с ним на воинской стезе,- он ложку потерял. Широкая оловянная ложка, которую мать сунула ему в мешок, первой же ночью, как сели они в красный вагон, исчезла. Хотя, как это - исчезла? Не сама же, испугавшись фронта, из вагона выпрыгнула, назад подалась. Нет, его ложка была не из трусливых. Она с отцом Янтимера, Янбирде-солдатом, еще ту германскую прошла, в боях и походах закалилась, жизнь, с ее горечью и сладостью, вдоволь похлебала, набралась житейской мудрости. Каши-супа из котелка, горшка, чугунка, тарелки прямиком в рот, капли не обронив, бессчетно перетаскала, хорошо тянула, такая была ложка - хоть коренником ее запрягай! С правого краю, словно лезвие ножа, сточилась. Мать Янтимера, левша Гульгай-ша-енге, так обточила ее, что ни день - дно казана отскребывала. Это была не просто ложка - боевое оружие. Такие своей волей службы не бросают - разве только сгорят или сломаются. Надежный будет у моего сына спутник, - думала Гульгайша-енге. И вот как вышло...
Солдату остаться без ложки - все равно что без еды остаться. И на душу смута. Тем более в такой дороге: кажется, что пищу, тебе на этом свете назначенную, ты уже доел. Потеряйся нож, не так бы тревожно было.
В солдатском вагоне по обе стороны настелены нары в два яруса. Набилось человек тридцать. Все в одинаковой форме, все одинаково бритоголовые, и с лица сразу не отличишь. К тому же и света маловато только от приоткрытой двери. Одни с вечера, сразу как сели в вагон, перезнакомились, другие пока в стороне держатся, в компанию не входят, эти, видно, еще душой от дома не оторвутся. Возле двери стоит худощавый паренек, печальную песню поет. До тех, кто в вагоне, ему дела нет. Он свою песню сквозь открытую дверь туда, к оставшимся, с кем разлучен, посылает.
Я вышел в путь, а путь все длится, длится,
И я к Уфе дорогу потерял.
Боясь душою мягкой прослезиться,
Руки тебе, прощаясь, не подал.
По щекам паренька катятся слезы. И впрямь "душа мягкая". Влюблен, видать. Любовь, пока через тоску разлуки не пройдет, вот такой, малость слезливой, бывает. Певец вдруг замолчал. Маленькая голова, острый нос - он в этот миг стал похож на дятла. К тому же стянутая ремнем гимнастерка оттопырилась сзади, совсем как хвост. Вот-вот он в сердцах тюкнет клювом дверной косяк. Нет, не тюкнул.
А вон там, свесив ноги, сидит на верхней полке еще один - лет двадцати пяти, иссиня-черные волосы, впалые щеки, горбатый, чуть скривленный набок нос. Ростом далеко не ушел, но каждый кулак - с добрую кувалду. На глаз видно, какие они увесистые. Дня не прошло, а этот молотобоец стал в вагоне за атамана.
Я - Мардан Гарданов, прошу любить и жаловать, - сказал он вчера, как только эшелон тронулся. - Я такой: любишь меня - и я люблю, а не любишь... луплю! - И, довольный, что так складно сказал, так же ладно рассмеялся. - Я думаю, вы меня полюбите. Так что не бойтесь.
Сначала его выходка показалась странной, насторожила. Однако улыбчивое его нахальство, простодушная заносчивость, похвальба напропалую позабавили. А потом все это даже пришлось по душе. Речь у него только об одном, о лошадях. Говорит вдохновенно, все забыв, хмелея даже. Оказывается, в Зауралье, в совхозе он был "объездчиком-укротителем" - выезжал под седло полудиких лошадей, которые ходили в табуне, узды и седла не знали. И свои "люблю" и "луплю" он, наверное, сказал так, из ухарства.
ОТКРЫТЫЙ УРОК ПО ТЕМЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ (ПО ПОВЕСТИ М.КАРИМА “ПОМИЛОВАНИЕ”).
(УРОК-КОНФЕРЕНЦИЯ).
Тема:”ВОЙНА И ЧЕЛОВЕК НА ВОЙНЕ”.
(ПО ПОВЕСТИ М.КАРИМА “ПОМИЛОВАНИЕ”).
ЦЕЛЬ: Права человека на жизнь, счастье и любовь против суровой реальности войны.
Эпиграф: “Вся повесть – спор. И большой. Есть необходимость и закон войны и незыблемое права человека на жизнь и счастье, на любовь. Но все эти права вступает в противоречие в повести с суровой реальностью войны”. М.КАРИМ.
ДОСКА: Плакат с изображением эпизода из повести М.КАРИМА “Помилование”, эпиграф, сочинения, оформление стенда к юбилею М.КАРИМА, стенд с викториной.
Сл.учит.: Прежде чем мы будем говорить о повести М.КАРИМА “Помилование”, хотелось бы сказать несколько слова об авторе её, нашем земляке, человеке-легенде. Его знают не только у нас в Башкортостане, его знает вся страна. В этом году ему исполняется 80 лет. Это человек, писавший лирику, прозу, драмы, участник Великой Отечественной войны. Послушайте о нем.
Учен.: Рассказывает о М.КАРИМЕ (краткие биографические данные). В завершении звучит стихотворение М.КАРИМА “Цветы на камне”.
Учен.:
(звучит музыка) “ ЦВЕТЫ НА КАМНЕ”
Ты пишешь мне в печали и тревоге,
Что расстоянья очень далеки,
Что стали слишком коротки и строги
Исписанные наскоро листки.
Что дни пусты, а ночи столь глухи,
И по ночам раздумью нет конца,
Что, вероятно, в камень от разлуки
Мужские превращаются сердца.
Любимая, ты помнишь об Урале,
О синих далях, о весенних днях,
О том, как мы однажды любовались
Цветами, выросшими на камнях!
У них от зноя огрубели стебли,
Перевелись в колючие жгуты,
Но, венчики пахучие колебля,
Цвели все лето нежные цветы .
Когда бы сердце впрямь окаменело
Среди боев без края и числа,
Моя любовь, которой нет предела,
Цветами бы на камне расцвела .
Учен.:
(звучит музыка)
(Продолжает рассказывать о М.КАРИМЕ). В заключение звучит стихотворение М.КАРИМА “Много помню я в жизни прозрачных ночей”.
Много помню я в жизни прозрачных ночей
Разлинованных лентами лунных лучей.
Но зачем без тебя, для чего они мне,
Эти лунные ночи и белые дни!
Без тебя я не знал, что в огромной ночи,
Оживая, беззвучная песня звучит.
Я не знал, что бескрайняя ночь – как река,
И двоим различимы её берега.
Глубока и бескрайна, как время она,
Все идти и идти бы, не ведая сна.
Подожди, дорогая, послушай, постой!
Может, сбились с пути мы идя за луной.
Может, мы заблудились полночной порой
И теперь не отыщем дороги домой!
Только нет, это звезды блуждают в пути,
Это звездам дороги во тьме не найти.
Мы вдвоем! Никогда не заблудимся мы!...
Одинокие звезды блуждают средь тьмы.
1944.
Учит.:
(звучит музыка) Ребята, о войне написано много книг, но никогда тема войны и человека на войне не будет устаревшей, хотя прошло почти 55 лет, она всегда останется злободневной, потому что нет такой семьи, которая не потеряла бы в этой войне кого-нибудь из близких или родных или чьи родственники не прошли через ужасы этого ада. Мы не должны, не имеем права забывать об этом. Мы просто обязаны помнить об этом в память о тех, кто заплатил своей жизнью за мир на земле.
Учен.: “Люди эти достойны, чтобы о них говорили и помнили их. А ведь никто, кроме меня, об этих людях не знает. Долг за мной. Один не испытав бессчетных мук долгой война, падает в первом же сражении. Другой, замерзая в морозы, промокая под ливнями, изнемогая в зной от жажды семь раз пройдя обманув смерть, доходит до победы. И вот уже думал – все, уже ступил на её вершину – но маленький годами искавший, выслеживавший солдата кусочек стали или свинца находит его сердце… Две самые горестные на войне смерти – вот эти две. Тот, первый, даже крохи своей мести исполнить не успел, не смог. И другой – в первый миг самим же заваеванный победы не бросился на траву, - наплакаться и нарадоваться вдосталь”, - так размышляет над судьбой солдата – война. М.КАРИМ в эпилоге повести, подчеркивая жестокость и неумолимость войны по отношению к жизни человека.
Учен.: Итак, вслед за повестью “Долгое-долгое детство” в 1984 году появляется повесть “Помилование”.
ЗАМЫСЕЛ этой вещи преследовал писателя долгие годы. Вначале это был даже не замысел, а факт. Факт фронтовой жизни, накрепко врезавшийся в память. Факт- потрясение. О нем в повести “Долгое-долгое детство” упоминается дважды. То уже предчувствие, предугадывание нового произведения.
Вот первое упоминание М.КАРИМА: “Вдруг я вспомнил один случай. Два года назад (а время – 1944) 18-его механика-водителя, обвиненного в дезертирстве, расстреляли перед строем бригады. А дезертирство его вот в чем было: когда мы стояли в резерве, сел он на танк и поехал за 10 км. В свою деревушку навестить мать. За это его приговорили к смерти. В тот день нацеленные в 18-его паренька автоматы расстреляли и таившиеся в каждом из нас беспечность, разгильдяйство, безответственность. Так я объяснил этот безжалостные приговор. Объяснил – не оправдал. По сути парнишка никакого вреда не причинил. Только к матери наведался. А вернулся – расстреляли” (М.КАРИМ).
Учен.:
Подобный случай действительно произошел в их части, рассказывал писатель. А расстрелять парня, который по-человечески и не был дезертиром – сам вернулся в часть, - приказано было взводу, которым командовал МУСТАЙ КАРИМ. И были: бессонная ночь, мучительные раздумья… Комиссар понял молодого поэта, приказ был отдан другой части, но разве могло забыться все, что связано с этим событием?
Учит.: Сам сюжет повести претерпел изменение. Обо всем этом мы сейчас и поговорим с вами. Попытаемся ответить на поставленные вопросы, найти на них ответы. Переходим к дискуссии.
- О ком и о чем эта повесть?
- Почему через 40 лет снова обращаемся М.КАРИМ к теме войны и человека на войне?
- Какие социально-философские и нравственные проблемы волнуют автора и читателя, какие мысли тревожат читателя при чтении и после прочтения произведения?
1 .От .: Эта повесть – дискуссия с жизнью.
Спор. М.КАРИМ о замысле повести сказал: “Повесть – дискуссия с жизнью. Спор- есть необходимость и закон войны и незыблемое право человека на жизнь, любовь, счастья. Но все эти права вступают в противоречие в повести с суровой реальностью войны”. Эта мысль и вела пером писателя. В центре “Помилования”- не ЛЮБОМИР ЗУХ, не его переживания, но тот, кому поручено командовать расстрелом. А этот ЯНТИМЕР БАЙНАЗАРОВ. Двадцатилетний лейтенант из Башкирии. Опечаленый смелый. В душе – поэт, до войны мечтал стать актером, сыграть роль САЛАВАТА ЮЛАЕВА. М.КАРИМ признавался, что ему дорог ЯНТИМЕР. Это- его герой. Человек сложной духовной жизни. Ему нелегко живется. Все пропускает через сердце. Весь в сомнениях.
Настроение, созданное писателем, таково, что тревога растет с каждой страницей.
2. От .: М.КАРИМ сам участник В.О.войны. Подобный случай произошел в их части. Надо было расстрелять парня, который не был дезертиром, сам вернулся в часть. Взводу, которым командовал М.КАРИМ, было приказано расстрелять этого парня. И были: бессонные ночи, мучительные раздумья.
Замысел этой повести долго преследовал писателя. Вначале это был даже не замысел, а факт. Факт фронтовой жизни, крепко врезавшийся в память.Факт – потрясение. Первоначально М.КАРИМ дважды упоминает в повести "Долгое-долгое детство”. Вот первое упоминание: “Вдруг я вспомнил один случай. Два года назад восемнадцатилетнего механика-водителя, обвиненного в дезертирстве, расстреляли перед строем бригады. А дезертирство его вот в чем было: когда мы стояли в резерве, сел он на танк и поехал за 10 км. В свою деревушку навестить мать. За это его приговорили к смерти. В тот день нацеленные в 18-его паренька автоматы расстреляли и таившиеся в каждом из нас беспечность, разгильдяйство. Так я объяснил этот безжалостные приговор. Объяснил – не оправдал. По сути парнишка никакого вреда не причинил. Только к матери наведался. А вернулся – расстреляли.”
Через полсотни страниц писатель снова возвращается к тому же факту: “…Весной страшного сорок второго года накануне наступления произошло в нашей бригаде такое событие: по приговору трибунала перед всем строем за отлучку расстреляли как дезертира молодого парня. Но то, что потрясло меня тогда, случилось до карающего залпа. Парнишку привели с другого берега речушки. А босой пленник, чтобы не замочить ног, прошел через, прыгая с камня на камень. Хотя идти сухими ногами оставалось ему всего шагов 15-20. До свой могилы”.
3. отв.: Сам сюжет в повести претерпел изменение. Солдат ЛЮБОМИР ЗУХ, нарушив воинскую дисциплину. Едет ночью на бронетранспортере в соседнюю деревушку, чтобы проститься с любимой девушкой. Но писатель привлекает не столько сам факт. Сколько вопрос: кто виновен? Кто виновен в смерти ЗУХРА? ЛЮБОМИР ЗУХ-не дезертир. Скорее просто беспечен . Любовь толкнула его на это шаг. Безоглядная, всепоглощающая. Она вступает в конфликт с установленным временем.
Основные проблемы, которые автор ставит в повести это «война и человек на войне»,
«Война и порождающая все прекрасное на земле любовь человеческая».
- О чем рассказывает М.КАРИМ в повести «Помилование»?
- Какой период войны Великой Отечественной отражен в ней?
В основу повести положены реальные события периода Великой отечественной войны. Шел 1942год. Бои шли на Орловщине… Мотострелковая бригада коротала свою ночь накануне ухода на передовую. А утром по приговору военного трибунала должен быть расстрелян за «дезертирство» механик-водитель, краса роты ЛЮБОМИР ЗУХ.
«Я его полюбил. ЛЮБОМИР ЗУХ-частица моей души».(Я вложил в него частицу своей души).
Этим образом я выразил свой отчаянный протест против войны».-говорит автор.
В силу вступил суровый закон войны. В произведении говорится: «Впрочем, можно было сказать заранее: если человек в прифронтовой полосе посреди ночи самовольно на военной технике покинул часть действующей армии и отправился в тыл – он уже сам себе вынес тяжкий приговор». А любовь? Может она оправдает поступок Л. ЗУХА?
- В чем вы увидели своеобразие этого произведения о войне? Какова особенность сюжета, композиции, конфликта?
Жестокость, античеловечность войны в том и заключается, что она отвергает, не берет в расчет любовь. « А кому какое дело до твоей любви? Ни свидетелем защиты ее не зовут. Ни заступницей она быть не может. Саму судят.» Таким образом основной конфликт заключается в том, что любовь вступает в конфликт с установлениями военного времени.
Особенности композиции заключаются в том, что хотя повествование идет о ЛЮБОМИРЕ ЗУХЕ и МАРИИ ТЕРЕЗЕ главным действующим лицом является АНТИМЕР БАЙНАЗАРОВ. Которому поручено расстрелять ЗУХА.
Своеобразие сюжета заключается в том, что автор опирался на биографические сведения периода В.О. войны.
***
7. Какие эпизоды в повести произвели на вас наиболее сильное впечатление и почему?
8. Каковы жизненные позиции, нравственные идеалы героев?
9. Как решаются в повести проблемы «Война и человек на войне», «Война и порождающая все прекрасное на земле любовь человеческая»?
10. Каково ваше отношение к главным героям повести ЛЮБОМИРУ ЗУХУ и МАРИИИ ТЕРЕЗЕ, ЯНТИМЕРУ БАЙНАЗАРОВУ и ЛЕОНИДУ ЛАСТОЧКИНУ, капитану Р.С. КАРАЗИНУ и комиссару А.Д.ЗУБОВУ?
(задание в группах)
***
Прототип ЛАСТОЧКИНА ЛЕОНИДА.
Интересен образ ЛАСТОЧКИНА ЛЕОНИДА. В своих выступлениях М.КАРИМ рассказал, что ЛЕОНИД СКВОРЦОВ его друг, явился прототипом ЛАСТОЧКИНА ЛЕОНИДА
«Человеком удивительной судьбы, называет его автор. Это был мягкий, добрый, жизнерадостный человек, готовый в любую минуту прийти на помощь.
Женился он на фронте. Она бала медсестрой. Нелегкой оказалась жизнь и после войны: почти 30 лет была прикована к постели его жена, которая когда-то спасла ему жизнь. А в письмах своих он сообщал «радостные» вести о том, что у них до удивительного все хорошо: просто не мог он тревожить сердце друга своими болями. Умер Леонид скворцов в 1981 году в г. Костроме.
***
Справка. Ученик читает характеристику прототипа образа Леонида Ласточкина.
Учит .:.. Ночь перед расстрелом. Ею и начинается повесть. Начинается с душевных терзаний ЯНТИМЕРА БАЙНАЗАРОВА, чей взвод на рассвете расстреляет ЛЮБОМИРА ЗУХА.
Своего расстреляют. Часть только на пути к фронту. ЯЕТИМЕР еще н сделал и единого выстрела по врагу. И первый приказ его открыть огонь будет дан по своему же парню, приговоренному трибуналом к расстрелу за дезертирство.
Война свой счет ведет всему. Время до не в этот счет н входит. Там – иная жизнь, иной мир.
А счет войны еще короток. Пока еще и коротка прожитая на войне жизнь лейтенанта БАЙНАЗАРОВ. Отчет ей начинается с того часа, когда воинский эшелон повез солдат из Башкирии на фронт.
И тут первая потеря-ложка. Ложка, украденная у ЯНТИМЕРА другим солдатом. Потеря не столь материальная, сколько нравственная. Ложка, с которой отец, ЯНБИРДЕ БАЙНАЗАРОВ прошел германскую войну. Не просто ложка, но боевая ложка-верный спутник дома БАЙНАЗАРОВЫХ, недаром на конце ее выцарапан «Заячий след» -родовая тамга. Словом, заслуги той ложки немалые. Она- вещественная связь парня с домом. А вор - вот он. Конец Янтимеровой ложки из кармана торчи… Первая потеря ЯНТИМЕРА на войне - не сама ложка, - другое. Не смог сказать вору, что тот вор. Попроси ГАРДАНОВ ту ложку – отдал бы ее ЯНТИМЕР. Не раздумывая, подарил бы. Испугался кулаков ГАРДАНОВА? Нет, перед людским бесстыдством спасовал. И в ту, не в свою последнюю ночь, но столь значимую для него, призвавшую к ответу, - понял: «Он тогда не только взятую из дома ложку, какую-то частицу своего достоинства потерял. Вот как оно выходит – коли вещь украдут, то и душу без ущерба не оставят. «Снова притчевость? Несомненно… Урок, ставший притчей для нас тоже. Речь о достоинстве идет – ни больше, не меньше. Война его не списывает. А лейтенант дальше итожит потери. И унижение вспоминает, обиду за Леню Ласточкина. Ведь было: из- за него чувство « на похлебку» променял, согласился к НЮРЕ пойти. И бала та ночь без любви.. Это все – утраты, они пройдут с ЯНТИМЕРОМ всю отпущенную ему жизнь. Так что же – человеческие законы все - таки и в войну значимы? Иначе можно больше, чем ложку потерять - человеческое в себе.. И тут сталкивается духовность - и установление военного времени.
ЯНТИМЕР до последнего своего часа не может забыть и ночь ту и рассвет, как не смогут их забыть ни капитан Казарин, ни комиссар Зубков, ни Ефим БУРЕНКИН.
Таким образом ЯНТИМЕР БАЙНАЗАРОВ, башкир по национальности, отличается честностью, благородством, мужает не только в тяжелейших условиях войны но и через личные потери. Как личную утрату он воспринял расстрел ЛЮБОМИРА ЗУХА. «Долго и храбро воевал он за двоих и погиб за себя в одночасье,» - говорит о нем автор. Не осуществилась мечта ЯНТИМЕРА сыграть на сцене Башкирского театра роль Салавата ЮЛАЕВА. Погиб майор БАЙНАЗАРОВ 13 апреля 1945 г.,
Спасая прославленный на весь мир Венский оперный театр. Это символизирует, что наши солдаты, освобождая захваченные фашистами земли народов Европы, одновременно спасали европейскую культур и цивилизацию.
***
А ночь перед расстрелом тяжка для многих, особенно же для капитана Казарина тому совесть не дает покоя. Вот он высший суд для каждого.. Если ЯНТИМЕР мучается безжалостностью приговора, его неправедностью – по высоким человеческим понятиям, КАЗАРИНА терзают угрызения совести. Он - собой занят. Прекрасный командир, смел. Справедлив - так по крайней мере о себе думает., с самим собой обходится без жалости, без пощады. Можно ли его упрекнуть в смерти ЗУХА, в том, что он переступил дозволенное? По законам войны – ни в коей мере. Но что – то мешает нам полностью согласиться с этим, нашим же утверждением. Казарин в роковые дни ЗУХА минуты не захотел понять подчиненного, войти в его положение. Волю настроению дал. Внял бы просьбе ЛЮБОМИРА – взял девушку в часть – санитаркой ли, телефонисткой, мало ли дел, - ничего не случилось бы. Смерти бы не случилось человеческой. Не взял лишь по тому, что в ту пору получил от жены письмо- к другому ушла, и теперь капитан не смог быть беспристрастным: весь женский род в те минуты ненавидел. Свою боль на других выместил. Да и позднее Казарин мог не дать ход делу, своей властью наказать ЗУХА – и опять – таки не сделал этого. Дважды имел возможность уберечь ЛЮБОМИРА от страшной смерти - пули своих. Перед ним был два пути.
« Первый путь - так как о Зуховом ночном похождении еще никто не знает и слухов никаких пока не разошлось, то вызвать сейчас старшину ХОМИЧУКА и приказать: по поводу ЗУХА больше не распространяться, а живо забрать в кузов машины пшена и хоть как, хоть где, но обменять его на дойную козу, козу же отвезти к жившему на хуторе Чернявка ЕФИМИЮ ЛУКИЧУ БУРЕНКИНУ, стоимость двух кур возместить деньгами… А сарайчик БУРЕНКИН может починить и сам. В общем, хозяин козы должен остаться доволен, снова ходить и поднимать шума не будет. И шито – крыто. Вот такой путь.
Другой же путь – путь опасный, путь страшный. Сейчас он должен поднять вот эту телефонную трубку и сообщить командиру бригады: «Во вверенном мне батальоне чепе…».
Тот, первый путь – тайный, короткий и бесхлопотный. Но скользкий.
Сокрытие преступления, сознательного ли, бессознательного, не только уставу, но и совести претит. Ступит на эту тропку капитан КАЗАРИН – и как ему потом с самим собой ужиться, как от других искренности и правдивости ждать? Или взять грех на душу? Война спишет. А спишет ли?...
РУСЛАН КАЗАРИН у которого воинский долг и честь командира были превыше всего избрать первый путь не смог.»
Но что эти счеты с совестью по сравнению с тем, что всю жизнь будут жечь КАЗАРИНА.. ИХ ничто не спишет .
Да, «раскаянье от века в нашей власти,» однако не все во власти раскаянья… Не от всего освободит оно.
Закрутится машина трибунала, бесстрастного моховика, и никто не сможет остановить, воспрепятствовать…
Будет мучиться страшным исходом и УФИМ ЛУКИЧ БУРЕНКИН , чей сарай развалила ненароком машина ЛЮБОМИРА,- БУРЕНКИН, подавший КАЗАРИНУ жалобу на водителя, заваривший все это дело.
Опять – таки формально прав и БУРЕНКИН: « Без причины не то, что сарай, а даже галочье гнездо разорять нельзя. Прежде чем разрушить, кто- то ведь строил его. Кто сломал, путь и ответит. По все строгости закона» -так старик рассуждает. «Зло должно быть наказано»,- и идет жаловаться. И в голову ему не приходит, что ныне по другим законам жизнь идет – законам войны. А строгий закон войны – расстрел. В мирных-то условиях все дело показалось бы не ахти каким в сравнении с жизнью человеческой. Дали бы “выволочку” и поделом.
ЕФИМ ЛУКИЧ, когда принимал свое “твердое решение”, не думал и не гадал, что смерть другому несет. Не злодей же. Обыкновенный человек, разве что скуповат, упрям. Не жаден, нет – своего не упустит, Так и жизнь нелегка, на старике двое сирых внучат осталось.
Опять вопрос: прав ли был, что пошел в часть требовать возмещения за причиненный урон, нанесенный бронетранспортером ЛЮБИМОГО ЗУХА? Да ведь кто знает, как бы поступил на его месте каждый из нас… Внучаты-сироты есть просят… Но если бы…
Если бы знал, чем обернется жалоба, - не пошел бы. И каждый из нас – тоже бы не пошел. А узнав, просит не наказывать водителя. Да поздно. Война. И отправится к Казарину, внучат прихватит – уже с иной просьбой. Теперь ему никакого возмещения не надо. Понял: жизнь человеческая под угрозой. Теперь о милосердии просит. Страшный это урок для ЕФИМИЯ ЛУКИЧА. Непрощаемый. Другим отныне станет. Ведь жил по принципу “ моя хата с краю”… “Может, через сердечную боль и муки совести он к своей сущности вернулся?”
Вернется “ к свой сущности” (а сущность для МУСТАЯ КАРИМА- человеческое, милосердное) и Казарин. Тоже другим станет. Однако не слишком ли дорогая плата за то – жизнь человеческая?
В эту тягостную ночь Казарин придет к комиссару ЗУБКОВУ. “Как мне с совестью поладить своей. Арсений Данилович? – мучается он. – Я должен спасти ЗУХА. Посоветуйте, помогите! Нельзя ему умирать! Пусть меня накажут, пусть в рядовые отправят, в штрафбат, пусть его в живых оставят…”
Сцена. Разговор комиссара и БАЙНАЗАРОВА в ночь перед расстрелом.
Но тяжко и комиссару, хотя он, как и ЯНТИМЕР, не причастен к случившемуся, более того, все сделал, чтобы предотвратить расстрел. Не его вина, что запоздало, замешкалось в пути помилование. Хороший он человек, (Комиссар бригады Арсений Данилович ЗУБКОВ вошел в произведение под своим именем и подлинными биографическими данными)
Арсений Данилович ЗУБКОВ, совестливый. Приходит к комиссару БАЙНАЗАРОВ.
“- Разрешите? – послышался робкий голос. Отрешенно сидевший Арсений Данилович вздрогнул. Уже в этих двух строчках – своя драматургия. У комиссара был только что тяжкий разговор с КАЗАРИНЫМ. Нервы напряжены до предела. Вся сцена – драма.
“- Я не могу отдать такого приказа… Я ещё ни одного фашиста не убил, даже ещё не стрелял в него. Почему же я с самого начала должен своего убивать? Я этого не могу. Поручите другому…”
Правота лейтенанта, собственное бессилие вывели его из себя… Да, есть резон в том, что говорит ЯНТИМЕР. Однако и комиссар прав. Понять БАЙНАЗАРОВА может. Утешить – нет. Прав, ибо у войны, повторяю, законы особые. “Приговор вынесен. И в исполнение его приводишь не ты один”. Вот как дело обернулось. В эту безжалостную историю втягиваются все новые и новые люди. Пусть не исполнители, но – участники. Так требует война, ибо по ее понятиям ЗУХ – дезертир.
ВОПРОСЫ. (проблемы).
11. Справедливо ли обвинило военное начальство Л.ЗУХА в дезертирстве?(каково ваше личное отношение к герою).
12. Какова мера вины Л. ЗУХА в самовольной отлучке и поездке к любимой? (Вы оправдываете его поступок или осуждаете?).
13. Справедлив ли приговор военного трибунала: “За тяжкое воинское преступление… бывший сержант ЗУХ ЛЮБОМИР ДМИТРИЕВИЧ по закону военного времени приговаривается к высшей мере наказания.
Никто не снимает с Л.ЗУХА вины. Прежде всего сам автор. Это четко подчеркнуто всем мироощущением, поведением БАЙНАЗАРОВА, строгостью к своим поступкам в это тяжкое время. Обоим – и ЗУХУ и БАЙНАЗАРОВУ – по двадцать. Но они во многом – разные. ЯНТИМЕРУ БАЙНАЗАРОВУ более, чем кому-либо в повести, присущи прекрасные черты фронтового поколения, что определили его нравственность. Юность есть юность, разве её сбросишь со счетов. И ЯНТИМЕР мечтает о любви, нравится ГУЛЬЗИФА. Он, наверняка, не сотворил такого как ЛЮБОМИР. Обвинения разумны: ну а вдруг тревога? Вдруг приказ – в наступление идти? Передовая, вот она – рядом… А ЛЮБОМИР ЗУХ на свидание укатил на боевой машине. Хотя суровы законы войны, но есть ещё закон совести, человечности, должен действовать закон человеческой мудрости.
СПРАВКА. Обратимся к критике:
“Но в священной борьбе с фашизмом, который угрожал жизни целого народа, приходилось проявлять и жестокость, и жестокость, если мерит эти качествами понятиями мирного времени”. (М. АМИНЕВ).
“ И тогда, в годы войны, и сейчас нелегко взять на себя ответственность за решение судьбы человеческой, иной раз нужен поступок, решительный выбор, такой, который сделал комиссар, написавший просьбу о помиловании ЗУХА. Ведь он знал, что в тех условиях, оправдать сержанта трудно, практически невозможно, но с точки зрения человеческой вполне вероятно и необходимо. И на войне нельзя забывать, что помилование подчас важнее приговора, прощение сильнее действует, чем жестокая необходимость кары. По сути, наш народ тем и победил фашизм, что на его стороне была гуманность и человеколюбие”. (В. ДЕМЕТЬЕВА. Серия “Литература”, № 10, 1988 г., с.15-16).
ВОПРОСЫ:
14. Вы поддерживаете или не согласны с решением капитана КАЗАРИНА в первом и во втором случае? (Как бы вы поступили на месте капитана КАЗАРИНА?).
15. Как вы оцениваете поведение БУРЕНКИНА, который считает, что “каждый должен нести ответственность за содеянное”?
16.Что заставило его обратиться к капитану КАЗАРИНУ с просьбой: “Милосердие нужно! Прощение! Ошибка – не преступление?”
18. Что самое важное и главное не учили при следствии “плотный, розовощекий майор в очках с толстыми линзами” и “ худой, как хлыст лейтенант”?
19. Каковы жанровые особенности произведения? (Какие художественные особенности повести делают её романтической, лирической?).
20. Что дало ваше чтение и обсуждение повести?
Много вопросов ставит повесть, но не дает готовых ответов. Если бы розовощекий майор и долговязый лейтенант по-иному взглянули на дело… Сколько этих “если бы”.
Требовался решительный выбор: быть на войне человечным в полном смысле этого слова или ради высших интересов забыть об этом на время.
ЛЮБОМИР – не преступник, конечно. Не предатель. Наш парень. Мечтает до Берлина дойти, а теперь, уже полюбив МАРИЮ ТЕРЕЗУ, и Мадрид от фашистов освободить. В части он любимец. Оттого ещё больней. Буйная голова. Любовь к МАРИИ – не эпизод для него. Товарищи, солдаты понимают это, боясь ненароком оскорбить высокое чувство.
МАРИЯ ТЕРЕЗА – испанка по национальности, которая “пропустила через свое сердце боль, страдание, слезы двух стран”. Сколько огня, любви, стойкости, редкой и какой- то мудрой красоты в этой удивительной девушке, перенесшей столько лишений и горя, трижды осиротевшей, но не потерявшей веры в жизнь!
Образ МАРИИ несколько условен, она словно растворяется, уходит в незнаемое к концу повести, чтобы вернуться, возвращаться к людям в любую пору, ибо вечна, жива любовь.
И снова, уже в самом конце, прозвучит:
“- Стой! Кто идет?!
Пароль!
Любовь!
Нет такого пароля. Отменили. Здесь война.”
Полноте, может быть такого, - говорит автор. Есть такой пароль. Незыблемо право человека на любовь. Не подчиняется она законам войны. “А не знающая смерти МАРИЯ ТЕРЕЗА, все идет, все шагает по белу свету – плачет и смеется, плачет и смеется, смеётся и плачет…”
Так заканчивается повесть…
И все-таки виновник случившегося есть. “ Жертва войны” – так захотел написать на могильной табличке ЗУХА старшина ХОМИЧУК. Хотел – не посмел. Вся повесть – страстный, гневный протест против войны. Она убивает любовь, убивает детство, ибо не выбирает.
Первым, кого суждено было положит ЯНТИМЕРУ в могилу на этой войне, был безвинный ребенок перенесший ленинградскую блокаду.
“Меня, как и всякого человека, беспокоит опасность войны, - писал М.КАРИМ. – Я не раз думал об АРХИМЕДЕ, которого убил солдат. Философия солдата однозначна. Ведь у него, наверное и угрызений совести не было. Он – оружие, орудие. Заданная сила часто сильнее добра. АРХИМЕДА убивать нельзя. Это опасно для жизни человечества.
Я не хочу, чтобы люди потеряли веру в будущее, чтобы вошли в их души безысходность, безразличие. Литература призвана оберегать человека от этих опасностей. АРХИМЕД не должен быть убит”. Этим чувством и вызвана к жизни повесть.
Критика отметила новое слово о войне, сказанное М.КАРИМОМ.
Не героическое в центре внимания автора, война, как таковая, вроде бы не показана в повести. Но горькое, страшное событие рождено его и только его “Война и есть “другая жизнь”. Она не считается с чувствами людей, даже самыми чистыми, самыми возвышенными. У нее нет права на милосердия. Это – непреложный факт. Это грозная реальность. И это – страшно: сердце готово оправдать, а разум велит карать.”
Нет, М.КАРИМ как суровый реалист не выносит однозначного решения, не навязывает своего суждения. Он рассказывает и показывает исключительный случай, как это было. Не согласен с любыми условиями человеческого существования, которые возникают по тем или иным причинам, которые противостоят полному раскрытию лучших свойств человеческой натуры, препятствуют людям быть воистину счастливыми”
(Ч.АЙТМАТОВ. Боль, рожденная войной. – Литературная Россия, 1986., 7.11.).
Да, война – виновник. Война, как говорит автор, выявляет человечность, совестливость одни, черствость других, равнодушие третьих. Более того, помогает “обрести сущность”, как обрели её БУРЕНКИН и КАЗАРИН…
Страшно это испытание, но оно - факт, реальность.
В “Помиловании” мы постоянно чувствуем присутствие автора. Он страдает, сомневается, радуется вместе с читателями.
Сильна в повести романтическая струя, несмотря на жестокость ситуации. Она ярче выявляет недозволенность происходящего. Эту несовместимость войны и естества людского подчеркивает у М.КАРИМА и природа.
… Ночь сошла на землю. “… Ночь тихая, c ума сводящая лунная ночь – все на одном месте, как стояла, так и стоит. Мерный, вперемежку с лунным светом дождь листы льет и льет, не останавливаясь и даже не затихая”. Токая ночь лишь для любви. А тут – на гаупвахте ждет расстрела влюбленный. В этой повести более чем где-либо в прозе М.КАРИМА поэт прорывается. “… в небе диковинное зрелище, удивительная схватка. Вдруг невесть откуда забредшее облако подкралось к луне и ткнулось в серебряный бок. Луна даже сплющилась чуть, но не поддалась, оттолкнула назойливое облаков и поплыла дальше. Облако пустилось вдогонку. Вот уже настигло, уже было схватило в объятия – луна ловко увернулась и метнулась вверх. Облако, раззадорившись, бросило невод – невод пролетел мимо. Вспыхнуло от стыда облако, сверкнуло и растаяло. А может, от любви так и вспыхнуло – от любви растаяло…” Здесь поэт говорит. Лирик.
В “Помиловании” много противопоставлений, антитез. Это – своеобразные ряды, параллели. ЯНТИМЕР – ЛЮБОМИР: ответственность – безответственность
Ночь перед расстрелом для БАЙНАЗАРОВА и ЗУХА: терзания – уверенность в благополучном исходе. Высокая ночь любви МАРИИ и ЗУХА. Ночь без любви НЮРЫ и ЯНТИМЕРА. Опустошающая, унижающая.
В почести есть элементы притчевости и условности. Судите сам: бронетранспортер ЗУХА ночью покинул часть, и никто не слышал. Позднее многие персонажи повести удивятся. Но не читатель – этот случай он воспримет реальностью.
Необходимо сказать о детали, о её зримости в повести. Деталь сразу приковывает к себе внимание – не только героя, но и читателя. Например, ночь у комиссара. ЯНТИМЕР пришел со своей болью, вдруг взгляд его упал на белые шерстяные носки, в которые обут комиссар. И сразу мысль: “Кто же ему связал их?” Да ведь все равно ему – кто. Мысль неуместная в такую минуту. Но именно эта деталь соединит несоединимиое – военный быт и мирный, вернет на мгновение в довоенное время…
Или белая рубаха ЗУХА. Парень перед расстрелом зажимает разодранный локоть. До последнего мгновения жизни он помнит об этом, как тот парень из “Долгого, долгого –детства”, “который боялся замочить ноги”…
А фонарик, горящий на дне зарытой могилы? Любовь, войной загубленная.
ВЫВОД: В повести “Помилование” автор поднимает и глубоко, мудро решает проблемные вопросы о правах и обязанностях, о проблеме долга и чести, гражданственности и гуманизма и о важности его проявления в критической ситуации, о том, что судьба человеческая зависит от многих факторов, о необходимости разумного, мудрого решения, когда речь идет о человеке.
В завершение нашей дискуссии прослушайте стихотворение М.КАРИМА.
Учен.: Вечерний полог, синеватый чуть,-
Или рассвет, c оттенком бледной розы,
Но в памяти жива, хочу иль не хочу,
Война прошедшая, а рядом шум березы.
Вернулся я к тебе, душой затосковав,
Когда березы листья развернули,
Но все ж от дома мысли оторвав,
Меня война манила свистом пули.
Не затянулись, что ли, не пойму,
Живые угли холодком забвенья,
Мне непривычна тишина в дому,
И даже ласки сеяли сомненья.
Но дни прошли, и приходил туман
Так солнце к полдню тени все уводит.
И я почувствовал, проходит боль от ран,
И вновь любовь прошедшая приходит.
И я обязан, милая тому,
Что ты тогда мне радость возвратила.
Я не пойму, родная почему
Я не сказал “люблю”
Иль все понятно было?
Не знаю… Я тогда не замолчал,
Который час был, утро или вечер,
Но вихрь войны, я помню – он качал
Березу, мне спешившую навстречу…
1943.
Учит.: (Если останется время, можно провести викторину на знание текста повести).
ВИКТОРИНА по повести “Помилование” М.КАРИМА.
1. “- Царь-голод свергнут! Ур-ра! Ложки к бою готовь! – подал он команду и поставил ведро на стол” (Ласточкин).
2. “Водки нет, не обессудь, - сказала она. – Отраву эту и в дом не пускаю. Зареклась. Из-за нее муженёк мой подурил власть и пропал из дома”. (НЮРА).
3. “- Счастье!- не раздумывая ответил он.- Вот победим врага и будем навеки вместе” (ЛЮБОМИР).
4. “-А я сейчас хочу быть вместе. Возьми меня к себе! Скажи командиру, МАРИЯ ТЕРЕЗА без меня ни дня не проживет! Скажи: останется одна- с ума сойдет. Или умрет! Умру, и все! А зачем командиру моя смерть! Он согласится. Буду в фашистов стрелять, солдатам кашу варить, от меня вреда не будет. Уговори командира.” (МАРИЯ ТЕРЕЗА).
5. “-Сержант ЗУХ, встать! – Наряд вне очереди. На кухню. Картошку чистить.” (ХОМИЧУК. Сержант).
6. “- Мужчине – по коню почет, по оружию честь. Эта машина – и твой конь, твое оружие. Их беречь надо, - дал еще от себя обоснование.” (Ефрейтор ДУСЕНБАЛЬ).
7. “- С хутора я, c ЧЕРНЯВКИ… Сесть можно? –Тут недалеко, 4 километра всего, ЧЕРНЯВКА-то. С двумя внуками-сиротками проживаю.” (ЕФИМ ЛУКИЧ БУРЕНКИН).
8. “-Ты – дезертир. Вот ты кто. А мы в действующей армии, значит на фронте. Не сегодня завтра – в бой! Ты это понимаешь?” (КАЗАРИН).
9. “-Ты на артиста похож, который в кино Салавата ЮЛАЕВА играл.” (ГУЛЬЗИФА).
10. “-Я наверх шифровку послал, просил изменить приговор. Ответ должен прийти в течении 12 часов.” (РУСЛАН СЕРГЕЕВИЧ ЗУБКОВ).
издаваемый Президентом Российской Федерации правовой акт (Указ), который освобождает от наказания и иных уголовно-правовых последствий осуждения лицо, совершившее преступление, а также смягчает назначенное ему наказание (ст. 85 УК РФ).
Отличное определение
Неполное определение ↓
ПОМИЛОВАНИЕ
акт высшего должностного лица Российской Федерации, полностью или частично освобождающий конкретное лицо от наказания либо заменяющий его более мягким.
Право на П. имеет каждый осужденный (Конституция РФ, ст. 50). Ст. 85 УК РФ, воспроизводя положение Конституции РФ об осуществлении помилования Президентом Российской Федерации, содержит также указание на то, что помилование применяется в отношении индивидуально определенного лица. По сложившейся практике ходатайство о П. может подаваться по отбытии не менее? назначенного срока наказания. Такое ходатайство может исходить от самого осужденного, его родных и близких, общественной организации или администрации соответствующего исправительного учреждения.
Актом П. соответствующее лицо может быть: а) освобождено от дальнейшего отбывания оставшейся части наказания; б) оставшаяся неотбытая часть наказания может быть сокращена; в) оставшаяся неотбытая часть наказания может быть заменена более мягким видом наказания; г) с лица может быть снята судимость.
ПОМИЛОВАНИЕ
снисхождение, ослабление или отмена наказания. Право П. - одно из конституционных полномочий главы государства во всех странах мира. В Российской Федерации право П. отнесено, к компетенции Президента РФ. Правовая база вынесения акта П. содержится в Конституции РФ (п. "в" ст. 89) и в Уголовном кодексе Российской Федерации (ст. 85). Акт П. не является уголовным законом. Акт П. выносится в отношении индивидуально определенного лица (лиц), это акт индивидуального милосердия. По акту П. лицо, осужденное за преступление, может быть освобождено от дальнейшего отбывания наказания либо назначенное ему наказание может быть сокращено или заменено более мягким видом наказания, с лица, отбывшего наказание, актом помилования может быть снята судимость. Указом Президента РФ от 12 января 1992 г. образована Комиссия по вопросам помилования при Президенте РФ, в компетенцию которой входит подготовка материалов для решения вопросов о П. (см. Ведомости РСФСР. 1992. 4. Ст. 154). С ходатайством о П. вправе обращаться как сами осужденные, так и их родственники, общественные организации, трудовые коллективы, а равно администрация исправительного учреждения или иной орган, ведающий исполнением наказания. П. может быть применено к любому осужденному, в том числе к лицу, осужденному за тяжкое или особо тяжкое преступление к любой мере наказания. Согласно ч. 3 ст. 59 УК РФ смертная казнь в порядке П. может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы, на срок двадцать пять лет. Правоохранительные органы непосредственно реализуют предписания, содержащиеся в акте П., не конкретизируя их.
Отличное определение
Неполное определение ↓