По пустыне шёл человек. Он не чувствовал ни голода, ни жажды. Он не испытывал никаких эмоций. Сухой жаркий ветер подхватывал песок прямо из-под его ног, бросая горстями в лицо путнику. Иногда мимо проносились колючки перекати-поле, но человек не замечал ничего вокруг. Он думал. Один и тот же вопрос задавал себе странник: « Почему так? Почему так получилось?»
К вечеру, уставший, он опустился на раскалённый камень. И долго сидел, опустив голову. Он вспоминал…
На солнечной поляне возвышается богатый дом. Рядом с ним играют дети.
Родители устроили сказочный пикник. Было всё. И конфеты, и вкуснейшие пироги, напитки, а также мясо молодого ягнёнка, которое нужно пожарить на костре. Костёр развели. Соки выпили. Уже пара фантиков лежала на ещё сочной и зелёной траве. Возле них появились пустые бутылки.
Мясо готово, но костёр всё ещё горит для забавы. Дым от него так интересно вьётся, словно танцует. Детские игры и взрослые развлечение закончились поздним вечером. О костре так никто и не вспомнил. А едва тлеющий огонёк пропал только к утру.
Спустя два месяца дружная семья собралась на завтрак за круглым столом. Включили телевизор. Новость удивила, но не напугала их: «В связи с полным исчезновением дождевых червей ученые предполагаю скудный урожай»
Прошло еще два месяца. Люди, встречаясь на улице, говорили: «Ты слышал новость? В нашем округе повально начал умирать домашний скот. Говорят, что им не хватает витаминов.»
Дальше началось что-то невообразимое. Высохли все деревья, подули суховеи…. И всего через полгода их некогда цветущий городок превратился в мрачную серую пустыню. Люди разбрелись кто куда, продолжая засорять местность. Никто так и не понял, что сало причиной этого бедствия. И вскоре ни одного живого уголка Земли не осталось во всей округе.
Путник очнулся от раздумий. Последнее, что он слышал: «….в живых осталась только треть населения. Люди ютятся на маленьком островке у Антарктиды. Никто не понимает, что происходит». Человек медленно встал с камня и, подняв голову, вдруг издал дикий пронзительный вопль.
Он вздрогнул и открыл глаза. Прислушался. Знакомая комната, родной дом, шелест деревьев в саду. Издалека доносились голоса детей. Ярко светило солнце…
Хорошо, что это был всего лишь сон. Но одно смутное ощущение не покидало человека. Он поднялся и побежал. «Еще не поздно все исправить»
Был сложен весь мусор, затушен огонь. А в голове мелькнула мысль: «Все может плохо кончиться, если вовремя не думать о своих поступках»
Конечно, об чем может быть речь — дети нам крайне необходимы.
Государство без них не может так гладко существовать. Они нам — наша смена. Мы на их надеемся и расчеты на их строим.
Тем более, взрослые не так легко могут расстаться со своими мещанскими привычками. А детишки, может быть, подрастут и определенно выровняют нашу некультурность.
Так что в этом отношении детей мы прямо на руках должны носить и пыль с них сдувать и носики им сморкать. Невзирая на то — это наш ребенок или ребенок чужой и нам посторонний.
А только этого как раз мало наблюдается в нашей жизни.
Нам вспоминается одно довольно оригинальное событие, которое развернулось на наших глазах в поезде, не доезжая Новороссийска.
Которые были в этом вагоне, те почти все в Новороссийск ехали.
И едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабочка. Такая молодая женщина с ребенком.
У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.
Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет.
И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.
Едет она к мужу в Новороссийск. А у ей малютка на руках очень такой звонкий. И орет и орет все равно как оглашенный. Он, видать, хворает. Его, как оказалось, в пути желудочная болезнь настигла. Или он покушал сырых продуктов, или чего-нибудь выпил, только его в пути схватило. Вот он и орет.
Одним словом — малютка. Он не понимает, что к чему и зачем у него желудочек страдает. Ему сколько лет? Ему, может быть, три года или там два. Не наблюдая детей в частной жизни, затруднительно определить, сколько этому предмету лет. Только он, видать, пионер. У него такой красный нагрудничек повязан.
И вот едет эта малютка со своей мамой в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск, и, как назло, в пути с ним случается болезнь.
И по случаю болезни он каждую минуту вякает, хворает и требует до себя внимания. И, конечно, не дает своей мамаше ни отдыху, ни сроку. Она с рук его два дня не слушает. И спать не может. И чаю не может попить.
И тогда перед станцией Лихны она, конечно, обращается до пассажиров:
— Я, говорит, очень извиняюсь, — поглядите за моим крошкой. Я побегу на станцию Лихны, хотя бы супу покушаю. У меня, говорит, язык к глотке прилипает. Я, говорит, ну, прямо не предвижу конца. Я, говорит, в Новороссийск еду до своего мужа.
Пассажиры, конечное дело, стараются не глядеть, откуда это говорится, отворачиваются, дескать, еще чего: то орет и вякает, а то еще возись с ним! Еще, думают, подкинет. Смотря какая мамаша. Другая мамаша очень просто на это решится.
И, значит, не берутся.
А едет в вагоне, между прочим, один такой гражданин. Он, видать, городской житель. В кепочке и в таком международном прорезиненном макинтоше. И, конечно, в сандалиях.
Он так обращается до публики:
— То есть, говорит, мне тошно на вас глядеть. То есть, говорит, что вы за люди — я прямо дивуюсь! Нельзя, говорит, граждане, иметь такой слишком равнодушный подход. Может, на наших глазах мать покушать затрудняется, ее малютка чересчур сковывает, а тут каждый от этих общественных дел морду отворачивает. Это, ну прямо ведет к отказу от социализма!
Другие говорят:
— Вот ты и погляди за крошкой! Какой нашелся бродяга — передовые речи в спальном вагоне произносит!
Он говорит:
— И хотя я есть человек холостой и мне спать хочется, и вообще не мое дело, в крайнем случае, за это самое браться, но я не имею такого бесчувствия в детском вопросе.
И берет он малютку на руки, качает его и пальцем его забавляет.
Конечно, молодая женщина очень горячо его благодарит и на станцию Лихны сходит.
Уходит она на эту станцию в буфет и долго не является. Поезд стоит десять минут. Эти десять минут проходят, и уже дается сигнал. И дежурный махает красной шапкой. А ее нету…
И уже дергается состав, и поезд бежит по рельсам, а молодой матери нету.
Тогда происходят разные сцены в вагоне. Которые открыто хохочут, которые хватаются за тормоза и хотят состав остановить.
А сам, который в сандалиях, сидит побледневший, как сукин сын, и спать больше не хочет.
Он держит малютку на своих коленях и разные советы слушает.
Ну, один, конечно, советует телеграмму за свои деньги дать, другие, напротив того, говорят: «Довезите до Новороссийска и сдайте в ГПУ. А если там малютку не примут, то усыновите в крайнем случае».
А малютка, между тем, вякает, хворает и с рук нипочем не уходит.
И вот проходит отчаянных два часа, и поезд, конечно, останавливается на большой станции. Который в сандалиях берет свою малютку и хочет пойти на платформу в ГПУ. Только вдруг молодая мамаша в вагон вкатывается.
— Я, говорит, извиняюсь! Я как горячего супу покушала, так меня сразу и разморило, я и зашла в тот сосед ний вагон и маленько подзаснула. Я, говорит, два дни не спавши.
И берет она своего крошку и снова его нянчит. Который в сандалиях говорит:
— Довольно неаккуратно так поступать, гражданка! Но раз вы поспали, то я вхожу в ваше положение. Дети нам — наша смена, — я не против за ними поглядеть.
Тут в вагоне происходит веселый смех. И все кончается к общему благополучию.
Рассказ
братья Стругацкие
«Путь на Амальтею»
Молодая гвардия
«Чрезвычайное происшествие» - один из ранних фантастических рассказов А. и Б. Стругацких. Предшествует циклу «Мир Полудня».
- 1 Сюжет
- 2 Проблематика
- 3 Публикации
- 4 Интересные факты
- 5 Примечания
- 6 Ссылки
Сюжет
Экспедиция на космическом корабле возвращается на Землю с Титана, спутника Сатурна.
На борту капитан корабля Станкевич, пилот Туммер, штурман Виктор Борисович (фамилия не упоминается), бортинженер Лидин и биолог Малышев. Рейс выглядит довольно рутинным. Однако на подлёте к Марсу штурман (от лица которого ведётся повествование) обнаруживает муху, но не простую, а неземную. Это споры небелковой жизни, случайно попавшие внутрь корабля.
«Мухи» начинают стремительно размножаться, и вскоре корабль, а за ним и Земля, оказываются под угрозой заражения. Капитан с помощью экипажа обнаруживает выход из критической ситуации.
Проблематика
Сюжет прописан нарочито обыденно, без «изысков». ткань рассказа практически не вплетены отклонения сюжетных линий, воспоминания, реминисценции и т. п.
С космосом тоже всё просто - нет нуль-транспортировки, действие происходит в пределах Солнечной системы, на досветовых скоростях. Не даётся технических подробностей. то же время (до полета человека ещё два года!) предугаданы многие технические детали (реактор корабля, скафандры, отсеки и др.).
Научная посылка, собственно, только одна - наличие в космосе жизни, причём не белковой. До этого небелковая жизнь упомянута в повести «Страна багровых туч». других произведениях Стругацких жизнь, как правило, разумна, обитатели планет биологически близки (голованы) или даже мало отличимы от людей (Леонидяне). Во многих произведениях Стругацких облик инопланетной расы остается неизвестным («Извне», Странники). данном случае описание «мух» весьма натуралистично.
Однако авторы убрали из текста всё, что может отвлекать читателя от основной идеи - ответственности человека за судьбу планеты. Правильно ли поступил биолог, спрятав от уничтожения образцы «мух»? Что будет с образцами дальше? Эта проблема поднимается ещё раз, на другом художественном уровне в романе «Жук в муравейнике».
Что было бы, если выход не был бы найден? Должен ли экипаж пожертвовать собой и не занести заразу на Землю? Для авторов, похоже, ответы ясны, но всё же они оставляют эти вопросы для читателя.
Публикации
Вышел отдельным изданием. Издан на польском языке в 1970 году.
Упоминаемый в рассказе кратер Ломоносова существует на Марсе, а вскоре был обнаружен на обратной стороне Луны и в 1961 году, то есть через год после публикации рассказа, назван в честь М. В. Ломоносова.
Примечания
- Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис. Путь на Амальтею: Науч.-фантаст. повесть и рассказы. - М.: Мол. гвардия, 1960. - с. 124-142. - (Фантастика. Приключения. Путешествия).
- Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис. Извне. - М.: АСТ; Астрель; СПб.: Terra Fantastica, 2011. - с. 164-188. ISBN 978-5-17-058763-6; ISBN 978-5-271-38429-5; ISBN 978-5-7921-0793-9.
- Аркадий и Борис Стругацкие. Чрезвычайное происшествие. М.:Проспект, 2012 г. ISBN 9785392043774; 2012 г.
- Lomonosov on Moon
Ссылки
- Рассказ в составе электронного Полного собрания сочинений Стругацких
- Страница рассказа на сайте «Лаборатория фантастики»
|
||||||||||||||||||||||||||
Чрезвычайное происшествие (рассказ) Информацию О
Конечно, об чем может быть речь - дети нам крайне необходимы.
Государство без них не может так гладко существовать. Они нам - наша смена. Мы на их надеемся и расчеты на их строим.
Тем более, взрослые не так легко могут расстаться со своими мещанскими привычками. А детишки, может быть, подрастут и определенно выровняют нашу некультурность.
Так что в этом отношении детей мы прямо на руках должны носить и пыль с них сдувать и носики им сморкать. Невзирая на то - это наш ребенок или ребенок чужой и нам посторонний.
А только этого как раз мало наблюдается в нашей жизни.
Нам вспоминается одно довольно оригинальное событие, которое развернулось на наших глазах в поезде, не доезжая Новороссийска.
Которые были в этом вагоне, те почти все в Новороссийск ехали.
И едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабочка. Такая молодая женщина с ребенком.
У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.
Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет.
И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.
Едет она к мужу в Новороссийск. А у ей малютка на руках очень такой звонкий. И орет и орет все равно как оглашенный. Он, видать, хворает. Его, как оказалось, в пути желудочная болезнь настигла. Или он покушал сырых продуктов, или чего-нибудь выпил, только его в пути схватило. Вот он и орет.
Одним словом - малютка. Он не понимает, что к чему и зачем у него желудочек страдает. Ему сколько лет? Ему, может быть, три года или там два. Не наблюдая детей в частной жизни, затруднительно определить, сколько этому предмету лет. Только он, видать, пионер. У него такой красный нагрудничек повязан.
И вот едет эта малютка со своей мамой в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск, и, как назло, в пути с ним случается болезнь.
И по случаю болезни он каждую минуту вякает, хворает и требует до себя внимания. И, конечно, не дает своей мамаше ни отдыху, ни сроку. Она с рук его два дня не слушает. И спать не может. И чаю не может попить.
И тогда перед станцией Лихны она, конечно, обращается до пассажиров:
Я, говорит, очень извиняюсь, - поглядите за моим крошкой. Я побегу на станцию Лихны, хотя бы супу покушаю. У меня, говорит, язык к глотке прилипает. Я, говорит, ну, прямо не предвижу конца. Я, говорит, в Новороссийск еду до своего мужа.
Пассажиры, конечное дело, стараются не глядеть, откуда это говорится, отворачиваются, дескать, еще чего: то орет и вякает, а то еще возись с ним! Еще, думают, подкинет. Смотря какая мамаша. Другая мамаша очень просто на это решится.
И, значит, не берутся.
А едет в вагоне, между прочим, один такой гражданин. Он, видать, городской житель. В кепочке и в таком международном прорезиненном макинтоше. И, конечно, в сандалиях.
Он так обращается до публики:
То есть, говорит, мне тошно на вас глядеть. То есть, говорит, что вы за люди - я прямо дивуюсь! Нельзя, говорит, граждане, иметь такой слишком равнодушный подход. Может, на наших глазах мать покушать затрудняется, ее малютка чересчур сковывает, а тут каждый от этих общественных дел морду отворачивает. Это, ну прямо ведет к отказу от социализма!
Другие говорят:
Вот ты и погляди за крошкой! Какой нашелся бродяга - передовые речи в спальном вагоне произносит!
Он говорит:
И хотя я есть человек холостой и мне спать хочется, и вообще не мое дело, в крайнем случае, за это самое браться, но я не имею такого бесчувствия в детском вопросе.
И берет он малютку на руки, качает его и пальцем его забавляет.
Конечно, молодая женщина очень горячо его благодарит и на станцию Лихны сходит.
Уходит она на эту станцию в буфет и долго не является. Поезд стоит десять минут. Эти десять минут проходят, и уже дается сигнал. И дежурный махает красной шапкой. А ее нету…
И уже дергается состав, и поезд бежит по рельсам, а молодой матери нету.
Тогда происходят разные сцены в вагоне. Которые открыто хохочут, которые хватаются за тормоза и хотят состав остановить.
А сам, который в сандалиях, сидит побледневший, как сукин сын, и спать больше не хочет.
Он держит малютку на своих коленях и разные советы слушает.
Ну, один, конечно, советует телеграмму за свои деньги дать, другие, напротив того, говорят: «Довезите до Новороссийска и сдайте в ГПУ. А если там малютку не примут, то усыновите в крайнем случае».
А малютка, между тем, вякает, хворает и с рук нипочем не уходит.
И вот проходит отчаянных два часа, и поезд, конечно, останавливается на большой станции. Который в сандалиях берет свою малютку и хочет пойти на платформу в ГПУ. Только вдруг молодая мамаша в вагон вкатывается.
Я, говорит, извиняюсь! Я как горячего супу покушала, так меня сразу и разморило, я и зашла в тот сосед ний вагон и маленько подзаснула. Я, говорит, два дни не спавши.
И берет она своего крошку и снова его нянчит. Который в сандалиях говорит:
Довольно неаккуратно так поступать, гражданка! Но раз вы поспали, то я вхожу в ваше положение. Дети нам - наша смена, - я не против за ними поглядеть.
Тут в вагоне происходит веселый смех. И все кончается к общему благополучию.
Происшествие на Олимпе
Начинающий писатель М. написал рассказ под названием «Качает».
Сюжет рассказа не бог весть какой. Служащие столовой везут на пароходе инвентарь своего предприятия, которое эвакуируется. Пароход подрывается на мине и тонет. Однако удается спасти все, вплоть до последней вилки.
Этот свой рассказ М. отдал на рассмотрение в литературную консультацию при Н-ской районной газете.
Рассказ понравился в консультации. Начинающего автора поздравили с успехом и три часа с ним беседовали, поправляя рассказ, с тем, чтобы он достиг, так сказать, своего художественного потолка.
Рассказ ваш проникнут оптимизмом и глубокой верой в людей, и поэтому вдвойне досадно, что пароход ваш тонет. Должно быть, хороший пароход, вероятно, не маленький, а он так непростительно у вас тонет. Получается как-то не любовно к предметам и людям.
Потупив очи, писатель сказал:
Пароход-то у меня совсем небольшой…
А хоть бы и небольшой, - сказал редактор, - а все-таки это пароход. На него и деньги затрачены, и труд… Нехорошо получается… Может, у вас, чего доброго, и жертвы есть?
Нет, жертв у меня нет, - сказал писатель. - У меня все спаслись… Если хотите, я могу даже это подчеркнуть.
Нет, подчеркивать не надо, - сказал редактор. - Именно тогда-то читатель и скажет: «А, подчеркнул, значит, есть жертвы»… Нет, не следует, чтоб пароход тонул…
Начинающий писатель смущенно сказал:
Но ведь это же только рассказ… Это же не по-настоящему гибнет пароход…
Что значит «не по-настоящему»? - сказал редактор. - На что же такое произведение, которое не отражает подлинной жизни? Нет, вы пишите так, чтобы жизнь отражалась, как в капле воды. И учтите, что читатель переживает, видя, что водный транспорт теряет, так сказать, одну свою единицу… Нет, уж лучше вы парохода вообще не трогайте. Замените его чем-нибудь…
Так чем же его заменить? - с беспокойством сказал писатель. - Может быть, баркой?
Нет, баркой тоже нехорошо, - сказал редактор. - Барки сейчас очень и очень нужны Госречпароходству… Замените чем-нибудь таким, я бы сказал, небольшим…
Может, буксир взять? - спросил писатель.
Редактор отрицательно покачал головой.
Буксир - это тот же пароход, - сказал он. - Буксир я вам не советую брать.
Писатель возвел свои очи к потолку, стараясь припомнить самые малые плавающие единицы.
Катер, может быть, взять, - пробормотал он. - Уж катер-то - это совсем небольшое, едва, так сказать, плавает…
Редактор потер свою переносицу и, обратившись к сотруднице консультации, сказал ей:
Как ты думаешь, Катя, если он катер себе возьмет?
Пожав плечами, Катя сказала:
Нет, катер не следует брать. Катер обычно людей спасает, и гибель катера может вызвать плохую реакцию у читателя… Пусть он лодку себе возьмет.
А в самом деле, - сказал редактор, - возьмите себе обыкновенную лодку и дуйте на ней.
Слегка побледнев от обиды, писатель сказал:
На что же мне обыкновенная лодка? У меня же народу много. Около тридцати человек. Как я их всех повезу?..
Не глядя на писателя, Катя сказала:
То есть прямо беда с этими начинающими писателями. Они не соображают, что количество людей зависит от них.
Редактор сказал:
А верно. Вы же художник и, так сказать, творец. Вы же этим распоряжаетесь. Возьмите себе поменьше народу. Столько, чтобы им в лодку сесть.
Ну хорошо, допустим, я возьму меньше народу, - неуверенно сказал писатель, - а как же я имущество повезу?
Ведь они же у меня весь инвентарь с собой везут… Одних столов у них штук двадцать.
Да столов-то вам за каким чертом столько! - раздражаясь, сказал редактор.
Так ведь они же у меня все оборудование везут, - чуть не плача, пробормотал писатель. - Ведь если взять не все, то не будет такой острой проблемы. Будет самый обыкновенный рассказ.
Катя сказала:
Да вы возьмите себе большую рыбацкую лодку. И как-нибудь там сложите все ваше имущество.
Редактор сказал:
Конечно. Вы же художник. И, значит, как-нибудь там и уложитесь.
А столы?
Что столы?.. Ах да… Столы еще у вас… - сказал редактор. - Ну а столы… столы пускай… по воде плывут…
В крайнем случае, - сказала Катя, - вы свяжите их веревкой, и пусть они рядом с лодкой плывут. Пусть кто-нибудь на корме сидит и держит эту веревку.
Конечно, - сказал редактор. - Пусть они, так сказать, рядом с лодкой… Ведь, надеюсь, у вас деревянные столы… Не каменные, черт бы их драл…
Ну деревянные, - сказал писатель с дрожью в голосе. - А рояль куда же я дену… Ведь они же еще у меня рояль везут…
А рояль-то за каким чертом вы с собой берете! - воскликнул редактор, потеряв наконец терпение.
Снова побледнев от обиды, писатель сказал:
Рояль у меня самое ударное место, поймите… Ведь ради него я и за рассказ взялся…
Катя не без едкости сказала, обращаясь в пространство:
Да пусть он поступает, как хочет. Наше дело подтолкнуть его творческую мысль… Пусть он хоть на рояле верхом плывет. Все равно ему до Чехова далеко.
Редактор встал и, заканчивая аудиенцию, сказал:
В общем, поправьте рассказ так, как мы вам посоветовали. И зайдите через недельку. Посмотрим, что у вас получилось.
Через неделю начинающий писатель М. принес свой исправленный рассказ. Редактор сказал:
Получилось плохо. Нехудожественно. И главное, не правдиво. За каким-то чертом рояль в лодке везут…
Катя сказала:
Как-то не веришь в ваши столы и в этот ваш рояль…
Взяв рассказ, писатель уходит.
И вот прошло несколько месяцев после этого происшествия.
На днях я получил по почте два варианта рассказа «Качает» и длинное письмо начинающего писателя М.
В своем письме М. пишет:
«Я убедительно прошу вас сличить эти два варианта моего рассказа. И вы увидите, как может плохой и неопытный редактор испортить хорошее произведение. Вот где, по-моему, беда нашей литературы. И вот где, быть может, причина отставания нашей литературы от других высоких производств…»
Не без интереса я стал сличать два варианта.
Действительно, второй вариант из рук вон плох. Какая-то жалкая пародия, а не рассказ.
Читаю первый вариант, не тронутый грубой рукой редактора. С удивлением вижу, что и этот вариант никуда не годится. Слабенький, убогий рассказец, который надо было тотчас вернуть автору.
Печальное, я бы сказал, происшествие на нашем литературном Олимпе.
Вы читали рассказ - Происшествие - Михаила Зощенко.
Это рассказ о "рассказе". Притом не выдумка, а рассказ о действительном происшествии с одним из моих действительных рассказов, недавно напечатанном в воскресном номере известной парижской газеты.
Рассказ назывался "Так случилось". Он-то был сплошной выдумкой (что следует запомнить); и содержание, -- я передам его вкратце, ниже, -- не так важно, как то, что с этим рассказом в самом деле "случилось". Случай любопытный, за всю мою долгую литературную практику -- первый; сколько сотен рассказов у меня написано -- я даже не припомню; а ни с одним этого не было. Что касается других авторов-беллетристов -- тоже не слышно; разве если целую анкету устроить, то можно бы узнать, бывал ли с кем-нибудь подобный случай.
Однако к делу.
Всякий знает, как трудно, по нынешним временам, русскому литератору -- просто, что-нибудь напечатать. Журналов нет, газет -- почти, в каждой свои постоянные сотрудники, давно приспособившиеся или во всех отношениях совпавшие с обликом данной газеты; литератору просто, как я говорю, особенно давнему, привыкшему к известной свободе в старой России, надо сначала пораскинуть умом: скажешь что-нибудь, хотя бы устами героя, что может показаться не вполне совпадающим со взглядами газеты, и пропала работа. Или выйдет на несколько строк больше определенного их количества -- тоже пропал случай заработать. Вот и прикидываешь заранее, чтобы и размер -- по условиям, и содержание как можно безобиднее. Любовный сюжет самый, в принципе, безобидный; но и тут большое внимание требуется и большое усилие выдумки -- сузить до явной безобидности.
Рассказ "Так случилось" был успешен, т. е. в газете появился. Выдуман, как уже сказано, сплошь. Имена, отчества, фамилии, названия петербургских улиц, -- все это взято случайно, имена обыденные, фамилии придуманные. Содержание такое: некто рассказывает, что однажды, в сумерки, к нему позвонили. (Дело происходит в Петербурге, осенью, за год до войны.) Вошедшую даму рассказчик не узнает, но она рекомендуется: "Я -- Ольга Петровна..." и он вспоминает, что встречал, в знакомой семье, на Васильевском Острове, какую-то незаметную, не очень красивую и не очень молодую девушку, Ольгу Петровну, с которой он, впрочем, никогда не сказал слова. Ведет ее, удивленный визитом, в кабинет, зажигает лампу, и, при первом взгляде на посетительницу, ужасается: ее бледное лицо, с черными, "матовыми" глазами, совершенно мертвое. Таким же мертвым голосом она говорит, что зашла случайно, проходя мимо, и, вероятно, потому, что "за полчаса до смерти, надо "кому-то" сказать, рассказать все, что теперь уже и ей все равно; а он именно этот "кто-то", -- ведь ему тоже все равно". (У меня нет текста, пишу по памяти.) Монотонно продолжая, рассказала, что была невестой такого-то гвардейского офицера, любила его, ждала два года, верила, когда он вдруг написал, что между ними все кончено. Убедившись, что разрыв совершился, она почувствовала, что умерла; смерть уже в ней, ее дело лишь "докончить" последнее, для чего она сейчас и шла -- в Фонтанку.
Слушатель, -- ее "кто-то", -- не прерывал рассказа; к полузнакомой женщине этой он не питал никаких чувств, но она была человек, и смотреть на еще живого человека с мертвым лицом было невыносимо. Просто самому невыносимо, вне сочувствия обманутой невесте: скорее он сочувствовал жениху, которого она назвала; он его случайно знал и удивился, что этот красивый, блестящий гвардеец был женихом такой неподходящей особы. Но тут была смерть: девушка, какая она ни на есть, может быть, глупая, может быть, истеричка, в Фонтанку-то пойдет сейчас кидаться; непременно пойдет, он это чувствовал. И на него нашло вдохновенье. Я, рассказывает, сам не знал, что ей говорю, чепуху какую-то нес, и кричал, главное, -- на случай, что она истеричка: на истеричек необходимо, с грубостью, кричать. Стыдил ее, насмехался. -- Да какая это любовь у вас, голый эгоизм! Не достался, мол, ты мне, так на, покойницей на совесть твою лягу! Неси до смерти! Ну и другое, в том же духе говорил, орал... Не удерживал, однако; не понимаешь, -- иди, топись, сделай милость. Доказывай свою "великую" любовь, хотя она, мол, такая, -- ничего и не стоит. Единственно, что предлагал ей, -- дать себе некий срок для большого понимания; пусть, поразмыслив, опять придет, и, если в том же решении останется -- рассказчик ей поможет обойтись, по крайней мере, без Фонтанки: очень уж гадко, холодно, драматично. Есть другие способы. На свободу же ее решения он не будет посягать...
Условились, в конце концов, что она еще придет. Но она не пришла. А потом рассказчик о ней забыл. Началась война, цепь катастроф... Забыты были не только полузнакомые, но исчезли куда-то и друзья, потерялись родные...
И много лет протекло, когда тот же "некто" встретил, в новом квартале парижского Пасси, на тихой улочке, странную пару. Не очень странную, он привык видеть в Париже таких медленно гуляющих старичков, друг за друга держащихся. Тут "он", чуть волочивший ногу, держался за "нее", -- еще бодрую, седую старуху. И вдруг старуха окликнула проходившего по имени: "Не узнаете? Я Ольга Петровна". Ее еще можно было узнать: но как поверить, что осунувшийся, хромой и слабый старик -- блестящий гвардеец, "великая" любовь Ольги Петровны? Из оживленной болтовни ее выяснилось, что у них "тут за углом, русская лавочка"; хлопот много, и "он" помогает, только "после всех ранений" не так здоров, конечно... Болеет часто...
Рассказчик проводил их до лавочки, неопределенно ответил на приглашение "заходить" и покинул "счастливую" пару в еще более неопределенном раздумии...
Вот, приблизительно, и все. Но тут-то удивительное и начинается.
Через редакцию газеты, где рассказ появился, я получаю радостное письмо от неизвестной мне дамы: наконец-то она нашла свою "кузину Олечку"! Настоятельная просьба сообщить адрес "лавочки" (единственно, что "не указано" у меня). Никаких сомнений, что я пишу именно об Олечке, Ольге Петровне: с такими малейшими подробностями описана ее наружность, ее черные "матовые" глаза, ее страстная любовь к известному блестящему гвардейцу; упомянуто даже, что она была несколько истерична... И улицы петербургские названы как раз те же, где протекала "Олечкина" драма. Ясно, что, встретив потерянную кузину в Париже, я поспешу сообщить ее нынешний адрес...
В смущении я пишу даме (она живет в окрестностях Парижа), что никакой реальной Ольги Петровны не знаю и что весь рассказ выдуман. Мне приходит в голову: или она мне не поверит, -- ведь не бывает же так, чтобы все сходилось, вплоть до имен, отчества и фамилий! Или уж не истеричка ли она сама, эта дама, не выдумала ли свою небывалую "Олечку"?
Но дама пишет очень разумно, положительно. И на заверительное мое письмо о выдуманности так же разумно ответила. По-моему, она сделала вид, что верит. Еще раз остановившись обстоятельно на Ольге Петровне, ее семье, характере, на любви к этому гвардейцу и т. д., закончила, что если, мол, все у меня лишь угадано, то это благодаря моему "таланту". Очень любезно, понимаю, но -- причем тут талант, и какой, спрашивается, талант может воспроизвести историю не "похожую" на действительность, а действительно точную, с точными именами, отчествами и фамилиями героев, если автор ни героев, ни истории не знал фактически? А имена взял первые попавшиеся?
Никто из разумных людей не мог мне дать объяснения этому маленькому загадочному происшествию. Некоторые, правда, нашли, что дело "очень просто"... но это оказались, увы, верующие в телепатию. Я же к подобным вещам склонности не имею, а потому и телепатические объяснения меня нисколько не удовлетворяют. Впрочем, и с точки зрения самих телепатов непонятно, зачем именно мне понадобилось что-то угадывать о навеки неизвестной Олечке и ее женихе?
Но, по правде сказать, есть что-то в этом случае и неприятное. Неприятна его необъяснимость и, главное, исключительность. Неужели ни с кем из пишущих или писавших рассказы ничего такого и в самом деле не случалось? Совпадения, конечно, были, но тут какие же "совпадения"? А вот не было ли у кого-нибудь этих же "таинственных" (и бесполезных) угадок?
Хочу думать, что были. Сколько ведь рассказчиков на свете! Если случилось с одним, значит и с другим бывало. Только, к сожалению, это мне неизвестно.