Федор крюков, донской казак. В России нет сыновнего преемства. Полуночная звѣздачка она высоко взошла

14 февраля (2 февраля по старому стилю) 1870 года родился Фёдор Дмитриевич Крюков – когда-то известный, но ныне совершенно забытый казачий писатель, беллетрист, педагог, общественный деятель, предполагаемый автор романа «Тихий Дон».

Сегодняшние читатели, воспитанные на произведениях русских классиков и классиков соцреализма, совершенно не знают писателя Федора Крюкова. Ни в одном из энциклопедических изданий советского периода нет даже краткого упоминания о нем. Это незаслуженно забытое имя начали вспоминать лишь в связи с так называемой проблемой авторства «Тихого Дона». Как известно, некоторыми современниками уже в 1928 году (т.е. сразу после выхода первой книги романа) выдвигалась версия, что произведение о переломных событиях в судьбе донского казачества было написано или начато именно Ф.Д. Крюковым. При этом никому неизвестному, начинающему писателю М. А. Шолохову отводилась в лучшем случае роль соавтора выдающегося произведения XX века, а в худшем – бесспорного плагиатора.

Версия авторства Крюкова так и не была однозначно подтверждена или опровергнута ни одним из исследователей творчества М.А. Шолохова. Советскому народу вполне хватило одного «воспевателя» практически уничтоженного казачества, который не запятнал себя «порочащими связями» с белыми и к тому же удостоился Нобелевской премии. О произведениях Ф.Д. Крюкова и самом его существовании постарались забыть, вычеркнув имя этого яркого, самобытного автора из истории отечественной литературы. При жизни Ф.Д. Крюков не относился к своему творчеству как к профессии и не искал всероссийской славы: работал учителем, сотрудничал в журналах, занимался общественной деятельностью, в период Первой мировой войны освоил труд санитара передвижного госпиталя. Крюков успел издать лишь один том своих произведений, хотя написанного им хватило бы на десять. Но скромный донской писатель оставил потомкам такую тайну, которая и по сей день не даёт спокойно спать историкам, литературоведам, журналистам и читателям.

Биография

Родился Федор Дмитриевич Крюков на верхнем Дону в станице Глазуновской, раскинувшейся в низовьях левого притока Дона - Медведицы, в рядовой казачьей семье. Дед писателя, Иван Гордеевич Крюков, был войсковой старшина в отставке. Он оставил сыну в наследство «офицерский участок». Отец Фёдора Крюкова – Дмитрий Иванович, станичный атаман, вахмистр (урядник) действительной службы – родился около 1815 года, в той же станице Глазуновской. Д.И. Крюков неоднократно избирался атаманом станицы и умер в 1894 году, исполняя в этой должности четвертый срок. Мать Акулина Алексеевна, как утверждает писатель и исследователь творчества Ф.Д. Крюкова Ю. Кувалдин, происходила из донских дворян. В семье было двое сыновей – Фёдор и Александр и две дочери – Мария и Евдокия. Александр Крюков с серебряной медалью закончил в Орле гимназию, служил лесоводом в Брянске, в 1920 году был расстрелян органами ЧК.

Сам Фёдор Дмитриевич Крюков никогда не был женат, но вместе с сестрой Марией они взяли на воспитание мальчика Петра (Петрушу, как ласково его называли в семье). Пётр после смерти приёмного отца отступил с белоказаками, был эвакуирован из Крыма в Турцию, но жизнь его на чужбине не сложилась. Казакоман, поэт, журналист и издатель, он всегда тосковал по родине, умер в эмиграции одиноким и всеми забытым. Судьба сестёр Ф.Д. Крюкова неизвестна.

В 1880 году Ф.Д. Крюков успешно окончил церковно-приходское училище в станице Глазуновской и продолжил учёбу в окружной станице Усть-Медведицкая (ныне райцентр Серафимович). В ту пору Усть-Медведицкая гимназия была одной из лучших в Области Войска Донского. Здесь казачатам давали глубокие основательные знания не только по государственной программе. Атмосфера казакомании прививала юным воспитанникам любовь к родному краю, традициям казачества, православию. Каждый из гимназистов основательно знал историю своей земли, все подвиги её великих представителей. Вместе с Крюковым в гимназии учились Ф.К. Миронов (будущий красный командарм 2 ранга), А.С. Попов (будущий писатель Серафимович) и Петр Громославский (будущий тесть М.А. Шолохова). Двое последних тоже не были обделены литературными талантами, и, по сведениям биографов Крюкова, практически всю жизнь поддерживали с ним близкие отношения.

Педагогическая деятельность

Близорукость не позволила Ф. Крюкову стать военным, пришлось делать статский выбор. В 1888 году он поступил на казенное содержание в Императорский Санкт-Петербургский историко-филологический институт. Это учебное заведение было учреждено в Петербурге в 1867 году специально с целью готовить преподавателей гуманитарных дисциплин для гимназий. Здесь получали высшее образование будущие учителя древних и новых языков, словесности, истории, географии. Помещался институт в бывшем дворце императора Петра II (Университетская наб., 11). Лекции читали, как правило, профессора Санкт-Петербургского университета. До 1904 года институт представлял собой закрытое учебное заведение с полным казенным содержанием. Свидетельство об окончании института приравнивалось к диплому университета.

Фёдор Крюков окончил Императорский институт по разряду истории и географии. Одновременно, еще в годы учебы, Федор Дмитриевич начал заниматься литературной деятельностью, которая постепенно стала основным содержанием его жизни. Пытаясь освободиться от шестилетней обязательной педагогической службы, будущий писатель хотел стать священником, но не получилось. Об этом он выразительно расскажет в воспоминаниях «О пастыре добром. Памяти о. Филиппа Петровича Горбаневского» ("Руские записки", 1915 - № 6).

В 1893-1905 годах Крюков успешно учительствует в Орле и Новгороде. С 29 сентября 1893 года он воспитатель Благородного пансиона Орловской мужской гимназии. 31 августа 1900 года Фёдор Дмитриевич стал сверхштатным учителем истории и географии, одновременно исполняя прежние обязанности воспитателя. Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 11 октября 1898 года он был утвержден по классу занимаемой должности в чине коллежского асессора. Дополнительно Крюков преподавал историю в Николаевской женской гимназии (1894-98) и русский язык в Орловском кадетском корпусе.

Интересно, что в те годы Крюков стал воспитателем замечательного поэта Серебряного века Александра Тинякова. Вместе они издавали рукописный журнал. В Орле произошло формирование и становление Крюкова как писателя. Материала и жизненных наблюдений накопилось много.

Кроме того, Ф.Крюков состоял членом губернской ученой архивной комиссии, вёл методическую работу. В архиве сохранились составленные и написанные им программы по географии и «Примерная программа по русской истории для I-II классов с учебными пособиями», «План преподавания истории» с его замечаниями, а также список рекомендуемой литературы по истории для каталога гимназической библиотеки.

Опубликование в столичной прессе рассказа о нравах Орловской мужской гимназии («Картинки школьной жизни») вызвало конфликт с коллегами-преподавателями. В 1905 году Крюков уезжает в Нижний Новгород, где был принят на должность сверхштатного учителя истории и географии в Нижегородское Владимирское реальное училище.

За свою преподавательскую деятельность Федор Дмитриевич был награжден орденами Св. Анны 2-й степени и Св. Станислава 3-й степени, имел чин статского советника, который давал ему право на личное дворянство.

Писатель

Из глухого угла, которым в те годы была его родная станица, Крюков выбрался на простор «большой» жизни - Орел, Нижний Новгород, Санкт-Петербург... Он печатается в столичных газетах и журналах. Становится известным в литературных кругах, поддерживает общение с В. Короленко, М. Горьким. Но за всем этим ростом прослеживается одна особенность: он не только не порывает со средой, из которой вышел, но внутренняя, глубинная связь его со своей «малой» родиной усиливается и обостряется.

Развитие России в конце XIX – начале XX века, её модернизация и приобщение к западной цивилизации привели к тому, что верхи правящего слоя все более ощущали себя «европейцами», создавая в столицах соответствующую культурную и социальную среду. Подобным же путем развивалась нарождавшаяся российская интеллигенция, быстро приобщаясь к городской культуре европейского типа, разрывая свои связи с народными низами, из которых она выходила. Истинно казачьих авторов, державшихся за самобытность и «народность», в столицах и крупных городах были единицы.

Потеря органичной связи и взаимопонимания интеллигенции с простой народной средой остро переживалась писателем Крюковым. Именно эта тема стала центральной в первых его крупных литературных опытах («Казачка», «Дневник учителя Васюхина» и др.). Чувство любви к Дону, к населяющему его народу предопределило последующий жизненный путь Фёдора Крюкова. Он желал помочь своему родному краю, стремился использовать свои знания и способности для улучшения непростой жизни рядового казака - чтобы послужить своей родине. Со временем этой «службой» стала его литературная деятельность. Она, прежде всего, сосредотачивалась вокруг изображения донской жизни и выдвинула Крюкова в первый ряд писателей Дона общероссийского масштаба.

Основным художественным методом Ф.Д. Крюкова становится подлинный реализм. Как опытный наблюдатель, он подмечал многие пока еще, быть может, малозаметные изменения народной жизни и психологии. Тонкий ум и разностороннее образование позволили писателю увидеть за отдельными фактами цельную, хотя и противоречивую картину народной жизни. А доброе чувство к своим героям, которыми фактически стала вся масса простого народа, неизменно сопровождало его очерки и рассказы, исцеляя душевные раны и врачуя сердца.

Политическая и общественная деятельность

Федор Дмитриевич регулярно, два-три раза в году приезжал в Глазуновскую. Здесь он участвовал в текущей хозяйственной жизни, в полевых работах, заботился о родных, сохранял активный интерес к станичной жизни, участвовал в ней, реально помогая станичникам в разрешении возникавших трудностей. Все это со временем создало Крюкову высокий авторитет среди казаков и выдвинуло на поприще общественной деятельности.

В апреле 1906 года Федор Дмитриевич Крюков избирается депутатом Первой Государственной думы от Области Войска Донского. Он зажигательно, ярко выступал в Думе и в печати против использования донских полков для подавления революционных выступлений. Часть исследователей считает, что он был даже одним из учредителей партии «народных социалистов». Во всяком случае, после роспуска Николаем II Думы, Крюков проявил себя как весьма радикально настроенный политический деятель. 10 июля 1907 года в гостинице «Бельведер» он подписал знаменитое «Выборгское воззвание», за что с декабря 1907 года отбыл 3-х месячное тюремное заключение в столичной тюрьме Кресты. (Осужден по ст.129, ч.1, п.п.51 и 3 Уголовного Уложения: за агитационные выступления.) Либеральному народнику Крюкову (вместе с будущим командармом Второй Конной Ф.К.Мироновым) было запрещено проживание в пределах Области Войска Донского. Казаки станицы Глазуновской отправляли прошение войсковому наказному атаману о снятии позорного запрета, но тщетно.

В 1907 году за участие в революционных волнениях Крюков был административно выслан за пределы Области Войска Донского на несколько лет. Доступ к прежней преподавательской деятельности тоже был закрыт. Выручил друг детства металлург-ученый Николай Пудович Асеев, который устроил писателя помощником библиотекаря в Горном институте.

В ноябре 1909 года, после смерти П.Ф. Якубовича, с которым был дружен, Крюков был избран товарищем-соиздателем толстого столичного журнала «Русское богатство». Практически все значительные произведения Ф.Д. Крюкова за период 1908-1917 годов опубликованы в этом журнале. Своим литературным наставником и «крёстным» Фёдор Дмитриевич считал писателя В.Г. Короленко, который являлся одним из издателей «Русского богатства». Именно Короленко заметил, что Ф.Д. Крюков «первым дал нам настоящий колорит Дона».

Первая мировая война и революция

Поздней осенью 1914 года Федор Крюков покинул Донскую область, чтобы отправиться на турецкий фронт. По близорукости он был негоден к строевой службе, но после долгого путешествия добровольно присоединился к 3 госпиталю Государственной Думы в районе Карса. Вплоть до начала 1915 года он находился как представитель комитета третьей Государственной Думы при отряде Красного креста на Кавказском фронте. Зимой 1915-1916 годов с тем же госпиталем оказался в Галиции, исполнял обязанности санитара. Являясь непосредственным очевидцем и свидетелем всех ужасов войны, Крюков пишет много рассказов в журналы и газеты. Его фронтовые заметки «Группа Б» («Силуэты») и очерки о войне печатают лучшие российские периодические издания.

Февральский переворот 1917 года Крюков встретил в Петрограде. В марте 1917 года он был избран в Совет Союза Казачьих Войск, с первых дней наблюдал за развитием трагических событий: за нарастающей анархией, злобой, волной насилия, захлестнувшими русскую жизнь. Такую революцию, со всей её пошлостью, жестокостью, непредсказуемостью либеральный интеллигент Крюков воспринял негативно. В очерках «Обвал», «Новое», «Новым строем» он показал реальную картину мерзости и разложения, которое несет с собой так называемая пролетарская «революция». В "годину смуты и разврата", когда множество российских душ поддалось соблазну малодушия и предательства, злобы и эгоизма, оправдания "революционного" насилия, Федор Дмитриевич испытание выдержал - остался преданным родине, верным своим идеалам гуманизма и добра. Он не уклонился от выпавшего ему жребия, до последнего своего вздоха активно участвовал в борьбе за восстановление России.

Гражданская война

В январе 1918 года Крюков навсегда покидает Петроград и уезжает на родину. Но и тихий Дон уже охвачен Гражданской войной. В мае 1918 года Крюков был арестован красноармейцами, затем отпущен по личному приказу Ф. К. Миронова, принял участие в Белом движении. В июне, в одном из наступлений на слободу Михайловку, писатель был легко контужен близко разорвавшимся снарядом. Вплоть до августа 1918 года станицы, расположенные между Себряково и Усть-Медведицкой, переходили из рук в руки. Когда большевики значительно сдали свои позиции на Дону, Крюков был избран Секретарем Войскового Круга Области Войска Донского. Помимо этого, с осени 1918 года он становится директором Усть-Медведицкой мужской гимназии, редактирует правительственные «Донские ведомости», активно печатается в белой прессе. Вероятно, именно в этот период, как свидетельствуют некоторые очевидцы, Крюков и написал основные части романа, посвященные Гражданской войне. О том, что писатель работает над «большой вещью» о казачестве знали в редакции «Русского богатства». Известно это и из той части архива Фёдора Крюкова, которую сохранил его близкий друг детства, соратник по антибольшевистской борьбе на Дону, профессор-металлург Николай Пудович Асеев.

В советское время петроградский архив Фёдора Дмитриевича хранила племянница Асеева Мария Акимовна. Среди бумаг сохранились ее выписки из писем Ф.Д. Крюкова к Н. П.Асееву тех грозных лет:

«Коля. Береги архив, он мне будет нужен. Это мое вечное поселение на земле. Там есть некоторые сведения, которые пригодятся кому-либо. Это на случай, если меня не будет... Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца своих дней. За это время я столько пережил, столько перестрадал и передумал... Если мне поможет Бог, то я порадую тебя и друзей. Необходимо жить только тем, что хочешь сказать. Я много брожу по нашим садам, степи и любуюсь игрой света и тени. Учусь у природы доброте и терпению. Я каждый день приобщаюсь к чувству прекрасного. Я глубоко верю, что настанет время, когда наш народ победит все...»

Скончался Федор Крюков в тифозном беспамятстве 20 февраля 1920 года, во время отступления Донской армии. Он был тайно похоронен в станице Новокорсунской на Кубани, могила его безвестна, на ней нет даже креста.

Авторство «Тихого Дона»

Говоря о Ф.Д. Крюкове, невозможно обойти этот сложный, и по сей день неразрешённый вопрос.

Биографам и исследователям творчества Крюкова известно, что, начиная с 1912 -1913 года Фёдор Дмитриевич писал большое произведение о Доне. Но литературный архив писателя до нас не дошёл. Донская часть архива (то, что было написано и оставлено Крюковым в Глазуновской и Усть-Медведовской станицах в 1918-1920 годах) пропала бесследно во время Гражданской войны.

Известно, что Ф.Д. Крюков был назван автором «Тихого Дона» сразу после выхода первой книги романа в 1928 году. Однако в защиту Шолохова выступил весь РАПП. Известные советские писатели (Серафимович, Фадеев и др.) развернули целую кампанию против «злопыхателей», которые не дают пробиться молодому таланту. Было обстоятельно доказано, что пролетарский писатель М.А.Шолохов никогда не знал белогвардейца Ф.Д. Крюкова и не читал ни одного его произведения. Само упоминание имени Крюкова теперь считалось едва ли не преступлением. Очевидно, поэтому не стали ввязываться в спор те, кто помнили и знали творчество Ф.Д. Крюкова. Промолчали и эмигранты (бывший донской атаман и писатель П.Н.Краснов, а также приёмный сын Крюкова Пётр).

Уже в наше время тему авторства Ф. Крюкова поднял Александр Солженицын в 1974 году в книге «Стремя «Тихого Дона», а позже - Рой Медведев в 1975 году. За последние десятилетия появилась обширная литература, посвященная проблеме авторства романа, но точка в этом вопросе не поставлена до сих пор.

На наш взгляд, небезынтересной и не лишённой основания выглядит версия писателя Ю. Кувалдина, изложенная в его эссе «Он пел в церковном хоре: «Тихий Дон» Фёдора Крюкова и плагиатор Пётр Громославский» (“Наша улица” №123 (2) февраль 2010).

Согласно версии Кувалдина, глазуновская часть архива Ф.Д. Крюкова была то ли отдана на хранение, то ли попросту присвоена бывшим однокашником и приятелем писателя Петром Громославским. По свидетельствам очевидцев, Громославский присутствовал при смерти Ф. Крюкова и даже участвовал в его похоронах. Согласно воспоминаниям соседки Крюковых, М. Поповой, сразу после смерти писателя шли разговоры о пропаже рукописи, которую Фёдор Дмитриевич взял с собой при отъезде из Глазуновской. Рукопись так и не отыскалась. Громославский поддерживал дружеские отношения с другим однокашником Крюкова – известным писателем Серафимовичем (Поповым). Возможно, что они решили «обработать» рукопись «белогвардейского» романа Крюкова и опубликовать его под именем зятя Громославского – М.А. Шолохова. Так, по мнению Ю. Кувалдина, родилась до сих пор нераскрытая литературная мистификация, принесшая своим создателям немалый доход.

Какова была роль самого Шолохова в этом предприятии – неизвестно и по сей день. Одни сторонники версии авторства Крюкова утверждают, что Шолохов сам дорабатывал черновик рукописи, внося свои «прокоммунистические» вставки. Другие приписывают авторство «вставок» Серафимовичу и даже Фадееву. Третьи (Р.Медведев, Ю.Кувалдин) уверяют, что Шолохов вообще был малограмотен и чужд какому бы то ни было литературному творчеству. А все его последующие и предыдущие «произведения» принадлежат перу П. Громославского и его дочери – Марии Петровны Шолоховой (жены М.А.Шолохова). Именно этим объясняется идентичность «вставок» в текст «Тихого Дона» и текста «Поднятой целины». Но Пётр Громославский скончался в 1939 году, и публикация послевоенных произведений М.А. Шолохова в эту версию никак не укладывается…

Роман «Тихий Дон», по своему эмоциональному настрою, как мы видим, оказывается в одной общей идейной и литературной линии с творчеством Федора Дмитриевича Крюкова последних лет его жизни. Возможно, что эта «идейная линия» была характерна для многих очевидцев событий революции и Гражданской войны. Мотивы «Тихого Дона» легли в основу произведений других (не только казачьих) писателей в эмиграции. С тем же успехом можно обвинять в плагиате и автора романа «За чертополохом» П.Н. Краснова, и А.Н. Толстого, и А.И. Деникина…

Однозначно обвинить в мародёрстве и даже убийстве Крюкова его бывших соучеников по гимназии (как это сегодня делают некоторые «исследователи») просто не поворачивается язык. Любому здравомыслящему человеку понятно, что за рукописи не убивают. Ни Громославский, ни Шолохов, ни кто-либо другой в 1920 году не смог бы и предположить, что произведение Крюкова будет удостоено Нобелевской премии. Возможно, что рукопись попала к Громославскому случайно. Возможно, сам умирающий Крюков отдал её старому знакомому, не предполагая, что тот решится предъявить её читателю под чужим именем.

Как бы то ни было, но гениальный роман «Тихий Дон» не погиб в огне Гражданской войны и стал достоянием человечества.

Фёдор Дмитриевич Крюков (1870-1920) – русский писатель, бесспорно талантливый донской беллетрист. Казак, так и величали его коллеги по литературному цеху столицы страны Петербургу. Яркий проводник народной демократии на Дону..., он хамский переворот симбирского адвоката не принял, откровенно встал на защиту монархического строя России. Федор Крюков с пером и штыком сознательно стал действенно активным участником защиты Дона и Белого движения. Еще при жизни широко был признанн его литературный талант, как выразительного и самобытного художника слова...

Вдруг после трагической смерти в 1920 г. имя художника исчезает из всех литературных списков. Будто и не было в России этого удивительного мастера слова, его даже не упоминают ни в одной литературной энциклопедии. Весь бесценный вклад его в русскую литературу просто задернули шторой. Глухое молчание связано с тем, что его имя было названо в 1928 г., как имя настоящего автора романа "Тихий Дон" с первых месяцев появления романа в печати. Имя Федора Крюкова затмила тень огромного непроницаемого облака проблемы авторства романа «Тихий Дон». Но все тайное - становится явью. Теперь, Слава Богу, можно воздавать почести, ставить писателю памятник и открыто изучать его богатейшее литературное наследие, расчищая от клеветнических наслоений законное место лидера донской, русской, казачьей литературы.

Родился Федор Крюков 14 (2) февраля 1870 г. в старинной казачьей станице Глазуновская Усть-Медведицкого округа земли Всевеликого войска Донского в семье Дмитрия Ивановича Крюкова. Рос в обычной по тому времени казачьей среде. Дед Федора Крюкова был войсковой старшина в отставке. Иван Гордеевич Крюков оставил сыну в наследство «офицерский участок». Отец писателя - станичный атаман, вахмистр (урядник) действительной службы - род. ок. 1815 г., в той же станице Глазуновской. Д.И. Крюков неоднократно избирался атаманом станицы и умер в 1894г., исполняя в этой должности четвертый срок. На своем участке земли Дмитрий Иванович Крюков хозяйство вел рачительно и от того дал образование своим детям. Мать Акулина Алексеевна, как утверждает писатель Ю. Кувалдин, - донская дворянка. Федор, получив высшее образование, стал знаменитым казачьим журналистом, известным политиком и писателем. Александр, с серебряной медалью закончив в Орле гимназию, служил лесоводом в Брянске, в 1920 г. из-за широкой популярности старшего брата замучен ЧК слободы Михайловка (по др. версии расстрелян красными отморозками на ж\д станции ввиду своего благородного происхождения). Сестры Мария и Евдокия, неся из-за брата красную кару, вероятно, умерли от голода в тридцатых годах. Приемный сын Петр, после смерти отца, отступил с Белой гвардией. Казакоман, поэт и журналист,издатель - всегда тосковал по родине, жизнь эмигранта в Европе не сложилась, одинокая смерть в доме присмотра за инвалидами Сан-Африк во Франции.

В 1880 г. Ф.Д. Крюков успешно окончил церковно-приходское училище в родной Глазуновской. Продолжить учебу родители направили его далече - через две реки, за сорок верст в Усть-Медведицкую станицу, ныне райцентр Серафимович. В окружной станице Усть-Медведицкой он учился весьма прилежно, в старших классах даже подрабатывал частными уроками. Гимназию он окончил с серебряной медалью в 1888 г. В ту пору это была одна из лучших гимназий в России. Здесь казачатам давали глубокие основательные знания не только по государственной программе. Атмосфера казакомании, царившая здесь, прививала юным в форменном, по-военному стильном обмундировании воспитанникам неистребимую любовь к родному краю, традициям казачества, православию. Каждый из гимназистов основательно знал историю своей земли, все подвиги его великих представителей. Гимназистам с малых лет прививался вкус к исследовательской работе, поискам документальных свидетельств о героях и легендарных событиях на тихом Дону. Вероятно по-этому и не случайно в стенах этой гимназии вместе с Крюковым учился Ф.К. Миронов (командарм 2 ранга), А.С. Попов (писатель Серафимович 1863-1949) и Петр Громославский (тесть М. А. Шолохова), Агеев, Орест Говорухин. Близорукость не позволяла Ф.Крюкову стать военным, пришлось делать статский выбор.

В 1888 г. Ф.Крюков поступил на казенное содержание в Императорский Санкт-Петербургский историко-филологический институт где получил блестящее образование. Преподавание истории, русской словесности и древних классических языков было поставлено в Институте превосходно. Лекции читали, как правило, профессора Санкт-Петербургского университета. Историко-филологический институт был учрежден в Петербурге в 1867 г.специально с целью готовить преподавателей гуманитарных дисциплин для гимназий, для подготовки учителей древних и новых языков, словесности, истории, географии. Помещался институт в бывшем дворце императора Петра II (Университетская наб., 11). Принимались сюда выпускники гимназий и философских классов духовных семинарий. Срок обучения длился четыре года. До 1904г. институт представлял собой закрытое учебное заведение с полным казенным содержанием. Свидетельство об окончании института приравнивалось к диплому университета. В 1918г. его реорганизовали в Педагогический институт при 1-м Петроградском университете.

В июне 1892 г. Ф.Крюков успешно окончил Императорский институт по разряду истории и географии. Со своим однокурсником В.Ф. Боцяновским (1869–1943) – литературоведом, автором первой книги о М.Горьком (1900) Ф.Крюков дружил всю жизнь. После окончания института Крюков пытался освободиться от шестилетней обязательной педагогической службы, намереваясь стать священником. Однако, не получилось. Об этом он выразительно расскажет в воспоминаниях "О пастыре добром. Памяти о. Филиппа Петровича Горбаневского" - "Руские записки", № 6,1915,).

В 1893-1905 гг. учительствует в Орле и Новгороде. С 29 сентября 1893 г. Крюков - воспитатель Благородного пансиона Орловской мужской гимназии (ул. Карачевская, д.72). Сюда он приехал в 23-летнем возрасте, через год после своего первого выступления в печати. Поселился на ул. Воскресенской в доме Зайцева. Интересно, что Крюков в те годы явился воспитателем замечательного поэта Серебряного века Александра Тинякова. Вместе они издавали рукописный журнал. В Орле произошло формирование и становление Крюкова как писателя. Материала и жизненных наблюдений накопилось много Здесь же 31 августа 1900г. сверхштата стал учителем истории и географии, одновременно исполняя прежние обязанности воспитателя вплоть до 1904 г. Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 11 октября 1898 г. он был утвержден по классу занимаемой должности в чине коллежского асессора со старшинством с 29 сентября 1893 г.. Отмечалось, что педагог «к ответственности привлекаем не был и под судом и следствием не состоял». Дополнительно Крюков преподавал историю в Николаевской женской гимназии (1894-98). С 1898 по 31 августа 1905 г. преподавал русский язык в Орловско-Бахтина кадетском корпусе.

В архивах сохранился документ, в котором говорится, что 28 ноября 1901 г. директор гимназии О. А. Петрученко подписал приказ о награждении за репетиторские обязанности воспитателей пансиона Ф. Крюкова, И. Шадека и исполняющего дела воспитателя В. Преображенского денежным пособием (первым двум по 60 рублей, последнему - вдвое меньше). Ф.Крюков состоял членом губернской ученой архивной комиссии. В архиве сохранились составленные и написанные им программа по географии и «Примерная программа по русской истории для I-II классов с учебными пособиями», «План преподавания истории» с его замечаниями, а также список рекомендуемой литературы по истории для каталога гимназической библиотеки. В документе, где говорится о преподавателях губернской мужской гимназии, читаем: «Воспитатель пансиона гимназии, состоящий в VIII классе, казак Фёдор Дмитриевич Крюков в службе с 29 сентября 1893 г., в ведомстве - с 29 сентября 1893 г., в офицерских чинах -, в должности - с 29 сентября 1893 г., класс должности - VIII…» Жалованье его - 686 рублей в год.

1 января 1895 г. награжден орденом св. Анны 2-й степени ("Анна на шее"). Девиз ордена - «ЛЮБЯЩИМ ПРАВДУ, БЛАГОЧЕСТИЕ И ВЕРНОСТЬ». Вторая степень ордена представляла собой красный крест, который носили на узкой ленте на шее. Тогда в России существовала строгая последовательность награждения разными орденами. Низшей наградой в этой системе был орден св. Станислава 3-й степени, затем следовали Анна 3-й, Станислав 2-й, Анна 2-й, Владимир 4-й, Владимир 3-й, Станислав 1-й, Анна 1-й, Владимир 2-й, Белый Орел, Александр Невский. Особым положением о Знаке Отличия ордена св. Анны, утвержденным 11 июля 1864 года, эта награда стала даваться: "за особые подвиги и заслуги, небоевые, на службе или вне служебных обязанностей совершенные, но выходящие из круга тех отличий, за которые жалуются прочие ныне существующие награды". Иными словами, орден и медаль стали давать за проявление храбрости, решительности и находчивости, хотя и в небоевой обстановке, но когда награжденный рисковал жизнью либо совершал поступки, следствием которых были "очевидная польза правительства" или "открытие важных сведений, до правительства относящихся". В числе таких "подвигов" возможна и поимка важного государственного преступника.

В начале 1900-х гг. Фёдор Дмитриевич входит в список лиц, имеющих право быть присяжными заседателями но Орловскому уезду. В феврале 1903 г. он выступил с лекцией, посвященной 42-й годовщине реформы об освобождении крестьян от крепостной зависимости. В конце того же года писатель вошел в комиссию по вопросу расширения гимназического курса, которая высказалась против исключения из программы Ф. Достоевского и Л. Толстого.

Опубликование рассказа о нравах Орловской мужской гимназии вызвало конфликт с коллегами (см. Б.п., Орел. Смятение среди педагогов, «Русское слово», 1904, 19 нояб.), разрешившийся перемещением Крюкова с 31 авг.1905г. на должность сверхштатного учителя истории и географии в Нижегородское Владимирское реальное училище. После появления в столичной прессе рассказа "Картинки школьной жизни", пришлось инакомыслящему педагогу переехать в другой город.

Как гражданин и педагог он все же был отмечен Россией. За свою преподавательскую деятельность Федор Дмитриевич был награжден орденами Св. Анны 2-й степени и Св. Станислава 3-й степени. Девиз Ордена: «Награждая, поощряет». Орден Св. Станислава – самый младший в порядке старшинства российских орденов – был распространенной наградой. Его получали, прослужившие установленные сроки и имевшие классные чины, государственные служащие – военные и статские. Для рассмотрения кандидатов к награждению низшей степенью его была учреждена Кавалерская дума ордена Св. Станислава. Она составлялось из двенадцати старших кавалеров каждой степени, собиравшихся в Санкт-Петербурге в период проведения заседаний. Председательствовал на заседании старший кавалер 1-й степени ордена. Грамоты лицам, удостоенным ордена Св. Станислава 1-й степени, подписывал лично император, а грамоты кавалерам, пожалованным орденами 2-й и 3-й степени, - члены Капитула ордена.

Федор Крюков имел чин - Статский советник. Тогда в России, гражданский чин 5-го класса по Табели о рангах, соответствовал должности вице-директора департамента, вице-губернатора, председателя казённой палаты. С 1856 г. этот чин давал право на личное дворянство, ранее - на потомственное. Титуловался "ваше высокородие". Для производства в чин Статский советник был установлен срок службы в 5 лет со времени получения предыдущего чина. Чин Статский советник упразднён декретом Советской власти 10(23) ноября 1917 об уничтожении сословий и чинов.

В апреле 1906 г. Федор Крюков избирается депутатом Первой Государственной думы от Области Войска Донского.

- "С лета 1905 года я за одно литературное прeгрешение был переведен распоряжением попечителя московского округа из орловской гимназии в учителя нижегородского реального училища. Здесь в начале марта 1906 года я получил казенный пакет с печатью глазуновского станичного правления. Сообщалось, что глазуновский станичный сбор, во исполнение Высочайше утвержденного положения о выборах в Государственную Думу, выбрал меня выборщиком в окружное избирательное собрание по Усть-Медведицкому округу области Войска Донского. ("Выборы на Дону" РБ)

В 1906-1907 гг. он зажигательно, ярко выступал в Думе и в печати против использования донских полков для подавления революционных выступлений. Часть исследователй считает, что он был даже одним из учредителей партии «народных социалистов».

В июле 1906 г. после роспуска Николаем II Думы Крюков в г.Выборге. 10 июля в гостинице "Бельведер" подписал знаменитое «Выборгское воззвание», за что с дек. 1907г. отбыл 3-х месячное тюремное заключение в столичной тюрьме Кресты. Осужден по ст.129, ч.1, п.п.51 и 3 Уголовного Уложения. За агитационные выступления 20.08.1906г. на нижней площади в ст. Усть-Медведицкой либеральному народнику Крюкову - вместе с будущим командармом Второй Конной Ф.К.Мироновым - было запрещено проживание в пределах Области Войска Донского. Казаки ст. Глазуновской отправляли прошение войсковому наказному атаману о снятии позорного запрета. Но тщетно. В 1907г. за участие в революционных волнениях административно выслан за пределы Области Войска Донского на несколько лет. Доступ к прежней преподавательской деятельности тоже был закрыт. Выручил друг детства металлур-ученый Николай Пудович Асеев, устроив его помошником библиотекаря в горном институте.

Тем не менее Федор Дмитриевич регулярно, два-три раза в году приезжал в свой "угол" ст. Глазуновскую. Крюков всегда сохранял активный интерес к станичной жизни, непосредственно участвовал в ней, реально помогая землякам в разрешении возникавших трудностей. Здесь он не только участвовал в текущей хозяйственной жизни, в полевых работах, принимал заботу о родных, - позднее еще и усыновил ребенка. С сестрами Марией и Евдокией стали воспитывать сына Петра.

В ноябре 1909г. Крюков, после смерти П.Ф.Якубовича, с которым был дружен избран товарищем-соиздателем толстого столичного журнала «Русского богатства».

С началом Первой мировой войны, патриотически настроенный, Ф.Д. Крюков оказался в зоне боевых действий. Поздней осенью 1914 г. Федор Крюков покинул Донскую область, чтобы отправиться на турецкий фронт. После долгого путешествия он присоединился к 3-му госпиталю Государственной думы в районе Карса. К строевой службе призван не мог быть - в молодости был освобожден от воинской службы по близорукости. Много пишет рассказов в журнал и газеты, являясь непосредственным очевидцем всех ужасов войны, как представитель комитета третьей Государственной Думы при отряде Красного креста на Кавказском фронте (1914 – начало 1915 г.).

Зимой,в ноябре 1915 – феврале 1916 г. – с тем же госпиталем он находился на Галицийском фронте. Впечатления об этом периоде своей жизни Крюков отразил во фронтовых заметках «Группа Б» («Силуэты»). Многочисленные впечатления об увиденном печатал во фронтовых очерках в лучших российских периодических изданиях.

1917г. Писатель жил в Петрограде и был прямым свидетелем начала февральской революции, но такую революцию, со всей её пошлостью воспринял негативно. В мрте 1917г. в Петрограде Крюков избран в Совет Союза Казачьих Войск. В очерках «Обвал», «Новое», «Новым строем» показал реальную картину мерзости и разложения, которое несет с собой так называемая пролетарская «революция». Не прекращает работать над «большой вещью» - романом о жизни Донского казачества.

Январь 1918 г., навсегда покидает Петроград и возвращается на родину. В мае 1918 Крюков был арестован красноармейцами, а затем отпущен по приказу Ф. Миронова. В июне 1918 в одном из наступлений на слободу Михайловку был контужен в результате разрыва снаряда был легко контужен снарядом. До 5 июля бои идут с пременным успехом, станицы, расположенные между станцией Себряково и Усть-Медведицкой переходят из рук в руки. Крюков был директором Усть-Медведицкой женской гимназии. С осени 1918 Крюков становится директором УстьМедведицкой мужской гимназии и, вероятно, именно в этот периоди написал основные части романа, посвященные Гражданской войне.

Этапы литературной деятельности писателя:

Еще в первые годы учебы в институте, Федор Дмитриевич пристрастился к литературе, которая постепенно стала основным содержанием его жизни. Литературная деятельность открылась со статьи «Казаки на академической выставке», опубликованной (18.03.1890) в журнале «Донская речь». До 1894 года Федор Крюков сотрудничал в «Петербургской газете», печатая короткие рассказы. Более года жил на заработок от сотрудничества с ней (1892-94), печатая короткие рассказы из столичного, сельского и провинциального быта. Тогда же он опубликовался и в "Историческом вестнике" - посвящая казакам Дона в Петровскую эпоху большие рассказы "Гулебщики. Очерк из быта стародавнего казачества" (1892, № 10) и "Шульгинская расправа. (Этюды из истории Булавинского возмущения)" (1894, № 9: отрицат. рец.: С. Ф. Мельников-Разведенков - "Донская речь". 1894, 13. 15 дек.).

Начал публиковаться в "Северном Вестнике" 1890-х гг., "Русских Ведомостях", "Сыне Отечества" и других, затем стал ближайшим сотрудником и членом редакции "Русского Богатства". К этому времени относятся первые значительные произведения из жизни современного Донского казачества, такие как «Казачка» (Из станичного быта (1896), «Клад» (1897), «В родных местах» (1903). С начала 900-х годов Федор Крюков в основном печатался в журнале В.Г. Короленко «Русское богатство».В нескольких номерах за 1913 г. в нем были напечатаны главы “Потеха” и “Служба”, входящие в большой очерк Ф. Д. Крюкова “В глубине” (писатель публиковал его под псевдонимом И. Гордеев). Кроме этих глав, в очерк входят еще четыре: “Обманутые чаяния”, “Бунт”, “Новое”, “Интеллигенция”. В целом эти произведения рисуют широкую панораму жизни донского казачества. Как остронаблюдательный писатель, Крюков подмечает специфические черты казачьего нрава, детали быта, особенности, красочность говора своих героев, отношение к воинской службе, курьезные и грустные явления их жизни. Своим крестным отцом в литературе Федор Крюков всегда считал В.Г. Короленко. За исключением рассказа «Клад», помещенного в «Историческом вестнике», почти все произведения, написанные Крюковым в Орле, были опубликованы в журнале «Русское богатство», который редактировал Короленко.Здесь публиковались произведения Г.И.Успенского, И.А.Бунина, А.И.Куприна, В.В.Вересаева, Д.Н.Мамина-Сибиряка, К.М.Станюковича и других писателей, известных своими демократическими взглядами.

Крюков, комплексуя и стесняясь, все же попытался выйти за рамки газет и журнала «Русское богатство». В 1907 г. он отдельно издал «Казацкие мотивы. Очерки и рассказы» (СПб., 1907), в 1910-м - «Рассказы» (СПб., 1910). С 1911 года работает над «большой вещью». "Рассказы"

Постоянно печатался в газете «Русские ведомости» (1910–1917), где сделал 75 публикаций, и периодически в газете «Речь» (1911–1915) очерки, рассказы, многочисленные зарисовки. С начала десятых годов Крюков все чаще выходит за рамки казацкой тематики, стремится расширить круг своих наблюдений. Благодаря участию в переписи населения родился очерк «Угловые жильцы» (РБ, 1911, №1) о бедствующих низах Петербурга.

Получив поддержку со стороны Короленко и поэта П. Якубовича, он становится постоянным сотрудником журнала «Русское богатство». С 1912 г. Крюков - его редактор, заведует отделом литературы и искусства в журнале. Результатом длительного творческого сотрудничества Федора Дмитриевича с В.Г. Короленко – главным редактором журнала «Русское богатство» (с 1914 – «Русский вестник»),явилось то, что с 1896 по 1917 г. Ф.Д. Крюков опубликовал 101 произведение различного жанра. Короленко писал: «Крюков писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первый дал нам настоящий колорит Дона».

В нескольких номерах журнала «Русское богатство» за 1913 г. были напечатаны главы «Потеха» и «Служба», входящие в большой очерк Ф. Д. Крюкова «В глубине» (писатель публиковал его под псевдонимом И. Гордеев). Период до 1914 г. – наиболее значительный в творчестве Ф.Д. Крюкова. Он пишет десятки повестей и рассказов, описывающих народную жизнь современной ему России, уделяя особенное внимание «родному углу» - Тихому Дону. С 1914 г. выступает в журнале «Русские записки», одним из официальных издателей которого был В. Г. Короленко. В рассказах («Пособие», «В родных местах», «Клад», «Казачка» и др.) рисовал колоритный быт донского казачества. В дальнейшем под влиянием В.Г.Короленко, П.Ф.Якубовича, А.С.Серафимовича, с которыми Крюков. был в дружеских отношениях, в его произведениях усиливаются социальные мотивы Он описывает тяжесть царской службы казаков, невыносимое положение бедноты, бесправие женщины, революционное брожение среди казаков в период 1905-1907 гг.

Крюков изображал также жизнь русского учительства, духовенства, чиновников, военных. Писал художественно-публицистические очерки. В.И.Ленин использовал очерк Крюкова «Без огня» в статье «Что делается в народничестве и что делается в деревне?» (Соч. т. 18, с. 520, 522-523). Общий объем произведений Ф.Д. Крюкова составляет не менее 10 томов (350 произведений), но при жизни писателя в 1914 году был издан лишь один.

В 1918-1919 он редактор "Донских ведомостей" печатался в журнале «Донская волна», газетах «Север Дона», «Приазовский край».

Дни последние -Таинственная смерть

Секретарь Войскового круга. В начале 1920 г., собрав в полевые сумки рукописи, отступил вместе с остатками армии Деникина из Новочеркасска, шли через Кубань к Екатеринодару. 23 января 1920г. в екатеринодарской газете "Вечернее время", промелькнуло сообщение о том, что Ф. Крюков, проведя несколько дней в кубанской столице, отправился на север, чтобы продолжить борьбу с большевиками, оставался ровно месяц до смерти...

- "По дороге, разбитой лошадиными копытами, санными полозьями и колесами телег и повозок, тянулся нескончаемый поток беженцев. Среди этой скучной и измученной толпы детей, женщин и стариков, прикрываемых группой полковника Филимонова, шел, увязая в крутой хлебородной кубанской грязи, пятидесятилетний старик в дубленом полушубке, мокрых валенках и в треухе, надвинутом на глаза. Его просили зайти в вагон погреться, но он виновато улыбнулся, повел безвольной рукой вокруг - на общую людскю бесприютность и заброшенность, и коротким жестом, каким убирают непрошенную слезу, коснулся небритого лица залоснившимся рукавом. Вечером его все же уговорили устроиться на ночлег в вагоне. Он бредил и, в промежутках меж провальными и долгими минутами забытья, рассказывал о приснившемся ему Доне: угрюмая и суровая казачья реа мрачно играла волнами; и на их перехлестах, по пенистым гребням, отливая холодным свинцом, скользили за ним, шипя и извиваясь, ломающиеся жгуты неистовых черных змей. На рассвете больного старика, изнуренного ночными видениями и впавшего в беспамятство, бережно укутав и обложив подушками, на дрогах, называемых одрами на верхнем Дону, спешно отправили в Екатеринодар... Через два дня полковник Филимонов, просматривая очередную почту, узнал, что 20 февраля 1920 года в станице Новокорсунской на Кубани скончался от возвратного тифа известный донской писатель Федор Дмитриевич Крюков...

Так закончился земной путь одного из выдающихся людей Дона." (В.В.Васильев "Цветы лазоревые и полынь горькая" МГГУ им. Шолохова, 2007г."Родимый край")

По одним сведениям, на Кубани Крюков заболел сыпным тифом.Умер от тифа или плеврита и был тайно похоронен в районе станицы Новокорсуновской. По другим был убит и ограблен Петром Громославским, будущим тестем Шолохова.Федор Крюков заболел сыпным тифом и умер 20 февраля (по одним сведениям в станице Новокорсуновской, по другим - в станице Незаймановской или Челбасской). Утверждают и то, что похоронен писатель Федор Дмитриевич Крюков близ ограды монастыря где-то в районе станицы Новокорсуновской. Его прах так и не был потревожен до сегодняшнего дня – могила его безвестна, нет на ней даже креста. Вырос холмик может быть где-то в безвестном хуторе на берегу Егорлыка, может и просто при обочине дорог....

- "Через пятьдесят лет бывший помошник Глазуновского станичного атамана Прохор Иванович Шкуратов писал на Кубань: "Что я найду могилу, в этом уверен, мне только надо попасть в Новокорсунскую, где мы стояли несколько дней; от станицы до хутора, если мне не изменяет память, доехали в тот же день, что и выехали, а ехали уж очень тихо, с уже умирающим... Отлично помню, дом был крайний, по пути в Екатеринодар, а мне нужна только Новокорсунская! А все остальное я так ясно вижу и так мала дистанция и так характерна вся обозримая местность с разломистым буераком... и, наконец, бугорок" (В.Васильев "Цветы лазоревые и полынь горькая", С 30, В.Лихоносов, Племянница // Слово (Вмире книг) 1989.№11.С73.)

Автор романа "Тихий Дон" и других произведений, положенных в основу так называемого "писателя Шолохова". Существует версия (И. Н. Медведева-Томашевская, А. И. Солженицын), согласно которой Фёдор Крюков является автором «первоначального текста» романа М. А. Шолохова «Тихий Дон». Не все сторонники теории плагиата Шолохова поддерживают эту версию.

Фёдор Дми́триевич Крю́ков (2 (14) февраля (18700214 ) , станица Глазуновская Усть-Медведицкого округа области Войска Донского (в настоящее время - Кумылженский район Волгоградской области) - 4 марта хутор Незаймановский Кубанской области) - русский писатель , казак , участник Белого движения .

Биография

Фёдор Крюков родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа области Войска Донского . Сын атамана . Мать донская дворянка . Всего в семье было трое детей. В 1918 году младшего брата, служившего лесником, за интеллигентный вид сняли с поезда и убили красногвардейцы.

Фёдор учился в Усть-Медведицкой гимназии (окончил с серебряной медалью) вместе с Филиппом Мироновым (будущим командармом 2-й Конной армии), Александром Поповым (будущий писатель А. С. Серафимович) и Петром Громославским (тестем М. А. Шолохова). В 1892 году году окончил .

Заведующий отделом литературы и искусства журнала «Русское богатство » (редактор и соиздатель В. Г. Короленко). Преподаватель русской словесности и истории в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода . Воспитатель поэта Александра Тинякова .

В Первую мировую войну служил в санитарном отряде под командованием князя Варлама Геловани и написал ряд очерков из быта военного госпиталя и военных санитаров, которые перекликаются с военными темами «Тихого Дона». В Гражданскую войну поддерживал правительство Всевеликого Войска Донского . Один из идеологов Белого движения . Секретарь Войскового круга . В 1920 году отступал вместе с остатками Донской армии к Новороссийску . Умер в госпитале монастыря хутора Незаймановского от сыпного тифа 4 марта , там же и похоронен.

Крюков является прообразом Фёдора Ковынёва - важного персонажа эпопеи А. И. Солженицына «Красное колесо ».

Сочинения Фёдора Дмитриевича Крюкова

Отдельные издания

• В родных местах: Рассказ. - Ростов н/Д: . - 39 с.
• Казацкие мотивы: Очерки и рассказы. - СПб: 1907. - 439 с.
• Рассказы. Т. I. - М.: Книгоиздательство писателей в Москве , 1914.
• Офицерша: Повести и рассказы. / Кубанская библиотека - Краснодар: Кн. изд-во, 1990. - 362 с. - ISBN 5-7561-0482-8 .
• Рассказы. Публицистика. - М.: Советская Россия, 1990. - 571 с. - ISBN 5-268-01132-4 .
• Казацкие мотивы: Повесть, рассказы, очерки, воспоминания, стихотворение в прозе. / Забытая книга - М.: Художественная литература, 1993. - 444 с. - ISBN 5-280-02217-9 .
• Булавинский бунт (1707-1708 г.). Этюд из истории отношений Петра Великого к Донским казакам. Неизвестная рукопись Федора Крюкова из Донского архива писателя. М.: АИРО-ХХI; СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. - 208 с. - ISBN 5-88735-124-1 .
• Казачьи повести: [повести, рассказы]. Москва: Вече, 2005. - 384 с. - ISBN 5-9533-0787-X
• Родимый край: Рассказы, очерки. / Ф. Д. Крюков. - М.: МГГУ им. М. А. Шолохова, 2007. - 550 с. (Донская литература) - ISBN 978-5-8288-1014-7
• Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя. - М.: АИРО-ХХI, 2009. - 368 с. - ISBN 978-5-91022-087-8
• Федор Крюков. Православный мир старой России. - М.: АИРО-XXI, 2012. - 200 с. - ISBN 978-5-91022-077-9
• Федор Крюков. Эпоха Столыпина. Революция 1905 года в России и на Дону / Предисловие и составление А.Г. Макарова. - М.: АИРО-XXI, 2012. - 362 с. - ISBN 978-591022-123-3
• Федор Крюков. Картинки школьной жизни старой России. - М.: АИРО-XXI, 2012. - 328 с. - ISBN 978-5-91022-133-2
• Фёдор Крюков. На Германской войне. На фронте и в тылу. - М.: АИРО-ХХI, 2013. - 548 с. - ISBN 978-591022-177-6

См. также

Напишите отзыв о статье "Крюков, Фёдор Дмитриевич"

Примечания

Литература

• Русские писатели, 1800-1917: Биографический словарь. М., 1994. Т. 3. С. 187-189. ISBN 5-85270-112-2 .
• Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия. Москва: Российская политическая энциклопедия, 2008. ISBN 978-5-8243-1031-3 .
• Астапенко М. П. Его называли автором «Тихого Дона». - Ростов-на-Дону: Единство, 1991. - 112 с.
• Горнфельд А. Г. Рассказы Крюкова. // Критика начала XX века. - М.: АСТ, Олимп, 2002. - С. 49-57.
• Федору Крюкову, певцу Тихого Дона. Переиздание сборника «Родимый край» (Усть-Медведицкая, 1918), посвящённого 25-летию литературной деятельности русского писателя Ф. Д. Крюкова (1893-1918). Сост. А. Г. Макаров и С. Э. Макарова. - М.: АИРО-XX, 2003. - 88 с. ISBN 5-88735-091-1
• Смирнова Е. А. Проза Ф. Д. Крюкова в публицистическом контексте «Русского богатства». Диссертация … канд. филол. наук: 10.01.10. - Волгоград, 2004.
• Малюкова Л. Н. «И покатился с грохотом обвал…» Судьба и творчество Ф. Д. Крюкова. - Ростов-на-Дону: Дониздат, 2007. - 254 с. ISBN 5-85216-074-1

Ссылки

• (биография писателя, литературные произведения, а также архив фото- и видеоматериалов)
• Документальный фильм «Казак». Режиссёр И. Сафаров. Россия, 2005. 44 мин.

Отрывок, характеризующий Крюков, Фёдор Дмитриевич

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C"est pour me dire que je n"ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n"est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.

Фёдор Крюков – незаслуженно забытый в советское время казачий писатель, оставивший после себя 4 тома рассказов, посвящённых истории и жизни донского казачества. Ряд современных исследователей считают, что «Тихий Дон» написал именно Фёдор Дмитриевич, а Шолохов или украл его рукописи, или был назначен автором «сверху». И версия эта небезосновательна.

Певец Тихого Дона

В дореволюционной России Фёдор Дмитриевич был достаточно известным человеком, а после прихода к власти большевиков его личность и творчество стали забываться. Родился Крюков в Усть-Медведицком округе в крупной станице Глазуновской. Отцом будущего писателя был атаман, а матерью родовитая казачья дворянка.

Входил в партию народников социалистов, работал завотделом литературы и искусства в популярном научном журнале «Русское богатство». Преподавал историю и русскую словесность в гимназии. За политическую деятельность три месяца сидел в тюрьме. Во время борьбы с коммунизмом – видный деятель Войскового круга, идеолог сопротивления большевикам на Дону. При отступлении белых сил в марте 1920 года умер от тифа, по другой версии – казнён.

Фёдор Дмитриевич написал множество рассказов и очерков, посвященных истории и жизни донских казаков. По сведениям друзей, последние годы писал роман, рукописи которого пропали после его смерти. Именно Крюкову приписывают авторство если не всего, то первых 4 томов романа-эпопеи «Тихий Дон». Впервые версию высказал Солженицын и советский литературовед Медведева-Томашевская.

В донских рассказах Крюкова и в «Тихом Доне» есть общие сравнения: «арбуз как остриженная голова», «диковинные облака» рядом с «задумавшейся курицей», «белый лопух головного убора», «зубчатая спина облаков», «лицо как голенище сапога». Сомнительно, что такие совпадения случайны, особенно «медовый запах цветов тыквы с огорода».

Полевая сумка

На XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году уже известный писатель, но ещё не нобелевский лауреат Михаил Шолохов, выступая перед делегатами, сказал странные слова: «В частях Красной армии… будем бить врага… И смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем… Чужие сумки соберём… Потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы ещё напишем книги о том, как мы этих врагов били».

Исследователи считают, что своё произведение Крюков хранил в полевой сумке. После смерти писателя они оказались у Петра Громославского, который в будущем стал тестем Михаила Шолохова. Впоследствии Шолоховы заявляли, что с Крюковым они были незнакомы, однако это не правда.

Фёдор Дмитриевич учился в гимназии, где его сокурсником, что является важной деталью, был Пётр Громославский. Там же получал образование будущий известный советский писатель Серафимович, который, возможно, помогал Шолохову переделывать текст и наполнять его элементами казачьего говора.

Также в английских архивах сохранилось фото, сделанное в 1919 году в Усть-Медведицкой станице. Снимок «всплыл» в 2016 году: на нём изображены британские офицеры и руководители казачьего восстания против большевиков. Рядом с сидящим Крюковым стоит его друг Александр Голубинцев и не кто иной, как Пётр Громославский. Удивительно, но на фото Крюков держит в руках кожаную походную сумку.

Черновик Шолохова

Исследователи, обвиняющие Шолохова в плагиате, приводят множество доводов. Нестыковки в датировке, исторические ошибки, ранний возраст автора, нехватка образования и многое другое. Однако их главным аргументом являются рабочие черновики писателя. При детальном рассмотрении листиков с текстом оказалось, что это не черновик, а скорее перепись.

В 1929 году для комиссии по плагиату Шолохову потребовалось срочно подготовить рукопись. Он её предъявил, но написанную тремя разными почерками (сам писатель, его супруга Мария и её сестра). Свой роман Крюков писал по старой орфографии, и в шолоховском черновике наблюдаются следы работы над удалением буквенных рудиментов.

Много в тексте и оборотов, которые могли возникнуть только при переписывании текста с непонятным почерком. Комиссия не нашла плагиата и признала Шолохова автором. В «Правде» было напечатано, что сомневавшиеся в подлинности романа – клеветники и враги большевизма.

Пролетарский писатель

Подозревать Шолохова в плагиате стали ещё в советские времена. В его авторство не верил профессор Дмитрий Лихачёв, писатели Иосиф Герасимов, Алексей Толстой и многие другие. Своё в отношении к проблеме авторства великого романа высказал и профессор Александр Логвинович Ильский, работающий в «Роман-газете», которая первой напечатала «Тихий Дон».

Он оставил следующее воспоминание: «Не только я, но и все в нашей редакции знали, что первые четыре части романа «Тихий Дон» Шолохов никогда не писал». По воспоминания Ильского, когда в литературной среде пошли разговоры о плагиате, то весь коллектив собрал главный редактор Анна Грудская и сказала, что вопрос с «Тихим Доном» решили «на верху» и вопрос задавать не стоит.

Партии и новой советской власти нужен был роман не хуже «Войны и мира» и таланта уровня Льва Толстого. Однако этот человек должен происходить из народа. Так и появился молодой писатель Шолохов, написавший великую эпопею, и для этого ему не понадобилось дворянское происхождение, образование и жизненный опыт.

ПЕВЕЦ ТИХОГО ДОНА ФЕДОР КРЮКОВ

К 135-летию со дня рождения

эссе

О чем ты думаешь, казак?

Воспоминаешь прежни битвы,

На смертном поле свой бивак,

Полков хвалебные молитвы

И родину?.. Коварный сон!

Простите, вольные станицы,

И дом отцов, и тихий Дон...

Александр Пушкин "Кавказский пленник",

1821 год

Случилось так, что с моей негласной подачи издательство "Советская Россия", с которым я сотрудничал как новый издатель в производственной сфере, в 1990 году на пике литературного бума выпустило в свет толстый том рассказов и публицистики истинного автора "Тихого Дона" писателя Федора Крюкова. Такова уж сила подлинного и крупного таланта, который заставил меня, соприкоснувшегося с его прозой, звонить о нем на каждом перекрестке, тем более что работа автора под псевдонимом Д* "Стремя "Тихого Дона"" с предисловием Александра Солженицына мне была давно знакома по самиздату (Д*. СТРЕМЯ "ТИХОГО ДОНА" /Загадка романа/. - Париж, YMKA-PRESS, 1974). В предисловии к публикации "Невырванная тайна" Солженицын писал: "С самого появления своего в 1928 году "Тихий Дон" протянул цепь загадок, не объясненных и по сей день. Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. 23-х-летний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности (4-х-классный). Юный продкомиссар, затем московский чернорабочий и делопроизводитель домоуправления на Красной Пресне, опубликовал труд, который мог быть подготовлен только долгим общением со многими слоями дореволюционного донского общества, более всего поражал именно вжитостью в быт и психологию тех слоев".

Потом, в 1993 году, эту книгу переиздал мой знакомый редактор выходившего в издательстве "Московский рабочий" тоненького, в книжном формате журнала "Горизонт" Евгений Ефимов, уже с именем автора - это Ирина Николаевна Медведева-Томашевская (1903-1973), а послесловие к этому изданию по просьбе Ефимова написала в апреле 1991 года дочь Ирины Николаевны - Зоя Томашевская.

«Крюков - писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первый дал настоящий колорит Дона», - писал Владимир Короленко в 1913 году. Вывертов и случаев громкого поведения в то время было предостаточно. Здесь Короленко подразумевались, несомненно, футуристы, модернисты, сбрасывавшие «с корабля современности» классическую традицию. Крюков же в меру таланта утверждал ее. Тем он и был дорог Короленко. Максим Горький назвал имя Крюкова в ряду тех, у кого следует учиться, «как надо писать правду». А еще раньше, в сентябре 1909 года, он напишет Крюкову с острова Капри: «Рассказ Ваш прочитал. В общем - он мне кажется удачным, как и все напечатанное Вами до сей поры в «Русском богатстве»... Коли не ошибаюсь да коли Вы отнесетесь к самому себе построже - тогда мы с Вами поздра-вим Русскую литературу еще с одним новым талантливым работником». Горький имел в виду рассказ «Зыбь», который был им тогда же включен в 27-й сборник товарищества «Знание». Но оценка распространялась и на другие произведения: в «Русском богатстве» были напечатаны «Казачка», «На тихом Дону», «Из дневника учителя Васюхина», «В родных местах», «Станичники», «Шаг на месте», «Жажда», «Мечты», «Товарищи».

Я с небывалой жадностью листал книгу Федора Крюкова, как будто опасался, что ее могут у меня отобрать, и мою душу забирала полностью, зачаровывала и доводила до трепета уже сама мелодика его письма:

"Родимый край... Как ласка матери, как нежный зов ее над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов... Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчок под лавкой в уголку, из серебра узор чеканит в окошко месяц молодой... Укропом пахнет с огоро-да... Родимый край..."

Эта будто песенная основа, строжайше выверенная тонким, чутким внутренним слухом и безукоризненно выдержанная, это - переливы голоса, долгое, почти певче-ское дыхание. Это поет казак Федор Крюков, гениальный писатель, я бы даже сказал, поэтический прозаик.

Ф. Д. Крюков отчаянно и страстно трудился как художник четверть века. Создал он за это время так много, что собрание сочинений составит при самом строгом отборе несколько томов. Тем не ме-нее, еще в 1914 году рецензент журнала «Северные записки» справедливо сетовал:

«О Ф. Крюкове нельзя писать без некоторого чувства обиды за этого талантливого художника, до сих пор, к сожалению, мало известного широким кругам русских читателей... Ф. Крюкова узнали только немногие, но зато те, которые узнали, давно уже оценили писателя за его нежную, родственную любовь к природе и людям, за простоту стиля, за его изобразительный дар, за меткий живописный язык... Он пишет только о том, что знает, и никогда не впадает при этом в то «сочинительство» дурного тона, которое ошибочно принимается некоторыми людьми за подлинное художественное творчество».

Федор Дмитриевич Крюков родился 2 февраля 1870 года в ста-нице Глазуновской (бывшая Область Войска Донского, теперь - Волгоград-ская область). Отец - казак, землероб, урядник, долгое время был ата-маном в родной станице. Мать - донская дворянка. Первоначальное образование - станичное приходское училище. За-тем - с 1880 по 1888 год - Усть-Медведицкая гимназия. Окончил ее с се-ребряной медалью. Годы детства, отрочества и юности Крюкова прошли в местах, которые он назовет потом в своих очерках, прямо так и озаглавит их: «В сугробах», «В углу» - районе пустынном, бездорожном. В весеннее и осеннее время даже главная станица бывала отрезанной от мира широко разлившимися реками, непроходимой грязью. Зимой надо было пробираться туда по снежным заносам. И все-таки лучше родных мест Крюков ничего не знал. Реки Медведица и Дон, балки, буераки, полынные степи стали той милой средой, куда он всегда стремился, где бы ни жил и ни ездил. И все это он впитывал глазом художника, записывал: “Я родился в трудовой среде, непосредственно знакомой с плугом, бороной, косой, вилами, граблями, дегтем, навозом. Вырос в постоянном общении с лошадьми, волами, овцами, среди соломы, сена, зерна и черноземной пыли”.

Несмотря на «черный» ежедневный труд, казаки умели сохранить доб-родушие, веселость, бодрость, чистоплотность. «Невольно пришли мне на память чистые горницы моего родного края с перинами и подушками, горой лежащими на крашеной кровати, покрытой пестро-ярким штучным одеялом, картинки на стенах, цветы на окнах...» - заметит он в очерке «Мельком».

(КРЮКОВ Федор Дмитриевич, 2. 2. 1870, станица Глазуновская Усть-Медведицкого округа земли Войска Донского - 4. 3. 1920, станица Новокорсунская Кавк. отд. по др. сведениям - станица Челбасская Ейского отд. Кубан. обл., прозаик. обществ. деятель. Сын казака-землепашца, имевшего чин урядника и дважды (1880-82, 1889-91) избиравшегося станичным атаманом. Окончил местное приходское уч-ще (1880) и Усть-Медведицкую гимназию (1888; серебряная медаль). В старших классах учился на собств. средства, зарабатывая уроками. В 1888 поступил в Петерб. ист.-филол. ин-т на казенное содержание. Дружил со своим однокурсником В. Ф. Боцяновским. Лит. дебют - ст. “Казаки на Академич. выставке” и “Что теперь поют казаки” (обе: “Донская речь”, 1890, 18 марта и 29 апр.). Первая публ. в столичной прессе - ст. “Казачьи станичные суды” (СВ, 1892, № 4).)

В детстве Федор Крюков зачитывался лубочными сказаниями о брынских и муромских лесах, о легендарных героях, купцах касимовских, монахах-отшельниках. И в то же время овладевала всем его существом привязанность к обычным реалиям - каждому холмику, деревцу, кургану. Позднее в трудные дни тоски он умел ободрять себя и других: «Ну, не робейте. Земля - наша, обла-ка - Божьи». И это - «наше» и «Божье», как и современное и древнее, со-единилось потом в его художественном сознании.

Выход в свет в 1928 году «Тихого Дона» стал необыкновенным событием в русской литературе. Нужно учесть, что в ту пору литература расценивалась как средство идеологического, массового воздействия на общество, поскольку не было ни радио, ни телевидения, ни кинематографа (или были в самом зачатке). В сущности, революцией 1917-го года было заторможено развитие литературы, поскольку уже ко времени Чехова литература расслоилась на массовую (попса) и на собственно художественную серьезную литературу. Большевики продлили агонию еще на 70 лет. В одном котле варились, с одной стороны, многотысячная армия стихоплетов, считавших, что только стихи являются литературой, литературные поденщики, халтурщики, карьеристы, циники, романисты от сохи; и, с другой стороны, собственно писатели, которых расстреливали, гноили в тюрьмах и лагерях, лишали средств к существованию. И только в наши дни произошло четкое размежевание: с нами - Андрей Платонов, Осип Мандельштам, Михаил Булгаков... И Федор Крюков.

Итак, выход "Тихого Дона" произвел смятение в читающих кругах. И не потому, что автором числился безвестный парень. Поразил сам роман. Все сходились в од-ном - авторов «Тихого Дона» было два. Один писал, другой пере-краивал, приспосабливал. Борис Викторович Томашевский, муж Ирины Николаевны, больше всего интересо-вался возможностью отслоения текстов. Томашевский был линг-вистом, специалистом текстологического и литературовед-ческого анализа, филологом, который занимался сложнейшими струк-турными проблемами творчества. Математик по образованию, он сделал математику фундаментом своей научной мысли. Ну, не мог же, в самом деле, парень с четырехклассным образованием, иногородний, не знающий ни казачьего быта, ни донской истории, сразу написать произведение такого масштаба, такой силы, которая да-ется лишь большим жизненным и литературным опытом. Не мог же, к примеру, сам Пушкин написать в 20 лет «Капитанскую дочку» или «Историю Пугачевского бунта». Это был любимый аргумент Томашевского.

Когда в 1929 году появилось знаменитое письмо пятерых рапповцев (пролетарских "писателей"), заставившее всех «усумнившихся» замолчать от страха, Томашевский только одно имя из подписавших письмо комментировал совершенно иначе - Сера-фимовича. Он был старше всех, был «донской» и яростно настаивал на том, чтобы роман был напечатан. Во что бы то ни стало. Под любым именем. Немедленное появление романа считал чрезвычайно нужным для становления новой социалистической литературы...

Крюков отдавался земному, писал: «Перед нами широкая низменность Медведицы, с мелкими, корявыми голыми рощицами в синей дымке, с кри-выми, сверкающими полосками озер и реки, с зеркальными болотцами в зеленой роще лугов, с мутными плешаками песков, с разбросанными у горы хуторами и с нашей станицей в центре. Направо и налево буланые жнивья, черные квадраты пашни и веселая первая зелень на скатах...» Его герои, уезжая из Глазуновской, не раз оглядывались на курени, голубые ставни на белых стенах, журавцы колодцев в белом небе с ветками садов над ними. С таким чувством привязанности к своему краю, к земле, труду, прос-тым людям едет он в Петербург, поступает в Историко-филологический ин-ститут, чтоб стать потом учителем гимназии. Там он долго не расставался с красными лампасами, проводил свободное время в казачьих частях, пел донские песни.

Федор Крюков готовил себя к служению народу в духе идей Некрасова, Толстого. Окончив институт в 1892 году, вернулся в родную станицу. Но с филологиче-ским дипломом там нечего было делать. Ему представилось, что лучшим местом, которое сближает с людьми и удовлетворит его порыв к любви и са-мопожертвованию, может быть духовная служба. Примером для него был Филипп Петрович Горбаневский. Служил он иереем в Глазуновской с начала 90-х годов. Тогда случались постоянные неурожаи. Народ бедствовал. Бился в нужде и отец Филипп. Но «он пошел к бедноте и мелкоте, труднее всего переживавшей надвигающуюся нужду. Знакомился, расспрашивал, беседовал, утешал, кое-где умудрялся даже помогать из личных грошей». Это не был чиновник в рясе. Он брал у студента Крюкова литературу, которую тот привозил из столицы, в том числе сочинения Л. Толстого, на-чавшего бунтовать против царя, господ, церкви. Архиерей, прослышав об умонастроении и действиях отца Филиппа, перевел его за вольнодумство и просветительский пыл в бедный хохлацкий приход слободы Степановки. Оттуда отец Филипп поехал в Московскую духовную академию. Но на-ука открыла ему лишь дебри догматики, апологетики, гомилетики, патристи-ки и духовного искания не утолила... Федор Дмитриевич вспоминал: «Тос-кует душа в этой каменной пустыне, - писал он мне в то время. - Хотелось бы назад, к своим хижинам и казакам, - легче дышать там». Отец Филипп погибнет потом на восточном фронте, куда пойдет добро-вольно. Это был скромный, мягкий, сердечный человек, по натуре чуждый вражды и крови. Крюков поехал с дипломом к донскому архиепископу Макарию в Новочеркасск. Перед спокойным старичком в скромном монашеском подряснике стоял безусый мощный юноша в тужурке, просился на службу. Благодушный и словоохотливый владыко усомнился в его призвании к духовному сану, посоветовал ему идти в гимназию: «Не хочешь в учителя, подавайся в ар-тиллерию: парень крепкий, плечи у тебя здоровые, орудия ворочать мо-жешь - казаку самое подходящее дело..." - "Каюсь, ушел я от архиерея теми же легкомысленно весомыми ногами, какими и пришел, не огорчившись отказом», - рассказывал Крюков...

(После окончания ин-та (1892) по разряду истории и географии был освобожден от обязат. шестилетней пед. службы в связи с намерением (неосуществленным) стать священником (см. его восп. "О пастыре добром. Памяти о. Филиппа Петровича Горбачевского" - "Рус. зап.", 1915, № 6). Более года жил на заработок от сотрудничества в "Петерб. газ." (1892-94), печатая короткие рассказы из столичного, сел. и провинц. быта: публиковался в "Ист. вест." - казакам Дона в Петровскую эпоху посв. большие рассказы "Гулебщики" (1892, № 10) и "Шульгинская расправа. (Этюды из истории Булавинского возмущения)" (1894, № 9: отрицат. рец.: С. Ф. Мельников-Разведенков - "Донская речь". 1894, 13. 15 дек.). Получив в 1893 место воспитателя (а с 1900 и учителя) в пансионе Орлов. мужской г-зии, К. прожил в Орле двенадцать лет, преподавал также в Николаев. жен. г-зии (1894-98). Орловском-Бахтина кадет. корпусе (1898-1905). Состоял членом губ. ученой арх. комиссии. Публикация рассказа "Картинки школьной жизни" (РБ, 1904. № 6) о нравах Орлов. мужской г-зии вызвала конфликт с коллегами (см.: РСл. 1904, 19 нояб.) и перевод К. в авг. 1905 в нижегород. Владимир. реальное уч-ще. Летом 1903 участвовал в паломничестве на открытие мощей Серафима Саровского. В многолюдном людском потоке, среди калек и неизлечимо больных, увидел образ безысходного горя народа; эти впечатления дали "важный материал для анализа народной мечты и веры" (С. Пинус - в сб. "Родимый край", Усть-Медведицкая, 1918, с. 20) и запечатлены им в рассказе "К источнику исцелений" (РБ. 1904, № 11-12).)

Надежда Васильевна Реформатская занялась чтением «Русского богатства», редактором которого был Владимир Галактионович Короленко, где в изобилии печатался Федор Крюков. В разгар споров о предполагаемом авторе «Тихого Дона» она, наслаждаясь прозой Крюкова, вдруг решила, что сделала открытие. Крюков - вот кто автор. И отправилась к писателям. Ее принял некто, выслушал горячую речь молодого «открывателя» и повел к Фадееву. Тот тоже выслушал и предупреждающе сказал: «Не девичьего это ума дело». Но «открыватель» был молод, настойчив и горяч. Фадеев уступил: «Ну, коли так, пойдите к Серафимовичу. Это его дела. Вот пусть вам все и расскажет». Но Серафимовича на ту пору в Москве не было. А вскоре появилось то письмо. И тема эта исчезла из разговоров. Даже домашних.

В сентябре 1893 года Федор Крюков поступает на службу в Орловские гимназии - мужскую и женскую. Сначала - воспитателем пансиона. Прослужил в должности семь лет, с августа 1900 года был назначен сверхштатным учителем истории и географии. Он напишет о своем настроении этого времени: «Что за жизнь! Позади - длинный ряд дней, до тошноты похожих один на другой. Ничего яркого, захватывающего, поднимающего дух, даже просто занимательного ничего не было! Пыльная, серая, однообразная дорога по одноцветной, мутной, немой пустыни. Впереди... впереди выри-совывалась та же безотрадная картина: однообразные дни без радости, оди-нокие ночи с бессильными думами. Та же гимназия с испорченным воздухом, корпус, пансион... Невыносимое, пестрое, одуряющее галдение в тесных классах и коридорах, убожество духа, лицемерие и тупость в учительских... Все на свете меняется, но тут, в этой духоте, жизнь как будто окаменела на-веки в своих однообразных казарменных формах... О, незаметная трагедия учительской жизни! Мелкая, жалкая, возбуж-дающая смех и нестерпимый зуд поучений о высоком призвании...» В Орловской гимназии у Крюкова учился, между прочим, выдающийся поэт Александр Тиняков, о котором подробно и глубоко написала поэтесса Нина Краснова в эссе "Одинокий поэт Тиняков" (“Наша улица”, № 1-2005).

Мы словно в повести Тургенева:

Стыдливо льнет плечо к плечу,

И свежей веткою сиреневой

Твое лицо я щекочу...

В январе 1942-го года, в блокаду, гостиница «Астория» была превращена в стационар для умирающих от голода. В темном и холодном номере среди других - Томашевский и Боцяновский. Они беседуют. Главная тема - «Тихий Дон». Боцяновский рассказывает о своем институтском друге Федоре Дмитриевиче Крюкове, о переписке с ним в последние годы, о жалобах его на опостылевшую ему военную жизнь, которую охотно сменил бы на письменный стол, о том, что полон романом "Тихий Дон", делом всей его жизни.

С 1892 года Ф. Д. Крюков начал печатать очерки. Не обошел он и по-ложения в учебных заведениях. Орловские педагоги узнавали в картинах из школьной жизни себя. Автор почувствовал, как и герой его очерка «Новые дни" учитель Карев - образ во многом автобиографический, - «косые взгляды, молчаливое озлобление, душный воздух, пропитанный ненавистью и соглядатайством...».

Карев поддерживал гимназистов, которые читали "Коммунистический манифест», «Эрфуртскую программу», проповеди Толстого. Он возненави-дел «полицейскую школу», где «начальство преследует и систематически убивает всякое проявление живой мысли". Крюкова преследовали в Орле и как литератора. В. Короленко сове-товал молодому прозаику выступать под псевдонимом, что Крюков отчасти и делал, печатаясь под фамилиями - А. Березинцев, И. Гордеев. «С лета 1905 года, - вспоминал он, - я за одно литературное прегреше-ние был переведен распоряжением попечителя Московского округа из Ор-ловской гимназии в учителя Нижегородского реального училища»...

(Все эти годы не прерывалась связь К. с родиной. После смерти отца в 1894 он заботился о семье - матери, двух незамужних сестрах, брате и приемном сыне Петре, впоследствии изв. поэте казачьей эмиграции. На Дону К. проводил каникулы и летний отпуск, пользовался уважением станичников, оказывал им юридич. помощь, славился как знаток и исполнитель "на подголоске" донских песен. После публикации пов. "Казачка" (РБ, 1896, № 10) тема совр. станичной жизни стала основной в его творчестве. Большинство произв. К. с этого времени публикуется в "Рус. богатстве" ("Рус. зап.", 1914-17), доброжелат. редактором для него стал В. Г. Короленко (см, его письма к К. в сб.: "Родимый край", Усть-Медведицкая, 1918; см. также: ВЛ. 1962, № 4; Книга. Иссл. и мат-лы, сб. 14, М., 1967). В очерке "На тихом Дону. (Летние впечатления и заметки)" (РБ, 1898, № 10), описывающем путешествие К. по Дону до Новочеркасска, дана обстоятельная картина обществ. и экономич. жизни края, интересны беглые портретные зарисовки. Отличит. черты произв. 1896-1906. в осн. вошедших в первый сб-к прозы К. "Казацкие мотивы" (СПб., 1907; издан при содействии А. И. Иванчина-Писарсва в изд-ве "Рус. богатства"; одобрит. рец.: К. Хр. - "Новый ж-л лит-ры. иск-ва и науки", 1907, № 3; Ю. В. - РВед. 1907. 15 мая; А. Г. Горнфельд - "Товарищ", 1907, 26 мая; иронич. рец.: А. П. Налимов - "Обр.", 1907. № 6), - изображение здоровых обществ. отношений в среде казаков-земледельцев, основанных на началах демократизма (выборность и т. п.) - уважении к старшим, к крест. труду, знание автором быта и психологии казаков, органичное использование донских песен, тонкая передача особенностей разговорной речи верхне-донцев, мягкий юмор. пронизывающий эпич. повествование. В то же время К. показал, что консерватизм и суровость в соблюдении семейного уклада и бытовой морали приводят к трагедиям, жертвами к-рых становятся яркие неординарные личности: пов. "Казачка", рассказы "Клад" (ИВ, 1897. № 8). "В родных местах" (РБ. 1903. № 9; отд. изд. - Р. н/Д., 1903), пов. "Из дневника учителя Васюхина" (РБ, 1903. № 7).)

После войны Томашевский и Ирина Николаевна снова и снова говорят о возможности отслоения подлинного текста, к этому времени уже букваль-но утопающего в несметных и противоречивых переделках. Только с чужим текстом можно было так обращаться. Солженицын эту же мысль выразил сокрушительнее: «Всякий плагиатор - убийца, но такого убийцы поискать: чтобы над трупом еще изгалялся, вырезал ремни, перешивал в другие места, выкалывал, вырезал внутренно-сти и выкидывал, вставлял другие, сучьи».

Идеологической секте попался в руки художественный текст, который они решили положить в основу социалистического реализма. И, как сказано, организовал это не без ведома ЦК донской писатель Александр Серафимович, автор "Железного потока". Сокрушителям старой жизни необходимы были свои фундаменты и свои маяки. Упрощая тему, можно сказать, что на смену интеллекту пришел инстинкт. Очень точно по этому поводу высказался поэт Кирилл Ковальджи:

ВОСПРОИЗВОДСТВО

Не умирает дурость с дураком,

а запросто выныривает с новым,

бритоголовым и тупоголовым,

кто умных дрессирует кулаком.

Для меня вообще удивительно, как люди, не знающие на элементарном уровне русского языка, не говоря уже об искусстве художественной прозы, идут в писатели. А это происходит по инерции распада СССР. Страна не распадается в одночасье. Куда ни глянь, всюду еще играют в СССР. В литературе - это осколки литературной номенклатуры, для которых литература была средством безбедного существования. Номенклатура, которой, в сущности, было 90 процентов в Союзе писателей СССР, не умела писать, не понимала художественного творчества, и даже не догадывалась о Божественной метафизической программе, которая действует помимо воли людей. А о том, что Слово - это Бог, вовсе не догадывалась...

Двенадцать лет провел Крюков в Орле. И все эти годы, ежедневно для совершенствования мастерства записывал хотя бы одну строчку, абзац, и прочитывал на ночь хотя бы одну страницу Чехова или Достоевского, Канта или Шопенгауэра. Когда уезжал, почувствовал: прошли лучшие годы в милом и скучном городе. В Нижегородском училище дослужился он до чина статского советника, получил орден Станислава. Но свое призвание видел в другом - в служении Слову, в постоянном повышении писательского мастерства. Хотя, надо заметить, не гнушался и гражданской деятельностью. В 1905 году раздавал в Глазуновской нелегальную литературу, ругал царя, составил демократического содержания прокламацию нижегородских граждан.

И вот открылось перед ним - как он полагал - широкое поприще: в начале марта 1906 года ему доставили в Нижний Новгород казенный па-кет с печатью Глазуновского станичного правления: его извещали, что он избран уполномоченным в окружное Усть-Медведицкое собрание по вы-борам членов Государственной думы. В гимназии предоставили месячный отпуск. Он прошел выборы и в округе, и в Области Войска Донского - Новочеркасске.

«Первый момент - после нашего избрания, по-особому сильный, тор-жественно трогательный, необыкновенный - первые народные избранни-ки! - как будто спаял всех близостью осуществления лучших надежд в упо-вании. В приветственных речах говорилось о свободе, о праве, о восстановле-нии старой забытой славы и достоинства... Много хорошего...» - вспоми-нал он через десять лет.

"Кресты родных моих могил, и под левадой дым кизячный, и пятна белых куреней в зеленой раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой и журавец, застывший в думе, - волнуют сердце мое сильнее всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарованья..."

Это поет истинный художник, в совершенстве владеющий русским языком, постоянно работающий над словом, над фразой, над образом, над композицией, образованный, интеллигентный человек, поэт прозы, когда фраза тянется, длится, переходит из строки в строку:

"Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разгула и грусть безбрежная - щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной... Молчанье мудрое седых курганов, и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной... - Не ты ли это, родимый край?"

Когда Крюков приехал домой после избрания в Думу, его брат, студент-лесник, посадил в палисаднике по этому случаю дубовый желудь, чтобы выросло в память народного представительства вечное дерево как па-мятник свободы.

Крюков ехал в Петербург, вез в Думу наказы-требования народа. «Я люблю Россию - всю, в целом, великую, несуразную, богатую про-тиворечиями, непостижимую, «Могучую и бессильную...» Я болел ее болью, радовался ее редкими радостями, гордился гордостью, горел ее жгучим сты-дом», - писал Крюков. Страдал стыдом за казачество, «зипунных рыца-рей», которых гнали на усмирение восставшего народа в города и села. Дума открылась 27 апреля (10 мая) 1906 года в Таврическом дворце. Крюков выступал от фракции трудовиков, состояла она из крестьян и близ-ких к ним интеллигентов. Они требовали отмены сословных и национальных ограничений, отстаивали неприкосновенность личности, свободу совести и собраний, демократические формы самоуправления, справедливое разре-шение аграрного вопроса на принципах уравнительного распределения зем-ли, протестовали против репрессий и особенно смертной казни, использо-вания казачьих войск для разгона демонстраций и усмирения бунтов.

Вот с какими мыслями выступил Федор Крюков:

"...Тысячи казачьих семей и десятки тысяч детей казацких ждут от Государственной Думы решения вопроса об их отцах и кормильцах, не считаясь с тем, что компетенция нашего юного парламента в военных вопросах поставлена в самые тесные рамки. Уже два года как казаки второй и третьей очереди оторваны от родного угла, от родных семей и, под видом исполнения воинского долга, несут ярмо такой службы, которая покрыла позором все казачество... Главные основы того строя, на которых покоится власть нынешнего командующего класса над массами, заключаются в этой сис-теме безусловного повиновения, безусловного подчинения, безусловного нерассуждения, освященного к тому же религиозными актами... Особая казарменная атмосфера с ее беспощадной муштров-кой, убивающей живую душу, с ее жестокими наказаниями, с ее изолированностью, с ее обычным развращением, замаскированным подкупом, водкой и особыми песнями, залихватски-хвастливыми или циничными, - все это приспособле-но к тому, чтобы постепенно, пожалуй, незаметно, людей простых, открытых, людей труда обратить в живые машины, часто бессмысленно жестокие, искусственно озверенные машины. И, в силу своей бессознательности, эти живые машины, как показал недавно опыт, представляют не вполне надежную защиту против серьезного внешнего врага, но страшное орудие порабощения и угнетения народа в руках нынешней командующей кучки... С семнадцати лет казак попадает в этот разряд, начиная отбывать повинность при станичном правлении, и уже первый его начальник - десятник из служилых казаков, - посылая его за водкой, напоминает ему о царской службе и о его, нижнего чина, обязанностях - в данном случае, испол-нить поручение быстро и аккуратно. 19 лет казак присягает и уже становится форменным нижним чином, поступая в так называемый приготовительный разряд, где его муштруют особые инструктора из гг. офицеров и урядников... Чтобы сохранить человеческий облик в этих условиях, нужна масса усилий. Эта беспощадная муштровка тяго-теет над каждым казаком около четверти столетия, тяготе-ла над его отцом и дедом - начало ее идет с николаевских времен... Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы этой начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него зак-рыты, потому что он имеет право лишь кратковременной отлучки из станицы, потому что он постоянно должен быть в готовности разить врага. Ему закрыт также доступ к обра-зованию, ибо невежество было признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух. Как было уже сказано, в 80-х годах несколько гимназий на Дону - все гимназии, кроме одной, - были заменены низшими военно-ремесленными школами, из которых выпускают нестроевых младшего разряда. Даже ремесло, и то допускалось особое - военное: седельное, слесарно-ружейное, портняжное, и то в пределах изготовления военных шинелей и чекменей, но отнюдь не штатского платья. Кроме того, нужно прибавить, что не толь-ко вся администрация состоит из офицеров, но в большинстве случаев интеллигентный или, лучше сказать, культурный слой приходится тоже на долю казачьих офицеров. Казачьи офицеры... они, может быть, не хуже и не лучше офицеров остальной русской армии; они прошли те же юнкерские школы с их культом безграмотности, невежества, безделия и разврата, с особым военно-воспитательным режимом, иск-лючающим всякую мысль о гражданском правосознании..."

В Думе был зачитан запрос о казаках. Донцы привезли и зачитали «при-говор» одной из станиц, в котором, между прочим, говорилось: «Мы не же-лаем, чтобы дети наши и братья несли на себе обязанности внутренней охран-ной службы, так как считаем эту службу противоречащей чести и доброму имени казачества. Теперь, когда мы узнали, что на требования Государствен-ной Думы дать русскому народу свободу и землю правительство ответило отказом, для нас стало ясным, где наши друзья и где враги. Крестьяне и рабочие, требующие от правительства земли и воли, есть наши друзья и братья. Правительство же, которое не желает удовлетворить этих справед-ливых и законных требований всего русского народа, мы не считаем пра-вительством народным... Само собою разумеется, что оставаться долее на службе у такого правительства не позволяет наша честь и совесть. Служить такому правительству - значит служить интересам помещиков-землевла-дельцев и богачей, притесняющих трудящийся русский народ, крестьян и рабочих и выжимающих из него последние соки». Станица не была названа. Стояло 73 подписи казаков. 13 июня на 26-м заседании Думы протестующее, гневное, требовательное слово произнес Ф. Крюков. Это была речь борца за демократию, порядок в стране. Против него выступили три бывших станичных атамана. Завязалась острая борьба среди земляков в самой Ду-ме. Если Крюков закончил речь под бурные аплодисменты, то возражения его оппонентов вызвали раздраженные возгласы, хохот, шум. Крюков выступил еще раз и ответил атаманам-«нагаечникам». Крюков в числе других депутатов подписывает ряд запросов министру внутренних дел: на каком основании содержится в тюрьме четыре месяца учитель и продолжаются увольнения со службы учителей и фельдшеров; об уголовных пре-следованиях железнодорожных служащих за октябрьскую забастовку. В таганрогской тюрьме много месяцев томились без предъявленных об-винений пять человек. Объявили голодовку. Двое находились в тяжелом состоянии. Крюков поддерживает запрос и по этому случаю.

Дума, где кипели народные страсти, высочайшим повелением была рас-пущена. После Крюков иронически заметит: желудю, который посадил его брат, не суждено было произрасти. «Забралась в палисадник пестрая Хаврошка, нашкодила в цветнике и выковырнула тупым рылом своим неж-ный росток нашего дубочка. Погиб памятник».

(Будучи избранным в члены 1-й Гос. думы от казачьего населения обл. Войска Донского в апр. 1906 (см. восп. К. "Первые выборы" - "Рус. зап.", 1916, № 4), К. вышел в отставку (в чине стат. сов.). В Думе примкнул к Трудовой группе. Выступил с речью против использования казаков для подавления внутр. беспорядков (см.: Гос. дума. Стенографич. отчеты, 1906 г., сессия первая, т. 2. СПб., 1906). Подписал Выборгское воззвание (см. воен. К. "9-11 июля 1906 г." - в кн.: Выборгский процесс, СПб., 1908). Более года занимался на Дону пропагандист. работой как член организац. к-та трудовой нар.-социалистич. партии. В сент. 1906 привлекался с подъесаулом Ф. К. Мироновым (впоследствии изв. сов. воен. деятель) усть-медведицкой полицией к суду за "произнесение речи преступного содержания", но был оправдан мировым судьей (см.: "Донская жизнь". 1906, 6 окт., и рассказ К. "Встреча" - РБ, 1906. № 11). В авг. 1907 после обыска выслан волею наказного атамана за пределы области Войска Донского. После Выборгского процесса отбывал срок в тюрьме "Кресты" (Петербург) в мае - авг. 1909 и воссоздал ее быт в рассказах "У окна" ("Бодрое слово". 1909, № 24), "Полчаса", "В камере № 380" (РБ, 1910, № 4, 6). Приговор лишил К. возможности вернуться к пед. деятельности, в 1907-12 он служил пом. библиотекаря в Горном ин-те. Впечатления от Революции 1905-07 обусловили проблематику новых произв. К. Забастовка учащихся, протестующих против косной атмосферы гимназии, в к-рой совершается и "незаметная трагедия учительской жизни", описана в самой большой пов. К. "Новые дни" (РБ, 1907, № 10-12); бунт казаков против мобилизации для несения внутр. караульной службы (т. е. в полицейских целях), обернувшийся погромом торг. заведений, - тема пов. "Шаг на месте" (РБ, 1907, № 5); рев. волнениям летом 1906 в станице Усть-Медведицкой посв. пов. "Шквал" (РБ, 1909, № 11-12; первонач. назв. "Пленный генерал"). Драматич. ломка судеб молодых казаков, жаждущих социальной справедливости, жестокая практика военных судов отразились в пов. "Зыбь" ("Знание", кн. 27, СПб., 1909; написана в тюрьме, опубл. по инициативе М. Горького - см.: М. Горький. Письма к К. (Публ. Б. Н. Двинянинова). - РЛ, 1982. № 2) и "Мать" (РБ, 1910, № 12).)

Любовь, как и должно быть у настоящего художника, вкусившего сладость вдохновения, является в прозе Крюкова первопричиной жизни. В рассказе “Мечты” он любовь изображет с мастерством рядового случая:

"Ферапонт был мужем удобным во многих отношениях. Угловатая, смуглая до закоптелости Лукерья, с крупными чертами рябого лица, не рождена была пленять сердца и сама была глубоко равнодушна по части нежных чувств. Но нужда полуголодного существования еще до замужества за-ставила ее стать жрицей богини любви. Выйдя за Ферапонта, она тоже не стеснялась в способах заработка. Тело ее - боль-шое и мягкое - находило своеобразных любителей красоты этого сорта. Раз в неделю приглашал ее мыть полы в своем доме вдовый батюшка о. Никандр, и каждый раз Лукерья ухо-дила от него с лишним двугривенничком, против условлен-ного пятиалтынного, да с десятком белых мятных пряников. Заходили иногда подгулявшие казаки, приезжие хуторяне, - со своей водкой и закуской. Ферапонт очень охотно угощался с ними, быстро хмелел и смирно засыпал за столом, предвари-тельно извинившись перед всеми собеседниками за то, что скоро ослаб. А гости после этого поочередно разделяли в чулане его супружеское ложе. И после нескольких таких визитов Лукерья могла пойти в лавку к красноярдцам Скесовым и купить своим ребятишкам по рубахе. Заветной меч-той ее было собрать рубля четыре и начать тайную торговлю водкой - хорошие барыши можно было бы выручать... Но это тоже оставалось лишь мечтой".

Совсем иначе любовная сцена выглядит в рассказе "Зыбь":

"Он взял ее за руки. Сжал, свернул в трубочки похолодавшие ладони ее с тонкими, худыми пальцами. Зубы ее судорожно стучали, а глаза глядели снизу вверх - вопроси-тельно и покорно.

Хотелось ему сказать ей что-нибудь ласковое, от сердца идущее, но он конфузился нежных, любовных слов. Молчал и с застенчивой улыбкой глядел в ее глаза... Потом, молча, обнял ее, сжал, поднял... И когда чуть слышный стон или вздох томительного счастья, радостной беззащитности, покор-ности коснулся его слуха, он прижался долгим поцелуем к ее трепещущим, влажно-горячим губам...

Пора было уходить, а она не отпускала. Казалось, забыла всякий страх, осторожность, смеялась, обнимала его и гово-рила без умолку. Диковинную, непобедимую слабость чувст-вовал Терпуг во всем теле, сладкую лень, тихий смех сча-стья и радостного удовлетворения. Было так хорошо лежать неподвижно на соломе, положив ладони под голову, глядеть вверх, в стеклисто-прозрачное глубокое небо, на смешно обре-занный месяц и белые, крохотные, редкие звездочки, слушать торопливый, сбивчивый полушепот над собой и видеть близко склоняющееся лицо молодой женщины.

Житье мое, Никиша, - похвалиться нечем... Веку ма-ло, а за горем в соседи не ходила, своего много...

Свекровь? - лениво спросил Терпуг.

Свекровь бы ничего - свекор, будь он проклят, лютой, как тигра... Бьет, туды его милость! Вот погляди-ка...

Она быстрым движением расстегнула и спустила рубаху с левого плеча. Голое молодое тело, свежее и крепкое, молочно-белое при лунном свете, небольшие, упругие груди с тем-ными сосками, блеснувшие перед ним бесстыдно-соблазни-тельной красотой, смутили вдруг его своей неожиданной откровенностью. Он мельком, конфузливо взглянул на два темных пятна на левом боку и сейчас же отвел глаза...

Вот сукин сын! - снисходительно-сочувствующим тоном проговорил он после значительной паузы. - За что же?..

За что! Сватается... а я отшила..."

Если есть у Крюкова любовь, то и будет у него, казака донского, песнь, как в рассказе "Сеть мирская":

"Певуче-протяжные звуки какого-то инструмента, пе-чальные и торжественные, коснулись его слуха. Он насторо-жился. Духовное пение ему было хорошо знакомо: сам он пел когда-то в хоре. Любил он музыку - духовную и свет-скую - и стыдливо держал в тайне эту свою слабость.

Подошел поближе к серенькой кучке, окружившей ста-ренький, облупленный гармониум. С лицом темно-бронзовым, худым, заветренным сидела за инструментом слепая женщи-на, не молодая, в белом платке своем похожая на головешку. Черные пальцы ее привычно и уверенно, неторопливо ходили по клавишам, а невидящие очи, не моргая, глядели перед со-бой и внутрь себя, и медлительно пел ветхий инструмент над-треснутыми голосами старой скорби, невыплаканной и неиз-бывной, тихой скорби одинокого покинутого сердца...

Кому повем... печаль мою-ю...

Голос почти мужской. Немножко сиплый, он дрожит и об-рывается на верхних нотах. Льются ровным потоком звуки инструмента, текут величаво, как тихие воды, с малой зыбью, и утопает в них далекий шум города, говор толпы, шелест шагов ее. Плачем живым и скорбнозовущим звучит на-дорванный голос невидящей женщины:

Кого призову... ко рыда-а-нию...

Поет-гудит гармониум. Мотив суровый, горький, порой сплетается в гирлянду нежных, тонких голосов, звучит дет-ски-трогательной жалобой отягченного, израненного сердца человеческого. Льется и обрывается усталый голос человечес-кий, о вечной тьме и скорби говорящий. Льется в сердце - од-но большое сердце - этих серых, скудно одетых, невзрачных, корявых людей, стоящих тут, возле, с изумленными и очаро-ванными лицами. Как будто подслушал он, этот старый инст-румент, все горькие думы, затаенные рыдания, подглядел все слезы и отчаяние темной, горькой жизни, ее нужду терзающую, озлобление и падение... И все собрал в себя, все горе людское, и, когда темные, загорелые персты одной из самых обездоленных коснулись струн его, заплакал горькой жа-лобой.

Кому повем печаль мою?..

И вот стоят они, изумленные, притихшие и растроганные. И молодые тут, наивные, спрашивающие лица, и старые, трудом, заботой, нуждой изборожденные. Солдат и дивчина, старушка в лапотках и сивоусый белорус с гусиной шеей, свитки из домотканой сермяги и пиджаки - все сгрудились и прислушались.

Дрожат заветренные, запекшиеся губы, горестные соби-раются морщины на женских лицах, слезы ползут. Свое горе заныло, своя тоска выступила четко и выпукло, как теплым лучом заката выхваченный закоулок, вылилась неудержимо в теплых слезах. Корявые, натруженные руки развязывают узелок в уголке платка, достают медную монету, и падает она с благодарным звоном в деревянную чашечку слепой пе-вицы"...

А это сам Федор Крюков в повести "Казачка" поет на улице станицы, уходящей тихой серебристой лентой к закату алому, а, замерев, отозвавшись в тебе тихим, как выдох, последним улетевшим звуком, вновь берет разбег в следующем абзаце, снова нарастает плавно набирающим силу голосом:

"Лунная ночь была мечтательно безмолвна и красива. Сон-ная улица тянулась и терялась в тонком, золотистом тумане. Белые стены хат на лунной стороне казались мраморными и смутно синели в черной тени. Небо, светлое, глубокое, с редкими и неяркими звездами, широко раскинулось и об-няло землю своей неясной синевой, на которой отчетливо вырисовывались купы неподвижных верб и тополей. Ермаков любил ходить по станице в такие ночи. Шагая по улицам из конца в конец, в своем белом кителе и белой фуражке, в этом таинственном, серебристом свете луны он был похож издали на привидение. Не колыхнет ветерок, ни один лист не дрогнет. Нога неслышно ступает по мягкой, пыльной дороге или плавно шуршит по траве с круглыми листочками, обильно растущей на всех станичных улицах. Раскрытые окошки хат блестят жидким блеском на лунном свете. Одиноким чувствовал себя Ермаков среди этого сонного безмолвия и... грустил, глядя на ясное небо, на кроткие звез-ды... Он подходил к садам, откуда струился свежий, сырова-тый воздух, где все было молчаливо и черно; сосредоточенно и жадно вслушивался в эту тишину, стараясь уловить какие-нибудь звуки ночи и... одиноко мечтал без конца. Куда не уно-сился он в своих мечтах!"

9 июля 1906 года около 200 депутатов собрались в Выборге в гостинице «Бель-ведер» на экстренное совещание, где было выработано воззвание «Народу от народных представителей». В нем говорилось:

«Граждане всей России! Указом 8 июля Государственная Дума распу-щена. Когда вы выбирали нас своими представителями, вы поручили нам добиваться земли и воли. Исполняя ваше поручение и наш долг, мы состав-ляли законы для обеспечения народу свободы, мы требовали удаления безответственных министерств, которые, безнаказанно нарушая законы, подавляли свободу; но прежде всего мы желали издать закон о наделении землею трудящегося крестьянства путем обращения на этот предмет зе-мель казенных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и при-нудительного отчуждения земель частнособственнических. Правительство признало такой закон недопустимым, а когда Дума еще раз настойчиво подтвердила свое решение о принудительном отчуждении, был объявлен роспуск народных представителей... Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представитель-ства, стойте за Государственную Думу...»

Воззвание подписали 166 перводумцев, в их числе «отставной стат-ский советник Ф. Д. Крюков, 36 лет». Оно распространялось во многих местах, попало и на Дон, напри-мер - в станицу Нижнечирскую, о чем доносило в то время жандармское управление Департаменту полиции. За агитационные выступления в Усть-Медведицкой Крюкову - вместе с будущим командармом Второй Конной Филиппом Кузьмичом Мироно-вым - было запрещено проживание в пределах Области Войска Донского. Казаки Глазуновской отправляли прошение вой-сковому наказному атаману о снятии позорного запрета. По делу о выборгском воззвании началось следствие. Готовился суд. Но Крюков продолжал политическую деятельность. Он становится одним из создателей Трудо-вой народно-социалистической партии (энэсы). Их цель - защита трудо-вого крестьянства. В связи с организацией Трудовой народно-социалистической партии против Крюкова было возбуждено еще одно дело, которое грозило ка-торгой. Он писал тогда своему другу: «Я знаю, что я все перенесу - и мно-голетнюю каторгу, и вечное поселение где-нибудь в Сибирской тайге, но знаю, что я не вынесу только одного - это тоски по своим родным местам. Донские песчаные бугры и Глазуновская с своими лесами и Медведицей потянут так, что не хватит меня и на два года». Между тем следствие по делу о воззвании закончилось. 12 декабря 1907 года начался суд, 19-го было вынесено решение: заключить среди прочих Ф. Д. Крюкова на три месяца в тюрьму, лишить избирательных прав. Так Федор Крюков попа-дает в петербургские Кресты. Выйдя на свободу, он живет в Петербурге. Работает библиотекарем в Гор-ном институте, дает частные уроки. Прежнее место в Нижнем Новгороде он потерял. Наезжал в Глазуновскую, чтобы помочь по хозяйству двум своим не-замужним сестрам. Сохранялся там и его собственный казачий надел пахотной и луговой земли. Охотно трудился на земле, в саду, на косовице. Он пишет А. С. Серафимовичу из Глазуновской 14 августа 1913 года: «...путешествовал по окрестным ярмаркам, хотел купить лошадей для мо-лотьбы - у меня ведь есть посев, - лошадей не купил («приступу нет - дорогие»), устал и теперь сижу средь хлебного изобилия, не знаю, что делать, как перебавить его в закрома... И вот единственная в своем роде кар-тина: обилие, избыток, богатство задавили почти обладателей, - люди вы-бились из силы (не только люди - скот), ворочая этот тяжкий груз, почер-нели, отощали, изморились, изболелись от чрезмерного физического напряжения. Воза скрипят и день и ночь, спят люди на ходу или на тряских арбах... Перестали праздновать праздники (даже «годовые»). Нет пьяных: некогда гулять... Быть средь этой жизни интересно и радостно, и мне сейчас никуда не хочется. Единственный раз в жизни я вижу картину такого изо-билия и такого труда»...

(В нояб. 1909 К. избран товарищем-соиздателем ж. "Рус. богатство" (с дек. 1912 чл. ред. к-та по отд. беллетристики наряду с А. Г. Горнфельдом и Короленко). После смерти П. Ф. Якубовича (см. о нем восп. К. - РБ, 1911, № 4) часто выступал в ж-ле как публицист и рецензент (см. перечень нек-рых рец. - ЛН, т. 87, ук.). Регулярно печатался в газ. "Рус. вед." (1910-17) и периодически в газ. "Речь" (1911-15). С нач. 1910-х гг. К. все чаще выходил за рамки казацкой тематики. По впечатлениям от участия в переписи населения написан очерк "Угловые жильцы" (РБ, 1911, № 1) о бедствующих низах Петербурга. Путешествие в Киев, по Волге и в Сальскую степь дало материал для очерка "Мельком" ("Речь", 1911. 22 июня... 22 июля), посещение шахтерских поселков Донецкого округа - для очерка "Среди углекопов" (там же, 1912, 15 июля... 19 авг.), образ "реки-жизни" Волги, множество "лиц, самых разнообразных положений и состояний", начало политики отрубов, жизнь нем. колонистов запечатлены в очерках "Меж крутых берегов" (там же, 1912, 3 июня... 8 июля). "Уездная Россия" (там же, 1912. 4... 30 сент.). "В нижнем течении" (РБ, 1912, № 10-11). В рассказах "Сеть мирская" и "Без огня" (оба - РБ, 1912, № 1, 12) затронут монастырский и церковный быт, устами сельского священника высказана тревога о нравств. здоровье народа, к-рый все больше погружается в "междоусобную брань, ненависть без разбора, зависть ко всему более благополучному" ("Рассказы. Публицистика", с. 318). Процесс разрушения нравств. основ и в среде казачества, отвыкающего за время сверхсрочной службы от земледельч. труда, от семьи, - предмет пристального внимания К. в 1910-е гг.: рассказ "На речке лазоревой" (РБ, 1911, № 12), пов. "Офицерша" (РБ, 1912, № 4-5). В цикле очерков "В глубине. Очерки из жизни глухого уголка" (РБ, 1913, № 4-6) сфокусированы характерные для передвоен. Дона проблемы: внедрение воен. воспитания казачат в нач. школе, тяжелые экономич. последствия воен. мобилизации, уменьшение земельных паев, общее оскудение природы.)

Постигать Федора Крюкова, впитывать сердцем такую прозу, чувствовать ее дыхание, ритм, буквально любовное совокупление слов - наслаждение почти эротическое... Те, кто откроют для себя Федора Крюкова, узнают этот ни с чем не сравнимый эффект, этот, смею сказать, высокий эстетический восторг, когда, читая, то и дело, едва ли не на каждой странице, почти в каждом абзаце, в каждой фразе невольно ахаешь про себя, потому что по-стоянно слышишь такие песни:

"Перед самым закатом выглянуло на минутку солнце, и степь ненадолго оделась в прекрасный багряный наряд. Все вдруг осветилось, стало ярко, необычайно выпукло и близ-ко. И далеко, на самом горизонте, можно было различить масти лошадей, отчетливо перебиравших тонкими ногами, как будто легко, без напряжения, словно шутя, таскавших боро-ны. Казачка, верхом на рыжем коне, гнала быков в балку, к водопою. Пела песню. И было какое-то особенное обаяние в этом одиноком молодом голосе, который так сладко тужил и грустил о смутном счастье, манящем сердце несбыточными грезами. И так хотелось слушать эти жалобы, откликнуться им. Хотелось крикнуть издали певице что-нибудь дружеское, ласковое, остроумно-веселое, как кричат вон те казаки, кото-рые переезжают балку. Они смеются, шлют ей вслед свои крепкие шутки, а она едет, не оглядываясь, и, изредка обры-вая песню, отвечает им с задорной, милой бойкостью, и долго мягкая, мечтательная улыбка не сходит с лица тех, кто слы-шит ее".

И с наших лиц не сходит улыбка, и в самом деле есть во что вслушивать-ся. Перед нами широко распахивается и беспрепятственно впускает в себя знакомый и словно бы незнакомый мир степных трав и вод, закатов и рассветов - мы будто заново начинаем жить на этих страницах, жить с новым, промытым зрением, обострившимся слухом. Совершается художественное колдовство, неуловимое, текучее, всякий раз иное...

После 1906 года Крюков становится профессиональным литератором. Он связал свою судьбу с журналом Владимира Короленко «Русское богатство», обрел здесь единомышленников и свою трибуну как прозаик и публицист. В 1912 году, когда ушел из жизни поэт, революционер-народоволец Петр Филиппович Якубович, Крюков был взят на его место редактором по отделу художественной литературы. Крюков становится помощником Короленко, который, видя, насколько тяжело было на первых порах новому редактору, ободрял его в письмах 1913 года: «Вообще с редакционным делом не робейте, - обвыкнете». «Не унывайте, Федор Дмитриевич. Поначалу-то оно трудненько, да и после работа не ахтивеселая. Но привычка все-таки великое дело», «Терпи, казак, будучи одним из атаманов «Русского богатства». Укреплялись его связи с земляком А. С. Серафимовичем. 24 апреля 1912 года Крюков пишет из Петербурга Серафимовичу, что 19 мая намерен отправиться в путешествие по маршруту: Рыбинск-Волга-Царицын-Серебряково-Глазуновская, чтобы до половины августа ездить по местам «русских» губерний, поглядеть жизнь «русских», то есть не принадлежащих к казакам. Это было хождение в народ по примеру Короленко, написавшего после своих путешествий - «Река играет», «По Ветлуге и Керженцу», «В пустынных местах», «В облачный день» и другие рассказы и очерки. Вернувшись из поездки по Волге, Крюков печатает обширный очерк "Меж крутых берегов". Он едет в Донецк, к шахтерам, спускается в шахту - и пишет «Среди углекопов». Плывет по Волге - и появляется очерк «В нижнем течении». Совершает путешествие из Петербурга в Орел, оттуда водным путем до Калуги, чтобы «взглянуть хоть одним оком на коренную русскую деревню и, насколько сил окажется возможным, познакомиться с его современным общественным настроением и хозяйственным бытом»...

(В 1910-х годах укрепляются дружеские отношения с А. С. Серафимовичем, к-рый высоко ценил творчество К. (по его словам, изображаемое К. "трепещет живое, как выдернутая из воды рыба, трепещет красками, звуками, движением, и все это - настоящее" - письмо от 28 апр. 1912, см.: Переписка между К. и Серафимовичем. Публ. В. М. Проскурина. - "Волга", 1988, № 2, с. 154) и настоял на том, чтобы К. связался через В. В. Вересаева с Книгоизд-вом писателей в Москве. В этом изд-ве была опубл. кн. "Рассказы" (т. 1, 1914) - избранные произв. К. 1908-11. Критика отметила присутствие в творчестве К. "подкупающей трогательности, меткого юмора, острой наблюдательности" (Н. Е. Доброво - "Изв. книжного магазина товарищества Вольф и вест. литры", 1914, № 4, стр. 107), "нежную родственную любовь к природе и людям" (А. К. - СевЗ, 1914, № 8-9, с. 249; аналогичное мнение: 3. Галин - ЕЖЛ, 1914, № 7). Последними отголосками мирного времени в творчестве К. стали очерк о лодочном путешествии в мае 1914 с А. В. Пешехоновым по Оке "Мельком" (РБ, 1914, № 7- 9), где показаны последствия столыпинской реформы в коренной рус. деревне, и пов. "Тишь" ("Рус. зап.", 1914, № 2, дек.), рисующая тягостную картину неудовлетворенных амбиций и мелких страстей, в к-рые погружены провинц. интеллигенты.)

Крюков может "растянуть", панорамировать пейзаж, по краске, по штриху, по звуку, добавляя в него душевную энергетическую си-лу, усиливая, удваивая впечатление:

"Тебя люблю, родимый край... И тихих вод твоих осоку, и серебро песочных кос, плач чибиса в куге зеленой, песнь хороводов на горе, и в праздник шум станичного майдана, и старый, милый Дон - не променяю ни на что... Родимый край..."

Здесь все идет волновым наплывом, добавляясь и накапливаясь. Но Крюков может добиться нужного ему эффекта и одной-единственной фразой, краткой и точной, как шаг часового:

"Шорох движенья стоял в воздухе".

Мастерство Крюкова высоко и несомненно, и пишу я о нем с волнительным наслаждением. Крюкова постоянно тревожит и притягивает первооснова жиз-ни, ее глубинная, властная сила, проявляющаяся не в противоборстве красных и белых, не в идеологии, не в недрах текущих проблем, а в постижении человеческой природной натуры, лучше всего видной в ярком свете вечных истин: любовь, обретение счастья и его хрупкость, рани-мость. Крюков, как истинный художник, писал о том человеке, о тех его чувствах, остром контакте с жизнью, отклике на нее, что были и будут всегда, пока жизнь течет, длится, пока есть все мы и сердца наши и впрямь открыты для счастья и скорби...

Во время первой мировой войны Крюков побывал на фронте в составе санитарного отряда Государственной Думы на турецком участке в Галиции в качестве корреспондента, писал об этой войне очерки и рассказы.

Он воспринял как вполне естественное событие 28 февраля 1917 года. У Серафимовича были все основания для радостного поздравления друга «с чудесным праздником, Дожили-таки мы с Вами», - писал он Крюкову 9 марта из Москвы в Петербург.

С философской глубиной этот период истории выразил в поэме "Россия" запрещенный коммунистами Максимилиан Волошин, чье собрание сочинений я подпольно готовил в начале 70-х годов, перепечатывая вещь за вещью на машинке, вместе с ныне покойным Володей Купченко.

В России революция была

Исконнейшим из прав самодержавья.

(Как ныне - в свой черед - утверждено

Самодержавье правом революций.)

Крижанич жаловался до Петра:

«Великое народное несчастье

Есть неумеренность во власти: мы

Ни в чем не знаем меры да средины,

Все по краям да пропастям блуждаем.

И нет нигде такого безнарядья,

И власти нету более крутой...»

Мы углубили рознь противоречий

За двести лет, что прожили с Петра:

При добродушье русского народа,

При сказочном терпенье мужика -

Никто не делал более кровавой

И страшной революции, чем мы.

При всем упорстве Сергиевой веры

И Серафимовых молитв - никто

С такой хулой не потрошил святыни,

Так страшно не кощунствовал, как мы.

При русских грамотах на благородство,

Как Пушкин, Тютчев, Герцен, Соловьев,

Мы шли путем не их, а Смердякова -

Через Азефа, через Брестский мир.

В России нет сыновнего преемства

И нет ответственности за отцов.

Мы нерадивы, мы нечистоплотны,

Невежественны и ущемлены.

На дне души мы презираем Запад,

Но мы оттуда в поисках богов

Выкрадываем Гегелей и Марксов,

Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп,

Курить в их честь стираксою и серой

И головы рубить родным богам,

А год спустя - заморского болвана

Тащить к реке, привязанным к хвосту.

Зато в нас есть бродило духа - совесть

И наш великий покаянный дар,

Оплавивший Толстых и Достоевских

И Иоанна Грозного... В нас нет

Достоинства простого гражданина,

Но каждый, кто перекипел в котле

Российской государственности, рядом

С любым из европейцев - человек.

У нас в душе некошеные степи.

Вся наша непашь буйно заросла

Разрыв-травой, быльем да своевольем.

Размахом мысли, дерзостью ума,

Паденьями и взлетами Бакунин

Наш истый лик отобразил вполне.

В анархии - все творчество России:

Европа шла культурою огня,

А мы в себе несем культуру взрыва.

Огню нужны машины, города,

И фабрики, и доменные печи,

А взрыву, чтоб не распылить себя, -

Стальной нарез и маточник орудий.

Отсюда - тяж советских обручей

И тугоплавкость колб самодержавья.

Бакунину потребен Николай,

Как Петр - стрельцу, как Аввакуму - Никон.

Поэтому так непомерна Русь

И в своеволье, и в самодержавье.

И в мире нет истории страшней,

Безумней, чем история России.

Чтобы почувствовать живой пульс тех дней, приведу фрагмент из рассказа Федора Крюкова "Обвал", опубликованном в № 2 1917 года "Русских записок":

"Солдаты держали ружья на изготовку. Молоденький офицер в полушубке, с револьвером у пояса, мрачно ходил позади шеренги, изредка покрикивал на любопытных, напиравших сбоку. Через несколько минут толпа освоилась с зрелищем солдатиков, окаменевших в заученной позе - «ружья наперевес», вытекла из-за углов, придвинулась и стала перед ними темным, беспокойным озером. Мелкой зыбью перебегали детские голоса, сливались, и вырастал пенистым валом разноголосый крик:

Ура-а-а... а-а... а-а-а...

Городовые пробовали работать руками — «осаживать». Толстый пристав кричал на панели:

Не давайте останавливаться!

Проходите, кому надо! Проходи ты... куда лезешь?..

Но все гуще и шире становилось темное людское озеро. Вдруг крик испуганный:

Вдали маячил взвод всадников в серых шапках набек-рень.