Для Сочинитель.ру
Когда вы используете первое лицо, от вас требуется говорить чужим голосом – голосом персонажа, рассказывающего историю. Безалаберный писатель заставляет всех своих героев говорить ну точь-в-точь как он сам, но если вы относитесь к делу серьезно, использование первого лица вынудит вас к созданию нового голоса для каждой истории.
Многие писатели совершали одну и ту же ошибку – особенно юмористы девятнадцатого века вроде Артемиса Ворда – делали голос рассказчика настолько эксцентричным или тяжелым, что книга получалась практически нечитабельной. Чтобы быть честным, признаюсь, что во времена Ворда существовала тенденция читать истории вслух; тяжелое повествование не замедляло темпа, так как чтение вслух уже медленно само по себе; также чтец автоматически получал инструкции, как нужно читать.
Но в общем и целом стоит попытаться выразить голос рассказчика вместе с его отношениями и прошлым, отражением уровня образованности и местным акцентом только в синтаксисе и лексике, а не в странной орфографии или бесконечных инструкциях по произношению. Не может быть ничего более ужасного, чем читать предложение за предложением что-то вроде: « Йа некогда ни придставил бы сибе, ради всего свитого, с чиго такой милай преятиль можит свехнутся и начить убевать людий». Более того, рассказчик все равно не слышит собственный акцент, так что у него нет причин так писать. Рассказчик напишет: «Я никогда не представил бы себе, ради всего святого, с чего такой милый приятель может свихнуться и начать убивать людей» . Это то, что он думает, что он сказал, и только потому что у вас совсем другой акцент, вам кажется, что его речь должна писаться иначе.
Самый дешевый способ показать необразованность героя – это волей-неволей понаставить апострофов: «Я п’шел в магаз’н, Нелл. У н’с кончил’сь пиво» . Во-первых, в неформальной речи даже очень образованные люди сглатывают буквы. Тот, кто этого не делает, - безнадежный педант. Во-вторых, опущенное g в ing-овых окончаниях имеет более древнюю традицию, чем произнесенное вслух g, и, таким образом, является теоретически более верным; то есть это всего лишь пережитки древнего разговорного языка, которые вовсе не являются показателем необразованности – ну разве что для тех, кто действительно необразован. Из этого безошибочно можно сделать вывод, что сам автор относится презрительно к людям, которые говорят в подобной манере, а это вряд ли тот самый вывод, которого вы ждали от аудитории.
Кто является первым лицом?
Основным ограничением в повествовании от первого лица является тот факт, что рассказчик должен присутствовать во всех ключевых сценах. Рассказчик, который только слышал краем уха об основных событиях в истории, вряд ли вам подойдет. Таким образом вы должны вовлечь вашего героя в действие так сильно, чтобы он присутствовал везде, где вам нужно.
Самый легкий способ – это сделать рассказчика протагонистом (или наоборот, превратить протагониста в рассказчика). Проблема здесь заключатся в том, что протагонист – это персонаж, которому аудитория симпатизирует. С протагонистом происходит много важных и интересных вещей по ходу развития истории, или он может страдать от ужасной потери или боли; насколько хорошо его голос послужит, чтобы это выразить?
Например, если одним из ключевых событий является гибель любимого ребенка протагониста, настолько адекватно он сможет описать это? Если он слишком эмоционален, то повествование превратится в мелодраму; если он слишком живо описывает события, то сцена станет невыносимо глубокой и болезненной. Если же вы отступите, и рассказ станет четким и холодным, аудитория скорее всего подумает, что протагонист бессердечен. Я не говорю, что так нельзя делать – но это требует тщательно выверенного баланса.
Робкий писатель, конечно, решит и вовсе не показывать этого события, или скорее расскажет о нем, чем покажет:
Мы наконец-то пристроили Джонни в подходящую школу, у Билла наладилось с работой, и я смогла забыть о тех людях и ужасных телефонных звонках на время. Я думала, что все будет в порядке, пока не услышала чьи-то крики и стук в нашу дверь. Те люди не забыли обо мне, они сделали что-то ужасное, прямо как обещали. Я открыла дверь. Там стояла моя соседка Рейни. «Он просто умчался!! - кричала она. – Мэтт вызвал скорую…».
Бессмысленно рассказывать о следующих днях. Если у вас есть собственные дети, вы уже знаете; если нет, то скорее всего не поймете. Те не пытались меня достать пока мы не вернулись с похорон Джонни. Может быть, это был знак вежливости – вероятно, у них есть свои дети. Но скорее всего они просто выжидали, пока я успокоюсь настолько, что смогу мыслить рационально. И слушать.
Я слушала. У меня все еще оставался муж и двое детей.
Рассказчик не стоит на улице, наблюдая, как убивают ее ребенка. Никаких ужасных моментов, вроде осознания, что грузовик выскочил на тротуар и сейчас собьет ее сына. Никаких описаний изувеченного тела на асфальте. Любые подобные описания от первого лица покажутся омерзительными. Адекватно отобразить всю гамму эмоций практически невозможно. А если описать все отстраненно, то это будет слишком цинично. Однако пробежаться по таким событиям, как в примере, довольно-таки трусливо.
Выберите что-то одно. Может быть, трусость в характере героя; может быть, персонаж циничен сам по себе. Может быть, вы достаточно хороший писатель, чтобы описать сиюминутные чувства матери, на глазах которой умирает дитя – без того, чтобы скатиться в слезливость или гротеск. Выбор перед вами.
Но нужно держать в уме и кое-что другое. Вы можете использовать другого рассказчика. Почему бы не взять соседку, Рейни? Сделайте ее доверенным лицом протагониста, и таким образом она окажется вовлечена в ее переживания. Она сможет увидеть происшествие глазами постороннего, с меньшим ужасом, без сильнейших эмоций родителя. Она находится на достаточной дистанции, чтобы остаться четким, прямым рассказчиком; и при этом достаточно близко, чтобы увидеть самое важное.
Также вы можете использовать повествование от третьего лица – со всеми недостаткам и преимуществами, из этого вытекающими. Их мы обсудим позже.
Артур Конан Дойл сделал правильно, что не позволил Шерлоку Холмсу самому рассказывать свои истории. Рассказчик в лице Ватсона позволил Дойлу утаивать информацию от читателя и при этом играть честно. Холмс знал определенные вещи, но Ватсон – нет, и поэтому Ватсон может рассказать нам все, что ему известно по мере расследования, не нарушая сюрприза. И так как Ватсон никогда не знает столько же, сколько Холмс, мы пребываем в неведении вместе с ним.
Есть и другое преимущество. Представьте, что нам бы пришлось слушать интеллектуальный, надменный голос Холмса в каждой истории. Вместо того, чтобы восхищаться его умом, мы бы нашли его невыносимо заносчивым. Он даже показался бы нам абсурдным. Так поступила с Пуаро Агата Кристи – но Пуаро никогда не был таким объектом восхищения, как Шерлок Холмс.
Голос рассказчика – ваше самое большое преимущество – и ваш самый большой недостаток. Ваш герой не может быть скучным, иначе история станет скучной. Герой не может описывать сам себя, совершающим подвиги, иначе все повествование покажется напрасным.
Вы можете многое сказать нам о герое, показывая его совершающим героический поступок и при этом совершенно не подозревающим о собственном героизме. Или он может делать что-то ужасное, по ходу дела все время объясняя, почему это вовсе не преступление, а насущная необходимость – в то время как мы будем с замиранием следить за ним.
Она все не могла успокоиться, даже когда я попытался объяснить ей, как важно не говорить этих вещей. Есть кое-что, что мужчина просто не может терпеть со стороны женщин. Ты слушаешь, как они чешут языками о своих подружках, и шоппинге, и что там сделали дети, и думаешь, что это все, что у них есть в голове. Но когда она пытается сладить с мужчиной делая то, что делают сами мужчины, это уже слишком, это невозможно терпеть. Она добивается, чтобы ты доказал ей, что ты на самом деле мужик, иногда просто потому, что ты устал или не слишком хорош в постели, так что когда она начинает так говоришь, не держи руки в карманах. Ударь ее хорошенько, чтобы она почувствовала, что в твоих руках есть сила, что ты все еще можешь быть мужчиной, какой ей нужен. Конечно, ей будет больно, но эта боль будет сладкой, вот что всегда говорил мой отец, у нее будут разбиты в кровь губы, но кровь покажется ей сладкой, потому что она поймет, что ты – настоящий мужчина. Вот только в этот раз она не успокоилась, она продолжала кричать на меня и говорить то, что я был не намерен терпеть, и затем она пыталась выйти на улицу и растрезвонить все наши семейные дела для соседей, и я не мог позволить ей этого, разве мог? Ты бы тоже не позволил, и не говори мне, что никогда не бил свою бабу чуть сильнее, чем собирался за ее нытье.
Нам может не нравится этот персонаж, но мы узнаем его лучше, слушая его версию событий, чем смогли бы это сделать через призму чужого отношения. Этот пассаж как бы защищает издевательства рассказчика над своей женой, но на самом деле раскрывает очень ясно его ужасные заблуждения о том, как думают и чувствуют другие люди. Это и есть один из лучших мотивов для использования первого лица – чтобы мы могли какое-то время пожить в чуждом и перевернутом мире, увидеть мир так, как его видит кто-то другой. И так как рассказчик – это не автор, а скорее персонаж, читатели знают, что автор совсем не обязательно согласен со своим героем. На самом деле в этом пассаже, если использовать иронию как надо, можно отчетливо показать читателю конца двадцатого века, что автор абсолютно не согласен с рассказчиком.
Без четвертой стены
Рассказчик в третьем лице перелетает, словно невидимая птица, из одного места в другое – читатели не слишком волнуются, откуда он узнал все это или зачем описывает. Рассказчик всего лишь тот, кто преподносит историю, просто и ясно; мы игнорируем его и слушаем повествование.
Но рассказчик в первом лице физически принимает участие в повести. Поэтому у него должна быть причина ее рассказывать. Косвенно, у него должно быть представление о том, кто составляет его аудиторию. Даже если вы, как автор, поддерживаете четвертую стену между персонажами и читателями, рассказчик не должен поддерживать ее между собой и теми, кому он рассказывает свою историю.
Самым привычным способом решения этой проблемы является история с обрамлением. Несколько людей собираются, разговаривают; одно тянет за собой другое, пока кто-то не начинает рассказывать остальным основную историю. Никто не ожидает, что в обрамлении произойдет что-то неожиданное – это всего лишь предлог для рассказчика поведать свою историю аудитории, которая не является читателями книги. Обрамление рассказывается в третьем лице; только «рассказ-внутри-рассказа» преподносится в первом.
Вы знаете множество примеров, я уверен.Такой прием часто использовал Редьярд Киплинг; «Машина времени» Герберта Уэллса это история с обрамлением, как и множество «историй-рассказанных-в-баре». Одним из недостатков таких историй является то, что они излагаются устно, а значит в них нельзя использовать формальный язык. Другая проблема в обрамлении, с которого все начинается: если обрамление написано плохо, читатель может так и не добраться до основной истории.
Обрамление – это не единственный способ решить проблему рассказывания героем истории. Некоторые истории от первого лица пишутся в эпистолярном жанре, как письма от одного лица другому (например, «Пурпурный цвет» ). Бывают также речи, дневниковые записи, эссе, речи перед судьей, признания психоаналитику (вспомните кульминацию в «Случае Портного» ). Целью рассказчика может быть рассказать любопытную историю, убедить предполагаемую аудиторию в нужном образе действий, чтобы оправдать рассказчика в некоем преступлении. Рассказчик может пояснять, почему он так любит своего друга, который является протагонистом истории – вероятно, именно поэтому Ватсон и начал писать о Шерлоке Холмсе, а Арчи Гудвин поведал нам о подвигах Ниро Вульфа.
Выбирая рассказчика от первого лица, вы должны помнить о причине, по которой он ведет рассказ; рассказывание должно быть частью его характера. Независимо от того, объясните вы или нет его мотивы читателю, знать их для себя важно для создания и управления историей; это поможет вам определить о чем персонаж расскажет, а о чем – умолчит, о чем солжет, а о чем скажет прямо.
Ненадежные рассказчики
Что? Ваш рассказчик может лгать? Конечно. Но если вы собираетесь сделать его лжецом, вы должны найти способ показать аудитории, что на его слова не стоит полагаться.
Самый легкий способ – это дать поймать героя на лжи, в которой он признается – аудитория немедленно начнет подозревать, что и в остальном рассказчик был нечестен. И при этом аудитория имеет право ожидать от автора, что тот даст ей знать, на какие утверждения рассказчика стоит полагаться, а на какие – нет.
Один из способов дать аудитории ключ к разгадке – ввести другого персонажа, не рассказчика, словам которого мы сможем доверять, и дать ему возможность подтвердить основные события, те, которые действительно произошли. Обычно такое подтверждение происходит в сценах внутри истории, но некоторые писатели идут на риск, позволяя этому более надежному герою вторгаться в повествование и говорить от себя.
Переключение между рассказчиками на середине истории обычно неэффективно и всегда трудно, потому что это разрушает иллюзию, будто герой действительно рассказывает историю. Но если вы обнаружили, что должны поменять рассказчиков, это поможет вашим читателям найти подсказку. Например, если первые восемь глав идут от лица Норы, вставьте разделительную страницу с заголовком: «Часть 1. Нора». Когда рассказчиком становится Пит, вставьте новую страницу со словами «Часть 2. Пит». Или вы можете ввести несколько рассказчиков в историю с обрамлением – оба персонажа присутствуют в баре или зале суда, и мы ожидаем, что каждый из них расскажет свою часть истории.
Более сложно, чем переключение на надежного рассказчика, это дать нам знать о правде путем выводов. Рассказчик лжет о том, что имеет для него значение; вы должны осторожно дать нам понять его мотив для вранья, чтобы мы поняли, какие части его истории должны быть сфабрикованы, чтобы осуществить задуманное. Он скрывает данные о своих преступлениях? Тогда мы должны усомниться в его алиби или реакции на преступление. Или история является письмом, в котором рассказчик пытается убедить другого героя в своей любви? Тогда мы начнем сомневаться в том, что же действительно произошло, когда он остался в комнате наедине со своим соперником.
Использование ненадежного рассказчика может добавить привкус сомнения к истории, с регулярными проверками понимания читателями того, что произошло на самом деле. Но при плохом или чрезмерном использовании, ненадежный рассказчик заставляет читателя усомниться, зачем он вообще читает эту книгу, а нежелание писателя дать понять, что же случилось, повергает его в ярость. Это опасный метод, и только иногда его применение оправданно.
Ради исключения приведу пример, когда это было разыграно блестяще – новеллу Томаса Гэвина «Последний фильм Эмиля Вико» . Рассказчиком от первого лица является кинооператор тридцатых годов, который пишет книгу мемуаров о своих отношениях с Вико, который недавно исчез при загадочных обстоятельствах. Но скоро мы понимаем, что рассказчик, Грисворд Фэрли, подозревает себя самого в убийстве Вико – или скорее подозревает другую свою личность, которая время от времени берет над ним верх и которую он называет Спайхок. Он подозревает Спайхока, потому что Спайхок знает больше о событиях, которыми сопровождалось исчезновение Вико, чем сам Фэрли. Однако Фэрли не уверен до конца – в прошлом Спайхок уже вынуждал его чувствовать раскаяние за то, чего Фэрли не совершал. Фэрли знает, что на его собственные воспоминания полагаться не стоит; и также не может доверять ощущениям, которые вкладывает в него Спайхок. В результате вся книга выстроена как идейная – Фэрли и читатель пытаются узнать правду об исчезновении Вико и роли Фэрли в этом.
Еще одна причина обратить внимание на книгу Гэвина – то, что он мастерски обращается с повествованием от первого лица. Рассказчик видит все через глазок камеры, как будто рассматривает свою жизнь через линзу; а его альтернативная личность представляет собой что-то вроде «шпиона»-оператора. Мотив показан нам через рассказчика, это часть его сущности; через короткое время читатель перестает обращать на это внимание и рассматривает историю в обрамлении камеры.
В начале восьмой главы, когда Фэрли переходит к флешбеку, он переключается на настоящее время, так как он описывает эту часть своих воспоминаний в виде сценария. У настоящего времени есть своя задача и смысл в истории, оно не выглядит странным, неподходящим выбором; оно идеально подходит для того, что рассказчик Фэрли и автор Гэвин пытаются достичь.
Дистанция во времени
Одной из проблем, с которой сражается Гэвин в «Последнем фильме Эмиля Вико» и которая проистекает из использования первого лица, является проблема времени. Рассказчик, будучи участником событий, рассказывает о том, что произошло в прошлом. Он смотрит назад. Он отделен от самой истории.
Сравните с третьим лицом. Несмотря на то, что большая часть историй с третьим лицом рассказана в прошедшем времени, они выглядят сиюминутными. Нет никакой надобности в ощущении, что рассказчик припоминает события. Они показываются по мере того, как происходят. Дистанции во времени не существует.
Однако с третьим лицом есть дистанция в пространстве. Рассказчик, даже если он может забраться в чей-то разум, все равно не находится здесь. Это всегда невидимый наблюдатель, который наблюдает с некоторого расстояния.
Итак, первое лицо – дистанция во времени, третье – в пространстве. Сознательно или нет, писатели пытаются разрушить оба барьера и достичь сиюминутности. Использование настоящего времени и потока сознания были попытками разрушить барьер первого лица во времени – с малым успехом, должен заметить, так как обе техники отталкивают солидную часть потенциальной аудитории. Глубокое проникновение в третье лицо стало попыткой разрушить барьер расстояния рассказчика, и эта техника сработала очень хорошо; она стала наиболее распространенной (я буду объяснять «глубокое проникновение» в главе 17).
Одним из способов уменьшить дистанцию во времени – это заставить героя писать историю кусками, по мере того, как происходят события. Гэвин делает это в «Эмиле Вико» . Воспоминания начинаются в номере отеля, где рассказчик прячется, напуганный тем, что безжалостный полицейский детектив найдет улики, связывающие его с исчезновением Вико. Пока пишутся первые главы, рассказчик сам не знает, чем все кончится. Он не знает финала в начале, потому что первая часть книги, по крайней мере, написана до того, как закончилась история – и при этом решая другую проблему с рассказом от первого лица, о которой я скажу больше чуть позже.
Другим примером решения проблемы временного барьера является историческая новелла Джин Вульф «Туманный солдат» . Рассказчик – бывший солдат, выживший во время нападения персидской армии во времена сражения при Фермопилах. Рана – или проклятие богов – вызвала в нем неспособность к долгосрочной памяти. Он просыпается каждое утро и не помнит, что было накануне вечером. Так что книга написана в виде дневника, который он пишет, чтобы напомнить самому себе о своей жизни – книга становится его памятью. Каждый день он начинает с перечитывания дневника, пока он не становится слишком длинным; его друзья или попутчики также вынуждены напоминать ему читать дневник, потому что он забывает, что писал его. Поэтому существуют временные провалы, в течение которых он не помнил, что дневник существует, и то, что произошло в течение этих эпизодов, никогда не будет показано за исключением редких кусочков информации, полученной от других.
Конечно, эта книга решала проблему дистанции во времени у первого лица – но, увы, довольно высокой ценой, так как нам пришлось иметь дело с повторами и ненужностями, которые далекий от искусства персонаж неизбежно включал в свой дневник, не ради развлечения, а чтобы напоминать самому себе. Если кратко, высокая степень достоверности прорисовки сделала крайне трудным поддержание эмоционального напряжения, так как сам процесс чтения оказался нелегким из-за этих обстоятельств. В писательстве каждая удачная задумка имеет свою цену. В случаях с книгами Вульф и Гэвина задумка стоила своей цены – на мой вкус. Другие читатели, однако, могут не согласиться. Каждый автор старается преподнести своего героя как можно реалистичнее, что привлекает к нему одну группу читателей; но в процессе книга отталкивает другую группу. Так происходит с каждым выбором, который вы делаете.
Утаивание информации
Одной из главных проблем с повествованием от первого лица, возникающей вследствие дистанции во времени, является то, что рассказчик знает, чем кончится история. Ничего не удерживает его от того, чтобы рассказать все в самом начале. Представьте книгу, которая начинается так:
В Деле об Исчезнувшем Автостопщике в итоге обнаружилось, что автостопщиком была давно исчезнувшая дочь человека, согласившего подвезти ее, которая путешествовала переодетой, и он не знал об этом еще долго после того, как убил и выбросил тело в свежезалитое цементом основание офисного здания.
После этого предложения в книге не осталось никаких загадок. Однако теоретически рассказчик вполне может сказать что-то подобное в начале книги.
Раскрытие финала в начале является фатальной ошибкой только для идейных книг; многие характерные книги или событийные, или книги об окружении процветают на ниве горькой иронии, которая проистекает от знания итога в начале. Однако тот факт, что рассказчик не сообщает нам развязку, является постоянным и неосознанным напоминанием об уловке. Она постоянно держит нас в подозрении. Кроме случаев, когда рассказчик является автором детективов, оставлять читателя в неведении может быть совершенно для него нетипично.
Однако это не большая проблема, так как современное общество писателей и читателей выработало соглашение, по которому в историях от первого лица стоит играть честно. Читатели позволяют рассказчику скрывать финал, в обмен на то, что на каждой стадии истории он рассказывает все, что ему было известно на тот момент.
Если рассказчик является детективом, он излагает нам все, что официантка в баре раскрыла ему после того, как получила десять баксов. Он не говорит: «Она сказала мне даже больше, но я не осознал важности услышанного в тот момент» , после чего скрывает информацию до самого конца книги – если он поступит так больше, чем пару раз, мы разозлимся и вполне заслуженно. Автор жульничает. Он создает большое расстояние между нами и историей, и превращает рассказчика в мошенника, нашего врага в поиске информации, а не союзника. Автор, который так поступает, полагает, что тем самым он увеличивает напряжение. Но на самом деле он уменьшает его, снижая вовлеченность читателя и доверие к рассказчику.
Это был самый простенький пример. Бывают и хуже – и если вы припомните свою реакцию на них, то книга вызывала отторжение, эти приемы оказались неэффективными и отталкивающими. Например, вместо фразы «Она сказала мне даже больше» , заменяющей разговор, некоторые авторы не говорят вообще ничего – они просто заставляют героя вспомнить об этой беседе позже, в какой-то из ключевых моментов: «Я подумал и припомнил кое-что еще, сказанное официанткой, что-то, не показавшееся мне важным на тот момент» . Если он вспомнил то, что было показано читателю, то игра честная; но если эта информация для читателя внове, мы имеем полное право почувствовать себя обманутыми.
Худший случай – если персонаж отказывается сообщить нам что-то, что сделал он сам. Некоторые из блестящих авторов позволяли себе такое, но от этого подобное не становилось менее ошибочным. Перед вами пассаж ближе к концу мистического романа:
Теперь в моем мозгу все прояснилось. Осталось сделать совсем немного, чтобы все пошло как надо. Я позвонил Джиму и попросил сделать пару телефонных звонков, а потом остановился у «Севен-Элевен», чтобы купить обычную кухонную утварь. Затем я поехал в особняк Мейнарда и позвонил в дверь. Сегодня ночью все собрались здесь, я знал это.
До этого момента рассказчик честно излагал нам все, что он делал. Но теперь он спокойно утаивает информацию – кому он попросил позвонить Джима и что за утварь купил. Если бы было заявлено, что рассказчик пишет мистический роман (как Арчи Гудвин в книгах Рекса Стаута), тогда нарушение правила честного рассказа было бы полностью оправдано. Но если рассказчик не был преподнесен как автор мистической истории, эта техника нарушит образ героя и привнесет фальшь в повествование.
Тот факт, что рассказчик рассказывает историю, делает очевидным то, что как бы сильно он не рисковал в течение книги, он смог это пережить, так что смертельная опасность не будет такой уж убедительной. Но существуют другие виды опасности, которые сработают на отлично. Хотя рассказчик от первого лица не может умереть, это не значит, что с ним не могут произойти ужасные и необратимые изменения. В «Мизери» Стивена Кинга одним из ужасов являлось то, что хотя рассказчик и выжил, он потерял конечности и другие части тела из-за действий своего сумасшедшего похитителя. Когда похититель начинает делать с ним ужасные вещи, мы понимаем, что эти вещи действительно могли случиться; опасность выглядит достаточно убедительной.
Упущения
Все эти недостатки повествования от первого лица становятся проблемами, если вы развиваете вашего героя достаточно хорошо. Увы, я вынужден сказать вам, что первое лицо – это достаточно трудно. Хотя первое лицо – это обычно первый же выбор новичка, потому что смотрится просто и естественно, с ним гораздо тяжелее иметь дело, чем с третьим лицом, так что новичок обычно оказывает самому себе медвежью услугу.
Откуда возникают ошибки? Обычно на первой же странице новичок признается, что первое лицо – это фальшивка, всего лишь маска, за которой прячется некомпетентный
Я смотрел, как Нора шла через комнату, ее руки плясали в воздухе как сумасшедшие танцовщицы, грациозные и вместе с тем слишком назойливые. Она волновалась о предстоящей сделке. Люди, пытавшиеся заговорить с ней, казались скучными, а их слова – незначительными; но она пыталась вести себя так, словно заинтересована, даже возбуждена разговором, так что у посторонних не было шанса угадать ее напряжение. Она вспомнила, как все начиналось, все те годы в Роттердаме перед тем, как она встретила Пита и ее жизнь превратилась в руины…
Можно не продолжать, правда? Рассказчик никак не может знать, о чем волнуется Нора, или ее мотивы во время бесед с другими людьми. Однако он может догадываться о ее мотивах или мыслях – пока мы не доходим до последнего предложения, где он просто вторгается в ее голову ради флешбека. Это попросту невозможно – это техника повествования от третьего лица, которая совершенно недоступна рассказчикам от первого, если только они не обладают сверхчеловеческими возможностями. Однако вы поразитесь, как много молодых писателей совершают эту ошибку.
Ошибки в следующем примере более тонкие:
Я проснулся с жесткой головной болью. Моя рука сбросила с подушки лист бумаги, когда я тянулся через кровать. Я открыл глаза и моргнул от яркого света, лившегося в окна. Чувство ужасной потери охватило меня; печаль пронзила меня снова. Я встал и потащился в ванную комнату, при каждом шаге в мою голову вонзался кинжал. Я взял с полки упаковку аспирина, потряс ее. Я включил воду и встал под душ. Он бил по моей голове, струился по лицу, ручьями стекая по телу и очищая его. Я насухо вытерся, и оделся в ту же одежду, которую бросил на пол в ванной. Я мог думать только о горе, горе настолько сильном, что подступала тошнота. На кухне не было другой еды кроме арахисового крема, пшеничных крекеров и пищевой соды. Я высыпал полную ложку соды в стакан воды и залпом выпил.
Промах здесь не в том, что пассаж холоден и мелодраматичен – хотя он в действительности именно таков. Промах в том, что рассказчик словно смотрит на себя со стороны, не заглядывая себе в голову. Он видит то, что он делает, и не видит почему. Мы смотрим на него словно через камеру – но так как он рассказчик, он не может видеть сам себя, он может только припоминать, что делал это, изнутри.
Он не рассматривал свои действия, когда они на самом деле происходили, он просто совершал их. Однако мы не получаем ни одного намека, что могут означать все эти поступки. Может быть, он страдает от похмелья, а может быть – он болен. И почему так много разговоров про душ? Что этот душ означает? Почему он важен? Он похож на все остальные души. Мы все мокнем в душе. Нас всех бьет по голове вода и стекает по лицу; сам факт существования душа говорит о том, что его предназначение в очищении. Нет никакой причины, чтобы мы наблюдали за этим конкретным душем, потому что он ничем не отличается от других, а рассказчик не дал нам никакого повода думать, что в нем есть что-то необычное.
По сути, если ваш друг рассказывает вам историю и внезапно отклонится от темы, рассказывая о своем душе – «вода так приятно била по моей голове, стекала по лицу, очищая меня» - разве вы не скажете ему забыть об этом дурацком душе и продолжать рассказ? Конечно, скажете. Так почему читатель, который вам вовсе не друг (и вряд ли им станет, если будете так писать), должен терпеть эту непонятную чушь?
Единственным исключением выглядят два мелодраматических предложения о сильных чувствах: «Чувство потери переполняло меня..» и «Я мог думать только о горе…» . И даже здесь нам не говорится, от чего он так страдает. Так что это с натяжкой относится к попаданию внутрь головы рассказчика. Вместо этого нам дают абстрактные ярлыки эмоций, а не переживания этих эмоций, или хотя бы причины, почему рассказчик их испытывает.
Если и есть смысл в использовании первого лица, то ради переживания всех событий через его восприятие, окрашивания через призму его отношений, побуждения через его мотивы – однако в приведенном примере ничего такого нет. Этот предположительно отчет от первого лица на самом деле так же безличен, как телефонный справочник. И опять же огромное количество новичков пишут именно так.
Перед вами тот же пассаж, как он должен звучать от первого лица:
Я проснулся утром с ужасной головной болью. Я потянулся, как обычно, к Норе, но кровать была пуста. Только клочок бумаги, который я смахнул с моей подушки, не слишком заботясь, что там написано. Это не от нее. Ее не было здесь много дней. Месяцев. Когда я перестану тосковать по ней? Я смею надеяться обнаружить ее у моего смертного ложа и снова оказаться обманутым? Нет, вот как раз перед смертью она скорее всего придет, чтобы насладиться процессом, сука.
Я открыл глаза и тут же пожалел об этом – солнечный свет немилосерден к человеку с таким похмельем, как у меня. Я встал и дополз до ванной комнаты, каждый шаг отзывался ударом ножа в голове. Душ оказался слишком холодным, затем слишком горячим, и еще не изобрели такой марки мыла, которое бы давало мне ощущение чистоты. Упаковка аспирина оказалась пустой, конечно же, но это не важно – в мире не хватило бы всего аспирина, чтобы справиться с головной болью вроде моей.
Я насухо вытерся, наказывая себя за то, что был болваном, проснувшимся в одинокой постели. Затем оделся. Не то чтобы я был совсем нецивилизован – я подумал о том, чтобы одеть чистую одежду. Но усилия того не стоили. Я натянул ту же одежду, что снял в ванной комнате.
В кухне не было еды кроме арахисового крема, пшеничных крекеров и пищевой соды. Арахисовый крем и крекеры вызывали у меня несварение. Я насыпал полную ложку пищевой соды в стакан с водой и выпил. Получилось еще хуже, чем я ожидал. Я отправился назад в ванную и проблевался. Что за чудесное утро.
Эта версия, хотя в ней по-прежнему не говорится почему Нора ушла, как минимум дает нам несколько причин волноваться о том, что происходит. Мы видим рассказчика не снаружи, а изнутри – как раз так, как и положено с историей от первого лица.
Заметьте, что в этот раз мы получили более детальную прорисовку, чем в первый раз. Мы знаем, почему рука скользнула по подушке; знаем, почему он не поднял записку. Мы знаем, что он чувствует к Норе – не только смутную и мелодраматичную грусть, но четкое, определенное отношение и эмоции. Он не описывает душ, он реагирует на него – чувство, а не фотография. Мы знаем, почему он решил одеть вчерашнюю одежду.
Ваш рассказчик может оказаться человеком, который не раскрывает так просто своих мотивов или чувств. Конечно, в этой ситуации кто-то удивится, зачем этот герой вообще пишет историю, или почему автор склонен к такому мазохизму, чтобы писать книгу от лица столь неразговорчивого субъекта. Если по каким-то причинам вы решили писать историю именно от такого персонажа, даже в таком случае он бы не написал что-то, похожее на первую версию примера. Если он не в настроении для признаний, он вообще не станет описывать это утро. В частности, он не признается в том, что одел грязную одежду; а также не коснется таких интимных вещей, как душ.
Если рассказчик не хочет откровенничать о чем-то личном, это также является его характеристикой, и должно быть отражено в повествовании:
Все, что случилось за это утро? Ок, я проснулся на рогах и в номере не было ни грамма аспирина. Я попытался разобраться с головной болью с помощью пищевой соды и все закончилось перденьем. Я одел грязную одежду, вышел и провел остаток утра, выкрикивая непристойности проезжавшим водителям и дразня собак и маленьких детей. Я пообедал в Макдональдсе, не выбросил за собой остатки и не поставил поднос в стопку. Это заняло меня до полудня. Вы это хотели знать?
Повествование от первого лица должно раскрыть характер героя, или игра не стоит свеч. Рассказчик должен быть типом, который может рассказать историю, свои мотивы, и чье отношение должно проявиться в книге. Если вы обнаружите, что не можете сделать этого, у вас есть три пути: вы можете признать, что первое лицо не сработает в вашей истории и переключиться на третье; продумать как следует вашего персонажа и проработать его голос через раскрытие его отношений, мотивов, ожиданий и прошлого; или попытаться с другим героем, пока не найдете того, которого действительно можете создать.
Понятие "от первого лица" принадлежит литературе и используется при написании текстов. Каждый из них должен быть составлен с использованием повествования какого-либо героя, если это художественная литература.
Как это - от первого лица? Что отличает от других и как их определить? Читайте в этой статье.
Таблица лиц
Рассказы могут быть трех типов:
- От первого лица.
- От второго лица.
- От третьего лица.
В каждом меняется только стиль повествования. Для определения лица, в котором написано произведение, стоит выделить наиболее часто встречающиеся личные местоимения: я, мы, ты, они и прочие.
Затем можно воспользоваться таблицей лиц:
Определив наиболее часто встречающиеся личные местоимения, необходимо выделить главного героя повествования. Это определенный персонаж? Это вы? Это сам автор?
- Если сам автор и является рассказчиком, то повествование ведется от первого лица. Это как будто автор сидит рядом с вами и рассказывает все в приватной беседе: я пошел, я сделала, я смогла и все в этом духе.
- Рассказы от второго лица не обрели популярность, хотя и весьма интересны. В этом случае автор обращается к аудитории и представляет все так, будто это читатель совершает действия: вы сделали, ты идешь, ты смотришь, ты видишь.
- Рассказ от третьего лица наиболее популярен и встречается чаще всего: она смогла, он рассказал, они ушли.
Типы рассказов
Литература может быть художественной и не художественной. В основном рассказы от первого лица характерны для художественной литературы, где повествование идет от имени героя.
Нон-фикш от первого лица также встречается, хоть и намного реже. Чаще всего написание от первого лица в этом случае ведется во множественном числе: не «я», а «мы». Примером такого рассказа может быть лабораторный журнал, в котором встречаются отрывки типа «...мы провели эксперимент...», «...я сделал замеры...» и тому подобные.
Не стоит путать их с отрывками вроде «...наша группа сделала открытие...», поскольку в этом случае рассказ будет вестись от третьего лица. «Наша группа» может быть заменена на «группа», а затем на «она». «Наша» не должна вас путать. В рассказах от первого лица значение имеют только личные местоимения без предлогов.
Плюсы рассказов от разных лиц
- Если автор хочет показать максимальный накал эмоций, то он будет использовать рассказ от первого лица. Это как будто герой сам повествует о своих похождениях и переживаниях, читатель проникается его историей и начинает сопереживать. Гораздо легче сочувствовать тому, кто, пусть и в вашем воображении, сидит перед вами и рассказывает что-то.
- Рассказы от второго лица не снискали особой популярности. Дело в том, что они слишком узкоспециализированы: мужчине, к примеру, вряд ли понравится читать книгу, в которой пестрит женский род: ты сделала, ты посмотрела, ты услышала. И даже если рассказ читает барышня, то она может быть несогласна с действиями главной героини. Из-за этого пойдет отторжение от истории, появится неприязнь к ней, и в итоге книга будет забыта на самой пыльной полке.
- Рассказы от третьего лица позволяют автору рассматривать историю не только с позиции главного героя, но и от других персонажей. Благодаря этому можно увидеть картину происходящего целиком, не оставаясь прикованным к одному человеку.
Пример рассказов по лицам
Если у вас все еще остается вопрос «От первого лица — это как?», то далее вы найдете несколько примеров рассказов по разным лицам. Они помогут вам научиться определять, в каком ключе составлен текст.
- «Сестра кинула на меня взгляд, полыхающий недовольством. Я не знал, чем оно вызвано, а потому попытался сгладить его слабой улыбкой. Что мне оставалось? Только смотреть на сестру и ждать развязки».
Несмотря на то что есть несколько личных местоимений, рассказ написан от первого лица. Как это определили? Главный герой — мужчина, который рассказывает о себе и своих переживаниях. Эмоции его сестры для него непонятны.
- «Ты посмотрела на брата, стараясь сдержаться от ругани. Вот как так? Почему? Как вы вообще оказались в этой ситуации? Ты не знала, и злые взгляды — это единственное, что тебе осталось».
Та же ситуация, только рассказ написан от второго лица. Возможно, он даже показался вам странным, поскольку подобные формы повествования для нас непривычны.
- «Она сцепила зубы и бросила недовольный взгляд на брата. Тот ответил ей извиняющейся улыбкой в попытке успокоить. Было странно смотреть друг на друга в такой ситуации, но им ничего не оставалось».
Рассказ от третьего лица. Теряется эмоциональность произведения, однако затронуты обе стороны конфликта.
Повествовательная точка зрения
Под повествовательной точкой зрения в художественном тексте подразумевается позиция нарратора по отношению к излагаемым событиям. Достаточно популярной в нарратологии является аналогия между ролью нарратора художественного текста и оператором в кинематографе, который может снимать с некоторой внешней точки зрения, охватывая пространство событий целиком, может быть в центре действия, держа ручную камеру, использовать несколько камер и т. д.
Повествование от первого лица
В этом режиме повествования нарратором является рассказчик, одновременно выступающий в роли персонажа и обозначающий себя с помощью местоимения первого лица «я» или - гораздо реже - «мы» (как в «Толстой тетради» Аготы Кристоф). Обычно такой тип рассказчика дает возможность эффективно выражать скрытые и недоступные внешнему наблюдателю мысли и чувства рассказчика, открывает путь разнообразным формам самонаблюдения и рефлексии персонажа, что сближает его с дневниковым письмом. Нередко рассказчиком выступает герой, чьи мысли оказываются доступны читателю, но обычно не другим действующим лицам. Повествование от первого лица предрасполагает к конструированию нарративного идиостиля рассказчика, с особым выбором лексики, идиоматики, другими языковыми особенностями. Повествование от первого лица может сближаться с объективированным повествованием от третьего лица, когда повествующее «я» словно не отдает себе отчёта в том, что излагает историю, и наоборот, на самом факте рассказывания может сделан акцент, если «я»-рассказчик подчёркивает, кому, зачем, когда и где он осуществляет акт наррации. Такой эксплицитный рассказчик обычно является участником описываемых событий: главным героем (Печорин в повестях «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист» из «Героя нашего времени» М.Ю.Лермонтова), второстепенным участником событий (Максим Максимыч из повести «Бэла» из «Героя нашего времени» М.Ю.Лермонтова), случайным свидетелем (офицер-рассказчик в повести «Максим Максимыч» из «Героя нашего времени» М.Ю.Лермонтова), последовательным хроникёром, практически не участвующим в действии (Антон Лаврентьевич Г-в из «Бесов» Ф.М.Достоевского). Также возможно совмещение и переключение этих ролей (доктор Ватсон из «Записок о Шерлоке Холмсе» совмещает роли хроникёра и второстепенного персонажа).
Фундаментальными чертами персонажа-рассказчика от первого лица являются субъективность в подаче и осмыслении событий и трактовке мотивов действий других персонажей, неполнота сведений, которыми он располагает, эксплицитный психологизм его оценок других действующих лиц. Кроме того, такой «я»-рассказчик может иметь цель ввести адресата в заблуждение или дать намеренно искажённый образ событий. «Я»-нарратив предполагает, что читатель выстраивает свой образ рассказчика и в ходе восприятия текста корректирует конструируемый рассказчиком образ реальности, восстанавливая, что «на самом деле» произошло. Характерной приметой литературы нового времени стали повествования от нестандартного первого лица, где в роли нарраторов выступают люди с психическими нарушениями, асоциальные типы, животные и даже неодушевлённые предметы («Чёрный кот» Э.А.По, «Житейские воззрения кота Мурра» Э.Т.А.Гофмана и многие другие). Рассказы от лица животных и предметов довольно быстро стали использоваться в детской литературе (ср. «Дневник фокса Микки» Саши Чёрного).
Фигура рассказчика от первого лица накладывает и известные ограничения на авторское повествование, в частности потому, что вовлечённый в действие герой, находящийся в определённом месте в определённое время, не может достоверно знать, что происходит в другом месте, что осложняет естественное воплощение параллельных сюжетных линий. Для преодоления этих ограничений используется целых ряд сюжетных ходов, превратившихся в штампы (подслушивание разговоров, чтение чужих писем и проч.)
Долгое время в качестве терминологического обозначения этой повествовательной формы, в том числе и в работах М.М.Бахтина, использовался немецкий термин Ich-erzählung .
Так вот получилось, что прожив с мужем почти 10 лет, мы развелись. А, вернее, разъехались. Хотя правильнее будет сказать, я сама уехала или, точнее, мы оба решили, что нам надо какое-то время пожить отдельно. С двухлетней дочкой вернулась я в родной город к маме. Квартирка у неё небольшая, но мы разместились как-то втроем. Дочку в садик устроила, сама на работу пошла. Мама работает, я и муж помогает. Денег вполне хватало. И жизнь вроде стала налаживаться.
Человек я, надо сказать, неплохой, весёлый и жизнь люблю «во всех её проявлениях». Конечно, у каждого свои тараканы в голове, не без этого. Очень я люблю быть в центре внимания, нравится мне, когда жизнь бурлит, когда мужчины вокруг, когда подарки дарят, ну и всякое такое. Слабость у меня к мужскому полу, не могу устоять и всё тут. Норовом этим бешенным мамочка меня наградила. Когда отец развёлся с ней, я маленькая была, каждый день новый муж, каждый вечер новый папа. Мужики, пьянки, гультьба – дым коромыслом. Такого насмотрелась! Поэтому и замуж рано выскочила, чтобы не видеть всего этого. И из города от славы маменькиной постаралась побыстрее уехать. Старалась только с мужем и больше никому. Правда, случалось, раз или два, да на даче летом… Но муж, как отбойный молоток…., хотя и догадывался обо мне. Дочку вот завели, думали, излечит меня это. Нет, не вылечило, наоборот.
Не прожила я у матери и двух месяцев, как чувствую всё сил моих больше нет. Будто огонь полыхает там внизу. На улице ли, на работе случайно рукой к кому-нибудь прикоснусь, и рука словно горит, соски твердеют, а жар этот от руки вверх в голову и вниз в живот потом. Ничем не унять.
Мама-то всё понимала.
А однажды говорит, что знакомого своего к нам в воскресенье на вечер пригласила. Ну, пригласила и пригласила. Мы с ней вместе стол соорудили. Пришел он. Невзрачный такой, за полтинник будет, руки большие. Сидим на кухне, едим, немножко выпиваем, говорим ни о чем, а он нет, нет, да на меня поглядывает. Поздно уже, мать Алёнку, дочку, спать увела укладывать. Разговор и вовсе завял, мы друг на друга не смотрим. А у меня опять жар этот и не пойму отчего. Вернулась мать, подходит ко мне, руки этак ласково на плечи положила и говорит ему: «что ж, время пришло». А я понять ничего не могу, голова пустая. Взял он меня за руку и к матери в комнату ведёт. Я вся дрожу! Как же так, мать же?! Привел, и раздевать стал, неторопливо, нежно и ласково. Никогда у меня такого не было. Я чуть с катушек не слетела! А он, гад, всё понимает, всё знает, где пуговки-крючечки какие, всё ему знакомо. Раздел и на кровать положил, а сам надо мною склонился. Долго, долго. Хотела я руку вниз опустить, чтобы потрогать его, да поняла вдруг, что руки мои наручниками к спинке кровати пристегнуты и ноги, тоже, в стороны разведены и к другой спинке привязаны. Я и испугаться не успела, стал он мне что-то липкое и жирное на живот лить, кисточкой какой-то размазывает и бормочет вроде, а слов не разобрать. Только бум-пум-мур, бум-пур-мур и слышу. Не заметила, как и уснула. Утром проснулась, ни мужика, ни наручников, ни матери с дочкой, никого нет. Подхватилась, чтобы на работу не опоздать. На улицу выхожу, ничего понять не могу. Дождик, что ли собирается? Серо всё как-то, словно пеплом вокруг всё присыпано, красок будто нет. Мужики на меня не реагируют. Раньше, бывало, всю осмотрят и спереди и сзади, а сейчас не видят они меня, и нет меня, как вовсе. Да и мне они ни к чему. Штаны и штаны, что такого? Не возбуждает.
Вот так и живу теперь в черно-белом мире. Уже и забывать стала, какая я раньше была.
Недавно узнала, что муж мой бывший женился, что жена его новая беременна и гулёна страшная.
Ну, что ж, каждому своё.
Мы приглашаем читателя на чаёк с плюшками и прикольными историями из жизни!
Ничто так не бодрит в 3 утра, как воспоминание о том, что ты заныкал приличную сумму денег в учебнике, который сдал в библиотеку.
Я работаю в салоне красоты. В один «прекрасный» день отключили электричество и, конечно же, у всех машинки для стрижки разрядились.
Приходит к нам постоянный клиент-армянин, который стрижётся у мастера по имени Светлана. Ну, мы ему и говорим: света, мол, нет, приходите завтра. А он смотрит на Светлану и говорит: «Как нету Света? Вот же Света!».
Поднял настроение на весь день!
В течение двух лет уговаривала мужа завести кота, для него это было серьёзным решением. Завели.
В итоге: муж играет, спит, общается с МОИМ котом, МОЙ кот обожает мужа, а я… Я так, кормящее кота существо.
А я была очень прямолинейным ребёнком. Как-то раз моя молодая двоюродная бабушка купила себе новые сапоги и вертится перед зеркалом, любуется. А сзади стою я, уперев руки в бока, и приговариваю:
— Что, туХли новые купила? А ляжки-то всё равно толстые!!!
Как приятно, когда отключаешь маме через колл-центр лишние услуги, спрашиваешь кодовое слово, а она называет твоё имя… Хотя помимо тебя у неё ещё трое детей! :-)
Классе в третьем папа сказал мне, что двойка лучше, чем тройка: «Если ты получила два, значит ты — лентяйка и ничего не делала. А если три — глупая: хоть что-то и делала, но не смогла сделать!»
Школу и универ я закончила без троек.
Проснулась среди ночи и не могу дочку найти! С одного бока спит муж, в ногах — кот, с другого бока — дочь (4 месяца), одна! А второй нет нигде!
Кровать окинула взглядом, но не могу же я ребенка не заметить?! Ощупью тоже не нашла. Подумала: ладно, проснется и заплачет, я ее по голосу найду. Уснула. Утром так и не поняла, кого искала, ребенок-то у меня один.
Забыла закрыть навигатор в телефоне. Ночью чуть было не навалила кирпичей, когда он громогласно выдал: «Вы приехали!»
Как-то в бане оставила свой крем для загара (он в тюбике, как гель для душа), а моя 78-летняя бабушка подумала, что это шампунь и две недели им голову мыла…
Лет в 5 я была уверена, что пришедший с работы папа скучает за просмотром телевизора. Поэтому я шла к себе в комнату и ломала молотком свои игрушки, затем несла их папе и он чинил. Папа счастлив, думалось мне.
Завтрак сильной и независимой. Готовишь себе яичницу. Берешь чистую тарелку. Выкладываешь на нее еду. Достаешь из еды кошачью шерстинку. Ешь.
Когда я была маленькая, разбила градусник. Мама выгнала меня из комнаты, много раз мыла пол и проветривала. Неделю никому нельзя было в ту комнату заходить.
Через несколько лет я разбила еще один градусник, мама помыла пол и села в той же комнате смотреть телевизор.
Опыт…
😂 😂 😂
У моего парня бабушка работает парикмахером. Когда я с ней познакомилась, первое, что она сделала, это запустила руку мне в волосы, посмотрела кончики и, наконец, собрала волосы рукой в хвост. После этого сказала: «Отличный генный материал. Приятно познакомиться!»