Татьяна Львовна Щепкина-Куперник (1874-1952) - русская и советская писательница, драматург, поэтесса и переводчица.

Татьяна Щепкина-Куперник, правнучка известного актера Михаила Щепкина, родилась 12 (24) января 1874 г. в Москве, в семье видного киевского адвоката Льва Абрамовича Куперника. Окончила киевскую гимназию.

Писать начала в детстве - уже в 12 лет сочинила стихи в честь своего прадеда М. С. Щепкина. В 1892 г. на сцене московского Малого театра была поставлена ее пьеса «Летняя картинка».

В сезоне 1892-1893 годов Щепкина играла в театре Корша. Щепкину-Куперник и её тогдашнюю подругу актрису Л. Б. Яворскую в это время связывал дружеский флирт с Антоном Чеховым, которого они прозвали «Авеланом» в честь адмирала Авелана.

Татьяна Львовна сотрудничала в таких периодических изданиях, как «Артист», «Русские Ведомости», «Русская Мысль», «Северный Курьер», «Новое Время», пробуя себя в разных литературных жанрах. В период с 1895 по 1915 год она выпустила более десятка прозаических и стихотворных сборников. Её стихотворение «На родине» («От павших твердынь Порт-Артура...») (1905) стало народной песней.

Хорошо известны её достаточно вольные, получившие большую популярность переводы стихотворных пьес Э. Ростана («Принцесса Греза» - в оригинале «Дальняя принцесса», «Сирано де Бержерак», «Орленок», «Романтики», «Шантеклер»); она перевела в стихах даже то, что в подлиннике написано прозой («Монна Джиованна» Метерлинка). Переводила также таких западных классиков, как Лопе де Вега, Уильям Шекспир, Джон Флетчер, Жан Батист Мольер, Карло Гольдони, Ричард Бринсли Шеридан. Ей принадлежат переводы стихов из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэррола. Щепкина-Куперник и сама написала ряд пьес - по большей части одноактных, в стихах («Месть Амура», «Вечность в мгновении», «Барышня с фиалками», «Счастливая женщина» и др.).

В 1940 г. Щепкиной-Куперник было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР. Всего она перевела на русский около 60 пьес, преимущественно эта работа приходится на период после революции 1917 г.

Щепкина-Куперник Татьяна Львовна (24 января (12.01 по старому стилю) 1874 - 1952) - писательница, переводчик – родилась в Москве в семье адвоката.

Имя Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник связано со многими страницами истории русского театра. Правнучка великого актера Михаила Щепкина, Татьяна Львовна с детства была вовлечена в театральную жизнь. Творческая работа Татьяны Львовны, начатая игрой на сцене, продолжена писанием пьес и переводом на русский язык произведений западноевропейской драматургии. Так, перу Щепкиной-Куперник принадлежит текст тринадцати произведений Шекспира («Король Лир», «Ромео и Джульетта», «Сон в летнюю ночь», «Буря», «Виндзорские кумушки», «Мера за меру» и другие). Однако пьесы Шекспира составляют едва лишь четверть общего количества пьес, переведенных ею на русский язык. Лучшими своими произведениями представлены среди них также Мольер, Гюго, Кальдерон, Гольдони, Бомарше, Лопе де Вега, Тирсо де Молина, Шеридан, Лабиш и другие.

Дебютировала Татьяна Львовна в московских газетах после окончания гимназии в 1891 г. Два ее рассказа - «Страничка жизни» и «Свои лошади» - появились в газете «Новости дня». Затем она стала сотрудничать в «Русской мысли», «Русских ведомостях», «Северном курьере». В эти годы она встречалась с Чеховым, познакомилась с Горьким, вошла в круг московских писателей. В 1898 г. был издан первый сборник ее рассказов - «Странички жизни».

Сценическая деятельность Щепкиной-Куперник была очень кратковременна. Если не считать участия в любительском спектакле в 1889 г. (водевиль «Разлука та же наука»), Щепкина-Куперник была занята на сцене всего лишь один сезон (1892/93 г.): она играла маленьких героев и героинь в водевилях и пьесах, шедших в театре Ф. А. Корша.

Первая пьеса Татьяны Львовны, «Летняя картинка», была поставлена Малым театром в тот самый сезон, когда юный автор этой пьесы играл свои забавные роли в театре Корша. Затем последовали другие пьесы. Многочисленные воспоминания Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник давно уже стали библиографической редкостью.

С 1894 г. до конца жизни Щепкина-Куперник работала над переводами драматургических произведений (западноевропейская драматургия). Это - наиболее ценная часть ее литературного наследия. Верность подлиннику сочетается в ее переводах с непринужденностью и изяществом стиля.

Первая ее пьеса – «Летняя картинка» (1892, постановка Малого театра). Позднее написаны пьесы и драматические этюды: «Вечность в мгновении» (1892), «Месть Амура» (1908), «Счастливая женщина» (1911), «Барышня с фиалками» (1912) и др.

Писала рассказы о тяжелой жизни народа (сборники «Незаметные люди», 1900; «Ничтожные мира сего», 1900; «Труждающиеся и обремененные», 1903), об актерах (сборник «Около кулис», 1903), о революции 1905-07 гг. и последовавшей за нею реакции (сборник «Это было вчера…», 1907; уничтожен цензурой). Щепкина-Куперник опубликовала также повести «Счастье» (1895) и «Некто» (1910), очерки путевых впечатлений от поездок по Западной Европе – «Письма издалека» (кн. 1-2, 1903-13). По своей идейной направленности проза Щепкиной-Куперник близка демократической литературе рубежа XIX – XX вв.

С 1894 г. до конца жизни Щепкина-Куперник работала над переводами драматургических произведений. Это – наиболее ценная часть ее литературного наследия. Она переводилаЭ.Ростана, У. Шекспира, Лопе де Вега, Мольера, К. Гольдони, Р.Б.Шеридана, Дж. Флетчера и др.

Дар рассказчика, чувство эпохи и мастерство портретных характеристик проявились в ее мемуарах: «Дни моей жизни» (1928), «О М.Н. Ермоловой» (1940), «Театр в моей жизни» (1948), в которых говорится об А.П.Чехове, К.С.Станиславском, О.Л. Книппер-Чеховой, В.И. Качалове и др.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник – Заслуженный деятель искусств РСФСР.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник — русская и советская писательница, драмату рг, поэтесса и переводчица.

Татьяна Щепкина-Куперник, правнучка известного актёра Михаила Щепкина, родилась 24 января 1874 года в Москве, в семье видного киевского адвоката Льва Абрамовича Куперника. Окончила киевскую гимназию.

Писать Татьяна начала в детстве — уже в 12 лет она сочинила стихи в честь своего прадеда М. С. Щепкина. В 1892 на сцене московского М алого театра была поставлена её пьеса «Летняя картинка».

В сезоне 1892—1893 Щепкина играла в театре Корша. Щепкину-Куперник и её тогдашнюю подругу актрису Л. Б. Яворскую в это время связывал дружеский флирт с Антоном Чеховым, которого они прозвали «Авеланом» в честь адмирала Авелана.

Будучи приятельницей Левитана и Чехова, в январе 1895 Татьяна Щепкина-Куперник сумела примирить двух рассорившихся и едва не стрелявшихся друзей, устроив им неожиданную встречу в Мелихово. Эта нашумевшая в творческих кругах история подробно описана в повести Ивана Евдокимова «Левитан».

Татьяна Львовна сотрудничала в таких периодических изданиях, как «Артист», «Русские Ведомости», «Русская Мысль», «Северный Курьер», «Новое Время», пробуя себя в разных литературных жанрах. В период с 1895 по 1915 год она выпустила более десятка прозаических и стихотворных сборников. Её стихотворение «На родине» («От павших твердынь Порт-Артура…», 1905 ) стало народной песней.

Хорошо известны её достаточно вольные, получившие большую популярность переводы стихотворных пьес Э. Ростана («Принцесса Греза» — в оригинале «Дальняя принцесса», «Сирано де Бержерак», «Орленок», «Романтики», «Шантеклер»); она перевела в стихах даже то, что в подлиннике написано прозой («Монна Джиованна» Метерлинка). Переводила также таких западных классиков, как Лопе де Вега, Уильям Шекспир, Педро Кальдерон, Джон Флетчер, Жан Батист Мольер, Карло Гольдони, Ричард Бринсли Шеридан. Ей принадлежат переводы стихов из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэррола. Щепкина-Куперник и сама написала ряд пьес — по большей части одноактных, в стихах («Месть Амура», «Вечность в мгновении», «Барышня с фиалками», «Счастливая женщина» и другие).

В 1940 Щепкиной-Куперник было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР. Всего она перевела на русский около 60 пьес, преимущественно эта работа приходится на период после революции 1917.

"Портрет Т. Щепкиной-Куперник" работы Ильи Репина

Портрет был написан Репиным в Пенатах, левой рукой. Сама Щепкина-Куперник к тому времени работала в газете "Северный курьер", ставила в Петербурге свои пьесы. В 1914, когда уже началась Первая мировая война, Московское общество любителей искусства устраивало выставку в пользу своих членов, которые пошли на фронт. От лица московских художников Щепкина-Куперник попросила Репина принять участие в этой акции. Вместе с тем она получила приглашение на написание собственного портрета, хотя и раньше такие предложения поступали от художника. По свидетельствам портретированной, портрет был написан легко и с увлечением, и эта "маэстрия" отображена в живописном, широком, свободном, пастозном мазке. Сама модель считала свой портрет неудачным, хотя, вопреки ее личному впечатлению, мастеру удалось передать жизнерадостный характер писательницы.

Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»

Когда Эльдар Рязанов пригласил меня на роль Сирано де Бержерака в запрещенном впоследствии фильме, мне ничего не нужно было объяснять про героя пьесы Эдмона Ростана, потому что Сирано был моим героем с детства. Громовым успехом в России эта пьеса во многом обязана переводу Щепкиной-Куперник - высокопарному, но не лишенному тонкой язвительности и земного плотского юмора в ситуациях, несколько натянутых, но оправданных страстями, которым могли позавидовать зрители, ничего подобного не испытавшие, однако втайне надеющиеся, что когда-нибудь и они… В каждом человеке-футляре живет не воплотившийся Сирано.

И только сейчас я узнал, что сам Ростан был ошеломлен красотой звучания этого перевода и даже читал наизусть несколько строк из своей пьесы по-русски.

Правда, Чехов отозвался об этом переводе двояко. Трудно понять, что перевешивает - упрек или похвала: «У нее только 25 слов. Упоенье, моленье, трепет, лепет, слезы, грезы. И она с этими словами пишет чудные стихи».

Ольга Книппер люто ненавидела Щепкину-Куперник и в одном из писем Чехову именовала соперницу (каковая в стихах осмеливалась амикошонски называть себя кумой ее мужа) не иначе как бисексуальной извращенкой и даже намекала на инцест, описывая, как однажды Татьяна сидела в ногах у отца и при всех ласкала его. Да мало ли что может наговорить ревнивая женщина, особенно считающая гения личной собственностью!

На фотографии, слева-направо: Татьяна Щепкина-Куперник, Лидия Яворская и Антон Чехов.

Фотография сделана в студии Трунова, для издателя Куманина, выпустившего в 1894 сборник «Между прочим», куда вошел рассказ Чехова «Красавицы» и рассказ Щепкиной-Куперник «Sapho».

Чехов в шутку называл этот снимок - «Искушение св. Антония». (1894).

Однако после Отечественной войны седовласая Книппер-Чехова аплодировала седовласой же Щепкиной-Куперник, когда та представляла свои переводы из Вильяма Шекспира и Лопе де Вега во МХАТе. К счастью, старость иногда усмиряет нашу ревность, если, конечно, не взвинчивает ее до ненависти со скрежетом вставных челюстей.

Снимаю шляпу перед английским славистом Дональдом Рейфилдом. Именно он стал воскресителем Щепкиной-Куперник, выпустив только что первый биографический очерк о ней вместе с ее избранными стихами. А ведь она мало надеялась на скорое пробуждение интереса к ней: «Это будет много лет спустя - может быть, в 21-м, может быть, в 22-м веке - так, в 2125 году… какой-нибудь критик - вернее всего женщина… захочет воскресить несколько забытых теней и начнет заниматься моими уцелевшими сочинениями...»

Несмотря на кажущуюся невыносимость такой жены, как Татьяна, она героически спасла мужа в Крыму, когда он после инфаркта оказался в коме. Вытащила с помощью женщины-врача глыбу льда из ледника, положила на грудь коматозного Полынова и вернула его к жизни, после чего он прожил еще пятнадцать лет. Трогательно, что он был первым мужчиной, которого она взревновала, когда он начал ходить с юными женщинами в лес «за ландышами» - так она это называла.

Весной 1917 Полынов и Щепкина-Куперник предоставили свою квартиру для конспиративных встреч большевиков, от которых потом сами спасались во врангелевском Крыму. Тем не менее, впоследствии наша неразборчиво уживчивая героиня получила от советского государства персональную пенсию, а в конце войны всесоюзный староста М. И. Калинин лично прикрепил орден к ее не такой уже соблазнительной груди депутата Верховного Совета. А это ведь не кто-нибудь, а она в 1922 писала о России: «И опять покаянная бродит, И места себе не находит, Причитает по-бабьему в голос - И не знает сама - за что так недавно боролась?..»

Как всё было перепутано в людях…

Когда я погружаюсь в начало Серебряного века и становлюсь невольным соглядатаем запутанной интимной жизни нашей богемы, меня оторопь берет, и я чувствую себя почти патриархальным добропорядочным семьянином, в чем мне не так просто убедить свою жену. Но не надо завидовать этой запутанности, только кажущейся красивой. И Александра Блока, и Сергея Есенина, и Владимира Маяковского личная запутанность убила вместе с запутанностью гражданской. Им не за что было зацепиться, когда Россия зашаталась под ногами.

Меня поражает, что Щепкина-Куперник, отдавая столько сил непрекращающемуся запутыванию в интиме, не написала ни одного сильного стихотворения о любви, как эти трое поэтов, как Марина Цветаева, Анна Ахматова и, добавил бы, Софья Парнок.

Щепкина-Куперник любила мирить ссорящихся, видимо, потому, что многих разнородных существ никак не могла помирить в себе самой, с другими было ей легче. Именно она сделала почти невозможное - помирила Чехова и Левитана, когда художник смертельно обиделся, узнав себя в рассказе «Попрыгунья». Она любила «приватизировать людей» и иногда так спешила с этим, что по части свербящей спешки становилась похожей на своего импульсивного отца-юриста, который однажды выхватил револьвер и пальнул над головой извозчика, когда ему показалось, что тот слишком медленно тащится. Тогда еще не пришла пора запеть «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…» В моде было подхлестывание собственных страстей.

Мой лондонский коллега сильно переоценивает стихотворение Щепкиной-Куперник «Бессонница», сопоставляя его с лирикой Тютчева: «Часы бессонницы ползучей Лежат камнями на груди... Уйди, проклятая, не мучай, В туманном утре пропади!» Однако здесь зарифмован не Тютчев, а Блок, к тому же отнюдь не лучший: «Вползи ко мне змеей ползучей, В глухую полночь оглуши, Устами томными замучай, Косою черной задуши».

А вот Чехов с поразительной точностью назвал в письме своей сестре, возможно, лучшее стихотворение Щепкиной-Куперник «На кладбище». В нем не разыгрывается никакого спектакля страстей и даже поэтика целомудренно преображается. Конец гениален.

А где я согласен с лондонским воскресителем Щепкиной-Куперник, так это в чутком сравнении пастернаковских «Волн» с ее стихотворением о Симеизе, которое Дональд Рейфилд справедливо называет пророческим.

В этих двух стихотворениях, быть может, таился другой вариант ее судьбы как серьезного поэта России. Но слишком много энергии она потратила на игру страстей, режиссуру, декорации и к старости пришла опустошенной и одинокой, так что в ней, как в незаконченном черновике, столькое останется уже навсегда неразборчивым.

На кладбище

Мы шли на кладбище. Осенний день был светел,

Деревья - пурпуром и золотом горя -

Стояли пышные… В стенах монастыря

Нас хор торжественно и величаво встретил.

Опущен в землю гроб. Рыдавшая вдова

Со стоном ужаса упала на колени…

Священник говорил напутствия слова,

Кругом монахини темнелись, точно тени.

Осенний ветерок, так шаловливо-свеж,

Играя складками печальными вуали,

Ласкаясь, пробегал сквозь траурный кортеж…

И, равнодушные, как он, к слезам печали,

Недвижно темные монахини стояли.

Обряд окончился - надгробный хор утих,

И плавно двинулись монахини… меж них

Две - юные совсем, - ступая тихо рядом,

Вдруг подняли глаза - и обожгли нас взглядом.

Потом скользнул их взгляд по каменным стенам -

Стенам монастыря, спокойным и холодным…

Они мучительно завидовали нам -

Страдавшим, плакавшим, рыдавшим - но свободным.

Судьба плетет узоры смело,

И цель рисунка не видна.

Сегодня ужасы расстрела,

А завтра - мир и тишина.

Сегодня - красная основа,

А завтра - белый весь уток,

А там… а там, быть может, снова

Кровавых мутных дней поток.

Но в этой страшной пестрой ткани

Прядется золотая нить:

Дар не презреть чужих страданий,

Способность горячо любить.

И кто постиг чужое горе,

Кого порыв любви увлек -

Тот начертал в живом узоре

Незабываемый цветок.

Симеиз, сентябрь 1919

Татьяна Кувырком -

Вас, Щепкина-Куперник,

Назвали прямиком

Как первую из первых.

За быстроту и шик

Эскортов, кавалькадства,

За кайф детей больших

В постелях кувыркаться.

Всему виною нос -

Большой, а значит, страстный.

Он слишком перерос

И требовал пространства.

Что надо публике,

Москве - провинциалы,

Ввалившись налегке,

Носами прорицали.

И сразу, с кондачка,

Ни в чем не зная меры,

Провинциалочка

Сыграла роль гетеры.

Мещаночка сама,

Держала это в тайне

И не сошла с ума,

Чем удивлен я крайне.

Ей и Охотный ряд

Продать, что хошь, поручит.

Им надобен разврат?

Они его получат!

Кто чист, а кто нечист?

Была в особом ранге.

В Москве с ней пил чекист.

В Крыму - обедал Врангель.

К словам «ЦК», «обком»

Привыкла в жизни новой

Татьяна Кувырком

В России кувырковой.

Но вот одна из тайн

Неузнанной осталась:

Как с вами Коллонтай

Партийно целовалась?

Вы жили озорно,

Лишь перед смертью скушно,

А вот за Сирано

Спасибо вам, Танюша.

Евгений ЕВТУШЕНКО Я бродила в полях... а кругом тишина Свои сладкие сети плела. И чуть-чуть мне касался волос ветерок, Точно ласковым взмахом крыла. По отлогим холмам зеленели поля, Голубели полоски овса, И узорным ковром - самотканым ковром Расстилалась цветов полоса. Аромат свой медвяный сливали в одно Алый клевер и тмин кружевной; Испаренья земли и дыхания трав Поднимались душистой волной, Пробегал ветерок по цветущим полям, Стебли шелковых трав шевеля; И лилось щебетанье невидимых птиц, Будто пели, звенели поля. Я мятежною грудью припала к земле, И душа моя стала светла... А кругом тишина, точно нежная мать, Надо мной свои сети плела.

CОСНЫ Высокие стройные сосны Стремятся задумчиво к небу; Но дунет бушующий вихрь, Промчится мятежная буря - И ветви в смятеньи дрожат, И клонятся гордые сосны. Высокие чистые мысли Стремятся восторженно к небу; Но дунет всесильная страсть, Охватит мятежное чувство - И гордые мысли в смятеньи, И падает в бездну душа.

БЕЛАЯ НОЧЬ Эта ночь не похожа на ночь: Это - день, утомленный без сна. В бледно-розовом небе встает Только призрак луны - не луна. И скользит мимо полной луны Облаков голубая гряда... Так скользят мимолетные сны, Исчезая вдали без следа. Тишина... Тишина... Тишина... Самый воздух загадочно-нем, И как будто бы тихо дрожат В нем слова позабытых поэм.

Татьяна Щепкина-Куперник (1874 - 1952)

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник — русская и советская писательница, драматург, поэтесса и переводчица.
Татьяна Щепкина-Куперник, правнучка известного актёра Михаила Щепкина, родилась 24 января 1874 года в Москве, в семье видного киевского адвоката Льва Абрамовича Куперника. Окончила киевскую гимназию.
Писать Татьяна начала в детстве — уже в 12 лет она сочинила стихи в честь своего прадеда М. С. Щепкина. В 1892 на сцене московского Малого театра была поставлена её пьеса «Летняя картинка».
В сезоне 1892—1893 Щепкина играла в театре Корша. Щепкину-Куперник и её тогдашнюю подругу актрису Л. Б. Яворскую в это время связывал дружеский флирт с Антоном Чеховым, которого они прозвали «Авеланом» в честь адмирала Авелана.
Будучи приятельницей Левитана и Чехова, в январе 1895 Татьяна Щепкина-Куперник сумела примирить двух рассорившихся и едва не стрелявшихся друзей, устроив им неожиданную встречу в Мелихово. Эта нашумевшая в творческих кругах история подробно описана в повести Ивана Евдокимова «Левитан».
Татьяна Львовна сотрудничала в таких периодических изданиях, как «Артист», «Русские Ведомости», «Русская Мысль», «Северный Курьер», «Новое Время», пробуя себя в разных литературных жанрах. В период с 1895 по 1915 год она выпустила более десятка прозаических и стихотворных сборников. Её стихотворение «На родине» («От павших твердынь Порт-Артура…», 1905) стало народной песней.
Хорошо известны её достаточно вольные, получившие большую популярность переводы стихотворных пьес Э. Ростана («Принцесса Греза» — в оригинале «Дальняя принцесса», «Сирано де Бержерак», «Орленок», «Романтики», «Шантеклер»); она перевела в стихах даже то, что в подлиннике написано прозой («Монна Джиованна» Метерлинка). Переводила также таких западных классиков, как Лопе де Вега, Уильям Шекспир, Педро Кальдерон, Джон Флетчер, Жан Батист Мольер, Карло Гольдони, Ричард Бринсли Шеридан. Ей принадлежат переводы стихов из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэррола. Щепкина-Куперник и сама написала ряд пьес — по большей части одноактных, в стихах («Месть Амура», «Вечность в мгновении», «Барышня с фиалками», «Счастливая женщина» и другие).
В 1940 Щепкиной-Куперник было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР. Всего она перевела на русский около 60 пьес, преимущественно эта работа приходится на период после революции 1917.

"Портрет Т. Щепкиной-Куперник" работы Ильи Репина

Портрет был написан Репиным в Пенатах, левой рукой. Сама Щепкина-Куперник к тому времени работала в газете "Северный курьер", ставила в Петербурге свои пьесы. В 1914, когда уже началась Первая мировая война, Московское общество любителей искусства устраивало выставку в пользу своих членов, которые пошли на фронт. От лица московских художников Щепкина-Куперник попросила Репина принять участие в этой акции. Вместе с тем она получила приглашение на написание собственного портрета, хотя и раньше такие предложения поступали от художника. По свидетельствам портретированной, портрет был написан легко и с увлечением, и эта "маэстрия" отображена в живописном, широком, свободном, пастозном мазке. Сама модель считала свой портрет неудачным, хотя, вопреки ее личному впечатлению, мастеру удалось передать жизнерадостный характер писательницы.
Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»

Когда Эльдар Рязанов пригласил меня на роль Сирано де Бержерака в запрещенном впоследствии фильме, мне ничего не нужно было объяснять про героя пьесы Эдмона Ростана, потому что Сирано был моим героем с детства. Громовым успехом в России эта пьеса во многом обязана переводу Щепкиной-Куперник - высокопарному, но не лишенному тонкой язвительности и земного плотского юмора в ситуациях, несколько натянутых, но оправданных страстями, которым могли позавидовать зрители, ничего подобного не испытавшие, однако втайне надеющиеся, что когда-нибудь и они… В каждом человеке-футляре живет не воплотившийся Сирано.

И только сейчас я узнал, что сам Ростан был ошеломлен красотой звучания этого перевода и даже читал наизусть несколько строк из своей пьесы по-русски.

Правда, Чехов отозвался об этом переводе двояко. Трудно понять, что перевешивает - упрек или похвала: «У нее только 25 слов. Упоенье, моленье, трепет, лепет, слезы, грезы. И она с этими словами пишет чудные стихи».
Ольга Книппер люто ненавидела Щепкину-Куперник и в одном из писем Чехову именовала соперницу (каковая в стихах осмеливалась амикошонски называть себя кумой ее мужа) не иначе как бисексуальной извращенкой и даже намекала на инцест, описывая, как однажды Татьяна сидела в ногах у отца и при всех ласкала его. Да мало ли что может наговорить ревнивая женщина, особенно считающая гения личной собственностью!

На фотографии, слева-направо: Татьяна Щепкина-Куперник, Лидия Яворская и Антон Чехов.
Фотография сделана в студии Трунова, для издателя Куманина, выпустившего в 1894 сборник «Между прочим», куда вошел рассказ Чехова «Красавицы» и рассказ Щепкиной-Куперник «Sapho».

Чехов в шутку называл этот снимок - «Искушение св. Антония». (1894).
Однако после Отечественной войны седовласая Книппер-Чехова аплодировала седовласой же Щепкиной-Куперник, когда та представляла свои переводы из Вильяма Шекспира и Лопе де Вега во МХАТе. К счастью, старость иногда усмиряет нашу ревность, если, конечно, не взвинчивает ее до ненависти со скрежетом вставных челюстей.

Снимаю шляпу перед английским славистом Дональдом Рейфилдом. Именно он стал воскресителем Щепкиной-Куперник, выпустив только что первый биографический очерк о ней вместе с ее избранными стихами. А ведь она мало надеялась на скорое пробуждение интереса к ней: «Это будет много лет спустя - может быть, в 21-м, может быть, в 22-м веке - так, в 2125 году… какой-нибудь критик - вернее всего женщина… захочет воскресить несколько забытых теней и начнет заниматься моими уцелевшими сочинениями...»
Своевольная правнучка великого актера Михаила Семеновича Щепкина впервые заявила о себе в печати в 14 лет стихотворением, посвященным памяти прадеда. Она стала актрисой (в юности с одинаковым увлечением играла роли мальчиков и девочек), романтической поэтессой, переводчицей (на ее счету русские версии 59 пьес западноевропейских драматургов), театроведкой, мемуаристкой и самым лучшим рекламным агентом самой себя и своих подруг-актрис.

Щепкина-Куперник прожила две долгущих жизни - одну декадентскую, другую - советскую. И сумела расширить диапазон своих привязанностей от тройственного союза с новой пассией, актрисой Марией Крестовской и ее мужем Картавцевым, до ошеломившего салонный мирок замужества ее, Сапфо номер один Петербурга, с донжуаном номер один, адвокатом Николаем Полыновым. А впереди пробрезживал параллельный роман неостановимой Татьяны с актрисой Маргаритой Зелениной - дочерью великой Ермоловой, причем при благословении матери. И чуть ли не Александра Коллонтай была на очереди.
Несмотря на кажущуюся невыносимость такой жены, как Татьяна, она героически спасла мужа в Крыму, когда он после инфаркта оказался в коме. Вытащила с помощью женщины-врача глыбу льда из ледника, положила на грудь коматозного Полынова и вернула его к жизни, после чего он прожил еще пятнадцать лет. Трогательно, что он был первым мужчиной, которого она взревновала, когда он начал ходить с юными женщинами в лес «за ландышами» - так она это называла.
Весной 1917 Полынов и Щепкина-Куперник предоставили свою квартиру для конспиративных встреч большевиков, от которых потом сами спасались во врангелевском Крыму. Тем не менее, впоследствии наша неразборчиво уживчивая героиня получила от советского государства персональную пенсию, а в конце войны всесоюзный староста М. И. Калинин лично прикрепил орден к ее не такой уже соблазнительной груди депутата Верховного Совета. А это ведь не кто-нибудь, а она в 1922 писала о России:

«И опять покаянная бродит,
И места себе не находит,
Причитает по-бабьему в голос -
И не знает сама - за что так недавно боролась?..»

Как всё было перепутано в людях…

Когда я погружаюсь в начало Серебряного века и становлюсь невольным соглядатаем запутанной интимной жизни нашей богемы, меня оторопь берет, и я чувствую себя почти патриархальным добропорядочным семьянином, в чем мне не так просто убедить свою жену. Но не надо завидовать этой запутанности, только кажущейся красивой. И Александра Блока, и Сергея Есенина, и Владимира Маяковского личная запутанность убила вместе с запутанностью гражданской. Им не за что было зацепиться, когда Россия зашаталась под ногами.
Меня поражает, что Щепкина-Куперник, отдавая столько сил непрекращающемуся запутыванию в интиме, не написала ни одного сильного стихотворения о любви, как эти трое поэтов, как Марина Цветаева, Анна Ахматова и, добавил бы, Софья Парнок.
Щепкина-Куперник любила мирить ссорящихся, видимо, потому, что многих разнородных существ никак не могла помирить в себе самой, с другими было ей легче. Именно она сделала почти невозможное - помирила Чехова и Левитана, когда художник смертельно обиделся, узнав себя в рассказе «Попрыгунья». Она любила «приватизировать людей» и иногда так спешила с этим, что по части свербящей спешки становилась похожей на своего импульсивного отца-юриста, который однажды выхватил револьвер и пальнул над головой извозчика, когда ему показалось, что тот слишком медленно тащится. Тогда еще не пришла пора запеть «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…» В моде было подхлестывание собственных страстей.
Мой лондонский коллега сильно переоценивает стихотворение Щепкиной-Куперник «Бессонница», сопоставляя его с лирикой Тютчева: «Часы бессонницы ползучей Лежат камнями на груди... Уйди, проклятая, не мучай, В туманном утре пропади!» Однако здесь зарифмован не Тютчев, а Блок, к тому же отнюдь не лучший: «Вползи ко мне змеей ползучей, В глухую полночь оглуши, Устами томными замучай, Косою черной задуши».
А вот Чехов с поразительной точностью назвал в письме своей сестре, возможно, лучшее стихотворение Щепкиной-Куперник «На кладбище». В нем не разыгрывается никакого спектакля страстей и даже поэтика целомудренно преображается. Конец гениален.
А где я согласен с лондонским воскресителем Щепкиной-Куперник, так это в чутком сравнении пастернаковских «Волн» с ее стихотворением о Симеизе, которое Дональд Рейфилд справедливо называет пророческим.
В этих двух стихотворениях, быть может, таился другой вариант ее судьбы как серьезного поэта России. Но слишком много энергии она потратила на игру страстей, режиссуру, декорации и к старости пришла опустошенной и одинокой, так что в ней, как в незаконченном черновике, столькое останется уже навсегда неразборчивым.

На кладбище

Мы шли на кладбище. Осенний день был светел,
Деревья - пурпуром и золотом горя -
Стояли пышные… В стенах монастыря
Нас хор торжественно и величаво встретил.
Опущен в землю гроб. Рыдавшая вдова
Со стоном ужаса упала на колени…
Священник говорил напутствия слова,
Кругом монахини темнелись, точно тени.
Осенний ветерок, так шаловливо-свеж,
Играя складками печальными вуали,
Ласкаясь, пробегал сквозь траурный кортеж…
И, равнодушные, как он, к слезам печали,
Недвижно темные монахини стояли.
Обряд окончился - надгробный хор утих,
И плавно двинулись монахини… меж них
Две - юные совсем, - ступая тихо рядом,
Вдруг подняли глаза - и обожгли нас взглядом.
Потом скользнул их взгляд по каменным стенам -
Стенам монастыря, спокойным и холодным…
- Они мучительно завидовали нам -
Страдавшим, плакавшим, рыдавшим - но свободным.

Судьба плетет узоры смело,
И цель рисунка не видна.
Сегодня ужасы расстрела,
А завтра - мир и тишина.
Сегодня - красная основа,
А завтра - белый весь уток,
А там… а там, быть может, снова
Кровавых мутных дней поток.
Но в этой страшной пестрой ткани
Прядется золотая нить:
Дар не презреть чужих страданий,
Способность горячо любить.
И кто постиг чужое горе,
Кого порыв любви увлек -
Тот начертал в живом узоре
Незабываемый цветок.

Симеиз, сентябрь 1919

Татьяна Кувырком -
вас, Щепкина-Куперник,
назвали прямиком
как первую из первых.

За быстроту и шик
эскортов, кавалькадства,
за кайф детей больших
в постелях кувыркаться.

Всему виною нос -
большой, а значит, страстный.
Он слишком перерос
и требовал пространства.

Что надо публике,
Москве - провинциалы,
ввалившись налегке,
носами прорицали.

И сразу, с кондачка,
ни в чем не зная меры,
провинциалочка
сыграла роль гетеры.

Мещаночка сама,
держала это в тайне
и не сошла с ума,
чем удивлен я крайне.

Ей и Охотный ряд
продать, что хошь, поручит.
Им надобен разврат?
Они его получат!

Кто чист, а кто нечист?
Была в особом ранге.
В Москве с ней пил чекист.
В Крыму - обедал Врангель.

К словам «ЦК», «обком»
привыкла в жизни новой
Татьяна Кувырком
в России кувырковой.

Но вот одна из тайн
неузнанной осталась:
как с вами Коллонтай
партийно целовалась?

Вы жили озорно,
лишь перед смертью скушно,
а вот за Сирано
спасибо вам, Танюша.

Евгений ЕВТУШЕНКО

ruspoeti.ru›aut/shepkina/

В ПОЛЯХ
Я бродила в полях... а кругом тишина
Свои сладкие сети плела.
И чуть-чуть мне касался волос ветерок,
Точно ласковым взмахом крыла.
По отлогим холмам зеленели поля,
Голубели полоски овса,
И узорным ковром - самотканым ковром
Расстилалась цветов полоса.
Аромат свой медвяный сливали в одно
Алый клевер и тмин кружевной;
Испаренья земли и дыхания трав
Поднимались душистой волной,
Пробегал ветерок по цветущим полям,
Стебли шелковых трав шевеля;
И лилось щебетанье невидимых птиц,
Будто пели, звенели поля.
Я мятежною грудью припала к земле,
И душа моя стала светла...
А кругом тишина, точно нежная мать,
Надо мной свои сети плела.

CОСНЫ
Высокие стройные сосны
Стремятся задумчиво к небу;
Но дунет бушующий вихрь,
Промчится мятежная буря -
И ветви в смятеньи дрожат,
И клонятся гордые сосны.
Высокие чистые мысли
Стремятся восторженно к небу;
Но дунет всесильная страсть,
Охватит мятежное чувство -
И гордые мысли в смятеньи,
И падает в бездну душа.

БЕЛАЯ НОЧЬ
Эта ночь не похожа на ночь:
Это - день, утомленный без сна.
В бледно-розовом небе встает
Только призрак луны - не луна.
И скользит мимо полной луны
Облаков голубая гряда...
Так скользят мимолетные сны,
Исчезая вдали без следа.
Тишина... Тишина... Тишина...
Самый воздух загадочно-нем,
И как будто бы тихо дрожат
В нем слова позабытых поэм.
52vadim

"...Сирано (на мгновение зажмуривает глаза)

Позвольте… Рифмы… Так! – К услугам вашим я.
Баллада началась моя.

(Делает все то, о чем говорит.)

Свой фетр бросая грациозно,
На землю плащ спускаю я;
Теперь же – появляйся грозно,
О шпага верная моя!
Мои движенья ловки, пылки,
Рука сильна и верен глаз.
Предупреждаю честно вас,
Что попаду в конце посылки.

Они обмениваются первыми ударами.

Меня вам, друг мой, не сразить:
Зачем вы приняли мой вызов?
Так что ж от вас мне отхватить,
Прелестнейший из всех маркизов?
Бедро? Иль крылышка кусок?
Что подцепить на кончик вилки?
Так, решено: сюда вот, в бок
Я попаду в конце посылки.

Вы отступаете… Вот как!
Белее полотна вы стали?
Мой друг! Какой же вы чудак:
Ужель вы так боитесь стали?
Куда девался прежний жар?
Да вы грустней пустой бутылки!
Я отражаю ваш удар
И попаду в конце посылки.

(Торжественно провозглашает.)

Посылка.
Молитесь, принц! Конец вас ждет.
Ага! У вас дрожат поджилки?
Раз, два – пресек… Три – финта…

(Колет его.)

Вальвер шатается, Сирано раскланивается.

И я попал в конце посылки!

Шум. Аплодисменты. Сирано бросают цветы и платочки. Офицеры окружают и поздравляют его. Рагно пляшет от восторга. Ле Бре сияет, но вместе с тем смущен. Друзья Вальвера уводят его, поддерживая. ..."

Эдмон Ростан. Сирано де Бержерак (Татьяна Щепкина-Куперник (1874 – 1952))