Смех - способ для человека взглянуть на себя глазами обезьяны, утверждает профессор Александр Козинцев. Антрополог, этолог, приматолог, наконец, специалист в области странной науки - смеховедения, автор вышедшей недавно книги «Человек и смех» объяснил корреспонденту «РР», что смешного в шутках и как сбросить тяжкое бремя культуры. Представим себе инопланетянина, установившего контакт с земными учеными. Идет обмен весьма осмысленными и рациональными сообщениями, и вдруг представитель инопланетного разума замечает престранную вещь: земляне один за другим начинают издавать странные гортанные звуки, которые они называют смехом. И вот он спрашивает отсмеявшихся ученых: в чем смысл этого сообщения, что вы хотите этим сказать?
Непросто ответить на этот вопрос: мы привыкли к смеху настолько, что перестали задумываться о его значении. Давайте рассуждать как инопланетяне: понаблюдав за смеющимися, мы заметим, что они не просто издают гортанные звуки. Что-то еще меняется в их поведении. Прежде всего прекращается всякая деятельность. Даже самая простая. На дружеской вечеринке, еще даже не выпив, от какой-нибудь глупости мы начинаем хохотать так, что расплескиваем вино. Бывает, что даже на ногах устоять трудно - человек может со смеху кататься по полу, превращаясь в совершенно беззащитное существо. Казалось бы, такая реакция, прерывающая всякую деятельность, была с эволюционной точки зрения абсолютно невыгодна нашим предкам: им нужно было противостоять всяким хищникам, здесь же - полное расслабление. А ведь они жили в лесу, затем в саванне, словно разведчики в тылу врага, где из-за каждого куста выглядывали леопард или гиена. Трудно представить Штирлица хохочущим. Откуда же взялся смех, если все время нужно быть начеку?
Бытует мнение, что смех очень полезен: он способен исцелять и чуть ли не поднимать со смертного одра.
К большому сожалению, последние очень компетентные исследования эту гипотезу не подтвердили. В психотерапевтическом плане есть только один точно установленный факт: юмор облегчает страдания, отвлекает от боли. Но это вообще характерно для любых сильных эмоций, даже для отрицательных, таких как гнев или ужас.
Тогда зачем?
Давайте дальше рассуждать как инопланетяне. Итак, смех давал какое-то очень весомое преимущество, которое на эволюционных весах перевесило невыгоду от расслабления. Действительно, помимо расслабления происходит еще одна очень интересная вещь, на которую мы обычно не обращаем внимания: смех прерывает речь, он несовместим с речью. А бывает, рассказчик даже анекдот закончить не может - так ему самому смешно.
Вот именно. На мозговом уровне происходит то же самое: смех и речь конкурируют за контроль над голосом. Если голосовые органы находятся под контролем коры больших полушарий, человек не смеется - он говорит. Смех связан с подкорковыми, доречевыми, более древними структурами мозга. И не он один: под действием этой же древней системы вокализации мы кричим, когда обжигаемся или когда наши забивают гол голландцам, от страха или в моменты полового возбуждения. Вся эта так называемая лимбическая вокализация неподконтрольна воле. Во время смеха этот жесткий механизм полностью прерывает речь, мысль, культурно обусловленные действия - то есть все то, что делает человека человеком. Выходит, нам нужно время от времени сбрасывать с себя человеческое обличье?
Дело в том, что за все эти прекрасные приобретения, такие, например, как речь и культура, приходится платить. Ведь человеческое состояние - это бремя, как писал еще Руссо в XVIII веке. Даже когда я просто говорю на родном языке, я должен контролировать себя, и к концу этой речи, если, скажем, мне приходится читать лекцию, я нередко устаю. Нам кажется, что язык - это что-то вроде нашей кожи, которую мы не можем от себя отделить. Но сам процесс говорения, выбора правильных грамматических форм, синтаксиса достаточно утомителен. Эта особенность связана с необходимостью контроля речевых органов. У высших обезьян такого контроля нет, и, когда они хохочут, им приходится закрывать рот рукой, если они не хотят привлекать внимания.
А они хохочут?
Да. Правда, не так громко, как человек.
Так ведь у них нет культуры, от чего им отдыхать?
Их смех - первичный сигнал, из которого развился наш смех. Сигнал метакоммуникативный - то есть сообщающий нечто о самом процессе коммуникации. Если, например, я говорю вам что-то и смеюсь, то вы понимаете, что сказанное мною нельзя принимать всерьез. У обезьян это «сообщение о сообщении» означает совершенно определенную вещь: мы играем, нападаем друг на друга не всерьез. Не кусай меня по-настоящему - это только игра. В понимании такого сигнала ни в коем случае нельзя ошибиться: если кто-то примет шутливое нападение за истинное, это может стоить шутнику жизни.
Смех развился из этого сигнала о несерьезности нападения. Затем его значение безмерно расширилось, и смех стал метакоммуникативным сигналом несерьезности нарушения любой нормы, которую мы усвоили. В два года ребенок уже умеет шутить, как дочь Чуковского, которая пришла к нему со словами: «Папа, ава мяу», что означало «собака мяукает», а потом засмеялась, то есть подала сигнал, что не нужно ее слова принимать всерьез. Но ведь смеемся мы не когда устаем от культуры, а в некоторых особых, комических ситуациях. Что их объединяет?
То, что в каждой такой ситуации я делаю что-то запрещенное. Я говорю то, чего не должен говорить, а вы принимаете эту игру, позволяя мне изрекать глупости, непристойности и даже гадости. Фрейд, впрочем, считал, что подсознательно мы действительно хотим сделать то, что преподносим в виде шутки. Наверное, он просто был мало знаком с черным юмором. «Мальчик засунул палец в розетку. То, что осталось, собрали в газетку». Ни при каком мироощущении это обстоятельство не может нас радовать, это же чудовищно! Смеясь, мы просто перечеркиваем значение этой фразы. Вот простейшая комическая ситуация: человек поскользнулся на банановой кожуре, упал…
Западные исследователи часто видят в этом злорадство - эту популярную сейчас теорию выдвинул еще Томас Гоббс в XVII веке. Как в передаче «Сам себе режиссер»: с кого-то спадают штаны, кто-то падает в воду… Мы охотно смеемся над такими мелкими неприятностями наших ближних, вот на Западе и получила распространение теория злорадства.
На самом деле человек - великий коллективист. 90% своей истории он прожил в эпоху палеолита, когда не было собственности, моего и твоего, и за всякую беду и ошибку одного расплачивалась община целиком. Сегодня ты поскользнулся, завтра я поскользнусь… Это смех над потерей человеческого состояния выпрямленности, ходьбы на двух ногах.
Мы привыкли мыслить смешное в терминах сатиры, высмеивания. Но я утвердился во мнении, которое не разделяет никто из теоретиков юмора: человек, смеясь, смотрит на свое состояние глазами обезьяны. Есть такое замечательное комическое амплуа - мещанин во дворянстве, новый русский, который выбился откуда-то снизу и находится не в своей нише. Это про всех нас: ведь в сущности мы, пардон, троглодиты, попавшие в ситуацию, когда положение обязывает вести себя с достоинством. Человек по своей родословной абсолютный плебей, обезьяна, вставшая на две ноги. Социально мы люди, но биологически мы приматы - наш мозг так организован. И иногда мы смотрим на культуру глазами обезьяны и задаем себе вопрос: что за тряпки мы на себя напялили зачем окружили себя всем этим непонятным хламом?
В эти минуты человек и попадает во власть смеха, глядя глазами примата на свои культурные побрякушки.
Но ведь чувство юмора считается признаком интеллекта, особенностью скорее умного и тонкого человека?
Это распространенное мнение связано с очень рафинированными разновидностями юмора. Но большая часть того, над чем смеется любой из нас, - откровенные глупости. Комизм - это регрессия, когда человек глупеет. В своей основе юмор не что иное, как валяние дурака. А все эти невероятно рафинированные шутки, которые мы находим у Оскара Уайльда или Бернарда Шоу, - все это очень поздние и исключительно европейские вещи. Народный юмор очень груб, но от этого ничуть не менее смешон. Юрий Олеша, один из талантливейших наших писателей, сказал, что самое смешное, что он когда-либо видел, - это слово «жопа», напечатанное типографским шрифтом.
Но ведь есть люди, которые юмора не понимают?
К сожалению, бывают ситуации, когда юмор не воспринимается. Когда в датской газете были напечатаны карикатуры на пророка Мухаммеда - какую страшную реакцию это вызвало со стороны мусульман! Юмор - он как теннис, а что же это за игра, если играть хочется только одному участнику?
Этот случай вызвал ожесточенную дискуссию среди смеховедов: имеет ли право юмор вторгаться в неполиткорректные области? Но это вопрос не юмора, а культуры и политики. У мусульман есть чувство юмора, но над какими-то вещами их культура не позволяет им смеяться.
Но ведь юмор всегда служил оружием! Ирония, сарказм - сколько дуэлей было из-за шуток…
Нет. Михаил Бахтин, работы которого оказали огромное воздействие на науку о смехе, писал, что сатира - это позднее явление, знаменующее закат смеховой культуры. Как только начинается сатира, юмор и смех начинают деградировать.
В Новое время, когда все вдруг резко изменилось, обуржуазившиеся европейцы перестали воспринимать карнавал как законный способ переворачивать все с ног на голову (а ведь это один из древнейших праздников) и стали обижаться на высмеивание, а нувориши любой эпохи боятся смеха - попробуйте в современной Америке пошутить по поводу каких-нибудь меньшинств! Боже мой, эти прогрессивные американцы сейчас стали просто невероятно чувствительны к тому, чтобы ненароком кого-то не задеть. В результате они превращаются в антисмеховое общество: кого ни сделаешь объектом юмора, обязательно будут обиженные - «голубые», негры, женщины, американцы как нация и так далее…
Но ведь рассказывая анекдоты про чукчей, мы говорим не о реальных жителях Чукотки. Совершенно так же, как в Афинах IV века до нашей эры Аристофан выставлял на сцене Сократа в виде совершеннейшего шута и дурака, но все понимали, что речь вовсе не идет о каком-то порицании, просто на празднике Диониса дозволялось все.
Смех над политическими деятелями существовал задолго до либеральной цивилизации. Афиняне наградили Аристофана лавровым венком за пьесу «Всадники», в которой был изображен в виде шута и клоуна их кумир - всенародно избранный диктатор Клеон. Они понимали, что дело не в том, что Аристофан высмеивает Клеона и Сократа или даже самого Диониса в комедии «Лягушки», а в том, что он сам впадает в состояние временного поглупения и приглашает всех присоединиться к нему. Раз на празднике Диониса позволено хаять все - так давайте оттянемся! Вот и вся сатира. В более поздние времена к этому прибавился осуждающий элемент, чуждый смеху. Ведь по происхождению смех - знак дружелюбия, а значит, он несовместим с осуждением.
Нередко люди, не желая проявить открытое осуждение, смягчают его, облекая в форму шутки…
Возьмем конкретную ситуацию: Билл Клинтон попадает в скандальную историю с Моникой Левински. Град карикатур на Клинтона, Монику, Хиллари. Казалось бы, это должно резко понизить популярность «друга Билла». Но социологические опросы показывают, что он ни чуточки от этого не пострадал. То же самое и в России. Вспомнить хотя бы телепрограмму «Куклы». В ней издевались над всеми: Ельциным, Лужковым, Путиным. Правда, женщин-политиков щадили. Комедия изначально была мужским делом: женщины смеются, а мужчины смешат - это мужское занятие, и женщин лучше в него не впутывать. Кстати, обратите внимание: у Чаплина женщины никогда не становятся объектами смеха.
Но почему?
О, это безумно древняя традиция - я затрудняюсь дать точный ответ. Может быть, дело в природных особенностях мужчин и женщин. Смех ведь является элементом сексуального ухаживания: обычно мужчина смешит женщину, а не наоборот.
Но я сбился с «Кукол». Смотрите, казалось бы, это невероятно жестоко, и бедный Ельцин признавался жене, что ему тяжело это смотреть. Но, будучи человеком хорошим и немелочным, он ничего этого не запрещал. Кстати, господин Брынцалов, фармацевтический магнат, мультимиллионер, предлагал Шендеровичу, автору передачи, миллион долларов за то, чтобы тот сделал его персонажем «Кукол» накануне выборов, на которых Брынцалов баллотировался в президенты. То есть сатира, высмеивание настолько повышают рейтинг, что все прекрасно понимают, сколько это стоит.
Но в крайних своих проявлениях сатира несовместима с юмором. Сатирики желают использовать смех как оружие. Но смех не оружие, смех - это клапан для выпуска пара.
А голливудский злодейский смех - когда главный негодяй хохочет, совершая свои гнусные деяния?
У этого смеха тоже есть своя родословная. Его истоки мы находим в героическом эпосе самых разных народов. Европейцам, наверное, наиболее близок пример из «Илиады»:
Парис, торжествующий с радостным смехом
Вдруг из засады подпрянул и, гордый победой, воскликнул:
«Ты поражен! И моя не напрасно стрела полетела!
Если б в утробу тебе угодил я и душу исторгнул!»
Вот классический героический смех. И это типично для любого эпоса: победившие богатыри гордо смеются.
Трудно точно сказать, что это за смех. Он не раз фиксировался и в наше время, причем в очень неприятных ситуациях: любая резня - от Индонезии до бывшей Югославии - сопровождалась смехом победителей. Но обратите внимание: они хохочут, когда уже сделали свое черное дело.
Выдающийся австрийский этолог Конрад Лоренц сказал такую вещь:
«Собаки, которые лают, иногда все-таки кусают, но люди, которые смеются, не стреляют никогда». Хотя бы потому, что у вас палец дрогнет, и вы промахнетесь. Кстати, такой хохот может быть и деланным: богатырь смеется, желая показать противнику, что для него это - игрушки, что он еще десяток таких врагов легко одолеет.
Остается непонятным, что такое улыбка. Это редуцированная форма смеха?
По происхождению улыбка - знак подчинения и отчасти страха. Смех и улыбка развились из абсолютно разных обезьяньих выражений. Смех - из расслабленного отрытого рта, улыбка - из растянутого в гримасе выражения подобострастия. Это различие можно найти в фольклоре: смеются обычно богатыри, а улыбаются девушки, причем тогда, когда изображают покорность мужчине. Посмотрите, в каких неприятных социальных контекстах возникает такая неискренняя, «японская улыбка». Ученик, который вымученно улыбается у доски. Подчиненный, растягивающий губы в улыбке, в то время как начальник устраивает ему выволочку.
Но это лишь одна из разновидностей улыбки. Мужчина может улыбнуться женщине, начальник - подчиненному, сигнал может быть подан сверху вниз, и тогда это действительно ослабленный смех, знак дружелюбия. А смех от щекотки - это чисто физиологическая реакция?
Нет в смехе ничего чисто физиологического! Щекотка - это рудимент игровой борьбы. Чаще всего мы «щекочем» друг друга словами. Это, конечно, метафора, но когда не было слов, люди просто играли - прикасались друг к другу. Бахтин в своих работах придавал большое значение так называемому фамильярному телесному контакту: это не только щекотка, но и разные щипки, шуточные удары, потасовки. Дети смеются не от одной лишь щекотки, но и когда их подбрасывают, а потом ловят - это такой мягкий шок, как и щекотка. Эйзенштейн сказал замечательную фразу: «Щекотка - это острота, опущенная до предельно низкого уровня».
Мне кажется, что смех может играть и интеллектуальную функцию, помогая выйти за рамки ситуации.
Смех помогает подняться на метауровень. Тактика мозгового штурма во многом основана на юморе - когда идеи доводятся до абсурда. Но всегда находиться в этом состоянии нельзя. На метауровне происходит то же самое, что и во время смеха: мы не можем действовать, а нужно решать серьезные вопросы.
Для меня смысл юмора в другом: он показывает, что все мы независимо от расы и возраста - представители вида хомо сапиенс. Плохо, когда кто-то этого не понимает, но мы можем стараться не задевать их самолюбие, как в случае с датскими карикатурами. Для меня смех - это средство великого человеческого единения.
То есть нас объединяет желание избавиться от культуры…
Да, мы все приматы…
Последний вопрос: осталась ли для вас в проблеме смеха какая-то тайна?
Если бы я сказал «нет», вот тут впору было бы надо мной посмеяться. Мало можно назвать таких научных проблем, где нас ждало бы еще столько сюрпризов. Я не могу понять очень многого - тот же пример с карикатурами или американскую политкорректность. Почему в каких-то областях у нас столько священных коров, что даже подсознание нам отказывает? Обезьянам, кстати, оно никогда не отказывает, потому что, как я уже говорил, непонимание шутки может стоить шутнику жизни. А в данном случае сплошь и рядом возникает непонимание. Почему у людей в эту игру так часто желает играть только один из участников? Почему в детстве для многих нет ничего более мучительного, чем когда над тобой смеются? Это настоящая мина под мою теорию. И «спасает» ее лишь тезис о том, что высшие корковые функции и речь, наложившись на древние бессознательные мотивации, их во многом задавили. Речь кажется нам лучше, чем доречевые сигналы, а ведь это не совсем так: если бы мы научились их понимать, скольких трагедий удалось бы избежать!
С сайта yugsegodnya.ru/enio
Метки:
Процитировано
Исходное сообщение :
Смех - способ для человека взглянуть на себя глазами обезьяны, утверждает профессор Александр Козинцев. Антрополог, этолог, приматолог, наконец, специалист в области странной науки - смеховедения, автор вышедшей недавно книги «Человек и смех» объяснил корреспонденту «РР», что смешного в шутках и как сбросить тяжкое бремя культуры. Представим себе инопланетянина, установившего контакт с земными учеными. Идет обмен весьма осмысленными и рациональными сообщениями, и вдруг представитель инопланетного разума замечает престранную вещь: земляне один за другим начинают издавать странные гортанные звуки, которые они называют смехом. И вот он спрашивает отсмеявшихся ученых: в чем смысл этого сообщения, что вы хотите этим сказать? Непросто ответить на этот вопрос: мы привыкли к смеху настолько, что перестали задумываться о его значении. Давайте рассуждать как инопланетяне: понаблюдав за смеющимися, мы заметим, что они не просто издают гортанные звуки. Что-то еще меняется в их поведении. Прежде всего прекращается всякая деятельность. Даже самая простая. На дружеской вечеринке, еще даже не выпив, от какой-нибудь глупости мы начинаем хохотать так, что расплескиваем вино. Бывает, что даже на ногах устоять трудно - человек может со смеху кататься по полу, превращаясь в совершенно беззащитное существо. Казалось бы, такая реакция, прерывающая всякую деятельность, была с эволюционной точки зрения абсолютно невыгодна нашим предкам: им нужно было противостоять всяким хищникам, здесь же - полное расслабление. А ведь они жили в лесу, затем в саванне, словно разведчики в тылу врага, где из-за каждого куста выглядывали леопард или гиена. Трудно представить Штирлица хохочущим. Откуда же взялся смех, если все время нужно быть начеку? Бытует мнение, что смех очень полезен: он способен исцелять и чуть ли не поднимать со смертного одра. К большому сожалению, последние очень компетентные исследования эту гипотезу не подтвердили. В психотерапевтическом плане есть только один точно установленный факт: юмор облегчает страдания, отвлекает от боли. Но это вообще характерно для любых сильных эмоций, даже для отрицательных, таких как гнев или ужас. Тогда зачем? Давайте дальше рассуждать как инопланетяне. Итак, смех давал какое-то очень весомое преимущество, которое на эволюционных весах перевесило невыгоду от расслабления. Действительно, помимо расслабления происходит еще одна очень интересная вещь, на которую мы обычно не обращаем внимания: смех прерывает речь, он несовместим с речью. А бывает, рассказчик даже анекдот закончить не может - так ему самому смешно. Вот именно. На мозговом уровне происходит то же самое: смех и речь конкурируют за контроль над голосом. Если голосовые органы находятся под контролем коры больших полушарий, человек не смеется - он говорит. Смех связан с подкорковыми, доречевыми, более древними структурами мозга. И не он один: под действием этой же древней системы вокализации мы кричим, когда обжигаемся или когда наши забивают гол голландцам, от страха или в моменты полового возбуждения. Вся эта так называемая лимбическая вокализация неподконтрольна воле. Во время смеха этот жесткий механизм полностью прерывает речь, мысль, культурно обусловленные действия - то есть все то, что делает человека человеком. Выходит, нам нужно время от времени сбрасывать с себя человеческое обличье? Дело в том, что за все эти прекрасные приобретения, такие, например, как речь и культура, приходится платить. Ведь человеческое состояние - это бремя, как писал еще Руссо в XVIII веке. Даже когда я просто говорю на родном языке, я должен контролировать себя, и к концу этой речи, если, скажем, мне приходится читать лекцию, я нередко устаю. Нам кажется, что язык - это что-то вроде нашей кожи, которую мы не можем от себя отделить. Но сам процесс говорения, выбора правильных грамматических форм, синтаксиса достаточно утомителен. Эта особенность связана с необходимостью контроля речевых органов. У высших обезьян такого контроля нет, и, когда они хохочут, им приходится закрывать рот рукой, если они не хотят привлекать внимания. А они хохочут? Да. Правда, не так громко, как человек. Так ведь у них нет культуры, от чего им отдыхать? Их смех - первичный сигнал, из которого развился наш смех. Сигнал метакоммуникативный - то есть сообщающий нечто о самом процессе коммуникации. Если, например, я говорю вам что-то и смеюсь, то вы понимаете, что сказанное мною нельзя принимать всерьез. У обезьян это «сообщение о сообщении» означает совершенно определенную вещь: мы играем, нападаем друг на друга не всерьез. Не кусай меня по-настоящему - это только игра. В понимании такого сигнала ни в коем случае нельзя ошибиться: если кто-то примет шутливое нападение за истинное, это может стоить шутнику жизни. Смех развился из этого сигнала о несерьезности нападения. Затем его значение безмерно расширилось, и смех стал метакоммуникативным сигналом несерьезности нарушения любой нормы, которую мы усвоили. В два года ребенок уже умеет шутить, как дочь Чуковского, которая пришла к нему со словами: «Папа, ава мяу», что означало «собака мяукает», а потом засмеялась, то есть подала сигнал, что не нужно ее слова принимать всерьез. Но ведь смеемся мы не когда устаем от культуры, а в некоторых особых, комических ситуациях. Что их объединяет? То, что в каждой такой ситуации я делаю что-то запрещенное. Я говорю то, чего не должен говорить, а вы принимаете эту игру, позволяя мне изрекать глупости, непристойности и даже гадости. Фрейд, впрочем, считал, что подсознательно мы действительно хотим сделать то, что преподносим в виде шутки. Наверное, он просто был мало знаком с черным юмором. «Мальчик засунул палец в розетку. То, что осталось, собрали в газетку». Ни при каком мироощущении это обстоятельство не может нас радовать, это же чудовищно! Смеясь, мы просто перечеркиваем значение этой фразы. Вот простейшая комическая ситуация: человек поскользнулся на банановой кожуре, упал… Западные исследователи часто видят в этом злорадство - эту популярную сейчас теорию выдвинул еще Томас Гоббс в XVII веке. Как в передаче «Сам себе режиссер»: с кого-то спадают штаны, кто-то падает в воду… Мы охотно смеемся над такими мелкими неприятностями наших ближних, вот на Западе и получила распространение теория злорадства. На самом деле человек - великий коллективист. 90% своей истории он прожил в эпоху палеолита, когда не было собственности, моего и твоего, и за всякую беду и ошибку одного расплачивалась община целиком. Сегодня ты поскользнулся, завтра я поскользнусь… Это смех над потерей человеческого состояния выпрямленности, ходьбы на двух ногах. Мы привыкли мыслить смешное в терминах сатиры, высмеивания. Но я утвердился во мнении, которое не разделяет никто из теоретиков юмора: человек, смеясь, смотрит на свое состояние глазами обезьяны. Есть такое замечательное комическое амплуа - мещанин во дворянстве, новый русский, который выбился откуда-то снизу и находится не в своей нише. Это про всех нас: ведь в сущности мы, пардон, троглодиты, попавшие в ситуацию, когда положение обязывает вести себя с достоинством. Человек по своей родословной абсолютный плебей, обезьяна, вставшая на две ноги. Социально мы люди, но биологически мы приматы - наш мозг так организован. И иногда мы смотрим на культуру глазами обезьяны и задаем себе вопрос: что за тряпки мы на себя напялили зачем окружили себя всем этим непонятным хламом? В эти минуты человек и попадает во власть смеха, глядя глазами примата на свои культурные побрякушки. Но ведь чувство юмора считается признаком интеллекта, особенностью скорее умного и тонкого человека? Это распространенное мнение связано с очень рафинированными разновидностями юмора. Но большая часть того, над чем смеется любой из нас, - откровенные глупости. Комизм - это регрессия, когда человек глупеет. В своей основе юмор не что иное, как валяние дурака. А все эти невероятно рафинированные шутки, которые мы находим у Оскара Уайльда или Бернарда Шоу, - все это очень поздние и исключительно европейские вещи. Народный юмор очень груб, но от этого ничуть не менее смешон. Юрий Олеша, один из талантливейших наших писателей, сказал, что самое смешное, что он когда-либо видел, - это слово «жопа», напечатанное типографским шрифтом. Но ведь есть люди, которые юмора не понимают? К сожалению, бывают ситуации, когда юмор не воспринимается. Когда в датской газете были напечатаны карикатуры на пророка Мухаммеда - какую страшную реакцию это вызвало со стороны мусульман! Юмор - он как теннис, а что же это за игра, если играть хочется только одному участнику? Этот случай вызвал ожесточенную дискуссию среди смеховедов: имеет ли право юмор вторгаться в неполиткорректные области? Но это вопрос не юмора, а культуры и политики. У мусульман есть чувство юмора, но над какими-то вещами их культура не позволяет им смеяться. Но ведь юмор всегда служил оружием! Ирония, сарказм - сколько дуэлей было из-за шуток… Нет. Михаил Бахтин, работы которого оказали огромное воздействие на науку о смехе, писал, что сатира - это позднее явление, знаменующее закат смеховой культуры. Как только начинается сатира, юмор и смех начинают деградировать. В Новое время, когда все вдруг резко изменилось, обуржуазившиеся европейцы перестали воспринимать карнавал как законный способ переворачивать все с ног на голову (а ведь это один из древнейших праздников) и стали обижаться на высмеивание, а нувориши любой эпохи боятся смеха - попробуйте в современной Америке пошутить по поводу каких-нибудь меньшинств! Боже мой, эти прогрессивные американцы сейчас стали просто невероятно чувствительны к тому, чтобы ненароком кого-то не задеть. В результате они превращаются в антисмеховое общество: кого ни сделаешь объектом юмора, обязательно будут обиженные - «голубые», негры, женщины, американцы как нация и так далее… Но ведь рассказывая анекдоты про чукчей, мы говорим не о реальных жителях Чукотки. Совершенно так же, как в Афинах IV века до нашей эры Аристофан выставлял на сцене Сократа в виде совершеннейшего шута и дурака, но все понимали, что речь вовсе не идет о каком-то порицании, просто на празднике Диониса дозволялось все. Смех над политическими деятелями существовал задолго до либеральной цивилизации. Афиняне наградили Аристофана лавровым венком за пьесу «Всадники», в которой был изображен в виде шута и клоуна их кумир - всенародно избранный диктатор Клеон. Они понимали, что дело не в том, что Аристофан высмеивает Клеона и Сократа или даже самого Диониса в комедии «Лягушки», а в том, что он сам впадает в состояние временного поглупения и приглашает всех присоединиться к нему. Раз на празднике Диониса позволено хаять все - так давайте оттянемся! Вот и вся сатира. В более поздние времена к этому прибавился осуждающий элемент, чуждый смеху. Ведь по происхождению смех - знак дружелюбия, а значит, он несовместим с осуждением. Нередко люди, не желая проявить открытое осуждение, смягчают его, облекая в форму шутки… Возьмем конкретную ситуацию: Билл Клинтон попадает в скандальную историю с Моникой Левински. Град карикатур на Клинтона, Монику, Хиллари. Казалось бы, это должно резко понизить популярность «друга Билла». Но социологические опросы показывают, что он ни чуточки от этого не пострадал. То же самое и в России. Вспомнить хотя бы телепрограмму «Куклы». В ней издевались над всеми: Ельциным, Лужковым, Путиным. Правда, женщин-политиков щадили. Комедия изначально была мужским делом: женщины смеются, а мужчины смешат - это мужское занятие, и женщин лучше в него не впутывать. Кстати, обратите внимание: у Чаплина женщины никогда не становятся объектами смеха. Но почему? О, это безумно древняя традиция - я затрудняюсь дать точный ответ. Может быть, дело в природных особенностях мужчин и женщин. Смех ведь является элементом сексуального ухаживания: обычно мужчина смешит женщину, а не наоборот. Но я сбился с «Кукол». Смотрите, казалось бы, это невероятно жестоко, и бедный Ельцин признавался жене, что ему тяжело это смотреть. Но, будучи человеком хорошим и немелочным, он ничего этого не запрещал. Кстати, господин Брынцалов, фармацевтический магнат, мультимиллионер, предлагал Шендеровичу, автору передачи, миллион долларов за то, чтобы тот сделал его персонажем «Кукол» накануне выборов, на которых Брынцалов баллотировался в президенты. То есть сатира, высмеивание настолько повышают рейтинг, что все прекрасно понимают, сколько это стоит. Но в крайних своих проявлениях сатира несовместима с юмором. Сатирики желают использовать смех как оружие. Но смех не оружие, смех - это клапан для выпуска пара. А голливудский злодейский смех - когда главный негодяй хохочет, совершая свои гнусные деяния? У этого смеха тоже есть своя родословная. Его истоки мы находим в героическом эпосе самых разных народов. Европейцам, наверное, наиболее близок пример из «Илиады»: Парис, торжествующий с радостным смехом Вдруг из засады подпрянул и, гордый победой, воскликнул: «Ты поражен! И моя не напрасно стрела полетела! Если б в утробу тебе угодил я и душу исторгнул!» Вот классический героический смех. И это типично для любого эпоса: победившие богатыри гордо смеются. Трудно точно сказать, что это за смех. Он не раз фиксировался и в наше время, причем в очень неприятных ситуациях: любая резня - от Индонезии до бывшей Югославии - сопровождалась смехом победителей. Но обратите внимание: они хохочут, когда уже сделали свое черное дело. Выдающийся австрийский этолог Конрад Лоренц сказал такую вещь: «Собаки, которые лают, иногда все-таки кусают, но люди, которые смеются, не стреляют никогда». Хотя бы потому, что у вас палец дрогнет, и вы промахнетесь. Кстати, такой хохот может быть и деланным: богатырь смеется, желая показать противнику, что для него это - игрушки, что он еще десяток таких врагов легко одолеет. Остается непонятным, что такое улыбка. Это редуцированная форма смеха? По происхождению улыбка - знак подчинения и отчасти страха. Смех и улыбка развились из абсолютно разных обезьяньих выражений. Смех - из расслабленного отрытого рта, улыбка - из растянутого в гримасе выражения подобострастия. Это различие можно найти в фольклоре: смеются обычно богатыри, а улыбаются девушки, причем тогда, когда изображают покорность мужчине. Посмотрите, в каких неприятных социальных контекстах возникает такая неискренняя, «японская улыбка». Ученик, который вымученно улыбается у доски. Подчиненный, растягивающий губы в улыбке, в то время как начальник устраивает ему выволочку. Но это лишь одна из разновидностей улыбки. Мужчина может улыбнуться женщине, начальник - подчиненному, сигнал может быть подан сверху вниз, и тогда это действительно ослабленный смех, знак дружелюбия. А смех от щекотки - это чисто физиологическая реакция? Нет в смехе ничего чисто физиологического! Щекотка - это рудимент игровой борьбы. Чаще всего мы «щекочем» друг друга словами. Это, конечно, метафора, но когда не было слов, люди просто играли - прикасались друг к другу. Бахтин в своих работах придавал большое значение так называемому фамильярному телесному контакту: это не только щекотка, но и разные щипки, шуточные удары, потасовки. Дети смеются не от одной лишь щекотки, но и когда их подбрасывают, а потом ловят - это такой мягкий шок, как и щекотка. Эйзенштейн сказал замечательную фразу: «Щекотка - это острота, опущенная до предельно низкого уровня». Мне кажется, что смех может играть и интеллектуальную функцию, помогая выйти за рамки ситуации. Смех помогает подняться на метауровень. Тактика мозгового штурма во многом основана на юморе - когда идеи доводятся до абсурда. Но всегда находиться в этом состоянии нельзя. На метауровне происходит то же самое, что и во время смеха: мы не можем действовать, а нужно решать серьезные вопросы. Для меня смысл юмора в другом: он показывает, что все мы независимо от расы и возраста - представители вида хомо сапиенс. Плохо, когда кто-то этого не понимает, но мы можем стараться не задевать их самолюбие, как в случае с датскими карикатурами. Для меня смех - это средство великого человеческого единения. То есть нас объединяет желание избавиться от культуры… Да, мы все приматы… Последний вопрос: осталась ли для вас в проблеме смеха какая-то тайна? Если бы я сказал «нет», вот тут впору было бы надо мной посмеяться. Мало можно назвать таких научных проблем, где нас ждало бы еще столько сюрпризов. Я не могу понять очень многого - тот же пример с карикатурами или американскую политкорректность. Почему в каких-то областях у нас столько священных коров, что даже подсознание нам отказывает? Обезьянам, кстати, оно никогда не отказывает, потому что, как я уже говорил, непонимание шутки может стоить шутнику жизни. А в данном случае сплошь и рядом возникает непонимание. Почему у людей в эту игру так часто желает играть только один из участников? Почему в детстве для многих нет ничего более мучительного, чем когда над тобой смеются? Это настоящая мина под мою теорию. И «спасает» ее лишь тезис о том, что высшие корковые функции и речь, наложившись на древние бессознательные мотивации, их во многом задавили. Речь кажется нам лучше, чем доречевые сигналы, а ведь это не совсем так: если бы мы научились их понимать, скольких трагедий удалось бы избежать! С сайта yugsegodnya.ru/enio
Значимость для искусства и литературы смеха и всего с ним связанного трудно переоценить. Смех как грань сознания и поведения человека, во-первых, является выражением жизнерадостности, душевной веселости, жизненных сил и энергии и при этом - неотъемлемым звеном доброжелательного общения (вспомним у Льва Толстого Николая и Наташу Ростовых в доме дядюшки после охоты). И во-вторых, смех -это форма неприятия и осуждения людьми того, что их окружает, насмешка над чем-либо, непосредственно-эмоциональное постижение неких противоречий, нередко связанное с отчуждением человека от того, что им воспринимается. Этой стороной смех связан с комическим (от др.-гр. "комос" деревенский праздник). О комическом как источнике смеха (прежде всего насмешливого) писали много (Аристотель, Кант, Чернышевский, А Бергсон), разумея под ним некое отклонение от нормы, нелепость, несообразность; промах и уродство, не причиняющие страданий; внутреннюю пустоту и ничтожность, которые прикрываются притязаниями на содержательность и значимость; косность и автоматизм там, где нужны поворотливость и гибкость.
На ранних этапах истории человечества смех наиболее ярко обнаруживал себя как массовый и бытовал главным образом в составе праздничных ритуалов. В широко известной книге М.М. Бахтина о Ф. Рабле карнавальный смех обрисован как весьма существенная грань культуры (прежде всего народной) разных стран и эпох. Ученый охарактеризовал этот смех как всенародный (создающий атмосферу всеобщего единения на почве жизнерадостного чувства), универсальный (направленный на мир в целом, в его вечном умирании и возрождении, и прежде всего - на его материально-телесную и одновременно праздничную сторону) и амбивалентный (составляющий единство утверждения неисчерпаемых сил народа и отрицания всего официального, как государственного, так и церковного: всяческих запретов и иерархических установлении), главное же -как выражающий и осуществляющий свободу и знаменующий бесстрашие2. Карнавальному мироощущению, по Бахтину, присущи веселая относительность, пафос смен и обновлений, релятивизация мира. И в этом просматриваются черты сходства между бахтинской карнавальностью и ницшевым дионисийством.
Концепция карнавального смеха (книга о Рабле была опубликована в 1965 г.) оказала большое и, несомненно, благотворное воздействие на культурологию, искусствоведение и литературоведение последних трех десятилетий, порой вызывая и критику. Так, обращалось внимание на не учтенную Бахтиным связь карнавальной "раскованности" с жестокостью, а массового смеха с насилием. В противовес бахтинской книге говорилось, что смех карнавала из повестей Рабле сатанинский. Горестный, трагический подтекст книги Бахтина о Рабле, создававшейся в 1930-1940-е годы, явственно обнаруживается в недавно опубликованной рукописи ученого, где говорится, что жизнь по своей сути (во все времена) пронизана преступностью, что "тона любви" в ней заглушены и лишь "время от времени звучат освобождающие тона сатурналий и карнавала". С течением исторического времени возрастает культурно-художественная значимость смеха, выходящего за рамки массовой и ритуализованной праздничности, смеха как неотъемлемого звена повседневности - частной жизни и индивидуального общения людей. Установлено, что уже у первобытных народов смех, "привечая каждого", символизировал "дружественную и добрую компанию". Подобный смех, (его правомерно назвать индивидуально-инициативным) тесными узами связан с непринужденным, доверительным общением, с живой беседой, прежде всего с тем, что П.А. Вяземский назвал "сообщительной веселостью". Он присутствует в литературе разных стран и народов. В этом отношении знаменательны и диалоги Платона (в особенности "Федон", где Сократ накануне своей казни "улыбчиво" беседует и шутит со своими учениками), и повествовательная ткань таких произведений Нового времени (очень разных), как "Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена" Л. Стерна, "Евгений Онегин" Пушкина, "Василий Теркин" Твардовского, и поведение ряда героев отечественной классики (вспомним, к примеру, опоэтизированную Пушкиным склонность Моцарта к легкой шутке или неизменную улыбчивость князя Мышкина у Достоевского).
Индивидуально-инициативный смех может иметь и отчуждающе-насмешливый характер. Для его характеристики традиционно использовался термин ирония. Ироническая настроенность по отношению ко всему окружающему, к образу жизни людей и их привычкам была присуща древнегреческим киникам (V-IV вв. до н. э.) с их склонностью к эпатажу, злобному цинизму, уличным скандалам. Воинствующе нигилистический смех киников отдаленно, но достаточно явственно предварил ироническую настроенность произведений Ф. Ницше. В поэме "Так говорил Заратустра" мы читаем: "Я велел людям смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира". О себе философ писал: "Я не хочу быть святым, скорее шутом. Может быть, я и есмь шут". От смеха киников тянутся нити к формам поведения футуристов начала нашего века, а еще более-к ныне широко распространенному "черному юмору".
Значительное явление культуры и искусства Нового времени - романтическая ирония. По мысли Ф. Шлегеля, способность к иронии возвышает человека над противоречиями бытия и, в частности, над "низменной прозой" повседневности. Приписывая собственный взгляд на мир Сократу, Шлегель замечал, что "ирония подсмеивается над всем миром". Говоря об иронии, он утверждал также, что "в ней все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко скрытым", что "ирония - это ясное сознание вечной подвижности, бесконечно полного хаоса". О двойственности иронии, помогающей человеку открыть для себя "божественную идею", а вместе с тем способной уничтожить то, "чему она сама же дала видимость жизни", писал несколько позже К.-В.-Ф. Зольгер. Подобного рода универсальная ирония, будучи окрашена в трагические тона, присутствует в творчестве писателей символистского круга (А. Блок, А. Белый). Апология тотального философического смеха присуща современным гуманитариям структуралистской и постструктуралистской ориентации. Так, М. Фуко (Франция) в книге 1966 г. утверждал, что ныне "мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека", что желание думать и говорить о человеке есть "несуразная и нелепая" рефлексия, которой "можно противопоставить лишь философический смех".
Иронический взгляд на мир способен освобождать человека от догматической узости мышления, от односторонности, нетерпимости, фанатизма, от попирания живой жизни во имя отвлеченного принципа. Об этом настойчиво говорил Т. Манн. Вместе с тем "ирония без берегов" может вести в тупик нигилизма, бесчеловечности, обезличенности. Это болезненно ощущал Ф. Ницше: "Привычка к иронии портит характер, она придает ему постепенно черту злорадного превосходства, начинаешь походить на злую собаку, которая, кусаясь, к тому же научилась, и смеяться". О негативном потенциале тотальной иронии писал А Блок в статье "Ирония" (1908), характеризуя ее как болезнь, буйство, кощунство, результат опьянения, как симптом утраты человеческого в человеке; в 1918 г.-С.Н. Булгаков ("Теперь выигрышное время для иронии и злорадства").
Ирония, не знающая границ, способна "оборачиваться" тотальным отрицанием человеческого в человеке. По словам И.П. Смирнова, ценная литература в ее постмодернистской ветви тяготеет к тому, чтобы воспроизводить человеческую реальность как чудовищную. Здесь авторы "концептуализируют субъекта как ничем не контролируемую "машину желаний" как механико-органического монстра".
Наряду с универсальной иронией, направленной на мир и человеческую жизнь в целом, существует (и является весьма продуктивной для искусства и литературы) ирония, порождаемая восприятием и осмыслением конкретных, локальных и одновременно глубоко значимых противоречий жизни людей и их исторического бытия. Именно такого рода ироническая настроенность присутствует в произведениях юмористических и сатирических.
Сатира же Войновича заслуживает серьезного и непредвзятого подхода. Это мастер, умеющий оригинально использовать и артистически сочетать элементы литературных традиций. Войнович пишет о людях, условиями тоталитарного режима превращенных в озлобленную, запуганную и жадную толпу.
И следует заметить, у него эти люди подчас действуют в ситуациях, повторяющих самые героические и трогательные коллизии мировой классики, русской классики и фольклора.
У одного человека умер младенец. В день похорон собрались все родственники, пришли также соседи и друзья, чтобы поддержать несчастную семью. Отец, смотря на собравшихся во дворе людей, шепотом говорит жене: «Дорогая, тебе не кажется, что это как-то неловко - выносить такой огромной толпе такого маленького мальчика»?
Этой довольно-таки черной шутке примерно две с половиной тысячи лет, в «Филогелосе», сборнике анекдотов той поры, она значится под номером 40. Благодаря «Филогелосу» мы знаем, что меняется все: одежды, расы, нравы, эпохи и традиции, а вот юмор остается практически неизменным. Множество слегка переиначенных шуток «Филогелоса» мы регулярно слышим из уст очередного тамады, ведущего свадебное застолье.
При этом от человека к человеку и от аудитории к аудитории понимание того, что такое «смешно», может меняться колоссально. Поклонник тонкой иронии Джейн Остин машинально попытается вскрыть себе вены на пятнадцатой минуте «Петросян-шоу», а любители «Тупой и еще тупее» после смерти за грехи свои попадут на бесконечную ретроспективу фильмов Вуди Аллена.
И, кстати, дело тут не только в образовании и тонкости воспитания.
О попавших в рот смешинках и разогретой публике
Наша способность воспринимать смешное возрастает во время тренировки. Причем это происходит как на протяжении всей жизни (в среде остроумцев даже самый несмешливый человек постепенно приучается если не шутить, то хотя бы смеяться), так и в отдельно взятый момент. Эффект гистерезиса (возрастание готовности системы к отклику) при смехе многократно подтвержден экспериментами, но и без того любая мать знает, как тяжело утихомирить расшалившихся, бьющихся в истерике детей, которые смеются уже просто от любого произнесенного слова. И любой комик подтвердит, что хорошо разогретая и уже многократно намочившая стулья в зале аудитория даже на самый древний анекдот ответит дружным хохочущим воем.
Теория превосходства
Те самые две с лишним тысячи лет назад мыслители уже пытались ответить на вопрос, что такое по-настоящему хорошая штука. Так возникла одна из первых теорий юмора, которую принято называть «теорией превосходства». Между прочим, в ее создании приняли участие Сократ, Платон и Аристотель, то есть, как видим, самые светлые головы были кинуты на этот важнейший для выживания человечества вопрос. Практически единогласно было решено: смешно - это когда кто-то получает древнегреческим тортом по древнегреческой роже. Дескать, нам нравится смеяться, глядя на глупости и безумства других, потому что в этот момент мы чувствуем себя умнее и круче этих жалких смешных людишек. Например, процитированный в первых строчках этой статьи анекдот, согласно данной теории, смешон потому, что мы чувствуем себя куда умнее и нравственнее, чем его герой, который не понимает сути похоронной церемонии и готов задавить самые горькие свои чувства, боясь выглядеть нелепо.
Эта теория очень долго считалась единственно верной, и от этого здорово не поздоровилось юмору вообще. Раз юмор, по сути, всегда насмешка над другим, то он изначально жесток, оскорбителен и не приличествует достойному человеку. Христианство полностью соглашалось с этой точкой зрения: святые не хихикают, зато бесы хохочут и скалятся, смех - это грех и болезнь духа. Образ рыцаря, который неудачно пошутил и потерял все, начиная от невесты и заканчивая собственной душой, - чрезвычайно популярная средневековая фабула (и вспомним, что именно так возник Коровьев в «Мастере и Маргарите» Булгакова). В общем, «Горе вам, так смеющимся ныне, ибо восплачете» (Лк 6:25). Да и сегодня огромное количество людей согласно с этой теорией и с пеной у рта настаивает на том, что есть вещи, на которыми смеяться нельзя. И список этих вещей у них обычно так объемен и политкорректен, что включает если не всю нашу Галактику, то, по крайней мере, видимую ее часть. Смеяться нельзя над расами, нациями, стариками, мертвыми, религиями, идеалами, историей, детьми, женщинами, инвалидами, серьезными предметами... Именно потому, что эти люди воспринимают любой юмор прежде всего как издевку, пренебрежение, демонстрацию превосходства.
Теория несоответствия
Впрочем, у теории превосходства в конце концов нашлись серьезные противники. Например, такие мыслители, как Кант и Шопенгауэр, которые в свое время горячо заступались за смех и юмор. На основе их высказываний и возникла вторая распространенная теория - теория несоответствия. Поклонники этой теории исходят из того, что если бы смеяться нас заставляло чувство своего превосходства и вид несчастий и слабости других, то ни один безногий нищий не смог бы проползти по улице, не вызвав страшного взрыва веселья. И как просто было бы стать стендап-комиком: выйти на эстраду, обнажить свои язвы... Увы, но так легко лавры на этой ниве не достаются.
Согласно теории несоответствия, смех - всегда реакция на абсурд, на нелепость и неожиданность. И анекдот из «Филогелоса» смешон именно потому, что реакция героя неожиданна и абсурдна: он путает маленького мертвого ребенка и некое грандиозное событие, которое могло бы собрать такую же толпу людей (как вариант - ребенок в сознании отца схож с недостаточно обильным званым обедом для большого количества гостей). И вот эта заминка, заставляющая нас сперва недопонять ситуацию, а потом осознать ее абсурдность, и вызывает у нас такую реакцию, как смех. Под эту теорию, получившую развитие в XIX веке, действительно идеально ложится, например, чисто абсурдистский юмор, все эти лимерики, каламбуры и алисы в стране чудес, которые тоже тогда практически впервые громко о себе заявили (по крайней мере, в литературе). И, кстати, эта замечательная теория прекрасна тем, что совершенно оправдывает почти любой, даже самый черный, юмор, так как не приписывает ему оскорбительного подтекста.
Теория утешения
Под теорию несоответствия самую большую мину заложили, конечно, дети и зверюшки. Хохочущие младенцы, которые не могут осознавать никакие нелепости и неожиданности (ибо для этих свеженьких гостей из ниоткуда даже собственная нога - огромная неожиданность). Веселящиеся шимпанзе, кидающиеся банановыми шкурками в посетителей. Выяснилось, что хохотать умеют и любят даже крысы, которые проделывают это, когда им грамотно щекочут брюшко.
Теория превосходства тоже никак не сочеталась с заливистым хохотом малюток, которым делают козу. Поэтому пришлось изобретать новую. И к ней приложили руку тоже весьма именитые граждане. Например, философ Герберт Спенсер и даже отец психоанализа Зигмунд Фрейд, развивший ее в работе «Остроумие и его отношение к бессознательному». В кратком пересказе теория утешения выглядит так: смех - реакция на редуцированную агрессию, на оказавшуюся безобидной мнимую опасность, это мгновенный сброс напряжения, вызванного страхом. Крысу как бы понарошку атакуют, но ее ощущения, скорее, приятные. Ребенок видит рядом с собой другое существо и пугается, но в ту же секунду узнает в этом огромном блине лицо дорогой маменьки и облегченно смеется. Животные в шутку, не по-настоящему дерутся и таким образом развлекаются. Или, например, толпа, собравшаяся на площади полюбоваться казнью, гогочет над уморительными судорогами повешенного - это опять-таки реакция облегчения: «Слава богу, я не на его месте. Солнце светит, жизнь прекрасна, смерть выбрала не меня. О, гляди-ка, а тут и жареные каштаны продают!» (При этом люди с сильно развитой эмпатией такого облегчения не испытывают, ибо слишком сочувствуют казнимому, – наоборот, они долго пребывают в ужасе и стрессе.) Хохот на похоронах, как показывают нам, например, развеселые погребальные мексиканские традиции, работает не хуже, чем самые громкие рыдания плакальщиц, ибо и то и другое - способ максимально снять стресс, выдать на-гора рекордную норму эмоций и таким образом пережить их.
В свете этой теории анекдот из «Филогелоса» смешон потому, что он заставляет испытать облегчение, избавив нас от необходимости пусть мимолетно, но сочувствовать родителям, ибо те, вместо того чтобы взывать к нашему состраданию, беспокоятся о всякой ерунде. И, кстати, черный, кощунственный, сексистский, расистский и прочий неполиткорректный юмор в свете этой теории имеет полное право на существование, так как больше всего нужен именно жертвам, помогая им справиться со своими травмами. Достаточно вспомнить, что чаще всего про холокост шутят в Израиле.
И кто победитель?
Человечество было бы скучным человечеством, если бы ограничилось всего тремя теориями смеха. На данный момент их имеется под сотню, но все они являются результатами разнообразного скрещивания трех основных, упомянутых выше.
Как пример можно взять «теорию разрешения несообразности», популярную в сфере психологии и лингвистики. Согласно ей шутка сначала вызывает у нас дискомфорт своей абсурдностью, а потом с нами случается миг понимания, сразу дающий нам и облегчение, и чувство собственного превосходства (я умный, я допер!). В этом свете анекдот из «Филогелоса» работает так: сперва мы вообще не понимаем, что за чушь несет герой, нас это напрягает, но потом мы понимаем его логику и испытываем облегчение и довольство собой (и шуткой).
Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов, например, так называемую «карнавальную природу юмора», описанную знаменитым русским культурологом Бахтиным. Он полагал, что юмор - это всегда попытка на время сбросить с себя оковы норм, законов и даже разума, этакие вакхические каникулы мозга, которому для освежения порой нужно уезжать на раскрашенной козе из мира фактов, логики и бесконечного «нельзя» в мир, где все шиворот-навыворот и все можно.
То есть это очень напоминает другой многотысячелетний анекдот - о нескольких слепцах, которые пытаются описать слона, щупая его кто за ухо, кто за хобот, кто за ногу. Потому что каждая из этих теорий верна. Но при этом слон остается слоном - огромным, разнообразным, так и не увиденным целиком.
5 ответов на вопрос «Что мешает людям смеяться?»
Способность воспринимать смешное у всех разная. Существует пять факторов, очень влияющих на эту способность.
1 Обидчивость и высокие стандарты приличия
Или их полное отсутствие. Если тебя шокирует слово «жопа», то это не значит, что ты неостроумный человек. Просто анекдоты с этим словом тебе будут нравиться меньше, чем людям без таких ограничителей. Но если ты к данному слову вообще равнодушен, то ты еще меньше способен развеселиться по его поводу. То есть нужно точное попадание в границы и ювелирное их нарушение. Громче всего над шутками про толстушек будут смеяться стройные женщины, шуткам над религией - атеисты. Но не советуем тебе выступать с этой программой перед залом в клинике голодания или на мероприятии в епархии.
2 Недостаток знаний или сообразительности
Если человек не способен оценить абсурдность ситуации, потому что вообще не слишком разобрал, о чем идет речь, или если он не умеет понять соль шутки, пока ему ее не объяснишь, то, естественно, бедняга не рассмеется даже самому-рассамому смешному анекдоту. Разве что из вежливости. Поэтому чем образованнее люди, тем богаче, разнообразнее и заковыристее может быть у них юмор. Но не спеши завидовать умникам и сожалеть о кретинах, не посмотрев следующий пункт.
3 Излишняя образованность или сообразительность
Ошибочно думать, что перед членами академии наук юмористам выступать проще, чем перед старшей группой детского сада. Наоборот, человеку, обремененному знаниями и интеллектом, веселиться часто сложнее, чем незамутненным умам, потому что он наизусть знает все эти анекдоты, за свою многотрудную жизнь он выслушал сотни их вариаций. Хуже того, даже если анекдот ему каким-то чудом не знаком, он догадается, в чем прикол, еще за минуту до того, как рассказчик, пыхтя, доберется до конца. Без эффекта неожиданности весело не будет - будет только чувство неловкости за горе-комика.
4 Слабое воображение
Лучшая аудитория для комика - это люди с живым воображением, которые, слушая или читая, быстро умеют строить в голове яркие модели. Ночь. Горячее дыхание. Прекрасная женщина. Скрежет ключа в скважине. Чем живее будет созданная картинка, тем смешнее и неожиданнее покажется развязка. У людей с небогатым модельным воображением, которые просто умеют получать информацию, принимать ее к сведению и хранить, но не разукрашивать ее образами, чаще всех прочих бывают серьезные проблемы с юмором.
5 Принципы
Можно не быть эмоционально глубоко вовлеченным в проблему, но если ты упрямо полагаешь своим долгом считать, что смеяться над религией грешно, про больных - жестоко, про бедность - подло, про женщин - низко и т.д., то ты машинально будешь сдерживать свое желание рассмеяться, даже если шутка была действительно смешной. И чем больше таких запретных зон ты у себя разведешь, тем более постным будет твое существование. Без тренировки способность к смеху постепенно угасает. Вон некоторые пуритане гордились тем, что за всю жизнь ни разу не улыбнулись. Оно тебе надо?
Демокрит. - Аристофан. - Платон. - Аристотель. - Цицерон. - Квинтилиан. - Лукиан
Древние цивилизации, пережив периоды становления, расцвета и упадка, исчезли; время превратило некогда роскошные дома и храмы в руины и пепел.
Однако духовная культура цивилизации, выраженная прежде всего в философии и знаниях об окружающем мире, не теряется, становясь основой для формирования последующих культур. Европейская философия зародилась в античности; большинство позднейших теорий основано на идеях, впервые возникших в Древней Греции и Древнем Риме.
Досократическая философия, разрушая мифологическое мировоззрение, впервые попыталась логически объяснить причины явлений. Одним из предметов ее анализа становится проблема смеха - наиболее выраженного и при этом наименее понятного феномена человеческой жизни. Как утверждает Аристотель в «Риторике», впервые этой проблемой близко занялся ритор Горгий из Леонтин (485 - 380 гг. до н. э.), который попытался обосновать роль смеха в философской дискуссии и ораторской практике 1 . Практически ни одна из работ Горгия о смехе до нашего времени не дошла; более определенные выводы можно сделать о теории смеха другого известного досократи-ка - Демокрита, прозванного «смеющимся философом».
Наиболее разработанные теории смешного представлены в работах Платона, Аристотеля, перипатетиков Феофраста и Деметрия Фалерского и их римских последователей - Цицерона и Квинтили-ана. Некоторые высказывания о сущности и роли смеха можно встретить и у «практиков смеха» - прежде всего Аристофана и Луки-ана, а также Луцилия, Марциала, Ювенала, Персия и др. О благотворной терапевтической роли смеха писали многие врачи древности. Среди них особенно следует выделить Гиппократа (469 - 395 гг. до н. э.), Геродика (конец II в. до н. э.) и Галена (130 - 200 гг. до н. э.). О смехе в комедии говорили александрийский библиотекарь Лики-фон (род. в 285 г. до н. э.), философ Эратосфен (284 - 200 гг.
1 Аристотель приводит следующее высказывание Горгия: «Следует серьезность противника отражать посредством шутки, а его шутку - посредством серьезности». (Аристотель. Поэтика. Риторика. СПб., 2000. С. 324.)
до н. э.), историк Дионисий Галикарнасский (54 - 7 гг. до н. э.), грамматик Платоний (ок. IV в.) и др.; известен и так называемый «Трактат Койслиния», по-видимому, основанный на второй части «Поэтики» Ари-стотеля. Краткие обзоры теорий смеха встречаются у Мак-робия («Сатурналии»), Плиния Старшего, Плутарха и др.
Из всего многообразия подходов и идей наибольшее влияние на позднейшую теорию смешного имели взгляды Демокрита, Аристофана, Платона, Аристотеля, Цицерона, Квинтилиана и Лукиана. Именно они и будут рассмотрены ниже.
Демокрит. «Что такое смех и каким способом он вызывается, предоставим судить Демокриту», - писал Цицерон в трактате «Об ораторе» 1 . Действительно, учение Демокрита из Абдер (ок. 460- 370 гг. до н. э.) во многом предопределило позднейшие, прежде всего средневековые и ренессансные, взгляды на сущность смеха. Воспринято это учение было (по большей части) посредством «Гиппок-ратова романа», широко известного в философских и медицинских кругах Европы эпохи Возрождения; на его идеях Ф. Рабле основывает свое «оправдание смеха» - пролог к «Гаргантюа и Пантагрюэлю».
«Гиппократов роман» представляет собой сборник писем, в котором Гиппократ наблюдает «безумие» Демокрита, выражающееся в почти постоянном смехе. «Я над одним только смеюсь, - объясняет причину своего состояния Демокрит, - над человеком, преисполненным безумия, чуждым справедливым делам, предающимся всяким глупым выдумкам, со страданиями переносящим самые тяжелые труды без всякой пользы… Какой смех!» В интерпретации философа смех - состояние, противостоящее пустоте и ничтожеству человеческих дел: «Животные довольствуются необходимым. Какой лев закапывает золото в землю? Какой бык предается стяжательству? Какая пантера способна к ненасытности? Дикий кабан испытывает жажду, лишь пока не нашел воды, волк, пожрав свою добычу, успокаивается, а человек не может насытиться… О, Гиппократ! Как мне не смеяться…» 2 . С подобным взглядом на мир «сквозь смех» в итоге соглашается и сам Гиппократ, прибавляя, таким образом, свой авторитет к традиции апологии смеха.
«Гиппократов роман», конечно, является апокрифом; тем не менее ряд сохранившихся свидетельств и разрозненных афоризмов Демокрита заставляет предположить, что легенда о смеющемся философе не является мистификацией - это скорее своеобразная компиляция подлинных высказываний мыслителя, преподнесенная в беллетризо-ванной форме. Так, схожие мысли упоминаются в эпоху, предшествующую написанию «романа». Мы встречаем их у Эпикура и его
1 Цицерон. Об ораторе // Лурье С. Я. Демокрит: Тексты. Переводы. Исследования. Л., 1970. С. 198.
2 «Гиппократов роман». Письмо 17 // Там же.
последователей, у Горация («Если б был жив Демокрит, посмеялся б, наверно, тому он…» 1), в приведенной цитате Цицерона и т. д.
К сожалению, определенных и цельных письменных свидетельств о взглядах Демокрита на смех не сохранилось. Наследие философа (Диоген Лаэртский приводит более 70 наименований), в котором, по мнению многих исследователей, содержались работы по физиологии и теории смеха, после его смерти было в большей части уничтожено 2 . Тем не менее на основе сохранившегося можно сделать некоторые выводы о теории смеха Демокрита.
Прежде всего смех для философа есть цельное мировоззрение, своеобразный символ презрения к материальным благам, почестям, известности. Это взгляд мудреца, преисполненного душевного спокойствия и невозмутимости (еибицгп), на суетность окружающих и их поступки, которые направлены не на постижение вечного, а лишь на получение сиюминутной выгоды.
Причина смеха - в бесцельности поступков большинства людей. То, что кажется важным, жизненно необходимым, то, ради чего предают друзей и преступают закон: власть, слава, похоть, богатство, по Демокриту, - всего лишь пустота (ksvov) 3 , прикрывающаяся значимостью. Мудрец же должен довольствоваться только самым необходимым и «бежать суетности света». В самоограничении и постижении истины человек «стремится к справедливым и законным действиям, во бдении и во сне здрав, весел и спокоен» 4 . «Смех мудреца» при этом не есть проявление чувства индивидуального превосходства или человеконенавистничества. «Будучи людьми, мы не должны смеяться над людскими бедами, а должны сочувствовать им» 5 , - говорит философ. Объект смеха не должен вызывать сочувствия: горе, страдания, беды людей превращают смех в этически недопустимое действие. Позднее Аристотель также будет говорить об осмеиваемом явлении как об «ошибке, не приносящей страдания», а Бергсон - об «анестезии сердца», сопутствующей смеху.
Можно сказать, что Демокрит понимает объект смеха онтологически, как нечто мнимо сущее, небытие (цг| ov), претендующее на пра-
1 Гораций. Собр. соч. СПб., 1993. С. 331.
2 Возможно, немаловажную роль в этом сыграл Платон. Так, по словам Диогена Лаэртского, Платон «хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать»; а также «Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов». (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изре чениях знаменитых философов. М., 1979. С. 372.)
3 Здесь характерная для Демокрита игра слов: кsvov - пустота в моральном и физическом (как «атомы и пустота») значении. См., напр., слова Демокрита у Луки- ана: «, ибо важного в делах нет ничего - все пустота, движение атомов и бесконечность». (Лукиан. Собр. соч.: В 2 т. М., 1935. Т. 2. С. 381).
4 Цит. по: История философии в кратком изложении. М., 1995. С. 120.
5 Демокрит // Лурье С. Я. Указ. соч. С. 367.
во называться истинным бытием. В таком понимании смех становится орудием мудреца против всего показного и лицемерного, действием, разоблачающим мнимые аксиомы бытовой жизни и патетическую идеологию (бо^а).
Онтологический подход Демокрита является элементарной и фундаментальной интерпретацией смеха, которая развертывается в аксиологические, гносеологические, этические и эстетические определения в позднейшей истории теорий комического. В эпоху классической античности к демокритовской «разоблачающей» трактовке смеха были наиболее близки идеи Аристофана.
Самый веселый момент в истории человечества - 6 часов 3 минуты 7 октября 2001 года. Самое смешное животное - домашняя утка. Самый смешливый народ - немцы. Таковы итоги эксперимента британских ученых, которые два года исследовали чувство юмора жителей Европы, Северной Америки и Австралии... Самый смешной анекдот в мире Два охотника забрались далеко в лес. Один из них вдруг упал. Он не дышит. Его приятель достает мобильный, набирает номер 911 и кричит оператору: "Мой друг умер. Что делать?" - "Успокойтесь, я вам обязательно помогу, - говорит оператор. - Для начала убедитесь в том, что ваш друг мертв". Слышится звук ружейного выстрела, после чего охотник говорит оператору: "Убедился, теперь что?" Именно этот анекдот признан самым смешным по итогам Интернет-исследования, проводившегося университетом графства Хертфордшир совместно с Британской ассоциацией развития науки. Участникам эксперимента предлагалось наряду с оценкой чужих анекдотов присылать свои собственные. Всего было представлено более 40 тыс. анекдотов, на которые поступило около 2 млн. отзывов. Анекдот-победитель прислал британский психолог Гурпал Госсал, который теперь считает, что высокий рейтинг его анекдота совершенно оправдан: "Я сам очень люблю эту шутку. Она помогает поднять настроение, она напоминает нам, что где-то есть люди, которые глупее, чем мы". С точки зрения руководителя проекта профессора психологии Ричарда Уайзмена, невероятный успех шутки про охотников имеет научное объяснение: в ней нашли выражение все три основных типа анекдота. Первый тип, по Уайзмену, - это анекдоты, которые помогают почувствовать превосходство над остальными. Второй - анекдоты, которые помогают снизить влияние событий, часто вызывающих страх, тревогу или волнение (смерть, болезнь, брак и т.д.). Наконец, третий тип - это анекдот, который удивляет нас нелепостью ситуации или реакции на какое-либо событие. Эксперимент позволил британским ученым не только классифицировать анекдоты и выявить среди них самый смешной, но и сделать ряд ценных наблюдений. Так, самым смешным животным оказалась обыкновенная домашняя утка: из представителей фауны в присланных на конкурс анекдотах чаще всего упоминалась именно она. Самым веселым моментом за последние несколько лет объявлено 6 часов 3 минуты 7 октября прошлого года. Именно в это время, согласно показаниям компьютера, было дано наибольшее число высших оценок тому или иному анекдоту. Самой смешливой страной в мире оказалась Германия. Немцы ставили высший балл очень многим предложенным для оценки анекдотам (а канадцы, австралийцы и американцы - наоборот). Анализ анекдотов подтвердил и такую в целом довольно очевидную вещь: у разных народов чувство юмора отличается. Северная Америка: чужая ущербность Отличительной особенностью американо-канадского чувства юмора исследователи называют особую любовь к анекдотам, так или иначе подчеркивающим превосходство. Герой североамериканских анекдотов либо выглядит дураком, либо его заставляют выглядеть дураком. Вот пример, который приводит доктор Уайзмен. Встречаются техасец и выпускник Гарварда. Техасец спрашивает: "Откуда ты будешь-то?" - "Оттуда, где люди не заканчивают фразу частицей". - "О`кей. Ну и откуда ты будешь-то, дурень?" Собственно, о том же и самый смешной анекдот по версии канадцев. Когда НАСА только начало отправлять людей в космос, астронавты быстро выяснили, что в условиях невесомости шариковые ручки не работают. Специалисты НАСА потратили 10 лет, 12 млрд. долларов и создали шариковую ручку, которая пишет в невесомости, под водой и практически на любой поверхности, в том числе на стекле. Ей не страшны ни сильный мороз, ни 300-градусная жара. А русские пользуются карандашом. Самым веселым анекдотом в США признана история об игроках в гольф. Два человека играют в гольф. Мимо поля проезжает похоронная процессия. Увидев это, один из игроков, уже замахнувшийся для удара, вдруг останавливается, снимает бейсболку, закрывает глаза и читает молитву. "О, какой ты все-таки прекрасный человек, - говорит ему партнер по игре. - Это самая трогательная сцена, которую я видел. Ты, наверное, очень добрый!" - "Будешь тут добрым! Мы с ней все-таки 35 лет вместе прожили". Британские острова: игра слов Особенность чувства юмора англичан и ирландцев в том, что больше всего они любят анекдоты, основанные на игре слов. Переводить их на иностранные языки практически невозможно. Вот анекдот, который очень понравился англичанам. Приходит пациент к врачу. "Доктор, у меня в заднице клубника застряла". - "Ничего, у меня для вашей клубники есть cream" ("cream" по-английски - и крем, и сливки). В русской традиции существует аналог. На приеме у проктолога. "Доктор, у меня в заднице газета". - "Газета? Правда?" - "Нет, "Известия". Впрочем, англичане любят и другие анекдоты. "Интересно, что самым смешным они признали анекдот, который скорее следовало бы считать американским", - отмечает доктор Уайзмен. Женщина с ребенком на руках садится в автобус. Водитель, глядя на младенца, замечает: "Знатный уродец!" Женщина уходит в конец автобуса, садится и рассказывает соседу-мужчине, что ее только что оскорбил водитель. "Нельзя этого так оставлять. Немедленно пойдите и скажите ему все, что о нем думаете! - восклицает мужчина. - Давайте я пока подержу вашу обезьянку". Европа и Австралия: сюрреализм Жители Западной Европы в большинстве своем предпочитают шутки, которые доктор Уайзмен назвал сюрреалистическими. Типичный пример. Собака заходит на почту и протягивает бланк телеграммы. Там девять раз подряд написано "гав". Телеграфист говорит собаке: "У вас тут только девять слов. Вы можете написать еще один "гав", телеграмма дороже не станет". - "Зато полностью изменится смысл", - отвечает собака. Другим самым популярным видом анекдотов в Европе исследователи сочли "экзистенциальные" шутки. Они высмеивают путающие или вызывающие стресс события. "Доктор! У меня вчера случилась оговорка по Фрейду. Обедаю я с тещей, хочу попросить ее передать масло, а вместо этого говорю: "Какая же ты дрянь! Всю жизнь мне сломала!" К этой категории, по мнению ученых, следует отнести и самый любимый австралийский анекдот. Женщина приходит к врачу и начинает жаловаться: "Доктор, вы только взгляните на меня! Волосы, как проволока, лицо все в морщинах, глаза красные - в гроб краше кладут. Что со мной, доктор?" После нескольких минут осмотра доктор отвечает: "Ну, со зрением у вас проблем нет". Германия: что угодно То, что Германия оказалась самой смешливой страной, на первый взгляд может показаться удивительным. На самом деле это лишний раз подтверждает расхожее мнение о том, что немецкого чувства юмора просто не существует: как деликатно заметил доктор Уайзмен, "немцы склонны считать смешными самые разные анекдоты". Самым забавным немцы посчитали анекдот вполне международный. Генерал заметил, что один из его солдат ведет себя странно: то и дело поднимает бумажки с земли, разглядывает и выбрасывает со словами: "Опять не та". Солдата отправляют на осмотр к психиатру и признают сумасшедшим. Получив бумагу о комиссовании, солдат внимательно читает ее и, кладя в карман, бурчит: "Ну вот она. Наконец-то!"