WEB-библиография детских писателей Урала

В этой теме я хочу познакомить вас с уральскими писателями, моими соотечественниками, земляками. Кто-то родился на Урале, кто-то приехал, но для каждого писателя Урал стал вдохновением для рассказов, романов, сказов. Вот они, уральские самоцветы.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - настоящая фамилия - Мамин. Родился 25 октября (6 ноября) 1852 года в Висимо-Шайтанском заводе Пермской губернии в семье заводского священника. Получил домашнее образование, затем учился в Висимской школе для детей рабочих. В 1866 был принят в Екатеринбургское духовное училище, где обучался до 1868, затем продолжил образование в Пермской духовной семинарии (до 1872). В эти годы участвует в кружке передовых семинаристов, испытывает воздействие идей Чернышевского, Добролюбова, Герцена.

В 1872 Мамин-Сибиряк поступает в Петербургскую медико-хирургическую академию на ветеринарное отделение. В 1876, не окончив курс академии, переходит на юридический факультет Петербургского университета, но, проучившись год, вынужден оставить его из-за материальных трудностей и резкого ухудшения здоровья (начался туберкулез).Летом 1877 вернулся на Урал, к родителям. В следующем году умер отец, и вся тяжесть забот о семье легла на Мамина-Сибиряка. Чтобы дать образование братьям и сестре и суметь заработать, решено было переехать в крупный культурный центр. Был выбран Екатеринбург, где начинается его новая жизнь. Здесь он женился на Марии Алексеевой, которая стала не только женой, но и другом и прекрасным советчиком по литературным вопросам. В эти годы он совершает много поездок по Уралу, изучает литературу по истории, экономике, этнографии Урала, погружается в народную жизнь, общается с "простецами", имеющими огромный жизненный опыт.Первым плодом этого изучения стала серия путевых очерков "От Урала до Москвы" позже многие русские писатели будут черпать вдохновение именно здесь (1881-1882), опубликованных в московской газете "Русские ведомости"; затем в журнале "Дело" вышли его очерки "В камнях", рассказы ("На рубеже Азии", "В худых душах" и др.). Многие были подписаны псевдонимом Д. Сибиряк.

Первым крупным произведением писателя был роман "Приваловские миллионы"(1883), который на протяжении года печатался в журнале "Дело" и имел большой успех. В 1884 в журнале "Отечественные записки" появился роман "Горное гнездо", закрепивший за Маминым-Сибиряком репутацию выдающегося писателя-реалиста.Два продолжительных выезда в столицу (1881-1882, 1885-1886) упрочили литературные связи писателя: он знакомится с Короленко, Златовратским, Гольцевым. В эти годы пишет и печатает много небольших рассказов, очерков.Сложным процессам на Урале после Крестьянской реформы 1861 посвящен роман "Три конца. Уральская летопись" (1890); в жестких натуралистических подробностях описаны сезон золотодобычи в романе "Золото" (1892), голод в уральской деревне 1891-1892 в романе "Хлеб" (1895), передающем и трепетно-любовное отношение автора к исчезающим деталям стародавнего уклада (характерное и для цикла рассказов "Около господ" (1900)). Сумрачный драматизм, обилие самоубийств и катастроф в произведениях Мамина-Сибиряка, "русского Золя", признаваемого одним из создателей отечественного социологического романа, явили одну из важных граней общественного умонастроения России конца века: ощущение полной зависимости человека от социально-экономических обстоятельств, выполняющих в современных условиях функцию непредсказуемого и неумолимого античного рока.

В 1890 разводится с первой женой и женится на талантливой артистке Екатеринбургского драматического театра М. Абрамовой и переезжает в Петербург, где проходит последний этап его жизни (1891-1912). Через год Абрамова умирает, оставив больную дочь Аленушку на руках отца, потрясенного этой смертью.Подъем общественного движения в начале 1890-х способствовал появлению таких произведений, как романы "Золото" (1892), повесть "Охонины брови"(1892). Широкую известность приобрели произведения Мамина-Сибиряка для детей: "Аленушкины сказки" (1894-1896), "Серая шейка" (1893), "Зарницы" (1897), "По Уралу" (1899) и др.Последние крупные произведения писателя - романы "Черты из жизни Пепко"(1894), "Падающие звезды" (1899) и рассказ "Мумма" (1907).
В возрасте 60 лет 2 ноября (15 ноября) 1912 года Мамин-Сибиряк скончался в Петербурге.

Бажов Павел Петрович (27 января 1879 - 31 августа 1967) – знаменитый русский советский писатель, знаменитый уральский сказочник, прозаик, талантливый обработчик народных преданий, легенд, уральских сказов.
Павел Петрович Бажов родился 27 января 1879 года на Урале вблизи Екатеринбурга в семье потомственного горнозаводского мастера Сысертского завода Петра Васильевича и Августы Стефановны Бажевых (так тогда писалась эта фамилия).

Фамилия Бажов происходит от местного слова «бажить» – то есть ворожить, предвещать. У Бажова и прозвище мальчишечье уличное было – Колдунков. И позже, когда Бажов стал печатать свои произведения, он подписывался одним из своих псевдонимов – Колдунков.
Петр Васильевич Бажев был мастером пудлингово-сварочного цеха Сысертского металлургического завода близ Екатеринбурга. Мать писателя, Августа Стефановн, была искусной кружевницей. Это было большим подспорьем для семьи, особенно во время вынужденной безработицы мужа.
Будущий писатель жил и формировался в среде уральских горнорабочих. Впечатления детства оказались для Бажова самыми важными и яркими.

Он любил слушать и других старых бывалых людей, знатоков прошлого. Хорошими рассказчиками были сысертские старики Алексей Ефимович Клюква и Иван Петрович Короб. Но лучшим из всех, кого довелось узнать Бажову, оказался старый полевской горняк Василий Алексеевич Хмелинин. Он работал сторожем дровяных складов при заводе, и у его сторожки на Думной горе собирались ребятишки послушать интересные истории.
Детство и отрочество Павла Петровича Бажова прошли в городке Сысерти и на Полевском заводе, входившем в Сысертский горный округ.

Семья часто переезжала с завода на завод, что позволило будущему писателю хорошо узнать жизнь обширного горного округа и отразилось в творчестве.
Благодаря случаю и своим способностям он получил возможность учиться.
Бажов учился в мужской земской трехлетней школе, в которой был талантливый учитель словесности, сумевший увлечь ребят литературой.
Так, 9-летний мальчик однажды наизусть прочел весь школьный сборник стихотворений Н.А. Некрасова, выученный им по собственному почину.

Все советовали учить сына дальше, но бедность рабочей семьи не позволяла мечтать о гимназии или реальном училище. Даже единственного ребенка рабочая семья там учить не могла.
Остановились на Екатеринбургском духовном училище: в нем самая низкая плата за обучение, не надо покупать форму, да еще есть ученические квартиры, снимавшиеся училищем, – эти обстоятельства оказались решающими.
Прекрасно сдав вступительные экзамены, Бажов был зачислен в Екатеринбургское духовное училище. Содействие друга семьи понадобилось потому, что духовное училище все-таки было не только, так сказать, профессиональным, но и сословным: готовило главным образом служителей церкви, и учились в нем преимущественно дети духовенства.

По окончании училища в 14 лет Павел поступил в Пермскую духовную семинарию, в которой обучался 6 лет. Это было время его знакомства с классической и современной литературой.
В 1899 году Бажов окончил Пермскую семинарию – третьим по сумме баллов. Настало время выбора пути в жизни. Предложение поступить в Киевскую духовную академию и учиться там на полном содержании было отвергнуто. Он мечтал об университете. Однако путь туда был закрыт. Прежде всего потому, что духовное ведомство не хотело терять свои «кадры»: выбор высших учебных заведений для окончивших семинарии был жестко ограничен Дерптским, Варшавским, Томским университетами.
Бажов решил учительствовать в начальной школе в районе, населенном старообрядцами.

Свой трудовой путь он начал в глухой уральской деревне Шайдуриха, возле Невьянска, а затем в Екатеринбурге и Камышлове. Он преподавал русский язык, много ездил по Уралу, интересовался фольклором, краеведением, этнографией, занимался журналистикой.
В течение пятнадцати лет, каждый год во время школьных каникул, Бажов пешком странствовал по родному краю, везде приглядывался к окружающей жизни, беседовал с рабочими, записывал их меткие слова, разговоры, рассказы, собирал фольклор, изучал труд гранильщиков, камнерезов, сталеваров, литейщиков, оружейников и многих других уральских мастеров, беседовал с ними о тайнах их ремесла и вел обширные записи. Богатый запас жизненных впечатлений, образцов народной речи очень помог ему в дальнейшем в работе журналиста, а потом и в писательском труде. Свою «кладовую» он пополнял всю жизнь.

Как раз в это время открылась вакансия в Екатеринбургском духовном училище. И Бажов вернулся туда – теперь уже в качестве преподавателя русского языка. Позднее Бажов пытался поступить в Томский университет, но не был принят.
В 1907 году П. Бажов перешел в епархиальное (женское) училище, где до 1914 года вел занятия по русскому языку, а временами – по церковнославянскому и алгебре.
Здесь он знакомиться со своей будущей женой, а на тот момент просто его ученицей, Валентиной Иваницкой, с которой они поженились в 1911 году. Брак был основан на любви и единстве устремлений. Молодая семья жила более содержательной жизнью, чем большинство сослуживцев Бажова, проводивших свободное время за картами. Супруги много читали, бывали в театрах. В их семье родилось семеро детей.

Когда началась первая мировая война, у Бажовых уже росли две дочери. В связи с материальными затруднениями супруги переселились в Камышлов, поближе к родственникам Валентины Александровны. Павел Петрович перевелся в Камышловское духовное училище.
Участвовал в гражданской войне 1918-21 гг. на Урале, в Сибири, на Алтае.
В 1923-29 жил в Свердловске и работал в редакции «Крестьянской газеты». В это время им было написано свыше сорока сказов на темы уральского заводского фольклора.
С 1930 г. - в Свердловском книжном издательстве.

В 1937 году Бажова исключили из партии (через год - восстановили). Но тогда, лишившись привычной работы в издательстве, он посвятил всё своё время сказам, и они замерцали в «Малахитовой шкатулке» подлинными уральскими самоцветами.
В 1939 выходит самое знаменитое произведение Бажова - сборник сказок «Малахитовая шкатулка», за которую писатель получает Государственную премию. В дальнейшем Бажов пополнял эту книгу новыми сказами.
Писательский путь Бажова начался сравнительно поздно: первая книга очерков «Уральские были» вышла в свет в 1924. Лишь в 1939 были опубликованы наиболее значительные его произведения – сборник сказов «Малахитовая шкатулка», получившая в 1943 году Государственную премию СССР, и автобиографическая повесть о детстве «Зеленая кобылка». В дальнейшем Бажов пополняет «Малахитовую шкатулку» новыми сказами: «Ключ-камень» (1942), «Сказы о немцах» (1943), «Сказы об оружейниках» и другими. Его поздние произведения можно определить как «сказы» не только в силу их формальных жанровых признаков (наличие вымышленного рассказчика с индивидуальной речевой характеристикой), но и потому, что они восходят к уральским «тайным сказам» – устным преданиям горнорабочих и старателей, отличающимся сочетанием реально-бытовых и сказочных элементов.
Произведения Бажова, восходящие к уральским «тайным сказам» - устным преданиям горнорабочих и старателей, сочетают реально-бытовой и фантастические элементы. Сказы, впитавшие сюжетные мотивы, колоритный язык народных преданий и народной мудрости, воплотили философские и этические идеи современности.

Над сборником сказов «Малахитовая шкатулка» он работал с 1936 года до последних дней своей жизни. Впервые отдельным изданием он вышел в 1939 году. Затем из года в год «Малахитовая шкатулка» пополнялась новыми сказами.
Сказы «Малахитовой шкатулки» - своеобразная историческая проза, в которой через личность уральских рабочих воссоздаются события и факты истории Среднего Урала XVIII-XIX вв. Сказы живут как эстетическое явление благодаря завершенной системе реалистических, фантастических и полуфантастических образов и богатейшей нравственно-гуманистической проблематике (темы труда, творческих поисков, любви, верности, свободы от власти золота и др.).

Бажов стремился выработать собственный литературный стиль, искал оригинальные формы воплощения своего писательского дарования. Это удалось ему в середине 1930-х годов, когда он начал публиковать свои первые сказы. В 1939 Бажов объединил их в книгу «Малахитовая шкатулка», которую впоследствии дополнял новыми произведениями. Малахит дал название книге потому, что в этом камне, по Бажову, «радость земли собрана».
Непосредственно художественно-литературная деятельность началась поздно, в возрасте 57 лет. По его признанию – «просто не было времени для литературной работы такого рода.
Создание сказов стало главным делом жизни Бажова. Кроме того, он редактировал книги и альманахи, в том числе по уральскому краеведению.
Скончался Павел Петрович Бажов 3 декабря 1950 года в Москве, и был похоронен у себя на родине в Екатеринбурге.

Алексей Петрович Бондин - один из самых первых писателей советского Урала, всей своей жизнью и творчеством тесно связан с нашим краем. Этапом жизненного и творческого пути писателя были определены всем ходом развития русской революции и социалистического строительства.
Потомственный тагильский мастеровой, сын и внук плотинных смотрителей, родом из демидовских крепостных, А. П. Бондин вошел в литературу как писатель-рабочий, прошедший нелегкую школу заводского труда и посему отлично знавший труд и быт рабочего Урала.

Ему суждено было раннее сиротство, приют, с подросткового возраста - работа на демидовском заводе, затем инвалидность и скитания по Уралу, стране в поисках заработка. В 1916 г. А. П. Бондин пишет свою первую пьесу "Беззаконница", которая сразу же была запрещена к постановке, а автор попал под негласный полицейский надзор.
В 1919 г. под свежим впечатлением событий гражданской войны слесарь тагильского депо А. П. Бондин создает пьесу "На пороге великих событий", впервые поставленную в Нижнетагильском железнодорожном клубе, а затем разными красноармейскими театрами.

В 1924 г. пьеса выходит в издательстве "Уралкнига" под названием "Враги" и ставится профессиональной труппой. Газета "Уральский рабочий" от 14. 10. 24 пишет: "Бондин с большими наклонностями к драматургии, сейчас у него в рукописях находится несколько пьес, заслуживающих весьма большого внимания". Так Бондин становится первым советским драматургом на Урале. В начале 20-х годов в уральской печати часто появляются небольшие рассказы тагильского слесаря о рабочих-железнодорожниках, стрелочниках, путевых сторожах, табельщицах, машинистах, их трудовых буднях, досуге, написаны они с прекрасным знанием жизни, с любовью, добродушным юмором, искренней эмоциональностью.

Крупным событием в литературе Урала 30-х гг. становятся повести Бондина "Связчики", "Уходящее", "Матвей Коренистов".
Важнейшим событием в жизни писателя было его участие в Первом Всесоюзном съезде советских писателей и его встреча с А. М. Горьким, которого впоследствии Бондин называл своим учителем, очевидно воздействие Горького, выдвинутых им там идей на творчество писателя.

"Я научился у Горького, - говорил Бондин, - черпать материал для своих произведений из жизни трудового народа...". Самым крупным произведением А. П. Бондина явился роман "Лога" - первый советский роман об Урале. Автобиографическая повесть "Моя школа", как отмечает, К. В. Боголюбов, положила начало советской детской книге на Урале". Повести о детстве актуальны в русской литературе, но Бондин показывает историю детства ребенка из рабочей семьи, до Бондина такой повести в русской литературе не было, М. Горький назвал ее в числе лучших книг для детей в отечественной литературе.

А. П. Бондин любил писать для детей, его сборник рассказов "В лесу", полон светлой радости общения с природой, романтических охотничьих приключений, юмора, сердечности и тепла. Последнее произведение А. П. Бондина - повесть "Ольга Ермолаева" является одной из самых удачных книг литературы 30-х годов. Образ женщины - работницы, быстрый процесс ее духовного роста, обретения внутренней свободы раскрыт писателем в процессе созидательного труда. Всю свою любовь к рабочему человеку автор вложил в образ Ольги Ермолаевой, прошедшей нелегкий жизненный путь, ставшей хозяйкой своей судьбы и обретшей счастье в творческом труде.

Все творчество А. П. Бондина посвящено человеку труда как творцу, как созидателю. "Мало знать литературу, нужно знать жизнь, иметь свой собственный опыт", - писал Бондин.
До самого 1932 г. писатель работал слесарем паровозного депо, человек творческий, он увлечен любой деятельностью, талантливый изобретатель, умелец, музыкант-самоучка, известный как лучший настройщик музыкальных инструментов в Нижнем Тагиле, страстный охотник, художник со своим "своеглазным видением" окружающей действительности. Творчество А. П. Бондина занимает достойное место в литературном наследии Урала.

Прозаик и поэт, классик современной детской литературы.
Владислав Петрович Крапивин родился в г. Тюмени в семье педагогов Петра Фёдоровича и Ольги Петровны Крапивиных. В 1956 году поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Во время обучения в университете был зачислен в штат газеты «Вечерний Свердловск». Несколько лет работал литературным сотрудником и заведующим отделом журнала «Уральский следопыт». В 1965 году ушёл на творческую работу.

В 1961 году Владиславом Крапивиным по собственной инициативе был создан детский отряд «Каравелла» (в ряде изданий утверждается, что отряд был создан по просьбе журнала «Пионер», но на самом деле журнал взял шефство над отрядом лишь в 1965 г.). Профиль отряда - журналистика, морское дело, фехтование. Отряд существует до настоящего времени, ранее имел статус пионерской дружины, пресс-центра и парусной флотилии журнала «Пионер». Владислав Петрович руководил отрядом более тридцати лет.

Первая книга Владислава Крапивина «Рейс „Ориона“» вышла в Свердловске, в 1962 году. В настоящее время у В. Крапивина более ста пятидесяти изданий на различных языках. Его книги были включены в «Золотую библиотеку избранных произведений для детей и юношества», «Библиотеку приключений и научной фантастики», «Библиотеку мировой литературы для детей», в японскую 26-томную серию «Избранные сочинения для подростков» (причём В. Крапивину было предоставлено два тома).

Книги Владислава Крапивина неоднократно переиздавались в Польше, Чехословакии, Болгарии, Германии, Японии, Венгрии, переводились на английский, испанский, персидский и другие языки. Часть произведений Владислава Крапивина были экранизированы и часто показывались по Центральному телевидению. Нескольких премий был удостоен фильм «Колыбельная для брата» по сценарию В. Крапивина.

Владислав Петрович - лауреат премии Ленинского комсомола, премии «Аэлита» журнала «Уральский следопыт», премии имени А. Гайдара журнала «Пионер» и других литературных премий. За литературную и общественную деятельность награждён орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, медалью «За доблестный труд», знаком ЦК ВЛКСМ имени А. Гайдара.

Российский писатель, журналист и издатель, настоящее имя – Яков Васильевич Разливинский. Печатался также под псевдонимами Г. Арельский и Емельян Аввакумов.

Родился в г. Новоалтайске (Алтайский край, Россия). Семья в 1970 году переехала в с. Косиха одноименного района все того же края. Закончил среднюю сельскую школу, а вместе с ней – и образование. В дальнейшем совершенствовался на дому.

С 1981 года работал в газетах Алтайского края, Тульской области, Нижнего Тагила. С 1984 по 1986 год служил в Советской армии. Живет в Нижнем Тагиле. Член Союза журналистов России, Союза российских писателей, редактор детско-молодежного журнала «Пульсар».

Пишет, в основном, фантастику, также занимается изданием у себя в городе литературной серии местных авторов «Контрабанда». Составитель антологии тагильской фантастики «Пять секунд, полет норм…» (2001).

Первая литературная публикация – маленькое стихотворение, которое было напечатано в 1974 году. Полноценный же рассказ появился в 1980 году и с тех пор Я. Разливинским опубликовано около ста рассказов, несколько повестей, масса стихотворений и статей.

Отдавая предпочтение научной фантастике, работает и в других жанрах (юмористика, научно-популярная, детская литература и т.д.).

На сайте «Архив фантастики» публикует биобиблиографиеские очерки об уральских писателях Анатолии Алексеевиче Малахове, Юрии Евгеньевиче Яровом и других.

Понятие валентности
Ян Разливинский

В фантастической литературе этот пример использовался не менее восьми тысяч раз и почти столько же – позже – в реалистической. У меня самого, помнится, был в дебютной книжульке рассказец, в первых строках которого неуправляемый звездолет падал на неисследованную планету, а его экипаж мужественно боролся за жизнь корабля. Проникновенно так вышло, до слезы… А на этот раз все происходило на самом деле. Неуправляемым звездолетом был мой “Артаксеркс”, мужественным экипажем – я. Про планету, кроме того, что оказалась она как раз в традициях сюжета – то есть неизвестной (для меня, по крайней мере) – больше ничего не скажу. Впрочем, вот: дай бог ей долгих лет жизни, что подвернулась под борт: иначе еще бы одним “Летучим голландцем” стало больше.
В общем, особо разбираться было некогда – причалить бы поприличнее, на оставшихся маневровых, взамен гавкнувшего главного гипер-супер-чтоб-ему-пусто-было.
Поприличнее, впрочем, получилось. Хорошо, там был какой-то маяк, так я и притерся аккурат к нему, в ту же самую уютную долинку. И только после этого, утерев грязный пот, понял, что снова влип – да еще, пожалуй, покруче, чем с аварией. Маячок-то был карантинный.
То есть и маяк, и уютная долинка, и я, горемычный, находились теперь вкупе на чумной планете.
Чумные планеты обходят стороной даже завзятые авантюристы. Потому как заповедные сии уголки – верная могила для каждого, кто сунется. И, если поискать, здесь наверняка тоже найдется гроб-другой с теми, кто еще не знал о беде.
Пишут про чумные планеты много и красочно. Так что можете представить, сколько всего промелькнуло в моей бестолковке за считанные минуты осознания. Тут и рассказы о бактериях, пожирающих металл. И о монстрах, не хуже бактерий жрущих человеков разумных. И о неведомых силах, превращающих путешественников в монстров, которые… Ясно, в общем. Одно радовало: сижу я, боюсь, а страшного ничего не происходит. Шерстью сверх нормы не покрываюсь и кушать человечинку ну совсем не тянет. Быть может, потираю вполне нормальные руки, если не выходить с “Артаксеркса”, то ничего и не будет?
Разогнал я роботов на починку, сам присел за сканер – рассмотреть враждебный мне пейзаж в деталях – и тут же понял: начинается, ой, начинается! Потому что увидел на экране пятно. Угрожающе размахивая отростками, пятно стремительно атаковало звездолет. Нас разделяло метров двести – и с каждой секундой расстояние стремительно сокращалось. Если бы не малая дистанция, я бы не задумываясь применил ядерное оружие, благо имелась в НЗ ракета типа “Покойтесь с миром”, а так лишь привел в готовность батарею атмосферных орудий и прилип к прицелу дергающимся глазом.
В это невозможно было поверить, но вы уж поверьте: движущаяся мишень оказалась человеком. На материализовавшийся образ, извлеченный коварными монстрами из моей памяти субъект не походил: я с такими грязными оборванцами не знаюсь принципиально, но и на разновидность местного миража – тоже. Для монстра бегун был слишком мал и жалок. Хотя, при известной тренировке вполне мог бы напугать парочку молодых мышей. А вот уже, скажем, еноты, подняли бы его на смех…
Предупредительный выстрел снес верхушку карандашеподобной скалы и заставил грязнулю пасть на колени.
-Нихт шиссен! – заорал он благим матом. – Нихт шиссен!
Если вы обнаружили на чумной планете живого человека, вас вряд ли удивит, что он разговаривает на смутно знакомом вам языке. Нихт шиссен, так нихт…
Встреча с незнакомцем на неисследованной планете – тоже штамп, но тут уж ничего не поделаешь: что случилось, то случилось. Если вы увлекаетесь беллетристикой, то должны догадаться, что последовало за этим. Его уговоры впустить на корабль и мой категорический отказ; его заверения в полнейшей безопасности местной биосферы и мой решительный отказ; его демонстративное поедание мхов и мой твердый отказ; его обещание озолотить меня на всю последующую жизнь – и мое немедленное согласие.
Но перед личной встречей я обработал его всей имеющейся в наличии медицинской гадостью.

Выглядел робинзон так, словно провел в одиночестве и нищете не менее двадцати лет.
-Не менее двадцати лет провел я в одиночестве и нищете! – возопил гость благим матом, едва мы оказались лицом к лицу.
Я увернулся от корявых объятий.
-Как насчет весомой благодарности?
-Как насчет хорошей еды?
Мое сердце скрипнуло.
-Стандартный завтрак космопроходца? – уточнил я. – Безумно вкусно после мхов.
-Я ел этот завтрак двадцать лет, в выходные, праздники и на Рождество, - тут же надулся спасенный, что казалось невозможным при его скелетоподобной внешности.
Сердце скрипнуло вновь, причем гораздо громче.
-Я должен вас пожалеть? – снова уточнил я.
-Сокровища! – напомнил робинзон, подняв перст указующий, худой и тонкий, как моя надежда на благодарность. Но тут я разглядел на запястье заляпанный до неузнаваемости браслет, с помощью которого ведется управление бункером высшей зашиты.
И я улыбнулся. И я распахнул свои объятия несчастному. И я кликнул свору роботов, с помощью которых уже через пять с половиной минут смог изобразить радушного хозяина, вальяжного и доброго, как родной дядюшка, угощающий любимого племянника.
-Еще вина?
-Да, еще, - отвечал с набитым ртом “племянничек”. – И курицы. Можно я еще съем курицы?
Если он ничего не даст взамен, думал я, улыбаясь, я вытряхну из него все до последнего кусочка, а потом выкину так далеко, насколько позволит пинок моей тренированной ноги.
-Удивительно вкусная курица. Я съем еще?
Я сделал широкий жест, призывая гостя к любым безобразиям.
Гость откликнулся на мой призыв громким чавканьем. За двадцать лет он утратил многое – но не аппетит.
-Может быть, - осторожно заметил я, подливая в боакал вина, - вы расскажите, как выжили на чумной планете.
-Планета не чумная, - пошамкал гость. – Это киви? Дас ист фантастиш! Хочу киви.
Я и сам начал подозревать: что-то не так.
-Планету объявили чумной, чтобы никто никогда не нашел меня.
-Бред, - тут же поставил диагноз я. – Чтобы наложить вето, требуется…
-Я не хуже вас знаю, что для этого требуется, доннерветер! Я положу еще салата… Объединенная гильдия издателей – вот кто это сделал!
Я поднял бровь.
-Объединенная гильдия издателей, - повторил он, предварительно прожевав. – ОГИ, монстры книжного бизнеса.
Моя бровь не опускалась.
-Что? – осторожно спросил он. – Вы не знаете про ОГИ?
-Я сам кропаю повестушки для издательства “Галактик Букс”. Никаких монстров.
-Двадцать лет назад это было монопольное объединение ста сорока крупнейших издательств на пятидесяти планетах Земной федерации. Семьдесят три процента всего книжного рынка.
-Никогда не слыхал, - повторил я.
Робинзон бросил вилку и широко перекрестился:
-Слава тебе, Господи! Благодарю тебя, небесный мой заступник!..
Если бы не тарелка с салатом, он наверняка отвесил бы благодарный поклон всевышнему по самую столешницу.
-Господь получил благодарность, теперь настала моя очередь. Какая связь между вами, вашим ОГИ и чумной планетой?
-Мое изобретение. Мое гениальное изобретение!
Ключ от бункера высшей защиты – напомнил я себе.
-Вы знаете, сколько книг написано с того момента, когда человек решил выражать свои мысли посредством знаков? Знаете, сколько исписано черепков, папирусов, дощечек, каменных плиток, бумажных листов, наконец? – он подался через стол, собираясь сообщить мне эту тайну. – Никто не знает, - прошептал он. – Миллионы или миллиарды. Это как луг, поросший травой. Мы видим траву и видим отдельные цветы среди травы: “Одиссея”, “Гамлет”, “Братья Карамазовы”. Сколько их? Ну тысяча, ну две.
-Поясните, - сказал я, хотя пока все было предельно ясно.
-Гут, - охотно откликнулся спасенный. Он облизал пальцы, но тут же, впрочем, опять вцепился в распотрошенную тушку курицы. – Гомер написал “Одиссею”. Кто-нибудь осмелился написать свой вариант, гораздо лучший, но с тем же сюжетом и теми же героями, таким же размером? За три с лишним тысячи лет – никто. Варум? Потому что глупо. “Одиссея” – конечный продукт. “Войну и мир” читали? Неважно. Гениальная вещь. Пробовали писать продолжения? Пробовали. Жалкие поделки! Уже современники не помнили о них! Вопрос: отчего не получилось так же гениально? Ведь все готово: завязки-развязки, сюжетная линия, герои, характеры… О, какие характеры!
-Второго Толстого не нашлось.
-Думес цайг! Чепуха! Не было второй комбинации. Все стояло на местах: так, так и вот так! – он помахал скрюченными жирными пальцами, будто собирал кубик Рубика. –Конечный продукт. Все, что было создано после – не имело шансов на существование. Эрклерен?
-Валяйте, - опять согласился я, прикидывая, не начать ли операцию по вытряхиванию моих окорочков обратно.
-Вы можете писать сколько угодно, но до тех пор, пока не сумеете создать идеальную комбинацию слов и образов, всегда найдется человек, который сможет взять ваш сюжет и написать нечто лучшее.
-Ближе к делу.
-Тысячи лет созидание было уделом одиночек, мастеров. Вспомните Средневековье: мастера объединялись в цеха, подчеркивали свою независимость от остальных! Потом рабочий стал самой массовой профессией, а потом – исчез совсем, ибо сейчас все делают машины. Тысячи лет изобретательство считалось озарением, даром свыше. Изобретателей были единицы! Затем их заменили конструкторские бюро и исследовательские институты. Потом были выявлены основные правила, следуя которым изобретать мог любой – при желании, конечно. То же самое и с живописью: избранные люди – профессиональный коллектив – доступное всем. Любой, кто купит компьютерную программу может стать Рембрандтом или Малевичем. Что осталось у нас? Литература. Две стадии своего развития она уже прошла: писатель был Творцом, Властителем дум. Потом стал просто литератором, членом творческого союза. Осталось поставить логическую точку в этой эволюции: поручить литературную работу машине. Я это сделал.
-Если я правильно понял, теперь можно взять любую вещь, скажем… э-э… - Я замялся, вспоминая что-нибудь из старого, что могло быть известно и робинзону. – Скажем, “Мост через Сену” Леброка и с помощью вашей машины сделать “Мост-2”.
-Я не умею объяснять! – горестно возопил робинзон. – Вы поняли все чересчур буквально! Моя машина не копирует. Она берет все компоненты книги и создает из них конечный продукт. О, - оживился он. – Вы знаете химию? Молекула одного вещества может присоединить к себе десять ионов, а молекула другого – только три. Понятие валентности, фернштейн? То же и с сюжетами. Пока нет конечного продукта, сюжет может присоединять к себе десять авторов или пятьсот. Но стоит на основе этого сюжета образоваться гениальному произведению, как все ионы отпадают. Остается конечный продукт.
Он меня уже изрядно достал своим конечным продуктом.
-Так что случилось с вами?
Кусок застыл на полпути к разверзнутой пасти и с печалью положен на тарелку.
-О, - сказал робинзон. – Это очень грустно. Едва машина была готова, я тут же заложил в нее несколько книжек – первых попавшихся – и на их основе она выдала пять великолепных романов. Один я уже через неделю продал маленькому издательству э-э… ну, вы его все равно не знаете. Через две недели книга вышла и я, как это говорится, проснулся знаменитым. А еще через несколько дней я уложил в кейс рукописи четырех других романов и отправился в ОГИ. Я предложил им купить эти и в течение трех недель сделать еще пятьдесят три шедевра. Они взяли мои четыре романа и прочитали каждый по несколько страниц. Это были очень деловые люди, зер! Они сидели передо мной в черных костюмах и задали только два вопроса. Вначале они спросили, как я это делаю – и я ответил. Я рассказал им примерно то же, что и вам – только подробнее, потому что это были очень умные люди, Тогда они спросили, сколько всего романов может написать моя машина. Я ответил, что сколько угодно, но на самом деле, сказал я, она напишет может двести книг, может четыреста: количество сюжетов ограничено, а к тому же кроме “недоделанных шедевров” уже есть определенное число одновалентных книг – тогда я сказал по другому, но так же – с сюжетами которых уже нельзя работать. Я рассказал им все и предложил бецехлен – заплатить… О, это была большая сумма, но они располагали этой суммой. И они могли заработать на моих книгах в сотни раз больше. И что они сделали?
-Судя по тому, что вы тут, они отказались.
-Они согласились! Но когда я пришел в лабораторию, там меня уже ждали. Они запаковали мою машину и меня в ракету с рейсом в один конец, а когда я очутился здесь – сбросили карантинные маяки. Это были очень умные люди. Мне жаль, что я не могу им отомстить. – Робинзон помрачнел: видимо, месть занимала солидное место в его планах.
А я тем временем подумал, что хозяева ОГИ поступили совершенно правильно. Если это был в самом деле издательский монстр, то он ежегодно вываливал на прилавки тысячи наименований книг. Вмешательство моего прожорливого гостя могло бы действительно принести огромные прибыли, но… Но что было бы потом, после того, как на рынке появился бы полный комплект шедевров – одновалентных, как говорил робинзон. Литература бы умерла. Может быть, не вся, но проза, как жанр – точно бы. Потом откинула бы копыта поэзия.
-Их можно понять, - сказал я вслух. – Вы вырыли для них яму, подвели к ней и, радостный, ожидали, что они сами в нее прыгнут. Неудивительно, что они предпочли столкнуть туда вас.
-Мой труд мог принести им миллиарды!
-Ваш труд похоронил бы книгоиздательство. Кому нужно покупать новые книги, когда есть набор из гениальных вещей? Набор, который можно купить за один раз, а не собирать всю жизнь, прочитывая в поисках лучшего горы всякой чепухи.
-Но я!..
Не знаю, что он, а я уже достаточно потешил свой слух. Теперь, по моему мнению, пришло время порадовать и глаза.
-Милейший! –перебил я его. – У меня не так уж много времени и евсли вы хотите все же покинуть эту гостеприимную планету, то скорее ведите меня в свою берлогу. Я должен сам увидеть ваше творение.
-Вы поможете мне отомстить? – обрадовался робинзон.
-Смотря что вы под этим подразумеваете.
-Я хочу полностью исчерпать ресурс машины! – объявил он.
То есть, заставить ее использовать все возможные сюжеты.
-Мысль недурна, - веско сказал я.
Через полчаса мы уже шли узкими коридорами бункера. Я ударил металлической перчаткой по стене и та лишь коротко звякнула в ответ, звук тут же погас. Добротная литая стена, сантиметров в пятьдесят толщиной. Сделано с архаической добротностью и невероятным запасом прочности. Человек, живущий в таком бункере не должен был испытывать неудобств как минимум лет триста.
-Хороший дом, - похвалил я. – Добротный.
-Ненавижу! – не замедляя шаг прокричал робинзон и даже подпрыгнул на ходу. – Ненавижу эту тюрьму!
-Напрасно. Вы знаете, сколько стоит такой бункер? Я думаю, ненамного меньше той суммы, которую вы запросили с ОГИ.
-Издеваетесь? – с интересом спросил робинзон.
-Сколько вы уже здесь? – задал я встречный вопрос.
-Достаточно, чтобы проклясть каждый камень на этой планете.
Ах да, около двадцати лет. И вся система по-прежнему работает идеально: воздух свеж, прохладен и озонирован, кругом чистота и порядок. Уверен, что все эти годы единственным грязным пятном во всем этом блеске был сам хозяин.
-Кроме того, что вам не нравился рацион, были какие-нибудь еще претензии к системе?
-Были! – с вызовом ответил робинзон. – Мне не нравился рацион!
Я так и думал: никаких серьезных проблем.
Коридоры закончились, мы вошли в довольно просторный зал. На плане он наверняка был отмечен как кают-компания, сейчас же был местом, где размещался электронный гений.
Робинзон оказался прав, когда говорил, что литература в принципе похожа на механизм, который может заставить работать любой. Теперь я даже знал, на что походит идеальная литература: на древний электромотор, который я однажды видел в музее, только увеличенный до размеров шкафа. Я с сомнением оглядел переплетение труб, выкрашенных дешевой серой краской. В некоторых местах краска облупилась и обнажившийся металл уже затерла ржавчина. Не выдержав скептического взгляда, машина издала звук, который долго бродил по трубам.
-Писатели всегда так делают, когда…
-Когда что?
-Когда пишут шедевры?
-Это коллоидный раствор Хайнриха! – оскорбился робинзон. – По своему объему он сопоставим с тысячей мозговых среднестатистических единиц! Таких как вы, он заменил бы три тысячи.
-Ладно, - примирительно сказал я. – Показывайте, что может ваш вундеркинд. Вот вам образец.
Я не поленился выдрать из своей первой книжки рассказ и принести с собой.
Робинзон принял листочки так, как жрецы принимают жертвенный дар. Листки ушли в сканер, машина загудела и через пять минут я выгреб из лотка пачку теплых страниц. Начало меня не тронуло – слишком похоже на первоисточник. Но, дочитав страницу, я пролистал сразу несколько – и глаз тут же прилип к первой попавшейся фразе. Я прочел ее раз, другой, прочел весь абзац, потом снова вернулся к первой странице и стал читать вновь.
Все, что я намарал за пятнадцать лет, было недостойно одного этого рассказа. Все, что я напишу в отведенное мне всевышним время – не будет лучше. При этом я буду знать, что десять тонн металла, соединенного определенным образом могут сделать то же, но за один день.
Я пошел прочь. Свинство, вот свинство!..
-Эй! – растерянно толкнулось в спину.
-Я вызываю роботов, – сказал я. – Собирайте манатки. Даешь шедевры!
И снова подумал: вот свинство!

Уральские писатели о Ленине

Нас не сломит нужда,

Не согнет нас беда,

Рок капризный не властен над нами.

Никогда, никогда.

Никогда! Никогда!

Коммунары не будут рабами.

Эти мятежные и мужественные строки любил Ленин. Их читала Владимиру Ильичу Н. К. Крупская и, вспоминая об этом позднее, писала:

«Читаешь, точно клятву Ильичу повторяешь, - никогда, никогда не отдадим ни одного завоевания революции!»{1}

Автор стихотворных строк уралец Василий Князев. Путь его в революцию начался 9 января 1905 года, когда он появился в рядах демонстрантов на площади у Зимнего дворца. Как участник «кровавого воскресения», Василий Князев был сослан в Екатеринбург, где начал писать стихи, публикуя их в местных газетах под псевдонимами: «Дед Нефед», «Гриша Полевой», «Красный петух». Под «Песней коммуны», написанной в 1918 году и полюбившейся В. И. Ленину, стояла подпись «Красный звонарь». Стихотворение это помещено в сборнике Василия Князева «О чем пел колокол», изданном в 1920 году в Петрограде, и сейчас хранится в Кремлевской библиотеке В. И. Ленина{2}.

Первую страницу в книгу о вожде высекла как на граните Л. Сейфуллина своим «Мужицким сказом о Ленине», написанном в 1924 году.

«Это - первая легенда о человеке с именем Ленин в бедном легендами уезде, где сгасала яркость многих имен, - пишет Л. Сейфуллина. - И для меня она - убедительное свидетельство: дана была Ленину вера тугой мужицкой души. Только о том мужик рассказывает сказы, что вошло в его сердце и память в живых образах, чему он поверил. Оттого в печальный час я не боюсь смешных слов простой его сказки. Этими сказками входил Ленин в душу к мужику»{3}.

И, действительно, в сказе Л. Сейфуллиной Ленин видится мужицкими глазами как «всем наукам обученный дотошный человек», угадывающий заветные народные думы - крестьян и фабричных, и делающий для них все, о чем им только подумалось. В уста рассказчика вкладываются удивительно емкие, полные глубокого социального смысла слова о рабочем люде и его подлинном вожаке - Ленине.

В сказе подчеркивается обаятельная простота Ленина. К нему тянутся все «добытчики», готовые «идти под его руку» против «прожитчиков». Сейфуллина показала убедительность ленинской логики, ораторский дар, покоряющий народ. Классовый характер сказа подчеркивается выразительными народными эпитетами: «добытчики» и «прожитчики».

Лидии Сейфуллиной удалось в сказовой манере рассказать о вожде пролетарской революции, организаторе большевистской партии. Ленин в сказе похож на народных героев-победителей, сталкивающихся с враждебными силами. Образ Ленина вызывает искренние симпатии.

Собственно мужицкий сказ, услышанный писательницей в поселке Карагай, все время перемежается авторскими эмоциональными отступлениями. Л. Сейфуллина старается всячески подчеркнуть главную мысль, что в народе интересуются Лениным, как своим кровным родственником, и все время расспрашивают о нем. Так своеобразно выражается ею единство и слитность вождя и трудовых масс.

25 июня 1924 года «Мужицкий сказ о Ленине» был напечатан в златоустовском журнале «Маховик»{4}. Это одна из самых ранних уральских публикаций произведения Л. Сейфуллиной. Позднее сказ в сокращенном варианте под названием «Как Ленин с царем народ поделили» печатался в челябинской газете «Советская правда»{5}.

«Мужицкий сказ о Ленине» стал подлинно народным произведением. Он долгие годы не сходил со страниц центральных и местных газет и журналов, многократно переиздавался отдельной книгой, переводился на языки братских народов нашей страны и за рубежами отчизны.

Сказ этот - не единственное произведение писательницы о вожде. Образ Ленина продолжал волновать Лидию Николаевну всю жизнь, начиная с первых дней, когда она услышала имя вождя в глухой уральской степи, затем видела его на третьем Всероссийском совещании заведующих внешкольными подотделами Губотнаробразов, в феврале 1920 года, и когда провожала в последний путь в тяжелые январские дни.

Ленин вошел в сердце писательницы, как самое светлое и дорогое, что дала ей обновленная жизнь. Недаром она, вспоминая первую и живую встречу с Лениным, писала:

«Для меня этот день стал жизненным откровением. Он определил мое трудовое место в стране, весь мой дальнейший рабочий путь - внешкольного работника, позднее - литератора»{6}.

Не сохранилось упоминаний Л. Сейфуллиной, но надо думать, что именно по ее желанию редакция «Сибирских огней», где появилась ее первая повесть, послала номер журнала В. И. Ленину с надписью: «Ильичу от редакции. 26.1.23 г.». Второй экземпляр журнала редакция направила Н. К. Крупской. Сейчас оба эти экземпляра хранятся в кремлевской библиотеке В. И. Ленина{7}.

В тяжелую годину смерти вождя, кроме «Мужицкого сказа о Ленине», Л. Сейфуллина написала еще одно слово-раздумье «Верность», опубликованное в однодневной литературной газете «Ленин», посвященной памяти В. И. Ленина (Ульянова). Это слово-раздумье по своей внутренней мелодичности и поэтическому настроению напоминает стихотворение в прозе. Оно написано на одном дыхании. Его почти невозможно цитировать, не нарушив органическую ткань всего произведения. «Верность» звучит как минорный аккорд, но полный жизнеутверждающей силы и веры.

Великолепен не только запев, но и концовка этого самого короткого и вдохновенного произведения Л. Сейфуллиной. В нем образ Ильича неотъемлем от образа Н. К. Крупской.

«Тихая женщина осталась тихонько стоять за плечом победителя. Без шума, без возгласов поддержала тяжелое плечо героя. Не склонилась, не устала до самого этого красного гроба. И теперь стоит и дни, и в шумливые траурные ночи. Стоит молчаливая на последних дежурных часах. Имя женщины - Надежда. Потомки дадут ей другое - Верность.

И живое изваяние редчайшей верности у великого гроба каждый день призывает к этой верности Ленину и шумливый прощальный людской приток»{8}.

Вновь к образу Ленина писательница возвращается в 1934 году в очерке «Ленинский декрет», когда, вспоминает, как она, будучи в Челябинске, претворяла в жизнь ленинский «Декрет о ликвидации безграмотности среди населения РСФСР», проводила занятия по ликбезу среди женщин, молодежи и красноармейцев боевых частей Пятой армии.

«Каждый стремился осмыслить перемену в своей личной судьбе, принесенной новым государственным строем, вернее и глубже понять новую жизнь и, по призыву Ленина, - научиться строить ее»{9}.

В своих воспоминаниях «О Ленине», написанных Л. Сейфуллиной в 1948 году, она воскрешает далекое и дорогое для нее событие - участие в работе третьего Всероссийского совещания, на которое ее делегировал Челябинский губотнаробраз.

Что важно в воспоминаниях, так это непосредственное восприятие облика Ленина в момент его появления на совещании, когда «этот небольшого роста человек, как великан, как некая громада, занял собой все вокруг».

Писательницу потрясла услышанная речь вождя.

«Ленин говорил, в зале стояла та изумительная тишина, при которой кажется, что и дышит здесь один - тот, который говорит. И смотрели мы на него всепоглощенным зрением, чтобы сохранить его образ в себе, унести с собой навсегда в свою отдельную человеческую жизнь. И слышали так же, чтобы донести в свою жизнь каждое ленинское слово во всей его полноценности»{10}.

Определив свое «трудовое место в стране» после прослушанной речи Ленина, писательница стремилась к тому, чтобы ее дальнейший путь и дальнейшая работа были отданы и посвящены народу. Здесь, на Урале, на посту внешкольного работника и библиотекаря Челябинска, она вторгалась в жизнь, была ее созидателем.

В годы Великой Отечественной войны имя Ленина вдохновило П. Бажова на создание сказов «Орлиное перо», «Солнечный камень» и «Богатырева рукавица», которые по образному выражению самого писателя помогли читателю «вперед дорогу дальше разглядеть». Владимир Ильич предстает в сказах как провидец правды, зеркало мудрости трудового народа, как человек, принесший свет и счастье, ибо в его руках оказался «верный ключ».

Читателю Ленин видится как воплощение народного разума, его лучших устремлений, «как всей земли заботливый хозяин». И когда в сказе «Орлиное перо» Мишунька говорит, что дедку посетил Ленин, дедко отвечает:

«- Верно, Мишунька, он. Не зря люди сказывают - ходит он по нашим местам. Ходит! Уму-разуму учит. Чтоб не больно гордились своими крылышками, а к высокому свету тянулись, к орлиному, значит, перу»{11}.

В своих поэтических сказах писатель подчеркивает главную мысль: каждому трудовому человеку близок Ленин, его слово «уму-разуму учит» и открывает перед людьми широкие просторы и новые пути в жизни. В его произведениях органично переплелись сказовые элементы с подлинными фактами. Это придает сказам особую художественную ценность.

В такой же творческой манере решает ленинскую тему в сказе «Клады Хрусталь-горы» С. Власова. Она касается революционных событий на Урале 1905 года. Двое рабочих-подростков Петьша и Федьша повстречались возле Хрусталь-горы с незнакомцем, назвавшимся Спиридоном. Они доверчиво рассказали ему о своем тяжелом житье-бытье, а он поведал в назидание сказ о великом кладе Хрусталь-горы, хранящем мудрые советы.

Подросли ребята, в революцию пятого года на трудную и светлую дорогу борьбы за свободу вступили. И вот на сходке снова повстречался им старый знакомый Спиридон, который теперь стал партийным вожаком. Напомнили ему ребята про сказ о кладе Хрусталь-горы. Позвал Спиридон их к той горе и доверил свою тайну: в пещере хранился сундучок с книгами Ленина и большевистскими листовками.

Береги, Петр, это драгоценный клад, неси его людям, - напутствовал Спиридон{12}.

И много раз Петр пробирался к пещере Хрусталь-горы, выносил листовки, воззвания, которые были для людей самым великим кладом, ибо в них всегда жило и билось родное ленинское слово.

Совершенно в реалистической манере рассказывает о В. И. Ленине Юрий Либединский в повестях «Неделя», «Комиссары» и, особенно, «Воспитание души». Образ вождя пронизывает его произведения, читатель все время ощущает присутствие Ленина. То кто-нибудь из героев скажет о выступлении Ильича на съезде комсомола об учебе молодежи, то они заведут разговор о продналоге, обсуждавшемся на десятом съезде партии, то заспорят о диктатуре пролетариата и невольно затронут основы ленинского учения по этому вопросу, то, наконец, углубятся в книги «Аграрная программа» или «Развитие капитализма в России». Ленинской мыслью живут герои произведений Юрия Либединского и стремятся быть похожими на Ильича.

В «Воспитании души» писатель возвращается к своим детским и юношеским впечатлениям и рассказывает, как он впервые познакомился с «Коммунистическим манифестом», услышал правду о большевиках и их вожде Ленине.

В книжке Ольги Марковой «На покое»{13} два рассказа о Ленине, казалось бы, только два небольших эпизода из огромнейшей жизни, но взволнованность, теплота, с какой об этом говорит автор, не оставляет читателя равнодушным. Как в капле воды, в них ярко отражены черты характера Владимира Ильича, виден неповторимый образ Ленина.

В рассказе «На покое» Ольга Маркова повествует всего лишь о первом дне пребывания Ильича в Горках на отдыхе, описывает встречу Ленина с местными крестьянами, находившимися в этот момент здесь, немного смешные и курьезные эпизоды с растопкой камина, неработающим телефонным аппаратом. Читатель, введенный в узкий семейный круг, чувствует заботу Крупской, Марии Ильинишны и других людей о дорогом им человеке, ощущает их душевность.

Ленин приехал в Горки - в тихое имение бывшего градоначальника Москвы Рейнбота, чтобы отдохнуть; вместе с Ильичем сюда вошла большая и напряженная жизнь страны.

Весь рассказ Ольги Марковой соткан из эпизодов, живыми нитями связывающими Ленина с народом, и здесь, в Горках чувствуется пульс жизни всей страны.

В «Особом задании» поводом для рассказа послужил также один небольшой эпизод - поездка Ильича в Петроград на конгресс Коминтерна. Читатель, видящий перед собой только Федора - молодого комиссара, ожидающего у вагона Ленина, - невольно оказывается втянутым в орбиту текущих событий. Ильич появляется на вокзале перед отходом поезда, но чувство ожидания, охватившее Федора, сознание высокой ответственности, картины толкучки пассажиров и мешочников, их разговоры, - все это создает напряженность повествования, придает правдивость описанию обстановки тех лет.

Читатель воспринимает Ильича глазами Федора, вместе с ним ощущает благородство, простоту вождя.

Драгоценными крупицами рассыпаны высказывания большевика Точисского о Ленине по страницам романа Е. Федорова «Вдоль голубых Уральских гор». Сподвижник Владимира Ильича Точисский рассказывает верхнеуральским казакам об учении Ленина, называет его «великим умом», у которого и военным надо поучиться.

В главе о посещении Ленина оренбургскими железнодорожниками, писатель дает живые черточки Ильича.

Но чаще всего Е. Федоров использует не прямой показ образа Ленина, а дает его в восприятии своих героев. Так, казак Тяжельников читает на фронте «Окопную правду» и впервые проникается доверием к Ленину, призывает солдат бороться за ленинскую правду, в которой всей душой уверился сам. Раненный в схватке с белогвардейцем, он умирает с возгласом: «Да здравствует Ленин!»

Этот прием писатель повторяет, когда заставляет революционерку Таню в колчаковской контрразведке при объявлении ей смертного приговора, бросить в лицо врагам гордые слова: «Я готова умереть за дело Ленина!»{14}

Для лучших произведений, написанных о Ленине, характерны мысли о слитности дум и действий Ильича с народом, о неугасимой любви народа к своему вождю, имя которого всегда вдохновляет на новые свершения.

Часто образ Ильича появляется в стихах уральских поэтов и осмысливается ими в самых различных аспектах и взаимосвязях. Через всю поэзию Бориса Ручьева - лауреата Государственной премии имени А. М. Горького - проходит тема Ленина, тема его идей. Огромность ленинского дела показывается в поэмах «Невидимка» и «Прощание с юностью». Со страниц «Любавы» перед читателем встает обаятельная и цельная фигура соратника Владимира Ильича - Серго Орджоникидзе, показанного на фоне индустриальной стройки, в тесном общении с рабочими - созидателями новой жизни.

Многие лучшие стихи Людмилы Татьяничевой также посвящены Ленину. В стихотворении «Наш Ильич»{15} поэтесса утверждает: Ленин «зоркой мыслью раздвигает горы, мир труда ведет он за собой», «Ленин - разум и душа народа, партии борец и рулевой». Последняя строфа заключает мысль всего этого стихотворения: «с годами все заметней в людях Ленина бессмертные черты».

В другом своем стихотворении «У каждого в сердце - Ленин» поэтесса говорит: народ, Родина и Ленин неразделимы{16}.

Чувство хозяина отчизны, которое дал народу Ленин, Л. Татьяничева верно передает в стихотворении «Государства хозяйка». В нем ведется разговор о лучшей доярке Урала, которой в актовом зале за самоотверженный труд вручается орден Ленина. Поэтесса венчает свой стих примечательными словами:

За всенародное наше счастье,

За справедливость и многодарность

Я объявляю Советской власти

Свою сердечную благодарность{17}.

Эта же тема - Ленин всегда с народом, он бессмертен в своем учении - ленинизме, звучит в стихах М. Гроссмана, Н. Агеева, Я. Вохменцева, А. Гольдберга.

А. Гольдберг в стихотворении, которое назвал фрагментами к поэме «С Лениным в сердце», от лица героя заявляет:

150 миллионов

Всероссийского населения{18}.

Несколько шире поэтическая мысль у М. Гроссмана. В стихотворении «Владимир Ильич Ленин» он передает чувство интернационализма через восприятие солдата, шагающего по «нерусской ниве», который видит и слышит, что имя Ленина дорого трудящимся и на земле, попранной германским фашизмом.

Раздумывая над величием ленинского учения, поэт говорит:

Будет время: - кумачу

Над землей гореть, как

Будет жить по Ильичу

Вся планета вместе с нами{19}.

Эту уверенность поэту дает родство и близость народа к Ленину. В стихотворении «Наше знамя» утверждается, что людям всегда будет сиять «маяком живым и негасимым огневое сердце Ильича». Этот же лейтмотив повторяется в стихотворении М. Гроссмана «Черты бессмертные его»{20}, написанном в дни торжественного открытия монумента В. И. Ленину на площади Революции в Челябинске.

Для Константина Мурзиди, связавшего свое имя с легендарной Магниткой, образ Ильича воспринимается, прежде всего, в труде, претворении в жизнь грандиозных ленинских планов индустриализации родного края. Это звучит во многих стихах его сборника «Горная невеста».

Ленин зовет нас на труд и на

Ленин глядит страницей любой,

Ленин - на знамени и на стене,

Ленин в народе - в тебе и во

Образ Ильича осмысливается многогранно и видится широко.

Молодая страна Советов!

На столе у него листы

Долгожданных твоих декретов

Революции мечты.

С именем вождя поэт связывает призыв всегда идти вперед, быть в авангарде строителей коммунизма.

Искренней интонацией и взволнованностью подкупают стихи М. Львова: «Россия», «В апреле», «Его портрет», «Ленинская сила», «Мавзолей», созданные в разное время. Некоторые из них вошли в поэтические антологии и сборники о Ленине, выпущенные в центральных издательствах.

В этих, как и других стихотворениях, написанных Михаилом Львовым, заметно стремление обобщить поэтическую мысль, отойти от конкретного факта биографии великого современника и показать его черты, уже воплощенными не только в делах, но и в характере советского человека в самые разные и напряженные моменты его жизни: в дни военной опасности, в дни сильных душевных потрясений и крутых поворотов в судьбах людей.

Философское утверждение поэта - естественный и логичный итог его размышлений. Вот стихотворение «Любимый образ». Сначала М. Львов рисует портрет Ильича, затем стремится обобщить свою главную мысль.

Но есть еще его портрет -

В деяньях наших лет.

В делах страны увидишь ты

Его черты{22}.

Эта же поэтическая мысль четко выражена в стихотворении «Актер играет Ленина на сцене»:

И мы, ревниво за игрой следя,

Сверяем образ Ленина на сцене

С живущим в сердце образом вождя{23}.

По-своему осмысливают ленинскую тему Лев Сорокин и Николай Мережников.

Вот стихотворение Льва Сорокина «Броневик». Он (броневик) в больших сраженьях не был, подвигов в огне не совершал», но только потому, что с него Ильич обратился с речью к восставшим питерским рабочим, теперь «навек под ленинградским небом поднят броневик на пьедестал». Поэт говорит, что броневик «стал трибуной мирной для вождя» и «планету обошел он, с места не сходя».

Или другое стихотворение «В Разливе». Здесь вынужден был скрываться Ленин от преследования и из своего подполья руководить подготовкой вооруженного восстания. Кто теперь не знает шалаш, где жил Ильич! И поэт вправе заявить: «…начинался от Разлива всей Революции разлив!»

По такому же принципу поэт строит стихи: «Целебная повязка», «На охоте», «Приказ», «Валенки» и несколько по-иному подходит к осмысливанию ленинской темы в стихотворениях «В восемнадцатом году», «И любовь и нежность», «Легенда», «Без вести пропавший на войне», «Комсомольский билет» и «Бакены», которым открывается его сборник «О Ленине». В этих стихах поэт видит дальше и больше, чем конкретный факт. Плывет пароход по Каме, и задумавшийся Ленин, следя за его кормой, за крутым движением волны, представляет себе таким пароходом всю Россию, что «вперед рвется полным ходом и поднимает бурную волну».

Сборник молодого поэта Н. Мережникова «Звездный гонец» тоже очень конкретен в фактуре стиха. Названия их говорят сами за себя: «В Шушенском», «У прямого провода», «В Совнаркоме», «Мирный герб», «У шалаша», «Апрель». Поэт как бы робеет еще, когда отрывается от конкретного факта. Но тем не менее, во всех стихотворениях сборника «Звездный гонец» читатель чувствует и угадывает голос поэта, желающего по-своему сказать о том, что его больше всего волнует.

Взгляните на портреты Ильича!

Высокий лоб морщинами иссечен.

Которой-то из них

Разлив отмечен,

И выстрелы из-за плеча.

Морщины эти - памятка любая

И не однажды считаны страной.

И не убавить их,

И не прибавить

К ним ни одной морщинки.

Ни одной!{24}

Поэт Николай Агеев в книге «Голубая стремнина» многократно касается ленинской темы. В стихотворении «Солнце» он проникновенно повторяет, что «Ленин - солнце, - говорят народы, - Ленин - человечества весна!»

Мысли о Ленине в стихах Н. Агеева встречаются часто.

Для поэта очень важно подметить, как шагает по Уралу коммунизм, в реальных делах осуществляются великие предначертанья Ленина. Он видит это в будничных трудовых делах уральцев и с восхищением сообщает читателю:

О преобразовании родного Урала, коренной перестройке сельского хозяйства на социалистических началах говорит Я. Вохменцев в стихотворении «Здесь Ленин был». Преобразования эти поэт связывает с волей Ленина, принесшей людям счастье. В раздумьях над преображенным краем ему видится, как наяву, посещение зауральских мест вождем.

И хотя Ленин не был на Урале, но тема «Ленин и Урал» родилась еще при жизни вождя, она прочно вошла в народное творчество. Поэт Я. Вохменцев удачно использует в своем стихотворении этот народный мотив.

Ты не ходи за справками в архивы,

Ступай в поля, - на месте камыша

Стоят по пояс человеку нивы,

Комбайны проплывают не спеша{26}.

Любовью к Ильичу окрашено лирическое стихотворение С. Гершуни «Барельеф»:

Со скалы отвесной

Ленин ясным взором

Раньше всех встречает

Солнечный рассвет…

Улыбаясь, утро

Вниз идет по скалам

Наполняя светом

Голубой простор.

И отцовским взглядом

Землю обновленной

Видит мудрый Ленин

С наших древних гор{27}.

В другом своем стихотворении «Машинист» автор восстанавливает в памяти современников подвиг челябинских железнодорожников, которые из «омертвелого железа паровоз для жизни воскресили», чтобы машинист мог увезти эшелон пшеницы в подарок Ленину и москвичам.

В этом плане интересно стихотворение Н. Долгова «Подарок Ильичу», в котором взволнованно передается рассказ солдата-фронтовика, принесшего Ленину в подарок клинок своего убитого товарища.

И Ильич в костюме

штатском

Разобрав свои дела,

Положил клинок солдатский

Средь бумаг на край стола.

Друг мой был убит в

И, пожалуй, знать не мог,

Что висел «Декрет о мире»

Над столом, где лег

клинок{28}.

Ленинской темы касаются Л. Преображенская, Вл. Машковцев, В. Сорокин, С. Мелешин, В. Кузнецов и другие поэты Урала. В их стихах отражены конкретные факты: открытие памятников вождю, присвоение имени Ленина улицам, площадям, заводам и совхозам. В стихах верно подмечены отдельные черточки Ильича, создающие живой и неповторимый облик Ленина, чувства советских людей к вождю партии и народа. В уральской поэзии пока еще не созданы сильные и волнующие произведения об Ильиче.

Немеркнущий в веках образ Ленина, его учение - вечно живое, всегда будет служить новым и новым источником вдохновения для художников слова.