HOW THE LIGHT GETS IN

Издательство АЗБУКА®

Луиза Пенни – канадская писательница, автор серии детективов об Армане Гамаше, старшем инспекторе отдела убийств полиции Квебека (в настоящее время вышло 11 романов). Уже первое ее произведение, «Убийственно тихая жизнь», завоевало несколько престижных премий в области детективной литературы, в том числе премию «John Creasy New Bloody Dagger». Каждый последующий ее роман мгновенно становился бестселлером. Пенни – первый автор, пять раз получивший премию «Agatha Award».

Потрясающе. Пенни, как настоящий виртуоз, исполняет сложные вариации на тему ключа к разгадке, спрятанного на самом видном месте.

Publishers Weekly

Гамаш – удивительно сложный и привлекательный герой, которому суждено стать одним из классических литературных детективов.

Kirkus Reviews

Вы не найдете деревню Три Сосны на карте… хотя Луиза Пенни сделала и саму деревню, и ее жителей столь реальными, что вам захочтеся непременно отыскать ее.

Глава первая

Одри Вильнёв знала: то, что возникает перед ее мысленным взором, никак не может происходить на самом деле. Взрослая женщина, она прекрасно понимала разницу между видением и реальностью. Но каждое утро, отправляясь на работу из дома на восточной окраине Монреаля и проезжая по туннелю Виль-Мари, она видела это. Слышала. Чувствовала, как оно происходит.

Первым знаком станет красная вспышка стоп-сигналов, когда водители ударят по тормозам. Грузовичок впереди завихляет, его занесет, бросит в сторону. Дьявольский визг шин отразится эхом от безжалостных стен и обрушится на Одри, поглотив ее целиком. Гудки, вой сигнализации, скрежет тормозов, крики людей.

А затем она увидит, как огромные бетонные блоки начнут отваливаться от потолка, таща за собой клубок металлических вен и связок. Туннель вывернет наружу свои внутренности, удерживавшие всю структуру. Удерживавшие сам город Монреаль.

До нынешнего дня.

А потом, потом… овал света в конце туннеля закроется. Словно глаз.

И наступит темнота.

И долгое, долгое ожидание твоего превращения в лепешку.

Каждое утро и каждый вечер, когда Одри Вильнёв проезжала по этому инженерному чуду, соединяющему один конец города с другим, оно рушилось.

– Все будет в порядке, – с улыбкой сказала она себе. – Ничего не случится.

Она включила музыку погромче и принялась подпевать вслух.

И все же ее пальцы на рулевом колесе стало пощипывать, потом они похолодели и занемели, сердце забилось учащенно. Струя жидкой грязи брызнула на лобовое стекло. Дворники смели ее, оставив полумесяц в мутную полоску.

Движение машин замедлилось и наконец совсем прекратилось.

Одри широко раскрыла глаза. Такого прежде не случалось. Езда по туннелю и та вызывала ужас, что уж говорить про остановку. Мозги у нее отключились.

– Все будет хорошо.

Но из-за невыносимого шума в голове Одри не услышала собственного голоса, такого тонкого и слабого.

Она нажала локтем на блокиратор дверей. Не для того, чтобы никто к ней не ворвался, а чтобы самой не выскочить наружу. Слабая попытка не позволить себе распахнуть дверь и бежать, с криком бежать прочь из туннеля. Она ухватилась за руль. Крепко ухватилась. Крепко. Еще крепче.

Взгляд ее заметался по заляпанному грязью отбойнику, по потолку, по дальней стене.

Господи, трещины.

И небрежные попытки их залатать.

Не отремонтировать – спрятать.

«Это не значит, что туннель сейчас обрушится», – успокаивала она себя.

Одри выключила музыку, чтобы сосредоточиться, все ее чувства обострились. Машина впереди чуть продвинулась. И тут же остановилась.

– Давай, давай, давай, – взмолилась Одри.

Она оказалась в ловушке и была напугана. Бежать некуда. Туннель ужасен, но то, что ждало ее под серым декабрьским небом, было еще хуже.

Одри знала это много дней, недель, месяцев, даже лет, если уж быть откровенным. Монстры существовали. Они жили в трещинах туннеля, в темных переулках, в рядах аккуратных стандартных домиков. Их звали Франкенштейн, Дракула, Марта, Дэвид, Пьер. И они всегда оказывались там, где ты их совсем не ожидаешь увидеть.

Она посмотрелась в зеркало заднего вида и встретила взгляд испуганных карих глаз. Но в отражении она увидела и свое спасение. Свою серебряную пулю. Свой осиновый кол.

Это было красивое вечернее платье.

Она создавала его долгими часами. А ведь могла бы, должна была бы потратить это время на то, чтобы красиво упаковать рождественские подарки мужу и дочерям. Испечь для них сладкие звездочки, ангелочков, веселых снеговиков с пуговичками из конфеток и глазками из кусочков мармелада.

Но каждый вечер, вернувшись домой, Одри Вильнёв шла прямиком в цокольный этаж и садилась за швейную машинку. Склонялась над тканью изумрудного цвета и вкладывала все свои надежды в вечернее платье.

Она наденет его в праздничный день, придет на рождественскую вечеринку, оглядится вокруг и почувствует, как устремляются к ней удивленные взоры. Вечно одетая старомодно, Одри Вильнёв в облегающем зеленом платье окажется в центре внимания. Но такой успех ей не нужен. Ей требуется привлечь внимание всего лишь одного человека. А потом она сможет расслабиться.

Она скинет с себя тяжкий груз и будет продолжать жить дальше. Проломы будут ликвидированы, трещины заделаны. Монстры вернутся туда, где им и положено быть.

Впереди виднелся съезд на мост Шамплейна. Обычно она выбирала другой маршрут, но день сегодня выдался необычный.

Одри включила поворотник и заметила, как скривился мужчина в соседней машине. Что это она надумала? Их тут всех заклинило. Однако Одри Вильнёв заклинило больше, чем любого из них. Мужчина показал ей средний палец, но она не обиделась. В Квебеке такой жест считался дружеским приветствием. Если бы уроженец Квебека когда-нибудь создал автомобиль, то на его капоте он нарисовал бы средний палец. В обычной ситуации она бы ответила таким же дружеским приветствием, однако сегодня ей было не до этого.

Она встроилась в правый ряд, намереваясь съехать на мост. От стены ее отделяли всего несколько футов. В одну из дыр вполне вошел бы ее кулак.

«Все будет хорошо».

Одри Вильнёв знала: многое ждет ее впереди, а вот что-то хорошее – вряд ли.

Глава вторая

– Заведи свою собственную сраную утку, – проворчала Рут и прижала Розу к себе, как живое пуховое одеяло.

Констанс Пино улыбнулась, глядя перед собой. Четыре дня назад ей бы и в голову не пришло обзавестись уткой, но сегодня она по-настоящему завидовала Рут с ее Розой. И не только потому, что утка согревала в холодный декабрьский день.

Четыре дня назад она бы ни за что не решилась покинуть удобное кресло у камина в бистро и усесться на ледяную скамейку рядом с этой женщиной, то ли пьяной, то ли выжившей из ума.

Четыре дня назад Констанс Пино не подозревала, что тепло приходит в разных формах. Как и здравомыслие. Теперь она знала это.

– Защи-и-и-и-ита! – прокричала Рут юным хоккеистам на замерзшем пруду. – Да бога ради, Эйми Паттерсон, даже Роза сыграла бы лучше!

Эйми проехала мимо, и Констанс услышала из ее уст слово, похожее на «шлак». Или на «злак». Или на…

– Они меня обожают, – сообщила Рут то ли Констанс, то ли Розе. То ли морозному воздуху.

Стр. 1 из 114

HOW THE LIGHT GETS IN

Издательство АЗБУКА®

***

Publishers Weekly

Kirkus Reviews

Глава первая

До нынешнего дня.

А потом, потом… овал света в конце туннеля закроется. Словно глаз.

И наступит темнота.

И долгое, долгое ожидание твоего превращения в лепешку.

– Все будет в порядке, – с улыбкой сказала она себе. – Ничего не случится.

Она включила музыку погромче и принялась подпевать вслух.

Движение машин замедлилось и наконец совсем прекратилось.

– Все будет хорошо.

Но из-за невыносимого шума в голове Одри не услышала собственного голоса, такого тонкого и слабого.

Взгляд ее заметался по заляпанному грязью отбойнику, по потолку, по дальней стене.

Господи, трещины.

И небрежные попытки их залатать.

Не отремонтировать – спрятать.

«Это не значит, что туннель сейчас обрушится», – успокаивала она себя.

– Давай, давай, давай, – взмолилась Одри.

Это было красивое вечернее платье.

«Все будет хорошо».

Одри Вильнёв знала: многое ждет ее впереди, а вот что-то хорошее – вряд ли.

Глава вторая

– Заведи свою собственную сраную утку, – проворчала Рут и прижала Розу к себе, как живое пуховое одеяло.

Роман «Время предательства» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Психологическая острота и динамизм повествования, присущие всем детективам Пенни, обещают читателю захватывающее путешествие по перипетиям сюжета вплоть до самой развязки.

Для Армана Гамаша настали трудные времена. Его самый верный и преданный помощник отвернулся от своего наставника. Отдел по расследованию убийств, который Гамаш кропотливо создавал многие годы, расформирован, все сотрудники переведены в другие отделы, а на их место приняты бездельники и наглецы. Самого Гамаша всячески вынуждают уйти в отставку. Но прежде чем сделать это, он должен провести последнее расследование. Из деревни Три Сосны ему приходит сообщение о том, что пропала подруга Мирны Ландерс, обещавшая приехать к ней на Рождество. Начиная поиски пропавшей женщины, Гамаш еще не знает, что под именем Констанс Пино скрывалась одна из самых знаменитых личностей не только Канады или Северной Америки, но и всего мира…

Впервые на русском языке!

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Время предательства" Пенни Луиза бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Луиза Пенни

Время предательства

HOW THE LIGHT GETS IN

Издательство АЗБУКА®

***

Publishers Weekly

Kirkus Reviews

Глава первая

До нынешнего дня.

А потом, потом… овал света в конце туннеля закроется. Словно глаз.

И наступит темнота.

И долгое, долгое ожидание твоего превращения в лепешку.

– Все будет в порядке, – с улыбкой сказала она себе. – Ничего не случится.

Она включила музыку погромче и принялась подпевать вслух.

Движение машин замедлилось и наконец совсем прекратилось.

– Все будет хорошо.

Но из-за невыносимого шума в голове Одри не услышала собственного голоса, такого тонкого и слабого.

Взгляд ее заметался по заляпанному грязью отбойнику, по потолку, по дальней стене.

Господи, трещины.

И небрежные попытки их залатать.

Не отремонтировать – спрятать.

«Это не значит, что туннель сейчас обрушится», – успокаивала она себя.

– Давай, давай, давай, – взмолилась Одри.

«Все будет хорошо».

Одри Вильнёв знала: многое ждет ее впереди, а вот что-то хорошее – вряд ли.

Глава вторая

– Заведи свою собственную сраную утку, – проворчала Рут и прижала Розу к себе, как живое пуховое одеяло.

Эйми проехала мимо, и Констанс услышала из ее уст слово, похожее на «шлак». Или на «злак». Или на…

– Они меня обожают, – сообщила Рут то ли Констанс, то ли Розе. То ли морозному воздуху.

– Они вас боятся, – возразила Констанс.

Рут посмотрела на нее острым оценивающим взглядом:

Констанс рассмеялась, ее смех легким дуновением пролетел над деревенским лугом и смешался с дымком из труб.

Некоторое время обе женщины наблюдали за происходящим на деревенском лугу в полном молчании, если не считать странного покрякивания. Констанс надеялась, что этот звук производит утка.

Констанс и Рут были почти одногодками, но полными противоположностями. У первой был мягкий характер, у второй – жесткий. Констанс свои шелковистые длинные волосы собирала в аккуратный пучок, а Рут свои, непослушные, коротко стригла. Констанс была любезной, а Рут – резкой. Сплошные края и грани.

Роза зашевелилась и похлопала крыльями. Потом спрыгнула с коленей Рут на заснеженную скамейку, сделала несколько шажков к Констанс, забралась к ней на колени и устроилась поудобнее.

Рут прищурилась, но не шелохнулась.

С тех пор как Констанс приехала в Три Сосны, снег шел беспрестанно, днем и ночью. Всю свою взрослую жизнь она прожила в Монреале и уже забыла, каким прекрасным может быть снег. Она привыкла к тому, что снег – это нечто такое, что подлежит уборке. Своего рода мусор с небес.

Но сейчас она видела снег своего детства. Веселый, игривый, яркий и чистый. Чем больше, тем веселее. Не снег – игрушка.

Он покрывал дома из плитняка, из дерева, из розового кирпича, окружавшие деревенский луг. Он покрывал бистро и книжную лавку, пекарню и универсам. Констанс казалось, что тут поработал алхимик и плодами его трудов стали Три Сосны. Он создал деревню из воздуха и опустил в долину. А возможно, крохотная деревня, как и снег, свалилась с небес, чтобы обеспечить мягкую посадку для тех, кто упадет следом.

Приехав в деревню, Констанс поставила машину у книжного магазинчика Мирны. Когда снегопад перешел в метель, она забеспокоилась.

– Переставить машину? – спросила она у Мирны, перед тем как лечь спать.

Мирна остановилась у окна своего магазина старой и новой книги, обдумывая вопрос.

– По-моему, ей там самое место.

Ей там самое место.

И Мирна оказалась права. Констанс провела беспокойную ночь, прислушиваясь, не зазвучит ли сирена снегоуборщика, предупреждающая о том, что нужно откопать и переставить машину. Окна в ее комнате дребезжали под порывами ветра, швыряющего в них снегом. Она слышала, как вьюга завывает в ветках деревьев, между домами. Будто какой-то зверь вышел на охоту. Наконец Констанс уснула, согревшись под одеялом. Когда она проснулась, метель уже закончилась. Констанс подошла к окну, предполагая, что вот сейчас увидит свою машину, превратившуюся в белый холмик под толстым слоем нового снега. Но дорога оказалась расчищена, а все машины откопаны.

Машине Констанс было там самое место.

И Констанс наконец-то тоже.

Снег продолжал идти без перерыва четыре дня и четыре ночи, прежде чем Билли Уильямс вернулся со своим снегоуборщиком. И до его возвращения деревня Три Сосны утопала в снегу, отрезанная от внешнего мира. Но это не имело значения, ведь здесь было все необходимое.

Постепенно семидесятисемилетняя Констанс Пино осознавала, что она чувствует себя на своем месте не потому, что у нее есть бистро, а потому, что у нее есть бистро Оливье и Габри. Не просто книжный магазин, а магазин Мирны, пекарня Сары, универсам месье Беливо.

Она приехала сюда самодостаточной городской женщиной, а теперь, засыпанная снегом, сидела на скамье рядом с сумасшедшей старухой, и колени ей согревала утка.

Так кто из них спятил?

Но Констанс Пино знала: нет, она ничуть не сумасшедшая, напротив, она только сейчас взялась за ум.

– Я пришла спросить, не хотите ли вы выпить, – сказала Констанс.

– Бога ради, старушка, почему же ты с этого не начала? – Рут встала и отряхнула снежинки с пальто.

Констанс тоже поднялась и протянула ей утку со словами:

– Сперва хотела согреться.

Хмыкнув, Рут приняла и Розу, и шутку.

По дороге они встретили Оливье и Габри, шедших из своей маленькой гостиницы.

– Метелью геев намело, – заметила Рут.

– Я когда-то был чист, как свежевыпавший снег, – доверительно сообщил Габри Констанс. – А потом меня понесло.

Оливье и Констанс рассмеялись.

– Тут места хватит для всех, – сказал Оливье, глядя на своего крупного партнера.

Констанс прежде никогда не имела дела с гомосексуалами, а если и имела, то не ведала об этом. Знала о них лишь то, что они – это «они». Не «мы». И «они» были извращенцами. Если же она пребывала в благодушном настроении, то считала гомосексуалов дефективными. Больными.

Но в основном она думала о них неодобрительно. Даже с отвращением. Если вообще думала.

Однако четыре дня назад ее взгляды начали меняться. С тех пор как пошел снег и деревенька оказалась отрезанной от большого мира. С тех пор как она узнала, что именно Оливье, к которому она поначалу отнеслась с прохладцей, откопал ее машину. По доброй воле и без лишних слов.

С тех пор как она увидела из окна своей спальни над книжным магазином Мирны, что Габри, согнувшись под напором ветра и снега, несет кофе и теплые круассаны жителям деревни, не сумевшим добраться до бистро к завтраку.

На ее глазах он доставил еду, потом очистил от снега их крылечки, лестницы и дорожки.

И ушел. Направился к следующему дому.

Констанс почувствовала, как Оливье надежно поддерживает ее под локоть своей твердой рукой. Если бы сейчас в деревне оказался кто-то со стороны, что бы он подумал? Что Габри и Оливье – ее сыновья?

Она бы не возражала.

Констанс вошла в бистро и ощутила ставший знакомым запах. Темные деревянные балки и широкие сосновые доски пола успели за прошедший век пропитаться запахом горящих кленовых поленьев и крепкого кофе.

Констанс пошла на голос. Сквозь окна, разделенные средниками, проникал тусклый декабрьский свет, почти не освещавший бистро. Ее глаза скользнули по большим каминам в обоих концах зала: там плясали веселые язычки пламени, а вокруг каминов стояли удобные диваны и кресла. В центре бистро располагались старинные сосновые столы, на которых поблескивали серебряные приборы и стояли разномастные тарелки тонкого фарфора. Большая пушистая елка в углу мигала красными и зелеными огоньками, на ее ветвях были хаотично развешены всевозможные безделушки, шарики, сосульки.

Несколько посетителей, сидевших в креслах, попивали кофе с молоком или горячий шоколад и читали вчерашние газеты на французском и английском.

Оклик раздался из дальнего конца зала, и хотя Констанс еще не видела женщину отчетливо, она точно знала, кто ее зовет.

– Я взяла для вас чай.

Мирна стояла в ожидании у одного из каминов.

– Ты бы поговорила с ней, – сказала Рут, садясь на лучшее место у огня и кладя ноги на скамеечку.

Констанс обняла Мирну, почувствовала ее мягкое тело под толстым свитером. Хотя Мирна была крупной чернокожей женщиной лет на двадцать моложе ее, она казалась Констанс матерью и даже пахла как ее мать. Поначалу это выбивало Констанс из колеи, словно кто-то слегка подталкивал ее. Но потом она приобрела вкус к объятиям Мирны.

Прихлебывая чай, Констанс поглядывала на пляшущие язычки пламени и вполуха слушала разговор Мирны и Рут о последней партии книг, доставку которых задержал снег.

Она поймала себя на том, что согрелась и начинает клевать носом.

Четыре дня. И вот уже у нее появились два сына-гея, большая черная мама и спятившая подружка-поэтесса, а сама она стала подумывать, не обзавестись ли уткой.

Нет, совсем не этого ожидала она от своей поездки.

Она задумалась, загипнотизированная огнем. Вряд ли Мирна понимала, зачем Констанс приехала. Зачем нашла ее по прошествии стольких лет. Было очень важно, чтобы Мирна поняла, но теперь время истекало.

– Снег прекращается, – сказала Клара Морроу.

Она провела рукой по волосам, пытаясь привести их в порядок, однако получилось только хуже.

Констанс встряхнулась, осознав, что пропустила момент появления Клары.

Она познакомилась с ней в первый же день приезда в Три Сосны. Их с Мирной пригласили на обед, и Констанс, которая рисовала себе тихий обед наедине с Мирной, не сумела вежливо отказаться от приглашения. Поэтому они облачились в пальто и сапожки и двинулись к Кларе.

Предполагалось, что их будет трое, и она ожидала этого с опаской, но тут явилась Рут Зардо со своей уткой, и вечер из плохого превратился в провальный. Утка Роза весь вечер покрякивала что-то похожее на «фак, фак, фак», а Рут бесконечно пила, бранилась, всех оскорбляла и перебивала.

Констанс, конечно, слышала про нее. Награждение сей поэтессы премией генерал-губернатора практически означало, что Канада готова иметь съехавших с катушек, озлобленных лауреатов в области поэзии.

Но кто тебя обидел так,

что ран не залечить,

что ты теперь любую

попытку дружбу завязать с тобой

встречаешь, губы сжав?

Вечер шел, и Констанс поняла, что это хороший вопрос. Ей хотелось задать его спятившей поэтессе, но она остереглась из опасения, что в ответ у нее спросят то же самое.

Клара приготовила омлет с расплавленным козьим сыром, к которому прилагались зеленый салат и свежие, еще теплые багеты. Ели они в большой кухне, а когда закончили и Мирна приготовила кофе, Рут и Роза отправились в гостиную, а Клара повела Констанс в свою мастерскую. Там было тесно от кисточек, палитр, полотен. Пахло масляными красками, скипидаром и перезрелыми бананами.

– Питер не отстал бы от меня, пока бы я тут не убрала, – заметила Клара, глядя на этот кавардак.

За обедом Клара рассказывала, что они с мужем расстались. Констанс изображала сочувствие, размышляя, не выбраться ли ей отсюда через окно в туалете. Умереть в снегу от холода немногим хуже, разве нет?

И вот Клара снова заговорила о муже. Об изгнанном муже. Выволакивала на свет божий свое белье. Выдавала подробности. Это было неприглядно, неприлично и ненужно. И Констанс захотелось поскорее домой.

Из гостиной то и дело раздавалось «фак, фак, фак», причем она не могла разобрать, чей это голос – утки или поэтессы.

Клара прошла мимо мольберта. На полотне виднелись призрачные очертания того, что со временем могло превратиться в человека. Констанс без особого энтузиазма последовала за Кларой в дальний конец мастерской, где та включила лампу, осветив маленькое полотно.

Поначалу оно показалось Констанс неинтересным, совершенно непримечательным.

– Я бы хотела вас написать, если не возражаете, – сказала Клара, не глядя на гостью.

Констанс ощетинилась. Неужели Клара узнала ее? Неужели ей известно, кто она такая?

– Вообще-то, возражаю, – ответила она твердым голосом.

– Я вас понимаю, – сказала Клара. – Не уверена, что я была бы в восторге, пожелай кто-то написать меня.

– Почему?

– Я боюсь того, что во мне могут увидеть.

Клара улыбнулась и пошла назад к двери. Констанс двинулась за ней, но напоследок еще раз взглянула на маленький портрет. На нем была изображена Рут Зардо, которая теперь заснула и похрапывала на диване в гостиной. На картине старая поэтесса тонкими, похожими на когти пальцами вцепилась в синюю шаль, стягивая ее у горла. Вены и сухожилия на ее шее просвечивали сквозь кожу, прозрачную, как папиросная бумага.

Кларе удалось передать ожесточенность Рут, ее одиночество, ее неистовство. И Констанс вдруг поняла, что не в силах оторвать глаз от портрета.

У дверей мастерской она оглянулась. Ее глаза утратили прежнюю остроту, но, чтобы увидеть то, что сумела передать Клара, и не требовалось особой остроты. Клара изобразила Рут, но и еще кого-то. Образ, который Констанс помнила со своего коленопреклоненного детства.

Констанс порадовалась, что не дала разрешения написать свой портрет. Если так Клара видела Матерь Божью, то что она увидит в Констанс?

Позднее тем вечером Констанс, словно случайно, снова подошла к дверям мастерской.

Единственная лампа по-прежнему освещала портрет, и даже от дверей Констанс видела, что хозяйка мастерской изобразила не просто безумную Рут. И не просто забытую и озлобленную Марию. Пожилая женщина смотрела вдаль. В мрачное, одинокое будущее. Но… Но… Где-то там, почти недосягаемое, едва намеченное, было что-то еще.

Клара передала отчаяние, но также и надежду.

Констанс взяла кофе и вернулась к Рут и Розе, Кларе и Мирне. Она стала прислушиваться к ним. И начала, пока лишь начала понимать, каково это – уметь увидеть суть человека.

– Я должна.

Констанс отвела глаза от Мирны. Уж слишком много в их взгляде было личного. Она посмотрела на тронутое морозцем окно, за которым лежала засыпанная снегом деревня. Сгущались сумерки, и на домах и деревьях загорались рождественские огоньки.

– Могу я вернуться? На Рождество?

Последовало долгое, долгое молчание. И все старые страхи Констанс воспряли, выползая из этого молчания. Она опустила глаза на руки, аккуратно сложенные на коленях.

Она подставилась. Позволила себе поверить, что она в безопасности, что ее любят, что ей рады.

Но тут на ее руку легла большая ладонь.

– Я буду рада, – сказала Мирна и улыбнулась. – Мы славно повеселимся!

– Повеселимся? – переспросил Габри, шлепнувшись на диван.

– Констанс вернется на Рождество.

– Замечательно. Можете приехать на рождественское богослужение. Мы поем все хиты: «Тихая ночь», «Первое Рождество»…

Все уставились на старшего инспектора.

И если у нее возникали такие ощущения, то что уж говорить о старшем инспекторе?

Впрочем, трудно было сказать, что думает и чувствует шеф.

Изабель Лакост знала его лучше, чем кто-либо из присутствующих. Она вдруг с удивлением поняла, что дольше всех служила под его началом. Остальных людей из старой гвардии перевели либо по просьбе, либо по приказу старшего суперинтенданта Франкёра.

А сюда стали направлять всякую шваль.

Самый успешный в стране отдел по расследованию убийств был уничтожен, умелые детективы заменены на ленивых, наглых, некомпетентных громил. Впрочем, таких ли уж некомпетентных? В качестве детективов – безусловно, но в этом ли состояла их работа?

Нет, конечно. Лакост знала (и, как она подозревала, Гамаш тоже знал), почему новые люди оказались в отделе. Вовсе не для расследования убийств.

Невзирая ни на что, старшему инспектору Гамашу каким-то образом удавалось управлять ими. Контролировать их. Хотя и весьма условно. Лакост чувствовала, что баланс сил меняется. С каждым днем в отделе появлялись все новые агенты. И она видела, как они обмениваются понимающими улыбками.

Лакост ощущала, как в ней нарастает злость.

Безумие толпы. Безумие нахлынуло на их отдел. И каждый день старший инспектор Гамаш взнуздывал его и брал под контроль. Но даже ему это удавалось все с большим трудом. Сколько он еще продержится, прежде чем окончательно потеряет власть?

Инспектора Лакост одолевали многие страхи, но в основном связанные с ее маленькими сыном и дочерью – не случится ли с ними чего-нибудь. Она понимала, что ее страхи по большей части иррациональны.

Однако страх перед тем, что может случиться, если старший инспектор потеряет контроль, не был иррациональным.

Она встретилась взглядом с одним из старых агентов, который сидел ссутулившись, скрестив руки на груди. Он явно скучал. Инспектор Лакост посмотрела на него осуждающим взглядом. Агент опустил глаза и покраснел.

Стыдится самого себя. Ну да, а что ему еще остается?

Лакост продолжала сердито смотреть на него, пока он не выпрямился и не опустил руки.

Она кивнула. Победа, хотя и маленькая и, несомненно, временная. Но в такие дни даже маленькие победы шли в счет.

Инспектор Лакост снова повернулась к Гамашу. Его большие руки спокойно лежали на столе поверх еженедельного доклада. Рядом была авторучка, которой он пока так и не воспользовался. Его правая рука чуть подрагивала, и Лакост надеялась, что никто, кроме нее, этого не замечает.

Он был чисто выбрит и, казалось, ничуть не изменился. Мужчина под шестьдесят. Не сказать чтобы красивый, но весьма примечательный. Скорее похожий на профессора, чем на копа. Скорее похожий на исследователя, чем на охотника. От него пахло сандаловым деревом с оттенком розовой воды, а на работу он неизменно надевал пиджак и галстук.

Его темные ухоженные волосы поседели и чуть кудрявились у висков и за ушами. На лице виднелись морщины – неизбежное следствие возраста, забот и смешливости. Впрочем, его морщины не сильно углубились после недавних испытаний. И еще у него появился – и уже не исчезнет – шрам на левом виске. Напоминание о событиях, которые ни она, ни он никогда не забудут.

Его крупная шестифутовая фигура была внушительной. Не то чтобы мускулистой, но и не жирной. Он был основательным.

Основательным, думала Лакост. Как материк. Как мыс, вдающийся в огромный океан. Неужели непреклонная ныне стойкость все глубже прорезается морщинами и трещинами? Неужели образовавшиеся расщелины уже дают о себе знать?

Но в данный момент старший инспектор Гамаш не выказывал никаких признаков разрушения. Он смотрел на провинившегося агента, и даже Лакост не могла не испытывать к бедолаге некоторого сочувствия. Этот новый агент принял материк за песчаную косу. И только сейчас – слишком поздно – понял, с чем столкнулся.

На мосту Шамплейна мигали огоньки снегоуборщиков.

В час пик машины ехали бампер к бамперу, и в зеркале заднего вида Гамаш видел громадный снегоуборочный плуг, тоже застрявший в пробке.

Оставалось только ползти вместе со всеми. Рана на лице у Гамаша пульсировала, но он старался не обращать на это внимания. Труднее было не вспоминать о том, как это случилось. Он заставил себя вернуться мыслями к разговору с Андре Пино, единственным живым человеком, знавшим пятерняшек и их родителей. Он создал в представлении Гамаша образ горечи, утраты и крайней нищеты.

Дом Уэлле должен был заполниться орущими детьми. Но вместо этого там остались только Мари-Ариетт и Исидор. И сам дом, где царили недомолвки и легенды. О чуде, дарованном, а потом проданном. О девочках, спасенных от жестокой нищеты и жадных родителей.

Был создан миф. Чтобы продавать билеты и фильмы и еду в столовой «Пятерняшки». Чтобы продавать книги и открытки. Продавать образ Квебека как просвещенной, прогрессивной, богобоязненной, богоугодной страны.

Страны, где Бог ходит среди людей, исполняя желания тех, кто ползет на окровавленных коленях.

Эта мысль всколыхнула что-то в голове у Гамаша, наблюдавшего за тем, как нетерпеливые водители пытаются переезжать из полосы в полосу, полагая, что смогут вырваться немного вперед в этом сплошном потоке. Словно чудо, припасенное для другой полосы, вдруг произойдет и все машины впереди исчезнут.

Гамаш смотрел на дорогу и думал о чудесах и мифах. И о том, как Мирна описывала ему тот момент, когда Констанс впервые призналась ей, что она вовсе не Пино, а одна из пятерняшек Уэлле.

Мирна сказала, что перед ней как будто материализовалась греческая богиня. Гера. А позднее Тереза Брюнель указала, что Гера не просто какая-то богиня, а главная. Могущественная и завистливая.

Мирна возразила, сказав, что назвала первое имя, пришедшее ей в голову. С тем же успехом она могла назвать Афину или Афродиту. Вот только она не сделала этого. Мирна назвала величественную и мстительную Геру.

Гамашу не давал покоя вопрос, хотела ли Констанс рассказать Мирне о том, что с ней сделали. Может быть, ее отец. Или о том, что сделала она или все они с кем-то другим.

Что, если Констанс Уэлле прежде поделилась с кем-то еще? С кем-то, кому она доверяла? Но с кем? Кого, кроме Мирны, могла Констанс считать человеком, достойным доверия?

Судя по всему, такого человека не существовало. Дядюшка Андре не видел их много лет и вообще не казался их большим поклонником. Соседей сестры держали на почтительном расстоянии. Священник, отец Антуан, если бы Констанс почувствовала склонность к исповеди или задушевной беседе ради спасения души, скорее всего, воспринял бы ее как товар, и не более того. Ничего человеческого или божественного.

Гамаш мысленно вернулся к самому началу дела. Он снова и снова обдумывал его. И неизменно возникал вопрос: действительно ли Мари-Констанс Уэлле была последней из сестер? Или же одна из них избежала смерти? Сфабриковала свою смерть, изменила имя. Зажила собственной жизнью.

Сделать это в пятидесятые – шестидесятые годы было гораздо проще. Даже в семидесятые. До появления компьютеров, до возникновения жестких требований к документации.

А если одна из пятерняшек все еще оставалась жива, то могла ли она убить сестру, чтобы заставить ее замолчать? Чтобы сохранить свою тайну?

Но что это была за тайна? Что одна из сестер все еще жива? Что она сфабриковала свою смерть?

Глядя на стоп-сигналы машины впереди, заливающие его лицо красным светом, Гамаш вспомнил, о чем говорил отец Антуан. Им пришлось бы похоронить кого-то другого.

Может быть, в этом и состояла тайна? Не в том, что одна из сестер оставалась живой, а в том, что похоронили кого-то другого?

Старший инспектор совсем забыл, что находится на мосту, в нескольких метрах от края, а далеко внизу течет полузамерзшая река. Его ум теперь занимала другая загадка. Он снова вернулся к делу и стал искать пожилую женщину. Лет восьмидесяти. Нескольких пожилых мужчин он знал: священник отец Антуан, дядюшка Андре Пино. Но ни одной женщины, кроме Рут.

Пару мгновений Гамаш забавлялся мыслью, что Рут и в самом деле пропавшая пятерняшка. Не воображаемая сестра, как заявляла поэтесса, а настоящая. Возможно, это объясняло, почему Констанс посетила Рут, завязала что-то вроде дружбы с озлобленной старухой, которая написала глубокомысленное стихотворение – на смерть кого? Виржини Уэлле.

Возможно ли такое? Может ли Рут Зардо быть Виржини, которая не упала с лестницы, а прокопала кроличью нору и вышла в Трех Соснах?

Хотя мысль понравилась Гамашу, пришлось ее отвергнуть. Жизнь Рут Зардо, невзирая на все ее ворчливые требования не вмешиваться в ее личные дела, вообще-то, была довольно прозрачной. Ее семья переехала в Три Сосны, когда Рут была ребенком. Хотя арест Рут и мог стать забавным действом, Гамаш скрепя сердце заставил себя отказаться от неожиданной идеи.

Внезапно его посетила другая мысль. На периферии дела Констанс имелась еще одна пожилая женщина. Та, которая жила вместе с мужем в соседнем доме и которую как-то раз пригласили на веранду выпить стакан лимонада. Которая дружила (насколько это было возможно) с очень замкнутыми сестрами.

Не могла ли она быть Виржини? Или даже Элен? Бежавшей от жизни пятерняшек Уэлле? Покинувшей их общую жизнь через могилу?

И тут он понял: кроме слов соседки, утверждавшей, что дальше веранды ее не приглашали, у них нет никаких подтверждений этого. Может быть, она была больше чем соседкой. Возможно, сестры не случайно переехали в соседний дом.

Наконец Гамаш преодолел мост. Он повернул на первом же съезде и припарковался на обочине, чтобы позвонить Лакост.

– Данные вскрытия подтверждают причину смерти, – ответила она из дома. – Возможно, их подделали, но мы оба понимаем, что это гораздо труднее, чем кажется.

– Доктор Бернар мог бы такое устроить, – сказал Гамаш. – И мы знаем, что образ пятерняшек Уэлле поддерживался всей мощью правительства. Вот тебе возможное объяснение, почему свидетельство о смерти имеет такой туманный характер: говорится о несчастном случае, но есть намек и на самоубийство.

– Но зачем им соглашаться на такое?

Зачем Виржини могло понадобиться фабриковать собственную смерть и почему Бернар и правительство стали бы помогать ей в таком деле?

– Я думаю, можно понять побудительные причины Виржини, – сказал Гамаш. – Похоже, публичная жизнь повредила ей больше, чем остальным сестрам.

Лакост задумчиво произнесла:

– А соседка, если это и в самом деле Виржини, она замужем. Может быть, Виржини знала: единственная надежда жить нормальной жизнью – это начать все заново, с чистого листа. Другим человеком.

– Как ее зовут?

Он услышал, как Лакост щелкает по клавишам в поисках нужного файла.

– Аннетт Мишо.

– Если она Виржини, то Бернар и правительство должны были ей помочь, – сказал Гамаш, размышляя вслух. – Почему? Возможно, не по доброй воле. Вероятно, у Виржини имелся на них какой-то компромат. И она грозила предать его гласности.

Он снова вспомнил маленькую девочку, выглядывающую из дверей своего дома. Ее несчастное лицо перед камерой, лицо, умоляющее о помощи.

Если он прав, то Виржини Уэлле, одна пятая часть чуда, возможно, была также убийцей. Даже двойным убийцей. Одно убийство она совершила много лет назад, чтобы бежать, а другое – несколько дней назад, чтобы сохранить свою тайну.

– Я поговорю с ней сегодня еще раз, patron, – сказала Лакост.

Гамаш услышал в трубке вопли и смех маленьких детей Лакост и посмотрел на часы на приборном щитке. Половина седьмого. Неделя до Рождества. Сквозь очищенный от снега полумесяц на лобовом стекле он видел освещенную фигуру пластмассового снеговика и бегущие огоньки перед заправкой.

– Я сам, – сказал он. – К тому же мне ехать ближе. Я только что пересек мост.

– Вечер будет долгим, шеф, – заметила Лакост. – Позвольте мне.

– Вечер будет долгим для нас обоих, – сказал Гамаш. – Я сообщу тебе, что удастся узнать. А ты пока попытайся собрать побольше информации о мадам Мишо и ее муже.

Он отключился и повернул назад, в сторону Монреаля. К забитому машинами мосту. Медленно двигаясь по мосту в город, он думал о Виржини, которая, может быть, и бежала, но всего лишь в соседний дом.

Гамаш съехал с моста, некоторое время петлял по узеньким дорожкам и наконец оказался у дома Уэлле. У темного дома. У черной дыры в веселом квартале, готовящемся к Рождеству.

Он остановил машину возле дома Мишо. Тропинка была расчищена, одно из деревьев в переднем дворике украшено яркими рождественскими лампочками. В доме горел свет, хотя занавески были задернуты. Дом казался теплым, притягательным.

Дом, как и все другие на улице. Один среди равных.

Не этого ли так хотели знаменитые пятерняшки? Не известности, а общества? Быть нормальными? И если так, если он нашел давно потерянную пятерняшку, то она воплотила свою мечту в жизнь. Даже решилась на убийство ради мечты.

Гамаш позвонил, и дверь ему открыл человек лет восьмидесяти. Открыл без малейших колебаний, не думая, что человек по другую сторону может желать ему зла.

На месье Мишо были кардиган и серые фланелевые брюки. Выглядел он аккуратно и по-домашнему. Седые усы опрятно подстрижены, в глазах ни тени подозрения. Напротив, он смотрел на Гамаша так, словно ожидал от него лучшего, а никак не худшего.

– Месье Мишо?

– Я один из полицейских, расследующих то, что случилось в соседнем доме, – сказал Гамаш, показывая удостоверение. – Вы позволите мне войти?

– Да ведь вы ранены.

– Входите, – сказала Аннетт Мишо Гамашу.

Старший инспектор, забывший о своем лице и окровавленной рубашке, смутился. Двое пожилых людей сочувственно смотрели на него. Сочувственно по отношению к нему, а не к себе.

– Чем мы можем вам помочь? – спросил месье Мишо, пока его жена вела их по коридору в гостиную. Елка стояла украшенная, с включенной гирляндой. Под ней лежало несколько подарков в обертке, а на каминной полке висели два носка. – Может, вам нужен бинт?

– Нет-нет, со мной все в порядке, merci, – заверил его Гамаш.

Мадам Мишо предложила взять его куртку, и он снял ее и отдал хозяйке.

Мадам Мишо была невысокая и пухлая, в домашнем платье, теплых носках и тапочках.

В доме пахло обедом, и Гамаш подумал о засохшем сэндвиче с сыром в холодной машине.

Мишо сели бок о бок на диване и выжидательно уставились на старшего инспектора.

Трудно было представить людей, менее похожих на убийц. Но Гамаш за свою долгую карьеру арестовал множество убийц, казавшихся невинными овечками. И он знал, что сильное, ужасное чувство, приводящее к последнему удару, может жить в ком угодно. Даже в таких милых людях. Даже в этом милом доме с запахом жаркого.

– О, уже пятьдесят лет, – ответил месье Мишо. – Мы купили этот дом, когда поженились в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.

– В пятьдесят девятом, Альбер, – поправила его мадам.

– И детей у вас нет?

– Нет, – ответил месье.

Гамаш кивнул:

– А когда сюда приехали ваши соседки, сестры Пино?

– Тому уже двадцать три года, – сказал месье Мишо.

– Как точно, – с улыбкой заметил Гамаш.

– Мы, разумеется, думали о них, – сказала мадам. – Вспоминали.

– И что вы вспоминали?

– Они были идеальные соседи, – ответила она. – Тихие. Замкнутые. Как и мы.

«Как и мы», – подумал Гамаш, глядя на нее. Она и в самом деле подходила по возрасту и телосложению. Он не спрашивал, годится ли ее темперамент для убийства. Темперамент не имел значения. Большинство убийц сами удивлялись тому, что совершили. Неожиданной вспышке страсти, неожиданному удару. Неожиданному переходу от добра ко злу.

Планировала ли она убийство, или оно произошло неожиданно для нее и Констанс? Может быть, она пошла в соседний дом и там узнала, что Констанс намеревается вернуться в деревню и рассказать все Мирне. Не из вредности, не для того, чтобы напакостить сестре, а чтобы освободиться наконец.

Виржини освободилась с помощью преступления, Констанс собиралась освободиться с помощью правды.

– Вы дружили с ними? – спросил Гамаш.

– Скорее, были в дружеских отношениях, – ответила мадам Мишо.

– Но, насколько я понимаю, они приглашали вас выпить, посидеть.

– Один раз. На лимонад. Вряд ли этого достаточно для дружбы.

Ее глаза, по-прежнему теплые, были весьма зоркими. Как и ее мозг.

Гамаш наклонился вперед и полностью сосредоточился на мадам Мишо.

– Вы знали, что они пятерняшки Уэлле?

Оба Мишо вздрогнули. Брови месье Мишо в удивлении взлетели вверх. Но брови мадам Мишо опустились. Его выражение отражало эмоции, а ее – работу мысли.

– Пятерняшки Уэлле? – повторила она. – Пятерняшки Уэлле? – На сей раз акцент был сделан на слове «пятерняшки».

Гамаш кивнул.

– Но это невозможно, – сказал Альбер.

– Почему? – спросил Гамаш.

Мишо пробормотал что-то невнятное, его мысли опережали слова. Он повернулся к жене:

– Ты знала?

– Нет, конечно. Я бы тебе сказала.

Гамаш откинулся на спинку стула, глядя, как они переваривают информацию. Они казались искренне ошеломленными, вот только чем: новостью об Уэлле или той новостью, что Гамаш знает?

– И вы ничего такого не подозревали? – спросил он.

Они отрицательно покачали головой, все еще не в силах произнести хоть слово. Для их поколения такая новость была равносильна сообщению, что с ними соседствуют марсиане. Нечто знакомое и в то же время чуждое.

– Я видел их как-то раз, – сказал месье Мишо. – Мать возила нас в их дом. Они выходили в начале каждого часа и прохаживались вдоль ограды, махали людям. Удивительно. Покажи месье, что у тебя есть.

Мадам Мишо поднялась, и мужчины тоже встали. Минуту спустя она вернулась:

– Вот. Мои родители купили это в сувенирном магазине.

Она протянула Гамашу пресс-папье с фотографией, запечатлевшей хорошенький маленький коттедж и пять сестер перед ним.

– Мои родители тоже водили меня взглянуть на них. Сразу после войны. Я думаю, мой отец повидал столько ужасов, что ему хотелось увидеть что-то вселяющее надежду.

Рассмотрев фотографию, Гамаш вернул пресс-папье.

– Они и вправду жили в соседнем доме? – спросил месье Мишо, осознав наконец слова Гамаша. – И мы знали пятерняшек?

Он перевел взгляд на жену. Ее что-то беспокоило. В отличие от мужа она помнила цель визита Гамаша.

– Она ведь умерла не потому, что была пятерняшкой? – спросила она.

– Мы не знаем.

– Но это же было так давно, – сказала она, глядя ему в глаза.

– Что было давно? – спросил Гамаш, не отводя взгляда. – Они могли вырасти, могли изменить имена, но они все равно навсегда остались бы пятерняшками. Их судьбу ничто не могло изменить.

Месье Мишо пробормотал:

– Не могу поверить. Пятерняшки.

Арман Гамаш покинул их уютный дом. Его куртка пропиталась ароматом жаркого, и этот запах преследовал его до самой машины.

Он вернулся на мост Шамплейна, трафик к исходу часа пик стал пожиже. У Гамаша не было уверенности, что он приблизился к разгадке. Может быть, он создает собственный миф? Пропавшая пятерняшка? Восставшая из мертвых? Еще одно чудо.

– Где он теперь? – спросил Франкёр.

– На мосту Шамплейна, – ответил Тесье. – Направляется на юг. Думаю, возвращается в деревню.

Франкёр откинулся на спинку кресла и уставился на Тесье, но инспектор знал этот взгляд. На самом деле старший суперинтендант не видел его – он обдумывал что-то свое.

– Почему Гамаш все время туда возвращается? Что там есть такого?

– Судя по делу убитой пятерняшки, у нее там жила подружка.

Франкёр кивнул, но рассеянно. Он думал.

– Мы уверены, что это Гамаш? – спросил Франкёр.

– Он. Мы отслеживаем его сотовый и машину. Отсюда он отправился на встречу с одним человеком по имени… – Тесье посмотрел в свои записи, – Андре Пино. Потом он звонил Изабель Лакост, расшифровка разговора у меня здесь. После этого вернулся в дом, где произошло убийство, и разговаривал с соседями. Недавно уехал. Похоже, он полностью сосредоточен на деле пятерняшки.

Франкёр вытянул губы трубочкой и кивнул. Они находились в его кабинете, при закрытых дверях. Время подходило к восьми, но Франкёр еще не собирался домой. Он должен был убедиться, что все в состоянии готовности. Что они ничего не упустили. Что все случайности предусмотрены. Единственным пятнышком на чистом горизонте оставался Арман Гамаш. Но Тесье только что сказал, что это пятнышко исчезло в той деревне, в черной дыре.

Франкёр знал, что должен бы испытывать облегчение, но у него в желудке обосновалось какое-то тошнотное ощущение. Должно быть, он настолько привык к своей связке с Гамашем, к постоянной борьбе, что не мог поверить в ее окончание.

Франкёр хотел верить в это. Однако Сильвен Франкёр был осторожным человеком, и хотя все свидетельствовало об одном, его внутренний голос говорил нечто другое.

Если бы Арман Гамаш действительно шагнул через край, то это произошло бы помимо его воли. Он до последнего старался бы удержаться, повсюду остались бы следы его ногтей. Франкёр чувствовал тут какую-то хитрость. Он только не знал какую.

«Все равно уже слишком поздно», – напомнил он себе. Но беспокойство не покидало его.

Франкёр подался вперед:

Когда Тесье рассказал ему о том, что произошло, Франкёр успокоился.

Вот они, следы ногтей. Идеальная конструкция. Гамаш подтолкнул Бовуара, а Бовуар подтолкнул Гамаша.

И оба наконец-то полетели в пропасть.

– Бовуар не доставит нам никаких проблем, – сказал Тесье. – Теперь он сделает все, что мы ему скажем.

– Хорошо.

Франкёру от Бовуара требовалась всего одна вещь.

– Есть еще кое-что, сэр.

– Гамаш ездил в ЗООП, – сообщил Тесье.

Лицо Франкёра посерело.

– Почему, черт побери, ты не сказал об этом в первую очередь?

– Да ничего не случилось, – поспешил успокоить его Тесье. – Он не вышел из машины.

– Ты уверен? – Франкёр сверлил Тесье глазами.

– Абсолютно. У нас есть записи с камер наблюдения. Он просто сидел и смотрел. Поблизости похоронены Уэлле, – объяснил Тесье. – Он ездил в тот район. Поэтому и оказался там.

– Он ездил в ЗООП, потому что знает, – сказал Франкёр.

Его глаза заметались, словно следуя за мыслями в попытке проследить за быстро перемещающимся врагом.

– Merde, – прошептал он, потом перевел взгляд на Тесье. – Кто еще знает о его поездке?

– Говори мне правду, Тесье. Без вранья. Кому еще ты сказал?

– Никому. Послушайте, это не имеет значения. Он даже из машины не выходил. Не вызывал директора. Никому не звонил. Просто сидел. Что он может знать?

– Он знает об участии Арно! – закричал Франкёр, потом взял себя в руки и глубоко вздохнул. – Он просчитал связь. Не знаю как, но просчитал.

– Возможно, он подозревает, – сказал Тесье, – но, даже если он знает об Арно, всего ему знать не дано.

Франкёр опять устремил вдаль беспокойный взгляд.

«Где ты, Арман? Ты ведь не сдался до конца, да? Что там происходит в твоей голове?»

Но тут Франкёра осенило. Возможно, провал плана взорвать плотину, смерть Одри Вильнёв и даже тот факт, что люди Тесье промахнулись, бросая ее тело, – возможно, это тоже знак свыше.

Гамаш остановился перед правильной дверью, но пока не подобрал к ней ключа. Теперь время на их стороне. А у Гамаша оно истекает.

– Найди его, – велел Франкёр.

Тесье не ответил, и Франкёр посмотрел на него. Тесье оторвал взгляд от своего смартфона:

– Не получится.

– Мы его видели, – заверил своего босса Тесье. – Но потом сигнал исчез. Я думаю, это хороший знак, – поспешно добавил он.

– Каким образом потеря сигнала от старшего инспектора Гамаша за считаные часы до начала может быть хорошим знаком, притом что он явно обнаружил связь Арно с планом?

– Сигнал не отключили – он исчез, значит Гамаш находится в районе, который не покрывается спутниками. В той деревне.

То есть он не запутывает следы.

– Как называется деревня? – спросил Франкёр.

– Три Сосны.

– Ты уверен, что Гамаш там?

Тесье кивнул.

– Хорошо. Продолжай наблюдение.

Если он там, он все равно что мертв. Мертв и похоронен в деревне, с которой даже связи нет. Оттуда Гамаш не может им угрожать.

– Как только он покинет эту деревню, немедленно извести меня.

– Да, сэр.

– И никому не говори про ЗООП.

– Да, сэр.

Франкёр проводил Тесье взглядом. Гамаш подобрался близко. Очень близко. До правды ему оставалось несколько метров. Но он остановился и дальше не пошел. А теперь они загнали его в угол, в какую-то забытую богом деревеньку.

– Наверное, вам было больно, – сказал Жером Брюнель, закончив обследовать глаза и рану Гамаша. – Сотрясения нет.

– Жаль, – сказала Тереза, которая сидела за кухонным столом и наблюдала за ними. – Вбить немного здравого смысла в его голову не помешало бы. Какого черта вам понадобилось выяснять отношения с инспектором Бовуаром? В особенности сейчас?

– Трудно объяснить.

– Попробуйте.

– Послушайте, Тереза, разве это сейчас важно?

– Он знает, что вы делаете? Что мы делаем?

– Он не знает даже, что сам делает, – сказал Гамаш. – От него не может исходить никакой угрозы.

Тереза Брюнель хотела сказать что-то, но, посмотрев на выражение его лица и на синяки, передумала.

Николь спала наверху. Они уже поели, но оставили кое-что и для Гамаша. Он принес в гостиную поднос с супом, свежим багетом, паштетом и сыром и сел у огня. Жером и Тереза присоединились к нему.

– Может, разбудить ее? – спросил Гамаш.

Заправляя в рот очередную ложку чечевичного супа, Гамаш подумал: как странно, что никто не называет Николь по имени. Иветт. Все звали ее либо Николь, либо агент Николь.

Не личность и уж конечно не женщина. Всего лишь агент – не больше.

Когда с обедом и посудой было покончено, они сели за чай в гостиной. Если обычно они выпивали по бокалу вина за обедом или коньячок после, то сегодня никто даже не вспомнил об этом.

Не такая ждала их ночь.

Жером посмотрел на часы.

– Почти девять. Я, пожалуй, попытаюсь поспать немного. А ты, Тереза?

– Сейчас приду.

Они проводили взглядом Жерома, который поднялся в спальню, потом Тереза повернулась к Арману:

– Почему вы ходили к Бовуару?

Гамаш вздохнул:

– Должен был попробовать. Еще раз.

Несколько долгих секунд она смотрела на него.

– Вы хотите сказать, в последний раз? Думаете, другого шанса у вас не будет?

Гамаш не ответил. Тереза почесывала Анри за ушами и на загривке, а пес постанывал от удовольствия и улыбался.

– Вы правильно поступили, – сказала она. – Чтобы не осталось никаких сожалений.

– А у вас? У вас есть сожаления?

– Я сожалею, что втянула в это Жерома.

– Его втянул я. Не вы, – сказал Гамаш.

– Но я могла бы сказать свое «нет», – возразила Тереза.

– Наверное, никто из нас не предполагал, что мы придем к такому результату.

Суперинтендант Брюнель оглядела гостиную с ее выцветшими чехлами, удобными креслами и диванами. С книгами, виниловыми пластинками и старыми журналами. С камином и окнами, выходящими с одной стороны в темный задний сад, а с другой – на деревенский луг.

И на три громадные сосны с рождественскими гирляндами, раскачивающимися на ветру.

– Если уж все неизбежно должно прийти к этому, то мы нашли неплохое место, чтобы его дождаться.

Гамаш улыбнулся:

– Вы правы. Но мы, конечно, не ждем сложа руки. Мы принимаем меры, чтобы дать им отпор. Точнее, меры принимает Жером. А я всего лишь мускулы нашей операции.

– Так и есть, mon beau, – сказала Тереза самым своим покровительственным тоном.

Гамаш пристально посмотрел на нее:

– Жером в порядке?

– Вы хотите знать, готов ли он? – спросила Тереза.

– Он нас не подведет. Он знает: все зависит от него.

Гамаш понял, что даже тонущие не спешат хвататься за спасательный круг, если его бросает Николь. И он не мог их винить. Он и сам не спешил.

Он не забыл, что она появилась в гостинице Габри, когда ей нечего было там делать. Нечего с их точки зрения. Но она явно преследовала какие-то свои цели.

Нет, Арман Гамаш не забыл этого.

Когда Тереза Брюнель ушла наверх, Гамаш подложил еще полено в камин, приготовил кофе и отправился на улицу выгуливать Анри.

Пес мчался вперед, пытаясь поймать снежки, которые бросал ему Гамаш. Стояла идеальная зимняя ночь. Не слишком холодная. Безветренная. Снег продолжал падать, но ослабел. И Гамаш подумал, что до полуночи снегопад прекратится вовсе.

Он откинул голову назад, открыл рот и ощутил на языке крупные снежинки. Не слишком твердые. Не слишком мягкие.

Такие, как надо.

Он закрыл глаза и почувствовал, как снежинки падают на веки. Словно крохотные поцелуи. Так целовали его Даниель и Анни, когда были детьми. И так целовал их он.

Гамаш открыл глаза и продолжил медленную прогулку по чудной маленькой деревне. Еще один круг. И еще. Проходя мимо домов, он заглядывал в окна, проливавшие медовый свет на снег. Увидел пишущую Рут, склонившуюся над белым пластиковым столом. Роза сидела на столе, смотрела. Может быть, даже диктовала.

Идя по кругу, он увидел Клару – она читала у камина, свернувшись в уголке дивана и накинув на ноги одеяло.

Увидел Мирну, которая ходила туда-сюда перед окнами на своем чердаке – готовила чай, потом наливала себе.

Он услышал смех из бистро и увидел там рождественскую елку в углу, подсвеченную и веселую. Посетители доедали поздний обед, выпивали. Разговаривали о прошедшем дне.

Он увидел Габри в гостинице – тот заворачивал рождественские подарки. Окно, вероятно, было чуть-чуть приоткрыто, потому что он слышал, как Габри своим чистым тенором напевал «Гуронскую рождественскую песню». Видимо, репетировал для рождественской службы в маленькой церкви.

Гамаш шел и тоже напевал себе под нос.

Время от времени к нему возвращалась мысль об убийстве Констанс Уэлле. Но он прогонял ее. Приходили мысли об Арно и Франкёре. Но он и их гнал.

Он думал о Рейн-Мари. И об Анни. И о Даниеле. И о том, какой он счастливый человек.

А потом он вместе с Анри вернулся в дом Эмили.

Пока все спали, Арман смотрел на огонь и думал. Снова и снова перебирал в голове подробности дела Уэлле.

А около одиннадцати часов вечера он начал делать записи. Сидел, исписывая страницу за страницей.

Огонь в камине погас, но Гамаш даже не заметил.

Наконец он разложил все, что написал, по конвертам, надел куртку, ботинки, шапочку и варежки. Попытался разбудить Анри, но пес храпел, отдувался и ловил во сне снежки.

Поэтому Арман ушел один. Дома Трех Сосен уже погрузились во тьму. Все спали. Гирлянды на трех громадных соснах погасли. Снег прекратился. На небе горело множество звезд. Гамаш опустил два конверта в почтовый ящик и вернулся в дом Эмили. Он сожалел только об одном – что не получилось купить рождественские подарки для жителей деревни. Но он надеялся, что они его поймут.

Через час Жером и Тереза, спустившись в гостиную, увидели спящего в кресле Армана. Анри похрапывал у его ног. В пальцах Гамаш сжимал авторучку, а на полу лежал адресованный Рейн-Мари конверт, соскользнувший с подлокотника.

– Арман! – Тереза прикоснулась к его руке. – Просыпайтесь.

Гамаш резко проснулся и выпрямился, чуть не ударив Терезу головой. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Николь, громко топая, спустилась по лестнице, не то чтобы взъерошенная, но слегка растрепанная.

– Время, – сказала Тереза.

Она почти торжествовала. Явно чувствовала облегчение.

Ожидание закончилось.

«Время предательства» Луиза Пенни. Читать онлайн книгу «Время предательства Луиза пенни время предательства читать онлайн

***

***

Глава первая

Глава вторая

***

***