Это рассказ о взаимоотношениях детей, о детской дружбе, о школьниках.
Соринка. Автор: В. П. Крапивин
Ветер жил в водосточной трубе старого двухэтажного дома. Он поселился там давно, когда труба ещё не была покрыта ржавчиной и вокруг стояла маленькая деревня, а не большой город.
От деревни только и остался этот один-единственный дом с кирпичным низом и бревенчатым верхом. Среди деревенских изб он был самым большим, а в городе оказался самым маленьким, если не считать газетных киосков.
Ветер, живущий в трубе, был тоже маленький. По сравнению с ветрами, которые летают над всей землёй и гнут большие деревья, это был просто уличный сквозняк. Алька звал его Шуршуном, потому что этот ветер, когда вылетал на улицу, сразу начинал шуршать по асфальту сухими листьями.
У Шуршуна был очень скверный характер. Наверное, от зависти. Шуршун завидовал большим ветрам. Он злился на своё бессилие и, чтобы на него обратили внимание, старался навредить людям. Вырывал из рук газеты, хлопал форточками, поднимал пыль в переулках. Но сил у него хватало всего на несколько минут.
Иногда, в холодную погоду, Шуршун выл в трубе от тоски и злости. Труба была дырявая, проржавевшая, и Шуршун мёрз в ней.
Алька прижимался щекой к трубе и слушал, как голосит противный ветер.
Приходила соседская девчонка Женька и тоже слушала.
Они оба не любили этот ветер. Однажды Шуршун залетел в открытое окно, хлопнул створкой и опрокинул пузырёк с тушью на чертёж старшей Альки- ной сестры Марины, который лежал на подоконнике. Попало, конечно, Альке. А у Женьки Шуршун прошлым летом вырвал из рук голубой шар с нарисованным жёлтым цыплёнком. Было бы не обидно, если бы шар улетел к самому небу. Но Шуршун не хотел отдавать его ветрам, которые высоко-высоко передвигали горы белых облаков. Он ударил голубой шар с жёлтым цыплёнком о провода, и шар лопнул.
— Почему он такой вредный? — говорила Женька. — Прямо ужас какой вредный!
— Он как маленькая собачонка, — решил Алька. — Большие собаки всегда добрые, а маленькие только и хотят за ногу тяпнуть.
Алька и Женька, чтобы разозлить своего врага, по очереди кричали в трубу:
— Эй ты, сквозняк несчастный!
Шуршун замолкал, услышав такие оскорбительные слова, а потом ещё громче выл от возмущения...
Однажды зимой Алька, Женька и Валерка шли из школы. Вернее, шли только Валерка и Алька. Они тянули за верёвочку санки. На санках сидела Женька и держала три портфеля: свой и мальчишек. Они возвращались с урока физкультуры. Урок у первоклассников был весёлый: соревновались в парке, кто дальше всех съедет с горы.
— А Валерка ехал-ехал да как головой в сугроб вр-р-режется! — вдруг вспомнил Алька.
Валерка сразу засмеялся. Он любил смеяться. А Женька хохотала так, что рассыпала портфели и сама свалилась на бок.
Шуршун терпеть не мог, когда кто-нибудь весело смеялся. Кроме того, он давно хотел отомстить Альке и Женьке за насмешки. Он полетел к котельной, поднял там с земли несколько крошечных острых угольков, смешал их со снежной пылью и понёс навстречу ребятам.
Валерка, всё ещё смеясь, подставил снежному облаку лицо. Было очень приятно, когда снежинки таяли на разгорячённых щеках. А Женька не решилась подставить лицо снегу и закрылась шапкой с пушистым помпоном.
Потом они взглянули на Альку и увидели, что он совсем не смеётся. Он стоял, опустив голову, и тёр кулаком глаз.
— Ты что? — удивилась Женька.
— Соринка попала, — сморщившись, сказал Алька.
— Больно? — сочувственно спросил Валерка.
Алька не ответил. Ему было так больно, будто глаз
проткнули иголкой. Слёзы сами собой бежали по щекам.
— Не три кулаком, — сказала Женька. — Дай я соринку языком вытащу. Я умею.
Она была просто сумасшедшая! Алька даже подумать боялся, что кто-то может дотронуться до его больного глаза. Он его и открыть-то никак не мог, а рука сама прижималась к лицу.
— Ну-ка покажи, — велела Женька.
— Убирайся! — крикнул Алька. — Как дам!
Женька скривила губы и сказала:
— Недотрога! Испугался!
Алька одним глазом поглядел на санки, схватил свой портфель и трахнул Женьку. Но если смотришь одним глазом, да ещё сквозь слёзы, всё кажется каким-то перекошенным. И Алька промахнулся. Он треснул портфелем не по Женьке, а по собственной ноге. А Женька отскочила и запела:
— Не-до-тро-га... Алька-каралька!
— Опять вы... — жалобно сказал Валерка. — Ну хватит вам!
Он больше всего на свете не любил, когда кто-нибудь ссорился. Сам он никогда не обижался и ссорился очень редко. Валерка был весёлым и улыбался почти каждую минуту. А когда кто-нибудь начинал ругаться, лицо у Валерки делалось грустным, будто он вот-вот заплачет.
— А тебе какое дело? — сказала ему Женька. — Ты не лезь.
Алька снова тёр глаз кулаком, но другим глазом следил за Женькой. И думал, погнаться за ней или не стоит.
Валерка взял Женькин портфель, поставил его на покрытый снегом тротуар. Алька видел, как уходил Валерка. Он тащил санки, будто они были тяжёлые- тяжёлые. А на санках лежал только один Валеркин портфель.
Дома Алька долго промывал глаз водой, и соринка наконец выскочила. Но настроение всё равно было плохое. Он сел готовить уроки и даже решил два примера, но потом бросил ручку. Делать домашние задания один он не привык.
Алька вспомнил, как Валерка тащил на санках свой портфель, и ему стало совсем грустно. Даже злость на Женьку пропала. Он походил по комнате, потом натянул пальто и шапку и выскочил на улицу.
На улице он сразу увидел Женьку. Она шла в ту сторону, где стоял дом Валерки.
Пошёл и Алька.
Они шли по разным сторонам тротуара и делали вид, что вовсе не знают друг друга. Потом Женька протянула, будто сама с собой разговаривала:
— А я к Валерику пошла, во-от...
— Больно ты ему нужна! — не оборачиваясь, сказал Алька.
— Я у него задачник забыла, — проговорила Женька, разглядывая на ходу небо с клочковатыми облаками.
— А я... я тоже забыл... — Но Алька так и не придумал, что он забыл у Валерки. И решил больше с Женькой не разговаривать.
Только как-то так получилось, что шагали они уже не по разным краям тротуара, а посередине, совсем близко друг от друга.
— Соринка-то всё ещё сидит в глазу? — тихо спросила Женька.
— Выскочила, — вздохнул Алька и зачем-то потёр глаз кулаком.
— Не три варежкой, — строго сказала Женька. — Натрёшь — ещё пуще болеть будет.
— Да уже не болит, — сказал Алька. — Это я так.
Они поравнялись со старым домом, и Алька грохнул кулаком по ржавой трубе.
— Это всё из-за него.
— Из-за Шуршуна?
— Конечно, — смущённо сказал Алька. — Это он соринку мне в глаз запустил.
— Вот вредняга! — посочувствовала Женька. — Запереть бы его тут.
Оба поглядели на трубу.
— Как его запрёшь? — сказал Алька. — Это всё- таки ветер.
— Сделать деревянную затычку, — развеселилась Женька. — Сделать вторую. Внизу трубу заткнуть и вверху...
— А на боках у трубы вон сколько дыр.
— Ну его, — махнул варежкой Алька. — Всё равно соринки уже нет. Ничего у него не вышло.
Шуршун в трубе тихо завыл от досады. А они зашагали быстро-быстро, чтобы поскорей прийти к Валерке, который, наверно, совсем загрустил один.
Крапивин Владислав
Крапивин Владислав
Рассказы
Владислав Крапивин
Рассказы
АЛЫЕ ПЕРЬЯ СТРЕЛ АЛЬФА БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ ВОСЬМАЯ ЗВЕЗДА ГВОЗДИ ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ ЗВЕЗДЫ ПОД ДОЖДЕМ КАПИТАНЫ НЕ СМОТРЯТ НАЗАД КОСТЕР КРАСНЫЙ КЛИВЕР МИННОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ НАДПИСЬ НА БРАНДМАУЭРЕ НАСТОЯЩЕЕ ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ ПАЛОЧКИ ДЛЯ ВАСЬКИНОГО БАРАБАНА ПЕРВЫЙ ШАГ ПИСЬМО СЕВЕРНОЙ КОРОЛЕВЫ ПЛАНШЕТ ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ? ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ РЕЙС "ОРИОНА" РИСК РУКАВИЦЫ САМЫЙ МЛАДШИЙ СИГНАЛ ГОРНИСТА СНЕЖНАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ СТРАНА СИНЕЙ ЧАЙКИ ТАБАКЕРКА ИЗ БУХТЫ ПОРТ-ДЖЕКСОН ТРОЕ С БАРАБАНОМ ШТУРМАН КОНОПЛЁВ Я ИДУ ВСТРЕЧАТЬ БРАТА
Владислав Крапивин
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Рассказы. 1960 - 1963 гг
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.
Далеко до моста, - сказал Тимка. - Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезёт.
Попадёт, если дома узнают, - засомневался Тоник.
Римма презрительно вытянула губы:
Мне не попадёт.
Он всегда боится: "Нельзя, не разрешают..." Петька и тот не боится никогда, - проворчал Тимка. - Пойдёшь?
Тоник пошёл. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится, то ничего не поделаешь.
Обходя штабеля мокрого леса и перевёрнутые лодки, они выбрались к воде. Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную к домам, подмывала заборы. Коричневая от размытого песка и глины, она несла брёвна и обрывки плотов.
По середине реки двигалась моторка.
Везёт нам, - сказал Тимка. - Вон Мухин едет. Я его знаю.
Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? - поинтересовалась Римка.
Ага. Его брат в нашем классе учится.
Они хором несколько раз позвали Мухина, прежде чем он помахал кепкой и повернул к берегу.
Как жизнь, рыжие? - приветствовал ребят Мухин. - На ту сторону?
Рыжей была только Римка.
Сами-то вы красивый? - язвительно спросила она.
А как же! Поехали.
Женя, дай маленько порулить, - начал просить Тимка. - Ну, дай, Жень!
На брёвна не посади нас, - предупредил Мухин.
Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку руля. Всё было хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и повёл её вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.
Ставь к волне! - закричал вдруг Мухин.
Отбрасывая крутые гребни, мимо проходил буксирный катер. Тимка растерялся. Он рванул руль, но не в ту сторону. Лодка ударилась носом о плот. Тоник ничего не успел сообразить. Он сидел впереди и сразу вылетел на плот. Скорость была большой, и Тоник проехал поперёк плота, как по громадному ксилофону, пересчитав локтями и коленками каждое брёвнышко.
Мухин обругал Тимку, отобрал руль и крикнул Тонику:
Стукнулся, пацан? Ну, садись!
Ладно, мы отсюда доберёмся, - сказала Римка и прыгнула на плот. За ней молча вылез Тимка.
Тоник сидел на брёвнах и всхлипывал. Боль была такая, что он даже не сдерживал слёз.
Разнюнился, ребёночек, - вдруг разозлился Тимка. - Подумаешь, локоть расцарапал.
Тебе бы так, - заступилась Римка. - Рулевой "Сено-солома"...
А он хуже девчонки... То-о-нечка, - противно запел Тимка.
Теперь Тоник всхлипнул от обиды. Кое-как он поднялся и в упор поглядел на Тимку. Когда Тимка начинал дразниться, он становился противным: глаза делались маленькими, белёсые брови уползали на лоб, губы оттопыривались... Так бы и треснул его.
Тоник повернулся, хромая, перешёл на берег, и стал подниматься на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.
В переулке, у водонапорной колонки он вымыл лицо, а дома поскорей натянул шаровары и рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ссадины. И всё же мама сразу спросила:
Что случилось, Тоничек?
Ничего, - буркнул он.
Я знаю, - сказал папа, не отрываясь от газеты. - Он подрался с Тимофеем.
Мама покачала головой:
Не может быть, Тима почти на два года старше. Впрочем... она коротко вздохнула, - без матери растёт мальчик. Присмотра почти никакого...
Тоник раздвинул листья фикуса, сел на подоконник и свесил на улицу ноги. В горле у него снова запершило.
Тимка никогда не дерётся.
Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.
Так что же произошло?
А вот то... Придумали такое имя, что на улице не покажешься. То-о-нечка. Как у девчонки.
Хорошее имя. Ан-тон.
Чего хорошего?
А чего плохого? - Папа отложил незажжёную папиросу и задумчиво произнёс: - Это имя не так просто придумано. Тут, дружище, целая история.
Мне не легче, - сказал Тоник, но всё-таки обернулся и поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?
Вот эта история.
Тогда папа учился в институте, и звали его не Сергеем Васильевичем, а Сергеем, Серёжей, и даже Серёжкой. После второго курса он вместе с товарищами поехал в Красноярский край убирать хлеб на целине.
Папа, то есть Сергей, жил вместе с десятью товарищами в глинобитной мазанке, одиноко белевшей на пологом склоне. Рядам с мазанкой были построены два крытых соломой навеса. Всё это называлось: "Полевой стан Кара-Сук".
Больше кругом ничего не было. Только степь и горы. На горах по утрам лежали серые косматые облака, а в степи стояли среди колючей травы горячие от солнца каменные идолы и странные синие ромашки. Среди жёлтых полей ярко зеленели квадраты хакасских курганов. В светлом небе кружили коршуны. Их распластанные тени скользили по горным склонам.
По ночам ярко горели звёзды.
Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел сырой ветер, и звёзды скрылись за глухими низкими облаками.
В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана. Он ходил туда с поручением бригадира и мог бы там заночевать, но не стал. Утром к ним на ток должны были прийти первые машины с зерном, и Сергей не хотел опаздывать к началу работы.
Он шагал прямиком по степи. Пока совсем не стемнело, Сергей видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути. Но сумерки сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно, даже свою вытянутую руку. И не было звёзд. Только низко над землёй в маленьком разрыве туч висела едва заметная хвостатая комета. Но Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.
Потом исчезла и комета. Глухая тёмная ночь навалилась, как тяжёлая чёрная вата. Ветер, который летел с северо-запада, не смог победить эту плотную темноту, ослабел и лёг спать в сухой траве.
Сергей шёл и думал, что заблудиться ночью в степи в сто раз хуже, чем в лесу. В лесу даже на ощупь можно отыскать мох на стволе или наткнуться на муравейник и узнать, где север и юг. А здесь темно и пусто. И тишина. Слышно лишь, как головки каких-то цветов щёлкают по голенищам сапог.
Сергей поднялся на невысокий холм и хотел идти дальше, но вдруг увидел с стороне маленький огонёк. Он горел неподвижно, словно где-то далеко светилось окошко. Сергей повернул на свет. Он думал, что придётся ещё много шагать, но через сотню метров подошёл к низкой глинобитной мазанке. Огонёк был не светом далёкого окошка, а пламенем керосиновой лампочки. Она стояла на плоской крыше мазанки, бросая вокруг жёлтый рассеянный свет.
Дверь была заперта. Сергей постучал в оконце и через несколько секунд услышал топот босых ног. Звякнул крючок и скрипнули старые шарниры. Мальчик лет десяти или одиннадцати, в большом, до колен, ватнике, взглянул снизу вверх на Сергея.
Заблудились?
Мне надо на полевой стан Кара-Сук, - сказал Сергей.
У Княжьего кургана? Это правее, километра три отсюда. А вы не здешний?
Будь я здешний, разве бы я заблудился? - раздражённо заметил Сергей.
Случается... - Мальчик переступил с ноги на ногу и неожиданно спросил:
Есть хотите?
Мальчик скрылся за скрипучей дверью и сразу вернулся с большим куском хлеба и кружкой молока.
Там совсем темно, - объяснил он, кивая на дверь. - Лучше здесь поесть.
Ты, что же, один здесь?
Не... Я с дедом. У нас отара здесь. Совхозные овцы.
Значит, пастухи?
Дед мой пастух, а я так... Я на лето к нему приехал. Из Абакана.
Сергей сел в траву, прислонился спиной к стене хибарки и принялся за еду. Мальчик сел рядом.
Джек, иди сюда! - негромко крикнул он и свистнул. Откуда-то из темноты появился большой лохматый пёс. Он обнюхал сапоги Сергея, лёг и стал стучать по земле хвостом.
А зачем у вас лампа на крыше горит? - спросил Сергей, прожёвывая хлеб.
Да так, на всякий случай. Вдруг заплутает кто... А в степи ни огонька.
Спасибо, - сказал Сергей, протягивая кружку.
Может, ещё хотите?
Не надо...
Сергей не стал объяснять, что сказал спасибо не за еду, а за огонёк, который избавил его от ночных блужданий.
Мальчик позвал Сергея в мазанку, но тот не пошёл. Ночь была тёплой, да и спать не хотелось. Мальчик отнёс кружку и вернулся.
Они долго сидели молча. Лампа бросала вокруг мазанки кольцо рассеянного света, но мальчик и Сергей оставались в тени, под стеной.
Ты каждую ночь зажигаешь свой маяк? - спросил Сергей.
Каждую... Только дед сердится, что я керосин зря жгу. Я теперь стал рано-рано вставать, чтобы успеть погасить. Дед проснётся, а лампа уже на лавке...
Мальчик негромко засмеялся, и Сергей тоже улыбнулся.
Сердитый дед?
Да нет, он хороший... Он с белогвардейцами воевал, конником был. У него орден Красного Знамени есть.
А что же он керосин жалеет?
Мальчик не расслышал, и снова наступила тишина.
Владислав Крапивин
Рассказы
АЛЫЕ ПЕРЬЯ СТРЕЛ АЛЬФА БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ ВОСЬМАЯ ЗВЕЗДА ГВОЗДИ ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ ЗВЕЗДЫ ПОД ДОЖДЕМ КАПИТАНЫ НЕ СМОТРЯТ НАЗАД КОСТЕР КРАСНЫЙ КЛИВЕР МИННОЕ ЗАГРАЖДЕНИЕ НАДПИСЬ НА БРАНДМАУЭРЕ НАСТОЯЩЕЕ ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ ПАЛОЧКИ ДЛЯ ВАСЬКИНОГО БАРАБАНА ПЕРВЫЙ ШАГ ПИСЬМО СЕВЕРНОЙ КОРОЛЕВЫ ПЛАНШЕТ ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ? ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ РЕЙС "ОРИОНА" РИСК РУКАВИЦЫ САМЫЙ МЛАДШИЙ СИГНАЛ ГОРНИСТА СНЕЖНАЯ ОБСЕРВАТОРИЯ СТРАНА СИНЕЙ ЧАЙКИ ТАБАКЕРКА ИЗ БУХТЫ ПОРТ-ДЖЕКСОН ТРОЕ С БАРАБАНОМ ШТУРМАН КОНОПЛЁВ Я ИДУ ВСТРЕЧАТЬ БРАТА
Владислав Крапивин
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Рассказы. 1960 - 1963 гг
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.
Далеко до моста, - сказал Тимка. - Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезёт.
Попадёт, если дома узнают, - засомневался Тоник.
Римма презрительно вытянула губы:
Мне не попадёт.
Он всегда боится: "Нельзя, не разрешают..." Петька и тот не боится никогда, - проворчал Тимка. - Пойдёшь?
Тоник пошёл. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится, то ничего не поделаешь.
Обходя штабеля мокрого леса и перевёрнутые лодки, они выбрались к воде. Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную к домам, подмывала заборы. Коричневая от размытого песка и глины, она несла брёвна и обрывки плотов.
По середине реки двигалась моторка.
Везёт нам, - сказал Тимка. - Вон Мухин едет. Я его знаю.
Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? - поинтересовалась Римка.
Ага. Его брат в нашем классе учится.
Они хором несколько раз позвали Мухина, прежде чем он помахал кепкой и повернул к берегу.
Как жизнь, рыжие? - приветствовал ребят Мухин. - На ту сторону?
Рыжей была только Римка.
Сами-то вы красивый? - язвительно спросила она.
А как же! Поехали.
Женя, дай маленько порулить, - начал просить Тимка. - Ну, дай, Жень!
На брёвна не посади нас, - предупредил Мухин.
Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку руля. Всё было хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и повёл её вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.
Ставь к волне! - закричал вдруг Мухин.
Отбрасывая крутые гребни, мимо проходил буксирный катер. Тимка растерялся. Он рванул руль, но не в ту сторону. Лодка ударилась носом о плот. Тоник ничего не успел сообразить. Он сидел впереди и сразу вылетел на плот. Скорость была большой, и Тоник проехал поперёк плота, как по громадному ксилофону, пересчитав локтями и коленками каждое брёвнышко.
Мухин обругал Тимку, отобрал руль и крикнул Тонику:
Стукнулся, пацан? Ну, садись!
Ладно, мы отсюда доберёмся, - сказала Римка и прыгнула на плот. За ней молча вылез Тимка.
Тоник сидел на брёвнах и всхлипывал. Боль была такая, что он даже не сдерживал слёз.
Разнюнился, ребёночек, - вдруг разозлился Тимка. - Подумаешь, локоть расцарапал.
Тебе бы так, - заступилась Римка. - Рулевой "Сено-солома"...
А он хуже девчонки... То-о-нечка, - противно запел Тимка.
Теперь Тоник всхлипнул от обиды. Кое-как он поднялся и в упор поглядел на Тимку. Когда Тимка начинал дразниться, он становился противным: глаза делались маленькими, белёсые брови уползали на лоб, губы оттопыривались... Так бы и треснул его.
Тоник повернулся, хромая, перешёл на берег, и стал подниматься на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.
В переулке, у водонапорной колонки он вымыл лицо, а дома поскорей натянул шаровары и рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ссадины. И всё же мама сразу спросила:
Что случилось, Тоничек?
Ничего, - буркнул он.
Я знаю, - сказал папа, не отрываясь от газеты. - Он подрался с Тимофеем.
Мама покачала головой:
Не может быть, Тима почти на два года старше. Впрочем... она коротко вздохнула, - без матери растёт мальчик. Присмотра почти никакого...
Тоник раздвинул листья фикуса, сел на подоконник и свесил на улицу ноги. В горле у него снова запершило.
Тимка никогда не дерётся.
Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.
Так что же произошло?
А вот то... Придумали такое имя, что на улице не покажешься. То-о-нечка. Как у девчонки.
Хорошее имя. Ан-тон.
Чего хорошего?
А чего плохого? - Папа отложил незажжёную папиросу и задумчиво произнёс: - Это имя не так просто придумано. Тут, дружище, целая история.
Мне не легче, - сказал Тоник, но всё-таки обернулся и поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?
Вот эта история.
Тогда папа учился в институте, и звали его не Сергеем Васильевичем, а Сергеем, Серёжей, и даже Серёжкой. После второго курса он вместе с товарищами поехал в Красноярский край убирать хлеб на целине.
Папа, то есть Сергей, жил вместе с десятью товарищами в глинобитной мазанке, одиноко белевшей на пологом склоне. Рядам с мазанкой были построены два крытых соломой навеса. Всё это называлось: "Полевой стан Кара-Сук".
Больше кругом ничего не было. Только степь и горы. На горах по утрам лежали серые косматые облака, а в степи стояли среди колючей травы горячие от солнца каменные идолы и странные синие ромашки. Среди жёлтых полей ярко зеленели квадраты хакасских курганов. В светлом небе кружили коршуны. Их распластанные тени скользили по горным склонам.
По ночам ярко горели звёзды.
Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел сырой ветер, и звёзды скрылись за глухими низкими облаками.
В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана. Он ходил туда с поручением бригадира и мог бы там заночевать, но не стал. Утром к ним на ток должны были прийти первые машины с зерном, и Сергей не хотел опаздывать к началу работы.
Он шагал прямиком по степи. Пока совсем не стемнело, Сергей видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути. Но сумерки сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно, даже свою вытянутую руку. И не было звёзд. Только низко над землёй в маленьком разрыве туч висела едва заметная хвостатая комета. Но Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.
Ветер жил в водосточной трубе старого двухэтажного дома. Он поселился там давно, когда труба ещё не была покрыта ржавчиной и вокруг стояла маленькая деревня, а не большой город.
От деревни только и остался этот один-единственный дом с кирпичным низом и бревенчатым верхом. Среди деревенских изб он был самым большим, а в городе оказался самым маленьким, если не считать газетных киосков.
Ветер, живущий в трубе, был тоже маленький. По сравнению с ветрами, которые летают над всей землёй и гнут большие деревья, это был просто уличный сквозняк. Алька звал его Шуршуном, потому что этот ветер, когда вылетал на улицу, сразу начинал шуршать по асфальту сухими листьями.
У Шуршуна был очень скверный характер. Наверное, от зависти. Шуршун завидовал большим ветрам. Он злился на своё бессилие и, чтобы на него обратили внимание, старался навредить людям. Вырывал из рук газеты, хлопал форточками, поднимал пыль в переулках. Но сил у него хватало всего на несколько минут.
Иногда, в холодную погоду, Шуршун выл в трубе от тоски и злости. Труба была дырявая, проржавевшая, и Шуршун мёрз в ней.
Алька прижимался щекой к трубе и слушал, как голосит противный ветер.
Приходила соседская девчонка Женька и тоже слушала.
Они оба не любили этот ветер. Однажды Шуршун залетел в открытое окно, хлопнул створкой и опрокинул пузырёк с тушью на чертёж старшей Алькиной сестры Марины, который лежал на подоконнике. Попало, конечно, Альке. А у Женьки Шуршун прошлым летом вырвал из рук голубой шар с нарисованным жёлтым цыплёнком. Было бы не обидно, если бы шар улетел к самому небу. Но Шуршун не хотел отдавать его ветрам, которые высоко-высоко передвигали горы белых облаков. Он ударил голубой шар с жёлтым цыплёнком о провода, и шар лопнул.
Почему он такой вредный? - говорила Женька. - Прямо ужас какой вредный!
Он как маленькая собачонка, - решил Алька. - Большие собаки всегда добрые, а маленькие только и хотят за ногу тяпнуть.
Алька и Женька, чтобы разозлить своего врага, по очереди кричали в трубу:
Эй ты, сквозняк несчастный!
Шуршун замолкал, услышав такие оскорбительные слова, а потом ещё громче выл от возмущения…
Однажды зимой Алька, Женька и Валерка шли из школы. Вернее, шли только Валерка и Алька. Они тянули за верёвочку санки. На санках сидела Женька и держала три портфеля: свой и мальчишек. Они возвращались с урока физкультуры. Урок у первоклассников был весёлый: соревновались в парке, кто дальше всех съедет с горы.
А Валерка ехал-ехал да как головой в сугроб вр-режется! - вдруг вспомнил Алька.
Валерка сразу засмеялся. Он любил смеяться. А Женька хохотала так, что рассыпала портфели и сама свалилась на бок.
Шуршун терпеть не мог, когда кто-нибудь весело смеялся. Кроме того, он давно хотел отомстить Альке и Женьке за насмешки. Он полетел к котельной, поднял там с земли несколько крошечных острых угольков, смешал их со снежной пылью и понёс навстречу ребятам.
Валерка, всё ещё смеясь, подставил снежному облаку лицо. Было очень приятно, когда снежинки таяли на разгорячённых щеках, А Женька не решилась подставить лицо снегу и закрылась шапкой с пушистым помпоном.
Потом они взглянули на Альку и увидели, что он совсем не смеётся. Он стоял, опустив голову, и тёр кулаком глаз.
Ты что? - удивилась Женька.
Соринка попала, - сморщившись, сказал Алька.
Больно? - сочувственно спросил Валерка.
Алька не ответил. Ему было так больно, будто глаз проткнули иголкой. Слезы сами собой бежали по щекам.
Не три кулаком, - сказала Женька. - Дай я соринку языком вытащу. Я умею.
Она была просто сумасшедшая! Алька даже подумать боялся, что кто-то может дотронуться до его больного глаза. Он его и открыть-то. никак не мог, а рука сама прижималась к лицу.
Ну-ка, покажи, - велела Женька.
Убирайся! - крикнул Алька. - Как дам!
Женька скривила губы и сказала:
Недотрога! Испугался!
Алька одним глазом поглядел на санки, схватил свой портфель и трахнул Женьку. Но если смотришь одним глазом, да ещё сквозь слезы, всё кажется каким-то перекошенным. И Алька промахнулся. Он треснул портфелем не по Женьке, а по собственной ноге. А Женька отскочила и запела:
Не-до-тро-га… Алька-каралька!
Опять вы… - жалобно сказал Валерка. - Ну хватит вам!
Он больше всего на свете не любил, когда кто-нибудь ссорился. Сам он никогда не обижался и ссорился очень редко. Валерка был весёлым и улыбался почти каждую минуту. А когда кто-нибудь начинал ругаться, лицо у Валерки делалось грустным, будто он вот-вот заплачет.
А тебе какое дело? - сказала ему Женька. - Ты не лезь.
Алька снова тёр глаз кулаком, но другим глазом следил за Женькой. И думал, погнаться за ней или не стоит.
Валерка взял Женькин портфель, поставил его на покрытый снегом тротуар. Алька видел, как уходил Валерка. Он тащил санки, будто они были тяжёлые-тяжёлые. А на санках лежал только один Валеркин портфель.
Дома Алька долго промывал глаз водой, и соринка, наконец, выскочила. Но настроение всё равно было плохое. Он сел готовить уроки и даже решил два примера, но потом бросил ручку. Делать домашние задания один он не привык.
Алька вспомнил, как Валерка тащил на санках свой портфель, и ему стало совсем грустно. Даже злость на Женьку пропала. Он походил по комнате, потом натянул пальто и шапку и выскочил на улицу.
На улице он сразу увидел Женьку. Она шла в ту сторону, где стоял дом Валерки.
Пошёл и Алька.
Они шли по разным сторонам тротуара и делали вид, что вовсе не знают друг друга. Потом Женька протянула, будто сама с собой разговаривала:
А я к Валерику пошла, во-от…
Больно ты ему нужна! - не оборачиваясь, сказал Алька.
Я у него задачник забыла, - проговорила Женька, разглядывая на ходу небо с клочковатыми облаками.
А я… я тоже забыл… - Но Алька так и не придумал, что он забыл у Валерки. И решил больше с Женькой не разговаривать.
Только как-то так получилось, что шагали они уже не по разным краям тротуара, а посередине, совсем близко друг от друга.
Соринка-то всё ещё сидит в глазу? - тихо спросила Женька.
Выскочила, - вздохнул Алька и зачем-то потёр глаз кулаком.
Не три варежкой, - строго сказала Женька. - Натрёшь - ещё пуще болеть будет.
Да уже не болит, - сказал Алька. - Это я так.
Они поравнялись со старым домом, и Алька грохнул кулаком по ржавой трубе.
Это всё из-за него.
Из-за Шуршуна?
Конечно, - смущённо сказал Алька. - Это он соринку мне в глаз запустил.
Вот вредняга! - посочувствовала Женька. - Запереть бы его тут.
Оба поглядели на трубу.
Как его запрёшь? - сказал Алька. - Это всё-таки ветер.
Сделать деревянную затычку, - развеселилась Женька. - Сделать вторую. Внизу трубу заткнуть и вверху…
А на боках у трубы вон сколько дыр.
Ну его, - махнул варежкой Алька. - Всё равно соринки уже нет. Ничего у него не вышло.
Шуршун в трубе тихо завыл от досады. А они зашагали быстро-быстро, чтобы поскорей прийти к Валерке, который, наверно, совсем загрустил один.
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?
Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.
Далеко до моста, - сказал Тимка. - Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезёт.
Попадёт, если дома узнают, - засомневался Тоник.
Римма презрительно вытянула губы:
Мне не попадёт.
Он всегда боится: "Нельзя, не разрешают…" Петька и тот не боится никогда, - проворчал Тимка. - Пойдёшь?
Тоник пошёл. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится, то ничего не поделаешь.
Обходя штабеля мокрого леса и перевёрнутые лодки, они выбрались к воде. Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную к домам, подмывала заборы. Коричневая от размытого песка и глины, она несла брёвна и обрывки плотов.
По середине реки двигалась моторка.
Везёт нам, - сказал Тимка. - Вон Мухин едет. Я его знаю.
Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? - поинтересовалась Римка.
Ага. Его брат в нашем классе учится.
Они хором несколько раз позвали Мухина, прежде чем он помахал кепкой и повернул к берегу.
Как жизнь, рыжие? - приветствовал ребят Мухин. - На ту сторону?
Рыжей была только Римка.
Сами-то вы красивый? - язвительно спросила она.
А как же! Поехали.
Женя, дай маленько порулить, - начал просить Тимка. - Ну, дай, Жень!
На брёвна не посади нас, - предупредил Мухин.
Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку руля. Всё было хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и повёл её вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.
Ставь к волне! - закричал вдруг Мухин.
Отбрасывая крутые гребни, мимо проходил буксирный катер. Тимка растерялся. Он рванул руль, но не в ту сторону. Лодка ударилась носом о плот. Тоник ничего не успел сообразить. Он сидел впереди и сразу вылетел на плот. Скорость была большой, и Тоник проехал поперёк плота, как по громадному ксилофону, пересчитав локтями и коленками каждое брёвнышко.
Мухин обругал Тимку, отобрал руль и крикнул Тонику:
Стукнулся, пацан? Ну, садись!
Ладно, мы отсюда доберёмся, - сказала Римка и прыгнула на плот. За ней молча вылез Тимка.
Тоник сидел на брёвнах и всхлипывал. Боль была такая, что он даже не сдерживал слёз.
Разнюнился, ребёночек, - вдруг разозлился Тимка. - Подумаешь, локоть расцарапал.
Тебе бы так, - заступилась Римка. - Рулевой "Сено-солома"…
А он хуже девчонки… То-о-нечка, - противно запел Тимка.
Теперь Тоник всхлипнул от обиды. Кое-как он поднялся и в упор поглядел на Тимку. Когда Тимка начинал дразниться, он становился противным: глаза делались маленькими, белёсые брови уползали на лоб, губы оттопыривались… Так бы и треснул его.
Тоник повернулся, хромая, перешёл на берег, и стал подниматься на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.
В переулке, у водонапорной колонки он вымыл лицо, а дома поскорей натянул шаровары и рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ссадины. И всё же мама сразу спросила:
Что случилось, Тоничек?
Ничего, - буркнул он.
Я знаю, - сказал папа, не отрываясь от газеты. - Он подрался с Тимофеем.
Мама покачала головой:
Не может быть, Тима почти на два года старше. Впрочем… она коротко вздохнула, - без матери растёт мальчик. Присмотра почти никакого…
Тоник раздвинул листья фикуса, сел на подоконник и свесил на улицу ноги. В горле у него снова запершило.
Тимка никогда не дерётся.
Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.
Так что же произошло?
А вот то… Придумали такое имя, что на улице не покажешься. То-о-нечка. Как у девчонки.
Хорошее имя. Ан-тон.
Чего хорошего?
А чего плохого? - Папа отложил незажжёную папиросу и задумчиво произнёс: - Это имя не так просто придумано. Тут, дружище, целая история.
Мне не легче, - сказал Тоник, но всё-таки обернулся и поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?
Вот эта история.
Папа, то есть Сергей, жил вместе с десятью товарищами в глинобитной мазанке, одиноко белевшей на пологом склоне. Рядам с мазанкой были построены два крытых соломой навеса. Всё это называлось: "Полевой стан Кара-Сук".
Больше кругом ничего не было. Только степь и горы. На горах по утрам лежали серые косматые облака, а в степи стояли среди колючей травы горячие от солнца каменные идолы и странные синие ромашки. Среди жёлтых полей ярко зеленели квадраты хакасских курганов. В светлом небе кружили коршуны. Их распластанные тени скользили по горным склонам.
По ночам ярко горели звёзды.
Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел сырой ветер, и звёзды скрылись за глухими низкими облаками.
В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана. Он ходил туда с поручением бригадира и мог бы там заночевать, но не стал. Утром к ним на ток должны были прийти первые машины с зерном, и Сергей не хотел опаздывать к началу работы.
Он шагал прямиком по степи. Пока совсем не стемнело, Сергей видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути. Но сумерки сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно, даже свою вытянутую руку. И не было звёзд. Только низко над землёй в маленьком разрыве туч висела едва заметная хвостатая комета. Но Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.
Потом исчезла и комета. Глухая тёмная ночь навалилась, как тяжёлая чёрная вата. Ветер, который летел с северо-запада, не смог победить эту плотную темноту, ослабел и лёг спать в сухой траве.