А сегодня мы ознакомим наших читателей со значением слова "вигвам" и его отличиями от "типи" кочевых племен.
Традиционно вигвамом называют место проживания лесных индейцев, которые обитали в северной и северо-восточной части континента Северная Америка. Как правило, вигвам представляет из себя небольшой шалаш, общая высота которого составляет 3-4 метра. Он имеет куполообразную форму, и в самых больших по размеру вигвамах может одновременно жить примерно 30 человек. Также к вигвамам можно отнести и небольшие по своему размеру шалаши, имеющие конусную форму и похожие на типи. Сейчас вигвамы часто используются в качестве места для проведения традиционных обрядов.
Аналоги вигвамов можно найти также у некоторых африканских народностей, чукчей, эвенгов и сойтов.
Как правило, остов шалаша делается из тонких и гибких древесных стволов. Их связывают и покрывают корой деревьев или циновками из растений, листьями кукурузы, шкурами и кусками ткани. Встречается также комбинированный вариант покрытия, которое сверху также дополнительно укрепляют специальной наружной рамой, а в случае её отсутствия стволами или специальными шестами. Вход в вигвам закрывают занавеской, и высота его можно быть как небольшой, так и в полную высоту вигвама.
В верхней части вигвама есть дымоход, который часто прикрывают куском коры. Приподнимают его для вывода дыма при помощи шеста. У куполообразных вариантов вигвамов могут быть как вертикальные, так и наклонные стены. Чаще всего встречаются круглые вигвамы, но иногда можно увидеть и прямоугольную конструкцию. Вигвам может быть вытянут в достаточно длинный овал и также иметь некоторое количество дымоходов вместо одного. Как правило, овальные вигвамы называют длинными домами.
У вигвамов конусной формы рамы сделаны из прямых шестов, которые связаны вместе сверху.
Слово "вигвам" берет свое начало в протоалгонкинском наречии, и переводится оно как "их дом". Впрочем, существует также мнение, что это слово пришло к индейцам из языка восточных абенаков. У разных народов свой вариант произношения данного слова, однако в целом они достаточно близки.
Также известен и другой термин - wetu. Несмотря на то, что его широко используют индейцы из Массачусетса, этот термин не прижился в остальном мире.
В наше время вигвамом чаще всего называют куполообразные обиталища, а также более простые по своей конструкции шалаши, в которых проживают индейцы из прочих регионов. Каждое племя дает своему вигваму свое название.
В литературе данный термин чаще всего встречается как обозначение куполообразного места жительства индейцев с Огненной Земли. Они достаточно похожи на традиционные вигвамы индейцев из Северной Америки, но их отличает отсутствие горизонтальных связок на раме.
Также вигвамом часто называют жилище индейцев с Высоких равнин, которое правильно называть словом .
Разного размера палатки, по форме похожие на вигвамы, достаточно часто используют в различных ритуалах возрождения и очищения в племенах Великих равнин, а также из ряда прочих регионов. В этом случае делается специальная парильня и сам вигвам в этом случае является телом самого Великого Духа. Круглая форма обозначает мир как единое целое, а пар в данном случае - это прообраз самого Великого Духа, который совершает духовную и очистительную регенерацию и трансформацию.
Друзья, если вы помните, Шарик из мультфильма «Зима в Простоквашино» нарисовал на печи, как он сам сказал, «индейскую национальную народную избу» — (в его устах это прозвучало как «фигвам», но подразумевался-то именно вигвам):
Так вот, нарисовал Шарик этот самый «вигвам» и тем самым ввел в заблуждение миллионы невинных детей, невольно исказив в их представлении светлый образ индейского жилища. Ведь на самом деле он изобразил типи — тоже традиционное индейское, но отличающееся от вигвама своей конусообразной формой жилье. В отличие от Шарика, Карл Бодмер, швейцарский художник, пользовался преимущественно акварелью, а не углем, так что из его рисунка, сделанного в 1833 году во время путешествия по Северной Америке, вы можете получить более полное представление о типи:
Ну, а теперь мы предлагаем вам посмотреть и навсегда запомнить, как же выглядит на самом деле настоящий вигвам. Первый из изображенных на снимке — находится возле форта Апачи на северо-востоке американского штата Аризона. Его структура полностью соответствует тому жилищу, которое на протяжении многих веков было у индейцев, ведущих кочевой образ жизни. Предназначалось оно в основном для сна, поскольку все остальные дела — например, приготовление пищи, делались снаружи.
Итак, мы видим, что вигвам, в отличие от типи, имеет куполообразную форму. По своей сути, это каркасное жилье, то есть шалаш на каркасе, который изготавливается из тонких длинных стволов (жердей) и целиком покрывается «подножным материалом» — корой деревьев, ветками или тростниковой циновкой. И хотя, как мы уже сказали, в вигваме не принято было готовить пищу, очаг для отопления в нем все же имелся, поэтому в центре «потолка» оставлялось небольшое отверстие-дымоход.
«Зона гринго»
Шахтерский поселок Бонанса затерялся в никарагуанских джунглях среди холмов на западе департамента Селайя. От портового города Пуэрто-Кабесаса это около двухсот километров. Почти пять часов езды, «если все будет в порядке». В Селайе часто слышишь эту фразу, когда речь идет о поездках по департаменту. Дорога — вернее, не дорога, а разбитая колесами, размытая ливнями тропа, помеченная на картах пунктирной линией,— идет через джунгли, пересекая их с востока на запад.
Единственный транспорт — обшарпанный пикап «тойота» — ходит в Бонансу раз в день. Он отправляется с центральной площади Пуэрто-Кабесаса. Пожилой шофер не торопится: расписания нет, а чем больше народу наберется в пикап, тем лучше. Сидим в тени, курим. Минут через пятнадцать подходит высокий молодой негр с шапкой курчавых жестких волос. Потом появляются две дородные торговки, они несут круглые корзины, наполненные овощами и фруктами. Наконец, площадь пересекают младший лейтенант в полной боевой амуниции и ополченец с карабином. Нас шестеро. Шофер, сощурившись, смотрит на солнце. Затем, не говоря ни слова, идет к машине, садится и заводит мотор. Занимаем места и мы. Дородные торговки с трудом втискиваются в кабину, мужчины устраиваются в кузове. На выезде из города пикап останавливает средних лет сухощавый человек, на руках у него ребенок. Выясняется, что это кубинский врач-доброволец, ездил в Пуэрто-Кабесас договариваться насчет медикаментов для госпиталя в Бонансе. Младший лейтенант, взглянув на ребенка, стучит кулаком по стенке кабины. Торговки делают вид, что все происходящее их не касается.
— Эй, сеньориты, полезайте в кузов!— кричит младший лейтенант.— Не видите, у человека ребенок на руках? Ничего, потрясетесь и в кузове, вам полезно...
Торговки долго визгливо бранятся на два голоса — смысл их слов сводится к тому, что «новая власть не позволяет каждому сопляку оскорблять двух уважаемых женщин! У них сыновья в его возрасте! А если он думает, раз в руках автомат, то все можно,— ошибается!» — но все же уступают место. Пока женщины вылезают из кабины, младший лейтенант заговаривает с кубинцем.
— Понимаете, ни в какую не желает расставаться со мной,— словно извиняется врач, кивая на малыша. Мальчик худой, большеголовый.— Папой называет. Мы нашли его полгода назад в хижине. Банда напала на селение, убила всех. А он остался в живых. Две недели сидел один в хижине среди трупов родителей и братьев, пока мы его не нашли. Мы тогда ходили по селениям и делали детям прививки от полиомиелита. Мальчонка умирал от голода. Ему ведь четыре года, а выглядит на два. Шесть месяцев я его выхаживал, еле спас. И с тех пор он ко мне прилепился, не отпускает. А моя командировка заканчивается. Придется взять с собой. На Кубе у меня пятеро. Где пять, там и шестой. Поедешь на Кубу, Паблито? Мальчик радостно кивает, улыбается и еще крепче прижимается к плечу врача.
До Бонансы мы добираемся уже к вечеру. Дорога огибает крутой холм. Значит, мы уже в поселке, и дорога — вовсе не дорога, а улица. Справа, ниже нас,— зияющие провалы штреков, мастерские, вышки канатных подъемников, механические драги. Горы пустой породы... Шахты. За холмом, на другой вершине,— словно мираж: комплекс современных коттеджей, подстриженные газоны, цветники, банановая роща, голубая чаша бассейна.
— «Зона гринго»,— поясняет кубинский врач, перехватив мой изумленный взгляд.
Подробности я узнаю на следующий день, когда меня водит по шахтам один из активистов местного комитета СФНО, Арельяно Савас,— степенный, кряжистый и неторопливый шахтер средних лет.
— Здесь до революции жили управляющий шахтой, инженеры и служащие компании,— говорит Арельяно, обводя рукой коттеджи. Все американцы, конечно. Вот и прозвали мы это место «зона гринго». Нам туда ход был закрыт, да и они появлялись в поселке, только когда шли в контору. Компания умела делить людей на «чистых» и «нечистых».
— А что за компания, Арельяно?
— «Нептьюн майнинг». Это последняя по счету, а раньше здесь и другие были. Я начал работать на нее в пятидесятых годах, мальчишкой. Отец тоже шахтером был, пока не умер. Наверное, и дед, только я его не помню. Отец говорил, наша семья перебралась сюда из Матагальпы, так что мы — «испанцы». А есть и мискито, метисы, негры... Компания владела всем, даже воздухом, даже жизнью нашей владела. Земля, на которой мы ставили свои дома, принадлежала компании, стройматериалы — тоже, компания завозила в поселок продукты и продавала в своих магазинах. Свет в домах, электричество — тоже собственность компании, равно как и катера, и пристани на реках, и вообще любой транспорт, чтобы в Кабесас или в Матагальпу ездить... Знаешь, кем был для нас управляющий? Богом! Он и карал и миловал. Правда, миловал редко. Не даст бонов на продукты, вот и живи как хочешь. Или откажет в направлении на лечение. Больница ведь тоже компании принадлежала. И не убежишь — кругом в долгу. А если все-таки удерешь, национальная гвардия обязательно найдет и приведет обратно. Еще изобьют, а то и расстреляют в назидание остальным...
— Да, компаньеро,— продолжил Арельяно, присаживаясь на камень у обочины дороги.— Здесь, на шахтах, каждый человек революцию в самое сердце впустил. Как вышибли компанию, все вздохнули. Жизнь увидели. Шахты теперь государственные, мы работаем на себя. Представь, запчастей нет, машины многие встали, ведь гринго не поставляют нам детали. Но — работаем! И жить нам радостно. Школу построили, больница теперь наша, продукты распределяем по справедливости. В «зоне гринго» расположился детский сад, в бассейне ребятишки плавают, а в бывшем клубе разместились библиотека и кинозал.
Мы с Арельяно спускались по истертым ступенькам к управлению шахт, а навстречу нам поднимались усталые рабочие в горняцких касках, у многих за плечами — винтовки. Очередная смена возвращалась из шахты. Лица их были черны от неистребимой пыли, в светлых потеках пота, но они подшучивали друг над другом, смеялись весело и заразительно. И Арельяно тоже улыбался в густые усы...
Новая Гинея
Кого-кого, а Вильберта я никак не ожидал встретить в Пуэрто-Кабесасе. По его редким письмам, приходившим в Манагуа, я знал, что он воюет в Нуэва-Сеговии. И вот душным вечером у входа в городской сквер меня придержал за локоть невысокий армейский сержант. Знакомым жестом поправил очки, улыбнулся знакомой улыбкой...
— Вильберт! Какими судьбами?!
— Перевели. А ты как здесь очутился?
— По делам...
Потом мы долго вспоминали путешествие с «библиобусом», ребят и ту черную ночь на дороге, что вела от Новой Гинеи к поселку Иерусалим...
Новая Гинея — юг департамента Селайя. Там живут индейцы племени рама — пашут землю вокруг крошечных и редких селений, пасут стада на равнинах. Горы на юге Селайи невысокие, с плоскими, будто срезанными гигантским ножом, вершинами. Накиданы они вразброс, как скифские курганы, и потому кажутся лишними на зеленой ровной столешнице степи, где травы скрывают всадника с головой. Скотоводческий рай, Новая Гинея... Я поехал туда в апреле 1984 года со студентами столичного техникума «Маэстро Габриэль».
Мое знакомство с этими ребятами началось давно. Еще в 1983 году студенты нашли на автомобильной свалке на окраине Манагуа старый ржавый микроавтобус «фольксваген». На руках через весь город перетащили они эту рухлядь в мастерскую техникума. Трудно, почти невозможно достать запчасти в Никарагуа, зажатой тисками блокады. Но — достали, отремонтировали, потом покрыли желтой краской и написали по бокам: «Молодежный автобус — библиотека». С тех пор «библиобус» стал бегать по самым отдаленным кооперативам и селениям, по студенческим производственным бригадам, собиравшим урожаи хлопка и кофе. И в один из рейсов студенты взяли меня с собой.
Новая Гинея — пыльный и шумный городишко — оживает с первыми лучами солнца. Когда «библиобус», дребезжа и подскакивая на ухабах, вкатился в извилистые улочки, в Новой Гинее заливисто и самозабвенно горланили петухи. У зонального штаба «Сандинистской молодежи» строились колонны студенческих производственных бригад, уходивших на сбор кофе. Во дворе за маленьким колченогим столиком сидел сержант-пограничник с заспанными глазами и, шевеля губами, записывал в замусоленную тетрадку номера выдаваемых студентам автоматов, количество боеприпасов и гранат.
Пока Вильберт толкался в штабе, выясняя маршрут, Густаво и Марио встали в очередь за оружием. Сержант поднял на них недоуменный взгляд:
— Вы из бригады?
— Нет...— замялись ребята, переглянувшись.
Сержант, вновь уткнувшись в свою тетрадь, молча махнул ладонью сверху вниз, словно отсекая их от всей очереди. Ясно. Говорить с ним бесполезно: приказ есть приказ. Неизвестно, как все сложилось бы, не появись у стола лейтенант Умберто Кореа, начальник госбезопасности района.
— Выдайте им четыре автомата с запасными магазинами, сержант,— сказал он ровным и спокойным голосом.— Это же парни из «библиобуса». Не узнали?
И потом, обращаясь к подоспевшему Вильберту, тихо произнес:
— В зоне сейчас неспокойно. Опять молодчики Предателя зашевелились. Вчера наши нарвались на засаду, семеро погибли. Маршрут у вас сложный, вы ведь по госхозам поедете, правда? Так вот, Вильберт, передвижение разрешаю только днем. В хозяйствах, конечно, наши патрули, да и студенты свои посты выставляют, но на дорогах могут быть неожиданности...
Целый день мы мотались по деревушкам, вытянувшимся вдоль дорог. Всюду вокруг автобуса в считанные минуты собиралась толпа: крестьяне, недавно научившиеся грамоте, студенты, женщины с детьми; малышня таращила любопытные глазенки на невиданное доселе зрелище. Густаво, Марио, Уго, Вильберт раздавали книги, объясняли, рассказывали...
Под вечер в семи километрах от селения с редким для этих мест библейским названием Иерусалим микроавтобус встал. Сухощавый, подвижный, небольшого роста шофер Карлос, заглянув в мотор, сокрушенно махнул рукой: часа два ремонтировать. С высоты своих тридцати шести лет он посматривал на «этих мальчишек» покровительственно и клялся, что едет с ними в последний раз. Тем не менее Карлос не пропустил еще ни одной поездки — а их было более тридцати,— не получая, естественно, за это ни сентаво.
Смеркалось быстро. Закат разливался червонным золотом по бледному небу. Исчезли тени, и круглые плоды диких апельсинов стали похожими на желтые фонари, развешанные в темной листве. Вильберт и Марио, повесив автоматы на грудь, ушли вправо от дороги, Уго и Густаво влево: боевое охранение, на всякий случай. Я подсвечивал переносной лампой Карлосу, который, забравшись под автобус, ковырялся в моторе.
Вдруг слева, совсем близко, раздались автоматные очереди. Сомосовцы! Одна, вторая очередь. Потом автоматы залаяли взахлеб, наполняя воздух гулким стуком и звоном. Перебежал через дорогу Марио. Он даже не взглянул в нашу сторону и скрылся в густом кустарнике, подступавшем к обочине. Затем показался Вильберт.
— Скоро?— спросил он, хватая ртом воздух.
— Стараюсь,— выдохнул Карлос, не прерывая работы.
— Дашь гудок,— и Вильберт снова исчез в кустах.
Стрельба накатывалась, сатанела, ярилась. Наконец Карлос выбрался из-под машины и одним прыжком вскочил в кабину. Подрагивающей рукой повернул ключ зажигания — мотор ожил. В радостном возбуждении Карлос с силой ударил по клаксону — машина взревела неожиданно мощным басом.
— Гони!— шепотом приказал Вильберт, пока ребята на ходу, посылая в темную стену кустарника огненные струи трасс, прыгали в распахнутую дверь «библиобуса».
И Карлос, погасив фары, погнал автобус по едва различимой в ночи ленточке дороги. В Иерусалим.
Там тоже ждали книги...
Возвращение Нара Вильсона
Ташба-При в переводе с языка мискито означает «свободная земля», или «земля свободных людей». В феврале 1982 года революционное правительство было вынуждено переселить индейцев мискито с пограничной реки Коко в специально построенные поселки Ташба-При... Бесконечные набеги банд из Гондураса, убийства, угоны людей за кордон, грабежи — все это поставило индейцев на грань отчаяния. Запуганные контрреволюционерами, которые нередко оказывались родственниками или кумовьями, индейцы все больше отдалялись от революции, замыкались в себе, а то и бежали куда глаза глядят.
Переселив индейцев из зоны боевых действий в глубь департамента, правительство не только построило им дома и школы, церкви и медпункты, но и выделило общинные земли. Через год в Ташба-При вернулись к семьям многие из тех, кто когда-то ушел с «контрас». Сандинистское правительство объявило амнистию индейцам мискито, не замешанным в преступлениях против народа.
Так вернулся к своим сыновьям и Нар Вильсон — индеец, с которым я познакомился в селении Сумубила.
Когда Нар Вильсон женился, то решил уйти из общины. Нет, это вовсе не означало, что жизнь в поселке Тара ему не нравилась. Просто Нар Вильсон уже и в те годы был человеком серьезным и потому рассудил, что ютиться вместе с отцом и братьями под одной крышей не стоит. Хотелось иметь дом — свой дом, собственный.
И Нар ушел вместе с женой километров на десять вниз по течению реки Коко, отделяющей Никарагуа от Гондураса. Там, в пустынных, безлюдных местах, в сельве, на отвоеванном у джунглей клочке земли он и поставил свой дом. Поставил прочно, на годы. Как и положено, врыл глубоко в сырую глинистую землю сваи из крепких стволов сейбы, сделал на них настил из красных досок каобы и только потом возвел четыре стены, покрыв их широкими листьями диких бананов. Было это двадцать пять зим назад. Двадцать пять раз вспухали от ливней воды Коко, подступая к самому порогу, а дом стоял, словно построили его только вчера. Лишь посерели от влаги и солнца сваи да отполировались до блеска ступени.
Все в мире подвластно времени. Изменился и сам Нар Вильсон. Тогда ему шел восемнадцатый, сейчас уже сорок с лишним. Он раздался в плечах, ладони стали широкими и заскорузлыми, поседели виски, время набросило сеть морщин на смуглое лицо. Жизнь текла, как река летом,— плавно, размеренно и неторопливо.
Нар рыбачил, охотился, немного занимался контрабандой. Контрабанда ему не нравилась, но что было делать? После того как по лесам прошлись американские компании, дичи осталось совсем мало. Исчез ламантин из устья Коко, за кабаном и то приходилось бегать.
Рождались дети, росли, взрослели. Старшие, женившись, поставили свои дома неподалеку, за изгибом берега, на зеленом низком мысу. Пошли внуки. Так жили все вокруг, не замечая времени. Годы выделялись лишь богатыми уловами и вспышками численности зверья в сельве. Казалось, в мире ничего не происходит. Вести с запада, с Тихоокеанского побережья, приходили редко, еще реже приезжали оттуда новые люди.
Нар с детства помнил важного толстого сержанта, начальника поста пограничной стражи в Тара, которому отец еженедельно платил мзду за контрабанду. Потом так же аккуратно начал выплачивать ее и Нар. Это была власть военная. Досточтимый Питер Бонд олицетворял собой власть духовную. Священник Бонд, как и сержант, жил в поселке с незапамятных времен. Крестил и наставлял Нара, потом детей Нара, внуков...
Перемены наступили неожиданно. Вдруг исчез сержант. Говорили, он удрал в Гондурас, переплыв Коко на лодке. А Бонд начал рассказывать в проповедях непонятные вещи о каких-то сандинистах, которые хотят лишить всех индейцев демократии. Потом Питер Бонд и вовсе закрыл церковь, сказав, что сандинисты запрещают молиться богу. Тогда все возмутились. Как же так, никто их не видел, этих сандинистов, а они уже не разрешают людям ходить в церковь! Особенно недовольны были старики. И когда сандинисты появились в округе, встретили их неприветливо, молчком. В большинстве своем сандинисты оказались молодыми парнями с запада, «испанцами». Горячие были ребята, собирали митинги, говорили о революции, об империализме. Но их мало кто понимал.
Постепенно буря событий утихла. Вместо прежнего сержанта в Тара появился другой — сандинистский. Он взяток не брал и не позволял заниматься контрабандой, чем вызвал гнев многих. Досточтимый Бонд вновь открыл церковь. Нар уже начинал думать, что жизнь потихоньку вернется в прежнее русло, но его надежды не оправдались. Все чаще в дом Вильсона стал заглядывать Педро, сандинистский начальник из Тара. Начиная разговор издалека, он каждый раз заканчивал одним и тем же — убеждал Нара создать кооператив. Мол, все будет как прежде и Нар сможет растить рис, бананы, рыбачить,— но только не один, а вместе с другими крестьянами. В словах сержанта Нар Вильсон чувствовал смысл и правду: действительно, он, его старшие сыновья да и соседи, работая вместе, смогут зажить лучше и без контрабанды. Но, осторожничая, Нар отмалчивался, делал вид, что не все понимает. Педро говорил по-испански, а этот язык Нар и на самом деле знал очень плохо.
Начиная с мая 1981 года стали навещать Нара и люди с той стороны границы. Были среди них мискито гондурасские и никарагуанские, были и «испанцы». Они переправлялись через реку ночью, оставались в его доме по нескольку дней, пользуясь гостеприимством хозяина. Ведь Нар — мискито, а мискито не может прогнать человека от своего очага, кем бы он ни был. Пришельцы были народ опасный, хоть и говорили на родном Нару языке. Они не расставались с оружием, проклинали сандинистов и уговаривали Нара уйти с ними за кордон. Он отмалчивался, хотя ни правды, ни смысла в их словах не находил.
Однажды в ноябре, когда после долгих дождей сельва пропиталась влагой, как губка в море, у дома Нара высадился большой отряд, человек в сто, которые приплыли из Гондураса на десяти больших лодках. Среди них Нар увидел своего старшего брата Вильяма и зятя, мужа сестры Марлен. Остальные были ему не знакомы. Нара попросили провести отряд по суше к поселку Тара. Нар долго отказывался, но Вильям, поговорив с командиром, пообещал, что потом ему сразу разрешат вернуться домой и оставят в покое.
Атака на поселок была недолгой. Полчаса перестрелки, и отряд ворвался в узкие улочки Тара. Только тогда понял Нар, что совершил, и понял, что возврата к прежней жизни уже не будет. Пограничников перебили, сержанта Педро зарубили мачете. Изнасиловали, а потом расстреляли молодую учительницу, которая недавно приехала в поселок из Манагуа.
Сомосовцы возвращались к лодкам возбужденные, разгоряченные успехом. Вильям шел рядом с Наром, долго молчал, а потом наконец произнес:
Нар только молча помотал головой. Идти куда-то он не собирался. Не хотел покидать свой дом, оставлять свою лодку, расставаться с семьей. Однако пришлось. Перед погрузкой главарь отряда сказал, зло сощурив глаза: «Пойдешь с нами, индеец». Главарь не был мискито, не был и никарагуанцем. Потому и сказал так, будто отдал приказ: «Пойдешь с нами, индеец». Нар опять отрицательно покачал головой, не проронив ни звука. Главарь, ухмыльнувшись, показал на него пальцем, и двое бандитов уткнули дула винтовок в грудь Нара. Индеец в третий раз покачал головой. Главарь принялся кричать и махать руками. Нар стоял молча. Наконец главарь, наоравшись, мотнул головой — трое его людей выволокли из дома жену и детей Нара, поставили их спинами к реке, отошли и приготовились стрелять. «Теперь пойдешь, индеец?»— спросил главарь и вновь ухмыльнулся. Нар все так же молча побрел по песку к лодкам. За ним бандиты подталкивали прикладами женщину и ребятишек.
Пока они пересекали реку, Нар стоял на корме, лицом к никарагуанскому берегу, и, сдерживая подступавшие к горлу рыдания, смотрел, как полыхает его дом. По воде бежали багряные блики.
— Зачем подожгли?— шепотом, не отрывая взгляда от огня, спросил Нар.
— А чтобы тебя назад не тянуло,— ответил из темноты чей-то насмешливый голос.
В Гондурасе Нара поместили в тренировочный лагерь, семья жила неподалеку в поселке. В лагере Нар под руководством гондурасских офицеров и двух янки занимался военным делом: ползал, стрелял, бросал гранаты, изучал автомат. Через три месяца его определили в группу, состоявшую из трехсот человек, и отправили в Никарагуа — убивать. Несколько недель они прятались в джунглях, устраивали засады на дорогах, нападали на поселки, на подразделения сандинистской армии. И все это время Нара не оставляла мысль о побеге. Но как? Ведь там, за Коко, семья.
Бежать ему удалось лишь через год после той роковой для него ноябрьской ночи. Жена к тому времени умерла, Нара стали чаще отпускать к детям. В один из таких дней они и ушли впятером — Нар и четыре сына. Несколько суток блуждали по сельве, путая следы, уходя от гондурасцев и сомосовцев. Однажды пришлось и пострелять. Но спасибо американцам и прочим инструкторам — научили. Нар и раньше был неплохим стрелком, теперь же у него в руках был не охотничий дробовик, а автомат. В перестрелке он свалил двоих, остальные отстали.
Потом Нар с сыновьями переплыл на плоту Коко и пришел в Тара. Но в поселке было пусто. Тара вымер, многие дома стояли обгоревшими, от иных остались лишь черные головешки. Пятерых беглецов встретил армейский патруль. Нара отправили в Пуэрто-Кабесас, оттуда — в Манагуа. Пять лет заключения, определенные судом, не показались Нару чрезмерным сроком. Понимал: он заслужил большего за то, что успел натворить на земле Никарагуа. Отсидел всего несколько месяцев — подоспела амнистия. Что делать на воле, куда идти? Нару посоветовали уехать в Селайю, в Ташба-При. Там же, сказали, живут и его сыновья, с которыми он пришел из Гондураса.
Нар шел по Сумубиле и не верил своим глазам. У индейцев хорошие дома, школа, медпункт на холме. Из раскрытых настежь дверей несется музыка — это включены радиоприемники, детишки играют на поляне перед садиком. А главное — многие в селении с оружием. Но ведь в Гондурасе ему внушали, что сандинисты угнетают индейцев, отбирают у них детей и жен, начальники делят между собой имущество и земли мискито... Значит, врали? Выходит, так. Выходит, индейцы вовсе не нуждаются в защите сомосовцев. Наоборот, сами взяли в руки оружие, чтобы защищаться от этих «защитников», от него, Нара...
Я встретил Нара на окраине Сумубилы, у самой кромки джунглей. Он рыл глубокие ямы в глинистой, влажной земле. Рядом лежали толстые белые стволы сейб.
— Подумал, обоснуюсь отдельно,— сказал он, присаживаясь на бревна и закуривая.— Скоро еще один сын от меня уйдет — жениться надумал. Я останусь с тремя младшими, в школу их отдам, пусть учатся. Прокормлю. В кооператив вступлю. Вот только дом новый поставлю...— И он ласково погладил широкой ладонью чуть сыроватые, живые еще стволы...
Джон Мэнчип Уайт::: Индейцы Северной Америки. Быт, религия, культура
Как мы уже могли убедиться, люди культур хохокам и анасази, жившие на юго-западе (который был заселен ранее любого другого района) на заре нашей эры, уже тогда были искусными архитекторами. Индейцы культуры хохокам возводили свои знаменитые строения, включая Каса-Гранде, либо из адобов - кирпичей из высушенной на солнце грязи, либо из калишей - кирпичей из высушенной жесткой глины. Адобы и калиши, которые первые белые американские поселенцы называли «мрамором прерий» или «степным мрамором» , были дешевым, но прочным и долговечным строительным материалом; и сегодня из них выполнены многие жилые и общественные здания на юго-западе. Что же касается людей культуры анасази, то они показали себя замечательными мастерами архитектуры камня, превратив обычные пещеры в Меса-Верде и других местах в жилища поистине сказочной красоты, а также построив свои знаменитые отдельно стоящие «квартирные здания» в Чако-Каньоне.
Несколько севернее мы встречаем земляные жилища их кочевых соседей – индейцев навахо. Это многочисленное племя атабаскской языковой семьи долго кочевало перед тем, как осесть в районе поселений пуэбло на Рио-Гранде. Эти «землянки» уникальны тем, что, вместе с жилищами пуэбло, они являются единственными настоящими индейскими жилищами, которые используются и поныне. В резервации индейцев навахо вы буквально на каждом шагу можете встретить эти приземистые, бросающиеся в глаза жилища, которые называют хоганами. Пол внутри хогана имеет форму круга, символизируя солнце и вселенную; сверху он покрыт имеющей форму свода деревянной крышей, которая, в свою очередь, покрыта плотно утрамбованной землей. Вход представляет собой простой проем, завешанный одеялом. Он обращен на восток – навстречу восходящему солнцу. На небольшом расстоянии от основного хогана находится «баня» – меньший по размеру хоган без дымового отверстия; в этом сооружении, напоминающем сауну или турецкую баню, семья может отдохнуть и расслабиться. Подобные «бани» весьма распространены и встречаются практически у всех индейцев Северной Америки. Рядом с главным жилищем также находилась рамада - сделанная из деревянных столбов под сенью деревьев беседка, в которой старики могли вздремнуть, дети – поиграть, а женщины – ткать или готовить пищу.
Жилища из земли, самых различных видов, можно было встретить и на равнинах и прериях, но в большей степени в северных районах, где лето было очень жарким, а зима суровой и холодной. Пауни в Небраске, а также манданы и хидатсы в Северной и Южной Дакоте вкапывали свои жилища глубоко в землю. Если жилищами пауни были круглые незатейливые землянки, то жилища хидатсов и манданов представляли собой крупные, искусно выполненные сооружения, подпиравшиеся изнутри мощным разветвленным деревянным каркасом. Некоторые из жилищ манданов занимали территорию диаметром 25–30 м; в таком жилище жили несколько семей, а также располагались стойла лошадей, которых хозяева не рисковали оставлять снаружи. Обитатели таких жилищ отдыхали и нежились на солнце на крыше хогана. Ирокезские племена также «теснились» в одном длинном доме; по свидетельству европейских миссионеров, которым пришлось временно жить там, было очень непросто выдержать «букет» из жара огня, дыма, разнообразных запахов и собачьего лая.
В центральной части района Равнин, то есть на большей части территории Северной Америки, основным жилищем индейца было сооружение палаточного типа, которое называли типы. Типи иногда ошибочно называют вигвамом, однако это совершенно другое сооружение, в чем мы сейчас убедимся. Типи представляло собой конусообразную палатку, обтянутую раскрашенной шкурой бизона; такие палатки хорошо знакомы по многим фильмам об индейцах. Охотничьи палатки были небольшими по размеру, но палатки в главном лагере, а также палатки для торжественных церемоний могли достигать 6 м в высоту и занимать территорию диаметром 6 м; на ее сооружение уходило до 50 бизоньих шкур. Независимо от своего размера, типи прекрасно подходили как к условиям местности, так и к условиям жизни кочевых племен: их было легко устанавливать и свертывать. В «комплект» типи входили 3–4 основных столба-подпорки и 24 деревянные подпорки, меньшие по размеру. Когда палатку разбирали, из этих же конструкций можно было собрать уже упоминавшуюся волокушу, на которую укладывали как сложенную типи, так и другие грузы. В лагере основные деревянные подпорки ставили вместе большим треугольником и связывали их у его вершины, затем к ним приставляли вспомогательные подпорки, сверху натягивали покрытие и скрепляли всю конструкцию, напоминавшую гигантский полумесяц, ремнями из сухожилий. Внизу покрытие закреплялось при помощи деревянных колышков. Зимой покрытие внутри типи привязывали к опорам, а снизу его закрепляли на земле, чтобы сохранить тепло. Летом, наоборот, покрытие забрасывали наверх, чтобы обеспечить доступ свежего воздуха. Огонь разводился прямо в центре жилища, а дым выходил через аккуратно выложенный из тростника, сужающийся к верхней части дымоход. Если ветер дул в таком направлении, что дым оставался внутри типи, раположение опор весьма ловко меняли таким образом, чтобы весь дым уходил наружу. В отличие от жилищ из земли типи украшали снаружи бисером, иглами дикобраза; наносили различные знаки и символы религиозного и мистического характера; также снаружи изображался личный знак или символ хозяина жилища. Типи, принадлежавшие таким племенам, как шайены и черноногие, представляли собой поистине замечательные сооружения большой красоты и своеобразия. Не без оснований индейцы района Равнин называли рай «землей, где много типи», считая, что это бескрайняя цветущая земля, усеянная сверкающими разноцветными палатками-типи.
Типи были характерны и для других районов Северной Америки; правда, там они не отличались таким великолепием, как на Равнинах. Некоторые племена вообще не украшали типи; другие, особенно те, кто жил в суровом климате, старались, как могли, утеплить их, используя циновки, подстилки, ковры и все попадавшееся под руку, что могло служить в качестве изоляционного материала. В Канаде и на северо-восточном побережье в качестве покрытия использовали березовую кору, которая не подходила для того, чтобы обильно украшать ее рисунками. Следует отметить, что жилища типа палаток-типи были известны не только в Северной Америке, но и в других районах мира, в особенности в Северо-Восточной Азии. Вполне вероятно, что пришедшие в Америку и Канаду древние охотники-азиаты жили зимой в пещерах, а летом – в палаточных жилищах; хотя, конечно, такой недолговечный материал, как кожа и дерево, не мог сохраниться до наших дней, и поэтому у нас нет археологического подтверждения данного предположения. Людей того времени лишь называют «пещерными людьми».
Вигвам - жилище, которое имеет деревянные опоры, подобно типи, но его верх округлой формы, и покрыт он не шкурами, а вытканными циновками или корой березы. Часто для устойчивости внутри вигвама располагался деревянный каркас, напоминавший помост из деревянных лесов, которые были прочно прикреплены к основанию веревками из волокна, что делало жилище похожим на перевернутую лодку. Более хрупкие, обычно временные жилища, покрытые поверх остова пучками тростника и сухой травы, назывались викапами. В таких хижинах жили в районах пустынь, подобных району Большого Бассейна, и на засушливых окраинах юго-запада, где обитали племена, жившие в нищете и находившиеся на очень низком уровне материальной культуры. Викап был типичным жилищем апачей – племени храброго, но очень отсталого.
Вигвамы и викапы следует отличать от покрытых вытканным из тростника материалом величественных жилых сооружений, которые были характерны для южных районов США. Эти сооружения были построены людьми, поселившимися на юго-востоке и в бассейне Миссисипи, где в свое время жили и трудились строители знаменитых «храмовых» маундов. Эти люди строили внушительного и величественного вида высокие строения округлой формы с мощной деревянной колоннадой. Зачастую крыши и стены домов были покрыты плотно сотканными и ярко разукрашенными циновками из тростника. В подобных домах жили лесные племена Северной и Южной Каролины, а также северо-восточного побережья. Здесь часто встречались длинные дома с куполообразной крышей и решетчатой верандой. По всей длине таких домов располагались широкие скамьи, на которых целые семьи ели, спали, развлекались и отправляли религиозные обряды, наподобие живших аналогичным образом сообществ Юго-Восточной Азии.
Культура строительства «длинных домов» достигла наивысшего уровня на северо-западе; как уже отмечалось, этот район известен своими культурными достижениями и в ряде других областей. Такие племена, как хайда, цимшиан и тлинкиты, делали доски и балки из красного и желтого кедра, которые использовались для строительства домов, где могли жить 30–40 человек. Такие дома почти всегда имели длину не менее 15 м и ширину не менее 12 м и являлись шедеврами плотницкого дела, деревянной архитектуры и изразцовых деревянных украшений. На досках были искусно выполнены желобки и язычки, прочно входившие в стыковые пазы. Крыши домов покрывали корой деревьев. Стены, как изнутри, так и снаружи, и перегородки, разделявшие внутреннее помещение на несколько комнат, были украшены резьбой и рисунками, тематика их была связана со священными духами, которые должны были оберегать дом и домочадцев. Дом каждого вождя украшали по-особенному, причем неповторимо индивидуально. Конек крыши покрывался резьбой и рисунками, а перед домом ставился знаменитый тотемный столб индейцев северо-запада, на котором отображалась история данной семьи или рода; на вершине столба изображалась семейная или родовая эмблема. Эти столбы, достигавшие порой 9-метровой высоты, были хорошо видны издалека, в том числе и со стороны моря, и служили хорошим ориентиром на местности. И сегодня жители индейских поселений северо-запада ведут активную жизнь, проявляя интерес к профессиональным занятиям и ремеслам и всему образу жизни своих великих предков.
На вопрос Как называются жилища у индейцев? должен быть не один вариант заданный автором Попросить
лучший ответ это типи и вигвам.
Жилище любого народа отражает его образ жизни, зависит от окружающей среды и от рода занятий людей. Оседлые народы живут в полуземлянках или постройках. Кочевники живут в шалашах или палатках, которые легко разьирать и перевозить с места на место. Охотники покрывают свое жилище шкурами и т. д.
Каждая группа индейцев Северной Америки имела свой тип жилища. Например индейцы Навахо строили полуземлянки с глинобитной кровлей и входным корридором - хоганы. Индейцы Флориды жили в свайных хижинах. Кочевники Субарктики жили в шалашах - вигвамах, которые покрывались летом берестой, а зимой шкурами. Разборные палатки индейцев Великих Равнин назывались типи. Они, как и вигвам имели конический остов из жердей, а покрышка сшивалась из бизоньих шкур. Дым от костра выходил через центральное отверстие в кровле, от дождя прикрытое лопастями. Типи вождей покрывались рисунками и отличительными знаками их владельцев.
Жилище ирокезов строилось тоже на основе каркаса из коры. Однако оно могло служить по 10 - 15 лет, пока живущая в нем община не переносила на новое место кукурузные поля. Это - знаменитый длинный дом ирокезов (ходенасауни - люди длинного дома). В длину эти дома достигали 25 метров. Вход располагался в торце дома, а над ним помещалось резное изображение тотема - животного-покровителя живущей в доме родовой группы - овачиры. Внутри дом был поделен на отсеки; каждая семейная пара занимала по отсеку, и имела свой очаг, дым от которого выходил из отверстия в крыше. Спали жильцы на нарах, вдоль стены длинного дома.
Укрепленные поселки индейцев пуэбло строились из камней и сырцовых кирпичей. Они кольцом или полукольцом окружали внутренний двор, так что с внешней стороны высились стены. Дома строились террасами, друг над другом, так что крыша нижнего этажа служила наружной площадкой для верхнего. На такой площадке и протекала хозяйственная жизнь семьи.
Источник: Интернет
Ответ от Ётарый Бродяга
[гуру]
Вигвам. Типи (на языке сиу) , жилище охотничьих племён индейцев прерий Северной Америки - коническая палатка, сооруженная из жердей, обтянутых покрышкой
из сшитых шкур бизона или оленя. В верхней части покрышки устанавливались две лопасти из шкур, защищавшие дымовое отверстие от ветра; внизу оставлялось отверстие для входа, прикрытое шкурой. Т. вмещала от 6 до 15 человек и была хорошо приспособлена к кочевому быту.
Ответ от Вровень
[гуру]
Полуземлянки с глинобитной кровлей и входным коридором - хоганы.
Вигвамы- покрывались летом берестой, а зимой шкурами.
Разборные палатки индейцев Великих Равнин назывались типи.
Ответ от Геральт ©
[гуру]
Типи, вигвам, шалаш.
Ответ от Похристосоваться
[гуру]
"... а он нам фигвамы рисует! "
Ответ от Marina Nikolaeva
[гуру]
Вигвам, типи, -у индейцев Северной Америки, а вот у наших якутов-чум, а у индейцев Аляски-иглу, у индейцев Мексиканского залива -палапа.
А у наших индейцев -руссичей хахахахах--- изба, кстати слово ДОМ пришло из итальянского языка-доммо-крыша укупола в соборе, внутри, купол-снаружи, а доммо -внутри---немногие знают, хехехе.... дом