Его творчество для нашего края ценно в первую очередь тем, что в его художественных произведениях на примере Самарской и Сибирской губерний во всей остроте показан один из самых сложных и трагических периодов отечественной истории ХХ века – гражданская война 1918-1919 годов. Из романов Константина Александровича Федина можно почерпнуть немало сведений и впечатлений о Сызрани – городе, с которым судьба связала писателя в это непростое время (рис. 1).

Он родился 12 (по новому стилю 24) февраля 1892 года в Саратове в семье владельца писчебумажного магазина. Константин с детства увлекался литературой, и потому, не желая по примеру отца заниматься торговлей, он не раз убегал из дома. Однако, подавшись на уговоры родителей, он в 1911 году поступил в Московский коммерческий институт.

В первой половине 1914 году Федин в числе других успевающих студентов был направлен в Германию для совершенствования в немецком языке. Однако вскоре началась Первая мировая война, и все находящиеся в тот момент в Германии российские подданные были объявлены гражданскими пленными. Федину был запрещён выезд из страны, а внутри Германии ему разрешалось передвигаться только под контролем властей, хотя при этом он имел возможность жить и работать в разных городах страны. За последующие годы Федин побывал в разных немецких городах, где вынужден был наниматься на разные работы, в том числе актёром.

В Россию он смог вернуться только в конце 1918 года, когда в стране полыхала гражданская война. В Москве в это время было очень неспокойно, везде царила разруха и неустроенность, и потому он решил вернуться на родину. Однако до Саратова по причине военных действий он добраться не смог, и потому остановился в Сызрани, которая тогда относилась к Симбирской губернии (рис. 2-8).

Здесь он впервые в своей жизни смог профессионально заняться литературой. По собственному признанию писателя, остаться в Сызрани его заставили его два обстоятельства: «Я мучительно хотел стать литератором… а тогдашняя полуголодная московская жизнь была мне не под силу после перенесенной долгой голодовки в Германии 1 ».

В Сызрани К.А. Федину поручили организацию и редактирование литературно-художественного и общественно-политического журнала «Отклики» 2 . Всего вышло девять номеров журнала.

Выпуск «Откликов» стал одной из первых попыток молодой советской власти издавать в Среднем Поволжье журнал за счёт местных ресурсов – склонных к литературному творчеству рабочих, крестьян и интеллигенции. В условиях небольшого провинциального города Федин немало потратил энергии, чтобы привлечь к этой работе не только жителей Сызрани, но и других активистов, живших в Сызранском уезде и даже за его пределами.

Литературная деятельность Федина в 1919 году не ограничивалась одним только журналом. Он принимал активное участие и в работе единственной в то время в городе и уезде газете, в разное время выходившей под названиями «Известия», «Алый путь» и «Сызранский коммунар». Был даже период, когда Федин эту газету редактировал. В ней он печатался под псевдонимом Петр Швед, публикуя на её страницах передовые статьи, очерки, фельетоны, разного рода заметки, и даже театральные отзывы.

Работа в Сызрани в качестве журналиста, как показало его дальнейшее творчество, имела для Федина большое значение при его становлении как писателя. Впоследствии он об этом времени вспоминал так: «Я прошел в Сызрани свой приготовительный класс необходимых работнику печати навыков - ответственности, смелости, самокритики, умения сотрудничать с товарищами, и смотреть на любой труд в редакции одинаково уважительно» 3 . Приобретенный опыт помог ему в дальнейшем при устройстве на журналистскую работу в Петрограде.

Сейчас известно, что 1919 год был тяжелейшим временем для нашей страны. Внутренние и внешние враги пытались задушить молодую Советскую республику, развязав на её территории гражданскую войну. Весной 1919 года адмирал Александр Колчак, собравший огромную армию, дошел почти до Волги. В Самарской губернии его войска продвинулись с востока почти до Сергиевска. Волжские города и села жили в условиях почти непрерывных боевых действий, одинаково опасаясь репрессий, мародёрства и принудительного угона в армию как со стороны белых, так и красных властей.

В это время Сызрань, как важный транспортный узел на Средней Волге, оказалась фактически на положении прифронтового города. После отхода чехословацкого корпуса и белогвардейцев в конце 1918 года здесь формировались красные воинские части, к ним прибывали вооружения и боеприпасы, а из-за Волги поступали раненые и пленные. Город серьёзно готовился к отпору возможного нового прихода белогвардейцев, о пребывании которых в Сызрани у населения остались не самые приятные воспоминания (рис. 9-11).

Эта тревожная ситуация не могла не сказываться на деятельности немногочисленного литературного и журналистского сообщества, в том числе Федина и его товарищей. В своих воспоминаниях он писал об этом следующее: «Мы работали нервно, редко доводили свои планы и намерения до конца, обстановка возбуждала нас» 4 .

Напряженное политическое положение властно диктовало необходимость заниматься не только литературными, но и общественными делами. «Меня все больше, - сообщал далее в своих мемуарах писатель, - захватывала разнообразная работа. Я читал лекции по политической экономии на различных курсах, выступал на городских митингах, а с середины лета был назначен секретарем городского исполкома». Нужно при этом отметить, что должность председателя исполкома в это время занимал писатель Алексей Колосов. А ещё Федин, по его словам, «собирал добровольцев в Красную конницу, сам пошел в кавалеристы, вступил в партию и был отправлен на фронт» 5 .

В связи с мобилизацией на военную службу поздней осенью 1919 года К.А. Федин уехал из Сызрани. С тех пор в этот город он больше никогда не возвращался.

В дальнейшем исследователи творчества К.А. Федина не раз отмечали, что его жизнь и деятельность в Сызрани стали важным этапом на его литературном пути. Этот факт не раз подчеркивал и сам писатель, который в своих воспоминаниях заметил: «Здесь [в Сызрани] протекла моя революция… Этот год - лучший мой год. Этот год - мой пафос» 6 . И далее: «Восемь месяцев сызранской жизни заняли большое место в моей писательской судьбе» 7 .

В Сызрани Фединым был создан его первый рассказ «Счастье», который был напечатан в «Откликах» под псевдонимом К. Алякринский. Исследователи считают, что он стал первоначальным наброском образа Мари, персонажа романа «Города и годы».

Другой рассказ Федина - «Дядя Кисель», также написанный в Сызрани, был премирован в Москве на конкурсе РОСТА в конце 1919 года. Герой этого произведения впоследствии также вошел в число персонажей романа «Города и годы». Нужно отметить, что именно рассказ «Дядя Кисель», и ещё статья К.А. Федина в «Откликах» под заголовком «И на земле мир» тогда заставили обратить внимание А.М. Горького на молодого автора и пригласить его к личному знакомству. Эта первая встреча стала своеобразным прологом для личной дружбы между ними, продолжавшейся много лет. После смерти пролетарского писателя, в начале 40-х годов, из-под пера К.А. Федина вышла книга «Горький среди нас», которая неоднократно переиздавалась вплоть до 1977 года.

Сызранским впечатлениям К.А. Федина обязан своим появлением и рассказ «Сад». «Летом 1919 года под Сызранью, - писал автор, - я осматривал фруктовые сады, довольно захиревшие после войны с чехословаками. Сторож, сопровождавший меня, сказал, между прочим, вспоминая о старых «хозяевах»: «Уехали - словно все с собой взяли». Я спросил: «Ну, а как же с новыми «хозяевами»? Он ответил: «Вона в кирпичном сарае ни одного кирпича не осталось, в собаку нечем бросить». «Пока я доехал на лошади до города, у меня был готов рассказ «Сад» 8 .

На рукописи «Сада», получившего первую премию Дома литераторов в Петрограде, А.М. Горький в 1921 году сделал такую пометку: «Очень хорошо, но местами встречаются лишние или не точно взятые слова» 9 .

Жизненные материалы, почерпнутые Фединым в Сызрани, были использованы и во многих других его произведениях. Так, многие черты провинциального города Семидола (в романе «Города и годы») родились из воспоминаний о Сызрани и ее окрестностях. То же можно сказать и о повести «Наровчатская хроника», где использовано множество мелких фактов сызранского быта 10 .

О самом известном своём романе «Необыкновенное лето» К.А. Федин написал так: «Я снова вернулся мыслью к событиям 1919 года в Сызранском уезде. Сцена жестокой расправы кулаков с советскими людьми в Репьевке - не что иное, как один из эпизодов мятежа «чапанов» под Сызранью (я участвовал в необычайно драматических похоронах жертв этого мятежа на городской площади). Само название села - Репьевка, не существующее в Хвалынском уезде, где происходит действие в моем романе, подсказано мне памятью о сызранской Репьевке, куда наезжал некогда гостить Денис Давыдов из своей Верхней Мазы» 11 .

В других заметках, вспоминая время своего пребывания в Сызрани, К.А. Федин писал так: «Я знаю, что город стал неузнаваем за прошедшие с тех пор годы. Вся округа его приобрела и новый облик, и новое несравнимое значение для хозяйственной, промышленной, культурной жизни не только своей местности, но и за ее пределами. В глубине же души моей все еще хранится та, прежняя Сызрань времен гражданской войны и первых шагов борьбы за укрепление советского строя, за социалистическое будущее, за коммунизм. Отсюда и пошла моя литературная дорога» 12 .

После демобилизации из армии Федин в 1921 году вошёл в литературную группу «Серапионовы братья». Воспоминания о Германии и о гражданской войне во многом определили характер его первого крупного романа «Города и годы» (1922-24), который содержал очень актуальные для того времени высказывания на тему «Интеллигент и революция». В 1927 году он принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк». В 1933-1935 годах Федин работал над романом «Похищение Европы» - первым в советской литературе политическим литературным произведением.

До 1937 года он жил в Ленинграде (проспект Володарского, 33), а затем переехал в Москву. В вышедшем накануне войны романе «Санаторий «Арктур» (1940 год) писатель в пропагандистских целях использовал тему «Волшебной горы» Томаса Манна. С помощью этого литературного образа он противопоставлял «здоровый» СССР «загнивающему» Западу. В послевоенные годы К.А. Федин создал самые известные свои произведения, ставшие классикой советской литературы – трилогию в составе романов «Первые радости» (1945 год), «Необыкновенное лето» (1947 год) и «Костёр» (1961 год).

В 1957 году К.А. Федин написал свои мемуары под заголовком «Писатель, искусство, время», которые стали своеобразным итогом его литературного творчества. В дальнейшем он занимался в основном административной и общественно-политической работой. В 1958 году К.А. Федина избрали академиком АН СССР, а в 1959 году - руководителем Союза писателей. В этой должности он находился вплоть до самых последних дней своей жизни.

В 1967 году за большой вклад в советскую литературу К.А. Федину было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Константин Александрович Федин скончался 15 июля 1977 года в Москве и был похоронен на Новодевичьем кладбище (рис. 12, 13).

1 «Волжская коммуна», № 47, 1952, «Сызранские встречи».

2 В «Откликах» начал свой литературный путь советский писатель К.Я. Горбунов (род. в 1903 г.), автор романа «Ледолом». В Сызрани Горбунов окончил школу и работал несколько лет в местной газете.

3 «Волжская коммуна», № 47, 1952, «Сызранские встречи».

4 «Литературная газета», № 14, 1940, «Четыре встречи».

5 «Литературные записки», № 3, 1922.

7 «Волжская коммуна», № 47, 1952, «Сызранские встречи».

8 «Литературная учеба» № 4, 1930, стр. 114.

9 К. Федин, Горький среди нас, ч. I, стр. 136.

10 «Волжская коммуна» № 47, 1952, «Сызранские встречи».

11 «Волжская коммуна», № 47, 1952, «Сызранские встречи».

Список литературы

Брайнина Б.Я. По законам красоты: О трилогии К. Федина и о героях необыкновенного времени. М., 1968.

Брайнина Б.Я. Федин и Запад: Книги. Встречи. Воспоминания. М., 1983.

Бугаенко П.А. Константин Федин: личность, творчество. Саратов, 1980.

Бугаенко П.А. Романическая трилогия: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер» К.А. Федина. Учеб. пособие для пед. ин-тов. М., 1981.

Воспоминания о Константине Федине. Составитель Н.К. Федина. М., 1988.

Ерощева Ф.Ф. Романы Константина Федина о революции. Краснодар, 1967.

Заградка М. О художественном стиле романов Константина Федина. Прага, 1962.

Кузнецов М.М. Романы Константина Федина. М., 1980.

Левинсон З.И. Романы Константина Федина. Тула, 1988.

Оклянский Ю.М. Константин Федин. М., 1986 (серия «Жизнь замечательных людей»).

Орлов И.М. Правофланговый солдат первой роты: К. Федин на Брянском фронте. М., 1984.

Проблемы развития советской литературы. Проблематика и поэтика творчества К. Федина. Межвуз. науч. сб. Отв. ред. П.А. Бугаенко, В.А. Ковалев. Саратов, 1981.

«Свела нас Россия»: переписка К.А. Федина и И.С. Соколова-Микитова, 1922-1974. Под ред. И.Э. Кабановой, И.В. Ткачевой; Гос. музей К.А. Федина. М., 2008.

Селиванов К.А. Русские писатели в Самаре и Самарской губернии. Куйбышев. Куйб. кн. изд-во. 1953. С. 149-153.

Старков А. Ступени мастерства: Очерк творчества К. А. Федина. - М., 1985.

Старков А. Трилогия Константина Федина: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер». М., 1989.

Творчество Константина Федина. Статьи. Сообщения. Документальные материалы. Встречи с Фединым. Библиография. М.: АН СССР, Ин-т мировой литературы им. А.М. Горького, 1966.

Фединские чтения. Константин Федин и его современники. Саратов, Гос. музей К.А. Федина. Вып. 1-5.

Федин К.А. Пустырь. М., Круг. 1923.

Федин К.А. Собрание сочинений. В 9 тт. - М., 1960.

Федин К.А. Собрание сочинений. В 10 тт. - М., 1969.

Федин К.А. Собрание сочинений. В 12 тт. - М., 1982-1986.

Федин К.А. Избранные произведения. В 3 тт. М., 2009.

Шеншин В.К. Традиции Ф.М. Достоевского и советский роман 1920-х годов: К. Федин, Ю. Олеша, Л. Леонов. Красноярск, 1988.

Федин Константин Александрович
Родился: 12 (24) февраля 1892 года.
Умер: 15 июля 1977 года.

Биография

Константин Александрович Федин (12 (24) февраля 1892, Саратов - 15 июля 1977, Москва) - русский советский писатель, первый секретарь (1959-1971) и председатель правления (1971-1977) Союза писателей СССР. Герой Социалистического Труда (1967).

Ранние годы

Родился 12 (24 февраля) 1892 года в Саратове в семье владельца писчебумажного магазина. С детства был увлечён писательством. Не желая идти «в коммерсанты», не раз убегал из дома. В 1911 году всё же поступил в Московский коммерческий институт. В 1914 году был направлен в Германию для усовершенствования немецкого языка. Начало Первой мировой войны (1914-1918) застало и задержало Федина в Германии. В качестве гражданского пленного имел возможность жить и работать в разных городах страны, был на разных работах, в том числе актёром.

Вернувшись в Россию в конце 1918 года, Федин попал в город Сызрань Симбирской губернии. В феврале 1919 года организовал и редактировал литературно-художественный журнал «Отклики», сотрудничал в газетах: «Известия Сызранских Советов», «Алый путь», «Сызранский коммунар». В Сызрани написал свои первые рассказы: «Счастье» и «Дядя Кисель». Последний был премирован в Москве на конкурсе «РОСТА» и привлёк внимание А. М. Горького.

В Сызрани писатель почерпнул обширный материал для последующего творчества. В романе «Города и годы» черты старой Сызрани показаны в изображённом уездном городе Семидоле. Написанный в 1921 году рассказ «Сад» также навеян сызранскими впечатлениями. События романа «Необыкновенное лето» разворачиваются на Волге в 1919 году. «Восемь месяцев сызранской жизни заняли большое место в моей писательской судьбе», - так впоследствии отозвался Федин о пребывании в Симбирской губернии.

С 1921 года участник литературной группы «Серапионовы братья». Заграничные впечатления и поиски «Серапионов» в области «сюжетонаполнения» во многом определили характер первого и наиболее известного романа Федина «Города и годы» (1922-24) - актуального для своего времени высказывания на тему «Интеллигент и революция». Федин продолжал жить в Ленинграде (проспект Володарского, 33) до 1937 года, потом переехал в Москву.

В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк».

Во время Великой отечественной войны, будучи в эвакуации в городе Чистополь, он в комнате Пастернака, как-то заявил в присутствии нескольких человек: «Что вы говорите о будущем нашей литературы? Нет у нас никакого будущего! Для меня этот вопрос давно решен с приходом большевиков». На его примере решили проучить остальных, вызвали в Политбюро – несмотря на то, что идет война! – однако ругали не за эти слова, а за воспоминания о Горьком – совершенно невиннейшие, которые были написаны в Чистополе. Он находился в ужасном состоянии долгое время. Когда его жена Дора Сергеевна прибежала к Фадееву: «Что вы с ним сделали?», он ответил: «Да пусть не болтает что попало. В Чистополе наговорил черт знает что – вот это и аукнулось спустя два года». И он посоветовал Доре Сергеевне взять мужа в охапку и заставить писать то, что надо. После этого Федин написал трилогию «Первые радости», «Необыкновенное лето» и «Костер» – не самое его лучшее, но за них он получил три сталинских премии и себя реабилитировал»

В 1933-35 годах Федин работает над романом «Похищение Европы» - первым в советской литературе политическим романом. В романе «Санаторий „Арктур“» (1940) использовал тему «Волшебной горы» Томаса Манна в пропагандистских целях, противопоставив «здоровый» СССР «гнилому» Западу.

В 1959 году избран главой Союза писателей. Закончил творческий путь классиком советской литературы (трилогия «Первые радости» (1945), «Необыкновенное лето» (1947) и «Костёр» (1961)).

В 1957 году К. А. Федин написал мемуарную книгу «Писатель, искусство, время». В начале 1940-х - «Горький среди нас», неоднократно переиздававшуюся вплоть до 1977 года. В 1958 году избран академиком АН СССР. Умер 15 июля 1977 года, похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 9).

Критика

Участвовал в травле Б. Л. Пастернака, резко выступил в Секретариате Союза Писателей против публикации романа Солженицына «Раковый корпус», а также подписал Письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове.

многократно предал собственную серапионовскую юность, младшего товарища Лунца (чье «Избранное» при советской власти так и не пробил в печать), а также старшего друга Пастернака, на которого одно время молился. Его чрезвычайно гнилая роль в истории предсмертной травли Пастернака многократно описана, он не имел даже мужества выйти из дому в день его похорон (а сколько раз Пастернак его защищал во время разноса тех же «Братьев», как перехваливал, как тушил пожар на фединской даче в 1951 году!)
- Дмитрий Быков

Награды и звания

Герой Социалистического Труда (1967)
Сталинская премия первой степени (1949) - за романы «Первые радости» (1945) и «Необыкновенное лето» (1947-1948)
четыре ордена Ленина (1962, 1967)
орден Октябрьской Революции
два ордена Трудового Красного Знамени (1939, 1952)
медали, а также два ордена ГДР

Память

Именем Константина Федина названа одна из площадей Саратова, а также улицы в Москве (Северное Измайлово) и Чебоксарах, Чувашия.
Музей Константина Федина в Саратове
Памятник К. А. Федину в Саратове. Скульпторы Кибальников А.П., Протков В. Н. ; архитектор Менякин Ю. И..

Автобиография

Все мое детство, от рождения в 1892 году, и ранняя юность, до 1908 года, протекали в Саратове, который у нас в семье влюблено, называли «столицей Поволжья». Сейчас я как будто ярче прежнего вспоминаю свою родительскую семью то в одной, то в другой крошечной квартирке и детские впечатления от Волги с ее неповоротливыми пароходами, бесконечными вереницами плотов, просмоленными рыбачьими дощаниками и окрестными фруктовыми садами деревень. Отсюда пошли мои первые представления о русской земле - как о Мире, о русском народе, как о Человеке. Здесь складывались начальные понятия о прекрасном - из картинной галереи Радищевского музея, где было много отличных русских мастеров и западных художников - барбизонцев, собранных известным Боголюбовым; из школьных спектаклей, в которых участвовал и я; из драматических и оперных театров; из уроков на скрипке, которые мучили меня и одно время совсем охладили к музыке.
Я начал себя помнить с четырех лет. Мы жили тогда на плац-параде - большой пыльной площади, где в длину приземистых артиллерийских конюшен стояли зеленые батарейные орудия, издалека направленные дулами на наш деревянный «флигерь» в три окошка.
Отлично вижу прохаживающегося перед пушками солдата при шашке наголо и крупных короткохвостых коней, которых гоняют на корде в облаке пыли.
Раз вечером вся площадь осветилась прыгающими языками огней в черном дыму: жгли вонючие керосиновые плошки, и люди бродили вокруг, вдыхая чад и копоть. Это была городская иллюминация, устроенная для «гулянья» в тот день, когда в Москве Николай II «отпраздновал» свое коронование трагической Ходынкой, так много сказавшей о царе русскому народу. Начиная с этих плошек, я припоминаю все больше подробностей детской жизни.
В 1899 году я пошел в начальное училище, где одним из учителей был дядя моей матери, Семен Иванович Машков, у которого она провела девичьи годы перед замужеством. Дом Машкова был очень близок нашей семье, но отличался от нее, прежде всего тем, что стоял гораздо выше по культуре. Здесь велись самые горячие разговоры взрослых, какие мне доводилось тогда слышать, читались газеты, чего я в ту пору совсем не видел дома, собирались учителя, студенты (студентов тоже не бывало у нас), и почти всегда мой отец исступленно спорил при таких встречах, ссорился и уходил домой. Жизнь Машкова представлялась мне очень стройной, ясной, внушала что-то поэтичное, и это чувство укреплялось моей матерью, относившейся к своему дяде с обожанием.
Семи лет я начал учиться игре на скрипке. С перерывами эта школа продолжалась, кажется, до 1906 года, когда я решил серьезно заняться музыкой, поступил в консерваторию, но вдруг возненавидел занятия в ней и перестал играть. Спустя двадцать лет, рассказывая о Никите Кареве в романе «Братья», я вспоминал о ранней своей любви и о ненависти к скрипке.
В 1901 году я поступил в коммерческое училище. Память об учении в нем сохранила мало хорошего. Но в его стенах я испытал с товарищами переживания, которые принесены были русско-японской войной, и особенно революцией. Открывался впервые волнующий реальный мир над пределами наших ребяческих фантазий, над уроками и учебниками.
Мир этот был связан для меня с самым ранним впечатлением больших уличных событий, которые я нечаянно наблюдал,- с разгоном демонстрации протеста против казни студента Балмашева в 1902 году, убившего министра внутренних дел Сипягина. Осенью 1905 года мне еще не исполнилось четырнадцати лет, но я был охвачен общим возбуждением; вместе со всем классом участвовал в ученической «забастовке», ходил с товарищами в 1-ю гимназию (где с лишним полвека назад преподавал Чернышевский) - «снимать» с занятий гимназистов, убегал дворами от оцепивших гимназию казаков.
Отец смотрел на мое поведение как на опасное озорство, и внушительно призвал меня к послушанию. Однако в это время у меня появился первый шанс в самообороне от отцовских назиданий: он сам не переставал возмущаться погромами, черносотенством. Когда в доме губернатора Столыпина был убит жестокий «усмиритель» саратовских крестьян генерал Сахаров, отец обошел событие суровым молчанием,- «устои», в которых держал он семью, не позволяли ему одобрить террористический акт, но казней и бесчеловечности усмирения крестьян он тоже не мог простить.
Моя мать, Анна Павловна, урожденная Алякринская, дочь народного учителя, воспитанная своим дедом-священником в глуши Пензенской губернии, внесла в дом уклад русских духовных семей. Отец, Александр Ерофеевич, был сыном крепостного крестьянина, родом тоже пензяк, учился торговле, служил «мальчиком», затем приказчиком у купцов и впоследствии стал торговцем-писчебумажником. Он был самоучкой, до женитьбы пробовал писать стихи и всю жизнь имел слабость к немудрящей рифме, собирал религиозные книги, любил церковность и в этом смысле жил в полном согласии с матерью, хотя характеры их были резко различны.
Быт был строгий, заведенный отцом раз навсегда, как календарь. Во всем ощущалось принуждение. К пятнадцати годам дом показался мне невыносимым гнетом, я стал очень худо учиться и в декабре 1907 года бежал в Москву, заложив в ломбарде свою скрипку.
Один мой школьный товарищ, учившийся живописи и когда-то заразивший меня тягой к малеванию маслом, приютил меня в своем подвале, на Кисловке, и мы вместе мечтали, что я тоже буду художником, а пока я служил ему натурой, стоя посередине мрачной комнаты в позе Бонапарта. Вскоре отец разыскал меня и мирно увез домой, взяв с меня обещание, работать в его магазине. Летом 1908 года я сделал еще попытку бегства - на лодке вниз по Волге, но не довел отчаянного предприятия до конца, вернулся домой и вскоре настоял на том, чтобы продолжать образование. Мать оказалась мне в этом доброй опорой, чем была всю свою не очень легкую жизнь. Думаю, что только благодаря ее чуткой воле я не сбился с пути.
Три следующих года были лучшими в моей юности - старшие классы коммерческого училища в Козлове (Мичуринске). Я жил теперь один, в обстановке, не тяготившей меня воспоминаниями о Саратове, где все смущало мою совесть - побеги, прерванное ученье, и отошедшие от меня товарищи, и работа в магазине.
Я многим обязан козловским педагогам, особенно словесникам, как тогда называли преподавателей русской литературы. Классные занятия выходили за рамки программ,- мы читали сборники «Знания», писали сочинения о русских «модернистах», об Ибсене, и это открывало нам взгляд на литературу как на цепь меняющихся в борьбе живых явлений, а не схоластический школьный «предмет». Новыми глазами я перечитал то, что прежде меня оставляло равнодушным, и скоро нашел в книгах ни с чем не сравнимую отраду.
Здесь, в Козлове, я и начал мечтать о писательской работе.
В 1911 году я поступил на экономическое отделение Московского коммерческого института. Студенческие годы заполнены были уже созревшим стремлением писать. Первый рассказ был сочинен еще летом 1910 года, в Уральске, где я гостил у сестры. Это было подражание Гоголю,- его «Шинель» оставалась надолго одним из глубочайших моих внутренних потрясений. Я понял, что это - подражание много позже, в зрелые годы, а когда писался рассказ, мне чудилось - я пою, как птица. Я отправил тогда эту птичью песню из Козлова в Петербург, в «Новый журнал для всех», и перенес первое, столь хорошо знакомое новичкам-сочинителям, горе: журнал возвратил мне рукопись без всякого ответа. Только в 1913 году и начале 1914 были напечатаны в петербургском «Новом сатириконе» Аркадия Аверченко мои «мелочи» и стихи,- до этого следовала неудача за неудачей.
Весной 1914 года я поехал в Германию с целью усовершенствоваться в немецком языке и поселился в Нюрнберге. В деревне Штейн, рядом с дворцом Фабера, я заработал первые пять марок - скрипичной игрой на крестьянской танцульке вместе со своим приятелем, народным учителем, который мне аккомпанировал на рояле. Больше мне скрипка никогда не пригодилась.
Я был застигнут в Баварии войной, пытался пробраться на родину, но по дороге, в Дрездене, меня задержали как гражданского пленного. Из Дрездена я вскоре был выслан.
Мне пришлось жить интернированным в Саксонии и Силезии почти до самой германской революции. Я давал уроки русского языка, служил хористом и актером в театрах Циттау и Гёрлица, продолжал писать и сочинил первый свой роман «Глушь», который впоследствии уничтожил. Литературные средства мои были переменчивыми, оставаясь наивными,- я пытался сочетать бытописание с психологизмом, увлекался, прежде всего, Достоевским, затем скандинавцами, особенно Стриндбергом и Бьернстерне-Бьернсоном, наконец - экспрессионистами с их ранним журналом «Die Aktion». По настроениям журнал был интернационален, позиция его приближалась к немецким спартаковцам, молодых представителей которых я встречал в Саксонии, а затем ближе узнал во время первого посещения Берлина, летом 1918 года, когда среди населения уже начинал сказываться протест против войны. Я был приглашен на службу в качестве переводчика в первое советское посольство в Германии, но немецкие власти, узнав об этом, поспешили включить меня в обменную партию пленных - после пятидесяти месяцев подневольного моего положения «враждебного иностранца».
Вернувшись осенью этого года в Москву, я проработал некоторое время в Народном комиссариате просвещения. Это было трудное время,- следы послевоенной разрухи были глубоки, голод давал себя знать слишком сурово. Вскоре мне представилась соблазнительная возможность работать хотя бы в провинциальной печати, и я поехал, в начале 1919 года, на Волгу, в Сызрань. Здесь, при отделе народного образования, мной был основан небольшой литературный журнал, где печаталась местная советская молодежь и некоторые «писатели из народа» (как именовались тогдашние последователи поэта Сурикова), присылавшие свои рукописи из Симбирска, Самары, Суздали, Твери и т. д. Я редактировал газету «Сызранский коммунар», работал секретарем городского исполкома, с жаром отдаваясь жизни, полной ломки, новшеств и мечтаний, которые, будучи «уездными» по масштабу, внутренне были для меня огромны, как революция.
Короткие месяцы работы в Сызрани оставили сильный отпечаток на всем моем жизненном пути. Кроме выучки газетчика, которому приходилось писать все - от передовых статей и фельетонов до театральных и книжных рецензий, или вести, наряду с городским репортажем, международный обзор,- революционные поволжские события 1919 года дали мне неиссякаемый материал для писательского труда. Перед тем почти пятилетие оторванный от родины и вынужденно замкнутый в себе, я очутился в мире общей борьбы за социалистическое будущее народа и быстро проходил свою начальную школу общественной жизни.
Осенью я был мобилизован на фронт и очутился в Петрограде - в самый разгар наступления Юденича. Сначала меня направили в Отдельную башкирскую кавалерийскую дивизию,- здесь я заведовал экспедицией, снабжая печатью четыре полка дивизии, сражавшихся на фронте. Потом я был переведен в редакцию газеты 7-й армии «Боевая правда», где и проработал помощником редактора до начала 1921 года.
Ленинград занял исключительное место во всем моем существовании. Воздействие его на сознание нельзя назвать иначе, как поэтическим. Традиции в области искусства и культуры труда, вековая романтика революционной борьбы, слава Октября и тот патриотический характер ленинградца, который известен повсюду,- все здесь создано для того, чтобы верить в жизнь и ценить ее дары. В Ленинграде я прожил, если не считать заграничных поездок, восемнадцать лет и глубоко дорожу тем, что мною почерпнуто в его революционной культуре.
В 1920 году я познакомился с Горьким. Нынче, когда прошло больше трех десятилетий с того памятного февральского дня, я могу сказать еще убежденнее, чем раньше, что факт этого знакомства с Горьким сделался громадным событием моей писательской жизни. Первая же встреча с ним положила начало сердечному общению, длившемуся до его смерти.
Живой Горький с его обаянием, его художническим и моральным авторитетом нередко бывал первым судьей моих рассказов и повестей. Его роль в формировании зарождавшейся советской литературы 20-х годов огромна, его участие в писательских судьбах часто определяло все дальнейшее развитие дарований и украшало путь молодого литератора.
Горький никогда не уставал пробуждать в писателе интерес к жизни, обращать его взор на действительность. Это воздействие его было благотворно и для большинства писателей из кружка «Серапионовы братья», к которому я принадлежал. Этот кружок был выразителем формалистических тенденций в буржуазной литературе, в первую пору остро и вредно сказавшихся на молодых писателях - «серапионах», вслед за «формальной школой» рассматривавших всякое литературное произведение не как отражение действительности с ее общественной борьбой, а только как «сумму стилевых приемов». Горьковское начало, служившее нравственной и эстетической опорой в те ранние годы моей работы, помогло мне и сохранило свое значение для меня на всю жизнь.
Вопросы искусства меня всегда волновали не только отвлеченно, но в жизненной практике: человек искусства, художник в обществе. Пока я пришел к пониманию искусства, сложившемуся у меня со временем, я много бродил по перепутьям, и эти перепутья - история становления писателя.
По-настоящему биография художника должна быть не описанием фактов его бытия, но объяснением того, как поняты им эти факты. Красочность фактов сама по себе недостаточна для жизнеописания,- для него нужен ясный взгляд на пережитые заблуждения. Но попытки увидеть себя со стороны трудно удаются, и чем объективнее хочет быть писатель, тем, очевидно, больше его автобиография должна перерастать в повествование.
Однако не сказать хотя бы бегло о своих заблуждениях в вопросе, который занимал исключительное место в моей литературной работе, я не могу. Я долго жил с ошибочными представлениями о «специфическом» в искусстве, и две из моих ошибок должны были существенно мешать и мешали работе.
Я думал, что между отражением в литературе действительности и «чистым вымыслом», фантазией писателя существует коллизия. На самом деле такой коллизии в искусстве реалиста нет. Горький очень точно писал мне в одном из писем, что художественный образ вовсе не является «чистым вымыслом», что он - «...именно та подлинная реальность, которую создает лишь искусство, та «вытяжка» из действительности, тот ее сгусток, который получается в результате таинственной работы воображения художника». По слову Горького, черты героя, встреченные в тысячах людей,- «пыль впечатлений», слежавшаяся в камень, превращается художником в то, что я назвал «чистым вымыслом».
Отражение действительности в образе не находится в столкновении с фантазией художника. Правда образа обусловливается тем, насколько фантазия гармонирует с действительностью, способствует ее отражению.
Умозрительно понять это, может быть, совсем не сложно. Но ухватить чувственно, писательским опытом - как в произведении сделать органичным образ, возникающий из наблюдений реальной жизни и одновременно по зову фантазии,- это было трудно.
Другой ошибкой было мое представление (возможно, не всегда осознаваемое), что задача писателя состоит в выработке раз навсегда определенных качеств. Между тем качества писательского искусства беспрерывно видоизменяются в связи с общественным развитием классов и нации в целом, с движением истории и в зависимости от материала, которого художник касается.
Противоречие, в котором шли мои уже многолетние поиски, заключалось в следующем. С одной стороны, во мне жило предубеждение, что существуют раз навсегда созданные искусством формы. С другой - я легко отвергал эти формы, как мертвые. Задача же состояла в том, чтобы конкретно (то есть применительно к своей работе) увидеть формы в их развитии и признать их нераздельными с общественным содержанием искусства.
Эти и многие иные поиски нужных писателю решений Горький облегчал мне со всею щедростью своей великой души.
В течение шести лет, с конца 1919 года, я был тесно связан с ленинградской журналистикой, печатал статьи, фельетоны, рассказы, редактировал (1921-1924) критико-библиографический журнал «Книга и революция». Рассказы мои, опубликованные в газетах того времени, гораздо больше отражали впечатления действительности - войну и революцию,- чем первый мой сборник, вышедший в 1923 году.
На этой книге («Пустырь») сказались все тормозы, замедлившие мой рост,- за мной все еще тянулся накопленный до войны старый материал, не переработанный воображением, не воплощенный в меру сил, какими я обладал. Надо было сделать большое усилие, чтобы, наконец, от него освободиться. «Пустырем» я ставил точку на своих несбывшихся ожиданиях со времени первого рассказа, возвращенного мне редакцией, до первого романа, уничтоженного мной самим.
С 1922 до 1924 года я писал роман «Города и годы». Всем своим строем он как бы выразил пройденный мною путь: по существу это было образным осмысливанием переживаний мировой войны, вынесенных из германского плена, и жизненного опыта, которым щедро наделяла революция. Форма романа (особенно его композиция) явилась отражением тогдашней литературной борьбы за новшества. Собранные мною в плену газетные вырезки и по виду ничтожные документы германского военного быта выполнили свою службу, помогая воссоздавать картину пресловутого прусского филистерства, национальной нетерпимости, опьянения кровью и, наконец, жестокого разочарования немцев после разгрома и бегства Вильгельма. С приходом к власти Гитлера немецкий перевод этого романа был сожжен в Германии вместе с другими книгами, разоблачавшими первую мировую войну.
В 1923-1926 годах я подолгу живал в лесных глубоких заповедниках старого быта Смоленского края, где лишь медленно назревали события, которым предстояло вырасти до размеров социального переворота, во всем крестьянстве спустя два-три года. Сборник повестей и рассказов «Трансвааль» остался памятью этого периода моей жизни.
Еще не один раз мне довелось наблюдать Западную Европу. В 1928 году, окончив роман «Братья», я совершил большую поездку в Норвегию, Голландию, Данию, Германию в период наивысшей «стабилизации» и видел Запад веселящимся, закрывшим глаза на горе мира.
Спустя три года, тяжело больным, я поехал в Швейцарию. Горький, как уже было однажды в Петрограде, во время моей болезни в 1921 году, снова с необычайным участием вступился в мою судьбу и помог мне провести необходимое длительное лечение. Его неустанной инициативе я обязан был на этот раз знакомством с великим французом Роменом Ролланом, который пригласил меня к себе в Вильнёв, на Женевское озеро, когда я достаточно поправился, весной 1932 года. Встречи с ним и дальнейшее общение показали мне в его лице европейца искренне общественного темперамента и непреклонной силы сердца, я бы сказал: европейца будущего. Стефан Цвейг в письме ко мне назвал Роллана «оком Европы». И, правда, никто другой из писателей не видел с такой болью трагедию, навстречу которой стремительно мчался Запад.
В это время всеобщий кризис был единственной темой Европы. Можно сказать, Запад носил траур и любой ценой готов был сорвать его с себя. Цену эту предложил ему немецкий фашизм. В конце 1932 года в Германии я был свидетелем последних догитлеровских выборов, предвещавших мрак. А когда я снова отправился в путешествие - в 1933-1934 годах - и проехал по городам Италии и Франции, официальный чванный Рим справлял десятилетие господства Муссолини; а в Париже вышли с погромом на улицу «Огненные кресты».
Поездки на Запад конца 20-х и начала 30-х годов дали толчок и материал к написанию двух романов: «Похищение Европы» (первая книга- 1933, вторая книга-1935) и «Санаторий Арктур» (1940). В первом мне хотелось показать Западную Европу в ее противоречиях с новым миром, который бурно строился на Востоке, в Советском Союзе. Во втором я даю картину западной жизни, подавленной испытаниями этих лет.
Я отошел сейчас в прозе от западной темы, но надеюсь к ней вернуться, чтобы восполнить известную недосказанность в моих прежних романах введением образа, возникшего во мне как плод знакомства с Роменом Ролланом. Многое открывается воображению, когда встречаешь, то при свете солнца, то в ночной тьме или унылых сумерках, писателей столь разных, как Ромен Роллан и Мартин Андерсен Нексе, либо как Герберт Уэлс, Леонард Франк или хотя бы Ганс Фаллада. Взгляды их свидетельствуют о великих противоречиях Запада, выражают его трагическую многоликость.
Во время Великой Отечественной войны с Германией я побывал во фронтовых городах и селах родины, сражавшейся против врага. Видел Орел и многие орловские старорусские городки, исчезнувшие с лица земли. Видел Ленинград, живущий после девятисотдневной осады, как чудо, как бессмертное украшение нашей культуры. Видел руины памятников петербургской истории - кольцо былых дворцов вокруг Ленинграда. Видел псковские пушкинские памятные места - изгаженные нацистскими блиндажами село Михайловское, Тригорское, городище Вороничи и Пушкинские Горы с могилой поэта. О многом заставила подумать русского человека Западная Европа за годы второй мировой войны.
И как ответом на эти чувства явилась новая моя поездка за границу в 1945-1946 годах в Германию, на процесс виновников войны в Нюрнберге.
Странное стечение обстоятельств привело меня, больше, нежели через три десятилетия, в ту самую деревушку Штейн, в тот самый отельчик около замка Фабера, где перед первой мировой войной я играл на скрипке. В Нюрнберге в куче щебня уцелела сводчатая дверь, из которой я бежал, надеясь покинуть Германию, в 1914 году. Отсюда началось мое познание Запада. Здесь я сейчас лицезрел плоды «европейской мудрости». С юных лет слышал я вопли о «спасении» Европы. Семь недель кряду смотрел на нюрнбергский паноптикум новейших и самых радикальных «спасителей» Европы, и то, что говорил международный трибунал об этих духах подземелья за барьером скамьи подсудимых, вселяло в меня некоторую надежду, что, может быть, Европа и правда будет спасена.
Три цикла публицистических очерков были написаны за это тяжкое для родной земли и незабвенное по народной героике время - слишком слабая дань писателя своей стране в годину ее жертвенной борьбы с врагом. И я не перестаю надеяться, что мне в своей прозе удастся полнее воплотить человека, рожденного историей Великой Отечественной войны.
В годы этой войны я начал работать над очень давно задуманной трилогией и в течение 1943-1948 годов закончил два романа: «Первые радости» и «Необыкновенное лето». Обращение к чисто русскому материалу, после того как все прежние мои романы были, больше или меньше, связаны с темой Запада, являлось не только давно созревшим сильным желанием, но было выражением моих поисков большого современного героя. Когда войной решалась судьба родной страны, еще крепче, чем прежде, упрочилось убеждение, что будущее русской жизни нераздельно с ее советским строем и что истинно большим героем современности должен и может быть признан коммунист, деятельная воля которого однозначна Победе. Главным действующим лицом последних своих романов я и стремился сделать этого героя, показав его становление в дореволюционную пору России и в гражданскую войну.
Я продолжаю работать над новым романом, который дилогию «Первых радостей» и «Необыкновенного лета» должен завершить превращением ее в трилогию. Пока я мог опубликовать лишь небольшие отрывки из третьего романа, названного мной «Костер». Действие его развивается во вторую половину 1941 года и протекает главным образом в Центральной России. Постоянное мое стремление найти образ времени и включить время в повествование на равных и даже предпочтительных правах с героями повести - это стремление выступает в моем нынешнем замысле настойчивее, чем раньше. Другими словами, я смотрю на свою трилогию как на произведение историческое.
Послевоенные годы, наполненные событиями, преображающими историю человечества, необычайно подняли значение советской литературы и увеличили ее долг перед родной страной. Задачи писателя возросли, стали еще более почетны, чем раньше. Голос советской литературы все сильнее звучит за рубежами нашей отчизны.
Вместе со многими моими товарищами по литературе, а иногда и в одиночестве, мне довелось снова и не раз побывать за границей. Я увидел бурно растущий мир освобожденных от капитализма народов, и если бы мне удалось сказать об этих новых «городах и годах» хотя бы только то, чему я сам был свидетелем, я выполнил бы отчасти свою обязанность перед нашим временем, давшим мне так много. Я посетил, начиная с 1950 года, страны, которых в прошлом не знал, - Чехословакию, Румынию, Венгрию, Англию с Шотландией, Бельгию, Финляндию, был и в таких, которые, больше или меньше, мне были известны по давним временам,- в Италии, Германии, Австрии, Польше. Поездки были связаны с общественными задачами и, прежде всего - с международной борьбой в защиту мира.
Я убежден, что из всех мыслимых целей художника главной - в идейном, моральном смысле - всегда должна быть эта борьба за сохранение мира между народами. Стремлением этим должно быть пронизано творчество писателя, и пока у него есть силы, он обязан отдавать их идее мира.
Послевоенные годы показали, что и советская художественная литература, и зарубежное писательство Востока и Запада в общем движении сторонников мира могут достичь многого своими публицистическими трудами. Мне очень хотелось бы, и я надеюсь написать книгу, состоящую из картин Запада и рассказывающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей. Это должно быть своего рода «Хождениями на Запад», куда войдут впечатления русского человека, увидевшего чужеземные страны впервые еще до мировой войны 1914 года и затем сравнивающего их жизнь из десятилетия в десятилетие на протяжении более сорока лет.
Это дело будущего. Пока же я мог только собрать свою литературную публицистику в книгу под названием «Писатель, искусство, время». И если уж говорить о такого рода работе, посвященной жизни литературы и моей жизни в литературе, то в мыслях моих стоит окончание воспоминаний «Горький среди нас» - книги, две части которой вышли в 1943 и 1944 годах.
Подготавливая для настоящего издания эту мою старую автобиографическую заметку, я обратил внимание на слова: чем объективнее хочет быть писатель, тем, очевидно, больше его автобиография должна перерастать в повествование. Я чувствую, что это так. Едва воображение коснулось прошлого, как множество событий, картин, лиц, а за ними - мысли, мечты скучились в памяти - и потянуло к воспоминаниям.
Говорят, тяга к воспоминаниям - примета возрастная. Вероятно. Но это значит, что большинство пишущих только к старости собираются с силами, которыми великие писатели обладали уже в молодом возрасте. Пример-воспоминания о детстве Льва Толстого. Важно ведь только одно - чтобы сами силы не были иллюзией, а что они являются в старости - не важно.
...Сердце (да и не оно одно, а все человеческое, что во мне живет) требует, чтобы я сделал то «лучшее», о котором не перестаешь мечтать как о лучшем. Это, конечно, книга - какая-то полноценная и полнокровная, от всей души написанная книга, зовущая к себе денно и нощно. Чувство это было и прежде: вот напишу самое лучшее, на что способен, напишу так, что все ранее написанное отойдет в небытие рядом с этим новым и - может быть, «совершенным»,- вот-вот напишу! И когда приходилось писать, не переставал, конечно, надеяться, что пишу это лучшее, ради чего как бы создан (хотя надежда никогда не бывала вполне непрестанной,- наоборот! - кривая чаяний и отчаяния скакала вверх и вниз, и мучился я всегда больше, чем радовался). Но проходило время, разочаровывался и опять с тоской ожидал, когда примусь за лучшее, за дорогое сердцу дело - за какую-то книгу, которая будет «главной» во всей и для всей жизни.
Бывает так: бьешься, бьешься над уточнением какой-нибудь подробности - зачеркиваешь одно слово, ищешь другое, роешься в памяти, книгах, словарях,- а потом вдруг окажется, что сама подробность не нужна, и просто выбросишь ее, и все станет на место.
Читателю всегда нужно самое главное, и только. А главное - мысль.
Читатель, то есть тот воображаемый, нужный тебе, художнику, человек, для которого ты пишешь, умнее тебя. Он догадлив, у него тонкое чутье, он быстро все понимает, и что ты ни подумаешь, что ни замыслишь, он сразу схватит. Он - высший и строжайший критик, его не обманешь пустяками и завитушками. И он живет в тебе.
Слушайся его, и будет все хорошо.

Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»

Федин, Константин Александрович

— советский писатель. Род. в Саратове. Отец из крестьян, впоследствии был торговцем. Федин окончил коммерческое училище в Козлове. С 1911 по 1914 учился в Московском коммерческом ин-те. С 1914 по 1918 — гражданский пленный в Германии. С 1918 работал в Наркомпросе, редактировал ряд газет и журналов, служил в Красной армии. С 1921 занялся исключительно лит-ой работой. В этом же году вступил в литературное объединение «Серапионовы братья». С 1934 — член президиума ССП.

Первые литературные опыты Ф. относятся к 1910. В 1913—1914 в «Новом Сатириконе» напечатал «Мелочи». Широкую популярность Ф. приобрел после выхода из печати романа «Города и годы» . В 1939 награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Путь творческого развития Ф. во многом типичен для ряда советских писателей. Начав с отрицания мира прошлого, Ф. пришел к утверждению революции, дающей выход из «окуровских» тупиков, из глухих, заброшенных «пустырей».

Первый сборник Ф. носит символический заголовок «Пустырь» . На бесплодных «пустырях» уездных городов старой России живут, или, вернее, прозябают жалкие обыватели, чудаки, неудачники. Галерею этих людей, искривленных жизнью, с их мелкими, порой ненормальными, страстишками и зарисовывает Ф. в своих ранних рассказах («Анна Тимофевна», «Рассказ об одном утре» и др.). В этих произведениях, выдержанных преимущественно в манере сказа, своеобразно сочетаются простые народные образы с вычурными, декадентскими. Это эклектическое соединение различных стилистических приемов особенно ярко проявилось в повести «Анна Тимофевна» .

«Города и годы» — роман о путях интеллигенции в революции. Центральный образ романа — Андрей Старцев — пассивный, запутавшийся в противоречиях гуманист-интеллигент, «с тоской ждавший, чтобы жизнь приняла его». Развенчивая своего героя, Ф. утверждает обреченность и неизбежность гибели той части интеллигенции, к-рая не может выйти из индивидуалистического тупика. Тем не менее автор сочувствует своему герою, не нашедшему своего жизненного пути, относится к нему с жалостью и скорбью.

В противовес Старцеву контрастирующие с ним образы большевиков, Курта и других партийцев, говорящих готовыми формулами, даны обезличенно. Ф. стремится разрешить в романе ряд социально-исторических проблем, выясняя причины возникновения мировой войны, революции и т. д. Пацифистское осуждение войны, романтическое восприятие революции характерно для Ф. на данном этапе его творческого пути.

Роман Ф. сложен и в отношении стиля. Художественно более самостоятельный, чем ранний сборник рассказов, роман «Города и годы» представляет своеобразное сочетание психологически насыщенного повествования с авантюрной интригой. Повествование нередко прерывается развернутыми отступлениями автора, написанными в приподнято-патетическом тоне, иногда ритмической прозой с обилием лирических восклицаний, риторических вопросов и т. д. Патетическое напряжение романа создается также благодаря ряду описаний, носящих символически обобщенный характер, выдержанных в торжественном тоне. Ядовито-саркастический тон лирических отступлений автора, в которых он стремится к разоблачению мировой войны, немецкой буржуазии, немецкого филистерства, сменяется романтически приподнятым там, где он стремится передать пафос революции.

Следующий цикл произведений Федина по своей идейно-тематической сущности резко отличается от романа «Города и годы». В рассказах «Наровчатская хроника», «Мужики», «Тишина» и др. Ф. возвращается к миру и героям «Пустыря». Сплетение анекдотического и трагического характерно для этих рассказов. Вне времени, вне исторической действительности живут эти чудаки — обыватели провинциальных городов. Несмотря на революцию, они не меняют облика, не нарушают своей жизни и привычек.

Особенно выделяется рассказ «Трансвааль» с монументальной фигурой кулака-культуртрегера Сваакера, соединившего в, себе, по словам Ф., «черты Фомы Опискина и Квазимодо». Образ фединского кулака, который «все может», который держит в повиновении всех соседних крестьян, вырастает в рассказе Ф. в абстрактно-символический образ. В «Трансваале» Ф. искаженно представляет послереволюционную деревню, противопоставляя «всемогущество» кулака якобы обезличенной, пассивной толпе крестьян.

К теме «интеллигенция и революция» Ф. возвращается в романе «Братья» , посвященном в основном проблемам искусства. Центральная фигура романа — один из братьев, музыкант Никита Карев — близок Андрею Старцеву. Как и Старцев, он живет в своем замкнутом, «обособленном» мирке. Но если в «Городах и годах» Ф. с самого начала подчеркивает обреченность Старцевых, то для индивидуализма Никиты Карева писатель находит оправдание. Одиночество музыканта, его «скорбный музыкантский послух» дают ему возможность создать величайшую «симфонию-роман, запечатлевшую на себе все то великое, что принесла нам революция».

Тезис об особом «избранническом» пути художника, о трагедийности подлинного искусства является идейным стержнем романа. Роман «Братья», композиционно напоминающий «Города и годы» (те же временные сдвиги, многопланность, лирические отступления автора и т. д.), построен по принципу стилевых контрастов. Реалистически-бытовая струя, к-рая особенно ярко выявляется в описании семейства Каревых, «смурского мира», контрастирует с мистико-трагической линией романа, связанной с судьбой Никиты Карева, живущего в постоянном предчувствии, «в молчаливом ожидании катастроф».

Роман Ф. «Похищение Европы» отражает борьбу двух миров, двух систем, двух культур, оканчивающуюся победой социалистического мира над капиталистическим. Интерес Ф. к социальным проблемам в этом произведении выступает еще резче, чем в прежних. Личная интрига здесь в большей степени, чем в ранних произведениях, подчинена общественно-политическим вопросам. Мир обреченной на гибель капиталистической Европы (I кн.) показан «глазами большевика» Рогова. Мир обновленной, крепнущей Страны Советов (II кн.) дан в восприятии капиталиста, голландского короля леса Ван-Россума. Образ Филиппа Ван-Россума получился значительно полнокровнее, чем нечеткий образ Рогова, этого интеллигента, готового участвовать в строительстве социализма, но еще не утратившего своих индивидуалистических черт. Картины Западной Европы — кризиса, безработицы, забастовки, биржевого ажиотажа — в романе вышли рельефнее, чем изображение строительства Страны Советов.

Имеющиеся в повествовании полемические диалоги, рассуждения, речи отчетливо обнажают идейный замысел произведения, но органически не врастают в его художественную ткань. Этот недостаток романа особенно остро чувствуется во второй книге.

В последнем своем произведении «Я был актером» , построенном на автобиографическом материале, Ф. возвращается к теме Германии периода империалистической войны, теме, затронутой в «Городах и годах». Но уже не сложная социально-философская проблематика, а реалистическое живописание быта немецкого захолустного городка, полубогемных, полумещанских нравов провинциального театрика в центре внимания автора.

В последних произведениях Ф. постепенно освобождается от «орнаментализма», «увлечения словесной игрой», от «ритмической прозы», «легкого бреда сказом» — этой, по выражению самого Ф., «литературной кори», которой «переболело большинство писателей» его «поколения», и переходит к более простому, свободному от вычурности и витиеватости языку. Усиление реалистических тенденций — такова закономерная эволюция творчества Ф., характерная для ряда советских писателей.

Библиография : I. Coбp. соч. в 4-х тт., изд. «Прибой», Л., 1927; то же, ГИХЛ, М. — Л., 1929—1930 (т. I. Пустырь. Повести и рассказы; т. II. Города и годы. Роман; т. III. Трансвааль. Повести и рассказы; т. IV. Братья. Роман); Трансвааль. Рассказы, Гиз, М. — Л., 1927; Старик, Изд-во писателей в Ленинграде, Л., 1930; Повести и рассказы, Изд-во писат. в Ленинграде, [Л.], 1933; изд. 2-е, «Сов. писатель», М., 1936; Похищение Европы. Роман, кн. I, Л., 1934, и кн. II, Л., 1935 (неск. изд.). Я был актером. Повесть, «Сов. писатель», 1937. Статьи: Как я работаю, «Литературная учеба», 1930, No 4; Язык литературы, «Литературная учеба», 1933, NoNo 3—4; Автобиография: «Писатели», под ред. В. Лидина, «Современные проблемы», М., 1926.

Л. Поляк.

"Литературная энциклопедия" (т. 1-9, 11, 1929-39, неконч.).

Фе дин, Константин Александрович

Род. 1892, ум. 1977. Писатель. Участник объединения «Серапионовы братья». Произведения: «Города и годы» (роман, 1924), «Братья» (роман, 1927—28), «Первые радости» (трилогия, 1945), «Необыкновенное лето» (роман, 1947—48), «Писатель, искусство, время» (1957), «Костер» (роман, 1961—65), «Горький среди нас» (1941—68) и др. В 1959—71 гг. первый секретарь Союза писателей СССР, председатель правления Союза писателей СССР (с 1971 г.). Лауреат Государственной премии СССР (1949). Действительный член АН СССР (1958). Герой Социалистического Труда (1967).

Федин Константин Александрович – советский писатель, общественный деятель, первый секретарь Союза писателей СССР.

Родился 12 (24 февраля) 1892 года в городе Саратов в семье владельца писчебумажного магазина. С детства был увлечён писательством.

В 1901 году поступил в коммерческое училище. Осенью 1905 вместе со всем классом участвовал в ученической «забастовке». В 1907 бежал в Москву, заложив в ломбарде свою скрипку. Вскоре найденный отцом, возвращается домой, но, не желая работать в магазине отца, настаивает на продолжении образования и учится в коммерческом училище в Козлове (Мичуринск).

В 1911 году поступил на экономическое отделение Московского коммерческого института. В 1914 году был направлен в Германию для усовершенствования немецкого языка. Жил в Нюрнберге, где его и застала Первая мировая война. С 1914 по 1918 годы – гражданский пленный в Германии, был интернирован в Саксонию, где давал уроки русского языка, служил хористом и актером в театрах Циттау и Герлица.

В 1918 году попал в обменную партию пленных и вернулся в Москву. С сентября 1918 года работал в Народном комиссариате просвещения РСФСР. В феврале 1919 года приехал в город Сызрань Симбирской губернии, где организовал и редактировал литературно-художественный журнал «Отклики», сотрудничал в газетах: «Известия Сызранских Советов», «Алый путь», «Сызранский коммунар». В Сызрани написал свои первые рассказы: «Счастье» и «Дядя Кисель». Последний был премирован в Москве на конкурсе «РОСТА» и обратил на себя внимание писателя А.М. Горького, с которым у него сложились дружеские отношения. Именно здесь еще молодой писатель почерпнул обширный материал для последующего творчества. В романе «Города и годы» черты старой Сызрани показаны в изображённом уездном городе Семидоле. Написанный в 1921 году рассказ «Сад» также был навеян сызранскими впечатлениями. События романа «Необыкновенное лето» разворачиваются на Волге в 1919 году.

В октябре 1919 года был мобилизован в Красную Армию. Зачислен в Отдельную Башкирскую кавалерийскую дивизию, служил в её политотделе. Участник обороны Петрограде от войск генерала Н.Н. Юденича. С 1920 по 1921 годы - в редакции газеты 7-й армии «Боевая правда», помощник редактора. Много печатался и в других изданиях. В 1920-1922 годах - редактор журнала «Книга и революция».

С 1921 года участник литературной группы «Серапионовы братья». В 1923 году вышла первая книга Федина – сборник «Пустырь». В 1922-1924 годах написал роман «Города и годы» - один из первых советских романов о путях интеллигенции в революции и гражданской войне, ставший произведением советской литературной классики. В 1927 году принял участие в написании коллективного романа «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк». В 1928 году совершил большую поездку по Норвегии, Голландии, Дании, Германии. В 1931 году, будучи тяжелобольным, поехал на лечение в Швейцарию, где А.М. Горький познакомил Федина с французским писателем Роменом Ролланом. В 1933-1934 годах побывал в городах Италии и Франции. Эти поездки дали толчок и материал для создания двух романов: «Похищение Европы» (1933-1935 годы), «Санаторий Арктур» (1940 год).

Во время Отечественной войны, в 1942 году, пишет пьесу «Испытание чувств». В 1943 начинает работать над давно задуманной трилогией и к 1948 году завершает два романа – «Первые радости» и «Необыкновенное лето», с интересом принятых читателями, работает над последней частью трилогии – «Костер» (1961-1965 годы). В 1957 вышла книга «Писатель, искусство, время», где дает портреты своих друзей-современников (Горького, Цвейга, Роллана и других). Были опубликованы мемуары «Горький среди нас» (1941-1968 годы). Произведения писателя переведены на языки народов СССР и многие иностранные языки.

Также на протяжении многих лет был видным общественным деятелем. В 1959-1971 годах – первый секретарь Союза писателей СССР.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 февраля 1967 года за выдающиеся заслуги в развитии советской культуры, создание художественных произведений социалистического реализма, получивших общенародное признание и активно способствующих коммунистическому воспитанию трудящихся, за плодотворную общественную деятельность писателю Федину Константину Александровичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».