Спектакль бесы. Спектакль бесы Спектакль бесы современник

Премьера. В театре "Современник" поставили спектакль "Бесы" по одноименному роману Федора Достоевского. Инсценировку Альбера Камю в сценической редакции Анджея Вайды посмотрела корреспондент "Ф.".

Все начинается неожиданно и резко. "Я, Николай Ставрогин, отставной офицер, в 186- году жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия". Даже не с конца - с приложения, со скандальной исповеди Николая Ставрогина - с главы "У Тихона", которую в свое время издатель Достоевского Михаил Катков печатать наотрез отказался. Николай Ставрогин (Владислав Ветров), как на краю обрыва, сидит у кромки идущей под уклон сцены и деланно равнодушным тоном исповедуется в грехе совращения малолетней самоубийцы Матреши, чтобы по окончании эпизода упасть навзничь и корчиться, корчиться в страшном эпилептическом, бесовском припадке...

Ставрогин у Ветрова выходит вполне адекватным: "ни холоден, ни горяч". Пожалуй, лишь излишне демоничен для человека, для которого не существует ни добра, ни зла. С образами остальных героев в спектакле происходят какие-то странные недоразумения. Взять хоть Кириллова. У Достоевского это характер мрачный, сосредоточенный - это безумец, зацикленный на единственной мысли: сознательно лишить себя жизни и достичь этим высшей свободы. У Дмитрия Жамойды получается какой-то двусмысленный тип с замашками мужчины нетрадиционной ориентации. Это такой-то хочет "Богом стать"?.. Шатов (Сергей Гирин) выдается, пожалуй, только очками а-ля Гарри Поттер и медвежьей походкой, Даша (Елена Корикова) похожа на французскую горничную. Лиза Дроздова, роль которой, видимо, по фамильному критерию отдана Ольге Дроздовой, выходит не порывистой и насмешливой, находящейся на грани нервного срыва барышней, а безжизненной куклой. Елена Яковлева, которой досталась роль слабоумной хромоножки и законной супруги Ставрогина Марьи Тимофеевны Лебядкиной, несмотря на видимые старания, тоже зачастую попадает мимо образа: ее движения неестественны, судорожны, она захлебывается в каких-то старушечьих завываниях и сильнее всего походит не на умалишенную, а на играющую ее актрису. Но больше всего вопросов вызывает Петр Верховенский в исполнении актера Александра Хованского. Прообраз персонажа Сергей Нечаев - анархист, "разрушитель", "поджигатель основ" - был наделен сильной харизмой со знаком минус. Александр Хованский очень пытается эту самую харизму выказать: говорит сквозь зубы, добавляет к голосу металлический оттенок, заканчивает каждую фразу сквозящей в тоне угрозой. Но хоть он и проделывает это со старательностью упорного школьника, Петруша выходит, по характерному словечку самого Достоевского, каким-то "мелкотравчатым".

Серьезных и сильных актерских работ в "Бесах" только две: разнузданный и вечно пьяненький капитан Лебядкин в исполнении Сергея Гармаша и Степан Трофимович Верховенский, которого играет Игорь Кваша. Первый кривляется, шутовствует и юродствует, читает "басню Крылова собственного сочинения", то с деланным пафосом и хитрым прищуром исполняет душераздирающий монолог, то перескакивает вдруг на униженные и кривляющиеся интонации... Второму удается создать очень точный, "достоевский" образ Степана Трофимовича - жалкого, слабохарактерного любителя пышных французских фраз, непрактичного, беспомощного и удивительно трогательного.

Череду часто сменяющихся сцен хочется назвать калейдоскопом, но это не так: в спектакле совсем нет ярких красок. Только черное, белое, серое - как старинный дагерротип, как немое кино, как отражение в мутной реке. По сцене кружат черные бесы, их искаженные вопли то и дело разносятся из динамиков. Анджей Вайда вслед за Достоевским предостерегает от прошлых и будущих бесов разрушения и нечаевщины, от пут манипуляторов, нажимающих рычажки, смазывающих колесики, запускающих кровавый механизм будущих репрессий. Но достаточно ли слова и предсказания Достоевского услышаны здесь, в России? - спрашивает режиссер. Покинули ли ее бесы? И наступило ли время исцеления?..

Этот спектакль как энциклопедия, после которого хочется прочитать Достоевского в оригинале.
Здесь основная идея это противостояние старого и нового поколения. Сын (А. Хованский) и отец (И. Кваша). Несчастный отец, которого сын просто ненавидит, которому в итоге придется уйти из дома, взяв с собой только немного книг.
Сын Верховенский здесь человек молодого поколения настолько изворотливое создание, что можно диву даться. А. Хованский играет эту роль великолепно.
А как же Ставрогин? А Ставрогин здесь желчный, циничный, человек, который все прошел и прекрасно понимает, что все его идеи пали прахом, и понимает, все к чему он прикасается, умирает. Нет, он ни капельки не устал, он как настоящий сноб взирает на всех свысока, но в глине души все же пытается изменить людей, пытается увидеть в них хоть немного хорошего. Он предупреждает Шатова , что его убьют, он пытается переубедить и предупредить Кириллова, что его самоубийство попытаются использовать тайное общество, чтобы не отвечать самим за убийство Шатова. Он хочет отдалить Лизу от себя, потому что знает, что она будет несчастна.
Его идеи создания подпольного общества, как он задумывал, провалены, эти «революционеры» действуют, скорее всего, как стадо ненормальных людей, а не как он хотел.
Кириллов здесь, человек который находится в таком моральном упадке, ему когда-то вбили в голову, что застрелиться это самая наивысшая цель в жизни человека, зажигает лампадку, молится на образы, это как такая дикая игрушка в руках других.
Момент когда, Верховенский младший ждет, пока Кириллов напишет бумагу, якобы он убил Шатова, с какой жадностью он ждет, один из самых напряженных моментов спектакля. Для него люди это ничто, есть только идея, смести все, уничтожить ненавистное старое поколение путем революции
И вот во втором действии пошли убийства за убийством, сначала больная Лебядкина , потом несчастный Шатов , потом его жена, Кириллов, Лиза , старший Верховенский , и, наконец, сам Ставрогин.
«Бесы» сама по себе шикарная вещь, которую обязательно нужно прочитать. Тут дело в том, что прочитав этот роман Вы сможете лучше понимать смысл вложенный в спектакль.
Еще один из самых запоминающееся момент спектакля, это кульминация, когда на подсвеченной мягким голубым цветом сцене стоит шкаф. И вот девушка, которая согласна уехать с ним, открывает этот шкаф…а там..висит повешенный Ставрогин. Такой момент запомнится надолго.

Желаю всем зороших впечатлений, и по-настоящему культурно обогатиться, оно того стоит

Этот спектакль по праву входит в список спектаклей, которые меня зацепили за три года увлечения театром, можете прочитать о них в посте

Премьера еще одного спектакля по роману Достоевского «Бесы» прошла в театре на Малой Бронной , там сделан немного другой уклон, уклон на личность Ставрогина как организатора подпольного общества. Для сравнения можете почитать об этой постановке в посте

Елена Ямпольская

Пан Вайда поставил в Достоевского за шесть недель

"Бесы" Анджея Вайды, сыгранные в "Современнике", гораздо интереснее "Бесов" Анджея Вайды в экранизации 1988 года. На мой вкус, конечно. Причины тут могут быть разные, а может, и одна, причем самая простая. Есть такой фактор, называется "русский артист". Никто никогда не сыграет Достоевского ли, Толстого ли, Чехова так, как это сделают русские актеры, и стараться им особенно не надо, а из кожи вон лезть -тем более, потому что у них общая кожа с Достоевским, Чеховым и Толстым. Во всяком случае, много общих клеточек.

Непонятно, как физически удалось за полтора месяца сделать сильный, полнометражный спектакль на тридцать человек. Изучаешь плотно набранную программку, и кажется, что в едином порыве "взбесилась" чуть ли не вся труппа "Современника". Причем сразу, на уровне программки, ясно, что обязана стать удачей хромоножка Мария Тимофеевна - Елена Яковлева. Что Игорь Кваша идеален для старшего Верховенского. А вот Сергей Гармаш - капитан Лебядкин - поверг меня в некоторое недоумение. Не таким я представляла себе Лебядкина, скорее, маленьким, мерзеньким, плюгавым. Но мы - обыватели, а Вайда все-таки гений, есть разница. Гармаш не просто совпал с Лебядкиным, как влитой, он в этом спектакле лучше всех, ярче всех, не говорю уже - смешнее всех, и это не мое личное пристрастие, а очевидный выбор зала. Гармаш играет так, что впервые в жизни я пожалела о преждевременной насильственной кончине капитана Лебядкина, ибо во втором акте мы были лишены его блистательного общества. Зато до антракта Лебядкин - бенефициант. И проторчав полтора часа за кулисами, а потом выйдя на поклоны, Гармаш первым, если не единственным, удостоился приветственных воплей зала. Сидевшая рядом со мной Лия Меджидовна Ахеджакова шептала восхищенно: "Какой актер, какой актер..."

Быть смешным - очень важная штука, когда играешь "Бесов". Потому что они написаны на грани откровенного глумежа. Здесь роскошный комичный текст, и если местами трактуется о вещах философских или жутких, то блестящие парадоксы все равно вызывают у слушателя улыбку удовольствия... Помимо Лебядкина, чумазого, громогласного, хрипатого, этакого Ноздрева, которого унизила, оскорбила и опустила жизнь, алкаша с неустойчивой вибрацией во всех членах, тощего, но сильного медведя, которого на потеху публике обучили маршировать с неуклюжей грацией, принимать первую балетную позицию и по-оперному отводить лапу, так вот, помимо Лебядкина - Гармаша, комическую функцию с привычной профессиональной легкостью исполняет - Степан Трофимович. То в бархатном сюртучке, петушком, петушком, то испуганный и ошарашенный, то жалкий и раздавленный, человек с пылким театральным воображением, Верховенский-отец - может быть, самый психологически точный тип в "Бесах" Достоевского и соответственно в "Бесах" Вайды. Для Кваши явно не составило труда его сыграть, Игорь Владимирович ведь был уже отцом Карамазовым у Валерия Фокина. Вообще, глядя на Верховенского и Лебядкина, на Квашу и Гармаша, приходишь к неожиданному выводу, что юмор вполне может спасти мир. Причем быстрее и надежнее красоты.

Экранные "Бесы" Вайды когда-то показались мне скучными, прямолинейными и лишенными интриги. В сценических "Бесах" пружинка закручена туже, но все равно сыграть семисотстраничный роман почти с начала и до самого конца можно только беглым пунктиром. Неторопливый, велеречивый, многословно вязкий материал приобретает у Вайды поистине сверзвуковое, кинематографическое ускорение.

"Бесы" ведь как написаны? С оттяжечкой - чтобы автор мог укрепить свое материальное положение. "А надобно вам заметить, что, отклоняясь от основной цели нашего повествования несколько в сторону, мы не можем не сказать..." - и все в таком духе. Но на долгие периоды у театра, разумеется, времени нет. Был роман, остались тезисы. Мартовские тезисы.

Эпизоды летят, словно кадры, спектакль разматывается, как пленка в аппарате, очередную выгородку приносят и утаскивают бегом, ракурсы сменяются мгновенно. Если и есть статичные сцены, так они сканированы с исторических фотографий: группа мужчин в сюртуках вокруг резного стола... Особым комизмом вдруг выпячивается конкретное мышление персонажей: Петр Верховенский сулит разрушить старую Россию "в мае", а Кириллов точно узнал, что счастлив, "в прошлую среду". Иногда конкретика притянута за уши, вопреки автору. Например, Федька каторжный у Вайды говорит Ставрогину: "Я от вас за ту же работу (то есть за убийство Лебядкиных, сестры и брата) полторы тысячи получить могу". На самом деле было сказано: "как же мне пускаться на то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав?.." Простоват становится Достоевский у Вайды, есть такой грех.

Убрать намеки и экивоки -значит разогнать туман, в котором только и могут обитать бесы. Бесовская стихия - это мгла, ночь, страх неизвестности. В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам. А тут атмосфера тайны совершенно рассеялась, причины и следствия наверху, свет такой, что глаза слепит.

Не понятна самая малость - когда действие происходит.

Пункт первый в программе "достоевских" заговорщиков - уничтожить армию и флот - буквально в последние годы успешно выполнен и перевыполнен.

Пункт второй - обеспечить народ едой и сапогами - тоже.

Главный посыл: "Чем быстрее начнем разрушать, тем лучше", - явно дожил до наших дней.

Постоянно поминаются тлеющие угли, языки пламени и даже - "зарево их деяний". Отличная была бы шапка для газет, выходивших утром 15 марта. "Не стану описывать картину пожара, ибо кто у нас на Руси ее не знает"... Рассказчик () дорого продает свой текст, и зал дорого, с веселым оживлением его покупает.

То, что, начиная с безграничной свободы, неминуемо утыкаешься в безграничный деспотизм, уже детям известно. В первом акте Ставрогин уходит через зал направо, во втором налево. Идеологическая бесовщина отдает то левизной, то правизной, жестокими детскими болезнями. У зрителя голова идет кругом: это было недавно? это было давно?

Диалог Ставрогина с Петром Верховенским о проблемах центрального комитета прозвучал специально для прибывшего на премьеру Михаила Горбачева. По его же адресу доставили менее забавный пассаж Петра Степановича (Александр Хованский), очкастенького, мерзкого, червяком извивающегося: "Социализм в нашей стране распространяется преимущественно из сентиментальности... Поэтому надо позволить дуракам много говорить... Более всего они боятся прослыть реакционерами..."

Театр, конечно, никакие бомбы под дорогого гостя подкладывать не собирался. И вообще вправе обиженно сказать глумливому критику: "Вы стилист, а не друг". Галина Волчек умеет любить людей, причем любить преданно. Объекты ее симпатий могут быть спорными, но глубина и верность чувства потрясают незыблемым благородством.

Либеральный "современниковский" зал встретил явление Горбачева (со скромной охраной из трех человек) теплыми аплодисментами. А для кого-то, наверное, и Михаил Сергеевич - из бесовского племени. Это я к тому, что бесы у каждого свои. Если вообще не живут внутри нас.

У Вайды бесы из людей вышли, в свиней не вошли и разгуливают по сцене вполне свободно. Существа в коротких серых балахонах, лица скрыты под капюшонами, на ногах тяжелые остроносые башмаки. Сразу вспоминается: "Имя им - легион". Сначала они просто работают на подхвате, как у пушкинского Балды, - подай, прими, пошел вон. Но по мере развития событий сцену уже не покидают, толпятся заинтересованно, хороводят вокруг героев и, наконец, всей стаей уволакивают долгожданный труп Шатова. Динамики разрываются каким-то уханьем, вяканьем, чавканьем, гавканьем, кряканьем, кваканьем, шепотом и гоготом, и недовольным рокотом, и противным гундежом. Звуки не человеческие и не животные, но средние между животными и человеческими, то есть именно бесовские.

Бесы существуют отдельно - это очень важный момент. Петр Верховенский - не бес, но проводник бесятины на земле, и уж тем более не бес Николай Ставрогин. В первые же минуты спектакля он сообщает залу: "Я не знаю, не чувствую зла и добра", и ему сразу не веришь, потому что, коли говорит про добро и зло, так, стало быть, чувствует. Роль Ставрогина, слишком ответственная и потому заведомо проигрышная, досталась новому герою "Современника" Владиславу Ветрову. Не знаю, в какой московской труппе сегодня можно найти актера и фактурного, и обладающего гипнотическим воздействием на зал. Ветров для Ставрогина, пардон, староват, и имидж у него не Ивана Царевича, а скорее, эффектного Кощея. Он вальяжен и медлителен, как серый кардинал на пенсии. Помнится, у Достоевского Николай Всеволодович резко критиковал католичество. Так что, наверное, не без издевки поляк Вайда сделал Ставрогина вылитым иезуитом. Аскетичный, строгий, наглухо, до подбородка застегнутый - ксендз, в котором якобы для всех только и свет в окошке. Не может такого быть. Никто не поднимет его имя в качестве знамени, никто не посвятит ему ни жизнь, ни мысль, и на такого человека в футляре даже странно как-то возлагать большие надежды.

Кое-где, например, в сценах родов шатовской жены, или убийства самого Шатова, или повешения Ставрогина, спектакль, по-моему, излишне натуралистичен. У Достоевского не столько кровь, сколько идея крови. Не раскоканный старушечий череп, а идея раскоканного черепа. Не петля в чуланчике, но идея петли. А с пистонными выстрелами на театре вообще надо кончать. Зато как здорово, ровно, спокойно и бытово сделана сцена, когда симпатичный Кириллов (Дмитрий Жамойда) с легкомысленным любопытством готовится к самоубийству...

За последний месяц в Москве выходят уже вторые "Бесы". Первые поставлены Александром Гордоном в формате ток-шоу. Ну Гордону вообще свойственно искать простые, а главное, конкретные ответы на сложные вопросы. И даже более того - на вопросы, до конца никем не сформулированные. У Вайды не вопрос - ответ, у него искренняя боль от безысходности, и после его спектакля удивительно четко понимаешь, что бороться со злом - значит, как это ни грустно, бороться с терпимостью, потому что в терпимости нуждается именно зло, и первое не ходит без второго. Если же мы хотим оставаться цивилизованными людьми, нами будет безнаказанно вертеть и то, и другое, а нам остается лишь верить в ту недосягаемую точку, где терпимость, наконец, станет тождественна добру.

Тем не менее при несопоставимом масштабе двух зрелищ "Бесы", помноженные на два, а то и возведенные в квадрат, пугают. Охота на бесов так же опасна, как охота на ведьм. Помяни беса - он и появится. Ему ведь только того и нужно.

"Бесы" - не первая работа Вайды с "Современником". В 1972 году он поставил здесь пьесу американского драматурга Дэвида Рэйба "Как брат брату", посвященную "вьетнамскому синдрому". Что касается Достоевского, то оскароносный пан Вайда ставил его произведения на многих площадках мира, даже в Японии, где в спектакле "Настасья Филипповна" главную женскую роль играл мужчина. Но постановка Достоевского на языке оригинала для Вайды -первая. Об этом он, по его собственному признанию, мечтал 30 лет.

В том же 1972 году на торжественном приеме режиссера представили министру культуры Советского Союза Екатерине Фурцевой. "Пан Вайда, что я могу сделать для вас?" - спросила она. Вайда ответил, что хотел бы поставить "Бесов" на советской сцене. "А вы считаете, они на ней устоят?" - отшутилась Фурцева. Стоявшая рядом Галина Волчек больно наступила Вайде на ногу. К тому моменту "Бесы" в интерпретации Вайды вышли на сцене "Старого театра" Кракова.

Сегодня на сцене "Современника" поставлены шедевры сразу трех классиков - Достоевского, Альбера Камю - автора инсценировки, и собственно Анджея Вайды, который за основу постановки взял именно французское переложение. Приступая к работе, Вайда поставил только одно условие: будем репетировать быстро, не больше шести недель, актеры должны работать на сцене в состоянии легкого озноба. Режиссер смотрел репертуар "Современника" и потом составил список. Напротив каждой роли стояла фамилия актера. Галине Волчек было предложено сыграть Варвару Петровну Ставрогину, однако она отказалась.

Вернее, четыре месяца назад. Так вот, эти "Бесы", сегодня — совсем не то, что те вчера!). Итак, по-порядку. Спектакль в сценической редакции Анджея Вайды поставлен много лет назад (2004 год). То есть текст уже "от зубов отскакивает" и в этом есть такая опасность "замыливания", механического воспроизведения. Чего опасалась, и не увидела! Спектакль очень живой и очень в душу проникающий. Не надрывом и не истерией, а, знаете, жизненностью и даже вот повседневной такой обыденностью что ли. Вот как в реале порой трудно различить зло и добро, простоту и хитрость, порядочность и лукавство, так и здесь. И актуальность действия, и достоевщина эта как никогда близка и понятна: вот они, "наши" — среди негодяев и подлецов, и поколение, живущее "за чужой счет", и бесы — среди нас, неопознанные, но хорошо видимые и слышимые!

Идея с бесами, меняющими декорации и их визжащими-шепчущими голосами сколь проста, столь и гениальна. При их появлении нарастает напряжение и беспокойство переходящее в тревогу. Но, удивительно, как кротко сидит и слушает евангельскую притчу бес, не убоявшийся ее смысла. Или столь сильны они? Ужасно интересно было смотреть спектакль, ничуть не скучно, и не затянуто. При том, что персонажи практически все задействованы, и много-много текста. И сюжет знаком. Вот, кстати, о публике и сюжете. Ну почему у нас не читают, не знают хотя бы сюжет? Идут на спектакль, как я услышала в фойе: "на знаменитостей". А надо бы на автора да на режиссера-постановщика! И восприятие было бы ярче, и отклик публики больше. Хотя, не знаю, вроде не самый трудный был зал, хорошо реагировал, немного лишь пропускал. Скуп только на аплодисменты — даже робок, что ли. Я несколько раз их инициировала. Ну как же иначе показать актерам, что здорово же играют!?)
Понравились почти все. Игорь Владимирович Кваша — Верховенский-старший — трогательно смешон, нелеп и где-то жалок, и взгляд его и суетливость рук — комичный трагизм, превосходно, мастер, конечно. Под стать ему прекрасна своей игрой и обликом, и голосом Тамара Васильевна Дегтярева — Ставрогина В.П.

Сергей Гармаш — Лебядкин хрестоматийный, иного кажется и быть не может, хорош! И даже язык как бы по теме заплетался)).

Рассказчик — Сергей Юшкевич — человек-контраст — облик и одежда в полном несоответствии с манерами и голосом — последние безупречны!) Мария Лебядкина в исполнении Елены Плаксиной шокирует своей узнаваемостью, точностью попадания в героиню. От ее игры в первом акте — мурашки по коже.

Илье Древнову, на мой взгляд, не хватает мистики и недотягивает он до "человекобога Кириллова", показанного Достоевским. Ставрогин для меня также неоднозначен — вообще эта роль ускользающая, и В. Ветрову удалось, пожалуй, передать характер и силу персонажа, а вот обаяние, притягательность — я не увидела. Александр Хованский в роли Петра Верховенского очень понравился! Вот оно обаяние беса, роскошная простота и беспощадный нигилизм. Ну, не хорош разве? И кураж, такой кураж у него! Вся дьявольская страсть революционера, готового умереть за идеи свои, и снести каждого, кто встанет на пути их воплощения. И нет тут никакой фарфоровой кукольности. Я им откровенно залюбовалась, браво!

Финал спектакля показался слегка скомканным, быстрым. Не по времени — по сюжету. И оттого не ахнуло сердце при виде распахнутого шкафа. А может, просто показалось, ибо не тайна была для меня.
Кстати, когда забирала в антракте цветы из гардероба, сотрудницы спросили — кому подарите? Хованскому, — отвечаю, — уже решила. И по их реакции, по улыбке, по восклицанию: Ах, Саше! — поняла, как любят актера в театре. И чувствуется особая атмосфера. Мне было очень приятно поблагодарить Александра Хованского за великолепную игру букетом роз. И лишь досадно, что он был один, этот букет. Люди! Дарите цветы своим любимым, "знаменитостям", на которых вы идете смотреть! Ведь это так важно — сказать спасибо, взглянуть в глаза, почувствовать прикосновение теплых рук, и так, я верю, необходимо актерам! Аншлаг, аплодисменты и цветы. Признательность за искусство и талант. А что еще мы, зрители, можем дать взамен?

Марина Давыдова

Анджеи Вайда поставил в великий роман Достоевского

Приехав в Россию и инсценировав здесь "Бесов", Анджеи Вайда поставил критиков перед мучительным выбором: оценивать спектакль как таковой или же писать о нем, учитывая возраст знаменитого кинорежиссера и его заслуги перед мировой культурой. После некоторых колебаний мы выбираем первый путь. Вайда достоин того, чтобы услышать именно правду, а не лицемерные комплименты и дежурные славословия (пусть ими довольствуются художники иного калибра). Правда в данном случае заключается в следующем: поставить роман Достоевского за шесть недель (а именно столько продолжалась работа над спектаклем) с чужой командой невозможно. Со своей тоже непросто.

У Льва Додина, обратившегося к "Бесам" в начале 90-х, ушло три года на то, чтобы освоить их сложное многоголосие. Артисты постигали эту книгу умом, душой, печенкой, всем своим организмом. Они в буквальном смысле творили ее во время репетиций. Артисты "Современника" не творили и не постигали. Они попытались взять "Бесов", как берут высоту в прыжках с шестом, и даже не сбили планку, а просто не долетели до нее. Для Вайды это уже энное обращение к роману: он ставил его в разных частях света и, как говорится, набил руку. Но умение быстрехонько развести участников спектакля по мизансценам тут мало что решает. Глубины вживания в такие роли даже при наличии таланта не добьешься с наскока.

Во (Николай Ставрогин) есть то, что прекрасно описывается не имеющим аналога в русском языке английским словом presence. Иными словами, на него интересно смотреть. Но что он играет, понять невозможно. После отлично проведенной первой сцены, сцены исповеди (из-за кулис - сразу вперед, в луч прожектора), кажется, что играет вроде бы человека из подполья. Человека, которому превратиться в "Ивана Царевича" так же сложно, как серому волку - в льва. И этот неожиданный ход мог бы стать решением роли, но не стал. Образ Ставрогина растворяется в мрачной инфернальности, которая вполне пошла бы Германну из "Пиковой дамы", но которая не может исчерпать ужасающую и влюбляющую в себя всех (включая автора) личность центрального героя романа. Верховенский-младший не сыгран вообще. Его просто нет. Есть некий артист (зовут Александр Хованский), произносящий в соответствующих местах соответствующий текст. неубедительно пуглив и нервно суетлив в роли Степана Трофимовича. Ольга Дроздова неубедительно страдает в роли Лизы. Склонная к характерности Елена Яковлева в роли Хромоножки без труда поддает гротеска, а Сергей Гармаш, играющий Лебядкина, броско и размашисто рисует образ юродствующего бомжа, но это скорее годящиеся для репетиционной разминки этюды, чем глубоко осмысленные роли. Все прочие персонажи сыграны примерно, приблизительно, часто не сыграны никак. Единственная удача спектакля - совершенно неожиданный Дмитрий Жамойда в роли Кириллова, не сумрачный, а скорее ироничный суицидал, стремительно переходящий от ледяного спокойствия к лихорадочной одержимости.

В молодой российской режиссуре, кстати, ярко заявившей о себе именно на сцене "Современника", отсутствие глубины искупается обычно отменными кунштюками, постановочной изобретательностью, драйвом, наконец. Легковесность тут нередко возведена в принцип. Но Вайда к кунштюкам не склонен. Сценография его спектакля скромна, чтобы не сказать - примитивна (пустой покатый помост да выполненный в традиционных для польского театра грязно-серых тонах задник). Постановочный прием один - наряженные в черные хитоны с капюшонами слуги просцениума суетятся у героев под ногами, унося и принося предметы мебели и реквизита. По свидетельству очевидцев, в краковской постановке Вайды в этих черных слугах просцениума было нечто бесовское, что придавало спектаклю дополнительное напряжение. Здесь они похожи на каких-то пришельцев из голливудского фильма категории В, по неведомой логике ворвавшихся вдруг в пространство романа.

Столь же приблизительно, как будто бы на скорую руку изготовлена и инсценировка "Бесов". В ее основу была положена пьеса Камю, но по ходу дела она обрастала новыми сценами, репликами, персонажами, причем обрастала, как кажется, по простому принципу: вот тут, на 158-й странице, хороший текст, надо бы вставить. Вставили. В многочасовом шедевре Льва Додина метафизика революции отошла на второй план, а на первый вышла сложная диалектика добра и зла, веры и безверия, богоискательства и богоборчества. В спектакле Вайды невозможно выделить ни центральной темы, ни основных силовых линий, ни главного героя, которым у Камю, безусловно, является Ставрогин и которым в давнем фильме самого Вайды стал Шатов. Многоголосие превращается здесь в невнятицу. Диалогичность - в калейдоскопичность. Сдержанное благородство первого акта во втором вырождается в какую-то мелодраматическую вампуку. Аразошедшиеся на цитаты фразы Достоевского, задорно выкрикнутые со сцены, вдруг начинают отдавать Михаилом Задорновым, размышляющим над судьбами родины.

Дело, конечно, не только в сжатых сроках. В конце концов, в 1913 году в Художественном театре "Николая Ставрогина" тоже поставили в рекордные сроки (за два с лишним месяца). Но за спиной у "художественников" при этом высилась постановка "Братьев Карамазовых". Артисты "Современника", как и подавляющее большинство артистов московских театров, отвыкли от трудной работы души и кропотливой работы над ролью.

Что, вообще говоря, такое есть бесовство по Достоевскому? Это, помимо прочего, еще и попытка уложить сложную, противоречивую жизнь в прокрустово ложе полюбившихся идей и схем. Для бесов жизнь лишена глубины. Бес может быть страшен, а может -и обаятелен, но он всегда примитивен. Не случайно сложный, вмещающий в себя противоречия Ставрогин эманирует разнообразные "бесовские идеи", но к самим "бесам" все же не причислен. Невольно приходишь к выводу, что наша театральная (только ли театральная?) жизнь сегодня тоже охвачена своеобразным бесовством - нежеланием постигать то или иное явление во всем его объеме, всеобщим и тотальным опопсовением. С горечью понимаешь, как мало у нас за последнее время было подлинных актерских свершений (они ведь, в конце концов, возможны и вне великой режиссуры). Как много халтуры и эксплуатации добытой за пределами театра славы. Как много - неизбежное следствие "попсовизации" - появилось имитаторов глубины и духовности, умело выдающих себя за спасителей культуры. И как много поклонников этого имитаторства.

На премьеру в "Современнике" по обыкновению съехался истеблишмент - популярные телеведущие, известные писатели, примелькавшиеся политики. Ее почтил своим присутствием даже Михаил Горбачев. Вряд ли им всем было ясно: великого режиссера Анджея Вайду на сей раз тоже попутал бес.