Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал рассматривать окрестность, как вдруг слышу за собой знакомый голос:
– Печорин! давно ли здесь?
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект – их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами – иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи.
Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель – сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..
Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать.
Приезд его на Кавказ – также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?» – и так далее.
Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайной между им и небесами.
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается!
Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.
– Мы ведем жизнь довольно прозаическую, – сказал он, вздохнув, – пьющие утром воду – вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру – несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего! На второй было закрытое платье gris de perles [], легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи. Ботинки couleur puce [] стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины.
– Вот княгиня Лиговская, – сказал Грушницкий, – и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.
– Однако ты уж знаешь ее имя?
– Да, я случайно слышал, – отвечал он, покраснев, – признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
– Бедная шинель! – сказал я, усмехаясь, – а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?
– О! – это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость – точно у Робинзона Крузоэ! Да и борода кстати, и прическа a la moujik [].
– Ты озлоблен против всего рода человеческого.
– И есть за что…
– О! право?
В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по-французски:
– Mon cher, je hais les hommes pour ne pas les mepriser car autrement la vie serait une farce trop degoutante [].
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.
– Эта княжна Мери прехорошенькая, – сказал я ему. – У нее такие бархатные глаза – именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
– Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, – сказал Грушницкий с негодованием.
– Mon cher, – отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон, – je meprise les femmes pour ne pas les aimer car autrement la vie serait un melodrame trop ridicule [].
Я повернулся и пошел от него прочь. С полчаса гулял я по виноградным аллеям, по известчатым скалам и висящим между них кустарникам. Становилось жарко, и я поспешил домой. Проходя мимо кислосерного источника, я остановился у крытой галереи, чтоб вздохнуть под ее тенью, это доставило мне случай быть свидетелем довольно любопытной сцены. Действующие лица находились вот в каком положении. Княгиня с московским франтом сидела на лавке в крытой галерее, и оба были заняты, кажется, серьезным разговором. Княжна, вероятно допив уж последний стакан, прохаживалась задумчиво у колодца. Грушницкий стоял у самого колодца; больше на площадке никого не было.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.
Княжна Мери видела все это лучше меня.
Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. Когда Грушницкий открыл рот, чтоб поблагодарить ее, она была уже далеко. Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный – даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара… Но вот ее шляпка мелькнула через улицу; она вбежала в ворота одного из лучших домов Пятигорска, за нею прошла княгиня и у ворот раскланялась с Раевичем.
Технический рисунок предмета должен давать полное представление о его форме и размерах, а также содержать другие данные для точного изготовления этого предмета. Поэтому в черчении применяется прямоугольное параллельное проецирование , дающее возможность передавать размеры и формы предметов без искажений. В зависимости от содержания изображения предмета делят на виды , разрезы и сечения .
Вид – изображение повернутой к наблюдателю видимой части поверхности предмета. Виды бывают основные , дополнительные и местные .
Основными являются виды, полученные проецированием на 6 основных плоскостей проекций, которые, по сути, являются 6 внутренними гранями пустотелого куба, внутри которого располагают проецируемый предмет, и после проецирования предмета на эти 6 плоскостей, их разворачивают в одну плоскость чертежа (Рисунок 2.1).
Рисунок 2.1 Схема расположения основных видов.
Все шесть основных видов находятся в жесткой проекционной связи друг с другом. Имея две заданные проекции предмета на непараллельные плоскости проекций (соответственно 3 координаты: X,Y,Z), по линиям проекционной связи несложно построить остальные четыре проекции, как это видно на примере точки А (рисунок 2.2)
Рисунок 2.2 Построение видов точки А.
Г
лавный
вид
(вид спереди
) – изображение
на фронтальной плоскости проекций П 2 .
Проецируемый предмет
располагают так, чтобы в качестве
главного вида принять наиболее
информативный – изображают изделие
в рабочем положении,иливид с наибольшим
количеством элементов.
Для построения чертежа предмета используется минимальное необходи - мое число видов, разрезов, сечений . Как правило, используют не более 3-х основных видов.
Если основные виды расположены в проекционной связи, как на схеме (рисунки 2.1, 2.2), то они не обозначаются и не подписываются. При ином порядке расположения основных видов необходимо «буквенно-стрелочное» обозначение (рисунок 2.3).
Рисунок 2.3 Основные виды вне проекционной связи
Дополнительными называют виды полученные проецированием на плоскости не параллельные основным плоскостям проекций . Их используют, когда необходимая для изображения часть предмета имеет наклон к основным плоскостям проекций.
Д
ополнительный
вид получается путем проецирования
предмета или его части на дополнительную
плоскость проекций (рисунок 2.4), не
параллельную ни одной из основных
плоскостей проекций. Такое изображение
необходимо выполнять в том случае, когда
какую-либо часть предмета невозможно
изобразить без искажения формы или
размеров на основныхплоскостях
проекций. Дополнительная плоскость
проекций в этом случае может быть
расположена перпендикулярно одной из
основных плоскостей проекций.
Направление взгляда должно быть указано стрелкой, обозначенной той же прописной буквой украинского алфавита, что и в надписи над видом. Соотношение размеров стрелок, указывающих направление взгляда, должно соответствовать приведен-ным на рисунке 2.4.
Когда дополнительный вид расположен в непосредственной проекционной связи с соответствующим основным видом, обозначать его не нужно (рисунок 2.4, а ). В остальных случаях дополнительный вид должен быть отмечен на чертеже надписью типа «А» (рисунок 2.4,б ), а у связанного с дополнительным видом изображения нужно поставить стрелку, указывающую направление взгляда, с соответствующим буквенным обозначением.
Рисунок 2.4 Дополнительные виды
Дополнительный вид можно повернуть до соосности с основным. При этом к надписи типа «А» необходимо добавить знак повернутого изображения (рисунок 2.4, в ).
Местный
вид
– изображение
определенного ограниченного места
поверхности предмета (малой части
основного или дополнительного вида),
как правило, ограничивается волнистой
линией. Часто изображается в увеличенном
масштабе. Если местный вид расположен
в непосредственной проекционной связи
с соответствующими изображениями, то
его не обозначают (аналогично: основные
и дополнительные виды).
В остальных случаях местные виды обозначаются подобно видам дополнительным, местный вид может быть ограничен линией обрыва: вид «Б» на рисунке 2.5. Виды «А» и «Б» на рисунке 2.5 изображают ограниченную часть вида, почему и являются местными.
В
Рисунок 2.5 Местные
виды
Рисунок 2.6 Местные (б, в ) и дополнительные (г, д ) виды
Выносные элементы . При выполнении чертежей в некоторых случаях появляется необходимость в построении дополнительного отдельного изображения какой-либо части предмета, требующей пояснений в отношении формы, размеров или других данных. Такое изображение называетсявыносным элементом. Его выполняют, как правило, увеличенным. Выносной элемент может быть выложен как вид (рисунок 2.7) или как разрез.
Рисунок 2.7 Выносной элемент
При построении выносного элемента соответствующее место на основном изображении отмечают замкнутой сплошной тонкой линией, обычно овалом или окружностью, и обозначают заглавной буквой украинского алфавита на полке линии-выноски. У выносного элемента делается надпись по типу «А (5: 1)», в которой указывается масштаб. На рисунке 2.7 дан пример выполнения выносного элемента. Его располагают по возможности ближе к месту, где он обозначен.
В
практике, как правило, используют не
более трех основных видов. Поэтому,
чтобы успешно выполнять и читать чертежи,
надо научиться строить третье изображение
(обычно - вид слева) предмета по двум
заданным его изображениям - главному
виду и виду сверху. На рисунке 2.8 на
главном виде задан цилиндр с двумя
сквозными вырезами: многогранным
(ABCDE…) и цилиндрическим (MLK…).
Сначала, зная форму (контуры) цилиндра,
строим вид сверху (линии проекционной
связи не отображены), чертим видимые и
невидимые контуры цилиндра и вырезов.
Затем по линиям проекционной связи или
координатным методом строим вид слева
(линии проекционной связи не отображены).
В тот день отец Евгений отпевал двенадцатилетнюю Любу. На вид ей можно было дать лет восемь, не больше. Личика маленькой и хрупкой девочки почти не было видно среди моря ромашек – она их очень любила при жизни. А рядом с ней в гробике лежал старый и потрёпанный плюшевый мишка… Отцу Евгению уже не раз приходилось отпевать детей. Всегда это было очень тяжело. И он с трудом подбирал слова, пытаясь утешить родителей.
Но сейчас ему было как никогда больно. Невыносимо. Отец Евгений отпевал свою самую любимую прихожанку. Борясь с подступающим к горлу комом, он с трудом пел: «Со святыми упокой». И держался лишь потому, что знал: Любочкина душа сейчас правда Там. Со святыми, с ангелами, с Богом.
***
Эта семья появилась на приходе четыре года назад. Илья, Марина и их трое детей: маленькие близнецы Паша и Петя и восьмилетняя Люба. На старшую девочку все сразу обратили внимание. Даже не потому, что она заметно хромала, а лицо её портила заячья губа. Она вела себя не как другие дети. Любу совершенно не интересовала шумная ребятня, которая устраивала на подворье какие-то игры.
Она не пыталась с ними познакомиться и даже как-то сторонилась. Зато она постоянно возилась со своими братишками и внимательно следила, чтобы никто из детей их не обидел. А если это случалось, испуганно закрывала собой малышей и тихо говорила: – Пожалуйста, не надо. Еще она часто подходила к родителям, брала за руку то одного, то другого, прижималась и заглядывала в глаза. Как бы спрашивая: «Вы меня любите?» А те с ласковой улыбкой гладили её по голове. Позже отец Евгений узнает, что совсем недавно Илья и Марина взяли Любочку из детского дома. Пете с Пашей тогда было девять месяцев.
***
Родную мать Любы Нину лишили родительских прав. Когда-то она была дворничихой-алкоголичкой. А потом её выгнали с работы, и она стала просто алкоголичкой. В её грязной, пропахшей табаком и дешёвой водкой однокомнатной квартире постоянно пребывали какие-то мужики и стоял пряный угар. И Нина даже не помнила, от кого из них она однажды забеременела.
Хотела делать аборт, но кто-то из собутыльников сказал, что за детей «много платят» и на пособия можно прекрасно жить. Всю беременность Нина вела свой привычный образ жизни. И даже не задумывалась, что теперь она не одна. – Моя мать чего только ни делала. А я вон здоровая как лошадь, – гордо говорила она. Девочка родилась раньше срока.
Крохотная и синяя. Одна ножка у неё была короче другой. Голова, болтающаяся на шейке-ниточке, казалась огромной по сравнению с тощим болезненным тельцем. А её маленькое сморщенное личико было изуродовано заячьей губой. – Фу, какая страшная, – с отвращением сказала Нина и отвернулась от дочки. Ей было противно брать малышку на руки, и кормила она ее только потому, что мечтала поскорее выписаться, получить «хорошие деньги» и напиться.
***
У Нины была старенькая одинокая сердобольная соседка, бабушка Вера. Зная, что та должна родить, она купила на свою крохотную пенсию подержанную кроватку с подушечкой и одеялом, видавшую виды коляску и из своего постельного белья нашила пелёнок. Будущая мать всем этим мало интересовалась. Бабушка попросила в своём храме у прихожан ненужную детскую одежду и подгузники. Там же она потом ее и крестит. – Назови её Любовью, – говорила бабушка Вера Нинке. – Будут у нас с ней именины в один день. – Да какая она Любовь, с такой рожей, – ухмылялась та. Но согласилась. Просто потому, что ей было все равно.
Поняв, что «хорошие деньги» за ребёнка – это копейки, мать, казалось, вообще возненавидела дочь. – И зачем я тебя, уродину, только родила, – кричала она со злого похмелья. – Людям показать стыдно. Она била её по лицу, когда кроха плакала и просила есть. Та не понимала, почему? Где же её мамочка, которая ей так нужна? Которая должна прийти и спасти? И плакала еще сильнее. Пока ей не сунут грязную бутылку с дешевым питанием.
Люба могла часами лежать в мокрых пелёнках и никто не обращал на это внимания – ни Нинка, ни её вечные гости. И в конце концов, утомленная своим же криком, засыпала. Со временем она вообще научилась не плакать. А просто смотрела в потолок и ждала. Или укачивала себя, мотая головкой из стороны в сторону. Она никому не была здесь нужна. И только бабушка Вера, когда были силы, выходила с ней погулять во двор. Или брала к себе домой и пела колыбельные.
А когда Любочке был год, подарила ей хорошенького плюшевого мишку. И он надолго станет её верным другом, которому можно все рассказать, уткнуться в него лицом, как, наверное, утыкаются дети в мамину грудь, и заснуть. Но скоро бабушка Вера умерла. И Люба с мишкой остались одни. Не считая Нинки, конечно.
***
Люба росла, Нина старела. Кавалеров, даже вечно пьяных, становилось меньше. И все чаще она била дочь. Страшно, жестоко – за всё. Вымещая на ней злость за свою неудавшуюся жизнь. Она била её за разбросанные по квартире бычки и бутылки. За то, что та хотела есть. И кормила и вообще что-то для неё делала только потому, что к ней уже приходила опека. Нина не боялась её потерять, нет. Просто ей как матери-одиночке за Любу копейки, но платили. Била за то, что Люба приходила домой в грязном, разорванном платье. А когда та пыталась объяснить, что её толкнул мальчик во дворе, со злостью говорила: – Правильно сделал! Не можешь даже за себя постоять!
Любочка правда не могла за себя постоять. А дети ее не любили и смеялись над ней. – Смотрите, хромая! – кричали они ей в след. – Страхолюдина! – Дочь алкашки! Чуть повзрослев, она уже не обращала на них внимания. Садилась где -нибудь в стороне, под кустом или на лавочке со своим мишкой и что-то ему рассказывала. А когда была помладше, хотела подружиться, подходила и приветливо улыбалась своими изуродованными губами. Они тыкали в неё пальцем, ставили подножки. Люба падала, по привычке закрывала голову руками, как делала, когда её била мать, и лепетала сквозь слезы: – Пожалуйста, не надо! Потом она так же будет бояться за своих братишек и закрывать их собой от других детей.
***
Удивительно, но в этом аду Люба росла очень хорошей, доброй девочкой. Как будто оправдывая своё имя. Она старалась угодить Нинке. Как могла, наводила порядок. Накрывала её одеялом, когда та, пьяная, засыпала на полу. И это были самые счастливые минуты в её жизни. Она расчёсывала спутанные, грязные материны волосы и приговаривала: «Ты красивая», – то, что ей самой никто никогда не говорил. Может быть, бабушка Вера, но Люба этого не помнила.
Не видя от матери ласки, она, когда та валялась «бездыханной», ложилась рядом, брала ее руку и обнимала ею себя. И представляла, что мама сама это делает и шепчет ласково: «Доченька, солнышко, я люблю тебя!» Так всегда говорит соседка с пятого этажа тётя Ира своей маленькой Наташе. Иногда она так и засыпала рядом с Нинкой, прижав к себе мишку. А потом наступало утро, и Люба просыпалась от грубого толчка в бок и хриплого: «Воды принеси!»...
Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов. Тогда она звала её, брала за плечи, смотрела на неё мутным взглядом и говорила: «Что ж ты у меня такая страшная!» И могла заплакать пьяными слезами. Однажды Люба увидела, как кто-то из детей подарил своей маме букетик полевых цветов. И та расцвела, обняла, начала целовать белобрысую макушку. – Если я подарю маме цветы, она тоже, наверное, обрадуется, – подумала девочка, – ведь ей никто никогда не дарил.
Любочка нарвала букет ромашек. Они ей очень нравились – светлые, приветливые, солнечные. Похожие на бабушку Веру – круглолицую, ласковую и всегда в белом платочке. Такой она изредка смутно всплывала в её детской памяти. Дома злая с похмелья Нинка отхлестала её этими ромашками по лицу. Из носа у Любы пошла кровь. – Бутылки пойди лучше сдай, денег нет, а этот веник выброси, – крикнула ей вслед мать и вытолкала за дверь. Кто-то из соседей, увидев девочку с окровавленным лицом, вызвал милицию.
И на этот раз Любу забрали. Ей было шесть лет. Когда её увозили, она вела себя тихо и даже не плакала. А под курточкой, чтобы никто не видел, прижимала к себе своего плюшевого мишку. Только тогда, поняв, что произошло, Нина запричитала. Может, из-за тех копеек, которые ей платили. А, может, правда, шевельнулось в ней, наконец, что-то человеческое. Ведь кроме Любочки, её саму никто и никогда не любил...
***
Люба оказалась в детском доме – старом и обшарпанном. Но по сравнению с её квартирой он показался ей чуть ли не дворцом. Её старую грязную одежду выбросили. Помыли, причесали. Дали чистое. Люба с удивлением гладила подол своего нового платья и не верила, что это для неё. У неё хотели отобрать мишку – может, зараза какая на нем. Но Люба так плакала, что какая-то женщина попросила: – Не надо, оставьте, я его постираю. И погладила девочку по голове. Та сначала пыталась закрыться руками, боялась, что её ударят, но женщина ласково сказала: – Не бойся, тебя никто не обидит. Тебя как зовут? Так Люба познакомилась с Мариной.
Марина работала здесь воспитателем. Она очень отличалась от остальных сотрудников детдома какой-то трогательной сентиментальностью. Она смотрела на всех этих деток, еле сдерживала слезы и хотела всех обнять. Нет, другие не были злыми. Они тоже были хорошими людьми, но со временем привыкли к детскому горю. И просто делали свою работу. А Марина привыкнуть не могла.
***
Странно звучит, но Любе нравилось в детском доме. Её почти не били, там были такие же несчастные дети, которым в жизни не повезло. Иногда они, конечно, дрались между собой, порой доставалось и ей. И как и раньше, она закрывала голову руками и просила: – Пожалуйста, не надо! По сравнению с домом, её хорошо кормили. С ней занимались, играли. У неё была чистая кровать и игрушки. Но больше всех она любила своего мишку. И часто сидела с ним одна в уголке.
Скучала ли она по матери? Может, да, а может, и нет. Она спрашивала о ней первое время, а потом перестала. Люба очень привязалась к Марине. Она часто вспоминала, как та первый раз погладила её по голове. Марина всегда гладила её при встрече, разговаривала с ней, но тот, первый раз, был самым удивительным. А Марине было жалко Любочку. Со временем она заметила, что все чаще думает об этой напуганной хромой девочке с заячьей губой.
***
Как-то за ужином Марина рассказала о Любочке своему мужу Илье. – Может, заберём? – неожиданно для себя самой спросила она. – Мариночка, я понимаю, жалко. Но всех же не возьмёшь. А потом Марина забеременела. Двойней. Ей все тяжелее становилось работать, она много времени проводила на больничном, и они с Любой виделись все реже. В последний вечер перед декретным отпуском она зашла к девочке попрощаться. – Ну все, Любочка, ухожу. Расти большая, будь хорошей девочкой… – она замолчала, не зная, что ещё сказать. – Я…Я люблю тебя… – Пожалуйста, не уходи, – шептала ей в след Люба. – Мама… А когда Маринины шаги затихли, отвернулась к стене и уткнулась мокрым лицом в своего мишку. Потом она часто так лежала и плакала.
***
А у Марины родились мальчики – прямо накануне Петра и Павла. И назвали их в честь апостолов. Счастью родителей не было предела. И Марина все реже думала о Любочке. Но однажды, гуляя с коляской, они оказались у детского дома. – Мама! – Раздался вдруг знакомый голос. Марина обернулась. Из-за забора на неё смотрела Люба. И по щекам у неё текли слезы.
Илья положил Марине руку на плечо. Они всё решили. Так у Любы появилась семья. Конечно, сначала было непросто, особенно Илье. Ведь чужой человек в доме. Свои ещё маленькие совсем. И постоянная суета... Они только переехали на новую квартиру. Но Люба была редким ребёнком, удивительным. Она действительно была ЛЮБОВЬЮ.
Она не верила в своё счастье и, казалось, была готова сделать всё, чтобы доказать новым родителям, что она его достойна. Она быстро научилась обращаться с братишками и возилась с ними днями напролёт. А они радостно ей улыбались и тянулись на руки. Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит.
Люба помогала Марине убирать квартиру и попросила научить её готовить. И однажды с гордостью поставила перед папой (ей так нравилось это новое слово – «папа») свой первый приготовленный для него обед – куриный суп. Пересоленный, правда. Но Илья героически съел и очень хвалил. Они много гуляли и как-то набрели на поляну с ромашками. – Я так люблю ромашки, – сказала Марина. – Любочка, собери мне букетик. Девочка нарвала охапку цветов, и Марина обняла её и поцеловала в макушку. Так, как она мечтала когда-то, чтобы сделала Нина.
***
Они стали ходить все вместе в ближайший храм, к отцу Евгению. Там Люба впервые исповедовалась и причастилась. Что она говорила о себе батюшке – неизвестно. Но потом он сказал Илье с Мариной: – У вас удивительная девочка. Берегите её Вечерами Марина читала ей книги. Часто о Боге, о святых. Любе очень нравилось слушать о Христе. И однажды она спросила: – А можно я и за маму Нину буду молиться? – Конечно, можно. Укладывая спать, Марина обнимала её. Люба с улыбкой засыпала и сквозь сон слышала ласковое: «Доченька! Я люблю тебя!»
***
Так прошло три года. Люба ходила в школу. Сначала кто-то над ней смеялся, но потом все привыкли и перестали обращать внимание. Она не стремилась общаться с другими детьми. Хотя была всегда приветлива и ни разу никого не обидела. Ей больше нравилось дома, где её все любили. Где её никто никогда не обругал, не ударил и называли красавицей. Она грелась в этой любви, которой так мало видела в жизни. И сама любила – чисто, преданно, благодарно. Ещё она любила храм и отца Евгения. Она помогала на подворье, ухаживала за цветами, о чем-то говорила с батюшкой. И подолгу стояла перед иконами – что-то шептала… А потом Люба заболела.
Наверное, прошлая жизнь сказалась, и надорвался маленький организм. Она сгорела от лейкоза буквально за полгода. Родители продали машину, квартиру, переехали к родителям, но врачи не смогли ничего сделать. Люба умерла в больнице. Незадолго до этого отец Евгений её причастил. Она держала за руки Илью и Марину, которых чудом к ней пустили, и слабо улыбалась.
С этой улыбкой она и заснула навсегда. Тихо ушла из неё её чистая детская душа, только в конце отдохнувшая и узнавшая, что такое тепло… А рядом лежал её плюшевый мишка… Когда через несколько дней после похорон Марина найдет в себе силы разобрать Любочкины вещи, под подушкой у неё она увидит записку:
«Молитесь, пожалуйста, за маму Нину. И спасибо вам за любовь!»
Грушницкий – второстепенный персонаж романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В статье приведена информация о персонаже из произведения, цитатная характеристика.
Полное имя
Не упоминается.
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись.
Скорее всего, по причине немного презрительного отношения к нему:
он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель – сделаться героем романа.
«Ты глуп», – хотел я ему ответить, но удержался и только пожал плечами
Возраст
Около 20 лет.
ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год.
Отношение к Печорину
Негативное:
Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях.
В конце враждебное. Грушницкий был убит Печориным на дуэли.
Я выстрелил… Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Внешность Грушницкого
Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль.
Социальный статус
По началу юнкер
Грушницкий – юнкер.
я пари держу, что она не знает, что ты юнкер
Впоследствии становится офицером.
Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры
За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий полном сиянии армейского пехотного мундира
Родом Грушницкий из не очень богатого рода в глубинке. Имеет неплохое образование и воспитание
накануне отъезда из отцовской деревни
громко отвечал мне по-французски
знаешь, как то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится
Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, – сказал Грушницкий с негодованием
Я боюсь, что мне с княжной придется начинать мазурку, – я не знаю почти ни одной фигуры…
Дальнейшая судьба
Убит на дуэли.
Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого.
Личность Грушницкого
Грушницкий тщеславен, мечтает стать героем романа
он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою.
он из тех людей … Производить эффект – их наслаждение
Приезд его на Кавказ – также следствие его романтического фанатизма
Его цель – сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель
носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель
спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по видимому имеющую какую то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи
Грушницкий говорит вычурно и важно
под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное (о себе)
Грушницкий любит разыгрывать из себя величайшую жертву:
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил
Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне
Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня
да солдатская шинель в глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем
Грушницкий совершенно не разбирается в отношениях и других людях
Ты дурак! – сказал он Грушницкому довольно громко…»
Дурак же ты, братец, – сказал он, – пошлый дурак!
Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин
я знаю, ты опытен в этих вещах, ты лучше меня знаешь женщин… Женщины! женщины! кто их поймет?.. (Грушницкий о себе)
Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении
Грушницкому не чуждо благородство:
Ни за что не соглашусь! – говорил Грушницкий (о нечестной дуэли)
только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей. Как вы думаете?
Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного
Но в тоже время и слабость характера, самолюбие и трусость. По этой причине он и не смог не выстрелить в Печорина под нажимом своего секунданта
но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать
особенно самолюбие его оскорблено
Грушницкий самодовольно улыбнулся
Самодовольствие и вместе некоторая неуверенность изображались на его лице; его праздничная наружность, его гордая походка заставили бы меня расхохотаться, если бы это было согласно с моими намерениями
О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар! (Печорин о Грушницком)
Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что то не русская храбрость!..
Трус! – отвечал капитан (о Грушницком)
О ранении
Грушницкий поехал на лечение из-за ранения в ногу.
Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня
В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бедняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание
сделал такую ужасную гримасу, когда ступил на простреленную ногу
нога его вдруг выздоровела: он едва хромает