Анализ рассказа
Льва Толстого «После бала» (8 класс)

Иллюстрация В. Кожевниковой

Рассказ Льва Николаевича Толстого «После бала» - это яркий протест против неестественности внутреннего мира человека, не разделяющего добро и зло. Это сожаление о невозможности обрести счастье в том мире, который эту неестественность порождает.

История создания

Рассказ «После бала» написан в 1903 году, опубликован уже после смерти писателя в 1911 году. В основе рассказа лежит действительное событие, о котором Толстой узнал, когда студентом жил вместе с братьями в Казани. Его брат Сергей Николаевич полюбил дочь местного воинского начальника Л.П. Корейша и собирался на ней жениться. Но после того как Сергей Николаевич увидел жестокое наказание, которым командовал отец любимой девушки, он пережил сильное потрясение. Он перестал бывать в доме Корейша и отказался от мысли о женитьбе. Эта история так проч но жила в памяти Толстого, что много лет спустя он описал ее в рассказе «После бала». Писатель раздумывал над названием рассказа. Было несколько вариантов: «Рассказ о бале и сквозь строй», «Дочь и отец» и др. В результате рассказ получил название «После бала».

Писателя волновала проблема: человек и среда, влияние обстоятельств на поведение человека. Может ли человек сам управлять собой или все дело в среде и обстоятельствах.

Род, жанр, творческий метод

«После бала» — прозаическое произведение; написано в жанре рассказа, так как в центре повествования находится одно важное событие из жизни героя (потрясение от увиденного после бала), и текст небольшой по объёму. Надо сказать, что на склоне лет Толстой проявлял особый интерес к жанру рассказа.

В рассказе изображены две эпохи: 40-е годы XIX века, время правления Николая и время создания рассказа. Писатель восстанавливает прошлое, чтобы показать, что и в настоящем ничего не изменилось. Он выступает против насилия и гнета, против бесчеловечного отношения к людям. Рассказ «После бала», как и все творчество JI.H. Толстого, связано с реализмом в русской литературе.

Тематика

Толстой раскрывает в рассказе одну из безотрадных сторон жизни николаевской России — положение царского солдата: двадцатипятилетний срок службы, бессмысленная муштра, полное бесправие солдат, проведение сквозь строй в качестве наказания. Однако основная проблема в рассказе связана с вопросами нравственными: что формирует человека — общественные условия или случай. Единичное происшествие стремительно меняет отдельную жизнь («Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра», — рассказывает герой). В центре изображения в рассказе мысль о человеке, который способен разом отбросить сословные предрассудки.

Композиция рассказа

Композиционное разрешение направлено на возможность полного самораскрытия героя: произведение построено как рассказ в рассказе. В рамочном обрамлении повествование ведется от умудренного годами и жизненным опытом Ивана Васильевича. Это мудрый человек, в силу того, как сложилась его судьба, много передумавший о цели человеческого существования.

А в центральной части произведения вновь его голос, но пока еще молодого, богатого, жаждущего новых впечатлений, эмоций. Все его существо пронизано восторгом первого чувства, любви к Вареньке. Потому обычный губернский бал, с которого начинается повествование, видится герою как что-то прекрасное и удивительное: «Я был счастлив и блажен… Я обнимал в то время весь мир своей любовью»

И насколько прекрасно кружащее, как хорошее шампанское, голову чувство, настолько и прелестна Варенька, грациозная и воздушная. Ее царственная стать обворожительно чудесна, а сопровождающие ее образ розовый и белый цвета создают ощущение полета.

Также обворожителен и отец Вареньки, «полковник с серебряными эполетами» . Они с дочерью очень похожи, и Толстой, намеренно используя одинаковые детали портрета, максимально сближает эти образы, делая их неразделимыми в глазах читателей.

Несмотря на внешнюю легкость событий, некоторые детали уже подготавливают читателя к тому, как будут развиваться дальнейшие события. Например, в полковнике подспудно раздражает рассказчика его желание походить на Николая Первого и натянутая на руку во время танца замшевая перчатка, потому что того требуют правила. Пылкий и восторженный влюбленный не отдает себе отчета в том, что есть раздражающие его вещи, но их четко понимает человек, много раз переосмысливший тот самый вечер.

Резкой антитезой звучит вторая часть рассказа Ивана Васильевича. Первое столкновение с реальной, неприукрашенной жизнью жестоко преподает урок юноше, мечтавшему о счастье. Кульминация рассказа - описание жестокой казни, этот момент становится переломным в судьбе героя. Среди черных мундиров ярко выделяется исполосованная спина наказываемого солдата, это зрелище показывает всю мерзость жизни, неостановимую и невозможную. Чувство горького стыда, испытанного за невольное соучастие в этой безумной жестокости Иваном Васильевичем, противопоставлено чувствам полковника, для которого эта казнь - дело вполне заурядное.

Страшное зрелище и понимание того, что гармония недостижима в том мире, где один человек по закону имеет право истязать другого, полностью меняют героя. Вся его жизнь - мучительный поиск смысла существования и горькое разочарование, потому как он не в силах ничего изменить.

Иван Васильевич выбирает путь непротивления насилию , его нравственный выбор заключается в оберегании своей души от зла.

Характер конфликта

Основа конфликта этого рассказа заложена, с одной стороны, в изображении двуликости полковника, с другой — в разочаровании Ивана Васильевича.

Полковник был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Ласковая, неторопливая речь подчеркивала его аристократическую сущность и вызывала еще больше восхищения. Варенькин отец был настолько мил и любезен, что располагал к себе всех, в том числе и главного героя рассказа. После бала в сцене наказания солдата на лице полковника не осталось ни одной милой, добродушной черты. Не осталось ничего от человека, который был на балу, а появился новый, грозный и жестокий. Один только гневный голос Петра Владиславовича внушал страх. Иван Васильевич так описывает наказание солдата: «И я видел, как он своей сильною рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина». Иван Васильевич не может любить просто одного человека, ему нужно непременно любить весь мир, понимать и принимать его целиком. Поэтому вместе с любовью к Вареньке герой любит и ее отца, восхищается им. Когда же он сталкивается в этом мире с жестокостью и несправедливостью, рушится все его ощущение гармоничности, целостности мира, и он предпочитает не любить никак, чем любить частично. Я не волен изменить мир, победить зло, но я и только я волен согласиться или не согласиться участвовать в этом зле — вот логика рассуждений героя. И Иван Васильевич сознательно отказывается от своей любви.

Основные герои

Основные герои рассказа — юноша Иван Васильевич, влюбленный в Вареньку, и отец девушки полковник Петр Владиславович.

Полковник, красивый и крепкий человек лет пятидесяти, внимательный и заботливый отец, который носит домодельные сапоги, чтобы одевать и вывозить любимую дочь, Полковник искренен и на балу, когда танцует с любимой дочерью, и после бала, когда, не рассуждая, как ревностный николаевский служака, прогоняет сквозь строй беглого солдата. Он, несомненно, верит в необходимость расправы с тем, кто переступил закон. Именно эта искренность полковника в разных жизненных ситуациях больше всего ставит в тупик Ивана Васильевича. Как понять того, кто искренне добр в одной ситуации и искренне зол в другой? «Очевидно, он знает что-то такое, чего я не знаю... Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что видел, и это не мучило бы меня». Иван Васильевич почувствовал, что в этом противоречии повинно общество: «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал».

Идея

Идея рассказа раскрывается с помощью определенной системы образов и композиции. Основные герои — Иван Васильевич и полковник, отец девушки, в которую был влюблен рассказчик, — через образы которых решается главная проблема. Автор показывает, что социум и его структура, а не случай влияют на личность.

В образе полковника Толстой разоблачает объективные социальные условия, искажающие натуру человека, прививающие ему ложные понятия о долге.

Идейное содержание раскрывается через изображение эволюции внутреннего чувства рассказчика, его ощущения мира. Писатель заставляет задуматься над проблемой ответственности человека за окружающее. Именно сознанием этой ответственности за жизнь общества отличается Иван Васильевич. Юноша из богатой семьи, впечатлительный и восторженный, столкнувшись со страшной несправедливостью, резко изменил свой жизненный путь, отказавшись от всякой карьеры: «Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой» . Свою жизнь он посвятил тому, чтобы помогать другим людям: «Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было».

В рассказе Л.H. Толстого все контрастно, все показано по принципу антитезы: описание блестящего бала и страшного наказания на поле; обстановка в первой и второй частях; грациозная прелестная Варенька и фигура татарина с его страшной, неестественной спиной; отец Вареньки на балу, вызывавший у Ивана Васильевича восторженное умиление, и он же — злобный, грозный старик, требующий от солдат исполнения приказания. Изучение общего построения рассказа становится средством раскрытия его идейного содержания.

По материалам сайта Goldlit

Толстой – это целый мир.
А. М. Горький
Не перестаешь восхищаться талантом великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. Каждый раз, перечитывая его произведения, приходишь к мысли – какой великий дар, какое гигантское чувство слова было заложено в этом человеке. Образы, созданные Толстым, до сих пор живут и волнуют наше воображение. Наверное, ни один писатель не оставил такой яркий след в культуре конца XIX века. Его произведения по праву вошли в сокровищницу русской литературы. Одно из таких произведений – рассказ “После

Бала”. Он основан на реальных событиях того времени: все это происходило с братом писателя – Сергеем Николаевичем Толстым.
Интересно, что писатель использует в своем произведении повествование как от первого лица, так и от третьего. Каждая из этих форм имеет свои идейно-художественные задачи. Повествование от первого лица создает иллюзию восприятия живого голоса рассказчика, обладает доверительной интонацией. Эта форма позволяет особенно сильно выразить состояние человека, его настроение, переживания. В повествовании от третьего лица рассказчик выступает как человек, который знает больше, чем повествователь от первого лица. Он наблюдает героя произведения как бы со стороны. Но все же в основном рассказ ведется от первого лица – Ивана Васильевича.
Иван Васильевич – один из главных героев этого произведения. Это человек, который отрицает, что для личного совершенствования необходимо прежде всего изменить условия жизни людей: “Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае”. И в доказательство своих слов он приводит случай из пройденного им жизненного пути, рассказывает об одном дне, который полностью перевернул его жизнь…
События разворачиваются в 40-е годы XIX века. В то время он был студентом в провинциальном университете, жил, как свойственно молодости, учился и веселился. Был бойким малым, катался с гор с барышнями, кутил с товарищами. Но главное его удовольствие составляли вечера и балы, так как танцевал он хорошо и был не безобразен.
Об одном из таких вечеров и рассказывает герой Л. Н. Толстого. Это был бал у “губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера”. Все было просто чудесно: “Зала прекрасная, с хорами, музыкантами – знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского”. В то время Иван Васильевич был пьян от любви к Вареньке Б. Она же была прелестна: “Высокая, стройная, грациозная и величественная”. Держалась она всегда необыкновенно прямо, “как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, ка кой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка”. В этот вечер герой рассказа не замечал других девушек, перед его глазами всегда стояло ее “сияющее, зарумянившееся, с ямочками лицо и ласковые, милые глаза”. Он был по-настоящему счастлив. Иван Васильевич танцевал со своей возлюбленной почти все танцы: и кадрили, и пол
Ьки, и вальсы; танцевал до упаду.
Герой наслаждался обществом Вареньки и очень боялся, что она его покинет, что отец ее увезет. Но родитель девушки, “очень красивый, статный, высокий и свежий старик”, этого не сделал. Он понравился Ивану Васильевичу. И это чувство еще более усилилось; когда герой увидел, как танцует отец Вареньки со своей дочерью.
Мы видим счастье человека, причем это счастье настоящее. Сам Иван Васильевич так описывает свое душевное состояние в тот момент: “Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро”. Он обнимал в то время весь мир своей любовью и боялся только одного – чтобы что-нибудь не испортило его счастья. Таков главный герой рассказа на балу.
На балу Иван Васильевич даже не задумывался, что может существовать совсем другой мир: злой и жестокий. В прекрасном настроении пришел он домой и долго не мог уснуть – от счастья. Он вышел прогуляться и пошел по направлению к дому Варень – ки. Все ему было особенно мило: и лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома, казавшиеся в тумане очень высокими.
В душе Ивана Васильевича все пело и изредка слышался мотив мазурки, но он услышал в то утро и какую-то другую, жестокую, нехорошую музыку, став при этом свидетелем ужасного зрелища. Он увидел, как солдаты прогоняли через строй за побег татарина, который был привязан к ружьям двух солдат и на которого с обеих сторон сыпались удары. При каждом ударе наказываемый поворачивал сморщенное от страданий лицо в ту сторону, с которой падал удар, и не говорил, а всхлипывал: “Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте”. Но его голос не был услышан. Спина татарина представляла собой “что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное”, что Иван Васильевич не поверил, чтобы это могло быть тело человека.
Увиденное произвело на него сильное впечатление, но особенно он был потрясен тем, что высоким военным, возглавлявшим отряд солдат, оказался отец Вареньки. Ивану Васильевичу стало до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто он был уличен в самом постыдном поступке, он опустил глаза и поторопился уйти домой. “А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал опять все и вскочил”.
После этого случая желание поступить на военную службу у Ивана Васильевича исчезло, он решил не только не поступать на службу, но и вообще нигде не служить, чтобы всегда быть в ладах со своей совестью. Герой меняется нравственно. Происходит как бы прозрение, появляется другой взгляд на мир.
“А любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно… И любовь так и сошла на нет”.
На образе главного героя рассказа “После бала” Л. Н. Толстой показал пробуждение в человеке совести, чувства ответственности за ближнего и любви к нему. В этом рассказе особенно силен обличительный пафос по сравнению с другими произведениями писателя. В нем есть элементы притчи, а идея просветительства противопоставляется идее духовного совершенствования. Такой взгляд на жизнь характерен для поздних произведений писателя. На мой взгляд, этот рассказ очень хорошо раскрывает нам человеколюбие Толстого, его настоящее отношение к жизни.

(Пока оценок нет)

Другие сочинения:

1. Почему произошла переоценка ценностей Ивана Васильевича. Молодой человек, Иван, влюбляется на балу в дочь полковника. “…В моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. К отцу Read More ......
2. 1. Случай и мировоззрение человека. 2. Образ рассказчика. 3. Нравственные искания Ивана Васильевича. В творчестве Л. Н. Толстого очень важное значение имеет рассказ “После бала”. В этом произведении писатель показывает, как одна-единственная ситуация может повлиять на нравственный выбор человека. О Read More ......
3. Юноша из богатой семьи, горячий, впечатлительный, даже восторженный, он, впервые в жизни столкнувшись со страшной несправедливостью, совершенной далее не над ним лично, резко изменил свой жизненный путь, отказался от всякой карьеры и в дальнейшем, как об этом глухо упоминается в Read More ......
4. Читая рассказ Л. Н. Толстого “После бала”, мы становимся свидетелями того, как события всего лишь одного утра способны полностью изменить судьбу человека. Герой, от имени которого ведется рассказ, – “всеми уважаемый Иван Васильевич”, в судьбе которого случай сыграл решающую роль. Read More ......
5. В образе Ивана Васильевича – героя рассказа “После бала” – Л. Н. Толстой показал нам типичного человека того времени, студента, можно сказать, обывателя, стоящего в стороне от больших дел, живущего скромно и ничем не отличающегося от других внешне. Вместе с Read More ......
6. Иван Васильевич – главный герой рассказа Льва Николаевича Толстого “После бала”. В образе главного героя автор изобразил портрет человека, который являлся типичным для той эпохи. Иван Васильевич был человеком, который жил очень скромно, ему были безразличны большие дела. Такой человек Read More ......
7. Рассказ “После бала” Л. Н. Толстой написал в конце своей жизни, в 1903 году. В основу произведения был положен действительный случай, который произошел с братом Льва Николаевича Сергеем Николаевичем. Повествование ведется от лица Ивана Васильевича, всеми уважаемого человека. Иван Васильевич Read More ......
8. В поэме М. Ю. Лермонтова “Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова” изображена эпоха Ивана Грозного, времена опричнины. Одним из центральных персонажей поэмы является царь Иван Васильевич. Именно он вершит судьбы людей, казнит или милует. В Read More ......

ПОСЛЕ БАЛА

(Рассказ)

— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что всё дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что всё дело в случае. Я вот про себя скажу.

Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более, что рассказывал он очень искренно и правдиво.

Так он сделал и теперь.

— Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого.

— От чего же? — спросили мы.

— Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.

— Вот вы и расскажите.

Иван Васильевич задумался, покачал головой.

— Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.

— Да что же было?

— А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое, у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б... — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо — как будто не могла иначе, — откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.

— Каково Иван Васильевич расписывает.

— Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцовал я хорошо и был не безобразен.

— Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагеротипный портрет. Не то, что не безобразен, а вы были красавец.

— Красавец, так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны. Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцовал до упаду, танцовал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцовал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не говорил с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую, стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.

По закону, так сказать, мазурку я танцовал не с нею, но в действительности танцовал я почти всё время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней, и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и в знак сожаления и утешения улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.

— Ну как же не чувствовали, я думаю очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей.

Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти:

— Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы кроме тела ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr — хороший был писатель — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то, что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете...

— Да. Так вот танцовал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали всё тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы.

— Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к ее месту.

— Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь.

— Я не дам, — сказал я.

— Дайте же веер, — сказала она.

— Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.

— Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.

Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.

— Смотрите, пaпà просят танцовать, — сказала она мне, указывая на высокую, статную фигуру ее отца полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.

— Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.

Варенька подошла к двери, и я за ней.

— Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику.

Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми, à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки, николаевской выправки.

Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцовать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.

Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его, то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, во-время укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких, белых, атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцовал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.

— Ну всё равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.

Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно нежное чувство.

Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью.

После ужина я танцовал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое всё росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.

Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда она говорит: «гордость? да?» и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве.

Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал.

Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу.

С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцовитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, всё было мне особенно мило и значительно.

Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня всё время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка.

«Что это такое?» подумал я и по проезжанной по середине поля, скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию.

— Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною.

— Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов.

Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И, не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.

При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только, когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека.

— О, господи, — проговорил подле меня кузнец.

Шествие стало удаляться, всё так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и всё так же били барабаны и свистела флейта, и всё так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.

— Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь?

И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.

— Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидал меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?»

А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал опять всё и вскочил.

«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю», думал я про полковника. «Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян.

Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.

— Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было.

— Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич.

— Ну, а любовь что? — спросили мы.

— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на-нет. — Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

Ясная Поляна.

Примечания

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ

27 апреля 1903 г. к Толстому обратился писатель Шолом-Алейхем (С. Н. Рабинович) с просьбой дать что-нибудь для литературного сборника в пользу евреев, пострадавших от кишиневского погрома. 6 мая 1903 г. Толстой отвечал Шолом-Алейхему: «Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо соответствующее обстоятельствам. К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселяется в некоторой малой части — и не народной — русского населения — одно правительство, к сожалению, этого я не могу сказать в русском печатном издании» (т. 73). Вскоре после этого письма, 9 июня 1903 г., Толстой в Дневнике, среди других замыслов, называет «Рассказ о бале и сквозь строй» (т. 54, стр. 177). В последующие дни, обдумывая сюжеты новых произведений, Толстой записывает в Дневник: «2) В еврейский сборник: веселый бал в Казани, влюблен в <Ко[рейшу]> красавицу, дочь воинск[ого] начал[ьника]-поляка, танцую с нею; ее красавец старик-отец ласково берет ее и идет мазурку. И на утро после влюбленной бессонной ночи звуки барабана и сквозь строй гонит татарина, и воинск[ий] начальник велит больней бить. (Очень бы хорошо)» (т. 54, стр. 178).

Первый набросок рассказа, как это видно по дате, поставленной Толстым под текстом, сделан был в Ясной Поляне 6 августа 1903 г. Его название — «Дочь и отец». 7 августа была сделана копия с этого текста и в нее внесены большие поправки. Об этом периоде работы над рассказом записано в дневнике А. Б. Гольденвейзера: «За два дня моего пребывания в Ясной (6-го и 7-го) Л. Н. написал совсем новый, очень сильный рассказ — «Отец и дочь», который, как он сказал, «пока так и останется». Рассказом этим Л. Н. сам, кажется, остался очень доволен и думает, что можно будет в нем ничего не переделывать» (А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого» I, М. 1922, стр. 114). Действительно, 9 августа 1903 г. в Дневнике Толстого отмечено: «Написал в один день Дочь и отец. Не дурно» (т. 54, стр. 189). Однако, как видно по копиям, Толстой тотчас же принялся за переделку рассказа. Последняя копия датирована 20 августа 1903 г.

Под этим же числом есть запись и в Дневнике: «Только нынче кончил сказки — и не три, а две. Недоволен. Зато «А вы говорите» недурно» (там же, стр. 189). Особенно сильным переделкам подверглась вторая часть рассказа (сцена экзекуции), в первом наброске очень сжатая, и заключение. Однако окончательной отделки рассказ не получил и при жизни Толстого напечатан не был.

В рассказе «После бала» нашли отражение действительные события, о которых в статье «Николай Палкин» (1886) Толстой, описывая сцену экзекуции, замечает: «Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцовал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью» (т. 26, стр. 559). Это воспоминание относится, повидимому, к казанскому периоду жизни Толстого (см. т. 54, стр. 519—520).

Самой экзекуции Толстой, однако, не наблюдал. В 1898—1899 гг. он встретился в Москве с писателем И. Н. Захарьиным (Якуниным), который рассказал, как ему пришлось по наряду присутствовать при наказании солдата — прогоне сквозь строй. Толстой очень заинтересовался: «Вы не описали этого ужасного наказания?» — «Нет». — «Напрасно. Такие вещи непременно надо печатать... Вы непременно, непременно это напишите, и у вас это, я уверен, выйдет хорошо... Рассказ должен производить самое тяжело-страшное впечатление. Мне, к счастью, не довелось видеть этого ужаса» (И. Н. Захарьин-Якунин, «Встречи и воспоминания» СПб. 1903, стр. 224).

Впервые рассказ «После бала» был напечатан в издании: «Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого под редакцией В. Черткова», I, М. 1911, стр. 117—128.

В настоящем издании печатается этот текст, проверенный и исправленный по рукописям Толстого.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ

Общее количество рукописного материала, относящегося к рассказу «После бала», исчисляется в 104 листа.

1. Автограф — в «Яснополянском синем альбоме», лл. 12 об. — 20.

Печатается в вариантах под № 1.

2. Машинописная копия, с многочисленными исправлениями Толстого, 11 лл. 4°. На обложке надпись рукой переписчика: «Дочь и отец. 7 августа». На об. лл. 1, 4 и 9 вставки-автографы. Начало: Конец: «А вы говорите после этого».

3. Машинописная копия предыдущей рукописи, с множеством исправлений Толстого. Первоначально содержала 14 лл. 4°. На обложке заглавие «Отец и дочь» зачеркнуто Толстым и вместо него надписано: «А вы говорите». При исправлении копии Толстым значительно сокращена характеристика провинциальных университетов и сильно изменен и расширен конец рассказа. После исправления 6 лл. переложены в следующую рукопись. Начало: «Вот вы говорите, что надо». Конец: «как бывает, а вы говорите».

4. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4°. На обложке надпись рукой переписчика: «<Дочь и отец>. А вы говорите. 11 августа и 5 августа». Авторская правка значительна в сцене экзекуции; большим изменениям и дополнениям подвергся снова конец рассказа.

После исправления 5 лл. переложены в следующую рукопись. Начало: «сказал Иван Васильевич». Конец: «А вы вот говорите».

5. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4°. Значительной правке подвергся лишь конец рассказа, начиная со сцены экзекуции. После исправления 10 лл. были переложены в следующую рукопись. Начало: «м[у]зыку, которую я услыхал». Конец: «Вот и осудите тут, а вы говорите».

6. Машинописная копия предыдущей рукописи. Первоначально содержала 16 лл. 4°. Рукопись правилась дважды. Исправления значительны по всей рукописи. После исправления два листа были переложены в следующую рукопись. Начало: «Вот вы говорите». Конец: «Вот и судите тут, а вы говорите».

7. Машинописная копия части предыдущей рукописи, 3 лл. 4°. Рукопись неполная. Часть листов не сохранилась; часть переложена в следующую рукопись. Исправления Толстого значительны лишь в первой части описания экзекуции. Начало: «<музыку, которую я услыхал>» Конец: «тащили его вперед унтер-офицеры».

8. Машинописная копия части рукописи № 6 и рукописи № 7 и, очевидно, несохранившихся листов рукописи № 7, 17 лл. 4°. Большим исправлениям подверглось начало рассказа.

9. Машинописная копия предыдущей рукописи, 11 лл. 4°. Л. 12 не сохранился. Заглавие «А вы говорите» зачеркнуто, вместо него вписано: «После бала». Исправления значительны во второй половине рассказа, начиная со сцены экзекуции. После исправления 6 лл. и отрезков переложены в следующую рукопись. Начало: «своих маленьких белых атласных». Конец: «как видите, не годился <и нигде не служил>».

10. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 10 л. 4° (конца нет). Большой правке подверглась вторая половина рассказа: сцена экзекуции и заключение рассказчика. После исправления часть листов была переложена в следующую рукопись. Начало: «[вытяги]вающегося по-военному грудью». Конец: «поторопился уйти домой».

11. Машинописная копия части предыдущей рукописи. Первоначально содержала 14 лл. 4° и 1 отрезок. Конца рукописи нет. Правилась Толстым дважды. Большой правке подверглась сцена экзекуции. После исправления часть листов была переложена в следующую рукопись. Начало: «Жили мы тогда одни». Конец: «с искренней досадой сказал Иван Васильевич».

12. Машинописная копия части предыдущей рукописи, 14 лл. 4°. Последний лист — копия, списанная H. Л. Оболенским, частью с рукописи № 11, частью с несохранившегося листа. Начало: «Вот вы говорите, что человек». Конец: «А вы говорите... закончил он». Первоначальное заглавие «А вы говорите» зачеркнуто Толстым и начато «Дочь»; затем и это слово зачеркнуто и надписано «После бала», с подзаголовком: «Рассказ». Рукопись правилась дважды. Исправления немногочисленны, сводятся, в основном, к сокращению текста. В конце рукописи H. Л. Оболенским поставлена дата: «Ясная Поляна. 20 августа 1903 г.».

Сноски

88. [моя милая,]

304. Одно из первоначальных заглавий «После бала».

Рассказ Л.Н.Толстого "После бала"

Рассказ Толстого После бала занимает прочное место во всех школьных программах по литературе. Однако, несмотря на хрестоматийность, даже своего рода зачитанность, рассказ этот, как представляется, еще не реализовал всех своих возможностей в курсе литературы средних классов. Этому способствует укоренившийся взгляд на произведение как на протест против буржуазной действительности, правдивое изображение бесправного положения народных масс и т.п. Взятый в таком ракурсе, рассказ проходит мимо учащихся ведь он не о них! оставаясь в памяти ощущением скучной и унылой обязаловки. Как избежать этого Как максимально использовать потенциал рассказа, с одной стороны, для отработки специальных вещей (например, элементов теории литературы), с другой же для вовлечения учеников в серьезный, заинтересованный разговор, близкий и необходимый им самим Как раскрыть важнейшую философскую основу рассказа Предлагаем учителю свой вариант уроков по рассказу После бала (обычно это 2-3 урока, в зависимости от степени подготовленности класса и глубины погружения в текст).

Разговор начинаем с выяснения особенностей строения рассказа, его композиции. Уже знакомые с этим понятием ученики без труда определят, что рассказ можно условно разделить на три части: авторский текст открывает и замыкает рассказ, а внутри него находится история, рассказаная героем, Иваном Васильевичем. (Если сразу провести такое отграничение не удастся, попросите ребят определить, каким местоимением заменяется имя Ивана Васильевича в начале, середине и конце рассказа. Иван Васильевич он в начале и конце рассказа, ибо речь ведет автор; я в середине, т.к. сам является субъектом речи.) Здесь уместно познакомить ребят с такими понятиями, как обрамление, рассказ в рассказе, и вспомнить уже известный термин повествователь. Где мы еще встречались с повествователем В сферу разговора могут быть вовлечены Бородино Лермонтова, Повести Белкина Пушкина и другие произведения, в которых автор как бы доверяет герою ведение рассказа.

Уже в самом начале разговора надо четко разграничить понятия рассказ Толстого и история, рассказанная Иваном Васильевичем, ибо зачастую учащиеся забывают про обрамление, небольшое по объему, но чрезвычайно важное в смысловом отношении. (Можно, кстати, на следующем уроке проверить степень осознания ребятами структуры текста, задав вопрос: Как начинается рассказ После бала Неправильным, естественно, будут ответы типа Иван Васильевич влюбился, пошел на бал и т.п.) Именно в обрамлении сообщается о разговоре неких лиц, в котором история Ивана Васильевича является лишь одной из реплик, доводов в споре. О чем же идет этот спор Прежде всего, о глобальной проблеме совершенствования мира и человека. Испокон веку ощущал человек эту внутреннюю потребность борьбы с дурным внутри себя и вовне. Возможна ли такая борьба Не будет ли она безнадежной С чего ее начинать С внешних условий, со среды или с себя Помогите ребятам осознать эти вопросы, примерить их к себе и отпустите с заданием: Какую позицию в споре защищает Иван Васильевич (мы вернемся к этой проблеме в конце разговора).

Следующий урок мы посвящаем собственно рассказу Ивана Васильевича. (Не забудьте еще раз вспомнить разницу между рассказом Толстоо и Ивана Васильевича!) Здесь можно идти двумя путями. Первый традиционный: непосредственный выход на проблему композиции, двухчастного строения и соотнесенности этих частей (Бал и После бала). Второй путь более сложный, но и более интересный идет от вопроса: Зачем Толстой вводит в рассказ повествователя В чем преимущества этого пути Вопервых, здесь есть возможность столкновения разных точек зрения (чего не скажешь о первом пути). Во-вторых, в разговор неизбежно будут вовлечены уже известные ребятам Детство и Отрочество, в которых рассказ ведется тоже от первого лица, и речь в итоге пойдет о писательской манере Толстого, обусловленной сугубым интересом к внутреннему миру личности, тончайшим переливам душевных переживаний. (Не упустите возможность подчеркнуть, что Детство это первое произведение Толстого, а После бала одно из последних; в результате этого замыкания круга общность творческого подхода не покажется случайной, будет восприниматься своеобразным стержнем, объединяющим раннего и позднего Толстого.) Такое повторение даст возможность осознать, что основным объектом рассказа является внутреннее чувство героя, его ощущение мира. Как же меняется это чувство на протяжении всего рассказа пусть этот вопрос станет определяющим вопросом урока. Итак, сначала герой влюблен, но не просто, не как обычно, а сильно влюблен. И мир видится им сквозь призму этой влюбленности: Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. (Отметим в этом пассаже роль прилагательных в создании впечатления от бала.) А вот и предмет влюбленности Варенька: Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Обратите внимание на форсированное выделение белого цвета это пригодится нам в дальнейшем.

По ходу бала чувство героя растет от влюбленности к состоянию счастья, блаженства: Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какоето неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. В том состоянии герою кажется, что не он один, а весь мир восхищается его Варенькй. Танец Вареньки с отцом (обратим особое внимание на портрет полковника, подчеркнуто соотносящийся с портретом дочери) как бы подливает масла в огонь: чувство героя вырастает до невиданных размеров, ср.: ...несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло, Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке..., и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. Бал закончен но он продолжается в душе героя. Вектор чувства все время направлен вверх мир видится цельным, гармоничным, заполненным только любовью. И это ощущение не просто сохранится, но и усилится на улице: умиление будут вызывать даже извозчики, шлепающие по грязным лужам.

И вдруг что-то случается. Это что-то еще не осознается, оно похоже на внезапно подставленную слишком разлетевшемуся человеку подножку: Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по напрвлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. Что заставляет читателя насторожиться Несомненно, черный цвет и новая, нехорошая музыка. Состояние бала резко обрывается. Вихрь мазурки сменяется оцепенением, застылостью черных людей, визгливой мелодией флейты и барабана. Но не только внешние контрасты бросаются в глаза герою новым смыслом наполнены и уже виденные детали. Вместо пестрых бальных одежд пестрота исполосованной, превращенной в кровавое месиво спины наказываемого, белый цвет становится теперь цветом страдания при каждом ударе несчастный оскаливает белые зубы, умоляя о прощении. И главное все тот же румяный, холеный полковник. В нем, кажется, ничего не изменилось (лишь твердая, подрагивающая походка вместо танцевальных движений) но на новом фоне облик его страшен.

И точно так же, как от созерцания бала герой переходил к внутреннему взгляду, к чувству, рожденному этим созерцанием (важнейший, кстати, повествовательный принцип Толстого, отмеченный нами еще при чтении Детства и Отрочества), так и сейчас, столкнувшись с жуткой сценой наказания, рассказчик погружается в себя. От переполнявшего его блаженства не осталось и следа лишь стыд, тоска, почти физическая тошнота и отвращение. Более того и здесь зачастую ученики престают понимать героя Иван Васильевич не только порывает с любимой женщиной, но и охладевает к военной службе и службе вообще, отказывается от первоначальных жизненных планов, круто меняет всю свою жизнь. Почему такая гиперреракция Ведь, в конце концов, как сказал один семиклассник, не Варенька же била по лицу солдата своей прекрасной ручкой Вот проблема, которая рождает в классе оживленный спор. Решать ее можно поразному. Приведем лишь два мнения из целого спектра суждений учеников. Первое: герой не может любить просто одного человека ему нужно непременно любить весь мир (ср. его чувство любви даже к препротивному инженеру Анисимову), понимать и принимать его целиком. Когда же он сталкивается в этом мире с чем-то, что не может принять и полюбить (сцена наказания), рущится все его ощущение гармоничности, целостности мира и он предпочитает не любить никак, чем любить частично. Или все, или ничего. Другое мнение возвращает нас к вопросу о позиции Ивана Васильевича в споре о совершенствовании. Герой, сталкиваясь с проявлением зла в мире и абсолютной (по крайней мере, внешней) уверенностью участвующих в нем людей в правильности совершаемых ими действий, понимает, что единственно возможное для него в данной ситуации это устранение от зла. Я не волен изменить мир, победить зло, но я и только я волен согласиться или не согласиться участвовать в этом зле вот логика рассуждений героя. И Иван Васильевич сознательно выстраивает свой жизненный путь, пролагая его мимо зла, не участвуя в нем и как бы доказывая всей своей жизнью тезис о возможности и первостепенности личного, внутреннего самосовершенствования. В этом и позиция самого Толстого, что важно подчеркнуть уже сейчас.

Мы предлагаем возможно, несколько неожиданно завершить разговор чтением рассказа Варлама Шаламова Прокуратор Иудеи. Сопоставление столь далеких на первый взгляд произведений может оказаться плодотворным, ибо рассказ Шаламова о той же ситуации столкновения со злом, только выход из нее иной, прямо противоположный: герой предпочитает закрыть глаза, забыть о зле и своем участии в нем.