Меню статьи:

Действие сказки-были «Кладовая солнца», написанной большим любителем природы Михаилом Михайловичем Пришвиным, разворачиваются в период Великой Отечественной Войны. События, о которых пойдёт речь, происходили в местах лесистых и болотистых в районе города Переславль-Залесского.

Глава 1.

В начале произведения автор знакомит нас с его главными действующими лицами – девчушкой Настей и её братцем Митрашей. Мать их умерла от болезни, а отец погиб на войне. После этого шефство над ребятами взяли соседи. Но брат и сестра оказались настолько дружными и работящими, что скоро стали сами справляться со своим бытом и хозяйством, которого, кстати говоря, у них осталось немало. Была у детей и корова, и поросёнок, и овечки, и коза, и куры. И со всем этим управлялась двенадцатилетняя Настя и её десятилетний братик. Девочка была рослая, соседи ласково прозывали её золотой курочкой на высоких ногах, мальчик был низенький и плотный, за что получил прозвище «мужичок в мешочке».

Одно, что выдавало в них родню, так это веснушки, которые усеивали лица малышей повсеместно, кроме их пытливых носиков. Несмотря на большой объём домашней работы: забота о скотине, огороде, хлопоты по дому, ребята никогда не сторонились коллектива, ходили на собрания, силясь понять, что там говорится, рыли противотанковые рвы, помогали в колхозе. Митрашу отец обучил бондарству. И мальчик по мере сил делал для соседей деревянную посуду на заказ. Автор поражается тому, на сколько сплочённые были дети. Он вспоминает, что жил с ними по соседству и не знал никого более дружного меж собой во всей деревне. Стоило Митраше надуться, как Настенька подходила к нему, гладила ласково по голове, и гнев братишки тут же проходил.

Глава 2.

Следующая глава сказки начинается с того, что рассказчик описывает полезные свойства ягоды клюквы, которая в изобилии произрастала в тех местах. Он утверждает, что особенно хороша клюква, которая перезимовала под снегом, особенно если запарить её в горшочке с сахарной свеклой. Такой напиток вполне заменяет собой сладкий чай, а ещё в тех краях клюква считалась лекарством от всех болезней.

В той суровой местности снег в лесу лежал ещё и в конце апреля, а у болот было значительно теплее, и снега там в ту же самую пору не осталось вовсе. Об этом Настя и Митраша узнали от соседей и решили отправится в свою экспедицию за сладкой клюквой. Девочка задала корм всем своим животным. Мальчик приготовил обмундирование, такое, как учил его отец. Взял он с собой двуствольное ружье «Тулку», да и про компас не забыл. Очень уж отец нахваливал ему этот чудесный прибор, с которым в любую погоду в лесу не заблудишься. Настя же взяла с собой провизию – хлеб, молоко да картошку отварную, сложив это всё в огромную корзину. Увидев ту корзину Митраша заулыбался и припомнил сестре, как отец рассказывал о палестинке (красивом, приятном местечке в лесу), где всё усеяно клюквой. Предусмотрительная девочка в свою очередь припомнила, что путь к той палестинке лежит через Слепую елань – гиблое место, где много людей и скота сложило головы.

Глава 3.

И вот ребята наконец-то отправились в свой поход. Они без труда пересекли приболотницу Блудова болота, через которое им предстояло держать путь. По тем местам часто ходили люди, и уже успели прорубить дорогу между стволами тамошней буйной растительности.

Рассказчик сообщает нам, что в той местности посреди болот есть песчаные холмы, которые называются боринами. Вот на один такой холм и выбрались наши охотники за клюквой. Там и стали попадаться им первые кроваво-красные ягодки. Кроме ягод, на Борине Звонкой, ребята встретили ещё и следы наступающей весны – сочную траву и цветы волчьего лыка. Митраша в шутку сказал сестре, что из него волки плетут себе корзины. После этого ребята с опаской припомнили свирепого волка, о котором всё также рассказывал им отец. Прозывали того волка Серый помещик, и жил он в завалах на Сухой речке, всё в том же лесу, по которому пробирались сироты.

Приближающийся рассвет донёс до ушей брата и сестры разнообразные птичьи трели. Жители близлежащих сёл по голосу могли отличить почти любую птичку, что затаилась в ветвях. Но кроме птичьих голосов предрассветную мглу прорезал ещё и тягостный, щемящий и нерадостный вой. Это выл Серый помещик. Среди селян ходили слухи, что этого волка невозможно убить, на столько он был хитёр и коварен.

Наконец ребята добрались до развилки дороги: одна тропа, отходящая от развилки, была широкая и хорошо вытоптанная, вторая – чуть заметная. Дети озадачились тем, куда им идти. Митраша достал из футляра компас и определил, что на север ведёт узкая тропинка. А именно на север, по словам отца, нужно идти, чтоб добраться до палестинки. Насте не хотелось идти по малоизвестной тропе, пугала девочку губительная Слепая елань, но после непродолжительного спора она уступила брату. И вот охотники за клюквой отправились на север по узенькой тропинке.

Глава 4.

Спустя какое-то время ребята добрались до места, называемого в народе Лежачий камень. Там сироты устроили привал в ожидании первых лучиков рассвета, чтобы двинуться дальше. После того, как окончательно рассвело, дети приметили, что от камня в стороны расходятся опять-таки две тропинки. Одна хорошая, плотная, тропа шла направо, другая, слабенькая, – прямо. Проверив по компасу направление, Митраша указал на слабую тропу, на что Настя ответила, что это вообще не дорога. Мужичок в мешочке упорствовал, что это именно та тропинка, о которой говорил отец. Сестрица предположила, что отец просто подшучивал над ними, но братец продолжал стоять на своём, а потом и вовсе сорвался с места и пошёл по узкой дорожке. Сердитый малыш не подумал ни о корзинке, ни о провизии, а сестра не стала его останавливать, а лишь плюнув ему вслед пошла по широкой дорожке. И сразу же, как по волшебству, затянуло тучами небо, зловеще закаркали вороны, зашумели и застонали деревья.

Глава 5.

Жалобный стон деревьев заставил вылезти из обвалившейся картофельной ямы гончую собаку Травку. Она выбралась из ямы и завыла также жалобно, как и окружающие её деревья. Уже целых два года прошло с тех пор, как случилось ужасное несчастье в жизни животного: умер обожаемый ею лесник, старый охотник Антипыч.

Автор вспоминает, как они ездили к Антипычу с давних времён на охоту. А он всё жил в своей лесной сторожке, верно даже сам уже позабыл сколько ему лет. И казалось рассказчику нашему, что тот лесник никогда не умрёт. Поучал он молодёжь уму-разуму. А собака жила при нём и души не чаяла в своём старом хозяине.

Но вот пришло время, и умер Антипыч. Вскоре после этого началась война, и другого сторожа на его место не назначили. Сторожка его развалилась, а Травка стала привыкать к дикому образу жизни. Собака охотилась на зайцев, часто забывая, что охотится она уже для себя самой, а не для своего обожаемого хозяина. А когда становилось животному совсем невмоготу, то взбиралось оно на холм, бывший когда-то избушкой, и выло, выло…

К вою тому уже давно прислушивался оголодавший за зиму Серый помещик.

Глава 6.

Волки в тех местах наносили большой вред сельскому хозяйству, уничтожая домашний скот. Рассказчик оказался в группе, посланной в лес для борьбы с дикими животными. Группа эта по всем правилам определила место обитания волков и обнесла его верёвкой по всему периметру. На верёвке были развешаны красные флажки, пахнущие кумачом. Это было сделано не спроста, так как волков раздражает и пугает такой цвет и запах. В ограждении были проделаны выходы, количество которых совпадало с количеством стрелков в отряде.

После этого загонщики стали стучать палками и шуметь, чтобы взбудоражить животных. Все волки повели себя, как ожидали люди – бросились к отверстиям в огороже, где и встретили свою смерть, но только не Серый помещик. Этот старый хитрый волк махнул через флаги, был дважды ранен в ухо и хвост, но всё же ушёл от охотников.

За следующее лето Серый порезал коров и овец не меньше, чем вся погибшая стая вместе взятая. Зимой, когда пастбище пустовало, он ловил собак по деревням и питался в основном собаками.

В то утро, когда дети между собой поссорились и разошлись в разные стороны, волк был голодный и злой. Поэтому, когда зашатались и завыли деревья близ Лежачего камня, он не выдержал, вылез из своего убежища и тоже завыл. И это был зловещий вой, от которого кровь стынет в жилах.

Глава 7.

Так и выли по обе стороны болота волк и собака. Серый помещик услыхал вой Травки и пустился в сторону, откуда шёл звук. К счастью для гончей, сильный голод заставил её прекратить свой плач по человеку и отправиться искать заячий след. Как раз в то время неподалёку прогуливался старый заяц-русак. Он, как и дети, присел отдохнуть у Лежачего камня, но донёсшийся до его чутких ушей вой заставил зайца пуститься наутёк в сторону Слепой елани. Травка без труда учуяла запах русака, добравшись до Лежачего камня. Но кроме зайца Травка учуяла ещё и запах двух маленьких людей и их корзины с припасами. Собаке безумно захотелось полакомиться хлебом, она стала вынюхивать, в какую сторону отправился человек с хлебом. Благодаря своему охотничьему чутью, Травка вскоре решила эту задачу и отправилась за Настей по широкой дороге.

Глава 8.

Блудово болото, по которому вела стрелка компаса Митрашу, содержало огромные запасы торфа. Именно поэтому автор прозвал это место кладовой солнца. Солнце даёт жизнь каждой травинке и деревцу в лесу. Умирая и падая в болото, растения превращаются в полезные ископаемые, хранящиеся под толщей воды, вот так и получается, что болото – кладовая солнца. Слой торфа в Блудовом болоте был неравномерный. Чем ближе к Слепой елани – тем моложе и тоньше. Митраша продвигался вперёд, а тропы и кочки под его ногами становились не просто мягкими, а полужидкими.

Мальчик абсолютно не трусил, слушал пение птиц и даже сам запевал песни, чтоб приободриться. Но отсутствие жизненного опыта таки сделало своё дело. Мужичок в мешочке сбился с дороги, протоптанной другим человеком и попал прямёхонько в Слепую елань. Поначалу идти там было даже легче, чем по болоту. Но спустя какое-то время ноги мальчика стали утопать всё глубже. Он остановился и оказался по колено в болотной жиже. Предприняв отчаянную попытку вырваться, Митраша погрузился в болото по самую грудь. Теперь малейшее движение или вздох тянули его вниз. Тогда парень принял едино верное решение – положил своё ружье плашмя на болото, оперся на него обеими руками и успокоил дыхание. Внезапно ветер донёс до него крик сестры. Митраша ей ответил, но ветер унёс его крик в другую сторону. По смуглому лицу мальчишки потекли слёзы.

Глава 9.

Клюква – ягода ценная и полезная, поэтому многие, собирая её, сильно увлекались. Иногда до драки дело доходило. Настенька тоже очень увлеклась, собирая клюкву, да так что и о братце своём позабыла. В погоне за ягодой девочке тоже сбилась с тропы, по которой шла. Дети не знали, что оба выбранных ими пути в результате должны были сойтись в одном месте. Настина тропа огибала Слепую елань, а митрашина шла напрямик по её краю. Если бы мальчик не сбился с пути, то давно бы уже был там, куда только сейчас дошла Настенька. Это место и было той самой палестинкой, куда стремился маленький человек по компасу. Здесь и вправду всё было красным-красно от клюквы. Девочка стала жадно собирать ягоду и складывать её в корзинку, напрочь позабыв о своём братишке. Она ползла по болоту, даже головы вверх не подымая, пока не добралась до горелого пня, на котором притаилась гадюка. Змея зашипела, и это заставило девочку встрепенуться, встрепенулся и лось, который мирно глодал осину в кустах. Настя изумлённо уставилась на гадину. А совсем недалеко от девочки стояла большая рыжая собака с чёрным ремешком. Это была Травка. Настя вспомнила её, Антипыч не раз приходил с ней в деревню, но вот имя животного забыла. Стала звать её Муравкой и предлагать хлеб. И вдруг как будто озарило девчушку, и на весь лес раздался пронзительный крик: «Братец, Митраша!»

Глава 10.

Наступил вечер. Настя рыдала на поляне по своему пропавшему братцу. Травка подошла к ней и лизнула солёную щёку девочки. Очень хотелось ей хлеба, но не могла она копаться сама в корзине. Чтоб как-то поддержать ребёнка в его беде, Травка подняла голову вверх и пронзительно завыла. Этот вой услыхал Серый и изо всех сил рванулся к палестинке.

Но собака отвлеклась, потому что снова почуяла зайца. Она, как охотник со стажем, поняла круг заячьего побега и ринулась вслед за ним к Лежачему камню. Там она засекла свою добычу, напружинилась для прыжка, немного не рассчитала и перелетела через зайца. Русак же, в свою очередь, со всех ног рванул по митрашиной тропе прямо на Слепую елань. Услышав долгожданный собачий лай, Серый помещик тоже со всех ног бросился в том направлении.

Глава 11.

Травка мчалась за зайцем, который всячески пытался запутать свои следы.

Но вдруг собака остановилась, как вкопанная. В десяти шагах от себя она увидела маленького человека. В понимании Травки все люди делились на два типа – Антипыч с разными лицами, то бишь добрый человек, и враг Антипыча. Вот почему умная собака рассматривала Митрашу издалека.

Глаза мальчика сначала были тусклыми и мёртвыми, но увидев Травку, постепенно загорелись огнём. Этот жгучий взгляд напомнил собаке хозяина, и она слабо махнула хвостом.

И вдруг она услышала, как маленький человек произносит её имя. Надо сказать, что изначально лесник звал свою собаку Затравкой, лишь потом её имя приобрело сокращённый вариант. Митраша произнёс: «Затравка!» В сердце животного зажглась надежда, что это маленький мальчик станет её новым Антипычем. И она поползла.

Мальчонка ласково звал собаку, но в его поведении был чёткий расчёт. Когда она подползла на нужное ему расстояние, он схватил её правой рукой за сильную заднюю ногу, животное рванулось изо всех сил, но мальчик не ослабил хватку, а лишь схватил её за вторую заднюю ногу и мгновенно лёг животом на ружье.

На четвереньках, переставляя ружье с места на место, парнишка таки выполз на тропу, по которой ходил человек.

Там он встал в полный рост, отряхнулся и громко крикнул: «Иди же теперь ко мне, моя Затравка!» После этих слов собака окончательно признала в Митраше своего нового хозяина.

Глава 12.

Травка была в восторге от того, что обрела нового человека, которому можно служить. И в знак своей благодарности решила поймать ему зайца. Голодный Митраша решил, что в этом зайце будет его спасение. Он заменил в ружье подмокшие патроны, поставил его на мушку и стал ждать за кустом можжевельника, когда собака пригонит к нему добычу. Но случилось так, что именно за этим кустом притаился Серый, услыхавший возобновлённый гон собаки. Увидев серую морду в пяти шагах от себя, Митраша позабыл о зайце и выстрелил почти в упор. Серый помещик окончил свою жизнь без мучений.

Услышав шум выстрела, Настя громко закричала, брат ответил ей, и она вмиг к нему прибежала. Вскоре явилась и Травка с русаком в зубах. И стали они греться у костра, и готовить себе еду и ночлег.

Когда соседи узнали, что дети не ночевали дома, то стали готовить спасательную экспедицию. Но вдруг под утро из леса гуськом вышли охотники за сладкой клюквой, на плечах у них был шест с тяжёлой корзиной, а рядом бежала собака Антипыча.

Дети подробно поведали о своих приключениях. Вот только не верилось людям, что мальчишка десяти лет смог убить Серого помещика. Несколько человек с санями и верёвкой отправились в указанное место и вскоре привезли в село останки огромного волка. Посмотреть на них сходились зеваки даже из соседних сёл. А мужичка в мешочке с тех пор стали звать героем.

Настя корила себя, что из-за жадности на клюкву позабыла о брате, поэтому отдала всю ягоду детям, освобождённым из блокадного Ленинграда.

Исследования показали, что торфа в болоте хватит для работы огромной фабрики лет на сто. Рассказчик призывает читателя отринуть предрассудки, что в болотах черти водятся, и воспринимать их, как настоящие кладовые солнца.

Страница 1 из 6

I
В одном селе, возле Блудова болота, в районе города Переславль-Залесского, осиротели двое детей. Их мать умерла от болезни, отец погиб на Отечественной войне.
Мы жили в этом селе всего только через один дом от детей. И, конечно, мы тоже вместе с другими соседями старались помочь им, чем только могли. Они были очень милые. Настя была, как золотая Курочка на высоких ножках. Волосы у нее, ни темные, ни светлые, отливали золотом, веснушки по всему лицу были крупные, как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во все стороны. Только носик один был чистенький и глядел вверх.
Митраша был моложе сестры на два года. Ему было всего только десять лет с хвостиком. Он был коротенький, но очень плотный, лобастый, затылок широкий. Это был мальчик упрямый и сильный.
«Мужичок в мешочке», улыбаясь, называли его между собой учителя в школе.
Мужичок в мешочке, как и Настя, был весь в золотых веснушках, а носик его, чистенький тоже, как у сестры, глядел вверх.
После родителей все их крестьянское хозяйство досталось детям: изба пятистенная, корова Зорька, телушка Дочка, коза Дереза. Безыменные овцы, куры, золотой петух Петя и поросенок Хрен.

Вместе с этим богатством досталось, однако, детишкам бедным и большая забота о всех живых существах. Но с такой ли бедой справлялись наши дети в тяжкие годы Отечественной войны! Вначале, как мы уже говорили, к детям приходили помогать их дальние родственники и все мы, соседи. Но очень что-то скоро умненькие и дружные ребята сами всему научились и стали жить хорошо.
И какие это были умные детишки! Если только возможно было, они присоединялись к общественной работе. Их носики можно было видеть на колхозных полях, на лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковых рвах: носики такие задорные.
В этом селе мы, хотя и приезжие люди, знали хорошо жизнь каждого дома. И теперь можем сказать: не было ни одного дома, где бы жили и работали так дружно, как жили наши любимцы.
Точно так же, как и покойная мать, Настя вставала далеко до солнца, в предрассветный час, по трубе пастуха. С хворостиной в руке выгоняла она свое любимое стадо и катилась обратно в избу. Не ложась уже больше спать, она растопляла печь, чистила картошку, заправляла обед, и так хлопотала по хозяйству до ночи.
Митраша выучился у отца делать деревянную посуду: бочонки, шайки, лохани. У него есть фуганок, ладило длиной больше чем в два его роста. И этим ладилом он подгоняет дощечки одну к одной, складывает и обдерживает железными или деревянными обручами.
При корове двум детям не было такой уж нужды, чтобы продавать на рынке деревянную посуду, но добрые люди просят, кому шайку на умывальник, кому нужен под капели бочонок, кому кадушечка солить огурцы или грибы, или даже простую посудинку с зубчиками - домашний цветок посадить.
Сделает, и потом ему тоже отплатят добром. Но, кроме бондарства, на нем лежит и все мужское хозяйство и общественное дело. Он бывает на всех собраниях, старается понять общественные заботы и, наверно, что-то смекает.
Очень хорошо, что Настя постарше брата на два года, а то бы он непременно зазнался и в дружбе у них не было бы, как теперь, прекрасного равенства. Бывает, и теперь Митраша вспомнит, как отец наставлял его мать, и вздумает, подражая отцу, тоже учить свою сестру Настю. Но сестренка мало слушается, стоит и улыбается. Тогда «Мужичок в мешочке» начинает злиться и хорохориться и всегда говорит, задрав нос:
- Вот еще!
- Да чего ты хорохоришься? - возражает сестра.
- Вот еще! - сердится брат. - Ты, Настя, сама хорохоришься.
- Нет, это ты!
- Вот еще!
Так, помучив строптивого брата, Настя оглаживает его по затылку. И как только маленькая ручка сестры коснется широкого затылка брата, отцовский задор покидает хозяина.
- Давай-ка вместе полоть! - скажет сестра.
И брат тоже начинает полоть огурцы, или свеклу мотыжить, или картошку окучивать.
Да, очень, очень трудно было всем во время Отечественной войны, так трудно, что, наверно, и на всем свете так никогда не бывало. Вот и детям пришлось хлебнуть много всяких забот, неудач, огорчений. Но их дружба перемогла все, они жили хорошо. И мы опять можем твердо сказать: во всем селе ни у кого не было такой дружбы, как жили между собой Митраша и Настя Веселкины. И думаем, наверное, это горе о родителях так тесно соединило сирот.

II
Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотах летом, а собирают ее поздней осенью. Но не все знают, что самая-самая хорошая клюква, сладкая, как у нас говорят, бывает, когда она перележит зиму под снегом. Эту весеннюю темно-красную клюкву парят у нас в горшках вместе со свеклой и пьют чай с ней, как с сахаром. У кого же нет сахарной свеклы, то пьют чай и с одной клюквой. Мы это сами пробовали - и ничего, пить можно: кислое заменяет сладкое и очень даже хорошо в жаркие дни. А какой замечательный кисель получается из сладкой клюквы, какой морс! И еще в народе у нас считают эту клюкву целебным лекарством от всех болезней.
Этой весной снег в густых ельниках еще держался и в конце апреля, но в болотах всегда бывает много теплее: там в это время снега уже не было вовсе. Узнав об этом от людей, Митраша и Настя стали собираться за клюквой. Еще до свету Настя задала корм всем своим животным. Митраша взял отцовское двуствольное ружье «Тулку», манки на рябчиков и не забыл тоже и компас. Никогда, бывало, отец его, направляясь в лес, не забудет этого компаса. Не раз Митраша спрашивал отца:
- Всю жизнь ты ходишь по лесу, и тебе лес известен весь, как ладонь. Зачем же тебе еще нужна эта стрелка?
- Видишь, Дмитрий Павлович, - отвечал отец, - в лесу эта стрелка тебе добрей матери: бывает, небо закроется тучами, и по солнцу в лесу ты определиться не можешь, пойдешь наугад - ошибешься, заблудишься, заголодаешь. Вот тогда взгляни только на стрелку, и она укажет тебе, где твой дом. Пойдешь прямо по стрелке домой, и тебя там покормят. Стрелка эта тебе верней друга: бывает, друг твой изменит тебе, а стрелка неизменно всегда, как ее ни верти, все на север глядит.
Осмотрев чудесную вещь, Митраша запер компас, чтобы стрелка в пути зря не дрожала. Он хорошо, по-отцовски, обернул вокруг ног портянки, вправил в сапоги, картузик надел такой старый, что козырек его разделился надвое: верхняя корочка задралась выше солнца, а нижняя спускалась почти до самого носика. Оделся же Митраша в отцовскую старую куртку, вернее же в воротник, соединяющий полосы когда-то хорошей домотканной материи. На животике своем мальчик связал эти полосы кушаком, и отцовская куртка села на нем, как пальто, до самой земли. Еще сын охотника заткнул за пояс топор, сумку с компасом повесил на правое плечо, двуствольную «Тулку» - на левое и так сделался ужасно страшным для всех птиц и зверей.
Настя, начиная собираться, повесила себе через плечо на полотенце большую корзину.
- Зачем тебе полотенце? - спросил Митраша.
- А как же, - ответила Настя, - ты разве не помнишь, как мама за грибами ходила?
- За грибами! Много ты понимаешь: грибов бывает много, так плечо режет.
- А клюквы, может быть, у нас еще больше будет.
И только хотел сказать Митраша свое «вот еще», вспомнилось ему, как отец о клюкве сказал, еще когда собирали его на войну.
- Ты это помнишь, - сказал Митраша сестре, - как отец нам говорил о клюкве, что есть палестинка в лесу…
- Помню, - ответила Настя, - о клюкве говорил, что знает местечко и клюква там осыпучая, но что он о какой-то палестинке говорил, я не знаю. Еще помню, говорил про страшное место Слепую елань.
- Вот там, возле елани, и есть палестинка, - сказал Митраша. - Отец говорил: идите на Высокую гриву и после того держите на север и, когда перевалите через Звонкую борину, держите все прямо на север и увидите - там придет вам палестинка, вся красная, как кровь, от одной только клюквы. На этой палестинке еще никто не бывал!
Митраша говорил это уже в дверях. Настя во время рассказа вспомнила: у нее от вчерашнего дня остался целый, нетронутый чугунок вареной картошки. Забыв о палестинке, она тихонечко шмыгнула к загнетке и опрокинула в корзинку весь чугунок.
«Может быть, еще и заблудимся, - подумала она. - Хлеба у нас взято довольно, есть бутылка молока, и картошка, может быть, тоже пригодится».
А брат в это время, думая, что сестра все стоит за его спиной, рассказывал ей о чудесной палестинке и что, правда, на пути к ней Слепая елань, где много погибло и людей, и коров, и коней.
- Ну, так что это за палестинка? - спросила Настя.
- Так ты ничего не слыхала?! - схватился он.
И терпеливо повторил ей уже на ходу все, что слышал от отца о не известной никому палестинке, где растет сладкая клюква.

III
Блудово болото, где и мы сами не раз тоже блуждали, начиналось, как почти всегда начинается большое болото, непроходимою зарослью ивы, ольхи и других кустарников. Первый человек прошел эту приболотицу с топором в руке и вырубил проход для других людей. Под ногами человеческими после осели кочки, и тропа стала канавкой, по которой струилась вода. Дети без особого труда перешли эту приболотицу в предрассветной темноте. И когда кустарники перестали заслонять вид впереди, при первом утреннем свете им открылось болото, как море. А впрочем, оно же и было, это Блудово болото, дном древнего моря. И как там, в настоящем море, бывают острова, как в пустынях - оазисы, так и в болотах бывают холмы. У нас в Блудовом болоте эти холмы песчаные, покрытые высоким бором, называются боринами. Пройдя немного болотом, дети поднялись на первую борину, известную под названием Высокая грива. Отсюда с высокой пролысинки в серой дымке первого рассвета чуть виднелась борина Звонкая.
Еще не доходя до Звонкой борины, почти возле самой тропы, стали показываться отдельные кроваво-красные ягоды. Охотники за клюквой поначалу клали эти ягоды в рот. Кто не пробовал в жизни своей осеннюю клюкву и сразу бы хватил весенней, у него бы дух захватило от кислоты. Но деревенские сироты знали хорошо, что такое осенняя клюква, и оттого когда теперь ели весеннюю, то повторяли:
- Какая сладкая!
Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку, покрытую и теперь, в апреле, темно-зеленой брусничной травой. Среди этой зелени прошлого года кое-где виднелись новые цветочки белого подснежника и лиловые, мелкие и ароматные цветочки волчьего лыка.
- Они хорошо пахнут, попробуй сорви цветочек волчьего лыка, - сказал Митраша.
Настя попробовала надломить прутик стебелька и никак не могла.
- А почему это лыко называется волчьим? - спросила она.
- Отец говорил, - ответил брат, - волки из него себе корзинки плетут.
И засмеялся.
- А разве тут есть еще волки?
- Ну, как же! Отец говорил, тут есть страшный волк, Серый помещик.
- Помню: тот самый, что порезал перед войной наше стадо.
- Отец говорил: он живет на Сухой речке, в завалах.
- Нас с тобой он не тронет?
- Пусть попробует! - ответил охотник с двойным козырьком.
Пока дети так говорили и утро подвигалось все больше к рассвету, борина Звонкая наполнилась птичьими песнями, воем, стоном и криком зверьков. Не все они были тут, на борине, но с болота, сырого, глухого, все звуки собирались сюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему.
Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя и Митраша, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное.
Видно, как птица поет на сучке, и каждое перышко дрожит у нее от усилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходится выпевать, выкрикивать, выстукивать.
- Тэк-тэк! - чуть слышно постукивает огромная птица Глухарь в темном лесу.
- Шварк-шварк! - Дикий Селезень в воздухе пролетел над речкой.
- Кряк-кряк! - дикая утка Кряква на озере.
- Гу-гу-гу! - красивая птичка Снегирь на березе.

В одном селе, возле Блудова болота, в районе города Переславль-Залесского, осиротели двое детей. Их мать умерла от болезни, отец погиб на Отечественной войне.
Мы жили в этом селе всего только через один дом от детей. И, конечно, мы тоже вместе с другими соседями старались помочь им, чем только могли. Они были очень милые. Настя была, как золотая Курочка на высоких ножках. Волосы у нее, ни темные, ни светлые, отливали золотом, веснушки по всему лицу были крупные, как золотые монетки, и частые, и тесно им было, и лезли они во все стороны. Только носик один был чистенький и глядел вверх.
Митраша был моложе сестры на два года. Ему было всего только десять лет с хвостиком. Он был коротенький, но очень плотный, лобастый, затылок широкий. Это был мальчик упрямый и сильный.
«Мужичок в мешочке», улыбаясь, называли его между собой учителя в школе.
«Мужичок в мешочке», как и Настя, был весь в золотых веснушках, а носик его, чистенький тоже, как у сестры, глядел вверх.
После родителей все их крестьянское хозяйство досталось детям: изба пятистенная, корова Зорька, телушка Дочка, коза Дереза. Безыменные овцы, куры, золотой петух Петя и поросенок Хрен.
Вместе с этим богатством досталось, однако, детишкам бедным и большая забота о всех живых существах. Но с такой ли бедой справлялись наши дети в тяжкие годы Отечественной войны! Вначале, как мы уже говорили, к детям приходили помогать их дальние родственники и все мы, соседи. Но очень что-то скоро умненькие и дружные ребята сами всему научились и стали жить хорошо.
И какие это были умные детишки! Если только возможно было, они присоединялись к общественной работе. Их носики можно было видеть на колхозных полях, на лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковых рвах: носики такие задорные.
В этом селе мы, хотя и приезжие люди, знали хорошо жизнь каждого дома. И теперь можем сказать: не было ни одного дома, где бы жили и работали так дружно, как жили наши любимцы.
Точно так же, как и покойная мать, Настя вставала далеко до солнца, в предрассветный час, по трубе пастуха. С хворостиной в руке выгоняла она свое любимое стадо и катилась обратно в избу. Не ложась уже больше спать, она растопляла печь, чистила картошку, заправляла обед, и так хлопотала по хозяйству до ночи.
Митраша выучился у отца делать деревянную посуду: бочонки, шайки, лохани. У него есть фуганок, ладило длиной больше чем в два его роста. И этим ладилом он подгоняет дощечки одну к одной, складывает и обдерживает железными или деревянными обручами.
При корове двум детям не было такой уж нужды, чтобы продавать на рынке деревянную посуду, но добрые люди просят, кому шайку на умывальник, кому нужен под капели бочонок, кому кадушечка солить огурцы или грибы, или даже простую посудинку с зубчиками – домашний цветок посадить.
Сделает, и потом ему тоже отплатят добром. Но, кроме бондарства, на нем лежит и все мужское хозяйство и общественное дело. Он бывает на всех собраниях, старается понять общественные заботы и, наверно, что-то смекает.
Очень хорошо, что Настя постарше брата на два года, а то бы он непременно зазнался и в дружбе у них не было бы, как теперь, прекрасного равенства. Бывает, и теперь Митраша вспомнит, как отец наставлял его мать, и вздумает, подражая отцу, тоже учить свою сестру Настю. Но сестренка мало слушается, стоит и улыбается. Тогда «Мужичок в мешочке» начинает злиться и хорохориться и всегда говорит, задрав нос:
– Вот еще!
– Да чего ты хорохоришься? – возражает сестра.
– Вот еще! – сердится брат. – Ты, Настя, сама хорохоришься.
– Нет, это ты!
– Вот еще!
Так, помучив строптивого брата, Настя оглаживает его по затылку. И как только маленькая ручка сестры коснется широкого затылка брата, отцовский задор покидает хозяина.
– Давай-ка вместе полоть, – скажет сестра.
И брат тоже начинает полоть огурцы, или свеклу мотыжить, или картошку окучивать.

«II»

Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотах летом, а собирают ее поздней осенью. Но не все знают, что самая-самая хорошая клюква, сладкая, как у нас говорят, бывает, когда она перележит зиму под снегом.
Этой весной снег в густых ельниках еще держался и в конце апреля, но в болотах всегда бывает много теплее: там в это время снега уже не было вовсе. Узнав об этом от людей, Митраша и Настя стали собираться за клюквой. Еще до свету Настя задала корм всем своим животным. Митраша взял отцовское двуствольное ружье «Тулку», манки на рябчиков и не забыл тоже и компас. Никогда, бывало, отец его, направляясь в лес, не забудет этого компаса. Не раз Митраша спрашивал отца:
– Всю жизнь ты ходишь по лесу, и тебе лес известен весь, как ладонь. Зачем же тебе еще нужна эта стрелка?
– Видишь, Дмитрий Павлович, – отвечал отец, – в лесу эта стрелка тебе добрей матери: бывает, небо закроется тучами, и по солнцу в лесу ты определиться не можешь, пойдешь наугад, ошибешься, заблудишься, заголодаешь. Вот тогда взгляни только на стрелку – и она укажет тебе, где твой дом. Пойдешь прямо по стрелке домой, и тебя там покормят. Стрелка эта тебе верней друга: бывает, друг твой изменит тебе, а стрелка неизменно всегда, как ее ни верти, все на север глядит.
Осмотрев чудесную вещь, Митраша запер компас, чтобы стрелка в пути зря не дрожала. Он хорошо, по-отцовски, обернул вокруг ног портянки, вправил в сапоги, картузик надел такой старый, что козырек его разделился надвое: верхняя корочка задралась выше солнца, а нижняя спускалась почти до самого носика. Оделся же Митраша в отцовскую старую куртку, вернее же в воротник, соединяющий полосы когда-то хорошей домотканной материи. На животике своем мальчик связал эти полосы кушаком, и отцовская куртка села на нем, как пальто, до самой земли. Еще сын охотника заткнул за пояс топор, сумку с компасом повесил на правое плечо, двуствольную «Тулку» – на левое и так сделался ужасно страшным для всех птиц и зверей.
Настя, начиная собираться, повесила себе через плечо на полотенце большую корзину.
– Зачем тебе полотенце? – спросил Митраша.
– А как же? – ответила Настя. – Ты разве не помнишь, как мама за грибами ходила?
– За грибами! Много ты понимаешь: грибов бывает много, так плечо режет.
– А клюквы, может быть, у нас еще больше будет.
И только хотел сказать Митраша свое «вот еще!», вспомнилось ему, как отец о клюкве сказал, еще когда собирали его на войну.
– Ты это помнишь, – сказал Митраша сестре, – как отец нам говорил о клюкве, что есть палестинка в лесу.
– Помню, – ответила Настя, – о клюкве говорил, что знает местечко и клюква там осыпучая, но что он о какой-то палестинке говорил, я не знаю. Еще помню, говорил про страшное место Слепую елань.
– Вот там, возле елани, и есть палестинка, – сказал Митраша. – Отец говорил: идите на Высокую гриву и после того держите на север и, когда перевалите через Звонкую борину, держите все прямо на север и увидите – там придет вам палестинка, вся красная, как кровь, от одной только клюквы. На этой палестинке еще никто не бывал.
Митраша говорил это уже в дверях. Настя во время рассказа вспомнила: у нее от вчерашнего дня остался целый, нетронутый чугунок вареной картошки. Забыв о палестинке, она тихонечко шмыгнула к загнетке и опрокинула в корзинку весь чугунок.
«Может быть, еще и заблудимся, – подумала она. – Хлеба у нас взято довольно, есть бутылка молока, и картошка, может быть, тоже пригодится».
А брат в это время, думая, что сестра все стоит за его спиной, рассказывал ей о чудесной палестинке и что, правда, на пути к ней Слепая елань, где много погибло и людей, и коров, и коней.
– Ну, так что это за палестинка? – спросила Настя.
– Так ты ничего не слыхала?! – схватился он.
И терпеливо повторил ей уже на ходу все, что слышал от отца о не известной никому палестинке, где растет сладкая клюква.

«III»

Блудово болото, где и мы сами не раз тоже блуждали, начиналось, как почти всегда начинается большое болото, непроходимою зарослью ивы, ольхи и других кустарников. Первый человек прошел эту приболотицу с топором в руке и вырубил проход для других людей. Под ногами человеческими после осели кочки, и тропа стала канавкой, по которой струилась вода. Дети без особого труда перешли эту приболотицу в предрассветной темноте. И когда кустарники перестали заслонять вид впереди, при первом утреннем свете им открылось болото, как море. А впрочем, оно же и было, это Блудово болото, дном древнего моря. И как там, в настоящем море, бывают острова, как в пустынях – оазисы, так и в болотах бывают холмы. У нас в Блудовом болоте эти холмы песчаные, покрытые высоким бором, называются боринами. Пройдя немного болотом, дети поднялись на первую борину, известную под названием Высокая грива. Отсюда с высокой пролысинки в серой дымке первого рассвета чуть виднелась борина Звонкая.
Еще, не доходя до Звонкой борины, почти возле самой тропы, стали показываться отдельные кроваво-красные ягоды. Охотники за клюквой поначалу клали эти ягоды в рот. Кто не пробовал в жизни своей осеннюю клюкву и сразу бы хватил весенней, у него бы дух захватило от кислоты. Но брат и сестра знали хорошо, что такое осенняя клюква, и оттого, когда теперь ели весеннюю, то повторяли:
– Какая сладкая!
Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку, покрытую и теперь, в апреле, темно-зеленой брусничной травой. Среди этой зелени прошлого года кое-где виднелись новые цветочки белого подснежника и лиловые, мелкие и ароматные цветочки волчьего лыка.
– Они хорошо пахнут, попробуй сорви цветочек волчьего лыка, – сказал Митраша.
Настя попробовала надломить прутик стебелька и никак не могла.
– А почему это лыко называется волчьим? – спросила она.
– Отец говорил, – ответил брат, – волки из него себе корзинки плетут.
И засмеялся.
– А разве тут есть еще волки?
– Ну, как же! Отец говорил, тут есть страшный волк Серый помещик.
– Помню, тот самый, что порезал перед войной наше стадо.
– Отец говорил, он живет на Сухой речке в завалах.
– Нас с тобой он не тронет?
– Пусть попробует, – ответил охотник с двойным козырьком.
Пока дети так говорили и утро подвигалось все больше к рассвету, борина Звонкая наполнилась птичьими песнями, воем, стоном и криком зверьков. Не все они были тут, на борине, но с болота, сырого, глухого, все звуки собирались сюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему.
Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя и Митраша, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное.
Видно, как птица поет на сучке, и каждое перышко дрожит у нее от усилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходится выпевать, выкрикивать, выстукивать.
– Тэк-тэк! – чуть слышно постукивает огромная птица Глухарь в темном лесу.
– Шварк-шварк! – дикий Селезень в воздухе пролетел над речкой.
– Кряк-кряк! – дикая утка Кряква на озере.
– Гу-гу-гу! – красивая птичка Снегирь на березе.
Бекас, небольшая серая птичка с носом, длинным, как сплющенная шпилька, раскатывается в воздухе диким барашком. Вроде как бы «жив, жив!» кричит кулик Кроншнеп. Тетерев там где-то бормочет и чуфыкает Белая Куропатка, как будто ведьма, хохочет.
Мы, охотники, давно, с детства своего, и различаем, и радуемся, и хорошо понимаем, над каким словом все они трудятся и не могут сказать. Вот почему мы, когда придем в лес ранней весной на рассвете и услышим, так и скажем им, как людям, это слово.
– Здравствуйте!
И как будто они тогда тоже обрадуются, как будто они тогда тоже подхватят чудесное слово, слетевшее с языка человеческого.
И закрякают в ответ, и зачуфыкают, и зашваркают, и затэтэкают, стараясь всеми голосами своими ответить нам:
– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
Но вот среди всех этих звуков вырвался один – ни на что не похожий.
– Ты слышишь? – спросил Митраша.
– Как же не слышать! – ответила Настя. – Давно слышу, и как-то страшно.
– Ничего нет страшного. Мне отец говорил и показывал: это так весной заяц кричит.
– А зачем?
– Отец говорил: он кричит «Здравствуй, зайчиха!»
– А это что ухает?
– Отец говорил это ухает выпь, бык водяной.
– И чего он ухает?
– Отец говорил у него есть тоже своя подруга, и он ей по-своему тоже так говорит, как и все: «Здравствуй, выпиха».
И вдруг стало свежо и бодро, как будто вся земля сразу умылась, и небо засветилось, и все деревья запахли корой своей и почками. Вот тогда как будто над всеми звуками вырвался, вылетел и все покрыл особый, торжествующий крик, похожий, как если бы все люди радостно в стройном согласии могли закричать.
– Победа, победа!
– Что это? – спросила обрадованная Настя.
– Отец говорил это так журавли солнце встречают. Это значит, что скоро солнце взойдет.
Но солнце еще не взошло, когда охотники за сладкой клюквой спустились в большое болото. Тут еще совсем и не начиналось торжество встречи солнца. Над маленькими корявыми елочками и березками серой мглой висело ночное одеяло и глушило все чудесные звуки Звонкой борины. Только слышался тут тягостный, щемящий и нерадостный вой.
– Что это, Митраша, – спросила Настенька, ежась, – так страшно воет вдали?
– Отец говорил, – ответил Митраша, – это воют на Сухой речке волки, и, наверно, сейчас это воет волк Серый помещик. Отец говорил, что все волки на Сухой речке убиты, но Серого убить невозможно.
– Так отчего же он страшно воет теперь?
– Отец говорил волки воют весной оттого, что им есть теперь нечего. А Серый еще остался один, вот и воет.
Болотная сырость, казалось, проникала сквозь тело к костям и студила их. И так не хотелось еще ниже спускаться в сырое, топкое болото.
– Мы куда же пойдем? – спросила Настя.
Митраша вынул компас, установил север и, указывая на более слабую тропу, идущую на север, сказал:
– Мы пойдем на север по этой тропе.
– Нет, – ответила Настя, – мы пойдем вот по этой большой тропе, куда все люди идут. Отец нам рассказывал, помнишь, какое это страшное место – Слепая елань, сколько погибло в нем людей и скота. Нет, нет, Митрашенька, не пойдем туда. Все идут в эту сторону, значит там и клюква растет.
– Много ты понимаешь! – оборвал ее охотник – Мы пойдем на север, как отец говорил, там есть палестинка, где еще никто не бывал.
Настя, заметив, что брат начинает сердиться, вдруг улыбнулась и погладила его по затылку. Митраша сразу успокоился, и друзья пошли по тропе, указанной стрелкой, теперь уже не рядом, как раньше, а друг за другом, гуськом.

«IV»

Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудово болото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня. С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и сосна вместе растут. Их корни с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету, стараясь обогнать друг друга. Деревья разных пород боролись между собой корнями за питание, сучьями – за воздух и свет. Поднимаясь все выше, толстея стволами, они впивались сухими сучьями в живые стволы и местами насквозь прокололи друг друга. Злой ветер устроив деревьям такую несчастную жизнь, прилетал сюда иногда покачать их. И тогда деревья так стонали и выли на все Блудово болото, как живые существа, что лисичка, свернувшаяся на моховой кочке в клубочек, поднимала вверх свою острую мордочку. До того близок был живым существам этот стон и вой сосны и ели, что одичавшая собака в Блудовом болоте, услыхав его, выла от тоски по человеку, а волк выл от неизбывной злобы к нему.
Сюда, к Лежачему камню, пришли дети в то самое время, когда первые лучи солнца, пролетев над низенькими корявыми болотными елочками и березками, осветили Звонкую борину и могучие стволы соснового бора стали, как зажженные свечи великого храма природы. Оттуда сюда, к этому плоскому камню, где сели отдохнуть дети, слабо долетело пение птиц, посвященное восходу великого солнца.
Было совсем тихо в природе, и дети, озябшие, до того были тихи, что тетерев Косач не обратил на них никакого внимания. Он сел на самом верху, где сук сосны и сук ели сложились, как мостик между двумя деревьями. Устроившись на этом мостике, для него довольно широком, ближе к ели, Косач как будто стал расцветать в лучах восходящего солнца. На голове его гребешок загорелся огненным цветком. Синяя в глубине черного грудь его стала переливать из синего на зеленое. И особенно красив стал его радужный, раскинутый лирой хвост.
Завидев солнце над болотными жалкими елочками, он вдруг подпрыгнул на своем высоком мостике, показал свое белое, чистейшее белье подхвостья, подкрылья и крикнул:
– Чуф, ши!
По-тетеревиному «чуф», скорее всего, значило солнце, а «ши», вероятно, было у них наше «здравствуй».
В ответ на это первое чуфыканье Косача-токовика далеко по всему болоту раздалось такое же чуфыканье с хлопаньем крыльев, и вскоре со всех сторон сюда стали прилетать и садиться вблизи Лежачего камня десятки больших птиц, как две капли воды похожих на Косача.
Затаив дыхание, сидели дети на холодном камне, дожидаясь, когда и к ним придут лучи солнца и обогреют их хоть немного. И вот первый луч, скользнув по верхушкам ближайших, очень маленьких елочек, наконец-то заиграл на щеках у детей. Тогда верхний Косач, приветствуя солнце, перестал подпрыгивать и чуфыкать. Он присел низко на мостике у вершины елки, вытянул свою длинную шею вдоль сука и завел долгую, похожую на журчание ручейка песню. В ответ ему тут где-то вблизи сидящие на земле десятки таких же птиц, тоже – каждый петух, – вытянув шею, затянули ту же самую песню. И тогда как будто довольно уже большой ручей с бормотаньем побежал по невидимым камешкам.
Сколько раз мы, охотники, выждав темное утро, на зябкой заре с трепетом слушали это пение, стараясь по-своему понять, о чем поют петухи. И когда мы по-своему повторяли их бормотанье, то у нас выходило:

Круты перья,
Ур-гур-гу,
Круты перья
Обор-ву, оборву.

«V»

Деревья так жалобно стонали, что из полуобвалившейся картофельной ямы возле сторожки Антипыча вылезла его гончая собака Травка и точно так же, в тон деревьям, жалобно завыла.
Зачем же надо было вылезать собаке так рано из теплого, належанного подвала и жалобно выть, отвечая деревьям?
Среди звуков стона, рычания, ворчания, воя в это утро у деревьев иногда выходило так, будто где-то горько плакал в лесу потерянный или покинутый ребенок.
Вот этот плач и не могла выносить Травка и, заслышав его, вылезала из ямы в ночь и в полночь. Этот плач сплетенных навеки деревьев не могла выносить собака: деревья животному напоминали о его собственном горе.
Уже целых два года прошло, как случилось ужасное несчастье в жизни Травки: умер обожаемый ею лесник, старый охотник Антипыч.
Мы с давних лет ездили к этому Антипычу на охоту, и старик, думается, сам позабыл, сколько ему было лет, все жил, жил в своей лесной сторожке, и казалось – он никогда не умрет.
– Сколько тебе лет, Антипыч? – спрашивали мы. – Восемьдесят?
– Мало, – отвечал он.
– Сто?
– Много.
Думая, что он это шутит с нами, а сам хорошо знает, мы спрашивали:
– Антипыч, ну, брось свои шутки, скажи нам по правде, сколько же тебе лет?
– По правде, – отвечал старик, – я вам скажу, если вы вперед скажете мне, что есть правда, какая она, где живет и как ее найти.
Трудно было ответить нам.
– Ты, Антипыч, старше нас, – говорили мы, – и ты, наверно, сам лучше нас знаешь, где правда.
– Знаю, – усмехался Антипыч.
– Ну, скажи.
– Нет, пока жив, я сказать не могу, вы сами ищите. Ну, а как умирать буду, приезжайте: я вам тогда на ушко перешепну всю правду. Приезжайте!
– Хорошо, приедем. А вдруг не угадаем, когда надо, и ты без нас помрешь?
Дедушка прищурился по-своему, как он всегда щурился, когда хотел посмеяться и пошутить.
– Деточки вы, – сказал он, – не маленькие, пора бы самим знать, а вы все спрашиваете. Ну, ладно уж, когда помирать соберусь и вас тут не будет, я Травке своей перешепну. Травка! – позвал он.
В хату вошла большая рыжая собака с черным ремешком по всей спине. У нее под глазами были черные полоски с загибом вроде очков. И от этого глаза казались очень большими, и ими она спрашивала: «Зачем позвал меня, хозяин?»
Антипыч как-то особенно поглядел на нее, и собака сразу поняла человека: он звал ее по приятельству, по дружбе, ни для чего, а просто так, пошутить, поиграть. Травка замахала хвостом, стала снижаться на ногах все ниже, ниже и, когда подползла так к коленям старика, легла на спину и повернула вверх светлый живот с шестью парами черных сосков. Антипыч только руку протянул было, чтобы погладить ее, она вдруг как вскочит и лапами на плечи – и чмок и чмок его: и в нос, и в щеки, и в самые губы.
– Ну, будет, будет, – сказал он, успокаивая собаку и вытирая лицо рукавом.

Михаил Михайлович Пришвин

КЛАДОВАЯ СОЛНЦА

Сказка-быль и рассказы

Предисловие

О Михаиле Михайловиче Пришвине

По улицам Москвы, еще влажным и блестящим от поливки, хорошо отдохнувшим за ночь от машин и пешеходов, в самый ранний час неторопливо проезжает маленький голубой «Москвич». За его рулем сидит старый шофер в очках, шляпа сдвинута на затылок, открывает высокий лоб и крутые завитки седых волос.

Глаза смотрят и весело, и сосредоточенно, и как-то по-двойному: и на тебя, прохожий, дорогой, еще незнакомый товарищ и друг, и внутрь себя, на то, чем занято внимание писателя.

Рядом, справа от шофера, сидит молодая, но тоже седая охотничья собака - серый длинношерстный сеттер Жалька и, подражая хозяину, внимательно смотрит перед собой в ветровое стекло.

Писатель Михаил Михайлович Пришвин был старейшим шофером Москвы. Он до восьмидесяти с лишним лет сам водил машину, сам ее осматривал и мыл и обращался в этом деле за помощью только в крайних случаях. Михаил Михайлович относился к своей машине почти как к живому существу и называл ее ласково: «Маша».

Машина ему нужна была исключительно для его писательской работы. Ведь с ростом городов нетронутая природа все отдалялась, а вышагивать по многу километров для свидания с ней, как в молодости, он - старый охотник и ходок - уже был не в силах. Вот почему Михаил Михайлович называл свой ключик от машины «ключом счастья и свободы». Он носил его всегда в кармане на металлической цепочке, вынимал, позвякивал им и говорил нам:

Какое это великое счастье - иметь возможность в любой час нащупать ключик в кармане, подойти к гаражу, самому сесть за руль и укатить куда-нибудь в лес и там карандашиком в книжке отмечать ход своих мыслей.

Летом машина стояла на даче, в деревне Дунино под Москвой. Михаил Михайлович вставал очень рано, часто с восходом солнца, и сразу садился со свежими силами за работу. Когда в доме начиналась жизнь, он, по его словам уже «отписавшись», выходил в сад, заводил там свой «Москвич», рядом садилась Жалька, ставилась большая корзина для грибов. Три условных гудка: «Прощайте, прощайте, прощайте!» - и машина катит в леса, на многие километры уходящие от нашего Дунина в сторону, противоположную Москве. К обеду она вернется.

Однако бывало и так, что часы проходят за часами, а «Москвича» все нет. Соседи, друзья сходятся у нашей калитки, начинаются тревожные предположения, и вот уже целая бригада собирается идти на поиски и выручку… Но тут раздается знакомый короткий гудок: «Здравствуйте!» И машина подкатывает.

Михаил Михайлович выходит из нее усталый, на нем следы земли, видно, где-то пришлось лежать на дороге. Лицо потное и запыленное. Михаил Михайлович несет на ремешке через плечо корзину грибов, делая вид, что ему очень тяжело - до того она полна. Лукаво поблескивают из-под очков неизменно серьезные зеленовато-серые глаза. Сверху, все прикрывая, лежит в корзине огромный боровик. Мы ахаем: «Белые!» Мы готовы сейчас всему радоваться от души, успокоенные тем, что Михаил Михайлович вернулся и все кончилось благополучно.

Михаил Михайлович садится с нами на скамейку, снимает шапку, вытирает лоб и великодушно сознается, что белых грибов всего лишь один, а под ним всякая незначительная мелочь вроде сыроежек - и смотреть не стоит, но зато, поглядите, какой гриб ему посчастливилось встретить! А ведь без белого, хотя бы одного, мог ли он вернуться? К тому же, оказывается, машина на лесной вязкой дороге села на пень, пришлось лежа выпиливать этот пень под днищем машины, а это не скоро и нелегко. И не все же пилить и пилить - в промежутках сидел на пнях и записывал приходившие мысли в книжечку.

Жалька, видимо, разделяла все переживания своего хозяина, у нее довольный, но все же усталый и какой-то помятый вид. Рассказать она сама ничего не может, но Михаил Михайлович рассказывает нам за нее:

Запер машину, оставил для Жальки только форточку. Я хотел, чтобы она отдохнула. Но как только я скрылся из виду, Жалька начала выть и страдать ужасно. Что делать? Пока я думал, что делать, Жалька выдумала что-то свое. И вдруг является с извинениями, обнажая белые зубы улыбкой. Всем своим видом помятым и особенно этой улыбкой - весь нос на боку и все тряпки-губы, а зубы на виду - она как бы говорила: «Трудно было!» - «А что?» - спросил я. Опять у нее все тряпки набок и зубы на виду. Я понял: вылезла в форточку.

Так жили мы летом. А зимой машина стояла в холодном московском гараже. Михаил Михайлович не пользовался ею, предпочитая обычный городской транспорт. Она вместе со своим хозяином терпеливо пережидала зиму, чтобы как можно раньше весной вернуться в леса и поля.

Самой большой нашей радостью было идти куда-нибудь далеко вместе с Михаилом Михайловичем, только непременно вдвоем. Третий был бы помехой, потому что у нас был заключен договор: по дороге молчать и лишь изредка перекидываться словом.

Михаил Михайлович все время поглядывает по сторонам, что-то обдумывает, время от времени присаживаясь, записывает быстро карандашом в карманную книжку. Потом встанет, блеснет веселым своим и внимательным глазом - и опять мы зашагаем рядом по дороге.

Когда дома он прочтет тебе записанное - дивишься: мимо всего этого сам ты шел и видя - не видел и слыша - не слышал! Получалось так, будто Михаил Михайлович идет следом за тобой, собирает твое, утерянное от твоего невнимания, и теперь приносит тебе же его как подарок.

Мы всегда возвращались с наших прогулок нагруженные такими подарками.

Расскажу про один поход, а таких за жизнь с Михаилом Михайловичем было у нас очень много.

Шла Великая Отечественная война. Трудное это было время. Мы уехали из Москвы в глухие места Ярославской области, где Михаил Михайлович в прежние годы часто охотился и где оставалось у нас немало друзей.

Жили мы, как и все окружавшие нас люди, тем, что давала нам земля: что вырастим на своем огороде, что в лесу соберем. Иногда Михаилу Михайловичу удавалось подстрелить дичинку. Но и в этих условиях он неизменно с раннего утра брался за карандаш и бумагу.

В то утро собрались мы по одному делу в дальнюю деревню Хмельники километров за десять от нашей. Надо было выходить на заре, чтобы дотемна вернуться домой.

Я проснулась от его веселых слов:

Посмотри, что в лесу делается! У лесовика - стирка.

С утра за сказки! - ответила я недовольно: мне не хотелось еще подниматься.