15 марта 1978 года было объявлено о лишении советского гражданства Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Они в Париже ждали продления своих паспортов, но услышали в теленовостях, что власти СССР приняли решение о лишении супругов советского гражданства.
Гонения на них начались в 1969 году, когда они приютили у себя на даче опального писателя Александра Солженицына. В 1974 году они были вынуждены покинуть СССР, в 1978 лишились гражданства, которое им было возвращено в 1990 году, тогда же пара смогла вернуться на Родину.
Вот выдержка из Указа Президиума Верховного Совета СССР № 209 от 15 марта 1978 года: «Учитывая, что Ростропович и Вишневская систематически совершают действия, наносящие ущерб престижу Союза ССР и не совестимые с принадлежностью к советскому гражданству, Президиум Верховного Совета СССР постановляет: лишить гражданства СССР Ростроповича Мстислава Леопольдовича, 1927 года рождения, уроженца гор. Баку, и Вишневскую Галину Павловну, 1926 года рождения, уроженку гор. Ленинграда».
Через день газета «Известия» следующим образом мотивировала решение советского руководства: «Выехавшие несколько лет назад в зарубежную поездку М.Л. Ростропович и Г.П.Вишневская, не проявляя желания возвратиться в Советский Союз, вели антипатриотическую деятельность, порочили советский общественный строй, звание гражданина СССР. Они систематически оказывали материальную помощь подрывным антисоветским центрам и другим враждебным Советскому Союзу организациям за рубежом. В 1976 - 1977 годах они дали, например, несколько концертов, денежные сборы с которых пошли в пользу белоэмигрантских организаций. Формально оставаясь гражданами Советского Союза, Ростропович и Вишневская по существу стали идейными перерожденцами, ведущими деятельность, направленную против Советского Союза, советского народа».
17 марта Мстислав Ростропович и Галина Вишневская дали в столице Франции пресс-конференцию, на которой заявили о своем возмущении действиями советских властей и публикацией «Известий». Галина Вишневская, в частности, сказала: «В СССР управляют не законы, а люди, управляющие этими законами. Я не признаю власть этих людей! Никто не имеет права лишать меня Родины".
Кроме того, супруги направили открытое письмо генсеку Леониду Брежневу, которое заканчивалось словами: «Мы не признаем Вашего права на акт насилия над нами пока не будут предъявлены конкретные обвинения и дана возможность законной защиты от этих обвинений. Мы требуем над нами суда в любом месте СССР, в любое время с одним условием, чтобы этот процесс был открытым».
На фото: Александр Галич, Галина Вишневская, Михаил Барышников, Мстислав Ростропович, Иосиф Бродский в Нью-Йорке. 1974 г.
В своей книге «Галина. История жизни», Вишневская вспоминает, что о лишении её и Ростроповича советского гражданства они с мужем узнали в Париже, слушая по телевизору последние известия.
В этой же книге Вишневская объясняет, почему они с супругом отказались принять советское гражданство, когда 16 января 1990 года Председатель Верховного Совета СССР Михаил Горбачев подписал постановление Президиума ВС «О восстановлении в гражданстве СССР Ростроповича М. Л. и Вишневскую Г. П.». Певица пишет, что они с Ростроповичем не просили гражданство у себя ни отбирать, ни возвращать: «Вернули - как и лишили: не спрашивая. Естественно, никаких извинений, сожалений. Даже не хватило ума - свалить все на Брежнева. Такое впечатление, будто выбросили вещь на свалку, а потом одумались».
Вишневская и Ростропович на пресс-конференции в Париже после лишения их советского гражданства. Март 1978.
Сегодня имя Мстислава Ростроповича - это имя одного из величайших академических музыкантов XX века. Он не только обладал уникальным исполнительским талантом, но и был принципиальным человеком, выступившим против политики тоталитарной системы СССР. За это Ростропович был выслан из страны. На западе он сделал карьеру мирового масштаба, после чего вернулся на родину, когда коммунизм уже пал.
Детство
Будущий дирижер и виолончелист Мстислав Ростропович родился 1927 года в Баку. Его родители и деды были музыкантами, поэтому будущее ребенка определилось еще до того, как он появился на свет. В 1932-1937 гг. Ростропович учился в школе имени Гнесиных в Москве. Это было одно из самых лучших музыкальных образовательных учреждений страны.
С наступлением войны в столице началась массовая эвакуация мирного населения. Попал в нее и 14-летний Ростропович. Биография дирижера оказалась связана с городом Чкаловым (Оренбургом). В эвакуации умер отец Мстислава, и подросток стал фактическим главой семьи. В возрасте пятнадцати лет он начал преподавать в местном музыкальном училище и таким образом кормил родственников.
Тогда же появились первые самостоятельные произведения, которые написал Ростропович. Биография начинающего композитора ознаменовалась созданием поэмы для виолончели, фортепианного концерта и прелюдии для фортепиано. В годы войны музыкант стал гастролирующим артистом. Он выступал вместе с оркестром Малого театра, исполняя произведения Чайковского. Также Ростропович давал концерты в воинских частях, госпиталях, райцентрах и колхозах.
Образование
В 16 лет одаренный исполнитель поступил в столичную Московскую консерваторию, где он стал учиться искусству игры на виолончели и композиторским навыкам. Его преподавателем оказался Семен Козолупов. Он сразу заметил тот потенциал, который скрывал в себе Ростропович. Биография музыканта могла пойти иначе, если бы он не оказался во внимательных и требовательных руках Козолупова.
В консерватории Ростропович познакомился с Шостаковичем и показал ему партитуру собственного фортепианного концерта, а также для наглядности исполнил его. Дмитрий Дмитриевич оценил старания молодого ученика и предложил ему заниматься индивидуально для усовершенствования композиторских умений.
Однако в дальнейшем Ростропович так и не стал сочинять собственную музыку. Причина была проста. Когда он впервые услышал восьмую симфонию Шостаковича, произведшую на него колоссальное впечатление, виолончелист решил махнуть рукой на свое композиторское будущее, поняв, что он все равно никогда не достигнет уровня мэтра. Возможно, это и было юношеским преувеличением, но свое решение Ростропович принял. Время показало, что он сделал правильный выбор, так как весь мир запомнил его как уникального и неподражаемого исполнителя.
Преподаватель
В 1945 году проходил очередной Всесоюзный конкурс молодых музыкантов. I премию на нем получил Мстислав Ростропович. Биография виолончелиста ознаменовалась первой наградой, хотя в течение жизни он получил их еще великое множество. Этот успех позволил студенту второго курса сразу перейти на пятый. В 1950 году молодой исполнитель победил на конкурсе имени Гануша Вигана, проходившем в Праге.
На тот момент он уже окончил консерваторию и аспирантуру. Ростропович быстро стал ярким и завидным преподавателем. 26 лет он работал в Московской консерватории и еще 7 лет - в Ленинграде. За три десятилетия Мстислав Ростропович выучил множество профессионалов мирового уровня. Среди них были Наталья Шаховская, Наталия Гутман, Иосиф Фейгельсон, Сергей Ролдугин, Давид Герингас, Марис Виллеруш, Иван Монигетти и т. д. Многие из этих воспитанников позже сами стали профессорами самых престижных музыкальных академий по всему миру.
Творчество Ростроповича
Чем запомнился как исполнитель Мстислав Ростропович? Музыкант выступал с огромным репертуаром произведений. Его творчество можно разделить на две группы. Во-первых, Ростропович был виолончелистом (ансамблистом и солистом), а во-вторых - симфоническим и оперным дирижером. Его талант был признан повсеместно - около 60 лучших композиторов мира написали произведения специально для Мстислава Леопольдовича. Он первым исполнил больше сотни виолончельных произведений и дал еще порядка 70 премьер с оркестром. В качестве дирижера Ростропович дебютировал в 1957 году, когда под его чутким руководством в Большом театре с аншлагом прошел «Евгений Онегин» Чайковского. Это был оглушительный успех.
В советский период своей карьеры виолончелист Ростропович гастролировал по всему СССР. Также он выступал как камерный музыкант в ансамбле с Давидом Ойстрахом и Женой исполнителя стала оперная певица Галина Вишневская. Ростропович часто выступал вместе с ней на одной сцене, аккомпанируя своей супруге. В 1951 году дирижер получил в 1965-м - Ленинскую, а в 1966-м стал
Защита Солженицына
Мстислав Ростропович, личная жизнь которого была связана со множеством друзей, не боялся защищать их перед тоталитарным государством, даже если ему приходилось рисковать своим положением. В 1969 году композитор приютил на своей даче опального писателя Александра Солженицына. К тому времени осталась в прошлом и брежневская власть начала травить автора «Одного дня Ивана Денисовича» и других популярных лагерных произведений.
Музыкант не только укрыл у себя Солженицына, но и написал в защиту него открытое письмо, которое послал в главную советскую газету «Правда». После этого виолончелист Ростропович столкнулся с множеством проблем. Власти не давали ему выступать с крупными оркестрами и не позволяли гастролировать за рубежом. Пресса стала игнорировать виолончелиста. Фактически он стал для советского государства маргиналом и непримиримым врагом.
Жизнь в США
В 1974 году Мстислав Ростропович и его супруга Галина Вишневская были высланы из СССР. В 1978-м их лишили советского гражданства. Вся история опалы великого музыканта началась с открытого письма в «Правду». Уже после падения коммунизма и возвращения в демократическую Россию Ростропович в одном из интервью сказал, что считает тот жест в защиту Солженицына лучшим поступком в своей жизни, так как именно он примирил дирижера с собственной совестью.
После выезда из Советского Союза музыкант со своей семьей в основном жил в США. Он был отцом двух дочерей. Ольга и Елена Ростропович родились в 50-е годы и покинули родину детьми. В 1977-1994 гг. дирижер руководил Вашингтонским национальным симфоническим оркестром. Раз в четыре года этот коллектив играл на церемонии инаугурации президента США. Также Ростропович регулярно выступал на праздничных концертах, посвященным Дню независимости 4 июля. Кроме того, он гастролировал по всему миру. По приглашению он выступал с главными оркестрами Франции, Великобритании, Германии, Австрии, Японии и т. д.
Мировая звезда
Свое 60-летие Ростропович встретил в Вашингтоне. В 1987 году по случаю этой даты в американской столице прошел Первый всемирный конгресс виолончелистов. Тогда же Рональд Рейган вручил дирижеру высшую государственную награду - медаль Свободы. Ростроповича навестила даже королева Великобритании Елизавета II.
Музыкант был по характеру человеком экстравертным и жизнелюбивым. За годы головокружительной славы за рубежом он обзавелся колоссальным количеством высокопоставленных друзей и приятелей. На его юбилеи съезжался весь мировой музыкальный бомонд. Друзьями Ростроповича были Пикассо, Шагал, Дали, Галич и Бродский. В 1994 году, когда дирижер объявил об окончании сотрудничества с Вашингтонским национальным симфоническим оркестром, он провел грандиозный гала-концерт. Благодарственные письма Ростроповичу отправили все американские президенты, с которыми он познакомился на своем «посту»: Картер, Рейган, Буш-старший и Клинтон.
Музыкант и гражданин
На Западе Ростропович стал известен не только как непревзойденный музыкант, но и как борец за права человека. Он часто выступал с концертами в особенно проблемных регионах мира. Например, в 1989 году маэстро сыграл одну из виолончельных сюит Баха у Берлинской стены. В 1974-м он стал обладателем награды, присужденной ему Лигой прав человека.
Тем временем обстановка в мире менялась. В СССР к власти пришло новое руководство, вставшее на путь реформ. В 1990 году Михаил Горбачев отменил постановление, по которому Ростроповича и Вишневскую лишили гражданства, наград и почетных званий. Однако музыкант захотел остаться «гражданином мира». Он не принял обратно советское гражданство, а позже и российское. В 1991 году, когда на последнем вздохе советской системы реакционеры устроили путч ГКЧП, Ростропович специально из Парижа прилетел в Москву и присоединился к толпе, защищавшей Белый дом.
Продолжение карьеры
В девяностые и нулевые года исполнитель продолжал активно гастролировать. Виолончель Ростроповича звучала в крупнейших городах мира. Как дирижер он выступал с «Пиковой дамой» в Сан-Франциско, с «Царской невестой» - в Монте-Карло, с «Леди Макбет» - в Мюнхене. Музыкант вновь начал давать концерты в России. В 1996 году он выступил в Большом театре с «Хованщиной».
Ростропович часто записывал концерты для радио. В 2003 году он получил свою очередную премию «Грэмми». На этот раз она была почетной - за «жизнь в записях» и «экстраординарную карьеру». Всего Мстислав Леопольдович становился лауреатом премии «Грэмми» пять раз. На протяжении всей его карьеры критики отмечали артистизм, эмоциональность, вдохновенность и филигранную красоту игры маэстро.
Фонд и фестиваль Ростроповича
В качестве преподавателя дирижер в 2004 году открыл школу в Валенсии, где учили высшему музыкальному мастерству. Организаторские способности виолончелиста проявлялись в его кипучей деятельности и создании новых фестивалей. Такие мероприятия позволяли открывать для всего мира новые молодые имена талантливых исполнителей. Сегодня в память о великом музыканте каждый год проходит фестиваль Ростроповича.
Дирижер стал президентом собственного фонда. Его средства шли на помощь одаренным студентам. Благодаря ему в России появились новые стипендии и гранты для детей-музыкантов. Сегодня музыкальный фонд покойного отца возглавляет Ольга Мстиславовна Ростропович.
Помощь медицине
Как благотворитель Ростропович стал известен еще и своими проектами по помощи лечебным учреждениям России. Этой деятельностью занимался и занимается «Благотворительный фонд Вишневской-Ростроповича». Сегодня его возглавляет дочь исполнителя Елена Ростропович.
В 2000 году организация начала реализовывать программу по вакцинации детей против гепатита B. На тот момент это было первое подобное начинание после распада СССР.
Смерть
В 2006 году в средствах массовой информации появилась информация об ухудшении здоровья Мстислава Леопольдовича. Музыкант перенес операцию, проведенную в швейцарской Женеве. В декабре дирижера госпитализировали после возвращения в Москву из Воронежа.
В больнице он провел три месяца. Вскоре после выписки в марте маэстро отметил 80-летний юбилей. Его заслуженно поздравили самые знаменитые коллеги по музыкальному цеху, политики, общественные деятели и старые друзья. Само празднование прошло в Московском Кремле. Вскоре состояние Ростроповича вновь ухудшилось. 27 апреля 2007 года он скончался. После смерти легенды в Москве каждый год проходит музыкальный фестиваль Ростроповича.
Признание
Ростропович был членом Академии искусств Франции, Академии наук и искусств США, музыки Англии и т. д. В более чем 50 университетах музыкант стал профессором, а еще в десятках городов по всему миру - почетным гражданином. Франция наградила его орденами Почетного легиона, а Японская ассоциация искусств отметила творчество дирижера Императорской премией. Британские власти сделали Ростроповича почетным рыцарем.
В США музыкант получил Президентскую медаль, в Швеции - орден «Полярная звезда». Всего в его копилке были государственные награды из 29 стран. Накануне 80-летия Ростропович получил российский орден «За заслуги перед Отечеством» I степени.
«Я в самом деле родилась маленькой, некрасивой обезьянкой - вся волосатая, даже лицо в волосах, да ещё недоношенная. Но горластая невероятно - всё время требовала есть…»
В моей голове - полная неразбериха. В театре, конечно, от него цветы. Хоть я уже и избалована успехом, но как непохоже это на всё, что было до сих пор!.. А может быть, я теперь другая?
…Схватил меня за руку - и бегом на улицу. Никогда и ни с кем мне не было так легко и просто. Он мне рассказывал о своей матери, сестре, как будто мы знакомы уже очень давно. И какой молодой! - хоть мы и одногодки, а мне он кажется совсем мальчишкой. Сошли с дорожек, попали в густую чащу, впереди - высокая каменная ограда.
Придётся возвращаться, Слава, искать дорогу.
Зачем возвращаться? Полезем через стену.
Как - «полезем через стену»? Я не могу… Мне неловко…
Почему? Я вас сейчас подсажу, вы влезете на стену, потом сам перелезу и с той стороны вас поймаю.
Этого ещё недоставало! Но что делать? - лезу наверх… стараясь не терять величия и собственного достоинства, а он уже с другой стороны кричит мне:
Прыгайте!
Куда же прыгать - смотрите, какие вокруг лужи и грязь!
Да, в самом деле, я и не заметил… Да ничего, я вам своё пальто подстелю!
И летит его пальто в лужу!
Не заметили, как подошло время ужина - надо возвращаться.
Бежим по улице:
Смотрите, Слава, солёные огурцы! Жаль, что магазин закрыт.
А вы любите солёные огурцы?
Прибежали в отель, сели за стол, делаем вид, будто только что внизу встретились, - ведь, не дай Бог, что-нибудь заметят: моральный облик советского человека опозорила, амуры завела, да ещё в первой заграничной поездке. Если узнают, больше за границу не выпустят. Появляется мой телохранитель, Александр Павлович Огнивцев, - действительно заспанный, как медведь из берлоги.
Ну куда же ты делась, я тебя везде ищу. А ты что же меня не разбудил?
Да я знаешь как тебе стучал! Мы вместе стучали, чуть дверь не сломали. Ну и горазд же ты спать!
Тут же стал рассказывать какие-то истории, анекдоты сыплются из него, как из рога изобилия. Никогда в своей жизни я столько не смеялась, как в тот вечер. Вдруг вскочил, куда-то побежал. Да что же это за человек? Всё в нём будто ходуном ходит…
Пришла к себе в комнату, открываю шкаф - взять ночные вещи - и… в страхе отскакиваю прочь: в шкафу, как белое привидение, стоит огромная хрустальная ваза, а в ней ландыши и солёные огурцы! Ну, когда же он успел?!
Звоню ему в комнату:
Зачем вы это делаете?
Вам понравилось? Я счастлив! Спокойной ночи…
Мы неслись навстречу друг другу, и уже никакие силы не могли нас удержать. Будучи в свои двадцать восемь лет умудрённой жизненным опытом женщиной, я всем сердцем почувствовала его молодой безудержный порыв, и все мои чувства, так долго бродившие во мне, не находя выхода, - уж коли я дала им волю, понеслись ему навстречу».
«Я знал, что ты меня поймёшь». Вишневская, Ростропович и власть
«Я не забочусь специально о красоте звука. Для меня голос - средство, инструмент прекрасный и самый совершенный, который должен воплотить в звуках и донести до слушателей мысли автора в слиянии с моими чувствами и моим мироощущением». Так писала Вишневская о своём мастерстве.
Встреча пары Вишневская-Ростропович и власти произошла во второй половине 50-х годов. Отказ подписать письмо против Пастернака. Наблюдение за тем, как происходит годами длящаяся травля одного из величайших композиторов планеты - Дмитрия Шостаковича. Стоит ли удивляться, что опальный Солженицын (к тому времени «оттепель» закончилась жестокими «заморозками») находит приют на даче пары в Жуковке? Через два месяца после его переезда к ним Солженицына исключают из Союза писателей. Открытое письмо 1969 года в защиту автора «Одного дня Ивана Денисовича» стало первым и основным «звоночком» властям, кто они такие - Ростропович и Вишневская. Но тут важен не сам текст письма, а то, как они решились на это. Уже всемирно известные исполнители, родители двоих детей, осознающие, какому риску подвергают себя, - какой между ними происходит диалог?
«- Оставь, не те теперь времена. Я знаю, что письмо не напечатают, и всё же какой-то круг людей узнает о нём от сотрудников редакций газет.
Но ты берёшь на себя очень большую ответственность за судьбы многих близких тебе людей. Ведь это коснётся не только тебя, но и твоих близких друзей, твоей сестры-скрипачки, которую в любую минуту смогут выгнать из оркестра, а у неё муж и дети. Ты не можешь не думать, что ждёт их, а также меня. У меня театр, и я не хочу перечислять - чего лишусь… Всё, что я создавала в течение всей жизни, пойдёт прахом.
Уж с сестрой-то ничего не случится, а с тобой мы можем фиктивно развестись, и тебя ничто не коснётся.
Фиктивный развод? А где же ты собираешься жить и что ты скажешь детям?
Жить мы будем вместе, а детям я объясню, они уже большие, и всё поймут.
Но, как я понимаю, ты предлагаешь развод, чтобы именно внешне отделить себя от семьи, а тогда мы должны жить врозь. Ты что же, собираешься тайком лазить ко мне в окна по ночам? Ах, нет? Ну, конечно, это смешно. Тогда мы будем жить вместе, а я повешу себе на грудь объявление, что не сплю с тобой в одной постели и потому не отвечаю за твои поступки. Ты это мне предлагаешь? Ты хоть никому не рассказывай, не выставляй себя на посмешище.
Но ты пойми, если я сейчас не вступлюсь, не вступится никто.
Открыто не вступится никто в любом случае. Ты выступаешь против адской машины в одиночку и должен трезво и ясно видеть все последствия. Не забывай, где мы живём, здесь с любым могут сделать всё. Возвысить и уничтожить. Вон Сталина, который был в этой стране больше, чем Бог, выбросили из мавзолея, потом Хрущёва как ветром сдуло, будто он и не был десять лет главой государства. Первое, что с тобой сделают, это тихонько вышвырнут из Большого театра, что нетрудно: ты там приглашённый дирижёр. И, конечно, твоим заграничным поездкам можешь сказать «прощай!». Ты готов к этому?
Перестань паниковать. Я уверен, что ничего не случится. Я должен это сделать, я много думал, и ты пойми…
Я тебя очень хорошо понимаю, и уж ты-то прекрасно знаешь, что в результате во всём поддержу тебя и буду рядом с тобой. Но я отчетливо представляю, что нас ждёт, а представляешь ли ты - в этом я очень сомневаюсь. Я признаю всю твою правоту, хоть сама бы этого и не сделала, имея в виду все несчастья, что свалятся на нашу семью, о чём тебе сейчас говорила… Но ты - большая личность, ты великий артист, и если ты чувствуешь, что должен высказаться, ты это делай.
Спасибо тебе. Я знал, что ты меня поймёшь».
В 1976 году Вишневская и Ростропович покидают СССР. Спустя четыре года их лишают советского гражданства. В архивах библиотек и сегодня можно спокойно найти и прочитать номер «Известий» от 16 марта 1978 года: «идейные перерожденцы», «порочили советский общественный строй», «ущерб престижу Союза ССР», «лишить гражданства СССР М. Л. Ростроповича и Г. П. Вишневскую»…
В новой России
Во время эмиграции профессиональная карьера Галины Вишневской развивалась невероятно. С каких всемирно известных сцен не лился её серебряный голос, сложно сказать. Но в 1990 году Вишневская и Ростропович возвращаются в Россию. И после её юбилейного вечера в Большом театре - театре, который Вишневская не могла простить за предательство все эти годы - певица скажет:
Это - перелом жизни всей! Я счастлива, что это случилось. Я счастлива, что у меня освободилась душа. А это самое главное: душа освободилась от гнева, освободилась от чувства оскорбления человеческого достоинства, которое узлом стягивало мне грудь все восемнадцать лет…
На оперную сцену новой России Галина Павловна не вернулась. Она ухаживала за внуками, занималась созданием музея Шостаковича в Петербурге, а в 2002 году родился её главный «внук» - Центр оперного пения Галины Вишневской. В 2012 году ему исполнилось 10 лет.
В 2006 году Мстислав Ростропович заболевает… В следующем 2007 году вся Россия хоронила великого дирижёра, виолончелиста, деятеля культуры. А она хоронила мужа.
Вскоре СМИ получают ещё один крупный информационный повод: Вишневская продаёт свою коллекцию. Немногие знали до того момента, что у четы Ростропович-Вишневская есть огромная, богатейшая коллекция живописи (Серов, Репин, Брюллов, Иванов…), которую они собирали с любовью и страстью на аукционах в эмиграции. Мало кто обращает внимание, что это решение - продать коллекцию - они приняли с Ростроповичем ещё при его жизни, был подписан договор с аукционным домом Sotheby’s… И дело было не только в том, что «за коллекцией надо следить, а на это нужны деньги», как говорила тогда сама Вишневская. Дело в том, что несколько благотворительных фондов Ростроповича, которыми занимается их дочь Ольга, тоже нуждались в финансировании. Коллекцию купил олигарх Алишер Усманов. Все, у кого была такая возможность, могли посетить выставку в Константиновском дворце под Петербургом в 2008 году.
* * *
Галина Вишневская - чистый человек. Чист её голос в аудиозаписях старых концертов. Чисты её руки, не замаранные никакими грязными подписями и выступлениями. И чисто её писательское перо. Книга воспоминаний «Галина» впервые вышла в свет за границей в 1984 году. В России её смогли прочитать только во времена перестройки. В прошлом году Галина Павловна отредактировала книгу и выпустила новым изданием, внеся туда всего лишь незначительные изменения. Обе версии мемуаров заканчиваются одинаково - двадцать шестым июля 1974 года, моментом отъезда из СССР. Моментом прощания.
«Наконец мы в самолёте, в своих креслах. Боже мой, почему так долго мы не двигаемся? С появлением каждого нового пассажира мне кажется, что пришли за нами, что прикажут сейчас нам выйти из самолёта. Что тогда будет?
Ведь нас встречает в Париже Слава, и пройдёт несколько часов, пока я смогу дать ему знать, что мы не вылетели… что нас вывели уже из самолёта… Привязанная ремнями к креслу, окаменев от страшного напряжения, я чувствую, что ещё несколько минут - и не выдержит сердце. Закрываю глаза и начинаю считать секунды, минуты… Наконец-то закрылись плотно двери… Но нет, ещё рано радоваться, их так же легко могут и раскрыть и вывести нас вон…
Но вот дрогнули шасси, и мы выруливаем на взлётную дорожку… Самолёт набирает скорость, быстрее, быстрее, быстрее… и наконец отрывается от земли…
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ!
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ…
Мама! Мама! Что ты говоришь! Перестань плакать! Перестань, слышишь!
Только теперь я понимаю, что из глаз моих потоком льются слёзы. Ещё несколько минут тому назад у моих детей были такие счастливые лица, а сейчас в их глазах испуг и тревога. Я не хочу, чтоб они видели мои слёзы. Стараясь сдержать рыданья, приникнув лицом к окну, я смотрю, как широкой чёрной лентой бежит из-под ног моих моя земля… и я уношусь в небо всё выше, выше…
И чем дальше я отрываюсь от неё, тем причудливее меняет она цвет и очертания под пробивающимися к ней лучами солнца. И вдруг, словно омытая весенним ливнем, превращается она в ярко-изумрудный луг, покрывается какими-то фантастическими цветами… И мне кажется, что бежит по нему девочка в белом платьице в горошек, с красной ленточкой в волосах… Вот она оторвалась от земли и уже летит по воздуху, протянув ко мне руки: «Вернись!.. Верни-и-ись!»
Да ведь это же я - Галька-артистка! Господи, помоги, дай силы, спаси и помилуй!
Проща-а-ай!..
Детская фигурка становится всё меньше и меньше, превращается в совсем маленькую точку… потом исчезает. Очертания земли сливаются в бесформенную, бесцветную массу, и белые облака словно саваном закрывают её».
"Все-таки вспомнить пора, что первое, кому мы принадлежим, - это человечество. А человечество отделилось от животного мира - мыслью и речью. И они, естественно, должны быть свободными. А если их сковать - мы возвращаемся в животных.
Г л а с н о с т ь, честная и полная гласность - вот первое условие здоровья всякого общества, и нашего тоже. И кто не хочет нашей стране гласности - тот равнодушен к Отечеству, тот думает лишь о своей корысти. Кто не хочет Отечеству гласности - тот не хочет очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там".
Кампания против Солженицына уже не могла иметь обратного хода. "В Рязани бы меня додушили", - писал он позже. И началось бы бездомное скитальчество, если бы не Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, предложившие опальному писателю свой кров.
Через год, осенью 1970-го, Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе - и снова загудела газетная свистопляска. И тут, для всех неожиданно, с открытым письмом в четырех советских газетах выступил "лучезарный маэстро":
"Неужели прожитое время не научило нас осторожно относиться к сокрушению талантливых людей?.. Почему в нашей литературе и искусстве так часто решающее слово принадлежит людям, абсолютно некомпетентным в этом? Каждый человек должен иметь право безбоязненно самостоятельно мыслить... а не только слабо варьировать заложенное в него МНЕНИЕ. К свободному обсуждению без подсказок и одергиваний мы обязательно придем! Я знаю, что после моего письма непременно появится МНЕНИЕ и обо мне, но не боюсь его и откровенно высказываю то, что думаю. Таланты, которые составят нашу гордость, не должны подвергаться предварительному избиению".
"Власти, и без того едва терпевшие "солженицынское" гостеприимство Ростроповича, не на шутку возмутились. Теперь уже стеснениям и гонениям подвергли самого Ростроповича: его концерты и гастроли отменялись, вокруг его имени планомерно выстраивали блокаду.
В мае 1973-го Солженицын покинул спасительный приют, где так счастливо работал, где родились двое из наших трех сыновей. Уезжая, он оставил на столе письмо:
*Дорогой Стивочка!
Поскольку вот скоро придет грузовик за вещами, а тебя еще нет, сажусь на всякий случай написать тебе эту страничку.
Еще раз повторяю тебе и Гале восхищение мое вашей стойкостью, с которой вы переносили все угнетения, связанные со мной, и не давали мне этого чувствовать. Еще раз благодарю за годы приюта у вас, где я пережил очень бурное для меня время, но, благодаря исключительности обстановки, все равно писал непрерывно, и работалось мне тут замечательно.
Хотелось бы глянуть, кто б еще из прославленной нашей интеллигенции, которая за чайным столом так решительно обо всем судит, еще решительнее осуждает и "не прощает", - кто бы из них проявил хотя бы долю вашей смелости и великодушия...
Обнимаю и целую вас!
Ваш Саня
Спустя 9 месяцев Солженицын был арестован, лишен гражданства и выслан из СССР. А еще через 3 месяца были выдавлены из страны Мстислав Ростропович и Галина Вишневская...
* Публикуется впервые.
СЛАВА, это Тополь. Мы попали в грозу и не успеваем...
А где ты?
Во Французских Альпах. Тут такой ливень - дороги не видно!
И когда ты приедешь?
Ну, нам еще двести километров, под дождем.
А я ушел из гостей. И там не пил, чтоб с тобой... - в голосе Ростроповича было по-детски искреннее огорчение.
Я понимаю, Слава. Извини. Зато я первый поздравлю тебя с днем рождения - мы будем утром.
Утром я не смогу и рюмки, у меня в десять репетиция.
Будем пить чай. В девять, о"кей?
Нет, приходи в восемь, хоть потрепемся. Какая жалость!..
Я выключил мобильный телефон и покосился на Стефановича. Он вел машину, подавшись вперед - то ли потому, что "дворники" не успевали справляться с потоками воды и даже мощные фары "БМВ" не пробивали этот ливень дальше метра, то ли еще не остыв от недавнего покушения, когда нас чуть не расплющили двумя "фурами".
Это ужасно, - сказал я. - Слава там без Галины Павловны. И представляешь - из-за нас просидит весь вечер в одиночестве. Накануне своего дня рождения! По моей вине!
Саша не ответил. Иссекаемая ливнем дорога, виляя, подло выскакивала то слева, то справа столбиками боковых ограждений буквально в метре от переднего бампера. Я то и дело рефлекторно жал правой ногой на воображаемый тормоз. Дорожный щит сообщил, что до Турина пятьдесят километров, а до Милана - сто девяносто.
К часу ночи будем в Милане...
Дай Бог - в два, - уточнил Саша. - А как ты подружился с Ростроповичем?
Это не любовная история, Саша.
Ничего. Сегодня у нас ночь истины.
"Дешевый провокатор"
ТЫ ПРАВ. Ладно. Этого никто не знает, а если меня все-таки грохнут, то пусть это останется хоть в твоей памяти. Ты помнишь мое письмо Березовскому и другим евреям-олигархам в "Аргументах и фактах"? Оно было напечатано 15 сентября прошлого года, за день до самого главного еврейского праздника - Судного дня. По закону наших предков, принятому ими у горы Синай, в эти Дни Трепета каждый еврей обязан накормить голодного и одеть нищего. Обязан, понимаешь? И я написал своим братьям по крови, что миллиарды долларов, которые они обрели в России, не упали на них за какие-то особые их таланты - никто из них не Билл Гейтс и даже не Тед Тернер. Они сделали эти деньги в России - не мое дело на чем, но в святой для евреев день они могут и должны помочь этой нищей стране - ведь как раз накануне, 17 августа, Россия ухнула в катастрофу кризиса и, по русской традиции, винить в этом будут евреев. Ты же знаешь, в России всегда и во всех бедах винят кого-то - татар, литовцев, евреев, американцев. Только не себя. Так и тут - падение в экономический кризис чревато, писал я, вспышкой антисемитизма. Помогите нищим, накормите голодных, это ваш долг перед своим народом - вот, по сути, и все, что я сказал. Разве не могли они сделать, как Ян Курень в Польше десять лет назад, - взять у армии полевые кухни и кормить на улицах голодных людей? Разве трудно создать национальную программу поддержки школьных учителей? Или одеть детей в детских домах и приютах? Но, Господи, что тут началось! Ты не можешь себе представить, сколько собак - и каких! - на меня спустили! И не столько в России, сколько в русскоязычной прессе Израиля и Америки! Меня назвали провокатором погромов, наемником фашистов, наследником Гитлера, духовным отцом Макашова. В течение месяцев мое имя не сходило со страниц газет. "Позор Тополю!", "Политический дикарь", "От погромщиков не откупиться", "Тополь и его последователи играют со спичками", "Боже, спаси Россию от Тополя!", "Тополя нужно повесить, а его книги сжечь!"... Сестра позвонила из Израиля и сказала, что боится за мою жизнь. Тетя из Бруклина сообщила, что плачет пятый день, потому что по местному радио и телевидению меня день и ночь проклинают ведущие публицисты. От Брайтона до Тель-Авива эмигрантские газеты печатали развороты с коллективными письмами читателей, которые объясняли публике, какой я мерзавец и сколько добра евреи сделали России. В Москве делегаты Еврейского конгресса дружно клеймили меня позором. Иосиф Кобзон по "горячей линии" "Комсомольской правды" объяснил читателям, что я "дешевый провокатор"...
Конечно, я понимал, что это издержки корпоративного страха моего народа и его экстремизма, ведь я и сам экстремист. Именно такие экстремисты от страха даже распяли когда-то одного еврея. Но что из этого вышло? Чем это обернулось для евреев? И вообще, винить меня в новой вспышке антисемитизма - все равно что шить провокацию плохой погоды матросу, кричащему с мачты о приближении шторма.
Короче, это было похлеще грозы, которую мы проехали. Я перестал выписывать русские газеты, не слушал русское радио. Но когда на тебя обрушивается такой поток грязи - да еще сразу с трех континентов! - трудно сохранять рабочую форму. Даже если считаешь, что это полезно для творчества, что я на своей шкуре испытываю то, что пришлось испытать Пастернаку, когда вся советская пресса печатала коллективные письма: "Мы Пастернака не читали, но считаем, что ему не место в Советском Союзе!.." Я не сравниваю себя с гением, да и поводы были разные, но ощущения от плевков и битья камнями - близкие. В будущем, думал я, это пригодится для романа о каком-нибудь изгое общества...
"Включите факс"
И ВОТ теперь представь, что этому изгою, "подонку", "предателю" и "провокатору", заплеванному всей эмигрантской прессой от Израиля до Австралии, вдруг звонят из Москвы, из "АиФ", и говорят:
Пожалуйста, включите факс-машину, сейчас вам из Парижа по факсу пришлет письмо Мстислав Ростропович.
И действительно, через пятнадцать минут из факс-машины поползла бумажная лента, а на ней - летящие рукописные строки великого музыканта нашего века.
Старик, я не опубликовал это письмо, потому что оно личное. Но тебе я могу пересказать его. В нем было сказано: дорогой господин Тополь, дорогой Эдуард, дорогой друг! Сегодня я прилетел из Тель-Авива, где играл концерт, и моя жена Галина дала мне "АиФ" с вашим открытым письмом и велела прочесть. Но было много дел, я прочел его только в два часа ночи, когда лег в постель. И - расплакался, как ребенок. И, понимая, что уже не усну, уселся писать вам. Я стараюсь не говорить о том, что мы с Галей делаем в области благотворительности, потому что мы это делаем для себя, для ощущения своего присутствия и сопричастия в той драме, а может, и трагедии, которая происходит сейчас в России...
Так он писал. Но тебе, Саша, я могу назвать это "сопричастие" - Галина Павловна Вишневская помогает продуктами, одеждой и мебелью детскому дому в Кронштадте, Ростропович после премьеры "Хованщины" в Большом театре оставил свой гонорар в банке, и на эти деньги уже три года живут двадцать два музыканта оркестра Большого театра. А все 250 тысяч долларов его премии "Глория" идут на выплату стипендий двадцати трем студентам Московской консерватории. И еще они регулярно отправляют тонны - тонны, старик! - продуктов в различные детские дома и больницы и туда же - медикаменты на миллионы долларов...
Саша, пойми, он не хвалился этим, он написал, что они с Галей просто хотят чувствовать себя людьми среди тех соотечественников, которые находятся в тяжелейшем положении.
Но ведь и я написал свое письмо, вступаясь за свой народ, и ради того, чтобы мои баснословно богатые братья по крови стали людьми среди людей. Я не мог не крикнуть им об этом. Разве они бедней Ростроповича? Тем более что это мое письмо совсем к нему не относилось, так как он и не олигарх, и не еврей.
А Ростропович в конце письма написал мне, что он потрясен моей смелостью. Но признаюсь тебе, Саша, это была ни смелость, ни глупость, ни, тем более, какая-то рассчитанная акция. Это статья была написана просто по вдохновению - ее буквально вдохнули в меня среди ночи. Я, как под диктовку, написал ее на одном дыхании и без всякой правки отнес в редакцию. Думая по наивности, что вслед за мной с таким же призывом к олигархам русской национальности обратятся мои братья-славяне Слава Говорухин или Олег Табаков. Этого не случилось - к моему полному изумлению, - зато теперь я стоял посреди вселенской хулы над своей факс-машиной и читал последние строки письма Ростроповича. Там было написано его рукой и его летящим почерком: "Об одном очень вас прошу: если где-нибудь когда-нибудь будут у вас неприятности в связи с этой публикацией - дайте мне знать. А если когда-нибудь при моей жизни будет вблизи вас погром, я сочту за свой долг и за честь для себя встать впереди вас. Обнимаю вас с благодарностью и восхищением, всегда ваш Ростропович, а для вас - просто Слава..."
Саша, я получил это письмо 5 октября - за три дня до своего дня рождения. И это поздравление стоило всех поздравлений! Скажу тебе, как на духу, ведь сейчас у нас Ночь Истины - если бы мне сказали сегодня: не пиши своего письма олигархам, не подставляйся под этот огнемет проклятий - я бы все равно написал. И потому, что не мог не писать, и еще потому, что без той публикации не получил бы письма Ростроповича. Дело не в том, что это, конечно, ужасно лестное, просто замечательное письмо великого музыканта и не менее великой личности - человека, который вопреки всей мощи советской империи дал в свое время кров и пристанище великому изгою этой власти Александру Солженицыну. Нет, дело не в этом. А в том, что именно это письмо делает меня Евреем. Понимаешь, о чем я? Да, я еврей и горжусь этим, и пишу об этом в своих книгах с гордостью и даже с хвастовством. И когда я восхваляю в этих книгах наш ум и половую мощь, ни одна еврейская газета не оспаривает меня, хотя среди евреев полно и дураков, и импотентов. Зато стоило мне призвать своих богатых собратьев по крови к благотворительности, как меня прокляли, предали анафеме, назвали юдофобом и антисемитом. Но я думаю, что не им судить. Даже если они все в ногу, а я - не в их ногу, я еврей не по их суду и не тогда, когда хожу в синагогу. А тогда, когда меня, как еврея, уважают и ценят лучшие люди других народов, и особенно того народа, среди которого мы родились. Потому что еврей - это звание, которое еще нужно оправдать. И если сам Мстислав Ростропович готов защитить меня от погрома, то я - настоящий еврей, истинный! Да будет это, кстати, известно тебе - наполовину русскому, на четверть украинцу и на четверть поляку.
Я это учту, старик... - усмехнулся Саша. - А у этой истории есть продолжение? Ты ответил на это письмо?
На концерте
ПРОДОЛЖЕНИЕ этой истории случилось в Москве, в декабре прошлого года, в день рождения Александра Солженицына. В честь его юбилея Ростропович прилетел в Москву и давал концерт в актовом зале Московской консерватории. Я в те дни был в Москве по своим литературным делам. И, конечно, приехал в консерваторию. Но, если ты помнишь, в тот день был ужасный снегопад, и я больше часа ехал машиной от Шмитовского проезда до консерватории и опоздал аж на сорок минут! Оправданием мне может служить только то, что из-за этого снегопада опоздал не я один, а даже жена юбиляра! И все первое отделение Александр Исаевич просидел один, рядом с пустым креслом жены. И с лицом, окаменевшим от обиды, - ведь он никуда и никогда не ходит без нее. А тут - на концерте в его честь! под объективами телекамер! на виду у всей московской элиты и самого Ростроповича! - он сидел в одиночестве. Можешь себе представить его лицо?!
Ну а я, опоздав на сорок минут, уже не пошел в администрацию за билетом, а, чтобы не терять времени, по какой-то немыслимой цене купил с рук простой входной и побежал в зал. Но все двери в зал были уже закрыты, их охраняли суровые билетерши. Тогда я нырнул за кулисы, поднялся по лестнице куда-то наверх, в гримерные. И оказался вдруг прямо в том узком коридорчике, который ведет от гримерных на сцену.
Где тут комната Ростроповича? - спросил я у администраторши.
Вас туда не пустят. Но стойте здесь, он сейчас пойдет на сцену.
И действительно, через минуту в глубине коридора возник Ростропович в обнимку со своей виолончелью. Он шел стремительно - навстречу аплодисментам, которые неслись из зала. А он, насупившись, смотрел не вперед и не себе под ноги, а куда-то в себя, внутрь. Словно уже был до макушки наполнен музыкой, которую нельзя расплескать. И свою огромную виолончель тоже нес не как тяжесть или груз, а в обнимку и с той нежной силой, с какой я ношу своего весьма увесистого сына.
Мне бы, конечно, не встревать поперек его пути в эту святую для него минуту! Но я встрял. Я шагнул к нему от стены и сказал:
Мстислав Леопольдович, я...
Он пролетел мимо, даже не поведя зрачком в мою сторону!
Наверное, на моем лице отразилось такое унижение, что администраторша сказала:
Не обижайтесь. Он вас просто не слышал. Вы приходите в антракте.
Я ушел вниз, в буфет, взял коньяк и, медленно цедя его, думал: не уйти ли мне отсюда к чертям собачьим? Зачем я пришел? Я не мальчишка, чтобы стоять у стены. Да, у Ростроповича была сентиментальная минута, когда он читал мое письмо олигархам. Да, как человек эмоциональный, он прослезился и даже написал мне несколько возвышенных строк. Но помнит
ли он об этом? И на фиг я ему нужен? И что, собственно, мне нужно от него? А что, если он уже раскаивается в том, что писал мне? Что, если он будет со мной сух - на бегу, мельком, ведь сегодня юбилей его друга, и какого друга! Так до меня ли ему? Но ведь еще один его жест невнимания, равнодушия - и все это перечеркнет все его письмо! И с чем я останусь? С эпитетами Кобзона?
Но, видимо, коньяк был твоими французами придуман не зря. При его поддержке я дождался антракта и снова поднялся за кулисы, к гримерным. Там была уже просто толпа! Журналисты, фотографы, музыканты, какие-то дамы с цветами, оркестранты во фраках - толчея ужасная! Но я протиснулся к комнате маэстро. Тут, однако, стоял заслон посерьезней - гренадеры-телохранители.
Мстислав Леопольдович меня приглашал...
Даже не думайте! Только после концерта!
Я опоздал из-за снегопада...
Пожалуйста, освободите коридор! - высокий и плечистый парень смотрел на меня сверху вниз такими стальными глазами, что я понял: это либо ФСБ, либо управление по охране президента.
Не меньше.
Вечер звезд
Я ПОВЕРНУЛСЯ и пошел прочь, но тут же увидел спешащую к Ростроповичу Вишневскую. Она царственной походкой шла сквозь расступающуюся толпу.
Галина Павловна, я Эдуард Тополь, здравствуйте.
Ой, здравствуйте! Приходите после концерта на банкет. А сейчас он просто ничего не видит и не слышит, ведь ему играть. Понимаете?
Понимаю, Галина Павловна. Спасибо.
И я пошел по лестнице вниз, пять этажей, пролет за пролетом, и прямиком - в раздевалку. Левая рука уже держала наготове номерок от куртки, а правая ощупывала, сколько в кармане денег на выпивку в каком-нибудь кабаке. Денег было немного, но в "Экипаже" на Спиридоновке меня знают и принимают мою "Визу". А уж емкостей моей "Визы" мне на сегодня хватит...
Чья-то тяжелая рука легла на мое плечо и легко развернула меня на 180.. Я изумленно поднял глаза - тот же молодой сероглазый охранник.
Я вас еле догнал, - сказал он. - Быстрей! Ростропович приказал найти вас и немедленно поднять к нему. Бежим!
Не говоря больше ни слова, он своей клешней подхватил меня за локоть и, как подъемный кран, буквально вознес по крутой закулисной лестнице с первого этажа на пятый, а затем по коридорам - тараном сквозь толпу и прямо в распахнутые другими охранниками двери комнаты Ростроповича.
И я увидел Маэстро.
Посреди просторной и почти пустой комнаты он сидел в золоченом елизаветинском кресле и, держа в ногах виолончель, наклонялся к ее грифу и шептал ей что-то своим мягким смычком.
Так гладят детей и возлюбленных.
Но шум распахнувшейся двери отвлек его, он поднял глаза и вдруг...
Я даже не заметил, куда он, вскочив, подевал свою возлюбленную виолончель.
Дорогой мой! - бросился он ко мне и буквально стиснул в объятиях, шепча прямо в ухо: - Никуда не уходи! Никуда, ты слышишь! После концерта я жду тебя на банкете, мы должны выпить на брудершафт! Ты понял?
Слава, уже третий звонок! - сказала Галина Павловна.
Иду! - ответил он ей и повторил мне в ухо: - Обязательно приходи, обязательно!
Не нужно тебе говорить, Саша, что то был банкет в честь Александра Исаевича Солженицына. И что юбиляру и маэстро подносили адреса и бокалы с частотой как минимум двух раз в минуту. И что десятки каких-то послов, знаменитостей, звезд и друзей произносили тосты и разрывали маэстро, чтобы сфотографироваться с ним и с юбиляром. Но среди этого карнавала амбиций и честолюбий он вдруг подошел ко мне и сказал:
Где твой бокал? Мы должны выпить на брудершафт и перейти на "ты".
Бокал я тут же нашел, вино тоже, мы скрестили руки и под блицы фотографов выпили до дна. Но сказать ему "ты" я не смог, у меня не хватило духу.
Ах так! - возмутился он. - А ты пошли меня на фуй и сразу сможешь!
Идите куда хотите! - произнес я.
Нет! Так не пойдет! Еще бокал! И пошли меня на фуй! Обязательно! - приказал он.
Я, дерзая, послал. Самого Ростроповича. После чего был представлен Солженицыну, его жена Наталья Дмитриевна сказала Александру Исаевичу, который уже собирался идти домой:
Саша, я хочу познакомить тебя. Это Эдуард Тополь...
Как же! - сказал Солженицын без секунды промедления. - Я помню. Семнадцать лет назад я написал вам, что не смогу принять участие в том проекте. Я действительно не мог, извините.
Старик, это меня просто сразило! Семнадцать лет назад я был главным редактором первой русской радиостанции в Нью-Йорке, и мы сделали тогда театр у микрофона - у меня были лучшие актеры-эмигранты, выпускники ГИТИСа и "Щуки". Они классно разыграли перед микрофоном несколько глав из "Ракового корпуса", и я отправил эту запись Солженицыну в Вермонт с предложением заслать, при его согласии и поддержке, сотню таких магнитофонных кассет в СССР, чтобы люди там копировали их самиздатом.
Ты понимаешь, какая это была бы бомба в 1982 году! Книги Солженицына - "Раковый корпус",
"Архипелаг ГУЛАГ", "Ленин в Цюрихе" и все остальное - на кассетах, которые размножались бы под носом КГБ и безостановочно! Миллионы копий! Да советская власть рухнула бы на пару лет раньше!
Через месяц я получил ответ Солженицына. Он написал мне буквально три строки. Мол, в связи с большой загруженностью он не может принять участие в этой акции. Я решил, что он просто не хочет вязаться с нами, эмигрантами, другого объяснения я тогда не смог придумать, поскольку идея была чиста, как слеза. И акция с заброской этих кассет в СССР не состоялась, я позабыл о ней и даже теперь, встретив Солженицына, не вспомнил. А он - вспомнил! Мгновенно! Просто, как суперкомпьютер, вытащил из-подо лба файл с моей фамилией и извинился за свое сухое письмо семнадцатилетней давности...
О жизни титанов
СРАЗУ после банкета Ростропович увез меня в ресторан на ужин, где были только он, Галина Павловна и еще трое их друзей.
И в этом ресторане я вдруг услышал совершенно иного Ростроповича - не только гениального музыканта, но и гениального рассказчика. Ох, Саша! Если бы при мне была кинокамера или хотя бы магнитофон! Слава был в ударе, он много и, не хмелея, пил, я против него просто молокосос в этом вопросе. И он рассказывал байки из своей жизни - но как! Я слышал в узком кругу, в домашних компаниях и Аркадия Райкина, и Леонида Утесова, и Александра Галича, и Володю Высоцкого. Но я не помню, чтобы с таким юмором и артистизмом они рассказывали о себе. Ростропович рассказал о том, как после своего первого концерта в Париже он был зван к Пабло Пикассо, приехал к мэтру с виолончелью и с ящиком водки и к утру, находясь подшофе, подарил тому свой бесценный смычок - не просто подарил, а гвоздем выцарапал на нем "ПАБЛО от СЛАВЫ"! А жена Пикассо в ответ сорвала с себя бриллиантовую диадему на золотой цепи и надела на Ростроповича. За что Пикассо тут же устроил ей скандал, потому что, оказывается, это был первый подарок, который Пикассо сделал ей еще в начале их романа. А Ростропович, проснувшись наутро в цепи и бриллиантовой диадеме, которые ему и на фиг не были нужны, обнаружил, что у него нет смычка и играть ему нечем. Кстати, теперь тот смычок хранится в музее Пикассо на Французской Ривьере, и Ростропович готов отдать за него любые деньги, потому что второго такого смычка нет во всем мире, но директор музея отказывается не только продать смычок, но даже обменять на другой, тоже ростроповичский.
А после ресторана они повели меня к себе домой, где мы сидели на кухне, втроем пили чай, обсуждали всякие благотворительные проекты, а потом Ростропович сказал мне, что сегодня состоялся его последний концерт в России - новые российские "отвязные" критики пишут о нем гадости, и больше он играть здесь не будет.
Как? - сказал я. - Ты же сам только что внушал мне, что нужно быть выше этой хулы и грязи!
Нет, я больше тут не играю.
Но ведь публика не виновата!
Однако он был непреклонен, и я подумал: а так ли верно, что публика не виновата в том, что пишут ее "отвязные" критики, что поют с экранов ее кумиры и что творят ее министры и правители?
Мы расстались в четыре утра, а в девять я снова был у него и, представь себе, застал у него уже человек десять певцов и певиц, которых он прослушивал в связи со своей постановкой оперы в Самаре. И тогда я понял, что значит слово "титан". Солженицын и Ростропович - два последних титана нашего века, это бесспорно. При этом я не знаю, какой титан Солженицын насчет выпивки и застольных баек, но что Ростропович титан в трех лицах - и в музыке, и в риторике, и в застолье - это я видел своими глазами. И потому втройне жаль, что мы не попали сегодня в Милан и не выпили с ним. Ты бы услышал великие байки великого человека!
Городишко Наварра, - перебил Саша. - До Милана полста километров.