Имя Александра Солженицына, долгое время бывшее под запретом, сегодня по праву занимает достойное место в исто-рии русской литературы. После издания «Архипелага ГУЛАГа» (а это произошло лишь в 1989 году) ни в русской, ни в миро-вой литературе уже не осталось произве-дений, которые представляли бы большую опасность для отходящего советского ре-жима.
Эта книга раскрывала всю сущность то-талитарного режима. Пелена лжи и само-обмана все еще застилавшая глаза мно-гим нашим согражданам, спала. После всего, что было собрано в этой книге, что было раскрыто с поразительной силой эмоционального воздействия, с одной сто-роны, документального свидетельства, с другой - искусства слова, после того, как в памяти запечатлелся чудовищный, фан-тастический мартиролог жертв «строи-тельства коммунизма» в России за годы советской власти - уже ничего не удиви-тельно и не страшно!
Краткое жизнеописание Александра Исаевича таково: дата рождения - декабрь 1918 года, место рождения - город Кис-ловодск; отец происходил из крестьян, мать - дочь пастуха, ставшего впослед-ствии зажиточным хуторянином. После средней школы Солженицын заканчивает в Ростове-на-Дону физико-математичес-кий факультет университета, одновремен-но поступает заочником в Московский ин-ститут философии и литературы. Не закон-чив в последнем двух курсов, уходит на войну, с 1942 по 1945 год командует на фронте батареей, награжден орденами и медалями. В феврале 1945 года в звании капитана арестован - в его" переписке бы-ли обнаружены антисталинские высказы-вания - и осужден на восемь лет, из кото-рых почти год провел на следствии и пере-сылке, три - в тюремном НИИ и четыре самых трудных - на общих работах в поли-тическом Особлаге. Затем был поселок в Казахстане «навечно», однако в феврале 1957 года началась реабилитация. Работал школьным учителем в Рязани. После опуб-ликования в 1962 году рассказа «Один день Ивана Денисовича» был принят в Со-юз писателей. Но впоследствии вынужден был публиковаться в «Самиздате» или пе-чататься в зарубежье. В 1969 году из Сою-за писателей исключен, в 1970 году удос-тоен Нобелевской премии по литературе. В 1974 году в связи с выходом первого тома «Архипелага ГУЛАГа» насильственно выдво-рен из Советского Союза. До 1976 года жил в Цюрихе, затем перебрался в американ-ский штат Вермонт, природою напоминающий среднюю полосу России. В 1996 году Александр Исаевич возвращается в Рос-сию. Таков нелегкий жизненный путь пи-сателя.
Хотя сам писатель и утверждал, что на-иболее влекущая его в литературе фор-ма — «полифоническая с точными приме-тами времени и места действия», из пяти его крупных вещей, как это ни удивитель-но, романом в полном смысле этого слова можно назвать лишь «В круге первом», ибо «Архипелаг ГУЛАГ», согласно под-заголовку, — «опыт художественного исследования», эпопея «Красное коле-со» — «повествование в отмеренных сро-ках», «Раковый корпус» (по авторской во-ле) — повесть, а «Один день Ивана Дени-совича» — рассказ.
Роман «В круге первом» писался 13 лет и имеет семь редакций. Сюжет отталкивает-ся от того, что дипломат Володин звонит в американское посольство, чтобы ска-зать о том, что через три дня в Нью-Йорке будет украден секрет атомной бомбы. Подслушанный и записанный на пленку разговор доставляют на «шарашку» — на-учно-исследовательской учреждение сис-темы МГБ, в котором заключенные созда-ют методику распознания голосов. Смысл романа разъяснен зэком: «Шарашка — высший, лучший, первый круг ада». Воло-дин дает другое разъяснение, вычерчивая на земле круг: «Вот видишь круг? Это — отечество. Это — первый круг. А вот вто-рой, он шире. Это — человечество. И пер-вый круг не входит во второй. Тут заборы предрассудков. И выходит, что никакого человечества нет. А только отечества, оте-чества и разные у всех...»
Замысел рассказа «Один день Ивана Де-нисовича» появился на общих работах в Экибастузском особом лагере. «Я таскал носилки с напарником и подумал, как нуж-но бы описать весь лагерный мир одним днем». В повести «Раковый корпус» Солже-ницын выдвинул свою версию «возбужде-ния рака»: сталинизма, красного террора, репрессий.
Чем притягивает творчество Солженицы-на? Правдивостью, болью за происходя-щее, прозорливостью. Писатель, историк, он все время предупреждает нас: не поте-ряйтесь в истории. «Скажут нам: что ж мо-жет литература против безжалостного на-тиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ло-жью, — писал А. И. Солженицын. — А нуж-но сделать простой шаг: не участвовать в лжи. Пусть это приходит в мир и даже ца-рит в мире, — но не через меня. Писателям же и художникам доступно большее: побе-дить ложь!» Солженицын и был таким писа-телем, который победил ложь.
История жизни Александра Исаевича Солженицына (11.XII.1918, Кисловодск) - это история бесконечной борьбы с тоталитаризмом. Уверенный в абсолютной нравственной правоте этой борьбы, не нуждаясь в соратниках, не страшась одиночества, он всегда находил в себе мужество противостоять советской системе - и победил в этом, казалось бы, совершенно безнадежном противостоянии. Его мужество было выковано всем опытом жизни, пришедшейся на самые драматические изломы советского времени. Те обстоятельства русской социально-исторической действительности 30-50-х годов, которые ломали и крушили твердые, как сталь, характеры профессиональных революционеров и бравых красных комдивов, лишь закалили Солженицына и приготовили его к главному делу жизни. Скорее всего и литературу он избрал как орудие борьбы - она отнюдь не самоценна для него, а значима постольку, поскольку дает возможность представительствовать перед миром от лица всех сломленных и замученных системой.
Окончание физико-математического факультета Ростовского университета и вступление во взрослую жизнь пришлось на 1941 г. 22 июня, получив диплом, Солженицын приезжает на экзамены в Московский институт истории, философии, литературы (МИФЛИ), на заочных курсах которого учился с 1939 г. Очередная сессия совпала с началом войны. В октябре мобилизован в армию, вскоре зачислен в офицерскую школу в Костроме. Летом 1942 г. - звание лейтенанта, а в конце - фронт: Солженицын командует «звукобатареей» в артиллерийской разведке. Офицером-артиллеристом он проходит путь от Орла до Восточной Пруссии, награждается орденами.
9 февраля 1945 г. капитана Солженицына арестовывают на командном пункте его начальника, генерала Травкина, который спустя год после ареста дает своему бывшему офицеру характеристику, где перечисляет, не побоявшись, все его заслуги - в том числе ночной вывод из окружения батареи в январе 1945 г., когда бои шли уже в Пруссии. После ареста - лагеря: в Новом Иерусалиме, в Москве у Калужской заставы, в спецтюрьме № 16 в северном пригороде Москвы (Марфинская «шарашка», описанная в романе «В круге первом», 1955-1968). С 1949 г. - лагерь в Экибастузе (Казахстан). С 1953 г. Солженицын - «вечный ссыльнопоселенец» в глухом ауле Джамбульской области, на краю пустыни. В 1956 г. - реабилитация и сельская школа в поселке Торфопродукт недалеко от Рязани, где недавний зэк учительствует, снимая комнату у Матрены Захаровой, ставшей прототипом хозяйки «Матрениного двора» (1959). В 1959 г. Солженицын «залпом», за три недели, создает повесть, при публикации получившую название «Один день Ивана Денисовича», которая после долгих хлопот А.Т. Твардовского и с благословления самого Н.С. Хрущева увидела свет в «Новом мире» (1962. № 11). С середины 50-х годов начинается наиболее плодотворный период творчества писателя: создаются романы «Раковый корпус» (1963-1967) и «В круге первом» (оба публикуются в 1968 г. на Западе), идет начатая ранее работа над «Архипелагом ГУЛАГ» (1958-1968; 1979) и эпопеей «Красное колесо» (работа над большим историческим романом «Р-17», выросшим в эпопею «Красное колесо», начата в 1964 г.).
В 1970 г. Солженицын становится лауреатом Нобелевской премии; выезжать из СССР он не хочет, опасаясь лишиться гражданства и возможности бороться на родине, - поэтому личное получение премии и речь нобелевского лауреата пока откладываются. В то же время его положение в СССР все более ухудшается: принципиальная и бескомпромиссная идеологическая и литературная позиция приводит его к исключению из Союза писателей (ноябрь 1969 г.), в советской прессе разворачивается кампания травли писателя. Это заставляет его дать разрешение на публикацию в Париже книги «Август четырнадцатого» (1971) - первого «Узла» эпопеи «Красное колесо». В 1973 г. в парижском издательстве ИМКА-Пресс увидел свет первый том «Архипелага ГУЛАГ».
В феврале 1974 г. на пике разнузданной травли, развернутой в советской прессе, Солженицына арестовывают и заключают в Лефортовскую тюрьму. Но его ни с чем не сравнимый авторитет у мировой общественности не позволяет советскому руководству просто расправиться с писателем, поэтому его лишают советского гражданства и высылают из СССР. В ФРГ, первой стране, принявшей изгнанника, он останавливается у Генриха Белля, после чего поселяется в Цюрихе (Швейцария). В 1975 г. опубликована автобиографическая книга «Бодался теленок с дубом» - подробный рассказ о творческом пути писателя от начала литературной деятельности до второго ареста и высылки и очерк литературной среды 60-70-х годов.
В 1976 г. писатель с семьей переезжает в Америку, в штат Вермонт. Здесь он работает над полным собранием сочинений и продолжает исторические исследования, результаты которых ложатся в основу эпопеи «Красное колесо».
Солженицын всегда был уверен в том, что вернется в Россию, - даже тогда, когда сама мысль об этом казалась невероятной. Но уже в конце 80-х годов возвращение стало постепенно осуществляться. В 1988 г. Солженицыну было возвращено гражданство СССР, а в 1990 г. в «Новом мире» публикуются романы «В круге первом» и «Раковый корпус». В 1994 г. писатель вернулся в Россию. С 1995 г. в «Новом мире» публикуются новый цикл - «двучастные» рассказы, миниатюры «Крохотки».
В творчестве А.И. Солженицына при всем его многообразии можно выделить три центральных мотива, тесно связанных друг с другом. Сконцентрированные в первой опубликованной его вещи «Один день Ивана Денисовича», они развивались, подчас обособленно друг от друга, но чаще взаимопереплетаясь. «Вершиной» их синтеза стало «Красное колесо». Условно эти мотивы можно обозначить так: русский национальный характер; история России XX века; политика в жизни человека и нации в нашем столетии. Темы эти, разумеется, вовсе не новы для русской реалистической традиции последних двух столетий. Но Солженицын, человек и писатель, почти панически боящийся не только своего участия в литературной группировке, но и любой формы литературного соседства, смотрит на все эти проблемы не с точки зрения писателя того или иного «направления», а как бы сверху, самым искренним образом направления игнорируя. Это вовсе не обеспечивает объективность, в художественном творчестве, в сущности, невозможную, - Солженицын очень субъективен. Такая открытая литературная внепартийность обеспечивает художественную независимость - писатель представляет только себя и высказывает только свое личное, частное мнение; станет ли оно общественным - зависит не от поддержки группы или влиятельных членов «направления», а от самого общества. Мало того, Солженицын не подлаживается и под «мнение народное», прекрасно понимая, что оно вовсе не всегда выражает истину в последней инстанции: народ, как и отдельный человек, может быть ослеплен гордыней или заблуждением, может ошибаться, и задача писателя - не потакать ему в этих ошибках, но стремиться просветлить.
Солженицын вообще никогда не идет по уже проложенному кем-то пути, прокладывая исключительно собственный путь. Ни в жизни, ни в литературе он никому не льстил - ни политическим деятелям, которые стремились, как Хрущев, сделать его советским писателем, бичующим пороки культа личности, но не посягающим на коренные принципы советской системы, ни политикам прошлого, ставшим героями его эпоса, которые, утверждая спасительные пути, так и не смогли их обеспечить. Он был даже жесток, отворачиваясь и разрывая по политическим и литературным соображениям с людьми, которые переправляли его рукописи за границу часто с серьезным риском для себя или же стремились помочь ему опубликовать свои вещи здесь. Один из самых болезненных разрывов, и личных, и общественных, и литературных, - с В.Я. Лакшиным, сотрудником Твардовского по «Новому миру», критиком, предложившим одно из первых прочтений писателя и сделавшим много возможного и невозможного для публикации его произведений. Лакшин не принял портрета А.Т. Твардовского в очерках литературной жизни «Бодался теленок с дубом» и не был, разумеется, согласен с трактовкой собственной роли в литературной ситуации 60-х годов, как она складывалась вокруг «Нового мира». Другой разрыв, столь же болезненный и жестокий, - с Ольгой Карлайл. В 1978 г. она выпустила в США книгу «Солженицын и тайный круг», в которой рассказывала о той роли, что принадлежала ей в организации тайных путей переброски на Запад рукописей «Архипелага ГУЛАГ» и «В круге первом» и о жестокости, с которой Солженицын отозвался о ней в «Теленке...». Все это многим и на родине, и на Западе дало основания для обвинений Солженицына в эгоцентризме и элементарной человеческой неблагодарности. Но дело здесь глубже - отнюдь не в личных особенностях характера. Это твердая жизненная позиция писателя, лишенного способности к компромиссу, единственно и дающая ему возможность выполнить свою жизненную предназначенность.
Имя: Александр Солженицын (Aleksandr Solzhenitsin)
Возраст: 89 лет
Деятельность: писатель, общественный деятель, лауреат Нобелевской премии по литературе
Семейное положение: был женат
Александр Солженицын: биография
Александр Исаевич Солженицын - выдающийся русский писатель и общественный деятель, который в Советском Союзе был признан диссидентом, опасным для коммунистического строя, и отсидевший много лет в заключении. Широко известны книги Александра Солженицына «Архипелаг Гулаг», «Матренин двор», «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус» и многие другие. Он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, причем был удостоен этой награды всего лишь после восьми лет с момента первой публикации, что считается рекордом.
Фото Александра Солженицына | Без Формата Родился будущий писатель в конце 1918 года в городе Кисловодск. Его отец Исаакий Семёнович прошел всю Первую мировую войну, но погиб еще до рождения сына на охоте. Дальнейшим воспитанием мальчика занималась одна мама, Таисия Захаровна. Из-за последствий октябрьской революции семья была полностью разорена и жила в крайней бедности, хотя и переехала в более стабильный по тем временам Ростов-на-Дону. Проблемы с новой властью начались у Солженицына еще в младших классах, так как он воспитывался в традициях религиозной культуры, носил крестик и отказывался вступать в пионеры.
Детские фото Александра Солженицына Но позднее, под влиянием школьной идеологии, Александр изменил точку зрения и даже стал комсомольцем. В старших классах его поглотила литература: юноша зачитывается произведениями русской классики и даже вынашивает планы написать собственный революционный роман. Но когда пришло время выбирать специальность, Солженицын почему-то поступает на физико-математический факультет Ростовского государственного университета. По его признанию, он был уверен, что на математиков учатся только самые умные люди, и хотел быть в их числе. Вуз студент окончил с красным дипломом, и имя Александра Солженицына было названо среди лучших выпускников года.
Еще в студенчестве молодой человек увлекся театром, даже пробовал поступить в театральное училище, но безуспешно. Зато он продолжил образование на литературном факультете в Московском университете, однако окончить его не успел из-за разразившейся Великой Отечественной войны. Но учеба в биографии Александра Солженицына на этом не окончилась: его не могли призвать как рядового из-за проблем со здоровьем, но Солженицын-патриот добился права учиться на офицерских курсах при Военном училище и в звании лейтенанта попал в артиллерийский полк. За подвиги на войне будущий диссидент был награжден орденом Красной Звезды и орденом Отечественной войны.
Арест и заключение
Уже в чине капитана Солженицын продолжал доблестно служить родине, но все больше разочаровывался в ее лидере – . Подобными мыслями он делился в письмах к другу Николаю Виткевичу. И однажды такое письменное недовольство Сталиным, а, следовательно, по советским понятиям – и коммунистическим строем в целом, попало на стол к начальнику военной цензуры. Александра Исаевича арестовывают, лишают звания и отправляют в Москву, на «Лубянку». После многомесячных допросов с пристрастием бывшего героя войны приговаривают к семи годам исправительно-трудовых лагерей и вечной ссылке по окончании срока заключения.
Солженицын в лагере | Союз Солженицын сначала работал на стройке и, кстати, участвовал в создании домов в районе нынешней московской площади Гагарина. Затем государство решило использовать математическое образование заключенного и ввело его в систему специальных тюрем, подчинявшуюся закрытому конструкторскому бюро. Но из-за размолвки с начальством Александра Исаевича переводят в жесткие условия общего лагеря в Казахстане. Там он провел более трети своего заключения. После освобождения Солженицыну запрещено приближаться к столице. Ему дают работу в Южном Казахстане, где он преподает математику в школе.
Диссидент Солженицын
В 1956 году дело Солженицына пересмотрели и объявили, что в нем нет состава преступления. Теперь мужчина мог вернуться в Россию. Он начал учительствовать в Рязани, а после первых публикаций рассказов сосредоточился на писательстве. Творчество Солженицына поддерживал сам генсек , так как антисталинские мотивы были ему весьма на руку. Но позднее писатель утратил расположение главы государства, а с приходом к власти и вовсе попал под запрет.
Александр Исаевич Солженицын | Россия - ноев ковчег Усугубила дело невероятная популярность книг Александра Солженицына, которые без его разрешения издали в США и во Франции. Власти видели явную угрозу в общественной деятельности писателя. Ему была предложена эмиграция, а так как Александр Исаевич отказался, на него совершается покушение: сотрудник КГБ сделал Солженицыну укол яда, но писатель выжил, хотя и сильно болел после этого. В итоге в 1974 году его обвиняют в измене родине, лишают советского гражданства и высылают из СССР.
Фото Солженицына в молодости Александр Исаевич жил в Германии, Швейцарии, США. На литературные гонорары он основал «Русский общественный Фонд помощи преследуемым и их семьям», выступал в западной Европе и Северной Америке с лекциями на тему несостоятельности коммунистического строя, но постепенно разочаровался и в американском режиме, поэтому стал критиковать также и демократию. Когда начал Перестройку, в СССР изменилось и отношение к творчеству Солженицына. А уже президент уговорил писателя вернуться на родину и передал в пожизненное пользование государственную дачу «Сосновка-2» в Троице-Лыкове.
Творчество Солженицына
Книги Александра Солженицына – романы, повести, рассказы, поэзию - можно условно разделить на исторические и автобиографические. С самого начала литературной деятельности его интересовала история Октябрьской революции и Первой мировой войны. Этой теме писатель посвятил исследование «Двести лет вместе», эссе «Размышления о Февральской революции», роман-эпопею «Красное колесо», в который входит прославивший его на западе «Август Четырнадцатого».
Писатель Александр Исаевич Солженицын | Русское зарубежье К автобиографичным произведениям относится поэма «Дороженька», в которой рисуется его довоенная жизнь, рассказ «Захар-Калита» о велосипедном путешествии, роман о больнице «Раковый корпус». Война показана Солженицыным в неоконченной повести «Люби революцию», рассказе «Случай на станции Кочетовка». Но основное внимание публики приковано к произведению «Архипелаг Гулаг» Александра Солженицына и другим работам о репрессиях, а также к тюремному заключению в СССР – «В круге первом» и «Один день Ивана Денисовича».
Роман Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" | Магазин "Указка" Творчество Солженицына характеризуется масштабными эпическими сценами. Он обычно знакомит читателя с персонажами, имеющими разные точки зрения на одну проблему, благодаря чему можно самостоятельно делать выводы из того материала, который дает Александр Исаевич. В большинстве книг Александра Солженицына присутствуют реально жившие люди, правда, чаще всего скрытые под выдуманными именами. Еще одной характеристикой работ писателя является его аллюзии на библейский эпос или произведения Гёте и Данте.
Встреча с президентом Владимиром Путиным | Etoday Очень высоко оценивали произведения Солженицына такие деятели искусства, как сказочник и писатель . Поэтесса выделяла рассказ «Матренин двор», а режиссер отмечал роман «Раковый корпус» Александра Солженицына и даже лично рекомендовал его Никите Хрущеву. А президент России , несколько раз общавшийся с Александром Исаевичем, с уважением отмечал, что как бы Солженицын не относился и не критиковал действующую власть, государство для него всегда оставалось нерушимой константой.
Личная жизнь
Первой женой Александра Солженицына была Наталья Решетовская, с которой он познакомился в 1936 году во время учебы в университете. Они заключили официальный брак весной 1940 года, но вместе пробыли недолго: сначала война, а затем и арест писателя не дали супругам возможности на счастье. В 1948 году после многократных убеждений органов НКВД Наталья Решетовская развелась с мужем. Однако когда его реабилитировали, они вместе стали жить в Рязани и снова расписались.
С первой женой Натальей Решетовской | Медиа Рязань В августе 1968 года Солженицын познакомился с Натальей Светловой, сотрудницей лаборатории математической статистики, и у них завязался роман. Когда первая жена Солженицына об этом узнала, она попыталась покончить жизнь самоубийством, но скорая помощь успела ее спасти. Через несколько лет Александр Исаевич сумел добиться официального развода, а Решетовская впоследствии еще несколько раз выходила замуж и написала несколько книг-воспоминаний о бывшем муже.
А вот Наталья Светлова стала не только женой Александра Солженицына, но и его ближайшим другом и верной помощницей по общественным делам. Они вместе познали все тягости эмиграции, вместе воспитали троих сыновей - Ермолая, Игната и Степана. Также в семье рос Дмитрий Тюрин, сын Натальи от первого брака. Кстати, средний сын Солженицына, Игнат, стал очень знаменитым человеком. Он выдающийся пианист, главный дирижер Камерного оркестра Филадельфии и главный приглашённый дирижёр Московского симфонического оркестра.
Смерть
Последние годы жизни Солженицын провел на подмосковной даче, подаренной ему Борисом Ельциным. Он очень тяжело болел – сказались последствия тюремных лагерей и отравления ядом при покушении. К тому же Александр Исаевич перенес тяжёлый гипертонический криз и сложную операцию. В результате работоспособной у него осталась только одна рука.
Памятник Солженицыну на Корабельной набережной Владивостока | Владивосток Умер Александр Солженицын от острой сердечной недостаточности 3 августа 2008 года, не дожив нескольких месяцев до своего 90-летия. Похоронили этого человека, которому выпала неординарная, но невероятно тяжелая судьба, на Донском кладбище в Москве – самом крупном дворянском некрополе столицы.
Книги Александра Солженицына
- Архипелаг ГУЛАГ
- Один день Ивана Денисовича
- Матрёнин двор
- Раковый корпус
- В круге первом
- Красное колесо
- Захар-Калита
- Случай на станции Кочетовка
- Крохотки
- Двести лет вместе
Художественная значимость произведений А.И.Солженицына, понимание масштаба и смысла сказанного нам этим ярким мыслителем и художником диктует сегодня необходимость найти новые подходы к изучению творчества писателя в школе.
Тексты А.И.Солженицына по праву можно отнести к категории прецедентных, то есть оказывающих весьма сильное влияние на формирование языковой личности, причем как индивидуальной, так и коллективной. Термин «прецедентный текст» был введен в науку о языке Ю.Н.Карауловым. Прецедентными он называл тексты:
1) «значимые для… личности в познавательном и эмоциональном отношениях»;
2) имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников»;
3) тексты, «обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» .
Появление в 1962 году «рукописи некоего беллетриста о сталинских лагерях» - повести А.Рязанского (псевдоним А.Солженицына) «Щ-854», позже названной «Один день Ивана Денисовича», - вызвало неоднозначные суждения литераторов. Один из первых восторженных откликов на повесть появляется в личном дневнике К.И.Чуковского 13 апреля 1962 года: «…Чудесное изображение лагерной жизни при Сталине. Я пришел в восторг и написал краткий отзыв о рукописи…». Этот краткий отзыв назывался «Литературное чудо» и представлял собой первую рецензию на повесть «Один день Ивана Денисовича»: «…с этим рассказом в литературу вошел очень сильный, оригинальный и зрелый писатель». Слова Чуковского буквально совпадают с тем, что позже напишет А.Т.Твардовский в своем предисловии к первой публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире» (1962, № 11). В предисловии Твардовского сказано следующее: «…оно /произведение - Т.И., О.Б./ означает приход в нашу литературу нового, своеобычного и вполне зрелого мастера». Как известно, в повести, показан один день из жизни главного героя, предельно сконцентрировано время и пространство, и этот день становится символом целой эпохи в истории России .
Стилистическая оригинальность повести, отмеченная в первых рецензиях, выражается, прежде всего, в авторском умелом использовании диалектной речи. Все повествование строится на прямой речи главного героя, прерываемой диалогами действующих лиц и описательными эпизодами. Главный герой - человек из деревни довоенного времени, его происхождение обуславливает специфику речевого выражения: язык Ивана Денисовича богато насыщен диалектизмами, причем многие слова являются не столько диалектизмами, сколько просторечными словами («кесь», в значении «как»; прилагательное «гунявый», то есть «грязный» и др.).
Лексические диалектизмы в речи героя, несмотря на их обособленность от структуры лагерной речи, тем не менее, устойчивы и ярко передают семантику обозначаемого предмета или явления и придают эмоционально-экспрессивную окраску речи. Это свойство лексических диалектизмов особенно ярко выявляется на фоне общеупотребительной лексики. Например: «однова» -(«однажды»); «напересек» - («наперерез»); «прозор» - («хорошо просматриваемое место»); «засть» - («закрывать»).
Обращает на себя внимание тот факт, что арготизмы практически исключены из словарного запаса героя, как и из основного повествования. Исключение составляют отдельные лексемы («зэк», «кондей» (карцер). Иван Денисович практически не употребляет жаргонных слов: он часть той среды, где находится - основной контингент лагеря не уголовники, а политические заключенные, интеллигенция, не владеющая арго и не стремящаяся к его овладению. В несобственно-прямой речи персонажа жаргонизмы употребляются минимально - использовано не более 40 «лагерных» понятий.
Стилистическую художественно-выразительную окраску повести придает и использование слово- и формообразовательных морфем в несвойственной им словообразовательной практике: «угрелся» - глагол, образованный префиксом «у» имеет литературный, общеупотребительный синоним «согрелся», образованный префиксом «со»; «наскорях» образованно по правилам словообразования «вверхах»; отглагольные образования «окунумши, зашедши» передают один из способов образования деепричастий - мши-, - дши- сохранившиеся в диалектной речи. Подобных образований в речи героя множество: «разморчивая» - от глагола «разморить»; «красиль» - «красильщик»; «смогают» - «смогут»; «горетый» - «горелый»; «сыздетства» - «с детства»; «трогъте» - «трогайте» и др.
Таким образом, Солженицын, используя в повести диалектизмы, создает неповторимый идиолект - индивидуализированную, самобытную речевую систему, коммуникативной особенностью которой является фактически полное отсутствие арготизмов в речи главного героя. Кроме этого, Солженицын довольно скупо использует в рассказе переносные значения слов, предпочитая первоначальную образность и добиваясь максимального эффекта «нагой» речи. Дополнительную экспрессию придают тексту нестандартно использованные фразеологизмы, пословицы и поговорки в речи героя. Он способен чрезвычайно сжато и метко двумя-тремя словами определить суть события или человеческого характера. Особенно афористично звучит речь героя в концовках эпизодов или описательных фрагментов.
Художественная, экспериментальная сторона повести А.И.Солженицына очевидна: оригинальная стилистика повести становится источником эстетического наслаждения для читателя.
О своеобразии «малой формы» в творчестве А.И.Солженицына писали разные исследователи. Ю.Орлицкий рассматривал опыт Солженицына в контексте «Стихотворений в прозе» .С.Одинцова соотносила «Крохотки» Солженицына с «Квази» В.Маканина. В.Кузьмин отмечал, что «в «Крохотках» концентрация смысла и синаксиса является главным средством борьбы с описательностью» .
Собственные представления Солженицына о стилистической наполненности «малой формы» заключаются в полном, принципиальном неприятии «приемов»: «Никакой литературщины, никаких приемов!»; «Никакие «новые приемы»…не нужны, …вся конструкция рассказа - нараспашку», - одобрительно писал Солженицын об отсутствии формальных экспериментов в прозе П.Романова, Е.Носова.
Главным достоинством рассказов Солженицын считал сжатость, изобразительную емкость, сгущенность каждой единицы текста. Приведем несколько оценок такого рода. О П. Романове: «Ничего лишнего и нигде не продрогнет сентимент» . О Е.Носове: «Краткость, неназойливость, непринужденность показа» . О Замятине «И какая поучительная сжатость! Сжаты многие фразы, нигде лишнего глагола, но сжат и весь сюжет…Как все сгущено! - безвыходность жизни, расплющенность прошлого и сами чувства и фразы - все тут сжато, сжато» . В «Телеинтервью на литературные темы» с Никитой Струве (1976) А.И.Солженицын, говоря о стиле Е.Замятина, заметил: «Замятин во многих отношениях поражает. Главным образом вот синтаксисом. Если я кого считаю своим предшественником, то - Замятина» .
Рассуждения писателя о стиле литераторов показывают, насколько важен для него и синтаксис, и конструкция фразы. Профессиональный анализ мастерства писателей-новеллистов помогает понять стилистику самого Солженицына как художника. Попытаемся сделать это на материале «Крохоток», жанра особого, интересного не только подчеркнуто малым размером, но и сгущенной образностью.
Первый цикл «Крохоток» (1958 - 1960) состоит из 17 миниатюр, второй (1996 -1997) из 9. Сложно выявить какую-то закономерность в отборе тем, но сгруппировать миниатюры по мотивам все-таки можно: отношение к жизни, жажда жизни («Дыхание», «Утенок», «Вязовое бревно», «Шарик»); мир природы («Отражение в воде», «Гроза в горах»); противостояние человеческого и официозного миров («Озеро Сегден», «Прах поэта», «Город на Неве», «Путешествуя вдоль Оки»); новое, чуждое мироотношение («Способ движения», «Приступая ко дню», «Мы-то не умрем»); личные впечатления, связанные с потрясениями красотой, талантом, воспоминаниями («Город на Неве», «На родине Есенина», «Старое ведро»).
В рассказах «Крохотки» активизируются разговорные синтаксические конструкции. Автор часто «сворачивает», «сжимает» синтаксические конструкции, умело используя эллиптичность разговорной речи, когда опускается все, что может быть опущено без ущерба для смысла, для понимания сказанного. Писатель создает предложения, в которых не замещены те или иные синтаксические позиции (т.е. отсутствуют те или иные члены предложения) по условиям контекста. Эллипсис предполагает структурную неполноту конструкции, незамещенность синтаксической позиции: «В избе Есениных - убогие перегородки не до потолка, чуланчики, клетушки, даже комнатой не назовешь ни одну…За пряслами - обыкновенное польце» («На родине Есенина»); «Не весит нисколько, глазки черные - как бусинки, ножки - воробьиные, чуть-чуть его сжать - и нет. А между тем - тепленький» («Утенок»); «В той церкви подрагивают станки. Эта - просто на замке, безмолвная» («Путешествуя вдоль Оки») и мн.др.
Синтаксические построения в «Крохотках» становятся все более расчлененными, фрагментарными; формальные синтаксические связи - ослабленными, свободными, а это в свою очередь повышает роль контекста, внутри отдельных синтаксических единиц - роль порядка слов, акцентных выделений; повышение роли имплицитных выразителей связи приводит к словесной сжатости синтаксических единиц и, как следствие, к их смысловой емкости. Общий ритмико-мелодический облик характеризуется экспрессивностью, выраженной в частом использовании однородных членов предложения, парцеллированных конструкций: «И - чародейство исчезло. Сразу - нет той дивной бесколышности, нет того озерка» (Утро»); «Озеро пустынное. Милое озеро. Родина…» («Озеро Сегден»). Отрыв от основного предложения, прерывистый характер связи в парцеллированных конструкциях, функция дополнительного высказывания, дающая возможность уточнить, пояснить, распространить, семантически развить основное сообщение, - вот проявления, усиливающие логические и смысловые акценты, динамизм, стилистическую напряженность в «Крохотках».
Встречается и такой тип расчлененности, когда фрагментальность в подаче сообщений превращается в своеобразный литературный прием - расчленению подвергаются однородные синтаксические единицы, предваряющие основное суждение. Это могут быть придаточные или даже обособленные обороты: «Лишь когда через реки и реки доходит до спокойного широкого устья, или в заводи остановившейся, или в озерке, где вода не продрогнет, - лишь там мы видим в зеркальной глади и каждый листик прибрежного дерева, и каждое перышко тонкого облака, и налитую голубую глубь неба» («Отраженье в воде»); «Он ёмок, прочен и дешев, этот бабий рюкзак, с ним не сравняются его разноцветные спортивные братья с карманчиками и блестящими пряжками. Он держит столько тяжести, что даже через телогрейку не выносит его ремня навычное крестьянское плечо» («Колхозный рюкзак»).
Частым стилистическим приемом писателя становится и сегментированность речевых конструкций, например, при использовании вопросных, вопросно-ответных форм: «И в чем тут держится душа? Не весит нисколько…» («Утенок»); «…все это тоже забудется начисто? Все это тоже даст такую законченную вечную красоту?..» («Город на Неве»); «Сколько видим ее - хвойная, хвойная, да. Того и разряду, значит? А, нет…» («Лиственница»). Такой прием усиливает имитацию общения с читателем, доверительность интонации, словно «размышления на ходу».
Экономность, смысловая емкость и стилистическая выразительность синтаксических конструкций поддерживается и графическим элементом - использованием тире - излюбленного знака в повествовательной системе Солженицына. Широта употребления этого знака свидетельствует о его универсализации в писательском восприятии. Тире у Солженицына имеет несколько функций:
1. Означает всевозможные пропуски - пропуск связки в сказуемом, пропуски членов предложения в неполных и эллиптических предложениях, пропуски противительных союзов; тире как бы компенсирует эти пропущенные слова, «сохраняет» им принадлежащее место: «Озеро в небо смотрит, небо - в озеро» («Озеро Сегден»); «Сердечная болезнь - как образ самой нашей жизни: ход её - в полной тьме, и не знаем мы дня конца: может быть, вот, у порога, - а может быть, еще нескоро-нескоро» («Завеса»).
2. Передает значение условия, времени, сравнения, следствия в тех случаях, когда эти значения не выражены лексически, то есть союзами: «Едва в сознании твоем хоть чуть прорвалась пелена - ринулись, ринулись они в тебя, расплющенного наперебой» («Ночные мысли»).
3. Тире можно назвать и знаком «неожиданности» - смысловой, интонационной, композиционной: «И еще спасибо бессоннице: с этого огляда - даже и нерешаемое решить» («Ночные мысли»); «Оно - с высокой мудростью завещано нам людьми Святой жизни» («Поминание усопших»).
4. Тире способствует передаче и чисто эмоциональное значение: динамичность речи, резкость, быстроту смены событий: «Да еще на шпиле - каким чудом? - крест уцелел» («Колокольня»); «Но что-нибудь вскоре непременно встряхивает, взламывает чуткую ту натяженность: иногда чужое действие, слово, иногда твоя же мелкая мысль. И - чародейство исчезло. Сразу - нет той дивной бесколышности, нет того озерка» («Утро») .
Стилистическое своеобразие «Крохоток» характеризуется оригинальностью, неповторимостью синтаксиса.
Таким образом, широкий филологический взгляд на произведения А.И.Солженицына способен раскрыть большого мастера русского слова, его своеобразное языковое наследие, индивидуальность стиля автора.
Для творческого метода Солженицына характерно особое доверие к жизни, писатель стремится изобразить все, как это было на самом деле. По его мнению, жизнь может сама себя выразить, о себе сказать, надо только ее услышать.
Это и предопределило особый интерес писателя к правдивому воспроизведению жизненной реальности как в сочинениях, основанных на личном опыте, так и, например, в эпопее «Красное Колесо», дающей документально точное изображение исторических событий.
Ориентация на правду ощутима уже в ранних произведениях писателя, где он старается максимально использовать свой личный жизненный опыт: в поэме «Дороженька» повествование ведется прямо от первого лица (от автора), в неоконченной повести «Люби революцию» действует автобиографический персонаж Нержин. В этих произведениях писатель пытается осмыслить жизненный путь в контексте послереволюционной судьбы России. Схожие мотивы доминируют и в стихах Солженицына, сочиненных в лагере и в ссылке.
Одна из излюбленных тем Солженицына - тема мужской дружбы, которая оказывается в центре романа «В круге первом». «Шарашка», в которой вынуждены работать Глеб Нержин, Лев Рубин и Дмитрий Сологдин, вопреки воле властей оказалась местом, где «дух мужской дружбы и философии парил под парусным сводом потолка. Может быть, это и было то блаженство, которое тщетно пытались определить и указать все философы древности?».
Название этого романа символически многозначно. Кроме «дантовского», здесь присутствует и иное осмысление образа «первого круга». С точки зрения героя романа, дипломата Иннокентия Володина, существуют два круга -- один внутри другого. Первый, малый круг -- отечество; второй, большой -- человечество, а на границе между ними, по словам Володина, «колючая проволока с пулеметами… И выходит, что никакого человечества -- нет. А только отечества, отечества, и разные у всех…». В романе содержится одновременно и вопрос о границах патриотизма, и связь глобальной проблематики с национальной.
А вот рассказы Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» близки идейно и стилистически, кроме того, они обнаруживают и характерный для всего творчества писателя новаторский подход к языку. В «Одном дне…» показаны не «ужасы» лагеря, а самый обычный день одного зэка, почти счастливый. Содержание рассказа отнюдь не сводится к «обличению» лагерных порядков. Авторское внимание отдано необразованному крестьянину, и именно с его точки зрения изображен мир лагеря.
Здесь Солженицын отнюдь не идеализирует народный тип, но в то же время показывает доброту, отзывчивость, простоту, человечность Ивана Денисовича, которые противостоят узаконенному насилию уже тем, что герой рассказа проявляет себя как живое существо, а не как безымянный «винтик» тоталитарной машины под номером Щ-854 (таков лагерный номер Ивана Денисовича Шухова) и таково же было авторское название рассказа.
В своих рассказах писатель активно использует форму сказа. При этом выразительность речи повествователя, героев их окружения создается в этих произведениях не только словарными экзотизмами, но и умело используемыми средствами общелитературной лексики, наслаивающейся… на разговорно-просторечную синтаксическую структуру».
В рассказах «Правая кисть» (1960), «Случай на станции Кочетовка», «Для пользы дела», «Захар-Калита», «Как жаль» (1965), «Пасхальный крестный ход» (1966) подняты важные нравственные проблемы, ощутим интерес писателя к 1000_летней истории России и глубокая религиозность Солженицына.
Показательно и стремление писателя выйти за рамки традиционных жанров. Так, «Архипелаг ГУЛаг» имеет подзаголовок «Опыт художественного исследования». Солженицын создает новый тип произведения, пограничный между художественной и научно-популярной литературой, а также публицистикой.
«Архипелаг ГУЛаг» документальной точностью изображения мест заключения напоминает «Записки из Мертвого дома» Достоевского, а также книги о Сахалине А. П. Чехова и В. М. Дорошевича; однако если раньше каторга была преимущественно наказанием виновных, то во времена Солженицына ею наказывают огромное количество ни в чем не повинных людей, она служит самоутверждению тоталитарной власти.
Писатель собрал и обобщил огромный исторический материал, развеивающий миф о гуманности ленинизма. Сокрушительная и глубоко аргументированная критика советской системы произвела во всем мире эффект разорвавшейся бомбы. Причина и в том, что это произведение -- документ большой художественной, эмоциональной и нравственной силы, в котором мрачность изображаемого жизненного материала преодолевается при помощи своего рода катарсиса. По мысли Солженицына, «Архипелаг ГУЛаг» это дань памяти тем, кто погиб в этом аду. Писатель исполнил свой долг перед ними, восстановив историческую правду о самых страшных страницах истории России.
Позднее, в 90_е гг. Солженицын вернулся к малой эпической форме. В рассказах «Молодняк», «Настенька», «Абрикосовое варенье», «Эго», «На краях», как и в других его произведениях, интеллектуальная глубина сочетается с необычайно тонким чувством слова. Все это -- свидетельство зрелого мастерства Солженицына-писателя.
Публицистичность творчества А.И. Солженицына выполняет эстетическую функцию. Его сочинения переведены на многие языки мира. На Западе существует немало число экранизаций его произведений, пьесы Солженицына неоднократно ставились в различных театрах мира. В России, в январе-феврале 2006 была продемонстрирована первая в России экранизация произведения Солженицына -- многосерийный телефильм по мотивам романа «В круге первом», что свидетельствует о неугасающем интересе к его творчеству.
Рассмотрим лексическое своеобразие стихотворений Солженицына.
Стремление писателя к обогащению русского национального языка.
В настоящее время проблема анализа языка писателя приобрела первостепенную важность, так как изучение идиостиля конкретного автора интересно не только в плане наблюдения за развитием национального русского языка, но и для определения личного вклада писателя в процесс языкового развития.
Жорж Нива, исследователь творчества А.И. Солженицына, пишет: «Язык Солженицына вызвал настоящее потрясение у русского читателя. Существует уже внушительных объёмов словарь «Трудных слов Солженицына». Его язык стал предметом страстных комментариев и даже ядовитых нападок» .
А.И. Солженицын осмысленно и целенаправленно стремится к обогащению русского национального языка. Ярче всего это проявляется в области лексики.
Писатель считал, что с течением времени «произошло иссушительное обеднение русского языка», а сегодняшнюю письменную речь называл «затёртой». Утрачены многие народные слова, идиомы, способы образования экспрессивно окрашенных слов. Желая «восстановить накопленные, а потом утерянные богатства», писатель не только составил «Русский словарь языкового расширения», но и использовал материал этого словаря в своих книгах.
А.И. Солженицын использует самую разнообразную лексику: встречается множество заимствований из словаря В.И. Даля, из произведений других русских писателей и собственно авторские выражения. Писатель употребляет не только лексику, не содержащуюся ни в одном из словарей, но также малоупотребительную, забытую, или даже обычную, но переосмысленную писателем и несущую новую семантику.
В стихотворении «Мечта арестанта» мы встречаем слова: сызначала (сначала), не взмучая (не беспокоя). Такие слова называются окказионализмы или авторские неологизмы, состоящие из распространённых языковых единиц, но в новом сочетании дающие новую яркую окраску словам.
Это индивидуальное словоупотребление и словообразование.
Российский лингвист, учёный-языковед Е.А. Земская утверждает, что окказионализмы в отличие от «просто неологизмов» «сохраняют свою новизну, свежесть независимо от реального времени их создания».
Но основной лексический пласт А.И. Солженицына - это слова общелитературной речи, ведь иначе и быть не может. Так в стихотворении «Вечерний снег» всего несколько лексических окказионализмов: оснежил (засыпал), звездчатый (похожий на звёзды), низался, сеялся (падал).
Стемнело. Тихо и тепло.
И снег вечерний сыплет.
На шапки вышек лёг бело,
Колючку пухом убрало,
И в тёмных блёстках липы.
Занёс дорожку к проходной
И фонари оснежил…
Любимый мой, искристый мой!
Идёт, вечерний, над тюрьмой,
Как шёл над волей прежде…
В стихотворении есть и метафоры (на шапки вышек, таял в росинки), и олицетворения (ветви лип седые).
«А.С. Солженицын - художник, остро чувствующий языковой потенциал. Писатель обнаруживает подлинное искусство изыскивать ресурсы национального языка для выражения авторской индивидуальности в видении мира», - писал Г.О. Винокур.
Родина…Россия… В жизни любого из нас она значит весьма немало. Тяжело вообразить себе человека, не любящего свою Родину. За несколько месяцев до рождения Солженицына, в мае 1918 года, А.А. Блок отвечал на вопрос анкеты, - что следует сейчас делать русскому гражданину. Блок отвечал как поэт и мыслитель: «Художнику надлежит знать, что той России, которая была, - нет и никогда уже не будет. Мир вступил в новую эру. Та цивилизация, та государственность, та религия - умерли…утратили бытие».
Л.И.Сараскина, известная писательница, утверждает: «Без преувеличения можно сказать, что всё творчество Солженицына обжигающе пристрастно нацелено на осмысление разницы той и этой цивилизации, той и этой государственности, той и этой религии».
Когда писателю А.И. Солженицыну задали вопрос: «Какой вам представляется сегодняшняя Россия? Насколько она далека от той, с которой вы боролись, и насколько может быть близка к той, о которой вы мечтали?», он ответил так: «Очень интересный вопрос: насколько она близка к той России, о которой я мечтал…Весьма и весьма далека. И по государственному устройству, и по общественному состоянию, и по экономическому состоянию весьма далека от того, о чём я мечтал. Главное в международном отношении достигнуто - возвращено влияние России и место России в мире. Но на внутреннем плане мы далеки по нравственному состоянию от того, как хотелось бы, как нам органически нужно. Это очень сложный духовный процесс»
С трибуны Государственной думы прозвучал его призыв о сбережении народа как актуальнейшей проблеме современной России.
Александр Солженицын-поэт в своём стихотворении «Россия?» стремится философски осмыслить драматическую судьбу России в контексте исторических имён и связей, пропуская былое через собственные ощущения, через свою душу:
«Россия!»… Не в блоковских ликах
Ты мне проступаешь, гляжу:
Среди соплеменников диких
России я не нахожу…
Так о какой же России мечтает писатель? Почему так мало видит он рядом с собой «подлинных русских»? Где же
Россия людей прямодушных,
Горячих смешных чудаков,
Россия порогов радушных,
Россия широких столов,
Где пусть не добром за лихо,
Но платят добром за добро,
Где робких, податливых, тихих
Не топчет людское юро?
Снова обращаем внимание на необычную лексику стихотворения:
как кремешками кресим (произносим твёрдо, часто);
и ворот, и грудь настежу (нараспашку);
каких одноземцев встречал (земляков);
людское юро (стадо, рой, стая);
властная длань (ладонь, рука); (это старославянское слово).
опёрен и тёпел играющий вспорх словца.
Созданные писателем слова реализуют творческий потенциал Солженицына, создают его индивидуальный стиль. Писатель использует и лексические, и семантические окказионализмы.
Лексические окказионализмы - это слова в основном одноразового употребления, хотя они могут использоваться и в других произведениях автора: иноцветно, зарость кустов, кудерьки альляные, ледочеккрохкий.
Семантические окказионализмы - лексемы, которые ранее уже существовали в литературном языке, но обрели новизну за счёт индивидуальных авторских значений: цветен… и тёпел играющий вспорх словца, безгневный сын, безудачливая русская земля.
Современный писатель Сергей Шаргунов пишет: «…я люблю Солженицына не за его историческую масштабность, а за художественные черты. Я не сразу его полюбил и, понятно, не во всём принимаю. Однако безумно мне нравится, как он писал. Кроме всяких идей, именно стилистически - это и тонко, и светло. Плачевное плетение и яростное выкрикивание словес. Он был очень-очень живой!»
В стихотворении «Россия?» 13 предложений, в которых содержатся риторические вопросы. Функция риторического вопроса - привлечь внимание читателя, усилить впечатление, повысить эмоциональный тон.
За внешней суровостью и «яростным выкрикиванием словес» мы видим человека неравнодушного, болеющего душой и сердцем за свою страну:
Где, если не верят в Бога,
То пошло над ним не трунят?
Где, в дом заходя, с порога
Чужой почитают обряд?
В двухсотмиллионном массиве
О, как ты хрупка и тонка,
Единственная Россия,
Неслышимая пока!..
«В самые чёрные годы Солженицын верил в преображение России, потому что видел (и позволил увидеть нам) лица русских людей, сохранивших высокий душевный строй, сердечную теплоту, непоказное мужество, способность верить, любить, отдавать себя другому, беречь честь и хранить верность долгу», - писал историк литературы Андрей Немзер.
Прочитав стихотворения А.И. Солженицына, можно с уверенностью сказать, что они представляют собой материал, выявляющий скрытые возможности русского национального языка. Основным направлением является обогащение словарного запаса за счёт таких групп, как авторская окказиональная лексика, разговорная лексика.
Окказионализмы, создаваемые автором как средство выразительности речи, как средство создания некоего образа активно используются уже более четырёх веков. В качестве средства выразительности в художественной, а особенно в поэтической речи, окказионализм позволяет автору не только создать неповторимый образ, но и читатель в свою очередь получает возможность увидеть и мысленно создать свой личный субъективный образ. А это значит, что можно говорить о сотворчестве художника и читателя.
Лингвистическая работа писателя, направленная на возвращение утерянного языкового богатства является продолжением труда классиков русской литературы: А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова.
Александр Исаевич Солженицын сказал в одном из своих интервью: «Я отдал почти всю жизнь русской революции».
Задача свидетельствовать об утаенных трагических поворотах русской истории обусловила потребность поиска и осмысления их истоков. Они видятся именно в русской революции. «Я как писатель действительно поставлен в положение говорить за умерших, но не только в лагерях, а за умерших в российской революции, -- так обозначил задачу своей жизни Солженицын в интервью 1983 г. -- Я 47 лет работаю над книгой о революции, но в ходе работы над ней обнаружил, что русский 1917 год был стремительным, как бы сжатым, очерком мировой истории XX века. То есть буквально: восемь месяцев, которые прошли от февраля до октября 1917 в России, тогда бешено прокрученные, -- затем медленно повторяются всем миром в течение всего столетия. В последние годы, когда я уже кончил несколько томов, я с удивлением вижу, что я каким-то косвенным образом писал также и историю Двадцатого века» (Публицистика, т. 3, с. 142).
Свидетелем и участником русской истории XX в. Солженицын был и сам. Окончание физико-математического факультета Ростовского университета и вступление во взрослую жизнь пришлось на 1941 г. 22 июня, получив диплом, он приезжает на экзамены в Московский институт истории, философии, литературы (МИФЛИ), на заочных курсах которого учился с 1939 г. Очередная сессия приходится на начало войны. В октябре мобилизован в армию, вскоре попадает в офицерскую школу в Костроме. Летом 1942 г. -- звание лейтенанта, а в конце -- фронт: Солженицын командует звукобатареей в артиллерийской разведке. Военный опыт Солженицына и работа его звукобатареи отражены в его военной прозе конца 90-х гг. (двучастный рассказ «Желябугские выселки» и повесть «Адлиг Швенкиттен» -- «Новый мир». 1999. № 3). Офицером-артиллеристом он проходит путь от Орла до Восточной Пруссии, награждается орденами. Чудесным образом он оказывается в тех самых местах Восточной Пруссии, где проходила армия генерала Самсонова. Трагический эпизод 1914 г. -- самсоновская катастрофа -- становится предметом изображения в первом «Узле» «Краен Колеса» -- в «Августе Четырнадцатого». 9 февраля 1945 г. капитана Солженицына арестовывают на командном пункте его начальника, генерала Травкина, который спустя уже год после ареста даст своему бывшему офицеру характеристику, где вспомнит, не побоявшись, все его заслуги -- в том числе ночной вывод из окружения батареи в январе 1945 г., когда бои шли уже в Пруссии. После ареста -- лагеря: в Новом Иерусалиме, в Москве у Калужской заставы, в спецтюрьме № 16 в северном пригороде Москвы (та самая знаменитая Марфинская шарашка, описанная в романе «В круге первом», 1955-1968). С 1949 г. -- лагерь в Экибастузе (Казахстан). С 1953 г. Солженицын -- «вечный ссыльнопоселенец» в глухом ауле Джамбулской области, на краю пустыни. В 1957 г. -- реабилитация и сельская школа в поселке Торфо-продукт недалеко от Рязани, где он учительствует и снимает комнату у Матрены Захаровой, ставшей прототипом знаменитой хозяйки «Матрениного двора» (1959). В 1959 г. Солженицын «залпом», затри недели, создает переработанный, «облегченный» вариант рассказа «Щ-854», который после долгих хлопот А.Т. Твардовского и с благословения самого Н.С. Хрущева увидел свет в «Новом мире» (1962. № 11) под названием «Один день Ивана Денисовича».
К моменту первой публикации Солженицын имеет за плечами серьезный писательский опыт -- около полутора десятилетий: «Двенадцать лет я спокойно писал и писал. Лишь на тринадцатом дрогнул. Это было лето 1960 года. От написанных многих вещей -- и при полной их безвыходности, и при полной беззвестности, я стал ощущать переполнение, потерял легкость замысла и движения. В литературном подполье мне стало не хватать воздуха», -- писал Солженицын в автобиографической книге «Бодался теленок с дубом». Именно в литературном подполье создаются романы «В круге первом», несколько пьес, киносценарий «Знают истину танки!» о подавлении Экибастузского восстания заключенных, начата работа над «Архипелагом ГУЛагом», замыслен роман о русской революции под кодовым названием «Р-17», воплотившийся десятилетия спустя в эпопею «Красное Колесо».
В середине 60-х гг. создается повесть «Раковый корпус» (1963-1967) и «облегченный» вариант романа «В круге первом». Опубликовать их в «Новом мире» не удается, и оба выходят в 1968 г. на Западе. В это же время идет начатая ранее работа над «Архипелагом ГУЛагом»(1958-1968; 1979) и эпопеей «Красное Колесо» (интенсивная работа низ большим историческим романом «Р-17», выросшим в эпопею «Красное Колесо», начата в 1969 г.).
В 1970 г. Солженицын становится лауреатом Нобелевской премий. выехать из СССР он не хочет, опасаясь лишиться гражданства и возможности бороться на родине -- поэтому личное получение премии и речь нобелевского лауреата пока откладываются. История с получением Нобелевской премии описана в главе «Нобелиана» («Бодался теленок с дубом»). В то же время его положение в СССР все более ухудшается: принципиальная и бескомпромиссная идеологическая и литературная позиция приводит к исключению из Союза писателей (ноябрь 1969 г.), в советской прессе разворачивается кампания травли Солженицына. Это заставляет его дать разрешение на публикацию в Париже книги «Август Четырнадцатого» (1971) -- первого тома эпопеи «Красное Колесо». В 1973 г. в парижском издательстве YMCA-PRESS увидел свет первый том «Архипелага ГУЛага».
Идеологическая оппозиционность не только не скрывается Солженицыным, но и прямо декларируется. Он пишет целый ряд открытых писем: Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей (1967), Открытое письмо Секретариату Союза писателей РСФСГ (1969), Письмо вождям Советского Союза (1973), которое посылает по почте адресатам в ЦК КПСС, а не получив ответа, распространяет в самиздате. Писатель создает цикл публицистических статей, которые предназначаются для философско-публицистического сборника». «Из-под глыб» («На возврате дыхания и сознания», «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», «Образованщина»), «Жить не по лжи!» (1974).
Разумеется, говорить о публикации этих произведений не приходилось -- они распространялись в самиздате.
В 1975 г. опубликована автобиографическая книга «Бодался теленок с дубом», представляющая собой подробный рассказ о творческом пути писателя от начала литературной деятельности до второго ареста и высылки и очерк литературной среды и нравов 60-х -- начала 70-х гг.
В феврале 1974 г. на пике разнузданной травли, развернутой в советской прессе, Солженицына арестовывают и заключают в Лефортовскую тюрьму. Но его ни с чем не сравнимый авторитет у мировой общественности не позволяет советскому руководству просто расправиться с писателем, поэтому его лишают советского гражданства и высылают из СССР. В ФРГ, ставшей первой страной, принявшей изгнанника, он останавливается у Генриха Бёлля, после чего поселяется в Цюрихе (Швейцария). О жизни на Западе повествует вторая автобиографическая книга Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов», публикацию которой он начал в «Новом мире» в 1998 и продолжил в 1999 г.
В 1976 г. писатель с семьей переезжает в Америку, в штат Вермонт. Здесь он работает над полным собранием сочинений и продолжает исторические исследования, результаты которых ложатся в основу эпопеи «Красное Колесо».
Солженицын всегда был уверен в том, что вернется в Россию. Даже в 1983 г., когда мысль об изменении социально-политической ситуации в СССР казалась невероятной, на вопрос западного журналиста о надежде на возвращение в Россию писатель ответил: «Знаете, странным образом, я не только надеюсь, я внутренне в этом убежден. Я просто живу в этом ощущении: что обязательно я вернусь при жизни. При этом я имею в виду возвращение живым человеком, а не Книгами, книги-то, конечно, вернутся. Это противоречит всяким разумным рассуждениям, я не могу сказать: по каким объективным причинам это может быть, раз я уже не молодой человек. Но ведь и часто История идет до такой степени неожиданно, что мы самых простых Вещей не можем предвидеть» (Публицистика, т. 3, с. 140).
Предвидение Солженицына сбылось: уже в конце 80-х гг. это возвращение стало постепенно осуществляться. В 1988 г. Солженицыну было возвращено гражданство СССР, а в 1989 г. в «Новом мире» публикуются Нобелевская лекция и главы из «Архипелага ГУЛага» » затем, в 1990 г. -- романы «В круге первом» и «Раковый корпус». В 1994г писатель возвратился в Россию. С 1995 г. в «Новом мире» публикует» новый цикл -- «двучастные» рассказы.
Цель и смысл жизни Солженицына -- писательство: «Моя жизнь, - говорил он, -- проходит с утра до позднего вечера в работе. Нет никаких исключений, отвлечений, отдыхов, поездок, -- в этом смысле» действительно делаю то, для чего я был рожден» (Публицистика, т.3 с. 144). Несколько письменных столов, на которых лежат десятки раскрытых книг и незаконченные рукописи, составляют основное бытовое окружение писателя -- и в Вермонте, в США, и теперь, по boi. вращении в Россию. Каждый год появляются новые его вещи: публицистическая книга «Россия в обвале» о нынешнем состоянии и судьбе русского народа увидела свет в 1998 г. В 1999-м «Новый мир» опубликовал новые произведения Солженицына, в которых он обращается к нехарактерной для него ранее тематике военной прозы.
Анализ литературных произведений
Не будет преувеличением сказать, что предметом изображения в эпосе Солженицына стал русский XX век во всех его трагических изломах -- от Августа Четырнадцатого до сего дня. Но будучи в первую очередь художником, он пытается понять, как эти события отразились на русском национальном характере.
Концепция личности в рассказах 60-х и 90-х гг. В свое время М. Горький очень точно охарактеризовал противоречивость характера русского человека: «Люди пегие -- хорошие и дурные вместе». Во многом эта «пегость» стала предметом исследования и у Солженицына.
В главном герое рассказа «Случай на станции Кочетовка» (1962), молоденьком лейтенанте Васе Зотове, воплощены самые добрые человеческие черты: интеллигентность, распахнутость навстречу фронтовику или окруженцу, вошедшему в комнату линейной комендатуры, искреннее желание помочь в любой ситуации. Два женских образа, лишь слегка намеченные писателем, оттеняют глубинную непорочность Зотова, и даже сама мысль об измене жене, оказавшейся в оккупации под немцами, невозможна для него.
Композиционный центр рассказа составляет встреча Зотова с отставшим от своего эшелона окружением, который поражает его своей интеллигентностью и мягкостью. Все -- слова, интонации голоса, мягкие жесты этого человека, способного даже в надетой на него чудовищной рванине держаться с достоинством и мягкостью, припекает героя: ему «была на редкость приятна его манера говорить; его манера останавливаться, если казалось, что собеседник хочет возразить; его манера не размахивать руками, а как-то легкими движениями пальцев пояснять свою речь». Он раскрывает перед ним свои полудетские мечты о бегстве в Испанию, рассказывает о своей тоске по фронту и предвкушает несколько часов чудесного общения с интеллигентным, культурным и знающим человеком -- актером до войны, ополченцем без винтовки -- в ее начале, недавним окружением, чудом выбравшимся из немецкого «котла» и теперь вот отставшим от своего поезда -- без документов, с ничего не значащим догонным листом, в сущности, и не документом. И здесь автор показывает борьбу двух начал в душе Зотова: человеческого и бесчеловечного, злого, подозрительного, Уже после того, как между Зотовым и Тверитиновым пробежала искра понимания, возникшая некогда между маршалом Даву и Пьером Безуховым, спасшая тогда Пьера от расстрела, в сознании Зотова возникает циркуляр, перечеркивающий симпатию и доверие, возникшее между двумя сердцами, которые еще не успели выстыть на войне. «Лейтенант надел очки и опять смотрел в догонный лист. Догонный лист, собственно, не был настоящим документом, он составлен был СО слов заявителя и мог содержать в себе правду, а мог и ложь. Инструкция требовала крайне пристально относиться к окруженцам, а тем более -- одиночкам». И случайная обмолвка Тверитинова (он спрашивает всего лишь, как раньше назывался Сталинград) оборачивается неверием в юной и чистой душе Зотова, уже отравленной ядом подозрительности: «И -- все оборвалось и охолонуло в Зотове. Значит, не окруженец. Подослан! Агент! Наверно, белоэмигрант, потому и манеры такие». То, что спасло Пьера, не спасло несчастного и беспомощного Тверитинова -- молоденький лейтенант «сдает» только что полюбившегося и так искренне заинтересовавшего его человека в НКВД. И последние слова Тверитинова: «Что вы делаете! Что вы делаете! Ведь этого не исправишь!!»-- подтверждаются последней, аккордной, как всегда у Солженицына, фразой: «Но никогда потом во всю Жизнь Зотов не мог забыть этого человека...».
Наивная доброта и жестокая подозрительность -- два качества, Казалось бы, несовместимые, но вполне обусловленные советской эпохой 30-х гг., сочетаются в душе героя.
Противоречивость характера предстает иногда и с комической стороны -- как в рассказе «Захар-Калита» (1965).
Этот небольшой рассказ весь построен на противоречиях, и в этом смысле он очень характерен для поэтики писателя. Его нарочито облегченное начало как бы пародирует расхожие мотивы исповедальной или лирической прозы 60-х гг., явно упрощающие проблему национального характера.
«Друзья мои, вы просите рассказать что-нибудь из летнего велосипедного?» -- этот зачин, настраивающий на нечто летнее отпускное и необязательное, контрастирует с содержанием самого рассказа, где на нескольких страницах воссоздается картина сентябрьской битвы 1380 г. Но и оборачиваясь на шесть столетий назад, Солженицын не может сентиментально и благостно, в соответствии с «велосипедным» зачином, взглянуть на обремененное историографичной торжественностью поворотное событие русской истории: «Горька правда истории, но легче высказать ее, чем таить: не только черкесов и генуэзцев привел Мамай, не только литовцы с ним были в союзе, но и князь рязанский Олег. Для того и перешли русские через Дон, чтобы Доном ощитить свою спину от своих же, от рязанцев: не ударили бы, православные». Противоречия, таящиеся в душе одного человека, характерны и для нации в целом -- «Не отсюда ли повелась судьба России? Не здесь ли совершен поворот ее истории? Всегда ли только через Смоленск и Киев роились на нас враги?..». Так от противоречивости национального сознания Солженицын делает шаг к исследованию противоречивости национальной жизни, приведшей уже значительно позже к другим поворотам русской-истории.
Но если повествователь может поставить перед собой такие вопросы и осмыслить их, то главный герой рассказа, самозванный сторож Куликова поля Захар-Калита, просто воплощает в себе почти инстинктивное желание сохранить утраченную было историческую память. Толку от его постоянного, дневного и ночного пребывания на поле нет никакого -- но сам факт существования смешного чудаковатого человека значим для Солженицына. Перед тем, как описать его, он как бы останавливается в недоумении и даже сбивается на сентиментальные, почти карамзинские интонации, начинает фразу со столь характерного междометия «Ах», а заканчивает вопросительными и восклицательными знаками.
С одной стороны, Смотритель Куликова поля со своей бессмысленной деятельностью смешон, как смешны его уверения дойти в поисках своей, только ему известной правды, до Фурцевой, тогдашнего министра культуры. Повествователь не может удержаться от смеха, сравнивая его с погибшим ратником, рядом с которым, правда, нет ни меча, ни шита, а вместо шлема кепка затасканная да около руки мешок с подобранными бутылками. С другой стороны, совершенно бескорыстная и бессмысленная, казалось бы, преданность Полю как зримому воплощению русской истории заставляет видеть в этой фигуре нечто настоящее -- скорбь. Авторская позиция не прояснена -- Солженицын как бы балансирует на грани комического и серьезного, видя одну из причудливых и незаурядных форм русского национального характера. Комичны при всей бессмысленности его жизни на Поле (у героев даже возникает подозрение, что таким образом Захар-Калита увиливает от тяжелой сельской работы) претензия на серьезность и собственную значимость, его жалобы на то, что ему, смотрителю Поля, не выдают оружия. И рядом с этим -- совсем уж не комическая страстность героя доступными ему способами свидетельствовать об исторической славе русского оружия. И тогда «сразу отпало все то насмешливое и снисходительное, что мы думали о нем вчера. В это заморозное утро встающий из копны, он был уже не Смотритель, а как бы Дух этого Поля, стерегущий, не покидавший его никогда».
Разумеется, дистанция между повествователем и героем огромна: герою недоступен тот исторический материал, которым свободно оперирует повествователь, они принадлежат разной культурной и социальной среде -- но сближает их истинная преданность национальной истории и культуре, принадлежность к которой дает возможность преодолеть социальные и культурные различия.
Обращаясь к народному характеру в рассказах, опубликованных в первой половине 60-х гг., Солженицын предлагает литературе новую концепцию личности. Его герои, такие, как Матрена, Иван Денисович (к ним тяготеет и образ дворника Спиридона из романа «В круге первом»), -- люди не рефлексирующие, живущие некими природными, как бы данными извне, заранее и не ими выработанными представлениями. И следуя этим представлениям, важно выжить физически в условиях, вовсе не способствующих физическому выживанию, но не Ценой потери собственного человеческого достоинства. Потерять его -- значит погибнуть, то есть, выжив физически, перестать быть человеком, утратить не только уважение других, но и уважение к самому себе, что равносильно смерти. Объясняя эту, условно говоря, этику выживания, Шухов вспоминает слова своего первого бригадира Куземина: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать».
С образом Ивана Денисовича в литературу как бы пришла новая этика, выкованная в лагерях, через которые прошла очень уж немалая часть общества. (Исследованию этой этики посвящены многие страницы «Архипелага ГУЛага».) Шухов, не желая потерять человеческое достоинство, вовсе не склонен принимать на себя все удары лагерной жизни -- иначе просто не выжить. «Это верно, кряхти да гнись, -- замечает он. -- А упрешься -- переломишься». В этом смысле писатель отрицает общепринятые романтические представления о гордом противостоянии личности трагическим обстоятельствам, на которых воспитала литература поколение советских людей 30-х гг. И в этом смысле интересно противопоставление Шухова и кавторанга Буйновского, героя, принимающего на себя удар, но часто, как кажется Ивану Денисовичу, бессмысленно и губительно для самого себя. Наивны протесты кавторанга против утреннего обыска на морозе только что проснувшихся после подъема, дрожащих от холода людей:
«Буйновский -- в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере три месяцев нет:
Вы права не имеете людей на морозе раздевать! Вы девятую статье уголовного кодекса не знаете!..
Имеют. Знают. Это ты, брат, еще не знаешь».
Чисто народная, мужицкая практичность Ивана Денисовича помогает ему выжить и сохранить себя человеком -- не ставя перед собой вечных вопросов, не стремясь обобщить опыт своей военной и лагерной жизни, куда он попал после плена (ни следователь, допрашивавший Шухова, ни он сам так и не смогли придумать, какое именно задание немецкой разведки он выполнял). Ему, разумеется, недоступен уровень историко-философского обобщения лагерного опыта как грани национально-исторического бытия XX столетия, на который встанет сам Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге».
В рассказе «Один день Ивана Денисовича» перед Солженицыным встает творческая задача совместить две точки"зрения -- автора и героя, точки зрения не противоположные, а схожие идеологически, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала. Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами, когда между речью автора и персонажа существует чуть заметный зазор, то увеличивающийся, то практически исчезающий.
Солженицын обращается к сказовой манере повествования, дающей Ивану Денисовичу возможность речевой самореализации, но это не прямой сказ, воспроизводящий речь героя, а вводящий образ повествователя, позиция которого близка позиции героя. Такая повествовательная форма позволяла в какие-то моменты дистанцировать автора и героя, совершить прямой вывод повествования из «авторской шуховской» в «авторскую солженицынскую» речь... Сдвинув границы шуховского жизнеощущения, автор получил право увидеть и то, чего не мог увидеть его герой, то, что находится вне шуховской компетенции, при этом соотношение авторского речевого плана с планом героя может быть сдвинуто и в обратном направлении -- их точки зрения и их стилевые маски тотчас же совпадут. Таким образом, «синтаксико-стилистический строй повести сложился в результате своеобразного использования смежных возможностей сказа, сдвигов от несобственно-прямой к несобственно-авторской речи», в равной степени ориентированных на разговорные особенности русского языка.
И герою, и повествователю (здесь очевидное основание их единства, выраженного в речевой стихии произведения) доступен тот специфически русский взгляд на действительность, который принято называть народным. Именно опыт чисто «мужицкого» восприятия лагеря как одной из сторон русской жизни XX в. и проложил путь повести к читателю «Нового мира» и всей страны. Сам Солженицын так вспоминал об этом в «Теленке»:
«Не скажу, что такой точный план, но верная догадка-предчувствие у меня в том и была: к этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев. Так и сбылось: даже не поэзия и даже не политика ":- решили судьбу моего рассказа, а вот эта его доконная мужицкая суть, столько у нас осмеянная, потоптанная и охаянная с Великого Перелома, да и поранее» (с. 27).
В опубликованных тогда рассказах Солженицын не подошел еще к Одной из самых важных для него тем -- теме сопротивления антинародному режиму. Она станет одной из важнейших в «Архипелаге ГУЛаге». Пока писателя интересовал сам народный характер и его существование «в самой нутряной России -- если такая где-то была, жила», в той самой России, которую ищет повествователь в рассказе «Матренин двор». Но он находит не нетронутый смутой XX в. островок естественной русской жизни, а народный характер, сумевший в этой смуте себя сохранить. «Есть такие прирожденные ангелы, -- писал в статье «Раскаяние и самоограничение» писатель, как бы характеризуя и Матрену, -- они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это -- праведники, мы их видели, удивлялись («чудаки»), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, -- и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину» (Публицистика, т. 1, с. 61). В чем суть праведности Матрены? В жизни не по лжи, скажем мы теперь словами самого писателя, произнесенными значительно позже. Она вне сферы героического или исключительного, реализует себя в самой что ни на есть обыденной, бытовой ситуации, испытывает на себе все «прелести» советской сельской нови 50-х гг.: проработав всю жизнь, вынуждена хлопотать пенсию не за себя, а за мужа, пропавшего с начала войны, отмеривая пешком километры и кланяясь конторским столам. Не имея возможности купить торф, который добывается везде вокруг, но не продается колхозникам, она, как и все ее подруги, вынуждена брать его тайком. Создавая этот характер, Солженицын ставит его в самые обыденные обстоятельства сельской колхозной жизни 50-х гг. с ее бесправием и надменным пренебрежением обычным, несановным человеком. Праведность Матрены состоит в ее способности сохранить свое человеческое и в столь недоступных для этого условиях.
Но кому противостоит Матрена, иными словами, в столкновении с какими силами проявляется ее сущность? В столкновении с Фаддеем, черным стариком, представшим перед рассказчиком, школьным учителем и Матрениным жильцом, на пороге ее избы, когда пришел с униженной просьбой за внука? Этот порог он переступил и сорок лет назад, с яростью в сердце и с топором в руках - не дождалась его невеста с войны, вышла замуж за брата. «Стал на пороге, -- рассказывает Матрена. -- Я как закричу! В колена б ему бросилась!.. Нельзя... Ну, говорит, если б то не брат мой родной - я бы вас порубал обоих!».
По мнению некоторых исследователей, рассказ «Матренин двор скрыто мистичен.
Уже в самом конце рассказа, после смерти Матрены, Солженицын перечисляет негромкие ее достоинства:
«Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, -- она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы...
Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.
Ни город.
Ни вся земля наша».
И остродраматический финал рассказа (Матрена погибает под поездом, помогая перевозить Фаддею бревна ее же собственной избы) придает концовке совершенно особый, символический смысл: ее ведь больше нет, стало быть, не стоит село без нее? И город? И вся земля наша?
В 1995--1999 гг. Солженицын опубликовал новые рассказы, которые он назвал «двучастными». Важнейший их композиционный принцип -- противоположность двух частей, что дает возможность сопоставления двух человеческих судеб и характеров, проявивших себя по разному в общем контексте исторических обстоятельств. Их герои -- и люди, казалось бы, канувшие в безднах русской истории, и оставившие в ней яркий след, такие, например, как маршал Г.К. Жуков, -- рассматриваются писателем с сугубо личной стороны, вне зависимости от официальных регалий, если таковые имеются. Проблематику этих рассказов формирует конфликт между историей и частным человеком. Пути разрешения этого конфликта, сколь ни казались бы они различными, всегда приводят к одному результату: человек, утративший веру и дезориентированный в историческом пространстве, человек, не умеющий жертвовать собой и идущий на компромисс, оказывается перемолот и раздавлен страшной эпохой, в которую ему выпало жить.
Павел Васильевич Эктов -- сельский интеллигент, смысл своей жизни видевший в служении народу, уверенный, что «не требует никакого оправдания повседневная помощь крестьянину в его текущих насущных нуждах, облегчение народной нужды в любой реальной форме». Во время гражданской войны Эктов не увидел для себя, народника и народолюбца, иного выхода, как примкнуть к крестьянскому повстанческому движению, возглавляемому атаманом Антоновым. Самый образованный человек среди сподвижников Антонова, Эктов стал начальником его штаба. Солженицын показывает трагический зигзаг в судьбе этого великодушного и честного человека, унаследовавшего от русской интеллигенции неизбывную нравственную потребность служить народу, разделять крестьянскую боль. Но выданный теми же крестьянами («на вторую же ночь был выдан чекистам по доносу соседской бабы»), Эктов сломлен шантажом: он не может найти в себе сил пожертвовать женой и дочерью и идет на страшное преступление, по сути дела, «сдавая» весь антоновский штаб -- тех людей, к которым он пришел сам, чтобы разделить их боль, с которыми ему необходимо было быть в лихую годину, чтобы не прятаться в своей норке в Тамбове и не презирать себя! Солженицын показывает судьбу раздавленного человека, оказавшегося перед неразрешимым жизненным уравнением и не готовым к его решению. Он может положить на алтарь свою жизнь, но жизнь дочери и жены? В силах ли вообще человек сделать подобное? «Великий рычаг применили большевики: брать в заложники семьи».
Условия таковы, что и добродетельные качества человека оборачиваются против него. Кровавая гражданская война зажимает частного человека между двух жерновов, перемалывая его жизнь, его судьбу, семью, нравственные убеждения.
«Пожертвовать женой и Маринкой (дочерью. -- М.Г.), переступить через них -- разве он мог??
За кого еще на свете -- или за что еще на свете? -- он отвечает больше, чем за них?
Да вся полнота жизни -- и были они.
И самому -- их сдать? Кто это может?!.».
Ситуация предстает перед Эго как безысходная. Безрелигиозно-гуманистическая традиция, восходящая к ренессансной эпохе и прямо отрицаемая Солженицыным в его Гарвардской речи, мешает человеку ощутить свою ответственность шире, чем за семью. «В рассказе «Эго», -- считает современный исследователь П. Спиваковский, -- как раз и показано, как безрелигиозно-гуманистическое сознание главного героя оказывается источником предательства». Невнимание героя к проповедям сельских батюшек -- очень характерная черта мироощущения русского интеллигента, на которую как бы вскользь обращает внимание Солженицын. Ведь Эктов -- сторонник «реальной», материальной, практической деятельности, но сосредоточенность только на ней одной, увы, ведет к забвению духовного смысла жизни. Быть может, церковная проповедь, от которой самонадеянно отказывается Эго, и могла быть источником «той самой реальной помощи, без которой герой попадает в капкан собственного мировоззрения», того самого гуманистического, безрелигиозного, не дающего личности ощутить свою ответственность перед Богом, а свою собственную судьбу -- как часть Божьего промысла.
Человек перед лицом нечеловеческих обстоятельств, измененный, размолотый ими, неспособный отказаться от компромисса и, лишенный христианского мировоззрения, беззащитный перед условиями вынужденной сделки (можно ли судить за это Эго?) -- еще одна типичная ситуация нашей истории.
К компромиссу Эго привели две черты русского интеллигента: принадлежность к безрелигиозному гуманизму и следование революционно-демократической традиции. Но, как это ни парадоксально, схожие коллизии увидел писатель и в жизни Жукова (рассказ «На Краях», двучастной композицией сопряженный с «Эго»). Удивительна связь его судьбы с судьбой Эго -- оба воевали на одном фронте, Только по разные его стороны: Жуков -- на стороне красных, Эго -- восставших крестьян. И ранен был Жуков на этой войне с собственным народом, но, в отличие от идеалиста Эго, выжил. В его истории, исполненной взлетами и падениями, в победах над немцами и в мучительных поражениях в аппаратных играх с Хрущевым, в предательстве людей, которых сам некогда спасал (Хрущева -- дважды, Конева от сталинского трибунала в 1941 г.), в бесстрашии юности, в полководческой жестокости, в старческой беспомощности Солженицын пытается найти ключ к пониманию этой судьбы, судьбы маршала, одного из тех русских воинов, кто, по словам И. Бродского, «смело входили в чужие столицы, / но возвращались в страхе в свою» («На смерть Жукова», 1974). Во взлетах и в падениях он видит за железной волей маршала слабость, которая проявилась во вполне человеческой склонности к компромиссам. И здесь -- продолжение самой важной темы творчества Солженицына, начатой еще в «Одном дне Ивана Денисовича» и достигшей кульминации в «Архипелаге ГУЛаге»: эта тема связана с исследованием границы компромисса, которую должен знать человек, желающий не потерять себя. Разбавленный инфарктами и инсультами, старческой немощью, предстает в конце рассказа Жуков -- но не в этом его беда, а в очередном компромиссе (вставил в книгу воспоминаний две-три фразы о роли в победе политрука Брежнева), на который он пошел, дабы увидеть свою книгу опубликованной. Компромисс и нерешительность в поворотные периоды жизни, тот самый страх, который испытывал, возвращаясь в свою столицу, сломили и прикончили маршала - по другому, чем Эго, но, по сути, так же. Как Эго беспомощен что-либо изменить, когда страшно и жестоко предает, Жуков тоже может лишь беспомощно оглянуться на краю жизни: «Может быть, еще тогда, еще тогда -- надо было решиться? 0-ох, кажется -- дурака, дурака свалял?..». Герою не дано понять, что он ошибся не тогда, когда не решился на военный переворот и не стал русским де Голем, а когда он, крестьянский сын, чуть ли не молясь на своего куира Тухачевского, участвует в уничтожении породившего его мира русской деревни, когда крестьян выкуривали из лесов газами, а «пробандиченные» деревни сжигались нацело.
Рассказы об Эктове и Жукове обращены к судьбам субъективно честных людей, сломленных страшными историческими обстоятельствами советского времени. Но возможен и иной вариант компромисса с действительностью -- полное и радостное подчинение ей и естественное забвение любых мук совести. Об этом рассказ «Абрикосовое варенье». Первая часть этого рассказа -- страшное письмо, адресованное живому классику советской литературы. Его пишет полуграмотный человек, который вполне отчетливо осознает безвыходность советских жизненных тисков, из которых он, сын раскулаченных родителей, уже не выберется, сгинув в трудлагерях:
«Я -- невольник в предельных обстоятельствах, и настряла мне такая прожитьба до последней обиды. Может, вам недорого будет прислать мне посылку продуктовую? Смилосердствуитесь...».
Продуктовая посылка -- в ней, быть может, спасение этого человека, Федора Ивановича, ставшего всего лишь единицей принудительной советской трудармии, единицей, жизнь которой вообще не имеет сколько-нибудь значимой цены. Вторая часть рассказа -- описание быта прекрасной дачи знаменитого Писателя, богатого, пригретого и обласканного на самой вершине, -- человека, счастливого от удачно найденного компромисса с властью, радостно лгущего и в журналистике, и литературе. Писатель и Критик, ведущие литературно-официозные разговоры за чаем, находятся в ином мире, чем вся советская страна. Голос письма со словами правды, долетевшими в этот мир богатых писательских дач, не может быть услышан представителями литературной элиты: глухота является одним из условий заключенного компромисса с властью. Верхом цинизма выглядят восторги Писателя по поводу того, что «из современной читательской глуби выплывает письмо с первозданным языком. какое своевольное, а вместе с тем покоряющее сочетание и управление слов! Завидно и писателю!». Письмо, взывающее к совести русского писателя (по Солженицыну, героем его рассказа является не русский, а советский писатель), становится лишь материалом к изучению нестандартных речевых оборотов, помогающих стилизации народной речи, которая осмысляется как экзотическая и подлежащая воспроизведению «народным» Писателем, как бы знающим национальную жизнь изнутри. Высшая степень пренебрежения к звучащему в письме крику замученного человека звучит в реплике Писателя, когда его спрашивают о связи с корреспондентом: «Да что ж отвечать, не в ответе дело. Дело -- в языковой находке».
Правда искусства в трактовке писателя. Интерес к реальности, внимание к бытовой детали, самой, казалось бы, незначительной, Приводит к документализму повествования, к стремлению воспроизвести жизненное событие доподлинно так, как оно было на самом деле, уйдя, если это возможно, от вымысла, идет ли речь о смерти Матрены («Матренин двор») или же о гибели Столыпина («Красное Колесо»), И в том, и в другом случае жизненная реальность сама несет в себе детали, подлежащие религиозно-символическому истолкованию: правая рука попавшей под поезд Матрены, оставшаяся нетронутой на обезображенном теле («Ручку-то правую оставил ей Господь. Там будет Богу молиться...»), прострелянная пулей террориста правая рука Столыпина, которой он не смог перекрестить Николая II и сделал это левой рукой, невольно совершив антижест. Критик П.Спиваковский видит онтологический, бытийный, обусловленный Божьим Промыслом смысл реальной жизненной детали, Прочитываемый Солженицыным. «Это происходит потому, -- полагает исследователь, -- что художественная система Солженицына, как правило, предполагает теснейшую связь изображаемого с подлинной жизненной реальностью, в которой он стремится увидеть то, чего не замечают другие -- действие Промысла в человеческом бытии». Этим, в первую очередь, обусловлено внимание писателя к подлинной жизненной достоверности и самоограничение в сфере художественного вымысла: сама реальность воспринимается как совершенное художественное творение, а задача художника состоит в выявлении сокрытых в ней символических значений, предопределенных Божьим замыслом о мире. Именно постижение такой правды как высшего смысла, оправдывающего существование искусства, и Утверждал всегда Солженицын. Он мыслит себя писателем, который «знает над собой силу высшую и радостно работает маленьким подмастерьем под небом Бога, хотя еще строже его ответственность за все написанное, нарисованное, за воспринимающие души. Зато: не им этот мир создан, не им управляется, нет сомнения в его основах, художнику дано лишь острее других ощутить гармонию мира, красоту и безобразие человеческого вклада в него -- и остро передать это людям» (Публицистика, т. 1, с. 8). Будучи писателем, стоящим на религиозных позициях, он стал первым православным лауреатом Темплтоновской премии (май 1983 г.) «За прогресс в развитии религии».
Жанровая специфика эпоса Солженицына. Стремление свести к минимуму вымысел и художественно осмыслить саму реальность приводит в эпосе Солженицына к трансформации традиционных жанровых форм. «Красное Колесо» уже не роман, а «повествованье в отмеренных сроках» -- такое жанровое определение дает писатель своему произведению. «Архипелаг ГУЛаг» тоже нельзя назвать романом -- это, скорее, совершенно особый жанр художественной документалистики, основным источником которой является память Автора и людей, прошедших ГУЛАГ и пожелавших вспомнить о нем и рассказать Автору о своих воспоминаниях. В определенном смысле, это произведение во многом основано на национальной памяти нашего столетия, включающей в себя и страшную память о палачах и жертвах. Поэтому «Архипелаг ГУЛаг» писатель воспринимает не как свой личный труд -- «эту книгу непосильно было бы создать одному человеку», а как «общий дружный памятник всем замученным и убиенным». Автор лишь надеется, что, «став доверенным многих поздних рассказов и писем», сумеет поведать правду об Архипелаге, прося прощения у тех, кому не хватило жизни об этом рассказать, что он «не все увидел, не все вспомнил, не обовсем догадался». Эта же мысль выражена в Нобелевской лекции: поднимаясь на кафедру, которая предоставляется далеко не всякому писателю и только раз в жизни, Солженицын размышляет о погибших в ГУЛаге: «И мне сегодня, сопровожденному тенями павших, и со склоненной головой пропуская вперед себя на это место других, достойных ранее, мне сегодня -- как угадать и выразить, что хотели бы сказать они?» (Публицистика, т. 1, с. 11).
Жанр «художественного исследования» предполагает совмещение в авторском подходе к материалу действительности позиций ученого и писателя. Говоря о том, что путь рационального, научно-исторического исследования такого явления советской действительности, как Архипелаг ГУЛаг, ему был попросту недоступен, Солженицын размышляет о преимуществах художественного исследования над исследованием научным: «Художественное исследование, как и вообще художественный метод познания действительности, дает возможности, которых не Пожег дать наука. Известно, что интуиция обеспечивает так называемый «тоннельный эффект», другими словами, интуиция проникает в действительность как тоннель в гору. В литературе так всегда было. Когда я работал над «Архипелагом ГУЛАГом», именно этот принцип послужил основанием для возведения здания там, где не смогла бы этого сделать наука. Я собрал существующие документы. Обследовал свидетельства двухсот двадцати семи человек. К этому нужно прибавить мой собственный опыт в концентрационных лагерях и опыт моих товарищей и друзей, с которыми я был в заключении. Там, где науке недостает статистических данных, таблиц и документов, художественный метод позволяет сделать обобщение на основе частных случаев. С этой точки зрения художественное исследование не только не подменяет собой научного, но и превосходит его по своим возможностям».
«Архипелаг ГУЛаг» композиционно построен не по романическому принципу, но по принципу научного исследования. Его три тома и семь частей посвящены разным островам Архипелага и разным периодам его истории. Именно как исследователь Солженицын описывает технологию ареста, следствия, различные ситуации и варианты, возможные здесь, развитие «законодательной базы», рассказывает, называя имена лично знакомых людей или же тех, чьи истории слышал, как именно, с каким артистизмом арестовывали, как дознавались мнимой вины. Достаточно посмотреть лишь названия глав и частей, чтобы увидеть объем и исследовательскую скрупулезность книги: «Тюремная промышленность», «Вечное движение», «Истребительно-трудовые», «Душа и колючая проволока», «Каторга»...
Иную композиционную форму диктует писателю замысел «Красного Колеса». Это книга об исторических, переломных моментах русской истории. «В математике есть такое понятие узловых точек: для того чтобы вычерчивать кривую, не надо обязательно все точки ее находить, надо найти только особые точки изломов, повторов и поворотов, где кривая сама себя снова пересекает, вот это и есть узловые точки. И когда эти точки поставлены, то вид кривой уже ясен. И вот я сосредоточился на Узлах, на коротких промежутках, никогда не больше трех недель, иногда две недели, десять дней. Вот «Август», Например, -- это одиннадцать дней всего. А в промежутке между Узлами ничего не даю. Я получаю только точки, которые в восприятии Читателя соединятся потом в кривую. «Август Четырнадцатого» -- как Раз такая первая точка, первый Узел» (Публицистика, т. 3, с. 194). Вторым Узлом стал «Октябрь Шестнадцатого», третьим -- «Март Семнадцатого», четвертым -- «Апрель Семнадцатого».
Идея документальности, прямого использования исторического Документа становится в «Красном Колесе» одним из элементов композиционной структуры. Принцип работы с документом определяет сам Солженицын. Это «газетные монтажи», когда автор то переводит газетную статью того времени в диалог персонажей, то вводит документы в текст произведения. Обзорные главы, выделенные иногда в тексте эпопеи, посвящены или историческим событиям, обзорам военных действий -- чтобы человек не потерялся, как скажет сам автор, -- или его героям, конкретным историческим деятелям, Столыпину, например. Петитом в обзорных главах дается история некоторых партий. Применяются и «чисто фрагментарные главы», состоящие из кратких описаний реальных событий. Но одной из самых интересных находок писателя является «киноэкран». «Мои сценарные главы, экранные, так сделаны, что просто можно или снимать, или видеть, без экрана. Это самое настоящее кино, но написанное на бумаге. Я его применяю в тех местах, где уж очень ярко и не хочется обременять лишними деталями, если начнешь писать это простой прозой, будет нужно собрать и передать автору больше информации ненужной, а вот если картинку показать -- все передает!» (Публицистика. т. 2, с. 223).
Символический смысл названия эпопеи тоже передается, в частности, и с помощью такого «экрана». Несколько раз в эпопее появляется широкий образ-символ катящегося горящего красного колеса, подминающего и сжигающего все на своем пути. Это круг горящих мельничных крыльев, крутящихся в полном безветрии, и катится по воздуху огненное колесо; красное разгонистое колесо паровоза появится в размышлениях Ленина, когда он будет, стоя на Краковском вокзале, думать о том, как заставить это колесо войны крутиться в противоположную сторону; это будет горящее колесо, отскочившее у лазаретной коляски:
«КОЛЕСО! -- катится, озаренное пожаром!
самостийное!
неудержимое!
все давящее! <...>
Катится колесо, окрашенное пожаром!
Радостным пожаром."!
Багряное колесо!!»
Таким багряным горящим колесом прошлись по русской истории две войны, две революции, приведшие к национальной трагедии.
В огромном круге действующих лиц, исторических и вымышленных, Солженицыну удается показать несовместимые, казалось бы, уровни русской жизни тех лет. Если реальные исторические лица нужны для того, чтобы показать вершинные проявления исторического процесса, то выдуманные персонажи -- лица прежде всего частные, но в их-то среде виден другой уровень истории, частный, бытовой, но значимый отнюдь не меньше.
Среди героев русской истории генерал Самсонов и министр Столыпин выявляют зримо две грани русского национального характера.
В «Теленке» Солженицын проведет удивительную параллель между Самсоновым и Твардовским. Сцена прощания генерала со своей армией, его бессилие, беспомощность совпала в авторском сознании с Прощанием Твардовского с редакцией «Нового мира» -- в самый момент изгнания его из журнала. «Мне рассказали об этой сцене в тех днях, когда я готовился описывать прощание Самсонова с войсками -- и сходство этих сцен, а сразу и сильное сходство характеров открылось мне! -- тот же психологический и национальный тип, то же внутреннее величие, крупность, чистота -- и практическая беспомощность, и непоспеванье за веком. Еще и -- аристократичность, естественная в Самсонове, противоречивая в Твардовском. Стал я себе объяснять Самсонова через Твардовского и наоборот -- и лучше понял каждого из них» («Бодался теленок с дубом», с. 303). И конец обоих трагичен -- самоубийство Самсонова и скорая смерть Твардовского...
Столыпин, его убийца провокатор Богров, Николай II, Гучков, Шульгин, Ленин, большевик Шляпников, Деникин -- практически любая политическая и общественная фигура, хоть сколько-нибудь заметная в русской жизни той эпохи, оказывается в панораме, созданной писателем.
Эпос Солженицына охватывает все трагические повороты русской истории -- с 1899 г., которым открывается «Красное Колесо», через Четырнадцатый, через Семнадцатый годы -- к эпохе ГУЛага, к постижению русского народного характера, как он сложился, перейдя сквозь все исторические катаклизмы, к середине века. Столь широкий предмет изображения и обусловил синкретическую природу созданного писателем художественного мира: он легко и свободно включает в себя, не отторгая, жанры исторического документа, научной монографии историка, пафос публициста, размышления философа, исследования социолога, наблюдения психолога.