Как лев толстой детей чаем поил. Лев Толстой: “Ел лишнее – стыдно”

Тульские дети, приехавшие к Толстому в гости в 1907 году, запомнили эту поездку не только потому, что они побывали в гостях у великого писателя, но и потому, что их там поили чаем.

Л. Н. Толстой в Ясной Поляне с детьми из Тулы. 1907 г.

Открытка (художник – Е. М. Бём).

Воспитанницы Смольного института благородных девиц в столовой.

Н. П. Богданов-Бельский. Именины учительницы. 1910 г.

К. В. Лемох Утро в швейцарской. 1874 г.

26 июня 1907 года (по старому стилю) в гости к Л. Н. Толстому приехали весьма многочисленные гости: целых 800 человек детей вместе с учителями. Целый день провели они с писателем, а перед отъездом их напоили чаем. Это важная деталь, хотя кто-то, может, и скажет: «Подумаешь, великое дело – чай!». Но на самом деле чай для тех гостей, которые приехали в тот день к Толстому, был довольно изысканным угощением. Сейчас нам, конечно, трудно себе представить, что в начале XX века для кого-то чай мог быть роскошью. Однако именно так оно и было.

Бесплатную поездку для детей рабочих Тулы в Ясную Поляну организовал Арий Давыдович Ротницкий – общественный деятель и педагог, один из первых организаторов и популяризаторов детского дошкольного воспитания в Тульской губернии. Его отцу-промышленнику очень хотелось, чтобы его сын стал инженером горного дела. Но его тянуло к детям рабочих и крестьян. Вот так сам он писал об этом: «Я хотел работать среди детей окраины, хотел сделать радостным детство этих пасынков державы Российской, вырвать их из темноты и духовной изоляции». В 1907 году он становится членом правления Тульского отдела охранения народного здравия.

В своих воспоминаниях Ротницкий писал о поездке в Ясную Поляну: «Всех объединяла идея поездки к Толстому с нашими питомцами и учениками. Написали Льву Николаевичу письмо, спрашивали, может ли принять детей. Он ответил согласием. Мы о поездке не распространялись, так как было известно, что по указанию властей духовенству и учителям запрещено с Толстым встречаться».

Гости к великому писателю наведывались часто, но, чтобы их приехало 800 человек, такого раньше не было! Целый день дети в Ясной Поляне провели на воздухе: купались, водили хоровод, играли, занимались физическими упражнениями под руководством великого писателя. Толстые встретили детей гостеприимно и радушно. Около дома поставили столы, скамейки, принесли самовары. Пили чай. По словам Софьи Андреевны «выпито было шестьдесят ведер чая». Конфеты, пряники, фрукты, орехи к чаепитию детям привез сосед Л. Н. Толстого, купец Е. П. Гоголев. За столом много шутили, смеялись, а потом всех сфотографировала Софья Андреевна.

Конечно же, дети и их учителя до конца жизни не забыли поездку и то, как их угощал чаем сам граф Толстой – и не только из-за Толстого, но и из-за самого чая. Для детей из деревни, отданных на обучение ремеслу портным, лавочникам, парикмахерам, булочникам, чай в то время был роскошью – тем большей, чем тяжелей был ежедневный труд. С 5-6 часов утра целый день они были на посылках, времени и на учебу не оставалось совсем, а ложились ученики позже всех. Им приходилось еще и по дому работать: наносить воды, наколоть дров, сбегать в лавку, да еще и смотреть за хозяйскими детьми.

Об их жизни мы знаем по рассказам писателей. В. А. Гиляровский в рассказе «Олсуфьевская крепость» писал: «холостые <мастеровые> с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка – полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты. К шести часам кипел ведерный самоварище, заблаговременно поставленный учениками, которые должны были встать раньше всех и уснуть после всех. У всякого своя кружка, а то просто какая-нибудь банка. Чай хозяйский, а хлеб и сахар свой, и то не у всех. В некоторых мастерских мальчикам чай полагался только два раза в год – на Рождество и на Пасху, по кружке:

– Чтоб не баловались!»

Для мальчишек, которые не могли купить хлеб и сахар, хозяйский бесплатный чай был не только средством для утоления жажды, но и едой, недаром ведь говорили «откушать чаю», и приглашали на чай: «Пожалуйте кушать чай!». А чай в таких случаях, как свидетельствует тот же Гиляровский, это был всего лишь кипяток с заваренным для колера цикорием. Но и такого чая могло не быть. В рассказе Чехова отданный в ученье сапожнику Ванька Жуков писал своему деду Константину Макарычу: «А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают». А еще были и выволочки, и битье за малейшие нарушения.

Словом, для простых детей чай тогда был больше чем чай, и многие из них, вероятно, попробовав чая у Льва Толстого, могли бы повторить слова с дореволюционной открытки художницы Е. М. Бем: «Выпьем чайку – позабудем тоску!» Да и мы теперь, зная, чем был для них чай, иначе смотрим на картину Н. П. Богданова-Бельского, который изобразил детей и их учительницу за одним столом, и на картину К. В. Лемоха «Утро в швейцарской, на которой мы видим девчушку, забежавшую, видимо, в гости на чай.

Трудно было и тем, кто, обучаясь, питался за казенный счет. Приведем для примера строки из мемуаров воспитанницы Смольного института благородных девиц: «Трудно представить, до чего малопитательна была наша пища. В завтрак нам давали маленький, тоненький ломтик черного хлеба, чуть‑чуть смазанный маслом и посыпанный зеленым сыром, – этот крошечный бутерброд составлял первое кушанье. Иногда вместо зеленого сыра на хлебе лежал тонкий, как почтовый листик, кусок мяса, а на второе мы получали крошечную порцию молочной каши или макарон. Вот и весь завтрак». Порции еды были маленькими, утром и вечером полагалась еще одна кружка чаю и половина французской булки. Крошечные порции и плохое качество пищи объяснялись довольно просто: в Смольном, как и во всех казенных заведениях, процветало воровство. Известна фраза Николая I, приехавшего в институт с неожиданной проверкой: «Моих солдат кормят лучше…»

В городских условиях бедным людям, не имеющим средств для существования, бесплатно попить чаю и перекусить можно было в «народных столовых». Первую такую столовую открыли в Санкт-Петербурге в 1892 году. Меню в «народных столовых» было крайне однообразным, но к приготовлению пищи предъявлялись довольно высокие требования. В 1908 году таких столовых в городе было уже девять, кроме них открыли еще одну детскую столовую и одну студенческую. Открытие народных столовых стало распространенной формой благотворительности.

Особую категорию представляли столовые для бедных студентов. В них не подавали напитков, но за небольшую плату здесь можно было купить сытный обед. Налогов они не платили, и даже получали дотацию. В них было чисто и аккуратно, часто их содержала сама хозяйка и ее семья. Много таких столовых располагалось около учебных заведений: у Технологического института, у университета. По воспоминаниям Ф. Ф. Раскольникова, студента Санкт-Петербургского политехникума (ныне Санкт-Петербургского политехнического университета), в студенческой столовой в 1912 году за 4 копейки можно было купить тарелку кислых щей, за 8 копеек макароны, политые жидким салом. «Проглотив обед, я подсчитал деньги и увидел, что могу выпить чай: стакан чаю с лимоном стоил три копейки, а без лимона – две копейки. В соседней комнате на прилавке кипел медно-красный самовар, и девушка в белом халате и белом платочке приветливо протянула мне стакан жидкого желтоватого чая». Интересно отметить, что в то время в заведениях общественного питания хлеб был бесплатным, он грудами лежал кусками в глубоких тарелках. Взяв за деньги только чай, можно было есть хлеба сколько угодно и этим утолить голод.

У себя дома студенты вместо чая часто заваривали цикорий, круглая палочка которого четверть фунта весом стоила 3 копейки, и ее хватало на четверых дней на десять.

Княгиня М. К. Тенишева – общественный деятель, художник, педагог, меценат и коллекционер – основала в Петербурге художественную студию, которая располагалась в таком месте, где поблизости не было ни столовой, ни кондитерской, и чтобы не ходить далеко, многие студийцы голодали до вечера. На выручку им пришла сама Тенишева. «Я придумала, чтобы устранить это неудобство, устроить в особой комнате, рядом с мастерской, что-то вроде чайной, – вспоминала княгиня. – В двенадцать часов подавался огромный самовар с большим количеством булок. Вначале мои художники стеснялись пользоваться даровым чаем, отказывались под разными предлогами, некоторые даже удирали до двенадцати часов, но потом понемногу привыкли к этому обычаю, тем более что я приходила вначале сама с ними пить чай во время перемены, приглашая составить мне компанию».

Тенишева была не единственной, кто подкармливал своих студентов – например, известный художник С. И. Грибков, из чьей мастерской вышли многие замечательные художники, устраивал по праздникам для своих учеников вечеринки, где водка и пиво не допускались, а только чай, пряники, орехи и танцы под гитару и гармонь.

Утро отводилось делам, которыми нужно было заслужить застолье. Завтракали около часа дня. Лев Николаевич спускался часом позже. На завтрак ели кашу, чаще всего овсяную, с чем-нибудь молочным: варенцом, творожным пудингом или простоквашей. В шесть часов подавался обед из четырех блюд: салаты, суп, мясо, овощи и кофе. Вечером пили чай, с ним подавали пирог с фруктовой начинкой, сухое чайное печенье, мед и варенье. Между приемами пищи допускались только фрукты.

Во многие кулинарные рецепты Софьи Андреевны входили яблоки . В семье Толстых их считали чрезвычайно полезными. Осенью блюда из антоновских яблок готовились ежедневно.

Соусы были особые, вот два:

Соус из томатов, или пом д"амур
Положить 20 томатов в кастрюлю с 4 головками луку, воткнув в каждую луковицу по одной гвоздике, связать букеты из кервеля и всыпать соли, перцу и немного тертого мускатного ореха; залить водой пальца на два выше овощей, дать хорошенько свариться, и потом протереть это через волосяное сито, и уже протертое закипятить раз или два с тремя ложками чухонского масла и, слив в соусник, подавать. Соус этот подается к телятине или к вареным пулярдам. Соус не должен быть слишком жидок.

Мясной соус "Бешамель"
Взять кусок ветчины и кусок телятины, например, по фунту, изрезать мелко и положить в кастрюльку с 4 или более луковицами, в которые воткнуть гвоздики; столько же моркови, две мелкие луковицы, лаврового листу, перцу и соли. Жарить все это в достаточном количестве чухонского масла, часто перевертывая. Когда все порядочно прожарится, всыпать щепотку муки. Влить бутылку или поменее сливок и кипятить на легком огне, часто мешая ложкой. Когда соус сгустится, пропустить через дуршлаг и подлить в дичину или подавать в соуснике.

В дневниках Софьи Николаевны еда упоминается не каждый день, да и все как-то чудно.... Больной был человек, Лев Николаевич, и капризный...

"....Л. Н. опять слишком усиленно разметал снег на катке и катался на коньках. Упражнения гирями тоже начались. Все вместе это сделало то, что опять заболела у него печень, он наелся чечевицы и овсянки не вовремя, а совсем потом не обедал. Сейчас я посылала за Эмсом и дала ему выпить, что он охотно исполнил"...

"...У Льва Николаевича опять болел желудок и печень, он думает — от яблок, а я уверена, что от вчерашней слишком усиленной работы — чистки снега. Он даже не обедал. Вижу с страданием, что он худеет; когда он спит, лежит такой весь маленький на постели, и кости выдаются резко на плечах и спине. Лицо у него эти дни свежее и он бодр и силен в движениях, но худ. Очень стараюсь его питать получше, но трудно: вчера заказывала ему и спаржу и суп легкий пюре, а все-таки сегодня ему нехорошо..."

..."Опять Л. Н. жалуется на нездоровье. У него от самой шеи болит спина и тошнит его весь день. Какую он пищу употребляет — это ужасно! Сегодня ел грибы соленые, грибы маринованные, два раза вареные фрукты сухие — все это производит брожение в желудке, а питанья никакого, и он худеет"...

"...Второй вечер он пьет соду, наевшись сухих блинов. Бедный! по принципу он не ест ни масла, ни икры...."

"...куплю Льву Николаевичу мед, финики, чернослив особенный, груши и соленые грибы. Он любит иметь на окне запасы и есть финики и плоды просто с хлебом, когда голоден...."

"...Что за легкомыслие, и как не совестно в чужом доме дать столько забот с непривычными для посторонних, сложными требованиями миндального молока , сухариков, овсянки, покупного хлеба и пр. "

В общем, Лев Николаевич капризный негурман... Не будем мы изучать его кухню.

Впрочем, когда он был помоложе, питался он обильнее, но не менее странно.

На обед подавался холодный свекольник или постные щи, а традиционный ужин состоял из макаронов, овощей и фруктов. Хлеб в усадьбе пекли по рецепту Толстого: два пуда муки смешивали с двумя пудами картофеля, который предварительно парили и протирали. На ковригу, испеченную из этой смеси, писатель намазывал толстый слой меда и запивал все это овсяным киселем.

Самым любимым для него продуктом был свежий огурец (вот только в этом мы с ним сходимся). А бывая не в духе, он наворачивал килограммами спаржу - он ел ее с любым соусом и без, отваренную с солью и без (а спаржи мне вовсе и не хочется). Так что, нет, диета Льва Толстого мне лично явно не подходит.

Толстой Лев Николаевич

Так что же нам делать

Л.Н.Толстой

ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?

И спрашивал его народ, что же нам делать? И он сказал в ответ: у кого есть две одежды, тот отдай неимущему; в у кого есть пища, делай то же. (Луки III, 10, 11).

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут.

Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут.

Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло.

Если же око твое будет худо, то все тело будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?

Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить богу и мамоне.

Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа во больше ли пищи и тело одежды?

Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?

Потому что всего этого ищут язычники; в потому что отец ваш небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

Ищите же прежде царствия божия в правды его, и это все приложится вам. (Мтф. VI, 19 - 25, 31 - 34).

Ибо легче верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие. (Мтф. XIX, 24; Луки XVIII, 25; Марка X, 25).

Я всю жизнь прожил не в городе. Когда я в 1881 году переехал на житье в Москву, меня удивила городская бедность. Я знаю деревенскую бедность; но городская была для меня нова и непонятна. В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих, и особенных нищих, не похожих на деревенских. Нищие эти не нищие с сумой и Христовым именем, как определяют себя деревенские нищие, а это нищие без сумы и без Христова имени. Московские нищие не носят сумы и не просят милостыни. Большею частью они, встречая или пропуская вас мимо себя, только стараются встретиться с вами глазами. И, смотря по вашему взгляду, они просят или нет. Я знаю одного такого нищего из дворян. Старик ходит медленно, наклоняясь на каждую ногу. Когда он встречается с вами, он наклоняется на одну ногу и делает вам как будто поклон. Если вы останавливаетесь, он берется за фуражку с кокардой, кланяется и просит; если вы не останавливаетесь, то он делает вид, что это только у него такая походка, и он проходит дальше, так же кланяясь на другую ногу. Это настоящий московский нищий, ученый. Сначала я не знал, почему московские нищие не просят прямо, но потом понял, почему они не просят, но все-таки не понял их положения.

Один раз, идя по Афанасьевскому переулку, я увидал, что городовой сажает на извозчика опухшего от водяной и оборванного мужика. Я спросил:

Городовой ответил мне:

За прошение милостыни.

Разве это запрещено?

Стало быть, запрещено, - ответил городовой. Больного водянкой повезли на извозчике. Я взял другого извозчика и поехал за ними. Мне хотелось узнать, правда ли, что запрещено просить милостыню, и как это запрещено. Я никак не мог понять, как можно запретить одному человеку просить о чем-нибудь другого, и, кроме того, не верилось, чтобы было запрещено просить милостыню, тогда как Москва полна нищими.

Я вошел в участок, куда свезли нищего. В участке сидел за столом человек с саблей и пистолетом. Я спросил:

За что взяли этого мужика?

Человек с саблей и пистолетом строго посмотрел на меня и сказал:

Вам какое дело? - Однако, чувствуя необходимость разъяснить мне что-то, он прибавил: - Начальство велит забирать таких; стало быть, надо.

Я ушел. Городовой, тот, который привез нищего, сидя в сенях на подоконнике, глядел уныло в какую-то записную книжку. Я спросил его:

Правда ли, что нищим запрещают просить Христовым именем?

Городовой очнулся, посмотрел на меня, потом не то что нахмурился, но как бы опять заснул и, садясь на подоконник, сказал:

Начальство велит - значит, так надо, - и вновь занялся своей книжкой.

Я сошел на крыльцо к извозчику.

Ну, что? взяли? - спросил извозчик. Извозчика, видно, заняло тоже это дело.

Взяли, - отвечал я.

Извозчик покачал головой.

Как же это у вас, в Москве, запрещено, что ли, просить Христовым именем? - спросил я.

Кто их знает! - сказал извозчик.

Как же это, - сказал я, - нищий Христов, а его в участок ведут?

Нынче уж это оставили, не велят, - сказал извозчик.

После этого я видал и еще несколько раз, как городовые водили нищих в участок и потом в Юсупов рабочий дом.

Раз я встретил на Мясницкой толпу таких нищих, человек с тридцать. Спереди и сзади шли городовые. Я спросил:

За прошение милостыни.

Выходило, что по закону в Москве запрещено просить милостыню всем тем нищим, которых встречаешь в Москве по нескольку на каждой улице и шеренги которых во время службы и особенно похорон стоят у каждой церкви.

Но почему же некоторых ловят и запирают куда-то, а других оставляют? Этого я так и не мог понять. Или есть между ними законные и беззаконные нищие, или их так много, что всех нельзя переловить, или одних забирают, а другие вновь набираются?

Нищих в Москве много всяких сортов: есть такие, что этим живут; есть и настоящие нищие, такие, что почему-нибудь попали в Москву и точно в нужде.

Из этих нищих бывают часто простые мужики и бабы в крестьянской одежде. Я часто встречал таких. Некоторые из них заболели здесь и вышли из больницы и не могут ни кормиться, ни выбраться из Москвы. Некоторые из них, кроме того, и загуливали (таков был, вероятно, и тот больной водянкой). Некоторые были не больные, но погоревшие, или старые, или бабы с детьми; некоторые же были и совсем здоровые, способные работать. Эти совсем здоровые мужики, просившие милостыню, особенно занимали меня. Эти здоровые, способные к работе мужики-нищие занимали меня еще и потому, что со времени моего приезда в Москву я сделал себе привычку для моциона ходить работать на Воробьевы горы с двумя мужиками, пилившими там дрова. Два эти мужика были совершенно такие же нищие, как и те, которых я встречал но улицам. Один был Петр, солдат, калужский, другой - мужик, Семен, владимирский. У них ничего не было, кроме платья на теле и рук. И руками этими они зарабатывали при очень тяжелой работе от 40 до 45 копеек в день, из которых они оба откладывали, - калужский откладывал на шубу, а владимирский на то, чтобы собрать денег на отъезд в деревню. Встречая поэтому таких же людей на улицах, я особенно интересовался ими.

Почему те работают, а эти просят?

Встречая такого мужика, я обыкновенно спрашивал, как он дошел до такого положения. Встречаю раз мужика с проседью в бороде, здорового. Он просит; спрашиваю его, кто он, откуда. Он говорит, что пришел на заработки из Калуги. Сначала нашли работу - резать старье в дрова. Перерезали все с товарищем у одного хозяина; искали другой работы, не нашли, товарищ отбился, и вот он бьется так вторую неделю, проел все, что было, - ни пилы, ни колуна не на что купить. Я даю деньги на пилу и указываю ему место, куда приходить работать. Я вперед уже уговорился с Петром и Семеном, чтобы они приняли товарища и подыскали ему пару.

Смотри же, приходи. Там работы много.

Приду, как не прийти! Разве охота, - говорит, - побираться. Я работать могу.

Мужик клянется, что придет, и мне кажется, что он не обманывает, а имеет намерение прийти.

На другой день прихожу к знакомым мне мужикам. Спрашиваю, приходил ли мужик. Не приходил. И так несколько человек обманули меня. Обманывали меня и такие, которые говорили, что им нужно только денег на билет, чтобы уехать домой, и через неделю попадались мне опять на улице. Многих из них я признал уже, и они признали меня и иногда, забыв меня, повторяли мне тот же обман, а иногда уходили, завидев меня. Так я увидал, что в числе и этого разряда есть много обманщиков; но и обманщики эти были очень жалки; все это были полураздетые, бедные, худые, болезненные люди; это были те самые, которые действительно замерзают или вешаются, как мы знаем по газетам.

Когда я говорил про эту городскую нищету с городскими жителями, мне всегда говорили: "О! это еще ничего - все то, что вы видели. А вы пройдите на Хитров рынок и тамошние ночлежные дома. Там вы увидите настоящую "золотую роту". Один шутник говорил мне, что это теперь уже не рота, а золотой полк: так их много стало. Шутник был прав, но он бы был еще справедливее, если бы сказал, что этих людей теперь в Москве не рота и не полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Городские старожилы, когда говорили мне про городскую нищету, всегда говорили это с некоторым удовольствием, как бы гордись передо мной тем, что они знают это. Я помню, когда я был в Лондоне, там старожилы тоже как будто хвастались, говоря про лондонскую нищету. Вот, мол, как у нас.

И мне хотелось видеть эту всю нищету, про которую мне говорили. Несколько раз я направлялся в сторону Хитрова рынка, но всякий раз мне становилось жутко и совестно. "Зачем я пойду смотреть на страдания людей, которым я не могу помочь?" - говорил один голос. "Нет, если ты живешь здесь и видишь все прелести городской жизни, поди, посмотри и на это", - говорил другой голос.

«Я всей душой,- писал Толстой в одном из писем весной 1890 г.,- сочувствую всякого рода борьбе против этого страшного бедствия и полагаю, что в наше время всякому мыслящему человеку, ввиду всего происходящего от пьянства зла, нельзя оставаться к этому вопросу безразличным».

Годы наиболее активной борьбы Толстого против пьянства на поприще писательской, публицистической и общественной деятельности составляют последнюю треть его жизни. Однако позиция Толстого по отношению к пьянству определилась намного раньше.

В сентябрьской книжке педагогического журнала Толстого «Ясная Поляна» в 1862 г. был напечатан рассказ ученика Толстого Василия Морозова, под названием «Солдаткино житье». Рассказ представлял собой сочинение, написанное на заданную Толстым на уроке тему об исправлении деревенского пьющего человека. Герой рассказа, возвратившись из армии, отказывается от поднесенного ему вина, так как «уж пятый год» не пьет. В ту же осень Толстой создает статью «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят», освещающую этот момент его педагогической практики в яснополянской школе. Здесь, кстати, Толстой, утверждая, что. «поколения работников носят в себе точно такие же человеческие свойства... как и поколения лордов, баронов, профессоров, банкиров», пытается защитить крестьянина от барского презрения по случаю того, что работник «в праздник напивается как животное».

В 70-е годы Толстой поместил рассказ «Солдаткино житье» в. свою «Азбуку». В числе произведений, написанных Толстым для «Азбуки», иго не включенных в нее, возможно, из педагогических соображений, найдется несколько рассказов о пьяницах и вине. Например, «Как делают водку», или обработка французского сюжета о том, как некий святой человек дал нищему богатство, но через две недели встретил разбогатевшего в кандалах.

Уже в статьях 60-х годов Толстой ставит вопрос о пагубном влиянии на чистую душу ребенка примера окружающих его пьющих людей. В статье «Воспитание и образование» передано недоумение и грусть родителей, которым довелось определить ребенка в гимна­зию и вскоре увидеть своего Ваню «чужим языком говорящим, чужим умом думающим, курящим папиросы и пьющим вино». Объехав немало сельских школ, Толстой писал в статье «О свобод­ном возникновении и развитии школ в народе»: «явился учитель, хромой, с костылем, с неделю не бритый и с опухшим, мрачным и жестоким лицом, Я не видал еще старинного учителя,- кроткого человека и не пьяницу. Я убежден, что эти люди по обязанности своей должны быть тупы и жестоки, как палачи, как живодеры,- должны пить, чтоб заглушать в себе раскаяние в совершаемом ежедневно преступлении над самыми лучшими, честными и безобид­ными существами в мире» 1 .

Уместно привести разговор Толстого, состоявшийся в Поливановской гимназии в Москве 18 сентября—1881 г, с учителем Е. Мар­ковым, который был приглашен как «сведущий человек» на засе­дание Государственного совета по вопросам питейного дела.

«Толстой: Вы что же это едете туда в комиссию? Уничтожать кабаки? Странное дело, Россия живет кабаками, а вы хотите их уничтожить. Как же вы это сделаете?

Марков: Ну, по крайней мере хоть сколько-нибудь окажем содействия некоторому ограждению этого зла... По-моему, конечно, проще бы всего этот косвенный налог взять с народа прямым путем, а не на вине.

Толстой: Разумеется» 2 .

В июне 1881 г., совершая путешествие пешком в Оптику пустынь, Толстой писал жене, что оно «ново», важно и полезно для души (для взгляда на жизнь)» возможностью общения с трудовым на­родом. В воспоминаниях сопровождающего Толстого бывшего слуги С. П. Арбузова отмечено, что, беседуя с мужиком в селе Дубки, Толстой расспросил его, почему он навеселе. На ночлег остановились у вдовы, «которая потихоньку приторговывала водкой». «Она... предложила нам водки, но Лев Николаевич сказал, что он водку не пьет», — пишет С. П. Арбузов 3 . Толстой судил о виденном с точки зрения физически и нравственно здорового человека. В 1879 г. Н. Н. Страхов писал ему: «Я редко видал Вас таким здоровым и бодрым, а сила Вашей внутренней жизни меня поразила. Ваши мысли волнуют Вас так, как будто Вам не 50, а 20 лет» 4 , 18 июня 1884 г. Толстой записал о себе в дневнике: «Переделывал свои привычки; Вставал рано, работал физически больше... Вина совсем не пью

НЕТ ТЕКСТА

он писал в дневнике о своих впечатлениях от жизни города: «Собра­лись злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы обере­гать их оргию, и пируют» (49, 58). «Почти все одержимы нервными, желудочными и половыми болезнями от объедения, пьянства, развра­та»,- напишет он вскоре в рукописи «В чем моя вера» (23, 421).

В марте 1884 г. Толстой увидел поздно вечером на Девичьем поле пятнадцатилетнюю пьяную проститутку. Он писал о ней В. Г. Черт­кову: «Девочка по сложенью, как моя 13-летняя Маша... голос хриплый, пьяный... серое, старое, дикое лицо» (85, 42). Эпизод этот нашел себе место в XXIVглаве трактата «Так что же нам делать?». В этом же произведении, разоблачая широкое распространение трактиров и кабаков, куда заманивают рабочих, писатель создает яркие картины пьяного «праздника» городского люда. Московские впечатления Толстого подтверждались увиденным в других местах. В марте 1885 г., осматривая Дятьковский стекольный завод в Ор­ловской губернии, Толстой писал жене: «Здорового лица женского и мужского увидать трудно, а изможденных и жалких - бездна» (83, 488).

В Москве несколько раньше Толстой записал в дневнике 15 апреля 1884 г.: «Жалкий фабричный народ - заморыши. Научи меня, боже, как служить им. Я не вижу другого, как нести свет без всяких соображений» (49, 82). Запись эта была сделана после посещения балаганов на народном гулянье. К ней естественно примыкает отрывок из воспоминаний В. С. Серовой о Толстом: «Был я недавно на гулянье, на­смотрелся, наслушался я там всякой всячины... Знаете, мне стало совестно и больно, глядя на все это безобразие. Тут же я дал себе слово обработать какую-нибудь вещицу для сценического народного представления» 5 . В. С. Серовой довелось написать музыку к созданной Толстым пьесе. Это была пьеса «Первый винокур», вышедшая в издании народного книгоиздательства «Посредник» в мае 1886 г. Сюжет ее исходит из народных легенд, взятых Толстым из сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские легенды». Летом того же года пьеса была поставлена на сцене балаганного театра Фарфорового завода под Петербургом, в фабричном селе Александровском. Как сообщала в письме Толстому его знакомая А. М. Калмыкова, «внимание публики было сильно возбуждено, раздавались замечания и дополнения к тексту». 19 апреля 1888 г. последовало запрещение исполнения пьесы на сценах народных театров от Главного управления по делам печати. В мае 1889 г. во время пешего путешествия из Москвы в Ясную Поляну Толстой читал пьесу крестьянам. 5 мая он записал в дневнике: «Везде бедствие вино: читали Винокура. Баба воронежская покупала книжку, от мужа пьяницы» (50, 78). В дневнике Толстого за 1910 г. отмечен успех любительской постановки этой пьесы.

НЕТ ТЕКСТА

вилась самодеятельными кружками в первые годы Советской власти. В начале 20-х годов она получила название «Первый самогонщик», отражая актуальную в то время борьбу против самогонки.

К 1886 г. относится такое замечание Толстого о водке. В записках учителя детей Толстого И. М. Ивакина приведены слова взрослого сына Толстого - Сергея «Львовича: «...вчера мы косили и выпили по две рюмки водки. Я ему (отцу — Г, Л) про это сказал; он стал говорить, что это хоть и делают мужики, но это дурно - нам надо, в мужицкую работу вносить хорошие начала, а не брать дурных: водка-лишнее». Слова А. М. Кузминского в передаче Ивакина дополняют этот разговор: «Л. Н. говорит, что это при работе лишнее и, по его мнению, даже дурно: вино есть начало нравственно дурных поступков, человек начинает терять сознание того, что нужно и что лишнее». В письме к Н. Н. Златовратскому от 20 мая 1886 г. Толстой предлагает, передать в «Посредник» рассказ Златовратского «Искра божия» — о пьянице портном. В сентябре 1886 г, благодаря Н. Н. Миклухо-Маклая за присылку брошюр о его путешествиях, Толстой писал, что испытывает умиление и восхищение перед его общением с жителями Новой Гвинеи-«только добром и истиной, а не пушками и водкой»(63,378).

В 1886 г. Толстой занимается составлением «Календаря с пословицами на 1887 г.», издаваемого «Посредником». Отобранные Толстым для календаря, пословицы о вине и пьянстве восходят в основном к сборнику «Пословицы русского народа» В. И. Даля.

Экземпляра сборника того времени в Ясной Поляне не сохранилось. Но в присланном Толстому в 1897 г. втором издании сборника Даля в числе отмеченных при чтении пословиц — не один десяток пословиц и выражений о пьянстве. Встречаются на этих страницах и пословицы, вошедшие ранее в «Календарь», одна из них и в этой книге отчеркнута Толстым: «Пьяному море по колена, а лужа по уши».

Существенной вехой на пути развития антиалкогольной пропагандистской деятельности Толстого было основание им в начале декабря 1887 г. «Согласия против пьянства». Вступавшие в «Согласие», ставили свои подписи, зачастую записываясь семьями, вместе с детьми, под отпечатанным на листах текстом воззвания против пьянства такого содержания: «Сознавая страшное зло и грех пьянства, мы, нижеподписавшиеся, порешили: во-первых, самим никогда ничего не пить пьяного: ни водки, ни вина, ни пива, ни меду; во-вторых, не покупать и не угащивать ничем пьяным других людей; в-третьих, по мере, сил внушать другим людям, и особенно молодым и детям, о вреде пьянства и о преимуществах трезвой жизни и привлекать людей в наше согласие».

Отстаивая идею создания общества трезвости перед своими знакомыми, не сразу поддержавшими ее, Толстой писал П. И. Бирюкову 20 декабря 1887г.: «Для меня за общество, трезвости то, что кроме его практической пользы (уж теперь десятки людей в продол­жение 10 дней не дурманились, не тупили свой разум), то, что в распущенном мире, в котором мы живем, оно призывает людей хоть к крошечному проявлению нравственной деятельности...» (64, 129).

Избегая декларативности, стоя на реальных жизненных позициях, Толстой писал в письме А. В. Жиркевичу 27 декабря 1887 г. о своем понимании, задач членов подобного общества: «Некоторые из нас составляют себе такие-то правила по отношению к этой своей деятельности, другие — другие. Одни находят для себя пока неудоб­ным не угощать, не покупать, другие находят неудобным не пить по предписанию врача и не отогреваться, и не отогревать водкой в известных случаях, третьи отказываются от водки и от вина, но не от пива, четвертые находят, что необходимо работать над заменою пьяных удовольствий трезвыми и над устройством больниц и для этой цели собирать деньги... Желательно, мне кажется, одно, чтобы, члены были руководимы нравственным стремлением помочь людям в борьбе с этим совершенно исключительным злом. ...Вот за тем и согласие, что мы не сразу в заседании каком-нибудь все решили и под­писали, а все, сознавши одну и ту же цель, каждый в своем уме, и, собираясь, сталкиваясь вместе, будем придумывать и испытывать всякие средства и нынче, и завтра...:» (64, 131 - 132).

Не желая «засушить» новую идею, Толстой не стал писать устава общества, чтобы зарегистрировать общество в органах мини­стерства внутренних дел; оно осталось частным и добровольным согласием, насчитывавшим, в своих рядах около 750 членов. «Надо бы было,- писал Толстой в письме А. Куприянову 15 января 1890 г.,- испросить разрешение правительства для основания формального общества. Но я этого не делал, боясь всякой формальности, так как часто замечал, что очень часто внешность подавляет содержание» (65, 3). «То же, что это общество, или согласие, то это только имя,- писал Толстой П.И. Бирюкову, — и бояться этого нечего... А пускай каждый, и вы, выражает свое отношение к этому, как он хочет, только бы было желание противодействовать злу».(64, 129).

Толстой с самого начала деятельно стремился выполнять обя­зательное условие «Согласия» - «внушать другим людям, особенно молодым и детям, о вреде пьянства и преимуществах трезвой жизни».

Этому призвана была служить и специальная литература, над которой незамедлительно. начал работать Толстой, обратившись прежде всего к «Посреднику». Не имея еще подобных русских ма­териалов, писатель выпустил в числе первых четырех вышедших тогда книжек брошюру «Пора опомниться. О вреде спиртных напитков», составленную Толстым по книжке американского профессора химии А. П. Пакина. Толстой прибавил к брошюре свое заключение, получившее впоследствии вид самостоятельной статьи «Пора опомниться». Обдумывая возможное заглавие для.серии книжек «Посредника» против пьянства, он обратился в письме от 13 февраля 1888 г. к художнику Н.Н. Ге с просьбой нарисовать виньетку для всех изданий по этому предмету под заглавием «Пора опомниться». Имея в виду антиалкогольную пропаганду, Толстой писал в конце января 1888 г. писателю С. Т. Семенову: «Дело это очень большое и важное. Хочется написать об этом книжечку» (64, 139). В первых числах февраля 1888 г. Толстой обращается с письмом к И.Е. Ре­пину, в котором просит его подготовить три рисунка для книжек против пьянства, выходящих в «Посреднике». Репин отвечал, что он сделает это «с великой радостью». «Мне последнее время не здоровится,- писал Толстой Репину,- и оттого долго не могу кончить о пьянстве статью, а хочется под корень взять. Вот огромной важности предмет» (64, 145-146). Видимо, здесь следует иметь в виду работу Толстого над набросками статьи «К молодым людям». В те же дни, посылая листок с текстом «Согласия» одному из своих корреспондентов, Ф. А. Желтову, Толстой писал о пьянстве: «Зло это такое страшное и такое особенное и до таких размеров до­ходит, что против него надо и бороться особенным образом и для поддержки браться рука с рукою, знать каждому, что он не один» (64, 148).

В январе — марте 1888 г. в «Посреднике» вышли первые четыре книжки о пьянстве. Кроме брошюры «Пора опомниться», были из­даны две книжки помощника врачебного инспектора в Чите, знако­мого Толстого с 1887 г., П. С. Алексеева: «О вреде употребления крепких напитков» и «Чем помочь современному горю? - Как оста­новить пьянство?». Экземпляр второго издания сохранился доныне в библиотеке Толстого в Ясной Поляне. Книжка объемом в 33 стра­ницы адресована широкому кругу читателей. «Настало время,- говорится здесь,- когда каждый человек, занятый не только самим собой, не лентяй и не самоугодник, должен познакомиться с вредом, приносимым пьянством отдельным лицам и всему обществу».

Вышедшая в конце января 1888 г. книжка Алексеева «О вреде употребления крепких напитков» содержала, судя по подзаголовку, «сведения о действии водки, вина и спирта на человека, изложенные по книге доктора Ричардсона». Толстого она не вполне удовлетворяла, и он писал В. Г. Черткову 9 февраля 1888 г.: «Алексееву книжку никто не понимает из простых» (86, 122). Толстой продолжает подбирать материалы для «Посредника». В одном из писем Черткову в феврале 1888 г. он упоминает об авторе маленькой книжки о пьянстве, Тиличееве, отмечая, что такая книжка ценой в ½ копейки «годилась бы». 2 февраля Толстой сообщал Черткову о прочтенной им комедии Дм. Д. Кищенского «Пить до дна, не видать добра». «Есть много недостатков - кое-что я вымарал, но очень много хоро­шего, особенно о пьянстве, и напечатать бы ее хорошо, если бы пропу­стили» (86, 115). Комедия, однако, не была напечатана «Посредником» вследствие цензурного запрещения. В апреле 1888 г. Толстой рекомендовал «Посреднику» как «очень недурную» повесть А. О. Эльснера «Вино».

Четвертой книжкой в первой партии изданий «Посредника» против пьянства была брошюра председателя Казанского общества трезвости А. Т. Соловьева. В статье «Моя переписка с М. Л. и Л. Н. Тол­стыми» Соловьев сообщал о себе: «Вопросом о борьбе с пьянством я занимаюсь с 1885 года и в это время начал печатать статьи по этому вопросу. Первая книжка для народа была выпущена под за­главием «Вино для человека и его потомства яд» в 1885 году; эта книжка и была причиною, почему я начал переписку с Марией Львовной Толстой и затем со Львом Николаевичем. Мария Львовна прислала мне письмо с просьбой выслать книжку «Вино-яд...» 7 .

Вскоре А. Т. Соловьев получил ответ от Марии Львовны оего брошюре: «Отец прочитал ее, нашел, что она хороша и очень полезна... Отец мой тоже хочет написать книжку о вреде пьянства и он очень теперь заинтересован этим» 8 . 12 февраля 1888 г. Толстой писал Соловьеву, благодаря его за разрешение перепечатать книжку в «Посреднике» и продавать по очень дешевой цене: «Я позволю себе выразить о ней только два желания: I) чтобы слог был проще и доступнее массам и 2) чтобы заключение обращено было не к влас­тям, предлагая запрещение, а к обществу, к отдельным лицам, указывая всем нравственную обязанность воздержания» (64, 150).

2 марта 1888 г. Толстой обратился к Соловьеву с такой прось­бой: «Очень нужно бы было в самой сжатой и популярной «форме изложить то же так, чтобы составился листок, вроде объявлений, который бы можно было распространять при книгах и газетах. Я попытаюсь это сделать, а вы пытайтесь со своей стороны; одно другому не помешает.

Судя по вашим писаниям, вы имеете нужные для того качества: искренность убеждения и горячность чувства» (64, 156). Замечания, высказанные Толстым по поводу текста листка, были таковы: Желательно было бы одно: немножко сократить да еще не слишком преувеличивать описаний состояния пьяницы. Преувеличение подры- вает доверие, да и не нужно. Дело само за себя говорит. Это хорошо, горячо написано и будет полезно» (64, 160). Осенью того же года М. Л. Толстая сообщила автору, что листок давно уже в продаже. Получив в мае 1888 г. от Соловьева его брошюру «О табаке», Толстой отозвался и о ней с большим одобрением. Мария Львовна в связи с этим, писала Соловьеву 2 июня 1888 г.; «Отец поручил мне спросить вас- отдаете ли вы вашу статью о табаке для издания Сытину? Нам очень, очень она понравилась. Хорошо бы извести эту глупую и вредную привычку. У нас на днях был пожар, сгорело несколько изб, и в тот же вечер мой отец собрал сходку и на этой сходке устроилось общество некурения.

Это было очень радостно видеть. Ребята и мужики приходили, рвали свои кисеты, били трубки» рассыпали табак на землю и записы­вались в общество 9 .

Наиболее обстоятельно Толстой критикует курение в статье «Для чего люди одурманиваются?» (1891 г.), где этому вопросу посвящена, специальная глава. Тему эту Толстой не оставлял и позднее. В ясно­полянской библиотеке сохранилось несколько изданий разных лет о вреде табака, так или иначе связанных со взглядами Толстого. Это, например, книжка врача харьковских фабрик М. К. Валицкой «Исследование здоровья рабочих на табачных фабриках» (Спб., 1889 г.).

Автором собран обширный фактический материал, статистические данные по 12 табачным фабрикам. На книжке надпись: «Высоко­уважаемому Льву Николаевичу графу Толстому от автора». Имеется в виду изданная в 1896 г. «Посредником» брошюра Д. П. Николь­ского «О табаке и о вреде его курения». В полученной от автора книж­ке «дяди.Михея» (С. Д. Короткого) «Табачное зелие на Руси» (Спб., .1907 г.) изложена в шуточных стихах история распространения табака в России. Мысли Толстого о вреде вина и табака приведены, в книжке А.И. Аполлова «Перестанем.курить! Что такое табак и какой вред от него бывает». (М.: Посредник, 1904 г.)

Со времени выхода первых изданий «Посредника» против пьян­ства начинается не прекращавшаяся до конца его жизни разнооб­разная деятельность Толстого по распространению антиалкогольной литературы. Уже в марте 1888 г.; узнав из письма П. И. Бирюкова об организации чтений против, пьянства лекций в Соляном городке под Петербургом, Толстой делится в письме к А. Т. Соловьеву своими планами о чтении подобных лекций в Москве. (Сведений об этом в дальнейшем, однако, не встречается.) Упоминания об отправке или передаче книжек против пьянства встречаются многократно в письмах и дневниках Толстого! Это, видимо, послужило причиной того, что многих известных изданий, прошедших через руки Толстого, нет теперь в его библиотеке, что касается прежде всего изданий «Посредника». Вот лишь несколько примеров этой деятельности Толстого. В письме П. М. Третьякову, основателю художественной галереи, носящей его имя, в связи с его сочувственным отзывом о брошюрах против вина, Толстой писал 11-12 мая 1888 г. из Ясной Поляны, призывая его содействовать делу общества трезвости. «На всякий случай посылаю Вам листок, надеясь, что вы, подписав его, присоедините и других членов. В особенности же желательно было бы вербовать членов между рабочим народом, — фабричными. Книжки эти можно иметь у Сытина по 1 р. 25 к. сотню и потому не убыточно и удобно раздавать рабочему народу» (6.4.169). Через три дня в письме в Москву дочери Т. Л. Толстой писатель просил пере­слать по нескольку экземпляров, «пьянственных книг» просившим их корреспондентам Толстого из Тобольской и Нижегородской гу­берний: И. М. Ивакин так описал в своих «Записках» одну из встреч с Толстым в Московской библиотеке в марте 1889 г. Накануне вечером он был у Толстых и сказал теперь Толстому, что «забыл захватить книжечки о пьянстве.

Да, я и сам вспомнил вчера, да вы уже ушли. Я, впрочем, всегда их имею с собой - вот вам, возьмите!

Он вынул из кармана и дал мне две книжечки» 10 .

В 1889. г. в Москве на первый день пасхи Толстой раздавал пьяным на улице книжки против вина. 9 апреля в его дневнике записано: «Дорогой раздал листки пьяным. Хорошо поговорил. Страшный вид разврата вина и табаку». Через неделю записано: «На конке дал книжечки, поговорил и на душе хорошо» (50, 64, 68)

В начале мая 1889 г. Толстой идет пешком из Москвы в Ясную Поляну. В трактирах он раздавал книжки, беседовал. «Писарь при церкви ухорь, пил и читал и дал мне 5 копеек за книгу: Пора опомниться», — записано в те дни в дневнике писателя (56; 79).

Подобные примеры встречаются в биографии Толстого и 10 и 20 лет спустя. Так, 20 марта 1903 г. он писал П. Ф. Дубровскому в Симбирск, одобряя его решение бороться с пьянством: «Посылаю вам несколько брошюр против пьянства и желаю вам твердости в вашем решении и успеха в воздействии на других» (74, 79). В феврале 1910г. Толстой отправил «несколько брошюр о вреде пьянства» П. В. Сюзеву, основа­телю общества трезвости на заводе в Пермской области. Отвечая 6 февраля 1910 г. на вопрос М. Н. Яковлевой, как лучше употребить имеющиеся деньги, Толстой пишет: «Я даю понемногу, по 5, 10 копеек прихожим бродягам, которых так много, и всегда, когда успею, всту­паю в разговор о пьянстве и уговариваю не пить, не курить, и если грамотный, даю об этом книжечки» (81, 89).

В доме-музее Толстого сохранилось несколько экземпляров на­стенных листков против пьянства, изданных одним из деятельных сотрудников «Посредника» И. И. Горбуновым-Посадовым. Листки, вероятно, были получены в октябре 1910 г. В эти последние дни Пребывания Толстого в Ясной Поляне он «очень одобрял их». Как свидетельствует секретарь Толстого В. Ф. Булгаков, получив среди прочих листок под названием «о пьянстве», Толстой сказал: «А эти листки о пьянстве, как они действуют! Прямо действуют. То есть, как действуют? Ну, если из ста человек, которые их прочтут, один пере­станет пить, то и это прекрасно» 11 . В числе сохранившихся в Ясной Поляне — листок с текстом статьи Ф. А. Желтова «Перестанем пить вино и угощать им». Возвращаясь к работе Толстого в «Посреднике» в конце 80-х годов, отметим, что еще летом 1889 г. Толстой редактировал статьи Желтова, «поправлял желтовские листки», впоследствии, видимо, они переиздавались, как и другие материалы «Посредника», направленные против пьянства.

В 1908 г. в одной из статей к 80-летию Толстого журнал «Вестник трезвости» подчеркивал, что писатель, ратуя против пьянства, «усовещивал печатно не только малограмотный простой народ, но и людей высокообразованных, а на последнее до того никто не ре­шался!» (№ 164).

В имеющихся в яснополянской библиотеке статьях И. И. Янжула под названием «Пьянство и борьба с ним», опубликованных в «Вестнике Европы» летом 1888 г., содержится одно из первых в литературе сообщений о резонансе в русском обществе на анти­алкогольную пропаганду Толстого. Автор отмечает, что в условиях свободы питейной торговли, когда водка является наиважнейшим источником доходов, русское общество не обнаруживает серьезного стремления к борьбе с пьянством. Имея в виду деятельность Толстого по организации Согласия против пьянства, автор статей пишет: «Как же к этому сообщению отнеслась наша пресса? К сожалению... вместо сочувствия или почтения даже без отношения к лицу, от кото­рого бы эта попытка происходила, некоторые газеты встретили ее лишь шутками и ироническими замечаниями». Из предисловия к книжке Г. Бунге «О вреде пьянства» (Спб., 1897) следует, что когда встал вопрос о выпуске переводных изданий против пьянства в пору, когда «русская литература по вопросу о борьбе с пьянством... находится еще в зачаточном состоянии», издатели медлили, так как опасались, что «общество этот вопрос мало интересует» и «сущест­вующие вкусы заинтересованного большинства встретят подобные издания недружелюбно».

Толстой чувствовал это и разоблачал этих людей повседневно. В декабре 1888 г. он записал в дневнике о гостях его московского дома: «Утром доктор и Стахович. Оба алкоголе-никотинцы и рас­суждают, а доктор даже лечит» (50, 8). «Он (Стахович.- Т. А.) рассказывал об обществе поощрения борзых собак с Николаем Николаевичем младшим и по этому случаю напиваются» (50, 12).

На тех же страницах дневника читаем запись после посещения Толстым училища для рабочих: «Тусклые без света глаза учеников: фабрика, табак, бессонница, вино». «А нынче мальчики раздетые, из которых два ехали на конке, а два бежали за нею без шапки. От за­веденья слесарного, у Арбатских ворот, они бежали в полпивную на Плющиху. Все курят». А дома, как записано в дневнике 5 янва­ря 1889 г., «папиросы, юбилеи, сборники, обеды с вином и при этом по призванию философская болтовня» (50, 20).

9 января Толстой прочитал в «Русских ведомостях» объявление еще об одном подобном товарищеском обеде бывших воспитанников Московского университета, ежегодно традиционно проводимом в «Татьянин день», 12 января. За два дня Толстой написал на эту тему статью, разоблачая пьянствующих, по обыкновению, в этот день деятелей просвещения, сам отнес статью в редакцию, и «Русские ве­домости» тут же ее напечатали под названием «Праздник просве­щения 12 января». Биограф Толстого П. И. Бирюков писал: «Далеко не всем стало стыдно от этого обличения. Бесстыдство некоторых из празднующих дошло до того, что они, вероятно, уже в полупьяном виде, посылали со своих пирушек Л. Н-чу телеграммы: «Пьем за ваше здоровье» 12 .

В газетах стали появляться отклики, исполненные раздражения. По поводу этого А. Т. Соловьев выступил в Казани со статьей «Татьянин день. Ответ на возражения Льву Толстому». Здесь гово­рилось: «...со стороны газет, которые осмеливаются называть себя иногда руководителями общества, посыпались насмешки в различных формах, доказательства даже того, что трезвый человек никуда не годится, что только пьяный человек может быть в дружеской компании... Так убежденным людям... нужно идти в кабак за стойку и там проповедовать свои руководящие истины».

В ноябре 1889 г. у Толстого возникает замысел новой статьи к «Татьяниному дню» «о том, чтобы празднующие отпраздновали бы учреждением общества трезвости с забранием в свои руки кабаков и трактиров, как в Швеции» (50, 173). Замысел этот осуществлен не был. Толстой, видимо, имел в виду «Готенборгскую систему», при­мененную в Швеции, о которой он узнал в то время из ряда зарубежных и русских источников.

В письмах и дневниковых записях Толстого за 1889 г. встречается масса заметок, свидетельствующих о глубоко неравнодушном отноше­нии его к проявлениям пьянства.

Посетив в январе 1889 г. А. А. Фета по случаю 50-летия его литературной деятельности, Толстой записал в дневнике: «Там обед.

Ужасно все глупы. Наелись, напились и поют. Даже гадко» (50, 31). Когда С. А. Толстая устроила в честь Фета обед в своем доме, Толстой назвал его в дневнике «оргией на 25 человек». 14 марта, посетив трактиры Ржанова дома, Толстой внес в дневник такие записи: «Часовщик спившийся: «Я гений!» Дитя курящее. Пьяные женщины. Половые пьют. Половой говорит, что тут нельзя быть не выпивши» (50, 62).

Когда Толстой в марте - апреле 1889 г. гостил у своего едино­мышленника С. С. Урусова в селе Спасском на границе Московской и Владимирской губерний, он часто ходил по деревням. В одном из писем С. А. Толстой он писал: «Деревенская жизнь вокруг, как и везде в России, плачевная... Кабак и трактир, великолепный дом с толстым мужиком... Как будто предполагается, что все устроено прекрасно и вмешиваться во все это нельзя и не должно и оскорбительно для кого-то и донкихотно... А оглянешься на себя, наши классы в еще более плачевном состоянии, коснеем» (84, 51). 27 марта в дневнике записано: «Пошел ходить в Зубцево, оттуда в Лычево и домой. Встретил Степана. Он согласен в общество трез­вости» (50, 57). Запись следующего дня сделана по поводу посеще­ния мануфактурной фабрики: «Пьяный дикий народ в трактире. 3 000 женщин, вставая в 4 и сходя с работы в 8, и развращаясь, и сокращая жизнь, и уродуя свое поколение, бедствуют (среди соблазнов) в: этом заводе для того, чтобы никому не нужный миткаль был дешев...» (50, 59). Разоблачая социальные язвы современного ему строя, Толстой записал. в дневнике за 30 апреля пункты «обвини­тельного акта против правительства». Назвав среди прочего «фабрики — убийство жизни», он затем назвал «пьянство» (50, 76).

В переписке Толстого за 1889 г. интересны письма, освещающие организацию и деятельность обществ трезвости в других местах, 14 марта Толстому послал письмо основатель Одесского общества трезвости учитель А. И. .Ярышкин. Сообщая об организации общества, он спрашивал, совета Толстого о направлении деятельное такого общества. Отвечая ему, Толстой писал 18 марта: «...по моему мнению, главные силы, вся энергия общества должна быть на­правлена на популяризацию, распространение того, что сделано по этому вопросу в Европе и Америке, и на самое простое, ясное, неоспоримое, — до очевидности доведенное изложение зла, безумия, грехи пьянства. Для этого есть два средства: 1) устное убеждение людей и привлечение их к согласию против пьянства... и 2) печатание листков, брошюр, чтение лекций... На это надо обратить силы. Устройству лечебницы, по правде вам скажу, я не очень сочувствую. Устройство таких лечебниц есть дело и обязанность правительства, но не частных обществ. Частное общество должно иметь более широкие, и плодотворные цели, чем пальятивы. Надо хоть стараться под корень подсечь зло. И мне кажется, что это очень возможно...(64, 236-237). 14 июня Толстой, отвечая на вопрос Ярышкина о программе издания для народного чтения, рекомендовал попытаться составить описание за 20, 30 или 50 лет бюджета пьющего и непьющего семейства. Вывести в цифрах и что стоит вино на праздниках, свадьбах, крестинах и т. п. — и потом среднее пропиваемое членами семьи и вытекающие из того прогулы. И под конец несчастные случаи болезней, преступлений, смертей в том и другом семействе» (64, 262 — 263). В яснополянской библиотеке сохранились издания Одесского общества трезвости, поступившие, вероятно от Ярышкина: сборник для популярного чтения и книжка Ярышкина: «Царство зла. Беседы о пьянстве» (оба издания - 90-х годов). В письме Ярышкину Толстой упоминает об обществе трезвости в с. Тате в Смоленской губернии, которым руководил С.А. Рачинский, бывший профессор ботаники Московского университета, ставший сельским учителем. Имея в виду его книжку «Из записок сельского учителя»
(Спб., 1889, сохранилась в Ясной Поляне), Толстой назвал его статьи «прекрасными» в письме автору от 9 апреля 1890 г. в днев-­
никовой записи за 16 июня 1889 г. Толстой упоминает «общество
трезвости Русанова»; из комментария следует, что Г. А. Русанов сообщал Толстому в письме, что запись у него «членами общества трезвости» двух его знакомых «вызвала расследование урядника» (50, 311). В том же году было основано общество трезвости в станице Бесергеневской, Толстой об этом знал. А. И. Куприянов из Новочеркасска обратился к Толстому за разъяснением ряда вопросов о таком обществе, за литературой. В письме он сообщал и отом, что основание общества «встретило препятствие» со стороны пьющих, что вызвало сомнения среди членов общества. Такое сопротивление было знакомо самому Толстому. В дневнике за 3 октября 1889 г. он отметил, что будучи в одной из соседних деревень – Ясенках — «на сходке говорил о табаке и вине, но получил отпор. Страшно развращен народ» (50, 153-154).

Толстого не оставляла мысль написать о пьянстве большую работу. Об этом свидетельствует и его ответ на письмо, крестьянина из Воронежской губернии Е. М. Ещенко в феврале 1889 г.: «Очень благодарен вам за письмо и за наставление о курении. Оно мне было на большую пользу, и я надеюсь написать о вине и табаке полезную книгу...» 13 .

В перечне замыслов Толстого в дневнике за 10 декабря 1889 г. значится: «Воздержание дурманов, алкоголя, табаку» (50, 191). К этому времени Толстой располагал рукописью книги врача П. С. Алексеева «О пьянстве». Речь о ней шла в письме Толстого А. С. Суворину в ноябре 1889 г., «статья Алексеева» упомянута в записной книжке писателя за 25 декабря 1889 г. 16 января 1890 г. Толстой записал в дневнике о замысле написать предисловие к книге Алексеева. 9 апреля он писал С. А. Рачинскому: «У меня лежит прекрасная статья доктора Алексеева: история борьбы против пьянства; и мне очень хочется написать к ней предисловие. Ра­зумеется, это для образованного класса. Образованный-то класс в этом отношении очень не образован» (65,75).

На другой день Толстой принялся за работу над статьей «Для чего люди одурманиваются?» 11 июня Толстой написал В.Г. Черткову: «Я кончил теперь предисловие к книге Алексеева» (87,30). Об отношении Толстого к работе свидетельствует, на­пример, дневниковая запись за 19 мая: «Остановился на 2-й части. Надо все переделать. Очень тема важна» (51, 44). Книга Алексеева «О пьянстве» с предисловием Толстого вышла в 1891 г. В конце января 1891 г, статья «Для чего люди одурманиваются?» была напеча­тана в газете «Новое время»; в феврале Толстой дал разрешение Ярышкину напечатать ее в Одессе. Это удалось, но 2-е издание ее было запрещено одесскими цензорами. В известной мере Толстой этого ожидал. Книга Алексеева задерживалась вы­ходом, так как должна была проходить цензуру.

В беседе с посетившим его летом 1890 г. корреспондентом «Нового времени» А. Н. Молчановым Толстой сказал о статье, что он пробовал здесь «дать первый ответ на вопрос: почему человечество начало употреблять наркозы - вино, водку, курение... и где причина, что страсть к этому опьянению сохраняется так крепко и поныне во всех слоях общества всех стран?

Не знаю,- прибавил он к рассказу об этой теме,- не знаю и сомневаюсь, можно ли будет напечатать этот труд?» 14 .

Это была самая большая из написанных Толстым статей, на­правленных против пьянства и курения.

Вскоре после окончания работы над статьей Толстой встретил «общие мысли», как он писал, в воззвании Цюрихского общества трезвости, обращенном ко всем людям. Направляя его в июне 1890 г. в «Посредник» И.И. Горбунову-Посадову, Толстой назвал его «прекрасным». В библиотеке Толстого сохранилось немецкое издание речи профессора Цюрихского университета А. Фореля «Обычай, пьянства, его гигиеническое и общественное значение по отношению к университетской молодежи» (Штутгарт, 1891). Толстой, видимо сразу по прочтении ее поручил перевести текст на русский язык учителю его детей А. М. Новикову. В письмах В. Г. Черткову весной 1891г. Толстой рекомендовал ее издать в «Посреднике» в серии «Для интеллигентных читателей». Речь Фореля и Воззвание Швей­царского общества трезвости вышли в сборнике «Посредника» под названием «Против пьянства» в 1893 г. Форель привлек Толстого как сторонника полного воздержания от вина. Сам Толстой по свидетельству посещавшего его в Ясной Поляне в марте 1891г. знакомого А. А. Цурикова, не пил «ни вина, ни кофию, ни чая и не курил» 15 .

В воспоминаниях о том же времени В. М. Лопатина, участника первых постановок «Плодов: просвещения», отмечено, что, приехав

после репетиции из Тулы в Ясную Поляну, они застали «накрытый

стол с обильным ужином... Но на столе заметно отсутствовали

признаки какого-либо хмельного питья, и последнее демонстративно

заменял разлитый по графинам квас» 16 .

Понятны заметки Толстого в дневнике о помещичьих семьях в которых ему пришлось побывать в сентябре 1891г.: «У Бырдиных, помещичья семья... За столом подали водку и наливку и предложили курить и объедаться... Приехали к Свечину. Он на охоте. Велико­лепный дом, конный двор, винокуренный завод, голубятня» (51,192). Эти наблюдения относятся к периоду организации Толстым борьбы с голодом, охватившим тогда ряд южных губерний России. Не слу­чайна запись о винокуренном заводе. 20 декабря 1891г. он писал жене из Бегичевки Рязанской.губернии: «Нехорошо то, что картофеля нет, нельзя его сохранить без подвалов, и он весь - десятки тысяч пудов — пойдет на винокуренные заводы, а не на пищу людей. Ах, это винокурение. Пьянство не ослабевает. В деревне Ивана Ивановича, даже в двух, открываются кабаки, и нет возможности их запретить» (84, 110). В начатой осенью этого года статье «О голоде» Толстой назвал в ряду общих хронических причин бедствия и пьянства. Рассказывая о посещении одной из деревень Епифанского уезда Тульской губернии, он описывает драку пере­пившихся мужиков, которым бывший староста, растративший мир­ские деньги, «поставил полведра за то, что ему рассрочили платеж на три срока». 24 апреля 1892 г. Толстой пишет Н. Н. Страхову, что работа «на голоде» помогла ему еще более почувствовать «унижение и развращение», до которого доведен народ. «Взять че­ловека, напоить пьяным, обобрать, да еще связать его и бросить в помойную яму, а потом, указывая на его положение, говорить, что он ничего не может сам и вот до чего дойдет предоставленный самому себе,- и, пользуясь этим, продолжать держать его в рабстве. Да только перестаньте хоть на один год спаивать его, одурять его, грабить и связывать его, и посмотрите, что он сделает и как он достиг­нет того благосостояния, о котором вы и мечтать не смеете» (66, 204-205).

Вера в лучшие человеческие свойства крестьянина побуждала Толстого неоднократно вступаться в те годы перед судебными органами за яснополянских крестьян, совершивших в пьяном со­стоянии ту или иную провинность.

К этому времени были написаны и ставились пьесы Толстого «Власть тьмы» и «Плоды просвещения». Мужики в них, в отличие от принятого тогда на сцене до комизма туповатого и пристрастного к вину типа, умны и судят пьющих. «Вино-то, вино-то, значит, что делает»,- сокрушенно говорит Аким о пьяном Никите. «Что делает винцо-то. Винцо-то, скажем»,- рассуждает 3-й мужик, глядя на спив­шегося возле господ старого повара. «Как только съехались, — говорит в «Плодах просвещения» о господах кухарка, — сейчас карты, вино, закурят — и пошло, на всю ночь». 1-й мужик советует камерди­неру Федору Ивановичу, который собирается купить в деревне домик: «Да питейное заведение; примерно, или трактир откроете, житье такое будет, что умирать не надо. Царствуй, и больше никаких».

Толстого продолжают волновать и в эти годы проблемы нравственного влияния пьянства на детей. 17 июня 1891 г., наблюдая деревенских детей, он записал в дневнике: «Родятся, растут, чтоб сделаться пьяницами, сифилитиками, дикарями... надо все силы употреблять на то, чтобы из дикарей делать людей. Только это одно доброе дело. И дело это делается не одними словами, но примером жизни» (52, 41-42). Несколько ранее в дневнике была сделана запись о воспитании детей у людей дворянского сословия: «Разговаривал вчера о воспитании. Зачем родители отдают от себя в гимназию? Мне вдруг ясно стало. Если бы родители держали его дома, они бы видели последствия своей безнравственной жизни на своих детях. Они видели бы себя, как в зеркале, в детях. Отец пьет вино за обедом с друзьями, а сын в кабаке. Отец на бале, а сын на вечеринке. А отдай в гимназию, и завешено зеркало, в котором себя видят родители» (52, 30). «Вспомнил себя в молодости, — написал Толстой в записной книжке в декабре 1899 г., — как я пил, курил... только потому, что это делают старшие» (53, 379).
Отвечая на письмо Ф. А. Желтова о воспитании детей. Толстой
писал 18 декабря 1895 г.: «Дети нравственно гораздо проницательнее взрослых, и они - часто не высказывая и даже не сознавая это — видят не только недостатки родителей, но и худший из всех недостатков - лицемерие родителей, и теряют к ним уважение и интерес ко всем их поучениям» (68, 280). Поэтому, считает Тол­стой, необходимо «сделать свою жизнь хорошей или хоть менее дурной», чтобы хорошо воспитать детей.

Одно из волнующих Толстого положений определено в статье «Для чего люди одурманиваются?» тезисом о том, что общественной, экономической, политической жизнью России руководят пьяные люди; будь они даже умеренно и пристойно выпивающими людьми. Этот угол зрения чувствуется в антимилитаристических статьях, таких, как «Царство божие внутри вас», «Христианство и патриотизм» и др. "

В первой из них всеобщая воинская повинность разоблачена Толстым как выражение насилия над человеческой личностью в интересах милитаризма. XIIглава статьи специально посвящена описанию рекрутского набора, хорошо знакомого Толстому и по ясно- полянской деревенской жизни. В письме С. А. Толстой 15 ноября 1892 г. Толстой, например, сообщал: «У нас возили в солдаты Курносенкова и Жарова, и пьяны, — как и должно быть — они, подрались, и один рекрут пырнул ножом Ефима Жарова, — кажется, не опасно. А Курносенкова приняли, несмотря на то, что он ездил к женщине, которая умеет отчитывать от солдатства, и он заплатил ей деньги» (84, 173). В статье «Христианство и патриотизм» Толстой подчеркивал, что одурманенные правящей верхушкой народные «низы» вынуждены будут пойти на войну, «заглушая в своей душе отчаяние песнями, развратом и водкой». Так же идут рекруты на военную службу, становясь «жертвой бесстыдного об­мана», как писал Толстой.

По поводу очень возмутившей Толстого статьи в «Новом времени» от 6 ноября 1896 г., в которой генерал М. И. Драгомиров пытался доказать неизбежность и законность войны, он писал в письме А. М. Кузминскому: «Что бы вы уговорили Драгомирова, чтобы он не писал таких гадких глупостей... Ужасно думать, чти во власти этого пьяного идиота столько людей» (69, 206.). Персонаж незакон­ченной драмы Толстого «И свет во тьме светить Степа говорит: «Я кончил курс. Мне надо отбывать повинность. Отбывать ее с пья­ными и грубыми офицерами в армии неприятно» (31, 124).

В «Записках И. М. Ивакина» передан рассказ Толстого в 1889 г. о том, как к нему пришел поговорить кадет: «Кончает курс, такой чистенький, пальто новое, башлык пропущен под погоны, глаза ясные, светлые, — и спрашивает, что ему делать.

— А вы спиртные напитки употребляете? - спрашиваю его. Он говорит, что с товарищами немного употребляет, что без этого в военной службе нельзя. Я было приготовился победоносно возра­зить, но он вдруг мне говорит: «Вот, например, Скобелев когда брали Геок-Тепе и надо было убивать женщин и детей, а солдаты не хотели этого, не решались, он велел дать им водки». И при этом ясные глаза, спокойный вид! Вот где весь ужас!» 17 . В этой же беседе Толстой рассказал Ивакину о посетившем его военном, авторе воспоминаний о Севастополе Ершове: «Мне рассказывали, что Ершов, член общества трезвости, сидел где-то с немцем в ужасно веселом настроении, и когда ему заметили, что ведь он член общества трезвости, он ответил, что это ничего, что он хоть и пьёт, но не угощает». О подобном лицемерии говорит Толстой и на страницах статьи «Царство божие внутри вас», имея в виду землевладельцев: «И вот этот человек, нисколько не смущаясь и не сомневаясь в том, что ему поверят, устроив земледельческую выставку, общество трезвости и разослав через жену и детей фуфайки и бульон трем старухам, смело в семье, в гостиных, в комитетах, печати проповедует евангельскую или гуманную любовь к ближнему вообще и в особенности к тому рабочему земледельческому народу, которой он, не переставая, мучит и угнетает» (28, 267). Бедность народа, по их понятиям, подчеркивает в той же статье Толстой, «происходит от необразования, грубости, пьянства». Понятно в этой связи, почему нет сведений о каких-либо контактах Толстого с деятелями, например, Московского официального общества трезвости, хотя к вось­мидесятилетию Толстого в Ясную Поляну был доставлен роскошный том «Отчетов общества за 1896-1906 гг.» с автографом: «Великому борцу за трезвость. Почетному члену Первого Московского Общества Трезвости». Естественно, что книжки, присланные Толстому до этого председателем общества А. М. Коровиным, остались у Толстого неразрезанными. В одной из них под названием «На что нам общества трезвости» (автор А. М. Коровин, 1897) восхваляется правительство за оказание помощи обществам трезвости. Становится понятным «приведенное И. А. Буниным в книге. «Освобождение Толстого» суждение Толстого 90-х годов; «Вспоминаю еще, как однажды я |сказал ему, желая сказать приятное и даже слегка подольститься:

— Вот всюду возникают теперь эти общества трезвости,
Он сдвинул брови.

— Какие общества?

— Общества трезвости

— То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор.
Чтобы не пить, незачем собираться, а уж если собираться, то надо
пить. Все вздор, ложь, подмена действия видимостью его...» 18 .

В заключении большого письма А. М. Кузминскому от 13-15 ноября 1896 г., где шла речь о поддержании Толстым идеи учреждения правительственных обществ трезвости, Толстой написал, что он не может этого сделать, так как «не думает, чтобы общества трезвости, ведомые правительственными чиновниками, могли влиять на народ» (69, 206).

В библиотеке Толстого сохранилась брошюра «Спирт, его действие на живой человеческий организм. Меры против пьянства», прислан­ная Толстому в 1902 г. из Брест-Литовска. Автор ее К. Г. Штейнберг должен был признать, что общества трезвости, особенно в провинции, малодейственны, так как были вызваны к жизни не требо­ваниями жизни, а по приказу и под давлением. Толстой еще раньше почувствовал причины слабости этих организаций на местах. В на­бросках статьи «Сон молодого царя» (1895 г.) написано: «Что же твое общество трезвости? - сказал студент сестре.- Да что же можно сделать, когда их (крестьян.- Г. А.) со всех сторон спаивают»; (31, 108). Можно привести и более раннее свидетельство тому же. В статье «Царство божие внутри вас» Толстой отметил, что прави­тельства, якобы борясь за мир, «делают вид, что поддерживают это, так же, как они делают вид, что они поддерживают общества трезвости, тогда как большей частью живут пьянством народа» (28, 117).

В незавершенной статье «Бессмысленные мечтания», обличаю­щей самодержавие, Толстой писал в 1895 г.: «Царствовать и управ­лять народом нельзя без того, чтобы не развращать, не одурять народ тем в большей степени, чем несовершеннее образ правления, чем меньше управители вы­ражают собою волю народа. А так как у нас самое бессмысленное: и далекое от выражения воли народа правление, то при нашем управлении необходимо самое большое напряжение деятельности для одурения и развращения народа» (31, 192). В статье «Сон молодого царя», которую можно рассматривать как первоначальный вариант статьи «Бессмысленные мечтания», находим к этому положению совершенно конкретную иллюстрацию: «Молодой царь только что вступил на царство... С министром финансов он утвердил... продажу от казны вина в нескольких частях государства и постановление о праве продажи вина в больших базарных селах, что тоже должно увеличить главный доход государства - с вина» (31, 107). Содер­жание «Сна» очевидно доказывает то, что Толстой совершенно не сочувствует этому государственному акту Николая II и министра финансов С. Ю. Витте. В последующие годы Толстой будет прояв­лять внимание, судя по книгам в его библиотеке, к официальным, содержащим статистические сведения материалам о степени распро­странения пьянства в России и мерах борьбы с ним. При всей от­носительности сообщаемых в этой литературе данных она обеспечи­вала широкую осведомленность Толстого о пагубных результатах внедрения «винной монополии».

«И вот это одурение и развращение народа, совершающееся в таких огромных размерах в России, и не должны переносить люди, видящие средства этого одурения и развращения и последствия его» (31, 192). Так формулировал Толстой в статье «Бессмысленные мечтания» задачу и обязанность мыслящих людей по разоблачению деятельности правительства.

Подтверждением неослабного внимания Толстого к разным аспектам, проблемы борьбы против пьянства служат и дневниковые записи этого времени. 3 мая 1894г. Толстой писал: «Читал вчера поразительную по своей наивности статью профессора Казанского университета Капустина о вкусовых веществах._Он хочет показать, что все, что люди употребляют; сахар, вино, табак, опиум даже — необходимо в физиологическом отношении. Люди пьют вино, курят табак, и наука ставит себе задачей физиологически оправдать употребление вина и табаку» (52, 116). В библиотеке Ясной Поляны сохранялась и эта статья, и изданная спустя 15 лет книжка однофамильца Толстого - земского врача К. К.Толстого - «Потребление алкоголя как предмет научных исследований», рекомендованная в печать Главным управлением неокладных сборов и казенной продажи питий. Этот сторонник умеренного употребления вина до­говаривается до того, что «алкоголь для большинства представляет собою предмет первой необходимости... как лук, чеснок, органические кислоты вообще». Чтение в «Новом времени» описания празднования годовщины основания Петербургского университета в ночь с 8 на 9 февраля 1895 г.

отразилось в таких словах Толстого: «Событие за это время сильно

поразившее меня, это пьянство и буйство петербургских студентов. Это

ужасно» (53, 8).

«Вчера ходил по улицам, — записал Толстой в Москве 10 апреля 1895г.,- и смотрел на лица: редкое не отравленное алкоголем, никотином и сифилисом лицо» (53, 21).

В записи за 28 октября того же года, перечисляя «то, что назрело и хочется сказать», Толстой упомянул и «про соблазн одурения себя - вина и считающегося столь невинным табака» (53, 67).

В написанной Толстым в начале 1896 г. статье «Богу или мамоне?» до некоторой степени отражены эти планы Толстого. Статья пред­полагалась для популярного чтения в «Сельском календаре». Во второй части ее встречаются повторения отдельных положений прежних статей Толстого, направленных против пьянства, но эту работу отмечает большая полнота, ясность и законченность в выражении мысли.

Выступая против употребления вина, «этого бесполезного и вред­ного яда», Толстой уделяет немалое внимание критике тех, кто «еще и защищают, как умеют, это употребление», тех, кто «пьет только при случае и с умом». «Употребление вина или воздержание от него в наше время, — говорит Толстой, — не частное лицо, а дело общее... для каждого из нас питье или непитье вина - не есть дело безраз­личное...каждой бутылкой купленной, каждой рюмкой выпитого вина мы служим тому страшному дьявольскому делу, от которого гибнутлучшие силы человеческие». Толстой обращается к еще не знающей вкус вина молодежи с призывом беречься от этого соблазна, подчер­кивает обязанность взрослого человека ответственно относиться к себе и своим семейным, чтоб не стать пьяницей самому и не сделать «пьяницей своего младшего брата, свою жену, детей». Уделено внимание и старым, связанным с питьем вина обычаям. Толстой при­зывает заменять их новыми, без вина, и выражает уверенность, что это привьется и удивляться новому будут «только в первое время и то самые глупые».

Это была последняя крупная статья Толстого, направленная целиком против пьянства. Тем не менее в оставшиеся почти пятнадцать лет до конца жизни Толстой многократно будет возвращаться к положениям и призывам, выраженным в названных выше работах. Статьи Толстого конкретны и реальны, далеки от морализаторской декларативности. На страницах созданных в те же годы художеств венных произведений Толстой воспроизводит жизненные проявление пьянства как существенного социального зла. Эти страницы иногда выступают в качестве иллюстраций к положениям толстовских статей.

Так, весь рассказ «Хозяин и работник» отражает не раз выска­занную Толстым мысль: «Замерзающие каждый год люди замерзают большею частью только оттого, что согреваются вином».

В вариантах рассказа прямо выражена эта тема. «Говорят, пьяным хуже,- размышляет купец,- а я выпил. Никита-то догадался, не пил, пожалуй, и жив останется». Действительно, в поле метель, спасается Никита, которому «страстно хотелось водки», «он чуть не взял стаканчик и не опрокинул в рот душистую светлую влагу», вспомнил зарок... вздохнул и отказался. Толстой отдал рассказ в «Посредник», где он вышел в виде книжечки ценой в 15 и 20 копеек; разошлись 15 тысяч экземпляров за 4 дня. Через несколько дней издание повторили ценой в 3 копейки.

Вино выступает неизбежным спутником жизни Катюши Масловой с той поры, как она начала бедствовать, уйдя от тетки. Толстой находит нужным подчеркнуть это и при описании тюремного быта, сохраняя реальные, верные жизни детали. Среди женщин в камере содержатся старуха Кораблева, которая тут «торговала вином», дере­венская женщина, отбывавшая наказание за корчемство: «Зачем вином торгуешь? — А чем же детей кормить?» - говорит она. Кораблиха наливает Катюше вина, взяв с нее деньги. Затем в камере возникает драка. Вошедшая надзирательница вполне буднич­но произносит: «Ведь я знаю, все это - вино... Я слышу - пахнет... Смотрите, уберите все, а то плохо будет, — разбирать вас некогда».

Жизнь Масловой «в заведении» сопровождают «и крики и шутки, и драки и музыка, и табак и вино, и вино и табак, и музыка с вечера и до рассвета».

Интересно, что в период работы над романом Толстой принял близкое участие в судьбе девушки, «поставленной в необходимость существовать отвратительным для нее занятием, аккомпаниаторшей скрипача в доме терпимости». Так писал Толстой в письме от 1 августа 1899 г. к А. В. Морозову, крупному капиталисту, прося найти ей место, чтобы избавить ее от этого ужасного занятия,- это удалось. В письме девушки к Толстому, предшествовавшем этим хлопотам, говорилось: «Просидеть «там » с 8 вечера до 4 утра в атмосфере табака и вина, слушать отборные выражения, видеть весь разврат во всей его наготе тяжело, но еще тяжелее сознание того, что на несчастии других я создаю свое благополучие, что я обираю пьяных, что оттого, что я живу, быть может, страдает множество семей». В статье « Для чего люди одурманиваются?» немало строк посвящено анализу — как одной из причин пьянства — «потребности заглушения голоса совести для того, чтобы не видать разлада жизни с требованиями сознания». О том же самом в романе «Воскресение» сказано так: «Вино привлекало ее, Катюшу, не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать все то тяжелое, что она пережила, и давало ей развязность и уверенность в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно».

Исследователь творчества Толстого К. Н. Ломунов привел в своей книге «Драматургия Л.Н.Толстого» факт, отмеченный в журнале «Театр и искусство» по поводу постановки после смерти Толстого драмы «Живой труп» и реакции на спектакль последователей Толстого: «Они вспомнили о том, что писатель содействовал обществу, называвшемуся «Согласием против пьянства», что он был непримиримым врагом алкоголизма... Как же мог он оправдать кутежи и другие «беспутства» героя драмы Федора Протасова?»

Ответ дан у самого Толстого. Известно немало примеров его доброго и глубоко человечного отношения к людям, в том числе и пьющим. Ни одного человека он не считал пропащим и призывал бороться со злом до последнего. К этим людям обращены, его слова в статье «Богу или мамоне?»: «Если же ты взрослый человек, уже сделавший себе привычку из употребления пьяных напитков... пока еще есть время, отвыкай от этой ужасной привычки...» В днев­нике Толстого за 7 мая 1901 г. сделана такая запись; «Видел во сне тип старика, который у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющий и ругатель. В первый раз ясно понял ту силу, которую приобретают типы от смело накладываемых теней» (54, 97). Незадолго до этого, в декабре 1900 г., Толстой сказал в беседе с П. А. Сергеенко о типе Феди Протасова в будущей драме: «Это чисто русский тип. Он и ал­коголик, и беспутный, и в то же время отличной души человек» 19 .

Те, кого удивил созданный Толстым образ, не вслушались в немаловажные слова в тексте пьесы на ту же тему — «потребности заглушения совести». В беседе с князем Абрезковым Федя говорит: «Что я ни делаю, я всегда чувствую, что не то, что надо, и мне стыдно. Я сейчас говорил с вами, и мне стыдно, так стыдно...

А уж быть предводителем, сидеть в банке — так стыдно, так стыдно. И только когда выпьешь, перестанет быть стыдно». Открытый и резкий протест Феди — свидетельство того, что душа его жива, и опустился он только внешне. Из этого не следует, разумеется, что Толстой допускает какую-то возможность оправдывать пьянство. В письме к Г. М. Волконскому от 4 декабря 1899 г. Толстой привел в порядке сравнения такую фразу: «Если два человека, напившись пьяны в трактире, подерутся за картами, я никак не решусь осуждать одного из них; как бы убедительны ни были доводы другого причина безобразных поступков того или другого лежит никак не в справедливости одного из них, а в том, что вместо того, чтобы спокойно трудиться или отдыхать, они нашли нужным пить вино и играть в карты в трактире» (72, 254-255).

В 1909 г., когда Толстой подбирал изречения мыслителей для одного из сборников, он наметил включить такие слова: «Казалось бы, для жизни людей им нужнее всего их разум, а между тем как много людей не боятся для своего удовольствия заглушать этот разум табаком, вином, водкой» (40, 279). Сущность такого удовольст­вия состоит, по мнению Толстого, в привычке к удовлетворению вредных потребностей. Об этом читаем в дневниковой записи за труд и страдания человека... Так и машины, производящие пиво, вино, бархат, зеркала и т. п. Вся сложность нашей городской жизни в том, что придумают себе и приучат себя к вредным потребностям, а потом все усилия ума употребляют на то, чтобы удовлетворять им или уменьшать вред от удовлетворения их» (54, 77). В записной книжке того времени эта же мысль выражена так: «Какие потреб­ности для блага: а то вино, пиво, бордели или лечение от вина, пива, бордели» (54, 234).

Протест против дальнейшего распространения пьянства выступает у Толстого одним из мотивов отрицательного отношения писателя к цивилизации вообще. «Нет никакого сомнения,- говорится в статье «Рабство нашего времени» (1900 г.), — что Крупп при тепе­решнем разделении труда очень скоро и искусно делает прекрасные пушки, и NN очень скоро и искусно - пестрые шелковые материн, а SS - пахучие духи, глянцевитые карты, пудру, спасающую цвет лица, а Попов - вкусную водку и т. п., и что как для потребителей этих предметов, так и для хозяев заведений, где они делаются. Это очень выгодно. Но пушки и духи и водка желательны для тех, которые хотят завладеть китайскими рынками, или любят пьянство, или заняты сохранением цвета лица, но будут люди, которые найдут производство этих предметов вредным» (34,162), —

Во всех крупных статьях этого времени, направленных на разоблачение главных социальных бедствий тогдашней России, Толстой так или иначе затрагивал тему пьянства. Толстой говорил о нем отнюдь не с позиций только нравственных, понимая, что оно не для всех составляет удовольствие.

21 февраля 1900 г. А.Б.Гольденвейзер отметил в своем дневнике: «18-го Лев Николаевич ходил «под Девичье» в балаган и потом в какой-то грязный трактир, где особенно много пьянства и разгула для наблюдений»

В статье «Неужели это так надо?», рассказывая о тяжелых, условиях труда рабочих на чугунолитейном заводе, где работают по 12, 14 часов в сутки всю неделю, Толстой писал: «По воскресеньям все эти люди получают расчет, моются и, иногда немытые, напиваются в трактирах и кабаках, со всех сторон окружающих завод и заманивающих рабочих...» (34, 216). В статье «Рабство нашего времени», в первой главе, где речь идет о тяжелой работе грузчиков на станции в течение 36 часов подряд, приведена беседа с рабочими. Одни из них, не пьющий вина, на вопрос: «А другие пьют?» отвечает: «Пьют. Сюда приносят».

— Работа нелегкая. Все крепости прибавит,- сказал пожилой рабочий. Рабочий этот и нынче выпил, но это было совершенно незаметно» (34, 148). Рассказывая о 24-часовом рабочем дне у работающих на тульском чугунолитейном заводе, Толстой писал: «Я видел этих рабочих. Они все пьют вино, чтобы поддержать в себе энергию, и, очевидно, так же, как и эти грузчики на дороге, быстро тратят не проценты, а капитал своих жизней» (34, 151).

О деревне, мужиках и землевладельцах Толстой тогда же писал в статье «Где выход?»: «Везде мужики через силу работают на чужих, праздных людей, наживают себе грыжи, одышки, чахотки, пьют с горя и умирают прежде времени... И везде те, на кого они работают, заводят коляски, кареты, иноходцев, собак, строят бесед­ки, игры и от пасхи до пасхи с утра до вечера наряжаются, как в праздник, играют и едят и пьют каждый день так, как в самый большой праздник не бывает угощенья у того, кто на них работает» (34, 207-208). В вариантах статьи «Неужели это так надо?» о том же написано: «...и вот мальчик пьяный валяется до 12-ти часов в постели, а рабы его чистят, готовят ему все, выносят его нечистоты»! (34, 504). В мае 1898 г. Толстой писал жене из Мценского уезда: «... ходил... в Каменку и, к. сожалению, нашел большую нищету. Говорят, что причина ее - пьянство, но детям, женщинам, старикам от этого, не легче» (84, 311-312). Толстой понимал, где были истоки этого положения и кто так говорил. Выразительна его запись в дневнике за 12 ноября 1900 г.: «Поразило меня известие, что кня­гиня Вяземская, квинтэссенция будто бы аристократии: упряжки alaDaumonи французский лепет, и на ее имя в Тамбовской губернии 19 кабаков, приносящих по 2000 рублей» (54, 54-55). В вариантах статьи «Корень зла» Толстой отвечал тем представи­телям привилегированных классов, кто жалуется, что люди развратились, увеличилось пьянство: «если развратились люди и предаются они пьянству, то сделалось это не с одними только бедными и рабочими, а точно так же, еще хуже, с богатыми и сильными; бедные и рабочие только у богатых и сильных научаются всему дурному. То же, что они жалуются на пьянство бедных, то им не жаловаться надо бы на это, а радоваться на то, что бедные табаком и вином затемняют в себе разум, который без этого уже давно бы указал бедным всю глупость того обмана, в который они попали...» (34, 330) . В воспоминаниях сына писателя С. Л. Толстого есть таксой отрывок: «Устроили судьбу несчастного народа». Эти слова, сказанные в ироническом смысле, я не раз слышал от моего отца... Он применял их как вообще к такому устройству жизни, при котором бедствует рабочий народ, так и к отдельным правительственным актам (например, к винной монополии) 21 .

В записных книжках Толстого в 1900 — 1901г. несколько раз встречаются записи о винной монополии. Так, в сентябре 1900 г в списке тем, намеченных для обращения «Царю и его помощникам указано «запрещение вина»; в ноябре того же года, наряду с уничтожением розог, предлагается «уничтожить винный доход». В таких же

НЕТ ТЕКСТА

самой панели пьяную женщину: «А на тумбе сидел светленький сероглазый мальчик, по щекам у него слезы бегут, он шмыгает носом и тянет безнадежно, устало:

Ма-ам... да мамка же. Встань же... — Она пошевелит руками,
хрюкнет, приподнимет голову и опять - шлеп затылком в грязь. Замолчал, потом, оглядываясь вокруг, повторил беспокойно, почти шепотом: . .

— Да, да — ужас!.. А писать все надо, обо всем, иначе светленький мальчик обидится, упрекнет — неправда, не вся правда, скажет» 24 .

Позиция Толстого проявилась и в письме Толстого Артуру Син-Джону 12 апреля 1906 г. по поводу полученной от него книги Блэра «Jean». В беседе с Д. П. Маковицким Толстой сказал: «Напи­сал рабочий английский. Пьющая семья. Посмотрел, в середине — так интересно, что не оторвался, просмотрел до конца. История
обыкновенная, простая» 25 . В письме Син-Джону о книге добавлено: «Она очень хороша и является ужасным обвинением против нашей жизни» (76, 141).

От самого писателя Толстой требовал трезвости и ясности разума. Врач Л. Б. Бертенсон записал в Крыму такую фразу Толстого; «Не люблю я талантливых пьяниц или пьяных талантов, особенно пьяных писателей, и нет между пьяницами действительно, выдающихся людей» 26 . 12 января 1910 г. Толстой слушал чтение стихов И. Северянина. По поводу стихотворения, начинающегося строкой: «Вонзите штопор в упругость пробки», он с грустью произнес «Чем занимаются!.. Это - литература!.. Кругом виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство», а у них - упругость пробки!» 27

В художественных произведениях Толстого 900-х годов ощущается его интерес к психологии пьяницы, зачастую становившегося пре- ступником. Можно назвать в этой связи незавершенную повесть «Фальшивый купон», насыщенную упоминаниями о выпивках, пьянках, запоях, как правило, предшествующих бедам и преступлениям или завершающих их. В легенде «Разрушение ада и восстановление его» действует «дьявол одурманивания», который «научает людей тому, что вместо того, чтобы избавиться от страданий, производимых дурною жизнью, стараясь жить лучше, им лучше забыться под влиянием одурения вином, табаком, опиумом, морфином». В 1905 г. Толстой написал в короткий срок для сборника мыслей мудрых людей получившего название «Круг чтения», рассказ «Корней Васильев», имевший первоначально название «Чем был и чем стал». Возвращаясь в деревню после долгой отлучки, богатый мужик Корней, узнав об измене жены, напивается на постоялом дворе, дома до полусмерти избивает жену и калечит ребенка. «Он вернулся в Москву и там запил... шло хуже и хуже. Без вина он не мог жить». Став нищим, Корней умирает в избе пустившей его ночевать как странника выросшей дочери, не успев «ни простить, ни просить прощенья». Казак Данило Лифанов, донесший о Мигурском (в рассказе «За что?»), «пил день и ночь, пропил все, что было у него и на нем, и только на другую ночь, проснувшись в канаве, перестал думать о мучившем его вопросе: хорошо ли он сделал, донеся начальству о полячкином муже в ящике?».

Психологическое воздействие на людей ради развития их нрав­ственного сознания Толстой надеялся осуществлять и через сборники мыслей мудрых людей, над которыми он работал в течение всего последнего десятилетия жизни. Наряду со свойственными Толстому этих лет религиозно-нравственными сентенциями, в них много здоро­вого, реального, в том числе и в отношении критики пьянства, что занимает и здесь не последнее место. Толстой дал немало добрых советов тем, кто старается преодолеть эту пагубную страсть, ибо «человек, переставший пить и курить,-пишет Толстой,- приобретает ту умственную ясность и спокойствие взгляда, который с новой верной стороны освещает для него все явления жизни» (42, 457)...

Тема пьянства не уходит и в эти годы со страниц дневников, писем, произведений Толстого, звучит в его высказываниях. 10 марта 1905г, Д.П.Маковицкий записал такие слова Толстого: «Как не хорошо в Туле, как везде видно, что народ обманывают: солдаты, кабаки, церкви... Возил меня пироговский извозчик... Отца хоронили - истратили 50 рублей; батюшка за помин и прочее -18 рублей взял. Водка. Как обманут народ!».

В начале статьи «Не могу молчать» (1908 г.), перечисляя газетные
сообщения о смертных приговорах и казнях в годы расправы с уча­-
стниками революции 1905-1907 гг., Толстой писал:
«Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы
живем, тех самых, которых мы всеми силами развращали и
развращаем, начиная от яда водки и до той ужасной лжи веры, в
которую мы не верим, но которую стараемся всеми силами
внушить им, — двенадцать таких людей задушены веревками теми
самыми людьми, которых они кормят и одевают, и обстраивают и
которые развращали и развращают их.

Толстого порадовало то, что пироговские крестьяне, которым Т.Л. Толстая продала землю, «поправились»: «На взятые в долг деньги купили землю, отказались от водки, начали дружно жить, друг другу помогать, завели плуги и добились достатка». Маковицкий упоминает, что своего бывшего ученика, яснополянс­кого крестьянина Тараса Фоканова, Толстой «путем продолжитель­ных усилий отвел от водки» 30 . Но это были единичные случаи. В дневнике Толстого за 12 марта 1909 г. намечен замысел: «Хорошо описать наше устройство жизни, как оно есть; некоторых властвующих над многими посредством обмана мысли, религии, науки,
внушения, опьянения, насилия, угроз. Да, ужасно» (53, 38). Отве-
чая мысленно тем, кто сетовал, что Россия, отстала, Толстой пишет в записной книжке 11 ноября 1909 г.: «Мы отстали. Слава богу, что отстали, т. е. народ отстал, не развратился и может вывести нас на новую, верную дорогу. Этого-то нам и не хочется, и мы всячески стараемся развратить его и кафешантанами, и школами с
законом божиим, и, главное, двумя китами, каждый по 700 миллио­нов — одно: приходу — кабаки; другое — расход солдатства. Собирая доход с развращенных, приучают их к пьянству и расходуют на
развращение их, приучая к убийству» (90, 216). В записи В. Ф. Бул-
гакова приведено, в сущности, противоположное понимание этого же факта: С. А. Толстая в отсутствие Л.Н. Толстого произнесла в январе 1910 г. такую фразу: «Крестьяне-пьяницы... Войско стоит столько, сколько тратится на вино, это статистикой доказано. Они вовсе не оттого бедствуют, что у них земли мало» 31 . "

В вариантах статьи «Три дня в деревне» Толстой пишет о бродячих людях, нищих, количество которых все возрастает: «Сами ли они виноваты, пьяницы ли они, стали ли пьяницами от невоздер­жания или от отчаяния, они таковы, каковы есть... Надо видеть этих людей, хорошенько расспросить, рассмотреть их, чтобы понять ту степень лишения и страданий, до которых дошли или доведены эти люди...» (38, 350). Именно так поступал Толстой. В дневнике за 23 ноября 1909г. читаем: «Прохожий милый, с первых слов при знается, что вина — вино. Очень много таких, едва ли не большая часть» (57, 175).

В дневнике В. Ф... Булгакова описан случай, когда увидев ехавшего навеселе после продажи овса крестьянина, Толстой «стал добродушно выговаривать ему за пьянство... В конце концов он согласился со Львом Николаевичем, что пить совсем нехорошо: и грешно и невыгодно» 32 .

В записную книжку Толстого 9 сентября 1909г. был вписан разговор с «калуцким (калужским.- Г. Л) мужичком», которого Толстой убеждал бросить курить и «о душе подумать». Писатель передал эту беседу в наброске небольшого очерка «Разговоре с прохожим». В те же дни писался еще один «Разговор» - диалог «Проезжий и крестьянин», также отразивший одну из бесед Толстого с крестьянами, где затронута и тема безземелья и эксплуатации народа.

— Вы курите? — спросил Лев Николаевич.

— Курю, — ответил спутник.

— Так не курите. — Вы пьете?

— Так бросьте пить» 38 ,

Получив письмо от служившего в трактире Е.Панова, которому надоело «жить в миру такой суматохи» и хотелось поступить в монастырь, Толстой ответил 22 марта 1910 г: «Никому не советую переменять свою внешнюю жизнь. Переменяй свою внутреннюю жизнь, а не внешнюю. Исправляй самого себя: не пей, не кури, не ругайся, не лги...» (81, 174). В июне 1910 г. Толстой получил письмо от Александры Симоновой из села Броварки Полтавской губернии о ее муже, бросившем пить. Весной этого года они были у Толстого. В письме говорится, что пьющий задал тогда писателю вопрос о гипнотизме.

Нет, — ответил Толстой, — в гипнотизм не надо верить, а свих­нулись — подымайтесь и так без конца, всю жизнь» Толстой считал, что «удержаться от того, чтобы не делать дур­ного, всегда во власти всякого человека», — так писал он крестьянину Ярославской губернии К.Ф.Смирнову, страдавшему запоем. Писали Толстому и те, кто бросил пить или пытался это сделать. К 80-летию Толстого в Ясной Поляне было получено письмо от С.С.Ваулина, сына рыбинского купца, служившего в его конторе в Петербурге. В письме сообщалось, что он, «тридцатилетний прожигатель петербургской жизни», решил отказаться от водки, пива и табаку, бросить азартные игры, избегать трактиров и праздности, но зато приобрести и перечитать все произведения Толстого.

— Ваше поздравление, — отвечал Толстой, — одно из самых для меня приятных. От души желаю вам успеха в ваших добрых намерениях и буду рад узнать, в какой мере они осуществились», 15 ноября 1908 г. Толстому написал рабочий В. Н. Багров, который сообщал о своем решении не пить вина, несмотря на то, что знакомые каждую получку соблазняют его. Он писал, что, по его мнению, ходить в библиотеки и музеи «лучше всяких угощений». «Очень рад был узнать про вас и очень советовал бы воздерживаться твердо от вина», — отвечал ему Толстой (78, 372). Касум Байрамов из Нухи писал Толстому в 1910 г., что после того, как они виделись 28 мая 1902 г. в Гаспре, он бросил курить к пить. Толстой отвечал 23 августа 1910 г.: «Письмо ваше мне было очень приятно. С мыслями вашими вполне согласен. Одно в письме вашем не одобряю — это то, что вы меня восхваляете не по заслугам» (82, 116). Есть в архиве Толстого и несколько иное письмо Т. Н. Ере­мина из Тобольской губернии от 1 августа 1910 г. о том, что с пьянством нельзя бороться путем религиозной проповеди, так как всякая религия основана на тьме, а не на разуме. Толстой не отвергал, тех, кто имел свое мнение. Вот его дневниковая запись о приезжавшем «нарочно» в октябре 1909 г. воронежском крестьянине: «приехал... совсем серый и сырой крестьянин. И курит, и пьет еще, и осуждает, и уличает духовенство, но самобытен, и мне очень полюбился... Да, в них одна надежда, если позволить себе надежды и мысли о будущем» (57, 154). С этих позиций Толстому показалась очень значительной встреча в поле 21июня 1910 г. с молодым крестья­нином А. И. Суриным, который в итоге беседы, с Толстым просто и серьезно «сразу обещал не пить». Писателем тотчас был написан рассказ под названием «Благодарная почва». В воспоминаниях об этом случае А.П. Сергеенко проводит значительную фразу Толстого: «Ах, вчерашняя моя встреча с этим малым. Это такая богатая почва. Только одно семя!» Слова «только одно семя» были произнесены особенно выразительно» 34 . 19 декабря 1909 г, в дневнике: Толстого появилась запись, определявшая направление его писательских планов в последний год жизни: «Гулял утром, думал о том, что пора бросить писать для глухих «образованных». Надо писать для grandmonde — народа. И наметил около десяти статей: 1) о пьянстве, 2) о ругани, 3) о семейных раздорах...» (57, 191).

Первая тема — единственный замысел, к которому Толстой успел обратиться. В июне 1910г. он начинал писать статью о пьянстве, запись на эту тему имеется в дневнике писателя.

В марте 1910г. Толстой сделал в записной книжке набросок комедии для народного театра на хуторе В.Г.Черткова в Телятинках под названием «От ней все качества». Один из персонажей произносит фразу, раскрывающую ее идейную направленность. «От ней (видимо, водки — Т.А.) все качества, значит, все катастрофы жизни от алкогольных напитков». В книге К. Н. Ломунова «Драматургия Л. Н. Толстого» приведены воспоминания сына В.В.Черт­кова — который рассказал о том, как Толстой, видимо вспоминая пьесу «Первый винокур», объяснил появление новой комедии: «Мне бы хотелось, — говорил Толстой, написать пьесу о вреде пьянства, но изобразить бытовую обстановку и без чертей, т.к. черти отталкивают крестьянских баб. А надо, чтобы бабы посмотрели такую пьесу» 36 . Вполне закончить пьесу Толстой не успел, в Теля­тинках она была поставлена уже после смерти писателя, в 1912 г., впоследствии ставилась любительскими кружками.

Не прекращал Толстой до конца жизни распространять литературу против пьянства. В июне 1910 г. он позвал крестьянина А.Сурина, описанного в рассказе «Благодарная почва», зайти к нему вечером за книжками, и когдатот пришел, Толстой, по свидетельству А.П. Сергеенко, тут же попросил своего секретаря В. Ф. Булгакова подобрать «обычные книжки, главным образом, против пьянства». Об этом «читаем и в самом рассказе: «Я предложил, дать ему листков против пьянства и книжечек. Тех листков против пьянства, из которых один был приклеен в соседней деревне к наружной стене и был сорван и уничтожен урядником...» (38, 35).

В дневнике В. Ф. Булгакова отмечено проявление внимания Толстого к делу «Посредника» и одному из его самых активных работников И.И. Горбунову-Посадову в последние дин пребывания писателя в Ясной Поляне. 22 октября 1910 г; Толстой сказал об этом издателе: «Он все печатает листки о пьянстве». А в письме И.И. Горбунову-Посадову 24 октября 1910 г. Толстой дал оценку изданиям «Посредника», в том числе и книжкам против пьянства; здесь в числе «хороших книг» названа книжка А. Пакина «Пора опомниться».Осенью 1909г. в Ясную Поляну приезжал М.Д.Челышов, член Государственной думы третьего созыва, автор полных протеста печатных выступлений против «винной монополии». Его речи, публиковавшиеся в газетах и брошюрах, были известны Толстому.

Так, в «Новом времени» за 7 марта 1909 г. Толстой читал, как свидетельствует в своих записях Д. П. Маковицкий, «интересную» речь М.Д. Челышова против продажи водки. Толстой отметил фразу о том, что «все попытки трезвости запрещаются». Одна из брошюр Челышова, сохранившаяся в Ясной Поляне, под названием «Главная причина нашего «несчастия» (Самара, 1907) рассылалась автором всем депутатам Второй Думы, чтобы привлечь их внимание к тому, что одна треть всего бюджета основана на народном пьянстве. Только водки народ покупает на 700 миллионов рублей в год. В брошюре отмечено, что этот вопрос «за роспуском Думы не обсуждался». Напомним, что эта цифра приведена в дневниковой записи Толстого за 11 ноября 1909г. и в диалоге «Проезжий и крестьянин» (сентябрь 1909г.). В Ясной Поляне имеются и другие издания речей Челышова. 5 октября 1909г., перед приездом автора, Толстой читал их. Незадолго до этого Челышов обращался в письме к Толстому с просьбой высказаться и тем поддержать внесенный по его предложению законопроект об ограничении казенной винной торговли. В ответном письме Толстой, не обещая деятельно участвовать в этой работе из-за своих убеждений, в то же время писал, что, не отрицая этой деятельности, сочувствует»добрым намерениям и энергии" Челышова. 7-8 октября во время бесед с Челышовым, Толстой говорил и о борьбе с пьянством. В письме В.Г.Черткову в эти дни Толстой сообщал: «Был у меня на днях Челышов, член Думы, занятый борьбою с пьянством. Я сколько могу обещал помогать ему…» (89, 147). 17 октября Толстой посылает Челышову, по его просьбе, текст ярлыка на посуду с вином: «Вино — яд; вредный для души и для тела. И потому грех и самому пить вино и других угощать им, а еще больший грех приготовлять этот яд и торговать им» (80, 291).

В последнее десятилетие жизни Толстой не стоял в стороне от деятельности обществ трезвости на местах. Отвечая в начале октября 1907 г. на письмо Н. Булдыгина, председателя Байдарского общества трезвости в Тобольской губернии, Толстой послал книжки для библиотеки общества. 12 января 1910 г. Толстой ответил на письмо председателя комитета Городецкого общества трезвости, где сообщалось, что собрание общества постановило «выстроенный обществом трезвости общественный сад в селе Городце наименовать в честь великого писателя земли Русской…». В ответ Толстой написал: «Благодарю общество за сделанную мне честь и желаю от всей души успеха обществу в его полезной деятельности» (81, 42).

В библиотеке Ясной Поляны имеется немало местных изданий, поступавших иногда из отдаленных уголков России. Они представляют интерес и с точки зрения «географии» известности Толстого, как борца за трезвость. Помимо изданий Московского, Петербургского (Александро-Невского), Одесского обществ трезвости, Рижского общества попечения о народном благе, представлен например Екатеринбургский комитет попечительства о народной трезвости (Соколовский Н. В. Всероссийское горе, 1902). В Пскове издана брошюра Е. Н. Робачевского «Что нас губит и в чем наше спасение»(1908). Вероятно, от составителей, членов Красноярского общества трезвости И.Н. Разночинцева и А. А. Саввиных был получен «Третий сборник статей против пьянства» (Спб., 1904), где составители поставили цель проследить «благодетельность» питейной реформы. В большинстве статей сборника провозглашался полный отказ от спиртных напитков. Книжка «Пьянство хуже смерти. Трезвые мысли о нашем всенародном несчастии» издана кишиневским благотворительным обществом «Бессарабец» в 1 909 г. Здесь цитируются речи Челышова, статьи Толстого. В эти годы обращения к словам Толстого были уже нередки в антиалкогольной литературе. Использовали их и журналы, судя по представленным в библиотеке Ясной Поляны номерам «Вестника трезвости», журналов «Трезвая жизнь», «Трезвость и бережливость». В 1910 г. вышла специальная брошюра Д. Н. Бородина «Граф Л. .Тол­стой о пьянстве».

В 1909 г. русская общественность возвратилась к поднятому еще в 1902г. вопросу о созыве Всероссийского съезда участников антиалкогольного движения. Член организационного комитета по созыву съезда Д. Н. Бородин обратился к Толстому с просьбой прислать приветствие съезду. Толстой ответил Бородину письмом, которое было зачитано на первом заседании съезда 28 декабря 1909г. Съезд послал Толстому телеграмму, приветствуя его «как великого наставника и учителя трезвости». В библиотеку Толстого вскоре поступили материалы от участников работы съезда: брошюра доктора медицины К.В.Сажина «Умеренное употребление спиртных напитков или полное воздержание от них» (с автографом): в июле 1910г. Д.Н.Бородин послал в Ясную Поляну свою книгу «Итоги работ первого Всероссийского съезда по борьбе с пьянством» (Спб.1910, с дарственной надписью).

Одним из каналов воздействия на пьющих Толстой считал религиозно-нравственное воспитание. В письме П.П.Колесникову от 21 октября 1907г. он высказывает предположение, что «люди истинно верующие сами собой бросят пьянство». Нельзя сказать, что Толстому довелось увидеть сколько-нибудь убедительные примеры воплощения этой позиции в жизнь. Как одно из проявлений слабых сторон мировоззрения Толстого — это его убеждение ушло в прошлое. Но критика и разоблачение пьянства, разносторонний анализ этого социального зла, убедительные доводы Толстого в защиту трезвой жизни, в пользу торжества человеческого разума будут служить людям, пока это зло не будет побеждено.

Джек Лондон и его повесть «Джон – Ячменное Зерно»

Понравилась публикация? Подпишись на ежемесячную почтовую рассылку новостей сайта! Электронная почта используется только для рассылки Партии.
От рассылки можно отписаться в любое время.

Трапеза зависит не от количества денег, а от образа мыслей и от нашего отношения к жизни. В Ясной Поляне у этого процесса был свой уникальный гастрономический антураж, квинтэссенцией которого являлся анковский пирог. Настырная повседневность проявлялась здесь и в таких мелочах, как застольные ароматы, запах кофе, чаепитие под липами среди цветников, плотные обеды, начинавшиеся по сигналу колокола. Крылатая острота Эмиля Золя «человек есть то, что он ест» здесь дополнилась еще одной компонентой - как он ест.

Интерес к пищеварительным процессам проявлял не только автор «Гаргантюа и Пантагрюэля», но и создатель «Улисса». Лев Толстой не остался в стороне. Он внес свою лепту в осмысление животрепещущей темы, связанной с гастрономическими пристрастиями своих героев. Так, например, Пьер Безухов любил хорошо пообедать и хорошо выпить, хотя и считал это безнравственным и унизительным, но не мог воздержаться от холостяцких увеселений, в которых непременно участвовал. Свой писательский образ Толстой строил не без помощи гастрономической концепции, которая на протяжении его долгой жизни не раз менялась. Вопросам, связанным с работой кишечника, он уделял должное внимание, пройдя огромный путь от гурмана до аскетичного вегетарианца. За свою жизнь он побывал и в

роли слуги желудка, и невероятного лакомки, прожоры, поклонника простой здоровой пищи. Нам интересно все в судьбе классика, в том числе любил ли он «покушать», как Тургенев, мог ли съесть за один присест до 30 блинов, как Пушкин, принимал ли гостей в халате и ночном колпаке подобно Тютчеву?

У деда Льва Николаевича, И. А. Толстого, вина всегда были исключительно французские, а хрусталь богемский. Он был в высшей степени хлебосольным, очень веселым и щедрым. Вся округа съезжалась к нему в гости, и он всех «закармливал и запаивал», промотав, таким образом, огромное состояние своей жены, большой любительницы давать балы. Он представлял собой классический образец старого барства. Гениальный внук не мог не описать своего колоритного предка на страницах «Войны и мира». Граф И. А. Толстой был дежурным старшиной московского Английского клуба. Ему довелось выступить в роли «жреца застолья» и хранителя обеденного ритуала, продемонстрировав свое мастерство во время клубного торжественного обеда в честь Багратиона, одержавшего победу в Шенграбен- ском сражении. «Стол был накрыт на 300, то есть на всех членов клуба и 50 гостей. Убранство было великолепное, о провизии нечего и говорить. Все, что только можно было отыскать лучшего и редчайшего из мяс, рыб, зелени, вин и плодов, все было отыскано и куплено за дорогую цену. Многое было доставлено богатыми владельцами подмосковных оранжерей бесплатно. Все наперебой старались оказать чем-нибудь свое усердие и участие в угощении», - сообщал об этом знаменательном событии С. П. Жихарев в «Русском архиве». В романе «Война и мир» Толстой описал знаменитый обед, данный в честь Багратиона, во всем следуя рассказу Жихарева, дополнив его художественными деталями - участием И. А. Ростова в сем торжественном мероприятии: «Во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов… и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед», «300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, - поближе к чествуемому гостю… Обеды, постный и скоромный, были великолепны… На втором блюде, вместе с ис

полинскою стерлядью, стали наливать шампанское. После рыбы - тосты…»

В повседневной жизни антураж был много скромнее, но обеды такие же «убийственно сытые». В зависимости от того, была ли трапеза постной или скоромной, званой или обычной. Блюда каждой новой «перемены» - холодные, горячие, сладкие готовились специальным поваром. Стол накрывали официанты, которых было примерно столько же, сколько сидящих за столом. Блюда подавались по «переменам» из «белой кухни» в столовую. Стандартный набор - четыре перемены по три блюда в каждой. Длился обед около двух часов. По-настоящему обедали всегда в гостях. Случалось есть и без серебра, драгоценного фарфора и хрусталя, но непременно при наличии изысканной чистоты скатерти и превосходно накрахмаленных салфеток

Как утверждали знатоки кулинарного искусства, все едят, но обедают лишь избранные. Искусство обеда включает в себя триаду: где и как обедать, с кем обедать и, наконец, что есть. Эти компоненты влияют на качество жизни. Но не только. Как утверждал поэт, от питательной и регулярной пищи зависит вдохновение.

На вопрос, где сидеть и как обедать, ответил Лев Толстой, описав именины графини в «Войне и мире»: «Он (граф Ростов. - Я. Я.) заходил через цветочную и офи- I щантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов (столовых приборов. - //. Я), и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывающих камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: "Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб все было хорошо"». С удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол, добавлял: «Главное - сервировка. То-то…» Вскоре звуки домашней музыки заменились звуками ножей и вилок, говором гостей, тихими шагами официантов…». Па одном конце стола во главе сидела графиня; на другом конце - граф и гости мужского пола; с одной стороны длинного стола молодежь постарше; с другой - дети, гувернеры и гувернантки. Хозяин стола выглядывал из-за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами, наливая

вина своим соседям. Графиня смотрела на гостей из-за ананасов, не забывая об обязанностях хозяйки. На дамском конце слышалось равномерное лепетание, а на мужском - голоса раздавались все громче и громче. Подавались супы, один a la tortue (черепаховый. - Н.Н.), кулебяки, рябчики. Вино разливал дворецкий, держа бутылку, завернутую в салфетку. Вина подавались такие: «дрей-мадера», «венгерское» и «рейнвейн». У каждого прибора стояли четыре хрустальные рюмки с графским вензелем.

Во времена И. А. Толстого и его литературного двойника кушанья были простыми: щи, окрошка, солонина, каша, которые подавались в больших количествах. Обеды и ужины каждый раз готовились заново и были очень сытными. Все блюда одновременно ставились на стол. Для званых обедов готовилось до восьми блюд. В летнее время к таким трапезам был приставлен слуга с веником, чтобы отгонять от присутствующих злых мух. Всевозможные закуски и заедки сопровождались выпивкой по рюмочке. Русский стол преимущественно сохранялся во время поста, так как в 70-е годы XVIII века в моду вошел «европейский» стиль обеда, когда блюда ставились на отдельный столик, и лакеи разносили их вокруг стола, накладывая еду прямо в тарелки. Обеды «на скорую руку» готовились из кур и яиц, которых в избытке было в усадебном хозяйстве. Совсем иное дело - рыбные блюда, которые считались накладными. Ценную рыбу приходилось покупать. Все остальное - мясо, овощи, фрукты, включая экзотические, были своими. Толстой гениально описал «чувственные», вкусные обеды в своих романах, в полной мере продемонстрировав свое совершенство «тайновидца плоти».

Культ еды был ему знаком с детства. Повар Николай Михайлович Румянцев готовил «отличные обеды», в немалой степени способствовавшие тому, чтобы маленький Лёва вырос здоровым. Он запомнил мастерство кондитера Максима Ивановича, вкусные обеды из пяти- шести блюд, десерты, варенья, левашники, пирожки, названные в честь повара «вздохами Николая». Из еды он не признавал, пожалуй, только бульона. На покупку приправ, растительного масла и кофе в Ясной Поляне тра-

гилось от 100 до 125 рублей в месяц. Все остальное - птица, мясо, молоко и рыба - было своим.

Став молодым человеком, Толстой познакомился с кавказской кухней. В Тифлисе он посещал духаны, небольшие рестораны, в которых висели баранина, свежая, жирная, очень привлекательная, и гроздья винограда. С тех пор он полюбил виноград и как-то признался С. Вен- герову: «Я люблю виноград, летом хочется съесть его полфунтика, а ведь нельзя: совесть зазрит». Но было время, о котором рассказала подруга его сестры Е. И. Сытина, когда совесть еще «не зазрила»: «Послал он однажды купить фунт крупного винограда, стоивший тогда полтинник Лев Николаевич в то время любил полакомиться, как все некурильщики. Мы с Марией Николаевной (сестрой писателя. - Н.Н.) торчали тут же. Когда коридорный принес виноград, Лев Николаевич взял его в руки и, немного подумав, конфузливо и шутливо заметил:

Знаете, mesdames, ведь если этот фунт разделить па три части, то никому не будет никакого наслаждения, лучше уж я съем все.

Мы, конечно, поневоле согласились и предоставили Льву Николаевичу Львиную долю целиком. Он ел, а мы < мотрели. Однако же ему становилось совестно, и он, держа виноград, прерывал еду словами:

А все-таки, mesdames, не хотите ли?!

Мы всякий раз великодушно отказывались».

Были у писателя и другие пристрастия, способствовавшие пробуждению воображения, например кофе, чай, шоколад, конфеты фирмы «Эйнем». Он был сласте- I юй, ставил перед собой большую бонбоньерку, выбирал из нее любимые шоколадные конфеты с начинкой, I ю не жевал их, а медленно сосал, чтобы продлить удовольствие.

Кофе, «чудесный дар Аравии счастливой», постоянно ласкал его вкус. Он рано вставал и встречал день с чашкой кофе, который ему подавался на подносе в маленькой чашечке. Держа ее за ручку двумя пальцами, большим и указательным, он не спеша пил кофе небольшими глотками, каждый глоток сопровождая протяженным полувздохом: ффу! Допив кофе, он по обыкновению заглядывал в чашку, явно сожалея о том, что в

шая вместе с героем «Сентиментального путешествия» мясное блюдо с приправами, вырабатывал в себе сакральное отношение к еде, примирявшее душу с телом. Он разбирался в тонкостях изысканного застолья, не предполагавшего шума и обилия слуг. Прелесть обедов заключалась совсем в ином - в убранстве пространства, месте проведения застолья и в роскоши общения Это был основной камертон обеда.

В Париже он «обедал у Philippe», в «Restaurant Philippe », считавшемся одним из лучших ресторанов. Частенько бывал в Club des Grands estomacs (Клуб больших желудков. - Я Я), где собирались ценители хорошей кухни; не раз посещал ресторан «Les Plaisires de Paris», славившийся рыбными блюдами (к завсегдатаям этого ресторана относится его реплика «чудаки милые»), не смог пройти мимо «Freres Provensaux » («Провансальские братья». - Я. Я), старинного ресторана в Пале-Рояле, пользовавшегося большой популярностью. Толстой заходил и в «Cafd-desAveugles » («Кафе слепых». - Я. Я), размещавшееся под аркой Пале-Рояля и названное так в честь игравшего в нем оркестра слепых музыкантов. Публику привлекал сюда известный чревовещатель (ventrioque ) - гигантского роста барабанщик

В Петербурге Толстой посещал кондитерскую Пассажа, рестораны Сен-Жоржа и Клея, обедал у Шевалье, где, по собственным воспоминаниям, «хорошо пил». Участвовал в артистических обедах и ужинах, бывал на знаменитых, так называемых «генеральных» обедах Некрасова, на скромных пиршествах Тургенева, а также на светских раутах, организованных редакцией «Современника».

Еще в 25 лет Толстой выработал для себя «Правила», одно из которых заключалось в том, чтобы «быть выдержанным в питье и пище». Однако через два года признался, что переедает. Близкие не раз подмечали его большой аппетит, не покидавший его даже в старости. Наблюдая за ним во время обеда, Александра Андреевна Толстая «всегда находила, что он кушает, как проголодавшийся человек, слишком скоро и слишком жадно». Однажды во время поста, когда взрослым подавались исключительно постные блюда, а детям мясные, Лев

Николаевич обратился к сыну Илье с просьбой «подать котлет». Софья Андреевна, услышав это, сказала, что он, вероятно, забыл, что «нынче пост». А в ответ услышала: Нет, не забыл, я больше не буду поститься и постного для меня больше не заказывай». К ужасу окружающих, Лев Николаевич стал лакомиться котлетами и нахваливать их. Впоследствии поведение отца привело к «религиозному безразличию» детей. Только в конце жизни он пришел к выводу, что из еды нельзя «делать наслаждения». «Если бы люди ели только тогда, когда они очень голодны, и питались простой, чистой и здоровой пищей, то они не знали бы болезней».

Обычно, садясь за обеденный стол, Толстой левой рукой приподнимал свою большую бороду, а правой засовывал за ворот блузы конец белоснежной салфетки. Остальную ее часть он бережно расправлял на груди. Все это делалось изящными, отточенными и привычными движениями. Завершив трапезу, он поспешно вытаскивал из-под ворота блузы конец салфетки, комкал се, клал на стол, ставил пальцы грациозным полукругом на стол и, опираясь на них, легко, словно на пружинах, поднимался и отодвигал стул. Культурную семантику трапезы Толстой знал досконально, с блеском демонстрируя ее не только в повседневной жизни, но и в своих романах.

Писатель, так любивший хорошо поесть, о чем сохранилось немало свидетельств, придававший такое большое значение культуре еды, мог легко абстрагироваться от условностей. Холостяцкая офицерская жизнь приучила Толстого к спартанскому образу жизни. У всех братьев Толстых в этом стремлении «читалось» что-то фамильное. Вот как об этом рассказывал их друг, поэт Афанасий Фет. Он вспоминал о своей поездке в Никольское на Троицын день к милейшим братьям Толстым, которые устроили трапезу в его честь: «Проезжая мимо небольшого, очевидно, кухонного окна, я таметил на подоконнике ошпаренную и ощипанную курицу, судорожно прижимавшую крыльями собственный пупок и печенку… Слуга ввел из сеней в довольно просторную комнату в два света. Кругом вдоль стен тянулись ситцевые, турецкие диваны вперемежку со ста

ринными стульями и креслами. Перед диваном, направо от входа, стоял стол, а над диваном торчали оленьи рога и рога лося, с развешанными на них восточными, черкесскими ружьями. Оружие это не только кидалось в глаза гостей, но и напоминало о себе сидящим на диване и забывшим о их существовании нежданными ударами по затылку. В переднем углу находился громадный образ Спасителя в серебряной ризе… Ясно было, что Николай Николаевич, то проживавший в Москве, то у двух братьев и любимой сестры, то у нас или на охоте, смотрел на Никольский флигель не как на постоянное, оседлое жилище, требующее известной поддержки, а как на временную походную квартиру, в которой пользуются чем можно, не жертвуя ничем на благоустройство. О таком временном оживлении уединенного Никольского флигеля свидетельствовали даже мухи.

Пока никто не входил в большую комнату, их там почти не было заметно, но при людском движении громаднейший рой мух, молчаливо сидящих на стенах и оленьих рогах, мало-помалу взлетал и наполнял комнату в невероятном количестве. Про это Лев Николаевич со свойственной ему зоркостью и образностью говорил: "Когда брата нет дома, во флигель не приносят ничего съестного, и мухи, покорные судьбе, безмолвно усаживаются по стенам, но едва он вернется, как самые энергические начинают понемногу заговаривать с соседками: "вон он, вон он пришел; сейчас подойдет к шкафу и будет водку пить; сейчас принесут хлебца и закуски. Ну да, хорошо, хорошо; подымайтесь дружжж- нее". И комната наполняется мухами… "Ведь этакие мерзкие, - говорит брат, - не успел налить рюмки, а вот уже две ввалились" "…

Около пяти часов вечера слуга накрыл на столе перед диваном на три прибора, положив у каждой тарелки по старинной серебряной ложке с железной вилкой и ножом с деревянными ручками. Когда крышка была снята с суповой чашки, мы при разливании супа тотчас же узнали знакомую нам курицу, разрезанную на части. За супом явилось спасительное в помещичьих хозяйствах блюдо, над которым покойный Пикулин так изде

вался: шпинат с яичками и гренками. Затем на блюде появились три небольших цыпленка и салатник с молодым салатом.

Что же ты не подал ни горчицы, ни уксусу? - спросил Николай Николаевич.

И слуга тотчас же исправил свою небрежность, поставивши на стол горчицу в помадной банке и уксус в бутылке от одеколона Мусатова.

Покуда усердный хозяин на отдельной тарелке мешал железным лезвием ножа составленную им подливку для салата, уксус, окисляя железо, успел сильно подчернить соус; но затем, когда тем же ножом и вилкой хозяин стал мешать салат, последний вышел совершенно "под чернью". Таким вот непритязательным, в походном духе, был организован праздничный обед в исполнении Николая Толстого».

После женитьбы многое изменилось в повседневной жизни Льва Толстого. В Ясной Поляне за стол садились в одно и то же время: в девять утра пили кофе или чай, в час дня завтракали, в четыре пили кофе, в шесть обедали, а в восемь вечера - ужинали, после чего вновь пили чай. В одиннадцать все шли спать.

А чем питались обитатели Ясной Поляны, кроме выращенных здесь овощей? Ведь не все из них были вегетарианцами, как Толстой и его дочери. За полгода они съели около десяти пудов масла, шести с половиной пудов сливок, трех пудов сметаны, двух с половиной пудов творога, а также около десяти пудов молока. И это, как отмечала жена писателя в своих ведомостях, предназначалось исключительно для «Графского Дома». Существовал еще один дополнительный список, озаглавленный ею «Для прислуги», в котором перечисляются: 51 пуд молока, 29 фунтов масла, 12 фунтов сливок и 24 фунта творога. За полгода в Ясной Поляне съедали около 450 куриных яиц.

Потребление такого количества продуктов было возможно благодаря хорошо развитому натуральному хозяйству, в котором было 18 коров, 12 телят, 3 быка и 7 коров, 21 баран, 38 лошадей, 18 старых и 15 молодых кур, 18 индюшек, 5 селезней и 16 уток, 17 свиней. Впечатляющее хозяйство, не правда ли? Особенно если

учесть, что семья к этому времени распалась, многие дети жили отдельно в своих имениях.

Варенье в Ясной Поляне варили по рецепту московского врача Анке, секрет которого заключался в том, чтобы как можно меньше подливать воды. Чай пили из баташовского самовара. Варенье подавалось на любой вкус: из клубники ананасной и земляники испанской, из крыжовника красного и зеленого, из груши, дыни, брусники, китайки, вишни, сливы и смородины. В крыжовенное варенье, как и в яблочное, непременно добавлялись либо ваниль, либо лимон. Желе также готовилось впрок, преимущественно из красной смородины и горькой рябины. Начиная с июня шла интенсивная заготовка варенья на зиму. Запасы были немалые: от 46 до 50 банок. Варенье не успевали съесть за одну зиму, и оно сохранялось до следующего года.

Огромное хозяйство требовало семян для посадки огородных культур, и Софья Андреевна исправно посылала в Москву на Мясницкую заявки на них. Она приобретала на сумму 16 рублей 27 копеек семена огурцов, редиса, свеклы, капусты, моркови, салата, редьки, шпината, пастернака, чабера, петрушки, сельдерея, лука-по- рея, бобов, арбуза, дынь. Цветочные семена заказывались на большую сумму - на 28 рублей 55 копеек Это астры, бальзамин, бессмертник, вербены, виолы, гвоздики, петунии, левкои, настурции, душистый горошек, примула, флоксы и многое другое.

Когда семья собиралась за чаем вокруг многослойного анковского пирога, приготовленного из рассыпчатого песочного теста, коржи которого были пропитаны лимонной начинкой, казалось, что в доме царит счастье.

Предлагаем почитателям кулинарного искусства рецепт пирога Анке, который в Ясной Поляне пекли к празднику:

1 фунт муки (фунт - 453 г), "/г фунта масла, "/4 фунта толченого сахара, 3 желтка, 1 рюмка воды. Масло, чтоб было прямо с погреба, похолоднее.

Популярным был также сметанный пирог (Анке):

10 яиц, 20 столовых ложек сметаны, чашка сахара,

2 столовые ложки муки крупитчатой. Дно салатника выложить вареньем, влить в него эту массу и поставить в духовой шкаф.

Замечательно готовил этот анковский пирог, ставший символом благополучия и стабильности толстовской семьи, повар Николай, прибывший из семьи Бер- сов и пустивший глубокие корни в Ясной Поляне. Гувернеры, уроки, грудные дети, которых кормила Софья Андреевна, семейные устои - все это входило в круг его забот. За хорошую службу ему было разрешено «есть вкусную пищу и спать на дорогом матраце».

Лев Толстой, как и Пушкин, съедавший за раз «30 штук блинов», запивая их глотком воды, не испытывая при этом «ни малейшей тяжести в желудке», мог съесть огромное количество блинов. Только на старости лет писатель пришел к мысли, что необходимо «есть медленно, хорошо прожевывать и не торопиться», в отличие, например, от того, как ест маленький Сережа. «Почему ты так быстро ешь? - однажды спросила ребенка мать. «Если бы я ел медленно, мне бы блинов не досталось, другие бы съели». Толстой также, как и великий поэт, обожал печеный картофель. Интересно было смотреть, как он его ел. Сначала насыпал на тарелку небольшую кучку соли, клал около нее кусок сливочного масла, затем брал из миски, накрытой белой салфеткой, большую картофелину с румяной корочкой, разрезал пополам. Чтобы не обжечь пальцы, клал одну ее половинку на угол салфетки, облегавшей его грудь, и все время держал ее перед собой в левой руке. В правой держал чайную ложку, которой отламывал на тарелке кусочек масла и ею же прикасался к соли. После этого ложкой вынимал из кожуры кусочек картофеля, дул на него, чтобы остудить, и затем съедал. Так, с превеликим удовольствием он съедал три картофелины.

Лев Толстой без ошибки распознавал нрав, образ мыслей человека по его кулинарным пристрастиям. В своих произведениях писатель уделял большое внимание не только самой пище, но и той обстановке, в которой проходит обед, и особенно общению во время трапезы, семантике поведения сидящих за столом. Трапеза имеет свой язык, расшифровкой которого и занимался

Толстой, описывая обеды Стивы Облонского и Константина Левина в романе «Анна Каренина»:

«- В "Англию" или в "Эрмитаж"?

Мне все равно.

Ну, в "Англию", - сказал Степан Аркадьич, выбрав "Англию" потому, что там он, в "Англии", был более должен, чем в "Эрмитаже". Он потому считал нехорошим избегать эту гостиницу».

По дороге в ресторан каждый из толстовских героев думает о своем: «Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние-

Степан Аркадьич дорогой сочинял меню».

Для одного обед с его материальностью является чем-то пошлым, а для другого - поэтичным и ритуальным.

«Когда Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не мог не заметить некоторой особенности выражения, как бы сдержанного сияния на лице и во всей фигуре Степана Аркадьича…

Сюда, ваше сиятельство… - говорил особенно липнувший старый белесый татарин с широким тазом и расходившимися над ним фалдами фраком. - Пожалуйте шляпу, ваше сиятельство, - говорил он Левину, в знак почтения к Степану Аркадьичу, ухаживая и за его гостем.

Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?

Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но ведь здесь этого нет.

Каша, а ля рюс, прикажете? - сказал татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над Левиным.

Нет, без шуток; что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и есть хочется. И не думай, - прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение, - чтоб я не оценил твоего выбора. Я с удовольствием поем хорошо.

Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, - сказал Степан Аркадьич. - Ну, так дай нам, братец ты мой, устриц два, или мало - три десятка, суп с кореньями…

Прентаньер, - подхватил татарин. Но Степан Аркадьич, видно, не хотел ему доставлять удовольствия, называть кушанье по-французски.

С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом… ростбиф; да смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.

Татарин, вспомнив манеру Степана Аркадьича не называть кушанья по французской карте, не повторял за ним, но доставил себе удовольствие повторить весь заказ по карте: "Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пу- лард а лестрагон, маседуан де фрюи…"

Сыру вашего прикажете?

Ну да, пармезан. Или ты другой любишь?

Нет, мне все равно, - не в силах удерживать улыбки, говорил Левин».

Любопытно, что Левин и Облонский говорят как бы на разных языках, тем не менее это не мешает им понимать друг друга.

Толстой прекрасно разбирался во всех тонкостях «артистических» обедов, для которых готовилась специальная «программа», предусматривающая композицию, симметрию, «пуант» этого события. Стива Облонский, в чем читатель только что убедился, «любил пообедать». Но еще более любил давать утонченный по своему качеству обед. Это касалось не только блюд и напитков, но и выбора приглашенных персон. Программа обеда на сей раз была представлена живой рыбой, спаржей, чудесным ростбифом и марочными винами. Приглашение на обед знатных особ представляло собой своеобразный ритуал.

В романе «Воскресение» Толстой описал вошедший в моду в дворянской среде обед в английском стиле, когда все блюда выставлялись на стол без соблюдения последовательности. К финальной части застолья подавались «лакомства». Блюда при этом никто не разрезал. Обед у Чарских на страницах толстовского романа проходил уже в контексте новых традиций.

Обедали у графини Екатерины Ивановны в половине восьмого, и обед подавался по-новому, еще невиданному Нехлюдовым способу. Кушанья ставились на стол, и лакеи тотчас же уходили, так что обедающие сами

брали понравившиеся им блюда. Мужчины не позволяли дамам утруждать себя излишними движениями и, как сильный пол, мужественно несли всю тяжесть накладывания дамам и себе кушаний и наливания напитков. Когда же одно блюдо было съедено, графиня нажимала в столе пуговку электрического звонка, и лакеи беззвучно входили, быстро убирали, меняли приборы и приносили следующую перемену. Обед был утонченный, такие же были и вина. В большой светлой кухне работали французский шеф с двумя помощниками. Обедали вшестером: граф и графиня, их сын, угрюмый гвардейский офицер, клавший локти на стол, Нехлюдов, лектрисса- француженка и приехавший из деревни главноуправляющий графа. Что ж, обед получился вполне щегольским. Здесь отсутствовали только трюфели, как и всяческие бронзовые антикварные украшения, которые более не являлись эстетскими атрибутами.

К этому времени со стола была вытеснена французская сервировка, как и тосты в честь поваров. Ведь еще Бодлер говорил, что у Бальзака, например, любой поваренок отличался талантом.

Описание обедов в толстовских текстах весьма красноречиво и значимо. Так, в романе «Воскресение» величественность буфетчиков, накрахмаленные салфетки, заложенные за жилет, чувственные губы участников застолья с жирными шеями, серебряные вазы, большие разливательные ложки, красавцы лакеи с бакенбардами, омары, икра, сыры, упитанные фигуры - все это, начиная со швейцара и заканчивая льстивыми лакеями, вызывало протестное чувство у Дмитрия Нехлюдова.

Где, как и с кем обедать? Толстой считал, что это целая наука, с помощью которой можно продемонстрировать savoir invre, свой такт и свою значимость в обществе. Хорошее блюдо - привилегия повара, а вино считалось прерогативой самого хозяина. Во время обедов, в отличие от вечеринок, непозволительно было много разговаривать, спорить, рассуждать. Здесь уместно было обмениваться короткими остроумными фразами, щекочущими ухо собеседника. Яснополянские погреба были заполнены самодельным пенным вином Перфильевых, приготовленным на основе березового

толченого угля и дрожжей из виноградного белого вина, Захарьинекой водой, шампанским, настоянным на смородиновых листах с добавлением дрожжей и лимонов, кваса Шостака и пива князя Шаховского. Все эти напитки одаривали хозяина Ясной Поляны приятностью мысли, радостью, чувством полета. Благотворное влияние вина, его живительную силу он испытывал до конца дней своей жизни. Эразм Роттердамский пробовал даже свои больные почки лечить вином. Стакан хорошего вина, выпитый в момент творчества, помогал Толстому оторваться от земли, подняться до высот Монблана. Главное, по его мнению, было не переусердствовать. С горечью подмечал он места в шедеврах Шиллера, свидетельствующие о том, что их автор выпил шампанского значительно больше обычного. Толстой во всем, в том числе и в вине, ценил чувство меры, знаменитое ¦чуть-чуть». Только так «вино ее прелести может ударить в голову», любил он говорить о своей героине Наташе Ростовой.

До кризиса писатель любил курить насыпные папиросы, набитые женой, любил перед обедом выпить домашний травник или рюмку белого воронцовского вина. Несмотря на почти полное отсутствие зубов, он продолжал есть быстро, плохо пережевывая пищу. Понимая, что это вредно, приговаривал: «Чтобы быть здоровым, надо хорошо ходить и хорошо жевать». Когда болел, лечился вином, обычно крепким - мадерой или портвейном. «Алкоголь и никотинец», употребляемые в больших количествах, он считал большим грехом. Тем не менее самым «большим лишением» называл все-таки вино.

Великим грехом Толстой считал также и мясоедство. По его мнению, процессу писательства более всего мешали резание кур, их истошные крики, битье о землю, вытирание кровавых ножей о траву Как можно после этого их есть! Сыновья писателя утверждали, что, несмотря ни на что, это все-таки очень вкусно, а жена ссылалась на прислугу, желавшую есть мясо. Толстой верил, что через 40 лет образованные люди перестанут есть мясо и превратятся в вегетарианцев. Он разделял концепцию американского диетолога Хэйга, которая

заключалась в том, что мясо и бобовые нельзя употреблять по причине их вредного воздействия на мочевую кислоту. Поэтому ограничивал прием пищи до двух раз в день, а воды - до 30 унций, то есть до пяти стаканов. Утро начинал со свежих яблок Самым сложным для него оказалось бросить курить, так же как и отказаться от осетрины. Но, по словам Софьи Андреевны, Толстой иногда все же соблазнялся мясными блюдами.

Окончив утреннюю работу, Толстой выходил к завтраку, ел быстро и с равнодушием яйцо всмятку: распускал в небольшом стаканчике и крошил в него кусочек белого хлеба. Потом съедал еще небольшую порцию гречневой каши. Обед обычно подавали часов в шесть. Лев Николаевич, как правило, опаздывал и являлся тогда, когда первое блюдо было уже съедено. Он редко говорил о любимых блюдах, как, впрочем, и о самой еде. Его обед состоял из супа, мучных или молочных блюд и сладкого на десерт. Летом на стол подавались еще и ягоды. Софья Андреевна обычно готовила мужу чай на спиртовке, и Толстой шутливо подмечал, что ей надо было выйти замуж за Робинзона, который доил ламу.

Но чаще Толстой сам готовил себе неприхотливый ужин. Наливал воду из самовара в кастрюльку, высыпал туда несколько ложек муки, добавлял лимон, ставил кастрюлю на спиртовку. Потом с большим аппетитом принимался за похлебку. Чай пил с лимоном, вместо сахара ел изюм. На ужин обычно варил себе кашу из овсянки, которую Софья Андреевна сама покупала для него в коробках.

Завтракал в зале обычно в одиночестве. Ел или прованское масло с лимонным соком и белым хлебом, или брынзу, привозимую врачом Маковицким из Словакии, запивая чаем с коньяком. Все больше тяготел к «одинокому пиру». Иногда брал чашку чаю с баранками и уходил в кабинет.

Вегетарианство в Ясной Поляне чрезвычайно усложнило жизнь хозяйки, разделив семью на два лагеря. Однажды Софья Андреевна торжественно объявила за столом, что своих детей она никогда «не допустит до вегетарианства». Своими она называла тех, кому не было еще

двенадцати лет. Она была убеждена, что пища, употребляемая ее мужем - хлеб, картофель, капуста, грибы, - очень вредна для его хронически больной печени. Во время очередных желчных приступов она искусно подливала мясные бульоны во все его блюда, и Лев Николаевич этого не замечал или не хотел замечать, как это случалось, говорят, с некоторыми монахами.

В час дня обычно завтракали домашние. В два часа, после окончания общего завтрака, когда посуда еще оставалась на столе, в зале появлялся писатель. В это время кто-нибудь из присутствующих распоряжался подать Льву Николаевичу завтрак Через несколько минут слуга приносил разогретую овсянку и маленький горшочек с простоквашей. И так - каждый день - одно и то же.

Лев Николаевич имел свое собственное меню. Время его трапезы не определялось заранее, и Софья Андреевна жаловалась, что приходится ставить уже приготовленные овсяную кашу или бобы в печь дважды и держать их там очень долго. В итоге они становились едва съедобными. Случалось, что первый завтрак писатель пропускал вовсе.

Лев Николаевич любил в овсянку покрошить яйцо. Получалась серовато-желтоватая масса, непривлекательная на вид. Он съедал ее десертной ложкой, слегка разжевывая. Трудно было бы догадаться, что у него совсем нет зубов. Ему не было еще и сорока лет, когда он лишился их. Обычно он клал себе вторую порцию и съедал ее с не меньшим аппетитом, что и первую, приговаривая: «Овсянка тем и хороша, что ее никогда нельзя закончить. Не могу остановиться». Доктора считали, что Толстой питается неправильно, ест слишком много. Действительно, нередко он съедал два - четыре яйца за день и ел много хлеба. Врачи советовали ему вести образ жизни, более соответствовавший пожилому и обремененному болезнями человеку. Но он не хотел этого. Как вспоминала 2 января 1902 года О. К. Дитерикс, Толстой «выпивал за день до трех бутылок кефира, пять яиц, несколько чашек кофе с лимоном, съедал раза три овсянку или рисовое пюре, дутый пирог или что-нибудь в этом роде». А во время болезни иногда не ел ничего более двух суток.

Увлечение Толстым вегетарианством вызывало негодование у Софьи Андреевны, к которой присоединялась и свояченица. Вдвоем они упрекали Льва Николаевича в том, что своим отказом от мясоедства он сбил с толку дочерей, которые из-за вегетарианства стали «зелеными и худыми». Тот говорил, что он здесь абсолютно ни при чем, что это их осознанный выбор, продиктованный внутренними убеждениями. Жена же не стеснялась в выражениях, называла его «дураком», а дочерей - sottes (глупыми. - Н.Н.). Словом, скандал разгорался на пустом месте. Льву Николаевичу приходилось постоянно отшучиваться.

На самом деле, он придавал огромное значение вегетарианству в контексте происходящих общественных пристрастий, связанных с появлением новых символов. Сокрушался по поводу того, что в Москве наряду с такими религиозными и научными храмами, как храм Христа Спасителя и Московский университет, появился еще и «храм обжорства» - магазин Елисеева на Тверской улице, завладевший желудками горожан.

Сам же Лев Николаевич не всегда выдерживал проверку на прочность. Поэтому иногда в его дневнике появлялись вот такие записи: «Расстроил здоровье объедением. Стыдно!»; «Пью кофе - лишнее». Доктор Флеров, лечивший Толстого в Ясной Поляне, рассказывал, как его прославленный пациент заболел из-за масленичных дней: писатель съел столько блинов, «сколько хватило бы на двух здоровых людей».

«Обедал он как бы один и особо. Подавал ему лакей в белых перчатках и фраке на серебряном подносе кисель и кашу, еще что-то нетвердое и, конечно, безубойное, - вспоминал Василий Розанов. - Сидел он за одним столом, смешиваясь и не смешиваясь с остальными».

Вниманию читателей впервые предлагается яснополянское меню 1910 года, некий своеобразный гастрономический канон толстовской семьи, составленный Софьей Андреевной и хранящий ее пометки для поваров. В это время в усадьбе постоянно проживали Лев Николаевич, Софья Андреевна и Александра Львовна Толстые.

Суп-пюре овсяный. Гренки. Цыплята с рисом. Бланманже. Столовое вино Бори. Поставить рис и крутые яйца; нарезать их половинками и положить кругом.

Завтрак-.

Манная молочная каша. Яйца всмятку. Вчерашние котлеты из каши, прибавить тушеных грибов, холодный язык.

Суп перловый, пирожки, куриные котлеты, пюре картофельное и вермишель, томат особый, протертые яблоки с черносливом.

Завтрак:

Холодная ветчина, крутая овсяная каша, форшмак, свинина с грибами.

Суп с клецками и кореньями, пирожки, цыпленок жареный пополам, макароны, суфле из рыбы с морковью, желе малиновое.

Завтрак

Котлеты рисовые. Салат картофельный со свеклой. Сбитая яичница.

Суп овсяный, пюре, пирог с грибами, рис, соус голландский или белый, яйца, жареные цыплята, 3 штуки. Блинчики графу, бисквит вчерашний.

Завтрак:

Манная каша на грибном бульоне, яйца всмятку 10 штук, оставшаяся рыба или поджарить говядину, которая была куплена.

Суп-лапша, пирожки, котлетки с жареным картофелем, зеленая фасоль с рисом, крем в чашках.

Завтрак:

Винегрет из овощей, манная каша молочная. Оставшееся.

Борщок, каша на сковороде, рыба с картофелем, горячий компот.

Завтрак:

Пшенная молочная каша, оставшееся.

Суп, пирожки, жареные цыплята, цветная капуста, кисель горячий. Завтрак-

Яичница с ветчиной, печеная картошка.

Суп-пюре овсяный, пирожки вчерашние, жареная баранина, буженина с картофелем. Завтрак:

Оставшаяся рыба, яичница с черным хлебом, котлеты фаршированные.

Борщ, каша, котлеты говяжьи, оладьи яблочные. Завтрак:

Винегрет, корзинки из яиц.

Суп-пюре из моркови, пирог из капусты, жареная телятина, кисель клюквенный, миндальное молоко. Завтрак:

Рис разварной, огородник

Суп манный, пирожки, горошек с яйцами, жареные грибы. Завтрак

Холодная телятина, макароны.

Бульон, котлеты телячьи, рис запеченный, грибы тушеные, компот, яблоки протертые. Завтрак:

Яйца с ветчиной, каша пшенная молочная.

Суп-пюре овсяный, пирожки, жареная индейка с картофелем, бланманже. Завтрак:

Томаты фаршированные, каша пшенная.

Борщ, каша, жареная телятина, грибы, пирожки яблочные. Завтрак

Форшмак, винегрет.

Суп перловый, пирожки, битки в сметане, рисовые котлеты, яблочный сбитень. Завтрак

Яичница с черным хлебом, суфле из моркови.

Суп, пирожки, винегрет, рис отварной, компот.

Завтрак

Все оставшееся.

Щи, каша, огородник, жареные грибы. Завтрак

Яичница взбитая, каша пшенная.

Суп-пюре овсяный, пирожки, индейка жареная, бисквит. Завтрак

Каша рисовая, яичница.

Суп-пюре из цветной капусты, пирог блинчатый, томаты фаршированные, пирог вчерашний. Завтрак: Винегрет, каша.

Борщ, суп, каша на сковороде, ветчина в горшочке.

Суп притоньер с омлетом, пирожки, утка с яблоками, котлеты рисовые с фасолью, крем яблочный. Завтрак:

Холодная ветчина, жареные грибы, каша пшенная.

Суп/щи, каша, цветная капуста, крем в чашках.

Завтрак:

Спросить у Саши.

Суп рисовый, пирожки, вареная рыба, картофель, кисель горячий. Завтрак

Яичница, холодная ветчина, каша с молоком.

Борщок, гренки из каши, солянка рыбная, рис, компот. Завтрак

Спросить у Саши. Рыбу не подавать, оставить к обеду.

Пропуск в меню

Суп-пюре овсяный, пирожки, рисовые котлеты, салат картофельный со свеклой. Сладкие коренья, бланманже.

Завтрак

Кашка смоленская, яйца всмятку.

Суп рисовый. Пирожки вчерашние, макароны, томаты отдельно, горошек сухой с яйцом, кисель горячий.

Завтрак

Рисовая молочная кашка, картофельное пюре, брюссельская капуста, варенье.

Суп-пюре, гренки с сыром, заливная рыба, горошек консервированный, яйца.

Завтрак

Капуста фаршированная, постный форшмак, селедка. Татьяне Львовне и графу - геркулес. Графу еще яйца всмятку.

Суп овсяный, пирожки, суфле из рыбы с морковью, кисель горячий.

Завтрак

Что осталось, пирог с капустой, если мало осталось, я не видела, то что-нибудь прибавить.

Суп-похлебка, пирожки, яйца в томате. Жареные сладкие коренья, крем в чашках. Графу такой же суп, как вчера. Яйцо. Manioca на вине.

Завтрак

Жидкая молочная манная каша, картофельные котлеты с капустой красной или белой. Графу овсянка и яйцо.

Суп перловый графу. Нам - всем борщ. Пирожки с кашей. Рис запеченный, соус белый. Пюре картофельное и брюсс. Протертые яблоки с черносливом. Графу - чашку чайную манной кашки на миндальном молоке.

Завтрак

Жареная картошка с луком, крупеник Овсянка и яйцо графу.

Суп с рисом, пирожки. Рябчики нам жареные, сбитая яичница. Цветная капуста, бисквит с взбитыми сливками.

Завтрак:

Жидкая молочная кашка манная. Все вчерашнее. Рыба сваренная на троих человек, картофель вареный. Графу овсянки и яйцо.

Суп-пюре перловый, мелкие сухарики, соус морковный на молоке, получше разварить. Яйца, томаты. Манная жидкая, шоколадная кашка.

Завтрак:

Пшенная молочная кашка, форшмак. Графу - овсянка и яйца.

Борщок, гренки из каши. Макароны, жареные сладкие коренья. Печеные яблоки.

Завтрак:

Солянка с черными гренками, гречневая размазня с луком.

Суп-пюре рисовый, пирожки, картофельные котлеты с консервированным горошком, вермишель, дутый пирог.

Завтрак

Геркулес графу и яйцо. Жареная картошка. Сырники.

Щи, каша на сковороде. (Графу протереть.) Тетерева поджарить. Поставить корзиночки из яиц. Груша. Соус голландский. Желе.

Завтрак

Фаршированный кочан, кашка манная молочная жидкая. Сбитая яичница.

Суп-лапша, пирожки. Рис гарнированный крутыми яйцами, соус белый или голландский. Репа и картофель печеные. Яблочные пирожки.

Завтрак

Каша гречневая на сковороде. (Лист оторван.)

Ленивые щи, каша графу протертая. Морковный соус + фасоль свежая (пополам на блюде перегородить). Суфле миндальное, сироп.

Завтрак:

К чаю Толстой всегда приходил вовремя. С годами он стал большим его поклонником, изменив кофе за его «иллюзорность энергии», под воздействием которой человек «пишет, пишет, быстро и много сочиняет, как Бальзак, но только это все ни к чему». Чай и кофе поделили мир на две половины. Россия, как и Англия, Китай, Индия, Япония, была оплотом чая. Не случайно А. Дюма-отец утверждал, что «лучший чай пьют в Санкт-Петербурге».

Толстой, по российской традиции, пил чай непременно из стакана с подстаканником. Самым главным для него в церемонии чаепития были не варенье и не пирог, а вдумчивые разговоры, во время которых было запрещено только одно: «пукать и ругать правительство».