Позволю себе сделать небольшой перерыв в рассуждениях о мужестве. Не то чтобы тема мне наскучила, просто настало время окинуть взглядом пройденный путь. Прежде всего, следует вспомнить, что суть познается в сравнении, а потому давайте сравним смелость истинную и смелость ложную.
Увы, многие человеческие качества рядятся в одежды мужества. Платон и Аристотель упорно разоблачали этих притворщиков. У слов „смелость“ и „трусость“ множество синонимов с разными оттенками, что очень существенно, поскольку если язык изобретает в одной области столько лексических единиц, близких по значению, то, следовательно, вопрос нуждается в самом детальном подходе.
Не стоит забывать, что слово есть, с одной стороны, инструмент, необходимый для осмысления действительности, а с другой - хранитель бесценной мудрости. Разоблачение фальшивой отваги дает следующие результаты.
А. Одно дело проявлять мужество и совсем другое - не испытывать страха. По мысли Аристотеля, нельзя считать смелым того, кто не боится. Человек, остающийся невозмутимым перед лицом опасности, „или бесноватый, или тупой“. Если быть отважным означает не испытывать страха, добавляет философ, то отважен и камень. Относительно безумия великий мудрец был совершенно прав, поскольку психиатрам известно, что при некоторых психических заболеваниях людям страх неведом. По мнению Аристотеля, мужество есть способность различать то, чего нужно бояться, и то, чего бояться не следует. Впрочем, впоследствии он сам внесет изменения в этот чересчур рассудочный подход. Главная особенность смелости заключается в способности к преодолению. Суть ее в том, чтобы действовать вопреки. Отважен лишь тот, кто со страхом смотрит опасности в лицо, но не отступает. Как говорил Ницше, „лишь у того есть мужество, кто знает страх, но побеждает его, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в нее; кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла - лишь в том есть мужество“.
Б. Одно дело смелость и совсем другое - свирепость. Разъяренный бык отвечает на атаку атакой, боль, кажется, не останавливает, а только подстегивает его, однако это еще не повод называть животное смелым. Бывают на свете агрессивные, грубые задиры, получающие удовольствие от драки. Не надо чересчур увлекаться, восхваляя свирепость воина, ведь мы все-таки не звери. Воинственность не следует путать с мужеством. Ли Ярли в книге „Менций и Фома Аквинский: теории мужества и концепции отваги“ цитирует слова генерала Михаила Скобелева: «Я думаю, что моя храбрость - не что иное, как страсть к опасности и в то же время презрение к ней. Риск, которому подвергается моя жизнь, наполняет меня неистовым восторгом. Участие моего тела выражается в этом случае тем, что оно сообщает мне соответствующее возбуждение. Вся духовная жизнь кажется мне только ее отражением. Встреча с врагом лицом к лицу, дуэль, опасность, в которую я могу броситься очертя голову, - все это привлекает меня, возбуждает, опьяняет. Опасность сводит меня с ума, я влюблен в нее, я ее обожаю, я бегу за ней, как другие бегают за женщинами; я желал бы, чтобы она никогда не прекращалась». В далекую рыцарскую эпоху турниры были мощным источником эмоций. Повальное увлечение достигло такого размаха, что в 1179 году Латеранский собор решительно осудил поединки: „Мы запрещаем празднества или отвратительные ярмарки, на которых рыцари имеют обыкновение назначать друг другу встречу, дабы показать свою доблесть и посражаться, празднества, несущие смерть телу и погибель душе“. В начале XIII века проповедник и хронист Жак де Витри доказывал, что турниры провоцируют совершение как минимум пяти смертных грехов: пробуждают гордыню, поскольку их участники жаждут мирских почестей и пустой славы; разжигают зависть к чужим успехам, распаляют гнев, заставляя убивать и калечить; способствуют развитию алчности, ведь рыцари грабят соперников, отбирая доспехи и коня, и, наконец, поощряют похоть, так как их участники меряются удалью в надежде завоевать благорасположение бесстыжих женщин, чьи предметы одежды они выставляют напоказ как свои боевые знамена. Рыцарь из Штирии Ульрих фон Лихтенштейн выдвинул в ответ пять контраргументов в пользу поединков. Прежде всего, риск вызывает в душе рыцаря восторг. Столетия спустя тех же острых ощущений будут искать игроки в русскую рулетку. У так называемых emotions seekers , охотников за острыми ощущениями, о которых я уже говорил, нет никаких причин проявлять храбрость, они просто смакуют опасность. Все без исключения античные философы проводили различия между истинным мужеством и бессмысленной бравадой. Для Аристотеля мужество - это золотая середина между трусостью и безрассудством. Хотя обе крайности нехороши, трусость достойна большего порицания. Впрочем, об этом позже.
В. Одно дело мужество и совсем другое - гнев. Гнев пробуждается, когда кто-то или что-то встает у нас на пути; он способен привести к агрессивности. Однако и гнев и агрессивность по сути своей являются страстями и не достигают высот мужества. Ревнивый муж, который, движимый собственническими инстинктами, убивает жену, едва ли достоин называться храбрецом. Равно как и отчаянный социофоб, пытающийся всеми средствами избежать общения и хамством отпугивающий людей. Абсурдно утверждать, будто всякий грубиян смел. И потом, гнев, в отличие от мужества, непостоянен. Правда, Фома Аквинский говорит, что гнев помогает храбрецу; более того, те, кто никогда не гневается, грешат против справедливости.
Г. Смелость не есть стремление избежать большей опасности. Когда солдат идет в атаку из боязни, что его казнят как предателя, когда сражается, опасаясь бесчестия и позора, он не заслуживает звания смельчака - ведь им движет страх. То же самое можно сказать и о верующем, который проявляет героизм, потому что страшится геенны огненной, или о человеке, который демонстрирует смелость, потому что людская молва для него хуже любой угрозы.
Д. Нет смелости во хмелю. Плохой герой из пьяного или одурманенного наркотиками - ведь истинное мужество требует ясного рассудка.
Тонкая грань между сном и бредом – когда снотворного выпито слишком много, а пользы от него слишком мало… Только хаотичная пляска путающихся в сложных пируэтах и даже простых па мыслей...«– Тогда убей меня. Убей меня так же, как убил его, трус…
– Нет! Не смей называть меня трусом!»
Что он знает о смелости? Он, это дитя с изумрудными глазами. Для него ее апофеоз – отпустить чувства на волю, что он понимает в храбрости и ее цене? Сколько мужества, по его мнению, надо иметь, чтобы наедине с самим собой тихо, так, что даже сам не в состоянии ничего расслышать, прошептать: «Я люблю тебя». Разве не смело – не отрицать этого перед лицом безнадежности? Разве кто-то в состоянии оценить каково это: держать в узде всех своих демонов? Бросать злые фразы, получать хриплые от клокочущего в них презрения ответы, и все равно жить, каждую ночь ложиться спать, зная… Предвкушая… Нет, тысячу раз нет! – просто обрекая себя на горькое безумие. Оно ведь давно утратило всякую сладость, потому что нельзя наслаждаться невозможным! От него можно отрекаться, можно бежать, но не это ли истинная трусость? Скрываться от самого себя? От своего некрасивого лица, от несовершенного тела, которые кричат: «Дурак, идиот, урод – невозможно…»
Не смело ли нырять в глупые мечты, зная, насколько они преступны и неосуществимы? Когда вместо скомканной подушки кажется, что пальцы впиваются в гладкую кожу и терзают… мнут, подчиняют, оставляя синяки, когда зубы скрежещут, мечтая впиться в длинную шею… с упоением вырывая крики, в которых неизвестно чего должно быть больше: боли или удовольствия. Когда так хочется наказать – за каждую минуту непередаваемой муки, а потом утешить, стирая языком непрошеные слезы. Разве ты недостаточно хранишь в себе его покой, не смея выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже вздохом? Разве хоть раз ты, глядя на него, сделал то, что по-настоящему хотел? Разве выгнал всех из класса и нагнул его к парте, прижимая своим телом, срывал одежду, неразборчиво шепча о том, как достало тебя о нем думать, заботиться, прятать от него эту чертову правду? Счел бы он тебя смелым, узнай, что ты хочешь его стонов и криков, мечтаешь кусать его лопатки, а потом вылизывать медленно наполняющиеся кровью отметины от зубов? Он принял бы твою храбрость в стремлении трахать своего студента? Дико, несдержанно, вгоняя в него член резкими толчками, трахать, проклиная его за свою чертову любовь? Рвать на куски, называя своим безумием, а потом – поверженного, растоптанного – нежно обнимать, убирать со лба прилипшие от пота пряди, целовать искусанные губы. Вымаливать прощение… Унести его в тишину своей спальни, укрыть от всех как самую бесценную добычу и говорить… Часами о том как это больно – не позволять... Любовь и только ее, потому что ни веры, ни надежды никогда не было. Как это холодно и пусто – хоронить даже бред и считать надгробия фантазий? Это смелость? Да? Нет? Кто знает… Не Поттер, определенно не он. Обвинял бы он его в отсутствии таковой, знай, чем ему грозит – утрать Северус Снейп хоть на секунду свой слизеринский эквивалент добродетели, решимость хоронить в себе… Магия ведь способна на многое... был ли он трусом, что не использовал ее? Не покорял, не порабощал, не владел, стирая всякое о себе воспоминание? Нет, он был достаточно смел, чтобы жить со своим наваждением, которое хоронил днем и выпускал ночью на грани между сном и явью… Достаточно смел, чтобы жить, даже если погребенное в нем молчание убивало, делая все иное бессмысленным… И оставалось одно: умереть. Так же молча, как жил, зная, что никто не поймет, никто не укажет на его эпитафии: «Здесь спит истинная смелость».
«Самостоятельность написания итогового сочинения (изложения)»
Итоговое сочинение выполняется самостоятельно. Не допускается списывание сочинения (фрагментов сочинения) из какого-либо источника
или воспроизведение по памяти чужого текста (работа другого участника, текст, опубликованный в бумажном и (или) электронном виде, и др.).»
Часто ли мы задумываемся об истинном значении слов? Казалось бы, что может быть проще, чем объяснить понятия «смелость» и «трусость»? Тот, кто способен рискнуть своей жизнью, конечно же смельчак, малый не из робкого десятка. А если человек в случае опасности отступает, скорее всего боязлив и малодушен…
Но так ли всё просто на самом деле? Храбрость или глупость управляет теми, кто в поисках сильных эмоций катается на крышах мчащихся поездов? Нерешительность или благоразумие стоит усмотреть в действиях врача, отправляющего пациента на обследование перед операцией? Мне кажется, что смелость и трусость — это качества, которые можно определить только в свете конечной цели поступка.
Литература подарила нам множество героев, о смелости или трусости которых интересно порассуждать. Рассмотрим персонажей замечательного романа А.С.Пушкина . Трудно поспорить с тем, что Швабрин, спасающий свою жалкую жизнь предательством, — это трус. Понятна и смелость Петра Гринёва, готового отдать жизнь за то, что ему дорого.
А Маша Миронова? «Трусиха» ли она, как называет её мать? Или она благоразумная девушка, какой считает её возлюбленный? Чтобы ответить на этот вопрос, надо дочитать произведение до конца. Мы помним, что робость капитанской дочки исчезает, когда Петру грозит смертная казнь: Маша смело отправляется за милостью к самой императрице.
Также можно обратиться к роману Л.Н. Толстого « «. Вспомним хладнокровного и жестокого Долохова, способного вызвать человека на дуэль без причины. Фёдор рискует жизнью, но цель этого риска — самоутверждение, а не самопожертвование. На мой взгляд, это не смелость, а безрассудная шалость эгоиста, которому ничего не стоит убить человека.
А что можно сказать о решении Кутузова об отступлении русской армии? Разве можно назвать это трусостью? Нет, великий полководец проявил мудрость и благоразумие, отдав французам разорённую Москву. Пока солдаты Наполеона превращались в мародёров, русские войска успели пополнить припасы и окрепнуть, что решило исход войны.
Тонкая грань между сном и бредом - когда снотворного выпито слишком много, а пользы от него слишком мало… Только хаотичная пляска путающихся в сложных пируэтах и даже простых па мыслей...
«- Тогда убей меня. Убей меня так же, как убил его, трус…
Нет! Не смей называть меня трусом!»
Что он знает о смелости? Он, это дитя с изумрудными глазами. Для него ее апофеоз - отпустить чувства на волю, что он понимает в храбрости и ее цене? Сколько мужества, по его мнению, надо иметь, чтобы наедине с самим собой тихо, так, что даже сам не в состоянии ничего расслышать, прошептать: «Я люблю тебя». Разве не смело - не отрицать этого перед лицом безнадежности? Разве кто-то в состоянии оценить каково это: держать в узде всех своих демонов? Бросать злые фразы, получать хриплые от клокочущего в них презрения ответы, и все равно жить, каждую ночь ложиться спать, зная… Предвкушая… Нет, тысячу раз нет! - просто обрекая себя на горькое безумие. Оно ведь давно утратило всякую сладость, потому что нельзя наслаждаться невозможным! От него можно отрекаться, можно бежать, но не это ли истинная трусость? Скрываться от самого себя? От своего некрасивого лица, от несовершенного тела, которые кричат: «Дурак, идиот, урод - невозможно…»
Не смело ли нырять в глупые мечты, зная, насколько они преступны и неосуществимы? Когда вместо скомканной подушки кажется, что пальцы впиваются в гладкую кожу и терзают… мнут, подчиняют, оставляя синяки, когда зубы скрежещут, мечтая впиться в длинную шею… с упоением вырывая крики, в которых неизвестно чего должно быть больше: боли или удовольствия. Когда так хочется наказать - за каждую минуту непередаваемой муки, а потом утешить, стирая языком непрошеные слезы. Разве ты недостаточно хранишь в себе его покой, не смея выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже вздохом? Разве хоть раз ты, глядя на него, сделал то, что по-настоящему хотел? Разве выгнал всех из класса и нагнул его к парте, прижимая своим телом, срывал одежду, неразборчиво шепча о том, как достало тебя о нем думать, заботиться, прятать от него эту чертову правду? Счел бы он тебя смелым, узнай, что ты хочешь его стонов и криков, мечтаешь кусать его лопатки, а потом вылизывать медленно наполняющиеся кровью отметины от зубов? Он принял бы твою храбрость в стремлении трахать своего студента? Дико, несдержанно, вгоняя в него член резкими толчками, трахать, проклиная его за свою чертову любовь? Рвать на куски, называя своим безумием, а потом - поверженного, растоптанного - нежно обнимать, убирать со лба прилипшие от пота пряди, целовать искусанные губы. Вымаливать прощение… Унести его в тишину своей спальни, укрыть от всех как самую бесценную добычу и говорить… Часами о том как это больно - не позволять... Любовь и только ее, потому что ни веры, ни надежды никогда не было. Как это холодно и пусто - хоронить даже бред и считать надгробия фантазий? Это смелость? Да? Нет? Кто знает… Не Поттер, определенно не он. Обвинял бы он его в отсутствии таковой, знай, чем ему грозит - утрать Северус Снейп хоть на секунду свой слизеринский эквивалент добродетели, решимость хоронить в себе… Магия ведь способна на многое... был ли он трусом, что не использовал ее? Не покорял, не порабощал, не владел, стирая всякое о себе воспоминание? Нет, он был достаточно смел, чтобы жить со своим наваждением, которое хоронил днем и выпускал ночью на грани между сном и явью… Достаточно смел, чтобы жить, даже если погребенное в нем молчание убивало, делая все иное бессмысленным… И оставалось одно: умереть. Так же молча, как жил, зная, что никто не поймет, никто не укажет на его эпитафии: «Здесь спит истинная смелость».
Название:
Истинная смелость
Фендом:
Гарри Поттер
Tasha
Бета:
Цузуки Асато
Рейтинг:
R
Пейринг:
СС/ГП
Жанр:
Drama
Отказ от прав:
Ничего не мое и не надо
Содержание:
Первое, что я написала после прочтения ГПиПП, подарок Aerdin, посвящение бессоннице.
Тонкая грань между сном и бредом - когда снотворного выпито слишком много, а пользы от него слишком мало… Только хаотичная пляска путающихся в сложных пируэтах и даже простых па мыслей...
«- Тогда убей меня. Убей меня так же, как убил его, трус…
Нет! Не смей называть меня трусом!»
Что он знает о смелости? Он, это дитя с изумрудными глазами. Для него ее апофеоз - отпустить чувства на волю, что он понимает в храбрости и ее цене? Сколько мужества, по его мнению, надо иметь, чтобы наедине с самим собой тихо, так, что даже сам не в состоянии ничего расслышать, прошептать: «Я люблю тебя». Разве не смело - не отрицать этого перед лицом безнадежности? Разве кто-то в состоянии оценить каково это: держать в узде всех своих демонов? Бросать злые фразы, получать хриплые от клокочущего в них презрения ответы, и все равно жить, каждую ночь ложиться спать, зная… Предвкушая… Нет, тысячу раз нет! - просто обрекая себя на горькое безумие. Оно ведь давно утратило всякую сладость, потому что нельзя наслаждаться невозможным! От него можно отрекаться, можно бежать, но не это ли истинная трусость? Скрываться от самого себя? От своего некрасивого лица, от несовершенного тела, которые кричат: «Дурак, идиот, урод - невозможно…»
Не смело ли нырять в глупые мечты, зная, насколько они преступны и неосуществимы? Когда вместо скомканной подушки кажется, что пальцы впиваются в гладкую кожу и терзают… мнут, подчиняют, оставляя синяки, когда зубы скрежещут, мечтая впиться в длинную шею… с упоением вырывая крики, в которых неизвестно чего должно быть больше: боли или удовольствия. Когда так хочется наказать - за каждую минуту непередаваемой муки, а потом утешить, стирая языком непрошеные слезы. Разве ты недостаточно хранишь в себе его покой, не смея выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже вздохом? Разве хоть раз ты, глядя на него, сделал то, что по-настоящему хотел? Разве выгнал всех из класса и нагнул его к парте, прижимая своим телом, срывал одежду, неразборчиво шепча о том, как достало тебя о нем думать, заботиться, прятать от него эту чертову правду? Счел бы он тебя смелым, узнай, что ты хочешь его стонов и криков, мечтаешь кусать его лопатки, а потом вылизывать медленно наполняющиеся кровью отметины от зубов? Он принял бы твою храбрость в стремлении трахать своего студента? Дико, несдержанно, вгоняя в него член резкими толчками, трахать, проклиная его за свою чертову любовь? Рвать на куски, называя своим безумием, а потом - поверженного, растоптанного - нежно обнимать, убирать со лба прилипшие от пота пряди, целовать искусанные губы. Вымаливать прощение… Унести его в тишину своей спальни, укрыть от всех как самую бесценную добычу и говорить… Часами о том как это больно - не позволять... Любовь и только ее, потому что ни веры, ни надежды никогда не было. Как это холодно и пусто - хоронить даже бред и считать надгробия фантазий? Это смелость? Да? Нет? Кто знает… Не Поттер, определенно не он. Обвинял бы он его в отсутствии таковой, знай, чем ему грозит - утрать Северус Снейп хоть на секунду свой слизеринский эквивалент добродетели, решимость хоронить в себе… Магия ведь способна на многое... был ли он трусом, что не использовал ее? Не покорял, не порабощал, не владел, стирая всякое о себе воспоминание? Нет, он был достаточно смел, чтобы жить со своим наваждением, которое хоронил днем и выпускал ночью на грани между сном и явью… Достаточно смел, чтобы жить, даже если погребенное в нем молчание убивало, делая все иное бессмысленным… И оставалось одно: умереть. Так же молча, как жил, зная, что никто не поймет, никто не укажет на его эпитафии: «Здесь спит истинная смелость».