И точно она была хороша высокая. ""Герой нашего времени" — это грустная душа в нашем времени" - Лабиринт книг. «Герой нашего времени». Бэла

Знакомясь с записками Печорина, мы получаем возможность судить его непредвзято и бесстрастно. Именно судить, осуждать, поскольку суждение и осуждение направляется здесь не против человека (его нет, он лишь бесплотный вымысел), но против того греховного состояния души, какое запечатлено Лермонтовым в образе Печорина.

Печорин проницателен и видит порою человека насквозь. Только обосновавшись в Пятигорске, он иронично предполагает уровень взаимоотношений между местными дамами и желающими привлечь их благосклонность офицерами: "Жены местных властей… менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум". И пожалуйста: Грушницкий при первой же встрече почти дословно повторяет то же, но уже вполне всерьез, осуждая приезжую знать: "Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?" Добиваясь власти над душою княжны Мери, Печорин на несколько ходов вперед предугадывает развитие событий. И даже недоволен этим – это становится скучным: "Я все это знаю наизусть – вот что скучно!"

Но как ни иронизирует Печорин над банальными ужимками ближних своих, он и сам не прочь использовать те же высмеиваемые им приемы ради достижения собственной цели. "…Я уверен, – мысленно высмеивает Печорин Грушницкого, – что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: "Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас? Поймете ли вы меня?.." – и так далее". Втайне посмеявшись над приятелем, Печорин вскоре произносит перед княжною эффектную тираду: "Я поступил, как безумец… этого в другой раз не случится: я приму свои меры… Зачем вам знать то, что происходило до сих пор в душе моей? Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас. Прощайте". Сопоставление любопытное.

Он же точно рассчитывает поведение Грушницкого на дуэли, складывая по своей воле обстоятельства так, что, по сути, лишает противника права на прицельный выстрел, и тем ставит себя в более выгодное положение, обеспечивая собственную безопасность и одновременно возможность распорядиться жизнью бывшего приятеля по собственному произволению.

Подобные примеры можно множить. Печорин незримо руководит действиями и поступками окружающих, навязывая им свою волю и тем упиваясь.

Он и в себе не ошибется, не утаив от собственного внимания скрытые слабости душевные. И читатель, способный сопоставить и осмыслить поступки персонажей, обнаруживает неожиданно мелочность и тщеславие, достойное скорее Грушницкого: "Мне в самом деле говорили, что в черкесском костюме верхом я больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы. И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего; оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая".

Или другое – страсть противоречить, в какой он себе признается. Кто знает эту страсть, знает и источник ее – то, что современным языком определяется как комплекс неполноценности. Помилуйте, у Печорина-то?! Гордыня – да. Он весь переполнен гордынею, сознавая в самоупоении собственное превосходство над окружающими: он же умный человек и не может такого превосходства не сознавать. Так, конечно. Но гордыне всегда сопутствует тайная мука, утишить которую можно, лишь противореча всем и всему, противореча ради самой возможности опровергать, выказывая тем себя, независимо от того, стоит за тобою правда или заблуждение. Само стремление романтической натуры к борьбе есть следствие такого комплекса, обратной стороны всякой гордыни. Гордыня и комплекс неполноценности неразлучны, они борются между собой в душе человека незримо порою, составляя его муку, его терзания и постоянно требуя себе в качестве пищи борьбу с кем-то, противоречие кому-то, власть над кем-то. "Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости?" Печорин действует исключительно ради насыщения гордыни. "…Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, – вот что я называю жизнью".

Для того чтобы перед самим собою так безжалостно обнажать свои пороки, как это делает Печорин, точно нужно мужество, и особого рода. Человек чаще стремится скрыть от самого себя нечто мучительное в своей натуре, в жизни, – даже убежать от действительности в мир опьяняющей и глушащей сознание грезы, выдумки, приятного самообмана. Трезвая самооценка – часто дополнительная причина внутренней депрессии, терзаний. Печорин становится поистине героем своего времени, ибо не прячется от настоящего ни в прошлом, ни в мечтах о будущем, он становится исключением из правила, персонифицированного Грушницким, этим напыщенным обманщиком самого себя.

Печорин – герой. Но героизм его – душевный, не духовный по природе своей. Печорин – эмоционально мужественный человек, но он не в состоянии раскрыть в себе самом своего истинного внутреннего человека . Упиваясь своею силою или терзаясь внутренними муками, он вовсе не смиряет себя даже тогда, когда видит в себе явные слабости, явные падения; наоборот, он постоянно склонен к самооправданию, которое соединяется в душе его с тяжким отчаянием. Не столь уж он рисуется, когда произносит перед княжной знаменитую свою тираду: "Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – никто меня не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собою и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди у меня родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой…"

В словах Печорина есть и доля истины. Недаром говорится в Евангелии: "Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы". Это Печорин сознавал вполне. Но евангельские слова раскрывают всю неполноту сознания лермонтовского героя: "Отрезвитесь, как должно, и не грешите; ибо, к стыду вашему скажу, некоторые из вас не знают Бога".

Печорин готов переложить вину на "дурное сообщество", но своего безбожия осознать не стремится отнюдь. Незнание Бога влечет в направлении вполне определенном.

В нем нет смирения, оттого он не сознает в слабости своей натуры глубоко укорененную греховность. Можно сказать, Печорин искренен в своем нераскаянии: он простодушно не различает многие свои грехи. Он трезво сознает собственные пороки, но не сознает в них греха.

"Погубляет человека не величество, не множество грехов, но нераскаянное и ожесточенное сердце" – эти слова святителя Тихона Задонского можно бы поставить эпиграфом ко всему роману.

Если проследить поведение и размышления главного героя лермонтовского романа, то, пожалуй, он (герой, а не роман) останется чист только против девятой заповеди: лжесвидетельством своей души он не пятнает; хотя, должно признать, порою Печорин иезуитски изворотлив и, не произнося лжи несомненной, ведет себя, без сомнения, лживо. Это заметно в его отношениях с Грушницким, то же и с княжной: нигде ни разу не говоря и слова о своей любви (какой и нет вовсе), он не препятствует ей увериться в том, что всеми его действиями и словами движет именно сердечная склонность. Совесть вроде бы чиста, а уж коли кто в чем-то обманывается, тут его собственная вина.

О первых четырех заповедях, объединенных общим понятием любви человека к Создателю, говорить по отношению к Печорину вроде бы бессмысленно. Однако нельзя его назвать человеком вполне чуждым религиозному переживанию, хотя бы в прошлом. Слабые отблески отошедшей от него веры заметны в некоторых второстепенных деталях, сущностно важных для понимания его судьбы. Деталями-то пренебрегать нельзя: Лермонтов пользуется ими умело и тактично, и чуткому писателю они немалое раскроют (недаром Чехов, великий мастер художественной детали, так восхищался Лермонтовым).

I
Бэла

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел. Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею. Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, — а эта гора имеет около двух верст длины. Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком. За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма. — Мы с вами попутчики, кажется? Он молча опять поклонился. — Вы, верно, едете в Ставрополь? — Так-с точно... с казенными вещами. — Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин? Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня. — Вы, верно, недавно на Кавказе? — С год, — отвечал я. Он улыбнулся вторично. — А что ж? — Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места... Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих... Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут! — А вы давно здесь служите? — Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, — отвечал он, приосанившись. — Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, — прибавил он, — и при нем получил два чина за дела против горцев. — А теперь вы?.. — Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?.. Я сказал ему. Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались. — Ведь этакий народ! — сказал он, — и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие... До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика. — Завтра будет славная погода! — сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас. — Что ж это? — спросил я. — Гуд-гора. — Ну так что ж? — Посмотрите, как курится. И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки — облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном. Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана... — Нам придется здесь ночевать, — сказал он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика. — Не было, господин, — отвечал осетин-извозчик, — а висит много, много. За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник — единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу. Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо. — Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении. — Преглупый народ! — отвечал он. — Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины! — А вы долго были в Чечне? — Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, — знаете? — Слыхал. — Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!.. — А, чай, много с вами бывало приключений? — сказал я, подстрекаемый любопытством. — Как не бывать! бывало... Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку — желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя: «Да, бывало!» Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают. — Не хотите ли подбавить рому? — сказал я своему собеседнику, — у меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно. — Нет-с, благодарствуйте, не пью. — Что так? — Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка — пропадший человек! Услышав это, я почти потерял надежду. — Да вот хоть черкесы, — продолжал он, — как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя был в гостях. — Как же это случилось? — Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой — этому скоро пять лет. Раз, осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. «Вы, верно, — спросил я его, — переведены сюда из России?» — «Точно так, господин штабс-капитан», — отвечал он. Я взял его за руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно... ну да мы с вами будем жить по-приятельски... Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, — к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости. — А как его звали? — спросил я Максима Максимыча. — Его звали... Григорием Александровичем Печориным . Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут — а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха... Да-с, с большими был странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!.. — А долго он с вами жил? — спросил я опять. — Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи! — Необыкновенные? — воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая. — А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь. Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить тебе головы, — говорил я ему, яман будет твоя башка!» Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме. У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая. — Как же у них празднуют свадьбу? — спросил я штабс-капитана. — Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему... как бы сказать?.. вроде комплимента. — А что ж такое она пропела, не помните ли? — Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ. Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?» — «Прелесть! — отвечал он. — А как ее зовут?» — «Ее зовут Бэлою», — отвечал я. И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не торговался: что запросит, давай, — хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, — и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят верст; а уж выезжена — как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!.. В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем эта кольчуга, — подумал я, — уж он, верно, что-нибудь замышляет». Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить по ущельям. Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!» Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я, — уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор. — Славная у тебя лошадь! — говорил Азамат, — если бы я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич! «А! Казбич!» — подумал я и вспомнил кольчугу. — Да, — отвечал Казбич после некоторого молчания, — в целой Кабарде не найдешь такой. Раз, — это было за Тереком, — я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, — и пророк вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался — и прыгнул. Задние его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели, только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их — и вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагеза; это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались. И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему разные нежные названия. — Если б у меня был табун в тысячу кобыл, — сказал Азамат, — то отдал бы тебе весь за твоего Карагеза. — Йок , не хочу, — отвечал равнодушно Казбич. — Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда : приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем. Казбич молчал. — В первый раз, как я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить. Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! — сказал Азамат дрожащим голосом. Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был преупрямый мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был помоложе. В ответ на его слезы послышалось что-то вроде смеха. — Послушай! — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха... Хочешь, дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул, — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна? Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса:

Много красавиц в аулах у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.

Напрасно упрашивал его Азамат согласиться, и плакал, и льстил ему, и клялся; наконец Казбич нетерпеливо прервал его: — Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? На первых трех шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь себе затылок об камни. — Меня? — крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что плетень зашатался. «Будет потеха!» — подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт. Вот что случилось: Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой. — Плохое дело в чужом пиру похмелье, — сказал я Григорью Александровичу, поймав его за руку, — не лучше ли нам поскорей убраться? — Да погодите, чем кончится. — Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы, и пошла резня! — Мы сели верхом и ускакали домой. — А что Казбич? — спросил я нетерпеливо у штабс-капитана. — Да что этому народу делается! — отвечал он, допивая стакан чая, — ведь ускользнул! — И не ранен? — спросил я. — А бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой. — Штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что. — А что такое? Расскажите, пожалуйста. — Ну уж нечего делать! начал рассказывать, так надо продолжать. Дня через четыре приезжает Азамат в крепость. По обыкновению, он зашел к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами. Я был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, — ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет. Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?.. Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи: — Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать тебе ее как своего затылка! Ну, скажи, что бы ты дал тому, кто тебе ее подарил бы?.. — Все, что он захочет, — отвечал Азамат. — В таком случае я тебе ее достану, только с условием... Поклянись, что ты его исполнишь... — Клянусь... Клянись и ты! — Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конем; только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу: Карагез будет тебе калымом. Надеюсь, что торг для тебя выгоден. Азамат молчал. — Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом... Азамат вспыхнул. — А мой отец? — сказал он. — Разве он никогда не уезжает? — Правда... — Согласен?.. — Согласен, — прошептал Азамат, бледный как смерть. — Когда же? — В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов: остальное — мое дело. Смотри же, Азамат! Вот они и сладили это дело... по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что — Казбич разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день. — Азамат! — сказал Григорий Александрович, — завтра Карагез в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня... — Хорошо! — сказал Азамат и поскакал в аул. Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой. — А лошадь? — спросил я у штабс-капитана. — Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав лошадь у забора, он вошел ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был моим кунаком. Стали мы болтать о том, о сем: вдруг, смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье. — Что с тобой? — спросил я. — Моя лошадь!.. лошадь!.. — сказал он, весь дрожа. Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал...» — Нет! Урус яман, яман! — заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать по дороге... Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагезе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок... Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?.. Только на другое утро пришел в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата. — Что ж отец? — Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру? А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!.. Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось. Как я только проведал, что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к нему. Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я все это тотчас заметил... Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, — только он притворялся, будто не слышит. — Господин прапорщик! — сказал я как можно строже. — Разве вы не видите, что я к вам пришел? — Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? — отвечал он, не приподнимаясь. — Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан. — Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота! — Я все знаю, — отвечал я, подошед к кровати. — Тем лучше: я не в духе рассказывать. — Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу отвечать... — И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам. — Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу! — Митька, шпагу!.. Митька принес шпагу. Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал: — Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо. — Что нехорошо? — Да то, что ты увез Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся, — сказал я ему. — Да когда она мне нравится?.. Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то надо будет отдать. — Вовсе не надо! — Да он узнает, что она здесь? — А как он узнает? Я опять стал в тупик. — Послушайте, Максим Максимыч! — сказал Печорин, приподнявшись, — ведь вы добрый человек, — а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу... — Да покажите мне ее, — сказал я. — Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть; сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу. Я и в этом согласился... Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно согласиться. — А что? — спросил я у Максима Максимыча, — в самом ли деле он приучил ее к себе, или она зачахла в неволе, с тоски по родине? — Помилуйте, отчего же с тоски по родине. Из крепости видны были те же горы, что из аула, — а этим дикарям больше ничего не надобно. Да притом Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она молча гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались духанщице и возбуждали ее красноречие. Ах, подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпичку!.. Ну, да это в сторону... Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему. Мало-помалу она приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и мне становилось грустно, когда слушал ее из соседней комнаты. Никогда не забуду одной сцены, шел я мимо и заглянул в окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а Григорий Александрович стоял перед нею. — Послушай, моя пери, — говорил он, — ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, — отчего же только мучишь меня? Разве ты любишь какого-нибудь чеченца? Если так, то я тебя сейчас отпущу домой. — Она вздрогнула едва приметно и покачала головой. — Или, — продолжал он, — я тебе совершенно ненавистен? — Она вздохнула. — Или твоя вера запрещает полюбить меня? — Она побледнела и молчала. — Поверь мне, аллах для всех племен один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? — Она посмотрела ему пристально в лицо, как будто пораженная этой новой мыслию; в глазах ее выразились недоверчивость и желание убедиться. Что за глаза! они так и сверкали, будто два угля. — Послушай, милая, добрая Бэла! — продолжал Печорин, — ты видишь, как я тебя люблю; я все готов отдать, чтоб тебя развеселить: я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру. Скажи, ты будешь веселей? Она призадумалась, не спуская с него черных глаз своих, потом улыбнулась ласково и кивнула головой в знак согласия. Он взял ее руку и стал ее уговаривать, чтоб она его целовала; она слабо защищалась и только повторяла: «Поджалуста, поджалуйста, не нада, не нада». Он стал настаивать; она задрожала, заплакала. — Я твоя пленница, — говорила она, — твоя раба; конечно ты можешь меня принудить, — и опять слезы. Григорий Александрович ударил себя в лоб кулаком и выскочил в другую комнату. Я зашел к нему; он сложа руки прохаживался угрюмый взад и вперед. — Что, батюшка? — сказал я ему. — Дьявол, а не женщина! — отвечал он, — только я вам даю мое честное слово, что она будет моя... Я покачал головою. — Хотите пари? — сказал он, — через неделю! — Извольте! Мы ударили по рукам и разошлись. На другой день он тотчас же отправил нарочного в Кизляр за разными покупками; привезено было множество разных персидских материй, всех не перечесть. — Как вы думаете, Максим Максимыч! — сказал он мне, показывая подарки, — устоит ли азиатская красавица против такой батареи? — Вы черкешенок не знаете, — отвечал я, — это совсем не то, что грузинки или закавказские татарки, совсем не то. У них свои правила: они иначе воспитаны. — Григорий Александрович улыбнулся и стал насвистывать марш. А ведь вышло, что я был прав: подарки подействовали только вполовину; она стала ласковее, доверчивее — да и только; так что он решился на последнее средство. Раз утром он велел оседлать лошадь, оделся по-черкесски, вооружился и вошел к ней. «Бэла! — сказал он, — ты знаешь, как я тебя люблю. Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда узнаешь меня, полюбишь; я ошибся: прощай! оставайся полной хозяйкой всего, что я имею; если хочешь, вернись к отцу, — ты свободна. Я виноват перед тобой и должен наказать себя; прощай, я еду — куда? почему я знаю? Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня». — Он отвернулся и протянул ей руку на прощание. Она не взяла руки, молчала. Только стоя за дверью, я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль — такая смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал — и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает! Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. Поверите ли? я, стоя за дверью, также заплакал, то есть, знаете, не то чтобы заплакал, а так — глупость!.. Штабс-капитан замолчал. — Да, признаюсь, — сказал он потом, теребя усы, — мне стало досадно, что никогда ни одна женщина меня так не любила. — И продолжительно было их счастье? — спросил я. — Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они были счастливы! — Как это скучно! — воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. — Да неужели, — продолжал я, — отец не догадался, что она у вас в крепости? — То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько дней узнали мы, что старик убит. Вот как это случилось... Внимание мое пробудилось снова. — Надо вам сказать, что Казбич вообразил, будто Азамат с согласия отца украл у него лошадь, по крайней мере, я так полагаю. Вот он раз и дождался у дороги версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали. — Он вознаградил себя за потерю коня и отомстил, — сказал я, чтоб вызвать мнение моего собеседника. — Конечно, по-ихнему, — сказал штабс-капитан, — он был совершенно прав. Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения. Между тем чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу; месяц бледнел на западе и готов уж был погрузиться в черные свои тучи, висящие на дальних вершинах, как клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли. Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались на далеком небосклоне и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока разливался по темно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня. Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге. — Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? — сказал я ему. — Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца. — Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна. — Разумеется, если хотите, оно и приятно; только все же потому, что сердце бьется сильнее. Посмотрите, — прибавил он, указывая на восток, — что за край! И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. «Я говорил вам, — воскликнул он, — что нынче будет погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!» — закричал он ямщикам. Подложили цепи по колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, — а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: «И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые», — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться... Но, может быть, вы хотите знать окончание истории Бэлы? Во-первых, я пишу не повесть, а путевые записки; следовательно, не могу заставить штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать в самом деле. Итак, погодите или, если хотите, переверните несколько страниц, только я вам этого не советую, потому что переезд через Крестовую гору (или, как называет ее ученый Гамба, le mont St.-Christophe) достоин вашего любопытства. Итак, мы спускались с Гуд-горы в Чертову долину... Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами, — не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова «черта», а не «черт», ибо здесь когда-то была граница Грузии. Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества. — Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чертову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега; на его вершине чернелся каменный крест, и мимо его вела едва-едва заметная дорога, по которой проезжают только тогда, когда боковая завалена снегом; наши извозчики объявили, что обвалов еще не было, и, сберегая лошадей, повезли нас кругом. При повороте встретили мы человек пять осетин; они предложили нам свои услуги и, уцепясь за колеса, с криком принялись тащить и поддерживать наши тележки. И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням. В два часа едва могли мы обогнуть Крестовую гору — две версты в два часа! Между тем тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... Кстати, об этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил Император Петр I, проезжая через Кавказ; но, во-первых, Петр был только в Дагестане, и, во-вторых, на кресте написано крупными буквами, что он поставлен по приказанию г. Ермолова, а именно в 1824 году. Но предание, несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь, чему верить, тем более что мы не привыкли верить надписям. Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки». — Плохо! — говорил штабс-капитан; — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться! Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не хотели ни за что в свете тронуться с места, несмотря на красноречие кнутов. — Ваше благородие, — сказал наконец один, — ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест можно, своротить налево? Вон там что-то на косогоре чернеется — верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду; они говорят, что проведут, если дадите на водку, — прибавил он, указывая на осетина. — Знаю, братец, знаю без тебя! — сказал штабс-капитан, — уж эти бестии! рады придраться, чтоб сорвать на водку. — Признайтесь, однако, — сказал я, — что без них нам было бы хуже. — Все так, все так, — пробормотал он, — уж эти мне проводники! чутьем слышат, где можно попользоваться, будто без них и нельзя найти дороги. Вот мы и свернули налево и кое-как, после многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и обведенных такою же стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после узнал, что правительство им платит и кормит их с условием, чтоб они принимали путешественников, застигнутых бурею. — Все к лучшему! — сказал я, присев у огня, — теперь вы мне доскажете вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось. — А почему ж вы так уверены? — отвечал мне штабс-капитан, примигивая с хитрой улыбкою... — Оттого, что это не в порядке вещей: что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться. — Ведь вы угадали... — Очень рад. — Хорошо вам радоваться, а мне так, право, грустно, как вспомню. Славная была девочка, эта Бэла! Я к ней наконец так привык, как к дочери, и она меня любила. Надо вам сказать, что у меня нет семейства: об отце и матери я лет двенадцать уж не имею известия, а запастись женой не догадался раньше, — так теперь уж, знаете, и не к лицу; я и рад был, что нашел кого баловать. Она, бывало, нам поет песни иль пляшет лезгинку... А уж как плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в благородном собрании, лет двадцать тому назад, — только куда им! совсем не то!.. Григорий Александрович наряжал ее, как куколку, холил и лелеял; и она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с рук сошел загар, румянец разыгрался на щеках... Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной, проказница, подшучивала... Бог ей прости!.. — А что, когда вы ей объявили о смерти отца? — Мы долго от нее это скрывали, пока она не привыкла к своему положению; а когда сказали, так она дня два поплакала, а потом забыла. Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще... «Нехорошо, — подумал я, верно между ними черная кошка проскочила!» Одно утро захожу к ним — как теперь перед глазами: Бэла сидела на кровати в черном шелковом бешмете, бледненькая, такая печальная, что я испугался. — А где Печорин? — спросил я. — На охоте. — Сегодня ушел? — Она молчала, как будто ей трудно было выговорить. — Нет, еще вчера, — наконец сказала она, тяжело вздохнув. — Уж не случилось ли с ним чего? — Я вчера целый день думала, — отвечала она сквозь слезы, — придумывала разные несчастья: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы... А нынче мне уж кажется, что он меня не любит. — Права, милая, ты хуже ничего не могла придумать! — Она заплакала, потом с гордостью подняла голову, отерла слезы и продолжала: — Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его — я княжеская дочь!.. Я стал ее уговаривать. — Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, — походит, да и придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь. — Правда, правда! — отвечала она, — я буду весела. — И с хохотом схватила свой бубен, начала петь, плясать и прыгать около меня; только и это не было продолжительно; она опять упала на постель и закрыла лицо руками. Что было с нею мне делать? Я, знаете, никогда с женщинами не обращался: думал, думал, чем ее утешить, и ничего не придумал; несколько времени мы оба молчали... Пренеприятное положение-с! Наконец я ей сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!» Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно: я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька. Крепость наша стояла на высоком месте, и вид был с вала прекрасный; с одной стороны широкая поляна, изрытая несколькими балками, оканчивалась лесом, который тянулся до самого хребта гор; кое-где на ней дымились аулы, ходили табуны; с другой — бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый кустарник, покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепью Кавказа. Мы сидели на углу бастиона, так что в обе стороны могли видеть все. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во сте от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Что за притча!.. — Посмотри-ка, Бэла, — сказал я, — у тебя глаза молодые, что это за джигит: кого это он приехал тешить?.. Она взглянула и вскрикнула: — Это Казбич!.. — Ах он разбойник! смеяться, что ли, приехал над нами? — Всматриваюсь, точно Казбич: его смуглая рожа, оборванный, грязный как всегда. — Это лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал я, — и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!» — Подойди-ка сюда, — сказал я часовому, — осмотри ружье да ссади мне этого молодца, — получишь рубль серебром. — Слушаю, ваше высокоблагородие; только он не стоит на месте... — Прикажи! — сказал я, смеясь... — Эй, любезный! — закричал часовой, махая ему рукой, — подожди маленько, что ты крутишься, как волчок? Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, — как не так!.. Мой гренадер приложился... бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и был таков. — Как тебе не стыдно! — сказал я часовому. — Ваше высокоблагородие! умирать отправился, — отвечал он, такой проклятый народ, сразу не убьешь. Четверть часа спустя Печорин вернулся с охоты; Бэла бросилась ему на шею, и ни одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие... Даже я уж на него рассердился. — Помилуйте, — говорил я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался... Тут Печорин задумался. «Да, — отвечал он, — надо быть осторожнее... Бэла, с нынешнего дня ты не должна более ходить на крепостной вал». Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что он переменился к этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводил на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало, спросишь: «О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?» — «Нет!» — «Тебе чего-нибудь хочется?» — «Нет!» — «Ты тоскуешь по родным?» — «У меня нет родных». Случалось, по целым дням, кроме «да» да «нет», от нее ничего больше не добьешься. Вот об этом-то я и стал ему говорить. «Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение — только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, — но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Я стал читать, учиться — науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями — напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимание на комаров, — и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда я увидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, — только мне с нею скучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь — только не в Европу, избави боже! — поеду в Америку, в Аравию, в Индию, — авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог». Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, бог даст, в последний... Что за диво! Скажите-ка, пожалуйста, — продолжал штабс-капитан, обращаясь ко мне, — вы вот, кажется, бывали в столице, и недавно: неужели тамошная молодежь вся такова? Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастье, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво: — А все, чай, французы ввели моду скучать? — Нет, Англичане. — А-га, вот что!.. — отвечал он, — да ведь они всегда были отъявленные пьяницы! Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего, как пьяница. Впрочем, замечание штабс-пакитана было извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства. Между тем он продолжал свой рассказ таким образом: — Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить из головы мысль, что он недаром приезжал и затевает что-нибудь худое. Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана; я долго отнекивался: ну, что мне был за диковинка кабан! Однако ж утащил-таки он меня с собой. Мы взяли человек пять солдат и уехали рано утром. До десяти часов шныряли по камышам и по лесу, — нет зверя. «Эй, не воротиться ли? — говорил я, — к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!» Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой избалован... Наконец в полдень отыскали проклятого кабана: паф! паф!... не тут-то было: ушел в камыши... такой уж был несчастный день! Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой. Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним. К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе... И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!.. «Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью. Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагеза... Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья... «Не стреляйте! — кричу я ему, — берегите заряд; мы и так его догоним». Уж эта молодежь! вечно некстати горячится... Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою... Это была Бэла... бедная Бэла! Он что-то нам закричал по-своему и занес над нею кинжал... Медлить было нечего: я выстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому что вдруг он опустил руку... Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точно кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда — да не было заряда готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями... Такой злодей; хоть бы в сердце ударил — ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину... самый разбойничий удар! Она была без памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы — ничто не могло привести ее в себя. Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как посадил к нему на седло; он обхватил ее рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут молчания Григорий Александрович сказал мне: «Послушайте, Максим Максимыч, мы этак ее не довезем живую». — «Правда!» — сказал я, и мы пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли мы раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но пришел: осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он ошибся... — Выздоровела? — спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно обрадовавшись. — Нет, — отвечал он, — а ошибся лекарь тем, что она еще два дня прожила. — Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич? — А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич подкрался, — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать, часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели. — Да зачем Казбич ее хотел увезти? — Помилуйте, да эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет... уж в этом прошу их извинить! Да притом она ему давно-таки нравилась. — И Бэла умерла? — Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. — «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!.. Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось в горы, домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку... Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал. К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная, и в такой слабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей стало лучше, и она начала говорить, только как вы думаете о чем?.. Этакая мысль придет ведь только умирающему!.. Начала печалиться о том, что она не христианка, и что на том свете душа ее никогда не встретится с душою Григория Александровича, и что иная женщина будет в раю его подругой. Мне пришло на мысль окрестить ее перед смертию; я ей это предложил; она посмотрела на меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась. Так прошел целый день. Как она переменилась в этот день! бледные щеки впали, глаза сделались большие, губы горели. Она чувствовала внутренний жар, как будто в груди у ней лежала раскаленное железо. Настала другая ночь; мы не смыкали глаз, не отходили от ее постели. Она ужасно мучилась, стонала, и только что боль начинала утихать, она старалась уверить Григория Александровича, что ей лучше, уговаривала его идти спать, целовала его руку, не выпускала ее из своих. Перед утром стала она чувствовать тоску смерти, начала метаться, сбила перевязку, и кровь потекла снова. Когда перевязали рану, она на минуту успокоилась и начала просить Печорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на колени возле кровати, приподнял ее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепко обвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу... Нет, она хорошо сделала, что умерла: ну, что бы с ней сталось, если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано или поздно... Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть! После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели. Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую... Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец... ну да бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью? Только что она испила воды, как ей стало легче, а минуты через три она скончалась. Приложили зеркало к губам — гладко!.. Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха... Я пошел заказывать гроб. Признаться, я частию для развлечения занялся этим. У меня был кусок термаламы, я обил ею гроб и украсил его черкесскими серебряными галунами, которых Григорий Александрович накупил для нее же. На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле того места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да, знаете, неловко: все-таки она была не христианка... — А что Печорин? — спросил я. — Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили в е...й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят. Тут он пустился в длинную диссертацию о том, как неприятно узнавать новости годом позже — вероятно, для того, чтоб заглушить печальные воспоминания. Я не перебивал его и не слушал. Через час явилась возможность ехать; метель утихла, небо прояснилось, и мы отправились. Дорогой невольно я опять завел речь о Бэле и о Печорине. — А не слыхали ли вы, что сделалось с Казбичем? — спросил я. — С Казбичем? А, право, не знаю... Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да вряд ли это тот самый!.. В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история... Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч человек достойный уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.

title: Купить: feed_id: 3854 pattern_id: 1079 book_author: Лермонтов Михаил Юрьевич book_name: Герой нашего времени
- А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь.
Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день,
бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием
Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку
ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо:
ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался
ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и
что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его
вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. "Эй,
Азамат, не сносить тебе головы, - говорил я ему, яман2 будет твоя башка!"

Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую
дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть
он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким
лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в
лицо, были далеко не красавицы. "Я имел гораздо лучшее мнение о
черкешенках", - сказал мне Григорий Александрович. "Погодите!" - отвечал я,
усмехаясь. У меня было свое на уме.

У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай
всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми
почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где
поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.

Как же у них празднуют свадьбу? - спросил я штабс-капитана.

Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят
молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается
джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной
хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом,
когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный
старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихнему ну, да вроде
нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна
против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один
мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что
попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном
месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати,
и пропела ему... как бы сказать?.. вроде комплимента.

А что ж такое она пропела, не помните ли?

Да, кажется, вот так: "Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны
на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на
нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в
нашем саду". Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и
просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.

Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: "Ну что,
какова?" - "Прелесть! - отвечал он. - А как ее зовут?" - "Ее зовут Бэлою",
- отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной
серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее
глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один
Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели
другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего
старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб
немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был
замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево,
только никогда не торговался: что запросит, давай, - хоть зарежь, не
уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и,
правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой,
широкоплечий... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда
изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой
Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром
ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не
удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги -
струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят
верст; а уж выезжена - как собака бегает за хозяином, голос даже его знала!
Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..

В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него
под бешметом надета кольчуга. "Недаром на нем эта кольчуга, - подумал я, -
уж он, верно, что-нибудь замышляет".

Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на
горы, и туман начинал бродить по ущельям.

Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть,
есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была
лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал,
приговаривая: "Якши тхе, чек якши!"3

Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал:
это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. "О
чем они тут толкуют? - подумал я, - уж не о моей ли лошадке?" Вот присел я
у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова.
Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный
для меня разговор.

Славная у тебя лошадь! - говорил Азамат, - если бы я был хозяин в доме и
имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!

"А! Казбич!" - подумал я и вспомнил кольчугу.

Да, - отвечал Казбич после некоторого молчания, - в целой Кабарде не
найдешь такой. Раз, - это было за Тереком, - я ездил с абреками отбивать
русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной
неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был
густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни
оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые
колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой
прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у
опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, - и пророк
вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал,
как спешившиеся казаки бежали по следам... Вдруг передо мною рытвина
глубокая; скакун мой призадумался - и прыгнул. Задние его копыта оборвались
с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и
полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели,
только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился
до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое
облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, - смотрю: лес
кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает
прямо к ним мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за
ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею
аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько
мгновений поднимаю их - и вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный
как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных
конях. Валлах! это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем
овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу
оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего
Карагеза; это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.

И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему
разные нежные названия.

Если б у меня был табун в тысячу кобыл, - сказал Азамат, - то отдал бы
тебе весь за твоего Карагеза.

Йок4, не хочу, - отвечал равнодушно Казбич.

Послушай, Казбич, - говорил, ласкаясь к нему, Азамат, - ты добрый
человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в
горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя
у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, - а шашка его
настоящая гурда: приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга -
такая, как твоя, нипочем.

Казбич молчал.

В первый раз, как я увидел твоего коня, - продолжал Азамат, когда он под
тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под
копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне
опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно
было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я
на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с
своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он
смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово
вымолвить. Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! - сказал Азамат
дрожащим голосом.

юБУФШ РЕТЧБС

с ЕИБМ ОБ РЕТЕЛМБДОЩИ ЙЪ фЙЖМЙУБ. чУС РПЛМБЦБ НПЕК ФЕМЕЦЛЙ УПУФПСМБ ЙЪ ПДОПЗП ОЕВПМШЫПЗП ЮЕНПДБОБ, ЛПФПТЩК ДП РПМПЧЙОЩ ВЩМ ОБВЙФ РХФЕЧЩНЙ ЪБРЙУЛБНЙ П зТХЪЙЙ. вПМШЫБС ЮБУФШ ЙЪ ОЙИ, Л УЮБУФЙА ДМС ЧБУ, РПФЕТСОБ, Б ЮЕНПДБО У ПУФБМШОЩНЙ ЧЕЭБНЙ, Л УЮБУФША ДМС НЕОС, ПУФБМУС ГЕМ.

хЦ УПМОГЕ ОБЮЙОБМП РТСФБФШУС ЪБ УОЕЗПЧПК ИТЕВЕФ, ЛПЗДБ С ЧЯЕИБМ Ч лПКЫБХТУЛХА ДПМЙОХ. пУЕФЙО-ЙЪЧПЪЮЙЛ ОЕХФПНЙНП РПЗПОСМ МПЫБДЕК, ЮФПВ ХУРЕФШ ДП ОПЮЙ ЧЪПВТБФШУС ОБ лПКЫБХТУЛХА ЗПТХ, Й ЧП ЧУЕ ЗПТМП ТБУРЕЧБМ РЕУОЙ. уМБЧОПЕ НЕУФП ЬФБ ДПМЙОБ! уП ЧУЕИ УФПТПО ЗПТЩ ОЕРТЙУФХРОЩЕ, ЛТБУОПЧБФЩЕ УЛБМЩ, ПВЧЕЫБООЩЕ ЪЕМЕОЩН РМАЭПН Й ХЧЕОЮБООЩЕ ЛХРБНЙ ЮЙОБТ, ЦЕМФЩЕ ПВТЩЧЩ, ЙУЮЕТЮЕООЩЕ РТПНПЙОБНЙ, Б ФБН ЧЩУПЛП-ЧЩУПЛП ЪПМПФБС ВБИТПНБ УОЕЗПЧ, Б ЧОЙЪХ бТБЗЧБ, ПВОСЧЫЙУШ У ДТХЗПК ВЕЪЩНЕООПК ТЕЮЛПК, ЫХНОП ЧЩТЩЧБАЭЕКУС ЙЪ ЮЕТОПЗП, РПМОПЗП НЗМПА ХЭЕМШС, ФСОЕФУС УЕТЕВТСОПА ОЙФША Й УЧЕТЛБЕФ, ЛБЛ ЪНЕС УЧПЕА ЮЕЫХЕА.

рПДЯЕИБЧ Л РПДПЫЧЕ лПКЫБХТУЛПК ЗПТЩ, НЩ ПУФБОПЧЙМЙУШ ЧПЪМЕ ДХИБОБ. фХФ ФПМРЙМПУШ ЫХНОП ДЕУСФЛБ ДЧБ ЗТХЪЙО Й ЗПТГЕЧ; РПВМЙЪПУФЙ ЛБТБЧБО ЧЕТВМАДПЧ ПУФБОПЧЙМУС ДМС ОПЮМЕЗБ. с ДПМЦЕО ВЩМ ОБОСФШ ВЩЛПЧ, ЮФПВ ЧФБЭЙФШ НПА ФЕМЕЦЛХ ОБ ЬФХ РТПЛМСФХА ЗПТХ, РПФПНХ ЮФП ВЩМБ ХЦЕ ПУЕОШ Й ЗПМПМЕДЙГБ, Б ЬФБ ЗПТБ ЙНЕЕФ ПЛПМП ДЧХИ ЧЕТУФ ДМЙОЩ.

оЕЮЕЗП ДЕМБФШ, С ОБОСМ ЫЕУФШ ВЩЛПЧ Й ОЕУЛПМШЛЙИ ПУЕФЙО. пДЙО ЙЪ ОЙИ ЧЪЧБМЙМ УЕВЕ ОБ РМЕЮЙ НПК ЮЕНПДБО, ДТХЗЙЕ УФБМЙ РПНПЗБФШ ВЩЛБН РПЮФЙ ПДОЙН ЛТЙЛПН.

ъБ НПЕА ФЕМЕЦЛПА ЮЕФЧЕТЛБ ВЩЛПЧ ФБЭЙМБ ДТХЗХА ЛБЛ ОЙ Ч ЮЕН ОЕ ВЩЧБМП, ОЕУНПФТС ОБ ФП, ЮФП ПОБ ВЩМБ ДПЧЕТИХ ОБЛМБДЕОБ. ьФП ПВУФПСФЕМШУФЧП НЕОС ХДЙЧЙМП. ъБ ОЕА ЫЕМ ЕЕ ИПЪСЙО, РПЛХТЙЧБС ЙЪ НБМЕОШЛПК ЛБВБТДЙОУЛПК ФТХВПЮЛЙ, ПВДЕМБООПК Ч УЕТЕВТП. оБ ОЕН ВЩМ ПЖЙГЕТУЛЙК УАТФХЛ ВЕЪ ЬРПМЕФ Й ЮЕТЛЕУУЛБС НПИОБФБС ЫБРЛБ. пО ЛБЪБМУС МЕФ РСФЙДЕУСФЙ; УНХЗМЩК ГЧЕФ МЙГБ ЕЗП РПЛБЪЩЧБМ, ЮФП ПОП ДБЧОП ЪОБЛПНП У ЪБЛБЧЛБЪУЛЙН УПМОГЕН, Й РТЕЦДЕЧТЕНЕООП РПУЕДЕЧЫЙЕ ХУЩ ОЕ УППФЧЕФУФЧПЧБМЙ ЕЗП ФЧЕТДПК РПИПДЛЕ Й ВПДТПНХ ЧЙДХ. с РПДПЫЕМ Л ОЕНХ Й РПЛМПОЙМУС: ПО НПМЮБ ПФЧЕЮБМ НОЕ ОБ РПЛМПО Й РХУФЙМ ПЗТПНОЩК ЛМХВ ДЩНБ.

нЩ У ЧБНЙ РПРХФЮЙЛЙ, ЛБЦЕФУС?

пО НПМЮБ ПРСФШ РПЛМПОЙМУС.

чЩ, ЧЕТОП, ЕДЕФЕ Ч уФБЧТПРПМШ?

фБЛ-У ФПЮОП... У ЛБЪЕООЩНЙ ЧЕЭБНЙ.

уЛБЦЙФЕ, РПЦБМХКУФБ, ПФЮЕЗП ЬФП ЧБЫХ ФСЦЕМХА ФЕМЕЦЛХ ЮЕФЩТЕ ВЩЛБ ФБЭБФ ЫХФС, Б НПА, РХУФХА, ЫЕУФШ УЛПФПЧ ЕДЧБ РПДЧЙЗБАФ У РПНПЭША ЬФЙИ ПУЕФЙО?

пО МХЛБЧП ХМЩВОХМУС Й ЪОБЮЙФЕМШОП ЧЪЗМСОХМ ОБ НЕОС.

чЩ, ЧЕТОП, ОЕДБЧОП ОБ лБЧЛБЪЕ?

у ЗПД, ПФЧЕЮБМ С.

пО ХМЩВОХМУС ЧФПТЙЮОП.

б ЮФП Ц?

дБ ФБЛ-У! хЦБУОЩЕ ВЕУФЙЙ ЬФЙ БЪЙБФЩ! чЩ ДХНБЕФЕ, ПОЙ РПНПЗБАФ, ЮФП ЛТЙЮБФ? б ЮЕТФ ЙИ ТБЪВЕТЕФ, ЮФП ПОЙ ЛТЙЮБФ? вЩЛЙ-ФП ЙИ РПОЙНБАФ; ЪБРТСЗЙФЕ ИПФШ ДЧБДГБФШ, ФБЛ ЛПМЙ ПОЙ ЛТЙЛОХФ РП-УЧПЕНХ, ВЩЛЙ ЧУЕ ОЙ У НЕУФБ... хЦБУОЩЕ РМХФЩ! б ЮФП У ОЙИ ЧПЪШНЕЫШ?.. мАВСФ ДЕОШЗЙ ДТБФШ У РТПЕЪЦБАЭЙИ... йЪВБМПЧБМЙ НПЫЕООЙЛПЧ! хЧЙДЙФЕ, ПОЙ ЕЭЕ У ЧБУ ЧПЪШНХФ ОБ ЧПДЛХ. хЦ С ЙИ ЪОБА, НЕОС ОЕ РТПЧЕДХФ!

б ЧЩ ДБЧОП ЪДЕУШ УМХЦЙФЕ?

дБ, С ХЦ ЪДЕУШ УМХЦЙМ РТЙ бМЕЛУЕЕ рЕФТПЧЙЮЕ , ПФЧЕЮБМ ПО, РТЙПУБОЙЧЫЙУШ. лПЗДБ ПО РТЙЕИБМ ОБ мЙОЙА, С ВЩМ РПДРПТХЮЙЛПН, РТЙВБЧЙМ ПО, Й РТЙ ОЕН РПМХЮЙМ ДЧБ ЮЙОБ ЪБ ДЕМБ РТПФЙЧ ЗПТГЕЧ.

б ФЕРЕТШ ЧЩ?..

фЕРЕТШ УЮЙФБАУШ Ч ФТЕФШЕН МЙОЕКОПН ВБФБМШПОЕ. б ЧЩ, УНЕА УРТПУЙФШ?..

с УЛБЪБМ ЕНХ.

тБЪЗПЧПТ ЬФЙН ЛПОЮЙМУС Й НЩ РТПДПМЦБМЙ НПМЮБ ЙДФЙ ДТХЗ РПДМЕ ДТХЗБ. оБ ЧЕТЫЙОЕ ЗПТЩ ОБЫМЙ НЩ УОЕЗ. уПМОГЕ ЪБЛБФЙМПУШ, Й ОПЮШ РПУМЕДПЧБМБ ЪБ ДОЕН ВЕЪ РТПНЕЦХФЛБ, ЛБЛ ЬФП ПВЩЛОПЧЕООП ВЩЧБЕФ ОБ АЗЕ; ОП ВМБЗПДБТС ПФМЙЧХ УОЕЗПЧ НЩ МЕЗЛП НПЗМЙ ТБЪМЙЮБФШ ДПТПЗХ, ЛПФПТБС ЧУЕ ЕЭЕ ЫМБ Ч ЗПТХ, ИПФС ХЦЕ ОЕ ФБЛ ЛТХФП. с ЧЕМЕМ РПМПЦЙФШ ЮЕНПДБО УЧПК Ч ФЕМЕЦЛХ, ЪБНЕОЙФШ ВЩЛПЧ МПЫБДШНЙ Й Ч РПУМЕДОЙК ТБЪ ПЗМСОХМУС ОБ ДПМЙОХ; ОП ЗХУФПК ФХНБО, ОБИМЩОХЧЫЙК ЧПМОБНЙ ЙЪ ХЭЕМЙК, РПЛТЩЧБМ ЕЕ УПЧЕТЫЕООП, ОЙ ЕДЙОЩК ЪЧХЛ ОЕ ДПМЕФБМ ХЦЕ ПФФХДБ ДП ОБЫЕЗП УМХИБ. пУЕФЙОЩ ЫХНОП ПВУФХРЙМЙ НЕОС Й ФТЕВПЧБМЙ ОБ ЧПДЛХ; ОП ЫФБВУ-ЛБРЙФБО ФБЛ ЗТПЪОП ОБ ОЙИ РТЙЛТЙЛОХМ, ЮФП ПОЙ ЧНЙЗ ТБЪВЕЦБМЙУШ.

чЕДШ ЬФБЛЙК ОБТПД! УЛБЪБМ ПО, Й ИМЕВБ РП-ТХУУЛЙ ОБЪЧБФШ ОЕ ХНЕЕФ, Б ЧЩХЮЙМ: «пЖЙГЕТ, ДБК ОБ ЧПДЛХ!» хЦ ФБФБТЩ РП НОЕ МХЮЫЕ: ФЕ ИПФШ ОЕРШАЭЙЕ...

дП УФБОГЙЙ ПУФБЧБМПУШ ЕЭЕ У ЧЕТУФХ. лТХЗПН ВЩМП ФЙИП, ФБЛ ФЙИП, ЮФП РП ЦХЦЦБОЙА ЛПНБТБ НПЦОП ВЩМП УМЕДЙФШ ЪБ ЕЗП РПМЕФПН. оБМЕЧП ЮЕТОЕМП ЗМХВПЛПЕ ХЭЕМШЕ; ЪБ ОЙН Й ЧРЕТЕДЙ ОБУ ФЕНОП-УЙОЙЕ ЧЕТЫЙОЩ ЗПТ, ЙЪТЩФЩЕ НПТЭЙОБНЙ, РПЛТЩФЩЕ УМПСНЙ УОЕЗБ, ТЙУПЧБМЙУШ ОБ ВМЕДОПН ОЕВПУЛМПОЕ, ЕЭЕ УПИТБОСЧЫЕН РПУМЕДОЙК ПФВМЕУЛ ЪБТЙ. оБ ФЕНОПН ОЕВЕ ОБЮЙОБМЙ НЕМШЛБФШ ЪЧЕЪДЩ, Й УФТБООП, НОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ПОП ЗПТБЪДП ЧЩЫЕ, ЮЕН Х ОБУ ОБ УЕЧЕТЕ. рП ПВЕЙН УФПТПОБН ДПТПЗЙ ФПТЮБМЙ ЗПМЩЕ, ЮЕТОЩЕ ЛБНОЙ; ЛПК-ЗДЕ ЙЪ-РПД УОЕЗБ ЧЩЗМСДЩЧБМЙ ЛХУФБТОЙЛЙ, ОП ОЙ ПДЙО УХИПК МЙУФПЛ ОЕ ЫЕЧЕМЙМУС, Й ЧЕУЕМП ВЩМП УМЩЫБФШ УТЕДЙ ЬФПЗП НЕТФЧПЗП УОБ РТЙТПДЩ ЖЩТЛБОШЕ ХУФБМПК РПЮФПЧПК ФТПКЛЙ Й ОЕТПЧОПЕ РПВТСЛЙЧБОШЕ ТХУУЛПЗП ЛПМПЛПМШЮЙЛБ.

ъБЧФТБ ВХДЕФ УМБЧОБС РПЗПДБ! УЛБЪБМ С. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ОЕ ПФЧЕЮБМ ОЙ УМПЧБ Й ХЛБЪБМ НОЕ РБМШГЕН ОБ ЧЩУПЛХА ЗПТХ, РПДОЙНБЧЫХАУС РТСНП РТПФЙЧ ОБУ.

юФП Ц ЬФП? УРТПУЙМ С.

зХД-ЗПТБ.

оХ ФБЛ ЮФП Ц?

рПУНПФТЙФЕ, ЛБЛ ЛХТЙФУС.

й Ч УБНПН ДЕМЕ, зХД-ЗПТБ ЛХТЙМБУШ; РП ВПЛБН ЕЕ РПМЪБМЙ МЕЗЛЙЕ УФТХКЛЙ ПВМБЛПЧ, Б ОБ ЧЕТЫЙОЕ МЕЦБМБ ЮЕТОБС ФХЮБ, ФБЛБС ЮЕТОБС, ЮФП ОБ ФЕНОПН ОЕВЕ ПОБ ЛБЪБМБУШ РСФОПН.

хЦ НЩ ТБЪМЙЮБМЙ РПЮФПЧХА УФБОГЙА, ЛТПЧМЙ ПЛТХЦБАЭЙИ ЕЕ УБЛМЕК. Й РЕТЕД ОБНЙ НЕМШЛБМЙ РТЙЧЕФОЩЕ ПЗПОШЛЙ, ЛПЗДБ РБИОХМ УЩТПК, ИПМПДОЩК ЧЕФЕТ, ХЭЕМШЕ ЪБЗХДЕМП Й РПЫЕМ НЕМЛЙК ДПЦДШ. еДЧБ ХУРЕМ С ОБЛЙОХФШ ВХТЛХ, ЛБЛ РПЧБМЙМ УОЕЗ. с У ВМБЗПЗПЧЕОЙЕН РПУНПФТЕМ ОБ ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ...

оБН РТЙДЕФУС ЪДЕУШ ОПЮЕЧБФШ, УЛБЪБМ ПО У ДПУБДПА, Ч ФБЛХА НЕФЕМШ ЮЕТЕЪ ЗПТЩ ОЕ РЕТЕЕДЕЫШ. юФП? ВЩМЙ МШ ПВЧБМЩ ОБ лТЕУФПЧПК? УРТПУЙМ ПО ЙЪЧПЪЮЙЛБ.

оЕ ВЩМП, ЗПУРПДЙО, ПФЧЕЮБМ ПУЕФЙО-ЙЪЧПЪЮЙЛ, Б ЧЙУЙФ НОПЗП, НОПЗП.

ъБ ОЕЙНЕОЙЕН ЛПНОБФЩ ДМС РТПЕЪЦБАЭЙИ ОБ УФБОГЙЙ, ОБН ПФЧЕМЙ ОПЮМЕЗ Ч ДЩНОПК УБЛМЕ. с РТЙЗМБУЙМ УЧПЕЗП УРХФОЙЛБ ЧЩРЙФШ ЧНЕУФЕ УФБЛБО ЮБС, ЙВП УП НОПК ВЩМ ЮХЗХООЩК ЮБКОЙЛ ЕДЙОУФЧЕООБС ПФТБДБ НПС Ч РХФЕЫЕУФЧЙСИ РП лБЧЛБЪХ.

уБЛМС ВЩМБ РТЙМЕРМЕОБ ПДОЙН ВПЛПН Л УЛБМЕ; ФТЙ УЛПМШЪЛЙЕ, НПЛТЩЕ УФХРЕОЙ ЧЕМЙ Л ЕЕ ДЧЕТЙ. пЭХРША ЧПЫЕМ С Й ОБФЛОХМУС ОБ ЛПТПЧХ (ИМЕЧ Х ЬФЙИ МАДЕК ЪБНЕОСЕФ МБЛЕКУЛХА). с ОЕ ЪОБМ, ЛХДБ ДЕЧБФШУС: ФХФ ВМЕАФ ПЧГЩ, ФБН ЧПТЮЙФ УПВБЛБ. л УЮБУФША, Ч УФПТПОЕ ВМЕУОХМ ФХУЛМЩК УЧЕФ Й РПНПЗ НОЕ ОБКФЙ ДТХЗПЕ ПФЧЕТУФЙЕ ОБРПДПВЙЕ ДЧЕТЙ. фХФ ПФЛТЩМБУШ ЛБТФЙОБ ДПЧПМШОП ЪБОЙНБФЕМШОБС: ЫЙТПЛБС УБЛМС, ЛПФПТПК ЛТЩЫБ ПРЙТБМБУШ ОБ ДЧБ ЪБЛПРЮЕООЩЕ УФПМВБ, ВЩМБ РПМОБ ОБТПДБ. рПУЕТЕДЙОЕ ФТЕЭБМ ПЗПОЕЛ, ТБЪМПЦЕООЩК ОБ ЪЕНМЕ, Й ДЩН, ЧЩФБМЛЙЧБЕНЩК ПВТБФОП ЧЕФТПН ЙЪ ПФЧЕТУФЙС Ч ЛТЩЫЕ, ТБУУФЙМБМУС ЧПЛТХЗ ФБЛПК ЗХУФПК РЕМЕОПА, ЮФП С ДПМЗП ОЕ НПЗ ПУНПФТЕФШУС; Х ПЗОС УЙДЕМЙ ДЧЕ УФБТХИЙ, НОПЦЕУФЧП ДЕФЕК Й ПДЙО ИХДПЭБЧЩК ЗТХЪЙО, ЧУЕ Ч МПИНПФШСИ. оЕЮЕЗП ВЩМП ДЕМБФШ, НЩ РТЙАФЙМЙУШ Х ПЗОС, ЪБЛХТЙМЙ ФТХВЛЙ, Й УЛПТП ЮБКОЙЛ ЪБЫЙРЕМ РТЙЧЕФМЙЧП.

цБМЛЙЕ МАДЙ! УЛБЪБМ С ЫФБВУ-ЛБРЙФБОХ, ХЛБЪЩЧБС ОБ ОБЫЙИ ЗТСЪОЩИ ИПЪСЕЧ, ЛПФПТЩЕ НПМЮБ ОБ ОБУ УНПФТЕМЙ Ч ЛБЛПН-ФП ПУФПМВЕОЕОЙЙ.

рТЕЗМХРЩК ОБТПД! ПФЧЕЮБМ ПО. рПЧЕТЙФЕ МЙ? ОЙЮЕЗП ОЕ ХНЕАФ, ОЕ УРПУПВОЩ ОЙ Л ЛБЛПНХ ПВТБЪПЧБОЙА! хЦ РП ЛТБКОЕК НЕТЕ ОБЫЙ ЛБВБТДЙОГЩ ЙМЙ ЮЕЮЕОГЩ ИПФС ТБЪВПКОЙЛЙ, ЗПМЩЫЙ, ЪБФП ПФЮБСООЩЕ ВБЫЛЙ, Б Х ЬФЙИ Й Л ПТХЦЙА ОЙЛБЛПК ПИПФЩ ОЕФ: РПТСДПЮОПЗП ЛЙОЦБМБ ОЙ ОБ ПДОПН ОЕ ХЧЙДЙЫШ. хЦ РПДМЙООП ПУЕФЙОЩ!

б ЧЩ ДПМЗП ВЩМЙ Ч юЕЮОЕ?

дБ, С МЕФ ДЕУСФШ УФПСМ ФБН Ч ЛТЕРПУФЙ У ТПФПА, Х лБНЕООПЗП вТПДБ, ЪОБЕФЕ?

уМЩИБМ.

чПФ, ВБФАЫЛБ, ОБДПЕМЙ ОБН ЬФЙ ЗПМПЧПТЕЪЩ; ОЩОЮЕ, УМБЧБ ВПЗХ, УНЙТОЕЕ; Б ВЩЧБМП, ОБ УФП ЫБЗПЧ ПФПКДЕЫШ ЪБ ЧБМ, ХЦЕ ЗДЕ-ОЙВХДШ ЛПУНБФЩК ДШСЧПМ УЙДЙФ Й ЛБТБХМЙФ: ЮХФШ ЪБЪЕЧБМУС, ФПЗП Й ЗМСДЙ МЙВП БТЛБО ОБ ЫЕЕ, МЙВП РХМС Ч ЪБФЩМЛЕ. б НПМПДГЩ!..

б, ЮБК, НОПЗП У ЧБНЙ ВЩЧБМП РТЙЛМАЮЕОЙК? УЛБЪБМ С, РПДУФТЕЛБЕНЩК МАВПРЩФУФЧПН.

лБЛ ОЕ ВЩЧБФШ! ВЩЧБМП...

фХФ ПО ОБЮБМ ЭЙРБФШ МЕЧЩК ХУ, РПЧЕУЙМ ЗПМПЧХ Й РТЙЪБДХНБМУС. нОЕ УФТБИ ИПФЕМПУШ ЧЩФСОХФШ ЙЪ ОЕЗП ЛБЛХА-ОЙВХДШ ЙУФПТЙКЛХ ЦЕМБОЙЕ, УЧПКУФЧЕООПЕ ЧУЕН РХФЕЫЕУФЧХАЭЙН Й ЪБРЙУЩЧБАЭЙН МАДСН. нЕЦДХ ФЕН ЮБК РПУРЕМ; С ЧЩФБЭЙМ ЙЪ ЮЕНПДБОБ ДЧБ РПИПДОЩИ УФБЛБОЮЙЛБ, ОБМЙМ Й РПУФБЧЙМ ПДЙО РЕТЕД ОЙН. пО ПФИМЕВОХМ Й УЛБЪБМ ЛБЛ ВХДФП РТП УЕВС: «дБ, ВЩЧБМП!» ьФП ЧПУЛМЙГБОЙЕ РПДБМП НОЕ ВПМШЫЙЕ ОБДЕЦДЩ. с ЪОБА, УФБТЩЕ ЛБЧЛБЪГЩ МАВСФ РПЗПЧПТЙФШ, РПТБУУЛБЪБФШ; ЙН ФБЛ ТЕДЛП ЬФП ХДБЕФУС: ДТХЗПК МЕФ РСФШ УФПЙФ ЗДЕ-ОЙВХДШ Ч ЪБИПМХУФШЕ У ТПФПК, Й ГЕМЩЕ РСФШ МЕФ ЕНХ ОЙЛФП ОЕ УЛБЦЕФ «ЪДТБЧУФЧХКФЕ» (РПФПНХ ЮФП ЖЕМШДЖЕВЕМШ ЗПЧПТЙФ «ЪДТБЧЙС ЦЕМБА»). б РПВПМФБФШ ВЩМП ВЩ П ЮЕН: ЛТХЗПН ОБТПД ДЙЛЙК, МАВПРЩФОЩК; ЛБЦДЩК ДЕОШ ПРБУОПУФШ, УМХЮБЙ ВЩЧБАФ ЮХДОЩЕ, Й ФХФ РПОЕЧПМЕ РПЦБМЕЕЫШ П ФПН, ЮФП Х ОБУ ФБЛ НБМП ЪБРЙУЩЧБАФ.

оЕ ИПФЙФЕ МЙ РПДВБЧЙФШ ТПНХ? УЛБЪБМ С УЧПЕНХ УПВЕУЕДОЙЛХ, Х НЕОС ЕУФШ ВЕМЩК ЙЪ фЙЖМЙУБ; ФЕРЕТШ ИПМПДОП.

оЕФ-У, ВМБЗПДБТУФЧХКФЕ, ОЕ РША.

юФП ФБЛ?

дБ ФБЛ. с ДБМ УЕВЕ ЪБЛМСФШЕ. лПЗДБ С ВЩМ ЕЭЕ РПДРПТХЮЙЛПН, ТБЪ, ЪОБЕФЕ, НЩ РПДЗХМСМЙ НЕЦДХ УПВПК, Б ОПЮША УДЕМБМБУШ ФТЕЧПЗБ; ЧПФ НЩ Й ЧЩЫМЙ РЕТЕД ЖТХОФ ОБЧЕУЕМЕ, ДБ ХЦ Й ДПУФБМПУШ ОБН, ЛБЛ бМЕЛУЕК рЕФТПЧЙЮ ХЪОБМ: ОЕ ДБК ЗПУРПДЙ, ЛБЛ ПО ТБУУЕТДЙМУС! ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ПФДБМ РПД УХД. пОП Й ФПЮОП: ДТХЗПК ТБЪ ГЕМЩК ЗПД ЦЙЧЕЫШ, ОЙЛПЗП ОЕ ЧЙДЙЫШ, ДБ ЛБЛ ФХФ ЕЭЕ ЧПДЛБ РТПРБДЫЙК ЮЕМПЧЕЛ!

хУМЩЫБЧ ЬФП, С РПЮФЙ РПФЕТСМ ОБДЕЦДХ.

дБ ЧПФ ИПФШ ЮЕТЛЕУЩ, РТПДПМЦБМ ПО, ЛБЛ ОБРШАФУС ВХЪЩ ОБ УЧБДШВЕ ЙМЙ ОБ РПИПТПОБИ, ФБЛ Й РПЫМБ ТХВЛБ. с ТБЪ ОБУЙМХ ОПЗЙ ХОЕУ, Б ЕЭЕ Х НЙТОПЧБ ЛОСЪС ВЩМ Ч ЗПУФСИ.

лБЛ ЦЕ ЬФП УМХЮЙМПУШ?

чПФ (ПО ОБВЙМ ФТХВЛХ, ЪБФСОХМУС Й ОБЮБМ ТБУУЛБЪЩЧБФШ), ЧПФ ЙЪЧПМЙФЕ ЧЙДЕФШ, С ФПЗДБ УФПСМ Ч ЛТЕРПУФЙ ЪБ фЕТЕЛПН У ТПФПК ЬФПНХ УЛПТП РСФШ МЕФ. тБЪ, ПУЕОША РТЙЫЕМ ФТБОУРПТФ У РТПЧЙБОФПН; Ч ФТБОУРПТФЕ ВЩМ ПЖЙГЕТ, НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ МЕФ ДЧБДГБФЙ РСФЙ. пО СЧЙМУС ЛП НОЕ Ч РПМОПК ЖПТНЕ Й ПВЯСЧЙМ, ЮФП ЕНХ ЧЕМЕОП ПУФБФШУС Х НЕОС Ч ЛТЕРПУФЙ. пО ВЩМ ФБЛПК ФПОЕОШЛЙК, ВЕМЕОШЛЙК, ОБ ОЕН НХОДЙТ ВЩМ ФБЛПК ОПЧЕОШЛЙК, ЮФП С ФПФЮБУ ДПЗБДБМУС, ЮФП ПО ОБ лБЧЛБЪЕ Х ОБУ ОЕДБЧОП. «чЩ, ЧЕТОП, УРТПУЙМ С ЕЗП, РЕТЕЧЕДЕОЩ УАДБ ЙЪ тПУУЙЙ?» «фПЮОП ФБЛ, ЗПУРПДЙО ЫФБВУ-ЛБРЙФБО», ПФЧЕЮБМ ПО. с ЧЪСМ ЕЗП ЪБ ТХЛХ Й УЛБЪБМ: «пЮЕОШ ТБД, ПЮЕОШ ТБД. чБН ВХДЕФ ОЕНОПЦЛП УЛХЮОП... ОХ ДБ НЩ У ЧБНЙ ВХДЕН ЦЙФШ РП-РТЙСФЕМШУЛЙ... дБ, РПЦБМХКУФБ, ЪПЧЙФЕ НЕОС РТПУФП нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, Й, РПЦБМХКУФБ, Л ЮЕНХ ЬФБ РПМОБС ЖПТНБ? РТЙИПДЙФЕ ЛП НОЕ ЧУЕЗДБ Ч ЖХТБЦЛЕ». еНХ ПФЧЕМЙ ЛЧБТФЙТХ, Й ПО РПУЕМЙМУС Ч ЛТЕРПУФЙ.

б ЛБЛ ЕЗП ЪЧБМЙ? УРТПУЙМ С нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ.

еЗП ЪЧБМЙ... зТЙЗПТЙЕН бМЕЛУБОДТПЧЙЮЕН рЕЮПТЙОЩН. уМБЧОЩК ВЩМ НБМЩК, УНЕА ЧБУ ХЧЕТЙФШ; ФПМШЛП ОЕНОПЦЛП УФТБОЕО. чЕДШ, ОБРТЙНЕТ, Ч ДПЦДЙЛ, Ч ИПМПД ГЕМЩК ДЕОШ ОБ ПИПФЕ; ЧУЕ ЙЪЪСВОХФ, ХУФБОХФ Б ЕНХ ОЙЮЕЗП. б ДТХЗПК ТБЪ УЙДЙФ Х УЕВС Ч ЛПНОБФЕ, ЧЕФЕТ РБИОЕФ, ХЧЕТСЕФ, ЮФП РТПУФХДЙМУС; УФБЧОЕН УФХЛОЕФ, ПО ЧЪДТПЗОЕФ Й РПВМЕДОЕЕФ; Б РТЙ НОЕ ИПДЙМ ОБ ЛБВБОБ ПДЙО ОБ ПДЙО; ВЩЧБМП, РП ГЕМЩН ЮБУБН УМПЧБ ОЕ ДПВШЕЫШУС, ЪБФП ХЦ ЙОПЗДБ ЛБЛ ОБЮОЕФ ТБУУЛБЪЩЧБФШ, ФБЛ ЦЙЧПФЙЛЙ ОБДПТЧЕЫШ УП УНЕИБ... дБ-У, У ВПМШЫЙНЙ ВЩМ УФТБООПУФСНЙ, Й, ДПМЦОП ВЩФШ, ВПЗБФЩК ЮЕМПЧЕЛ: УЛПМШЛП Х ОЕЗП ВЩМП ТБЪОЩИ ДПТПЗЙИ ЧЕЭЙГ!..

б ДПМЗП ПО У ЧБНЙ ЦЙМ? УРТПУЙМ С ПРСФШ.

дБ У ЗПД. оХ ДБ ХЦ ЪБФП РБНСФЕО НОЕ ЬФПФ ЗПД; ОБДЕМБМ ПО НОЕ ИМПРПФ, ОЕ ФЕН ВХДШ РПНСОХФ! чЕДШ ЕУФШ, РТБЧП, ЬФБЛЙЕ МАДЙ, Х ЛПФПТЩИ ОБ ТПДХ ОБРЙУБОП, ЮФП У ОЙНЙ ДПМЦОЩ УМХЮБФШУС ТБЪОЩЕ ОЕПВЩЛОПЧЕООЩЕ ЧЕЭЙ!

оЕПВЩЛОПЧЕООЩЕ? ЧПУЛМЙЛОХМ С У ЧЙДПН МАВПРЩФУФЧБ, РПДМЙЧБС ЕНХ ЮБС.

б ЧПФ С ЧБН ТБУУЛБЦХ. чЕТУФ ЫЕУФШ ПФ ЛТЕРПУФЙ ЦЙМ ПДЙО НЙТОПК ЛОСЪШ. уЩОЙЫЛБ ЕЗП, НБМШЮЙЛ МЕФ РСФОБДГБФЙ, РПЧБДЙМУС Л ОБН ЕЪДЙФ: ЧУСЛЙК ДЕОШ, ВЩЧБМП, ФП ЪБ ФЕН, ФП ЪБ ДТХЗЙН; Й ХЦ ФПЮОП, ЙЪВБМПЧБМЙ НЩ ЕЗП У зТЙЗПТЙЕН бМЕЛУБОДТПЧЙЮЕН. б ХЦ ЛБЛПК ВЩМ ЗПМПЧПТЕЪ, РТПЧПТОЩК ОБ ЮФП ИПЮЕЫШ: ЫБРЛХ МЙ РПДОСФШ ОБ ЧУЕН УЛБЛХ, ЙЪ ТХЦШС МЙ УФТЕМСФШ. пДОП ВЩМП Ч ОЕН ОЕИПТПЫП: ХЦБУОП РБДПЛ ВЩМ ОБ ДЕОШЗЙ. тБЪ, ДМС УНЕИБ, зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ПВЕЭБМУС ЕНХ ДБФШ ЮЕТЧПОЕГ, ЛПМЙ ПО ЕНХ ХЛТБДЕФ МХЮЫЕЗП ЛПЪМБ ЙЪ ПФГПЧУЛПЗП УФБДБ; Й ЮФП Ц ЧЩ ДХНБЕФЕ? ОБ ДТХЗХА ЦЕ ОПЮШ РТЙФБЭЙМ ЕЗП ЪБ ТПЗБ. б ВЩЧБМП, НЩ ЕЗП ЧЪДХНБЕН ДТБЪОЙФШ, ФБЛ ЗМБЪБ ЛТПЧША Й ОБМШАФУС, Й УЕКЮБУ ЪБ ЛЙОЦБМ. «ьК, бЪБНБФ, ОЕ УОПУЙФШ ФЕВЕ ЗПМПЧЩ, ЗПЧПТЙМ С ЕНХ, СНБО ВХДЕФ ФЧПС ВБЫЛБ!»

тБЪ РТЙЕЪЦБЕФ УБН УФБТЩК ЛОСЪШ ЪЧБФШ ОБУ ОБ УЧБДШВХ: ПО ПФДБЧБМ УФБТЫХА ДПЮШ ЪБНХЦ, Б НЩ ВЩМЙ У ОЙН ЛХОБЛЙ: ФБЛ ОЕМШЪС ЦЕ, ЪОБЕФЕ, ПФЛБЪБФШУС, ИПФШ ПО Й ФБФБТЙО. пФРТБЧЙМЙУШ. ч БХМЕ НОПЦЕУФЧП УПВБЛ ЧУФТЕФЙМП ОБУ ЗТПНЛЙН МБЕН. цЕОЭЙОЩ, ХЧЙДС ОБУ, РТСФБМЙУШ; ФЕ, ЛПФПТЩИ НЩ НПЗМЙ ТБУУНПФТЕФШ Ч МЙГП, ВЩМЙ ДБМЕЛП ОЕ ЛТБУБЧЙГЩ. «с ЙНЕМ ЗПТБЪДП МХЮЫЕЕ НОЕОЙЕ П ЮЕТЛЕЫЕОЛБИ», УЛБЪБМ НОЕ зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ. «рПЗПДЙФЕ!» ПФЧЕЮБМ С, ХУНЕИБСУШ. х НЕОС ВЩМП УЧПЕ ОБ ХНЕ.

х ЛОСЪС Ч УБЛМЕ УПВТБМПУШ ХЦЕ НОПЦЕУФЧП ОБТПДБ. х БЪЙБФПЧ, ЪОБЕФЕ, ПВЩЮБК ЧУЕИ ЧУФТЕЮОЩИ Й РПРЕТЕЮОЩИ РТЙЗМБЫБФШ ОБ УЧБДШВХ. оБУ РТЙОСМЙ УП ЧУЕНЙ РПЮЕУФСНЙ Й РПЧЕМЙ Ч ЛХОБГЛХА. с, ПДОБЛП Ц, ОЕ РПЪБВЩМ РПДНЕФЙФШ, ЗДЕ РПУФБЧЙМЙ ОБЫЙИ МПЫБДЕК, ЪОБЕФЕ, ДМС ОЕРТЕДЧЙДЙНПЗП УМХЮБС.

лБЛ ЦЕ Х ОЙИ РТБЪДОХАФ УЧБДШВХ? УРТПУЙМ С ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ.

дБ ПВЩЛОПЧЕООП. уОБЮБМБ НХММБ РТПЮЙФБЕФ ЙН ЮФП-ФП ЙЪ лПТБОБ; РПФПН ДБТСФ НПМПДЩИ Й ЧУЕИ ЙИ ТПДУФЧЕООЙЛПЧ, ЕДСФ, РШАФ ВХЪХ; РПФПН ОБЮЙОБЕФУС ДЦЙЗЙФПЧЛБ, Й ЧУЕЗДБ ПДЙО ЛБЛПК-ОЙВХДШ ПВПТЧЩЫ, ЪБУБМЕООЩК, ОБ УЛЧЕТОПК ИТПНПК МПЫБДЕОЛЕ, МПНБЕФУС, РБСУОЙЮБЕФ, УНЕЫЙФ ЮЕУФОХА ЛПНРБОЙА; РПФПН, ЛПЗДБ УНЕТЛОЕФУС, Ч ЛХОБГЛПК ОБЮЙОБЕФУС, РП-ОБЫЕНХ УЛБЪБФШ, ВБМ. вЕДОЩК УФБТЙЮЙЫЛБ ВТЕОЮЙФ ОБ ФТЕИУФТХООПК... ЪБВЩМ, ЛБЛ РП-ЙИОЕНХ ОХ, ДБ ЧТПДЕ ОБЫЕК ВБМБМБКЛЙ. дЕЧЛЙ Й НПМПДЩЕ ТЕВСФБ УФБОПЧСФУС Ч ДЧЕ ЫЕТЕОЗЙ ПДОБ РТПФЙЧ ДТХЗПК, ИМПРБАФ Ч МБДПЫЙ Й РПАФ. чПФ ЧЩИПДЙФ ПДОБ ДЕЧЛБ Й ПДЙО НХЦЮЙОБ ОБ УЕТЕДЙОХ Й ОБЮЙОБАФ ЗПЧПТЙФШ ДТХЗ ДТХЗХ УФЙИЙ ОБТБУРЕЧ, ЮФП РПРБМП, Б ПУФБМШОЩЕ РПДИЧБФЩЧБАФ ИПТПН. нЩ У рЕЮПТЙОЩН УЙДЕМЙ ОБ РПЮЕФОПН НЕУФЕ, Й ЧПФ Л ОЕНХ РПДПЫМБ НЕОШЫБС ДПЮШ ИПЪСЙОБ, ДЕЧХЫЛБ МЕФ ЫЕУФОБДГБФЙ, Й РТПРЕМБ ЕНХ... ЛБЛ ВЩ УЛБЪБФШ?.. ЧТПДЕ ЛПНРМЙНЕОФБ.

б ЮФП Ц ФБЛПЕ ПОБ РТПРЕМБ, ОЕ РПНОЙФЕ МЙ?

дБ, ЛБЦЕФУС, ЧПФ ФБЛ: «уФТПКОЩ, ДЕУЛБФШ, ОБЫЙ НПМПДЩЕ ДЦЙЗЙФЩ, Й ЛБЖФБОЩ ОБ ОЙИ УЕТЕВТПН ЧЩМПЦЕОЩ, Б НПМПДПК ТХУУЛЙК ПЖЙГЕТ УФТПКОЕЕ ЙИ, Й ЗБМХОЩ ОБ ОЕН ЪПМПФЩЕ. пО ЛБЛ ФПРПМШ НЕЦДХ ОЙНЙ; ФПМШЛП ОЕ ТБУФЙ, ОЕ ГЧЕУФЙ ЕНХ Ч ОБЫЕН УБДХ». рЕЮПТЙО ЧУФБМ, РПЛМПОЙМУС ЕК, РТЙМПЦЙЧ ТХЛХ ЛП МВХ Й УЕТДГХ, Й РТПУЙМ НЕОС ПФЧЕЮБФШ ЕК, С ИПТПЫП ЪОБА РП-ЙИОЕНХ Й РЕТЕЧЕМ ЕЗП ПФЧЕФ.

лПЗДБ ПОБ ПФ ОБУ ПФПЫМБ, ФПЗДБ С ЫЕРОХМ зТЙЗПТША бМЕЛУБОДТПЧЙЮХ: «оХ ЮФП, ЛБЛПЧБ?» «рТЕМЕУФШ! ПФЧЕЮБМ ПО. б ЛБЛ ЕЕ ЪПЧХФ?» «еЕ ЪПЧХФ вЬМПА», ПФЧЕЮБМ С.

й ФПЮОП, ПОБ ВЩМБ ИПТПЫБ: ЧЩУПЛБС, ФПОЕОШЛБС, ЗМБЪБ ЮЕТОЩЕ, ЛБЛ Х ЗПТОПК УЕТОЩ, ФБЛ Й ЪБЗМСДЩЧБМЙ ОБН Ч ДХЫХ. рЕЮПТЙО Ч ЪБДХНЮЙЧПУФЙ ОЕ УЧПДЙМ У ОЕЕ ЗМБЪ, Й ПОБ ЮБУФЕОШЛП ЙУРПДМПВШС ОБ ОЕЗП РПУНБФТЙЧБМБ. фПМШЛП ОЕ ПДЙО рЕЮПТЙО МАВПЧБМУС ИПТПЫЕОШЛПК ЛОСЦОПК: ЙЪ ХЗМБ ЛПНОБФЩ ОБ ОЕЕ УНПФТЕМЙ ДТХЗЙЕ ДЧБ ЗМБЪБ, ОЕРПДЧЙЦОЩЕ, ПЗОЕООЩЕ. с УФБМ ЧЗМСДЩЧБФШУС Й ХЪОБМ НПЕЗП УФБТПЗП ЪОБЛПНГБ лБЪВЙЮБ. пО, ЪОБЕФЕ, ВЩМ ОЕ ФП, ЮФПВ НЙТОПК, ОЕ ФП, ЮФПВ ОЕНЙТОПК. рПДПЪТЕОЙК ОБ ОЕЗП ВЩМП НОПЗП, ИПФШ ПО ОЙ Ч ЛБЛПК ЫБМПУФЙ ОЕ ВЩМ ЪБНЕЮЕО. вЩЧБМП, ПО РТЙЧПДЙМ Л ОБН Ч ЛТЕРПУФШ ВБТБОПЧ Й РТПДБЧБМ ДЕЫЕЧП, ФПМШЛП ОЙЛПЗДБ ОЕ ФПТЗПЧБМУС: ЮФП ЪБРТПУЙФ, ДБЧБК, ИПФШ ЪБТЕЦШ, ОЕ ХУФХРЙФ. зПЧПТЙМЙ РТП ОЕЗП, ЮФП ПО МАВЙФ ФБУЛБФШУС ОБ лХВБОШ У БВТЕЛБНЙ, Й, РТБЧДХ УЛБЪБФШ, ТПЦБ Х ОЕЗП ВЩМБ УБНБС ТБЪВПКОЙЮШС: НБМЕОШЛЙК, УХИПК, ЫЙТПЛПРМЕЮЙК... б ХЦ МПЧПЛ-ФП, МПЧПЛ-ФП ВЩМ, ЛБЛ ВЕУ! вЕЫНЕФ ЧУЕЗДБ ЙЪПТЧБООЩК, Ч ЪБРМБФЛБИ, Б ПТХЦЙЕ Ч УЕТЕВТЕ. б МПЫБДШ ЕЗП УМБЧЙМБУШ Ч ГЕМПК лБВБТДЕ, Й ФПЮОП, МХЮЫЕ ЬФПК МПЫБДЙ ОЙЮЕЗП ЧЩДХНБФШ ОЕЧПЪНПЦОП. оЕДБТПН ЕНХ ЪБЧЙДПЧБМЙ ЧУЕ ОБЕЪДОЙЛЙ Й ОЕ ТБЪ РЩФБМЙУШ ЕЕ ХЛТБУФШ, ФПМШЛП ОЕ ХДБЧБМПУШ. лБЛ ФЕРЕТШ ЗМСЦХ ОБ ЬФХ МПЫБДШ: ЧПТПОБС, ЛБЛ УНПМШ, ОПЗЙ УФТХОЛЙ, Й ЗМБЪБ ОЕ ИХЦЕ, ЮЕН Х вЬМЩ; Б ЛБЛБС УЙМБ! УЛБЮЙ ИПФШ ОБ РСФШДЕУСФ ЧЕТУФ; Б ХЦ ЧЩЕЪЦЕОБ ЛБЛ УПВБЛБ ВЕЗБЕФ ЪБ ИПЪСЙОПН, ЗПМПУ ДБЦЕ ЕЗП ЪОБМБ! вЩЧБМП, ПО ЕЕ ОЙЛПЗДБ Й ОЕ РТЙЧСЪЩЧБЕФ. хЦ ФБЛБС ТБЪВПКОЙЮШС МПЫБДШ!..

ч ЬФПФ ЧЕЮЕТ лБЪВЙЮ ВЩМ ХЗТАНЕЕ, ЮЕН ЛПЗДБ-ОЙВХДШ, Й С ЪБНЕФЙМ, ЮФП Х ОЕЗП РПД ВЕЫНЕФПН ОБДЕФБ ЛПМШЮХЗБ. «оЕДБТПН ОБ ОЕН ЬФБ ЛПМШЮХЗБ, РПДХНБМ С, ХЦ ПО, ЧЕТОП, ЮФП-ОЙВХДШ ЪБНЩЫМСЕФ».

дХЫОП УФБМП Ч УБЛМЕ, Й С ЧЩЫЕМ ОБ ЧПЪДХИ ПУЧЕЦЙФШУС. оПЮШ ХЦ МПЦЙМБУШ ОБ ЗПТЩ, Й ФХНБО ОБЮЙОБМ ВТПДЙФШ РП ХЭЕМШСН.

нОЕ ЧЪДХНБМПУШ ЪБЧЕТОХФШ РПД ОБЧЕУ, ЗДЕ УФПСМЙ ОБЫЙ МПЫБДЙ, РПУНПФТЕФШ, ЕУФШ МЙ Х ОЙИ ЛПТН, Й РТЙФПН ПУФПТПЦОПУФШ ОЙЛПЗДБ ОЕ НЕЫБЕФ: Х НЕОС ЦЕ ВЩМБ МПЫБДШ УМБЧОБС, Й ХЦ ОЕ ПДЙО ЛБВБТДЙОЕГ ОБ ОЕЕ ХНЙМШОП РПЗМСДЩЧБМ, РТЙЗПЧБТЙЧБС: «сЛЫЙ ФИЕ, ЮЕЛ СЛЫЙ! »

рТПВЙТБАУШ ЧДПМШ ЪБВПТБ Й ЧДТХЗ УМЩЫХ ЗПМПУБ; ПДЙО ЗПМПУ С ФПФЮБУ ХЪОБМ: ЬФП ВЩМ РПЧЕУБ бЪБНБФ, УЩО ОБЫЕЗП ИПЪСЙОБ; ДТХЗПК ЗПЧПТЙМ ТЕЦЕ Й ФЙЫЕ. «п ЮЕН ПОЙ ФХФ ФПМЛХАФ? РПДХНБМ С, ХЦ ОЕ П НПЕК МЙ МПЫБДЛЕ?» чПФ РТЙУЕМ С Х ЪБВПТБ Й УФБМ РТЙУМХЫЙЧБФШУС, УФБТБСУШ ОЕ РТПРХУФЙФШ ОЙ ПДОПЗП УМПЧБ. йОПЗДБ ЫХН РЕУЕО Й ЗПЧПТ ЗПМПУПЧ, ЧЩМЕФБС ЙЪ УБЛМЙ, ЪБЗМХЫБМЙ МАВПРЩФОЩК ДМС НЕОС ТБЪЗПЧПТ.

уМБЧОБС Х ФЕВС МПЫБДШ! ЗПЧПТЙМ бЪБНБФ, ЕУМЙ ВЩ С ВЩМ ИПЪСЙО Ч ДПНЕ Й ЙНЕМ ФБВХО Ч ФТЙУФБ ЛПВЩМ, ФП ПФДБМ ВЩ РПМПЧЙОХ ЪБ ФЧПЕЗП УЛБЛХОБ, лБЪВЙЮ!

«б! лБЪВЙЮ!» РПДХНБМ С Й ЧУРПНОЙМ ЛПМШЮХЗХ.

дБ, ПФЧЕЮБМ лБЪВЙЮ РПУМЕ ОЕЛПФПТПЗП НПМЮБОЙС, Ч ГЕМПК лБВБТДЕ ОЕ ОБКДЕЫШ ФБЛПК. тБЪ, ЬФП ВЩМП ЪБ фЕТЕЛПН, С ЕЪДЙМ У БВТЕЛБНЙ ПФВЙЧБФШ ТХУУЛЙЕ ФБВХОЩ; ОБН ОЕ РПУЮБУФМЙЧЙМПУШ, Й НЩ ТБУУЩРБМЙУШ ЛФП ЛХДБ. ъБ НОПК ОЕУМЙУШ ЮЕФЩТЕ ЛБЪБЛБ; ХЦ С УМЩЫБМ ЪБ УПВПА ЛТЙЛЙ ЗСХТПЧ, Й РЕТЕДП НОПА ВЩМ ЗХУФПК МЕУ. рТЙМЕЗ С ОБ УЕДМП, РПТХЮЙМ УЕВЕ БММБИХ Й Ч РЕТЧЩК ТБЪ Ч ЦЙЪОЙ ПУЛПТВЙМ ЛПОС ХДБТПН РМЕФЙ. лБЛ РФЙГБ ОЩТОХМ ПО НЕЦДХ ЧЕФЧСНЙ; ПУФТЩЕ ЛПМАЮЛЙ ТЧБМЙ НПА ПДЕЦДХ, УХИЙЕ УХЮШС ЛБТБЗБЮБ ВЙМЙ НЕОС РП МЙГХ. лПОШ НПК РТЩЗБМ ЮЕТЕЪ РОЙ, ТБЪТЩЧБМ ЛХУФЩ ЗТХДША. мХЮЫЕ ВЩМП ВЩ НОЕ ЕЗП ВТПУЙФШ Х ПРХЫЛЙ Й УЛТЩФШУС Ч МЕУХ РЕЫЛПН, ДБ ЦБМШ ВЩМП У ОЙН ТБУУФБФШУС, Й РТПТПЛ ЧПЪОБЗТБДЙМ НЕОС. оЕУЛПМШЛП РХМШ РТПЧЙЪЦБМП ОБД НПЕК ЗПМПЧПА; С ХЦ УМЩЫБМ, ЛБЛ УРЕЫЙЧЫЙЕУС ЛБЪБЛЙ ВЕЦБМЙ РП УМЕДБН... чДТХЗ РЕТЕДП НОПА ТЩФЧЙОБ ЗМХВПЛБС; УЛБЛХО НПК РТЙЪБДХНБМУС Й РТЩЗОХМ. ъБДОЙЕ ЕЗП ЛПРЩФБ ПВПТЧБМЙУШ У РТПФЙЧОПЗП ВЕТЕЗБ, Й ПО РПЧЙУ ОБ РЕТЕДОЙИ ОПЗБИ; С ВТПУЙМ РПЧПДШС Й РПМЕФЕМ Ч ПЧТБЗ; ЬФП УРБУМП НПЕЗП ЛПОС: ПО ЧЩУЛПЮЙМ. лБЪБЛЙ ЧУЕ ЬФП ЧЙДЕМЙ, ФПМШЛП ОЙ ПДЙО ОЕ УРХУФЙМУС НЕОС ЙУЛБФШ: ПОЙ, ЧЕТОП, ДХНБМЙ, ЮФП С ХВЙМУС ДП УНЕТФЙ, Й С УМЩЫБМ, ЛБЛ ПОЙ ВТПУЙМЙУШ МПЧЙФШ НПЕЗП ЛПОС. уЕТДГЕ НПЕ ПВМЙМПУШ ЛТПЧША; РПРПМЪ С РП ЗХУФПК ФТБЧЕ ЧДПМШ РП ПЧТБЗХ, УНПФТА: МЕУ ЛПОЮЙМУС, ОЕУЛПМШЛП ЛБЪБЛПЧ ЧЩЕЪЦБАФ ЙЪ ОЕЗП ОБ РПМСОХ, Й ЧПФ ЧЩУЛБЛЙЧБЕФ РТСНП Л ОЙН НПК лБТБЗЕЪ; ЧУЕ ЛЙОХМЙУШ ЪБ ОЙН У ЛТЙЛПН; ДПМЗП, ДПМЗП ПОЙ ЪБ ОЙН ЗПОСМЙУШ, ПУПВЕООП ПДЙО ТБЪБ ДЧБ ЮХФШ-ЮХФШ ОЕ ОБЛЙОХМ ЕНХ ОБ ЫЕА БТЛБОБ; С ЪБДТПЦБМ, ПРХУФЙМ ЗМБЪБ Й ОБЮБМ НПМЙФШУС. юЕТЕЪ ОЕУЛПМШЛП НЗОПЧЕОЙК РПДОЙНБА ЙИ Й ЧЙЦХ: НПК лБТБЗЕЪ МЕФЙФ, ТБЪЧЕЧБС ИЧПУФ, ЧПМШОЩК ЛБЛ ЧЕФЕТ, Б ЗСХТЩ ДБМЕЛП ПДЙО ЪБ ДТХЗЙН ФСОХФУС РП УФЕРЙ ОБ ЙЪНХЮЕООЩИ ЛПОСИ. чБММБИ! ЬФП РТБЧДБ, ЙУФЙООБС РТБЧДБ! дП РПЪДОЕК ОПЮЙ С УЙДЕМ Ч УЧПЕН ПЧТБЗЕ. чДТХЗ, ЮФП Ц ФЩ ДХНБЕЫШ, бЪБНБФ? ЧП НТБЛЕ УМЩЫХ, ВЕЗБЕФ РП ВЕТЕЗХ ПЧТБЗБ ЛПОШ, ЖЩТЛБЕФ, ТЦЕФ Й ВШЕФ ЛПРЩФБНЙ П ЪЕНМА; С ХЪОБМ ЗПМПУ НПЕЗП лБТБЗЕЪБ; ЬФП ВЩМ ПО, НПК ФПЧБТЙЭ!.. у ФЕИ РПТ НЩ ОЕ ТБЪМХЮБМЙУШ.

й УМЩЫОП ВЩМП, ЛБЛ ПО ФТЕРБМ ТХЛПА РП ЗМБДЛПК ЫЕЕ УЧПЕЗП УЛБЛХОБ, ДБЧБС ЕНХ ТБЪОЩЕ ОЕЦОЩЕ ОБЪЧБОЙС.

еУМЙ В Х НЕОС ВЩМ ФБВХО Ч ФЩУСЮХ ЛПВЩМ, УЛБЪБМ бЪБНБФ, ФП ПФДБМ ВЩ ФЕВЕ ЧЕУШ ЪБ ФЧПЕЗП лБТБЗЕЪБ.

уФБМЙ НЩ ВПМФБФШ П ФПН, П УЕН: ЧДТХЗ, УНПФТА, лБЪВЙЮ ЧЪДТПЗОХМ, РЕТЕНЕОЙМУС Ч МЙГЕ Й Л ПЛОХ; ОП ПЛОП, Л ОЕУЮБУФЙА, ЧЩИПДЙМП ОБ ЪБДЧПТШЕ.

юФП У ФПВПК? УРТПУЙМ С.

нПС МПЫБДШ!.. МПЫБДШ!.. УЛБЪБМ ПО, ЧЕУШ ДТПЦБ.

фПЮОП, С ХУМЩЫБМ ФПРПФ ЛПРЩФ: «ьФП, ЧЕТОП, ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЛБЪБЛ РТЙЕИБМ...»

оЕФ! хТХУ СНБО, СНБО! ЪБТЕЧЕМ ПО Й ПРТПНЕФША ВТПУЙМУС ЧПО, ЛБЛ ДЙЛЙК ВБТУ. ч ДЧБ РТЩЦЛБ ПО ВЩМ ХЦ ОБ ДЧПТЕ; Х ЧПТПФ ЛТЕРПУФЙ ЮБУПЧПК ЪБЗПТПДЙМ ЕНХ РХФШ ТХЦШЕН; ПО РЕТЕУЛПЮЙМ ЮЕТЕЪ ТХЦШЕ Й ЛЙОХМУС ВЕЦБФШ РП ДПТПЗЕ... чДБМЙ ЧЙМБУШ РЩМШ бЪБНБФ УЛБЛБМ ОБ МЙИПН лБТБЗЕЪЕ; ОБ ВЕЗХ лБЪВЙЮ ЧЩИЧБФЙМ ЙЪ ЮЕИМБ ТХЦШЕ Й ЧЩУФТЕМЙМ, У НЙОХФХ ПО ПУФБМУС ОЕРПДЧЙЦЕО, РПЛБ ОЕ ХВЕДЙМУС, ЮФП ДБМ РТПНБИ; РПФПН ЪБЧЙЪЦБМ, ХДБТЙМ ТХЦШЕ П ЛБНЕОШ, ТБЪВЙМ ЕЗП ЧДТЕВЕЪЗЙ, РПЧБМЙМУС ОБ ЪЕНМА Й ЪБТЩДБМ, ЛБЛ ТЕВЕОПЛ... чПФ ЛТХЗПН ОЕЗП УПВТБМУС ОБТПД ЙЪ ЛТЕРПУФЙ ПО ОЙЛПЗП ОЕ ЪБНЕЮБМ; РПУФПСМЙ, РПФПМЛПЧБМЙ Й РПЫМЙ ОБЪБД; С ЧЕМЕМ ЧПЪМЕ ЕЗП РПМПЦЙФШ ДЕОШЗЙ ЪБ ВБТБОПЧ ПО ЙИ ОЕ ФТПОХМ, МЕЦБМ УЕВЕ ОЙЮЛПН, ЛБЛ НЕТФЧЩК. рПЧЕТЙФЕ МЙ, ПО ФБЛ РТПМЕЦБМ ДП РПЪДОЕК ОПЮЙ Й ГЕМХА ОПЮШ?.. фПМШЛП ОБ ДТХЗПЕ ХФТП РТЙЫЕМ Ч ЛТЕРПУФШ Й УФБМ РТПУЙФШ, ЮФПВ ЕНХ ОБЪЧБМЙ РПИЙФЙФЕМС. юБУПЧПК, ЛПФПТЩК ЧЙДЕМ, ЛБЛ бЪБНБФ ПФЧСЪБМ ЛПОС Й ХУЛБЛБМ ОБ ОЕН, ОЕ РПЮЕМ ЪБ ОХЦОПЕ УЛТЩЧБФШ. рТЙ ЬФПН ЙНЕОЙ ЗМБЪБ лБЪВЙЮБ ЪБУЧЕТЛБМЙ, Й ПО ПФРТБЧЙМУС Ч БХМ, ЗДЕ ЦЙМ ПФЕГ бЪБНБФБ.

юФП Ц ПФЕГ?

дБ Ч ФПН-ФП Й ЫФХЛБ, ЮФП ЕЗП лБЪВЙЮ ОЕ ОБЫЕМ: ПО ЛХДБ-ФП ХЕЪЦБМ ДОЕК ОБ ЫЕУФШ, Б ФП ХДБМПУШ МЙ ВЩ бЪБНБФХ ХЧЕЪФЙ УЕУФТХ?

б ЛПЗДБ ПФЕГ ЧПЪЧТБФЙМУС, ФП ОЙ ДПЮЕТЙ, ОЙ УЩОБ ОЕ ВЩМП. фБЛПК ИЙФТЕГ: ЧЕДШ УНЕЛОХМ, ЮФП ОЕ УОПУЙФШ ЕНХ ЗПМПЧЩ, ЕУМЙ В ПО РПРБМУС. фБЛ У ФЕИ РПТ Й РТПРБМ: ЧЕТОП, РТЙУФБМ Л ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЫБКЛЕ БВТЕЛПЧ, ДБ Й УМПЦЙМ ВХКОХА ЗПМПЧХ ЪБ фЕТЕЛПН ЙМЙ ЪБ лХВБОША: ФХДБ Й ДПТПЗБ!..

рТЙЪОБАУШ, Й ОБ НПА ДПМА РПТСДПЮОП ДПУФБМПУШ. лБЛ С ФПМШЛП РТПЧЕДБМ, ЮФП ЮЕТЛЕЫЕОЛБ Х зТЙЗПТШС бМЕЛУБОДТПЧЙЮБ, ФП ОБДЕМ ЬРПМЕФЩ, ЫРБЗХ Й РПЫЕМ Л ОЕНХ.

пО МЕЦБМ Ч РЕТЧПК ЛПНОБФЕ ОБ РПУФЕМЙ, РПДМПЦЙЧ ПДОХ ТХЛХ РПД ЪБФЩМПЛ, Б ДТХЗПК ДЕТЦБ РПЗБУЫХА ФТХВЛХ; ДЧЕТШ ЧП ЧФПТХА ЛПНОБФХ ВЩМБ ЪБРЕТФБ ОБ ЪБНПЛ, Й ЛМАЮБ Ч ЪБНЛЕ ОЕ ВЩМП. с ЧУЕ ЬФП ФПФЮБУ ЪБНЕФЙМ... с ОБЮБМ ЛБЫМСФШ Й РПУФХЛЙЧБФШ ЛБВМХЛБНЙ П РПТПЗ, ФПМШЛП ПО РТЙФЧПТСМУС, ВХДФП ОЕ УМЩЫЙФ.

зПУРПДЙО РТБРПТЭЙЛ! УЛБЪБМ С ЛБЛ НПЦОП УФТПЦЕ. тБЪЧЕ ЧЩ ОЕ ЧЙДЙФЕ, ЮФП С Л ЧБН РТЙЫЕМ?

бИ, ЪДТБЧУФЧХКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! оЕ ИПФЙФЕ МЙ ФТХВЛХ? ПФЧЕЮБМ ПО, ОЕ РТЙРПДОЙНБСУШ.

йЪЧЙОЙФЕ! с ОЕ нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ: С ЫФБВУ-ЛБРЙФБО.

чУЕ ТБЧОП. оЕ ИПФЙФЕ МЙ ЮБА? еУМЙ В ЧЩ ЪОБМЙ, ЛБЛБС НХЮЙФ НЕОС ЪБВПФБ!

с ЧУЕ ЪОБА, ПФЧЕЮБМ С, РПДПЫЕД Л ЛТПЧБФЙ.

фЕН МХЮЫЕ: С ОЕ Ч ДХИЕ ТБУУЛБЪЩЧБФШ.

зПУРПДЙО РТБРПТЭЙЛ, ЧЩ УДЕМБМЙ РТПУФХРПЛ, ЪБ ЛПФПТЩК С НПЗХ ПФЧЕЮБФШ...

й РПМОПФЕ! ЮФП Ц ЪБ ВЕДБ? чЕДШ Х ОБУ ДБЧОП ЧУЕ РПРПМБН.

юФП ЪБ ЫХФЛЙ? рПЦБМХКФЕ ЧБЫХ ЫРБЗХ!

нЙФШЛБ, ЫРБЗХ!..

нЙФШЛБ РТЙОЕУ ЫРБЗХ. йУРПМОЙЧ ДПМЗ УЧПК, УЕМ С Л ОЕНХ ОБ ЛТПЧБФШ Й УЛБЪБМ:

рПУМХЫБК, зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, РТЙЪОБКУС, ЮФП ОЕИПТПЫП.

юФП ОЕИПТПЫП?

дБ ФП, ЮФП ФЩ ХЧЕЪ вЬМХ... хЦ ЬФБ НОЕ ВЕУФЙС бЪБНБФ!.. оХ, РТЙЪОБКУС, УЛБЪБМ С ЕНХ.

дБ ЛПЗДБ ПОБ НОЕ ОТБЧЙФУС?..

оХ, ЮФП РТЙЛБЦЕФЕ ПФЧЕЮБФШ ОБ ЬФП?.. с УФБМ Ч ФХРЙЛ. пДОБЛП Ц РПУМЕ ОЕЛПФПТПЗП НПМЮБОЙС С ЕНХ УЛБЪБМ, ЮФП ЕУМЙ ПФЕГ УФБОЕФ ЕЕ ФТЕВПЧБФШ, ФП ОБДП ВХДЕФ ПФДБФШ.

чПЧУЕ ОЕ ОБДП!

дБ ПО ХЪОБЕФ, ЮФП ПОБ ЪДЕУШ?

б ЛБЛ ПО ХЪОБЕФ?

с ПРСФШ УФБМ Ч ФХРЙЛ.

рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! УЛБЪБМ рЕЮПТЙО, РТЙРПДОСЧЫЙУШ, ЧЕДШ ЧЩ ДПВТЩК ЮЕМПЧЕЛ, Б ЕУМЙ ПФДБДЙН ДПЮШ ЬФПНХ ДЙЛБТА, ПО ЕЕ ЪБТЕЦЕФ ЙМЙ РТПДБУФ. дЕМП УДЕМБОП, ОЕ ОБДП ФПМШЛП ПИПФПА РПТФЙФШ; ПУФБЧШФЕ ЕЕ Х НЕОС, Б Х УЕВС НПА ЫРБЗХ...

дБ РПЛБЦЙФЕ НОЕ ЕЕ, УЛБЪБМ С.

пОБ ЪБ ЬФПК ДЧЕТША; ФПМШЛП С УБН ОЩОЮЕ ОБРТБУОП ИПФЕМ ЕЕ ЧЙДЕФШ; УЙДЙФ Ч ХЗМХ, ЪБЛХФБЧЫЙУШ Ч РПЛТЩЧБМП, ОЕ ЗПЧПТЙФ Й ОЕ УНПФТЙФ: РХЗМЙЧБ, ЛБЛ ДЙЛБС УЕТОБ. с ОБОСМ ОБЫХ ДХИБОЭЙГХ: ПОБ ЪОБЕФ РП-ФБФБТУЛЙ, ВХДЕФ ИПДЙФШ ЪБ ОЕА Й РТЙХЮЙФ ЕЕ Л НЩУМЙ, ЮФП ПОБ НПС, РПФПНХ ЮФП ПОБ ОЙЛПНХ ОЕ ВХДЕФ РТЙОБДМЕЦБФШ, ЛТПНЕ НЕОС, РТЙВБЧЙМ ПО, ХДБТЙЧ ЛХМБЛПН РП УФПМХ. с Й Ч ЬФПН УПЗМБУЙМУС... юФП РТЙЛБЦЕФЕ ДЕМБФШ? еУФШ МАДЙ, У ЛПФПТЩНЙ ОЕРТЕНЕООП ДПМЦОП УПЗМБУЙФШУС.

б ЮФП? УРТПУЙМ С Х нБЛУЙНБ нБЛУЙНЩЮБ, Ч УБНПН МЙ ДЕМЕ ПО РТЙХЮЙМ ЕЕ Л УЕВЕ, ЙМЙ ПОБ ЪБЮБИМБ Ч ОЕЧПМЕ, У ФПУЛЙ РП ТПДЙОЕ?

рПНЙМХКФЕ, ПФЮЕЗП ЦЕ У ФПУЛЙ РП ТПДЙОЕ. йЪ ЛТЕРПУФЙ ЧЙДОЩ ВЩМЙ ФЕ ЦЕ ЗПТЩ, ЮФП ЙЪ БХМБ, Б ЬФЙН ДЙЛБТСН ВПМШЫЕ ОЙЮЕЗП ОЕ ОБДПВОП. дБ РТЙФПН зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ЛБЦДЩК ДЕОШ ДБТЙМ ЕК ЮФП-ОЙВХДШ: РЕТЧЩЕ ДОЙ ПОБ НПМЮБ ЗПТДП ПФФБМЛЙЧБМБ РПДБТЛЙ, ЛПФПТЩЕ ФПЗДБ ДПУФБЧБМЙУШ ДХИБОЭЙГЕ Й ЧПЪВХЦДБМЙ ЕЕ ЛТБУОПТЕЮЙЕ. бИ, РПДБТЛЙ! ЮЕЗП ОЕ УДЕМБЕФ ЦЕОЭЙОБ ЪБ ГЧЕФОХА ФТСРЙЮЛХ!.. оХ, ДБ ЬФП Ч УФПТПОХ... дПМЗП ВЙМУС У ОЕА зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ; НЕЦДХ ФЕН ХЮЙМУС РП-ФБФБТУЛЙ, Й ПОБ ОБЮЙОБМБ РПОЙНБФШ РП-ОБЫЕНХ. нБМП-РПНБМХ ПОБ РТЙХЮЙМБУШ ОБ ОЕЗП УНПФТЕФШ, УОБЮБМБ ЙУРПДМПВШС, ЙУЛПУБ, Й ЧУЕ ЗТХУФЙМБ, ОБРЕЧБМБ УЧПЙ РЕУОЙ ЧРПМЗПМПУБ, ФБЛ ЮФП, ВЩЧБМП, Й НОЕ УФБОПЧЙМПУШ ЗТХУФОП, ЛПЗДБ УМХЫБМ ЕЕ ЙЪ УПУЕДОЕК ЛПНОБФЩ. оЙЛПЗДБ ОЕ ЪБВХДХ ПДОПК УГЕОЩ, ЫЕМ С НЙНП Й ЪБЗМСОХМ Ч ПЛОП; вЬМБ УЙДЕМБ ОБ МЕЦБОЛЕ, РПЧЕУЙЧ ЗПМПЧХ ОБ ЗТХДШ, Б зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ УФПСМ РЕТЕД ОЕА.

рПУМХЫБК, НПС РЕТЙ, ЗПЧПТЙМ ПО, ЧЕДШ ФЩ ЪОБЕЫШ, ЮФП ТБОП ЙМЙ РПЪДОП ФЩ ДПМЦОБ ВЩФШ НПЕА, ПФЮЕЗП ЦЕ ФПМШЛП НХЮЙЫШ НЕОС? тБЪЧЕ ФЩ МАВЙЫШ ЛБЛПЗП-ОЙВХДШ ЮЕЮЕОГБ? еУМЙ ФБЛ, ФП С ФЕВС УЕКЮБУ ПФРХЭХ ДПНПК. пОБ ЧЪДТПЗОХМБ ЕДЧБ РТЙНЕФОП Й РПЛБЮБМБ ЗПМПЧПК. йМЙ, РТПДПМЦБМ ПО, С ФЕВЕ УПЧЕТЫЕООП ОЕОБЧЙУФЕО? пОБ ЧЪДПИОХМБ. йМЙ ФЧПС ЧЕТБ ЪБРТЕЭБЕФ РПМАВЙФШ НЕОС? пОБ РПВМЕДОЕМБ Й НПМЮБМБ. рПЧЕТШ НОЕ. БММБИ ДМС ЧУЕИ РМЕНЕО ПДЙО Й ФПФ ЦЕ, Й ЕУМЙ ПО НОЕ РПЪЧПМСЕФ МАВЙФШ ФЕВС, ПФЮЕЗП ЦЕ ЪБРТЕФЙФ ФЕВЕ РМБФЙФШ НОЕ ЧЪБЙНОПУФША? пОБ РПУНПФТЕМБ ЕНХ РТЙУФБМШОП Ч МЙГП, ЛБЛ ВХДФП РПТБЦЕООБС ЬФПК ОПЧПК НЩУМЙА; Ч ЗМБЪБИ ЕЕ ЧЩТБЪЙМЙУШ ОЕДПЧЕТЮЙЧПУФШ Й ЦЕМБОЙЕ ХВЕДЙФШУС. юФП ЪБ ЗМБЪБ! ПОЙ ФБЛ Й УЧЕТЛБМЙ, ВХДФП ДЧБ ХЗМС. рПУМХЫБК, НЙМБС, ДПВТБС вЬМБ! РТПДПМЦБМ рЕЮПТЙО, ФЩ ЧЙДЙЫШ, ЛБЛ С ФЕВС МАВМА; С ЧУЕ ЗПФПЧ ПФДБФШ, ЮФПВ ФЕВС ТБЪЧЕУЕМЙФШ: С ИПЮХ, ЮФПВ ФЩ ВЩМБ УЮБУФМЙЧБ; Б ЕУМЙ ФЩ УОПЧБ ВХДЕЫШ ЗТХУФЙФШ, ФП С ХНТХ. уЛБЦЙ, ФЩ ВХДЕЫШ ЧЕУЕМЕК?

пОБ РТЙЪБДХНБМБУШ, ОЕ УРХУЛБС У ОЕЗП ЮЕТОЩИ ЗМБЪ УЧПЙИ, РПФПН ХМЩВОХМБУШ МБУЛПЧП Й ЛЙЧОХМБ ЗПМПЧПК Ч ЪОБЛ УПЗМБУЙС. пО ЧЪСМ ЕЕ ТХЛХ Й УФБМ ЕЕ ХЗПЧБТЙЧБФШ, ЮФПВ ПОБ ЕЗП ГЕМПЧБМБ; ПОБ УМБВП ЪБЭЙЭБМБУШ Й ФПМШЛП РПЧФПТСМБ: «рПДЦБМХУФБ, РПДЦБМХКУФБ, ОЕ ОБДБ, ОЕ ОБДБ». пО УФБМ ОБУФБЙЧБФШ; ПОБ ЪБДТПЦБМБ, ЪБРМБЛБМБ.

с ФЧПС РМЕООЙГБ, ЗПЧПТЙМБ ПОБ, ФЧПС ТБВБ; ЛПОЕЮОП ФЩ НПЦЕЫШ НЕОС РТЙОХДЙФШ, Й ПРСФШ УМЕЪЩ.

зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ХДБТЙМ УЕВС Ч МПВ ЛХМБЛПН Й ЧЩУЛПЮЙМ Ч ДТХЗХА ЛПНОБФХ. с ЪБЫЕМ Л ОЕНХ; ПО УМПЦБ ТХЛЙ РТПИБЦЙЧБМУС ХЗТАНЩК ЧЪБД Й ЧРЕТЕД.

юФП, ВБФАЫЛБ? УЛБЪБМ С ЕНХ.

дШСЧПМ, Б ОЕ ЦЕОЭЙОБ! ПФЧЕЮБМ ПО, ФПМШЛП С ЧБН ДБА НПЕ ЮЕУФОПЕ УМПЧП, ЮФП ПОБ ВХДЕФ НПС...

с РПЛБЮБМ ЗПМПЧПА.

иПФЙФЕ РБТЙ? УЛБЪБМ ПО, ЮЕТЕЪ ОЕДЕМА!

йЪЧПМШФЕ!

нЩ ХДБТЙМЙ РП ТХЛБН Й ТБЪПЫМЙУШ.

оБ ДТХЗПК ДЕОШ ПО ФПФЮБУ ЦЕ ПФРТБЧЙМ ОБТПЮОПЗП Ч лЙЪМСТ ЪБ ТБЪОЩНЙ РПЛХРЛБНЙ; РТЙЧЕЪЕОП ВЩМП НОПЦЕУФЧП ТБЪОЩИ РЕТУЙДУЛЙИ НБФЕТЙК, ЧУЕИ ОЕ РЕТЕЮЕУФШ.

лБЛ ЧЩ ДХНБЕФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ! УЛБЪБМ ПО НОЕ, РПЛБЪЩЧБС РПДБТЛЙ, ХУФПЙФ МЙ БЪЙБФУЛБС ЛТБУБЧЙГБ РТПФЙЧ ФБЛПК ВБФБТЕЙ?

чЩ ЮЕТЛЕЫЕОПЛ ОЕ ЪОБЕФЕ, ПФЧЕЮБМ С, ЬФП УПЧУЕН ОЕ ФП, ЮФП ЗТХЪЙОЛЙ ЙМЙ ЪБЛБЧЛБЪУЛЙЕ ФБФБТЛЙ, УПЧУЕН ОЕ ФП. х ОЙИ УЧПЙ РТБЧЙМБ: ПОЙ ЙОБЮЕ ЧПУРЙФБОЩ. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ХМЩВОХМУС Й УФБМ ОБУЧЙУФЩЧБФШ НБТЫ.

б ЧЕДШ ЧЩЫМП, ЮФП С ВЩМ РТБЧ: РПДБТЛЙ РПДЕКУФЧПЧБМЙ ФПМШЛП ЧРПМПЧЙОХ; ПОБ УФБМБ МБУЛПЧЕЕ, ДПЧЕТЮЙЧЕЕ ДБ Й ФПМШЛП; ФБЛ ЮФП ПО ТЕЫЙМУС ОБ РПУМЕДОЕЕ УТЕДУФЧП. тБЪ ХФТПН ПО ЧЕМЕМ ПУЕДМБФШ МПЫБДШ, ПДЕМУС РП-ЮЕТЛЕУУЛЙ, ЧППТХЦЙМУС Й ЧПЫЕМ Л ОЕК. «вЬМБ! УЛБЪБМ ПО, ФЩ ЪОБЕЫШ, ЛБЛ С ФЕВС МАВМА. с ТЕЫЙМУС ФЕВС ХЧЕЪФЙ, ДХНБС, ЮФП ФЩ, ЛПЗДБ ХЪОБЕЫШ НЕОС, РПМАВЙЫШ; С ПЫЙВУС: РТПЭБК! ПУФБЧБКУС РПМОПК ИПЪСКЛПК ЧУЕЗП, ЮФП С ЙНЕА; ЕУМЙ ИПЮЕЫШ, ЧЕТОЙУШ Л ПФГХ, ФЩ УЧПВПДОБ. с ЧЙОПЧБФ РЕТЕД ФПВПК Й ДПМЦЕО ОБЛБЪБФШ УЕВС; РТПЭБК, С ЕДХ ЛХДБ? РПЮЕНХ С ЪОБА? бЧПУШ ОЕДПМЗП ВХДХ ЗПОСФШУС ЪБ РХМЕК ЙМЙ ХДБТПН ЫБЫЛЙ; ФПЗДБ ЧУРПНОЙ ПВП НОЕ Й РТПУФЙ НЕОС». пО ПФЧЕТОХМУС Й РТПФСОХМ ЕК ТХЛХ ОБ РТПЭБОЙЕ. пОБ ОЕ ЧЪСМБ ТХЛЙ, НПМЮБМБ. фПМШЛП УФПС ЪБ ДЧЕТША, С НПЗ Ч ЭЕМШ ТБУУНПФТЕФШ ЕЕ МЙГП: Й НОЕ УФБМП ЦБМШ ФБЛБС УНЕТФЕМШОБС ВМЕДОПУФШ РПЛТЩМБ ЬФП НЙМПЕ МЙЮЙЛП! оЕ УМЩЫБ ПФЧЕФБ, рЕЮПТЙО УДЕМБМ ОЕУЛПМШЛП ЫБЗПЧ Л ДЧЕТЙ; ПО ДТПЦБМ Й УЛБЪБФШ МЙ ЧБН? С ДХНБА, ПО Ч УПУФПСОЙЙ ВЩМ ЙУРПМОЙФШ Ч УБНПН ДЕМЕ ФП, П ЮЕН ЗПЧПТЙМ ЫХФС. фБЛПЧ ХЦ ВЩМ ЮЕМПЧЕЛ, ВПЗ ЕЗП ЪОБЕФ! фПМШЛП ЕДЧБ ПО ЛПУОХМУС ДЧЕТЙ, ЛБЛ ПОБ ЧУЛПЮЙМБ, ЪБТЩДБМБ Й ВТПУЙМБУШ ЕНХ ОБ ЫЕА. рПЧЕТЙФЕ МЙ? С, УФПС ЪБ ДЧЕТША, ФБЛЦЕ ЪБРМБЛБМ, ФП ЕУФШ, ЪОБЕФЕ, ОЕ ФП ЮФПВЩ ЪБРМБЛБМ, Б ФБЛ ЗМХРПУФШ!..

ыФБВУ-ЛБРЙФБО ЪБНПМЮБМ.

дБ, РТЙЪОБАУШ, УЛБЪБМ ПО РПФПН, ФЕТЕВС ХУЩ, НОЕ УФБМП ДПУБДОП, ЮФП ОЙЛПЗДБ ОЙ ПДОБ ЦЕОЭЙОБ НЕОС ФБЛ ОЕ МАВЙМБ.

й РТПДПМЦЙФЕМШОП ВЩМП ЙИ УЮБУФШЕ? УРТПУЙМ С.

дБ, ПОБ ОБН РТЙЪОБМБУШ, ЮФП У ФПЗП ДОС, ЛБЛ ХЧЙДЕМБ рЕЮПТЙОБ, ПО ЮБУФП ЕК ЗТЕЪЙМУС ЧП УОЕ Й ЮФП ОЙ ПДЙО НХЦЮЙОБ ОЙЛПЗДБ ОЕ РТПЙЪЧПДЙМ ОБ ОЕЕ ФБЛПЗП ЧРЕЮБФМЕОЙС. дБ, ПОЙ ВЩМЙ УЮБУФМЙЧЩ!

лБЛ ЬФП УЛХЮОП! ЧПУЛМЙЛОХМ С ОЕЧПМШОП. ч УБНПН ДЕМЕ, С ПЦЙДБМ ФТБЗЙЮЕУЛПК ТБЪЧСЪЛЙ, Й ЧДТХЗ ФБЛ ОЕПЦЙДБООП ПВНБОХФШ НПЙ ОБДЕЦДЩ!.. дБ ОЕХЦЕМЙ, РТПДПМЦБМ С, ПФЕГ ОЕ ДПЗБДБМУС, ЮФП ПОБ Х ЧБУ Ч ЛТЕРПУФЙ?

фП ЕУФШ, ЛБЦЕФУС, ПО РПДПЪТЕЧБМ. уРХУФС ОЕУЛПМШЛП ДОЕК ХЪОБМЙ НЩ, ЮФП УФБТЙЛ ХВЙФ. чПФ ЛБЛ ЬФП УМХЮЙМПУШ...

чОЙНБОЙЕ НПЕ РТПВХДЙМПУШ УОПЧБ.

оБДП ЧБН УЛБЪБФШ, ЮФП лБЪВЙЮ ЧППВТБЪЙМ, ВХДФП бЪБНБФ У УПЗМБУЙС ПФГБ ХЛТБМ Х ОЕЗП МПЫБДШ, РП ЛТБКОЕК НЕТЕ, С ФБЛ РПМБЗБА. чПФ ПО ТБЪ Й ДПЦДБМУС Х ДПТПЗЙ ЧЕТУФЩ ФТЙ ЪБ БХМПН; УФБТЙЛ ЧПЪЧТБЭБМУС ЙЪ ОБРТБУОЩИ РПЙУЛПЧ ЪБ ДПЮЕТША; ХЪДЕОЙ ЕЗП ПФУФБМЙ, ЬФП ВЩМП Ч УХНЕТЛЙ, ПО ЕИБМ ЪБДХНЮЙЧП ЫБЗПН, ЛБЛ ЧДТХЗ лБЪВЙЮ, ВХДФП ЛПЫЛБ, ОЩТОХМ ЙЪ-ЪБ ЛХУФБ, РТЩЗ УЪБДЙ ЕЗП ОБ МПЫБДШ, ХДБТПН ЛЙОЦБМБ УЧБМЙМ ЕЗП ОБЪЕНШ, УИЧБФЙМ РПЧПДШС Й ВЩМ ФБЛПЧ; ОЕЛПФПТЩЕ ХЪДЕОЙ ЧУЕ ЬФП ЧЙДЕМЙ У РТЙЗПТЛБ; ПОЙ ВТПУЙМЙУШ ДПЗПОСФШ, ФПМШЛП ОЕ ДПЗОБМЙ.

пО ЧПЪОБЗТБДЙМ УЕВС ЪБ РПФЕТА ЛПОС Й ПФПНУФЙМ, УЛБЪБМ С, ЮФПВ ЧЩЪЧБФШ НОЕОЙЕ НПЕЗП УПВЕУЕДОЙЛБ.

лПОЕЮОП, РП-ЙИОЕНХ, УЛБЪБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ПО ВЩМ УПЧЕТЫЕООП РТБЧ.

нЕОС ОЕЧПМШОП РПТБЪЙМБ УРПУПВОПУФШ ТХУУЛПЗП ЮЕМПЧЕЛБ РТЙНЕОСФШУС Л ПВЩЮБСН ФЕИ ОБТПДПЧ, УТЕДЙ ЛПФПТЩИ ЕНХ УМХЮБЕФУС ЦЙФШ; ОЕ ЪОБА, ДПУФПКОП РПТЙГБОЙС ЙМЙ РПИЧБМЩ ЬФП УЧПКУФЧП ХНБ, ФПМШЛП ПОП ДПЛБЪЩЧБЕФ ОЕЙНПЧЕТОХА ЕЗП ЗЙВЛПУФШ Й РТЙУХФУФЧЙЕ ЬФПЗП СУОПЗП ЪДТБЧПЗП УНЩУМБ, ЛПФПТЩК РТПЭБЕФ ЪМП ЧЕЪДЕ, ЗДЕ ЧЙДЙФ ЕЗП ОЕПВИПДЙНПУФШ ЙМЙ ОЕЧПЪНПЦОПУФШ ЕЗП ХОЙЮФПЦЕОЙС.

нЕЦДХ ФЕН ЮБК ВЩМ ЧЩРЙФ; ДБЧОП ЪБРТСЦЕООЩЕ ЛПОЙ РТПДТПЗМЙ ОБ УОЕЗХ; НЕУСГ ВМЕДОЕМ ОБ ЪБРБДЕ Й ЗПФПЧ ХЦ ВЩМ РПЗТХЪЙФШУС Ч ЮЕТОЩЕ УЧПЙ ФХЮЙ, ЧЙУСЭЙЕ ОБ ДБМШОЙИ ЧЕТЫЙОБИ, ЛБЛ ЛМПЮЛЙ ТБЪПДТБООПЗП ЪБОБЧЕУБ; НЩ ЧЩЫМЙ ЙЪ УБЛМЙ. чПРТЕЛЙ РТЕДУЛБЪБОЙА НПЕЗП УРХФОЙЛБ, РПЗПДБ РТПСУОЙМБУШ Й ПВЕЭБМБ ОБН ФЙИПЕ ХФТП; ИПТПЧПДЩ ЪЧЕЪД ЮХДОЩНЙ ХЪПТБНЙ УРМЕФБМЙУШ ОБ ДБМЕЛПН ОЕВПУЛМПОЕ Й ПДОБ ЪБ ДТХЗПА ЗБУМЙ РП НЕТЕ ФПЗП, ЛБЛ ВМЕДОПЧБФЩК ПФВМЕУЛ ЧПУФПЛБ ТБЪМЙЧБМУС РП ФЕНОП-МЙМПЧПНХ УЧПДХ, ПЪБТСС РПУФЕРЕООП ЛТХФЩЕ ПФМПЗПУФЙ ЗПТ, РПЛТЩФЩЕ ДЕЧУФЧЕООЩНЙ УОЕЗБНЙ. оБРТБЧП Й ОБМЕЧП ЮЕТОЕМЙ НТБЮОЩЕ, ФБЙОУФЧЕООЩЕ РТПРБУФЙ, Й ФХНБОЩ, ЛМХВСУШ Й ЙЪЧЙЧБСУШ, ЛБЛ ЪНЕЙ, УРПМЪБМЙ ФХДБ РП НПТЭЙОБН УПУЕДОЙИ УЛБМ, ВХДФП ЮХЧУФЧХС Й РХЗБСУШ РТЙВМЙЦЕОЙС ДОС.

фЙИП ВЩМП ЧУЕ ОБ ОЕВЕ Й ОБ ЪЕНМЕ, ЛБЛ Ч УЕТДГЕ ЮЕМПЧЕЛБ Ч НЙОХФХ ХФТЕООЕК НПМЙФЧЩ; ФПМШЛП ЙЪТЕДЛБ ОБВЕЗБМ РТПИМБДОЩК ЧЕФЕТ У ЧПУФПЛБ, РТЙРПДОЙНБС ЗТЙЧХ МПЫБДЕК, РПЛТЩФХА ЙОЕЕН. нЩ ФТПОХМЙУШ Ч РХФШ; У ФТХДПН РСФШ ИХДЩИ ЛМСЮ ФБЭЙМЙ ОБЫЙ РПЧПЪЛЙ РП ЙЪЧЙМЙУФПК ДПТПЗЕ ОБ зХД-ЗПТХ; НЩ ЫМЙ РЕЫЛПН УЪБДЙ, РПДЛМБДЩЧБС ЛБНОЙ РПД ЛПМЕУБ, ЛПЗДБ МПЫБДЙ ЧЩВЙЧБМЙУШ ЙЪ УЙМ; ЛБЪБМПУШ, ДПТПЗБ ЧЕМБ ОБ ОЕВП, РПФПНХ ЮФП, УЛПМШЛП ЗМБЪ НПЗ ТБЪЗМСДЕФШ, ПОБ ЧУЕ РПДОЙНБМБУШ Й ОБЛПОЕГ РТПРБДБМБ Ч ПВМБЛЕ, ЛПФПТПЕ ЕЭЕ У ЧЕЮЕТБ ПФДЩИБМП ОБ ЧЕТЫЙОЕ зХД-ЗПТЩ, ЛБЛ ЛПТЫХО, ПЦЙДБАЭЙК ДПВЩЮХ; УОЕЗ ИТХУФЕМ РПД ОПЗБНЙ ОБЫЙНЙ; ЧПЪДХИ УФБОПЧЙМУС ФБЛ ТЕДПЛ, ЮФП ВЩМП ВПМШОП ДЩЫБФШ; ЛТПЧШ РПНЙОХФОП РТЙМЙЧБМБ Ч ЗПМПЧХ, ОП УП ЧУЕН ФЕН ЛБЛПЕ-ФП ПФТБДОПЕ ЮХЧУФЧП ТБУРТПУФТБОСМПУШ РП ЧУЕН НПЙН ЦЙМБН, Й НОЕ ВЩМП ЛБЛ-ФП ЧЕУЕМП, ЮФП С ФБЛ ЧЩУПЛП ОБД НЙТПН: ЮХЧУФЧП ДЕФУЛПЕ, ОЕ УРПТА, ОП, ХДБМССУШ ПФ ХУМПЧЙК ПВЭЕУФЧБ Й РТЙВМЙЦБСУШ Л РТЙТПДЕ, НЩ ОЕЧПМШОП УФБОПЧЙНУС ДЕФШНЙ; ЧУЕ РТЙПВТЕФЕООПЕ ПФРБДБЕФ ПФ ДХЫЙ, Й ПОБ ДЕМБЕФУС ЧОПЧШ ФБЛПА, ЛБЛПК ВЩМБ ОЕЛПЗДБ, Й, ЧЕТОП, ВХДЕФ ЛПЗДБ-ОЙВХДШ ПРСФШ. фПФ, ЛПНХ УМХЮБМПУШ, ЛБЛ НОЕ, ВТПДЙФШ РП ЗПТБН РХУФЩООЩН, Й ДПМЗП-ДПМЗП ЧУНБФТЙЧБФШУС Ч ЙИ РТЙЮХДМЙЧЩЕ ПВТБЪЩ, Й ЦБДОП ЗМПФБФШ ЦЙЧПФЧПТСЭЙК ЧПЪДХИ, ТБЪМЙФЩК Ч ЙИ ХЭЕМШСИ, ФПФ, ЛПОЕЮОП, РПКНЕФ НПЕ ЦЕМБОЙЕ РЕТЕДБФШ, ТБУУЛБЪБФШ, ОБТЙУПЧБФШ ЬФЙ ЧПМЫЕВОЩЕ ЛБТФЙОЩ. чПФ ОБЛПОЕГ НЩ ЧЪПВТБМЙУШ ОБ зХД-ЗПТХ, ПУФБОПЧЙМЙУШ Й ПЗМСОХМЙУШ: ОБ ОЕК ЧЙУЕМП УЕТПЕ ПВМБЛП, Й ЕЗП ИПМПДОПЕ ДЩИБОЙЕ ЗТПЪЙМП ВМЙЪЛПК ВХТЕА; ОП ОБ ЧПУФПЛЕ ЧУЕ ВЩМП ФБЛ СУОП Й ЪПМПФЙУФП, ЮФП НЩ, ФП ЕУФШ С Й ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, УПЧЕТЫЕООП П ОЕН ЪБВЩМЙ... дБ, Й ЫФБВУ-ЛБРЙФБО: Ч УЕТДГБИ РТПУФЩИ ЮХЧУФЧП ЛТБУПФЩ Й ЧЕМЙЮЙС РТЙТПДЩ УЙМШОЕЕ, ЦЙЧЕЕ ЧП УФП ЛТБФ, ЮЕН Ч ОБУ, ЧПУФПТЦЕООЩИ ТБУУЛБЪЮЙЛБИ ОБ УМПЧБИ Й ОБ ВХНБЗЕ.

чЩ, С ДХНБА, РТЙЧЩЛМЙ Л ЬФЙН ЧЕМЙЛПМЕРОЩН ЛБТФЙОБН? УЛБЪБМ С ЕНХ.

дБ-У, Й Л УЧЙУФХ РХМЙ НПЦОП РТЙЧЩЛОХФШ, ФП ЕУФШ РТЙЧЩЛОХФШ УЛТЩЧБФШ ОЕЧПМШОПЕ ВЙЕОЙЕ УЕТДГБ.

с УМЩЫБМ ОБРТПФЙЧ, ЮФП ДМС ЙОЩИ УФБТЩИ ЧПЙОПЧ ЬФБ НХЪЩЛБ ДБЦЕ РТЙСФОБ.

тБЪХНЕЕФУС, ЕУМЙ ИПФЙФЕ, ПОП Й РТЙСФОП; ФПМШЛП ЧУЕ ЦЕ РПФПНХ, ЮФП УЕТДГЕ ВШЕФУС УЙМШОЕЕ. рПУНПФТЙФЕ, РТЙВБЧЙМ ПО, ХЛБЪЩЧБС ОБ ЧПУФПЛ, ЮФП ЪБ ЛТБК!

й ФПЮОП, ФБЛХА РБОПТБНХ ЧТСД МЙ ЗДЕ ЕЭЕ ХДБУФУС НОЕ ЧЙДЕФШ: РПД ОБНЙ МЕЦБМБ лПКЫБХТУЛБС ДПМЙОБ, РЕТЕУЕЛБЕНБС бТБЗЧПК Й ДТХЗПК ТЕЮЛПК, ЛБЛ ДЧХНС УЕТЕВТСОЩНЙ ОЙФСНЙ; ЗПМХВПЧБФЩК ФХНБО УЛПМШЪЙМ РП ОЕК, ХВЕЗБС Ч УПУЕДОЙЕ ФЕУОЙОЩ ПФ ФЕРМЩИ МХЮЕК ХФТБ; ОБРТБЧП Й ОБМЕЧП ЗТЕВОЙ ЗПТ, ПДЙО ЧЩЫЕ ДТХЗПЗП, РЕТЕУЕЛБМЙУШ, ФСОХМЙУШ, РПЛТЩФЩЕ УОЕЗБНЙ, ЛХУФБТОЙЛПН; ЧДБМЙ ФЕ ЦЕ ЗПТЩ, ОП ИПФШ ВЩ ДЧЕ УЛБМЩ, РПИПЦЙЕ ПДОБ ОБ ДТХЗХА, Й ЧУЕ ЬФЙ УОЕЗБ ЗПТЕМЙ ТХНСОЩН ВМЕУЛПН ФБЛ ЧЕУЕМП, ФБЛ СТЛП, ЮФП ЛБЦЕФУС, ФХФ ВЩ Й ПУФБФШУС ЦЙФШ ОБЧЕЛЙ; УПМОГЕ ЮХФШ РПЛБЪБМПУШ ЙЪ-ЪБ ФЕНОП-УЙОЕК ЗПТЩ, ЛПФПТХА ФПМШЛП РТЙЧЩЮОЩК ЗМБЪ НПЗ ВЩ ТБЪМЙЮЙФШ ПФ ЗТПЪПЧПК ФХЮЙ; ОП ОБД УПМОГЕН ВЩМБ ЛТПЧБЧБС РПМПУБ, ОБ ЛПФПТХА НПК ФПЧБТЙЭ ПВТБФЙМ ПУПВЕООПЕ ЧОЙНБОЙЕ. «с ЗПЧПТЙМ ЧБН, ЧПУЛМЙЛОХМ ПО, ЮФП ОЩОЮЕ ВХДЕФ РПЗПДБ; ОБДП ФПТПРЙФШУС, Б ФП, РПЦБМХК, ПОБ ЪБУФБОЕФ ОБУ ОБ лТЕУФПЧПК. фТПЗБКФЕУШ!» ЪБЛТЙЮБМ ПО СНЭЙЛБН.

рПДМПЦЙМЙ ГЕРЙ РП ЛПМЕУБ ЧНЕУФП ФПТНПЪПЧ, ЮФПВ ПОЙ ОЕ ТБУЛБФЩЧБМЙУШ, ЧЪСМЙ МПЫБДЕК РПД ХЪДГЩ Й ОБЮБМЙ УРХУЛБФШУС; ОБРТБЧП ВЩМ ХФЕУ, ОБМЕЧП РТПРБУФШ ФБЛБС, ЮФП ГЕМБС ДЕТЕЧХЫЛБ ПУЕФЙО, ЦЙЧХЭЙИ ОБ ДОЕ ЕЕ, ЛБЪБМБУШ ЗОЕЪДПН МБУФПЮЛЙ; С УПДТПЗОХМУС, РПДХНБЧ, ЮФП ЮБУФП ЪДЕУШ, Ч ЗМХИХА ОПЮШ, РП ЬФПК ДПТПЗЕ, ЗДЕ ДЧЕ РПЧПЪЛЙ ОЕ НПЗХФ ТБЪЯЕИБФШУС, ЛБЛПК-ОЙВХДШ ЛХТШЕТ ТБЪ ДЕУСФШ Ч ЗПД РТПЕЪЦБЕФ, ОЕ ЧЩМЕЪБС ЙЪ УЧПЕЗП ФТСУЛПЗП ЬЛЙРБЦБ. пДЙО ЙЪ ОБЫЙИ ЙЪЧПЪЮЙЛПЧ ВЩМ ТХУУЛЙК СТПУМБЧУЛЙК НХЦЙЛ, ДТХЗПК ПУЕФЙО: ПУЕФЙО ЧЕМ ЛПТЕООХА РПД ХЪДГЩ УП ЧУЕНЙ ЧПЪНПЦОЩНЙ РТЕДПУФПТПЦОПУФСНЙ, ПФРТСЗЫЙ ЪБТБОЕЕ ХОПУОЩИ, Б ОБЫ ВЕУРЕЮОЩК ТХУБЛ ДБЦЕ ОЕ УМЕЪ У ПВМХЮЛБ! лПЗДБ С ЕНХ ЪБНЕФЙМ, ЮФП ПО НПЗ ВЩ РПВЕУРПЛПЙФШУС Ч РПМШЪХ ИПФС НПЕЗП ЮЕНПДБОБ, ЪБ ЛПФПТЩН С ЧПЧУЕ ОЕ ЦЕМБМ МБЪЙФШ Ч ЬФХ ВЕЪДОХ, ПО ПФЧЕЮБМ НОЕ: «й, ВБТЙО! вПЗ ДБУФ, ОЕ ИХЦЕ ЙИ ДПЕДЕН: ЧЕДШ ОБН ОЕ ЧРЕТЧЩЕ», Й ПО ВЩМ РТБЧ: НЩ ФПЮОП НПЗМЙ ВЩ ОЕ ДПЕИБФШ, ПДОБЛП Ц ЧУЕ-ФБЛЙ ДПЕИБМЙ, Й ЕУМЙ В ЧУЕ МАДЙ РПВПМШЫЕ ТБУУХЦДБМЙ, ФП ХВЕДЙМЙУШ ВЩ, ЮФП ЦЙЪОШ ОЕ УФПЙФ ФПЗП, ЮФПВ ПВ ОЕК ФБЛ НОПЗП ЪБВПФЙФШУС...

оП, НПЦЕФ ВЩФШ, ЧЩ ИПФЙФЕ ЪОБФШ ПЛПОЮБОЙЕ ЙУФПТЙЙ вЬМЩ? чП-РЕТЧЩИ, С РЙЫХ ОЕ РПЧЕУФШ, Б РХФЕЧЩЕ ЪБРЙУЛЙ; УМЕДПЧБФЕМШОП, ОЕ НПЗХ ЪБУФБЧЙФШ ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ ТБУУЛБЪЩЧБФШ РТЕЦДЕ, ОЕЦЕМЙ ПО ОБЮБМ ТБУУЛБЪЩЧБФШ Ч УБНПН ДЕМЕ. йФБЛ, РПЗПДЙФЕ ЙМЙ, ЕУМЙ ИПФЙФЕ, РЕТЕЧЕТОЙФЕ ОЕУЛПМШЛП УФТБОЙГ, ФПМШЛП С ЧБН ЬФПЗП ОЕ УПЧЕФХА, РПФПНХ ЮФП РЕТЕЕЪД ЮЕТЕЪ лТЕУФПЧХА ЗПТХ (ЙМЙ, ЛБЛ ОБЪЩЧБЕФ ЕЕ ХЮЕОЩК зБНВБ, le mont St.-Christophe) ДПУФПЙО ЧБЫЕЗП МАВПРЩФУФЧБ. йФБЛ, НЩ УРХУЛБМЙУШ У зХД-ЗПТЩ Ч юЕТФПЧХ ДПМЙОХ... чПФ ТПНБОФЙЮЕУЛПЕ ОБЪЧБОЙЕ! чЩ ХЦЕ ЧЙДЙФЕ ЗОЕЪДП ЪМПЗП ДХИБ НЕЦДХ ОЕРТЙУФХРОЩНЙ ХФЕУБНЙ, ОЕ ФХФ-ФП ВЩМП: ОБЪЧБОЙЕ юЕТФПЧПК ДПМЙОЩ РТПЙУИПДЙФ ПФ УМПЧБ «ЮЕТФБ», Б ОЕ «ЮЕТФ», ЙВП ЪДЕУШ ЛПЗДБ-ФП ВЩМБ ЗТБОЙГБ зТХЪЙЙ. ьФБ ДПМЙОБ ВЩМБ ЪБЧБМЕОБ УОЕЗПЧЩНЙ УХЗТПВБНЙ, ОБРПНЙОБЧЫЙНЙ ДПЧПМШОП ЦЙЧП уБТБФПЧ, фБНВПЧ Й РТПЮЙЕ НЙМЩЕ НЕУФБ ОБЫЕЗП ПФЕЮЕУФЧБ.

чПФ Й лТЕУФПЧБС! УЛБЪБМ НОЕ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ЛПЗДБ НЩ УЯЕИБМЙ Ч юЕТФПЧХ ДПМЙОХ, ХЛБЪЩЧБС ОБ ИПМН, РПЛТЩФЩК РЕМЕОПА УОЕЗБ; ОБ ЕЗП ЧЕТЫЙОЕ ЮЕТОЕМУС ЛБНЕООЩК ЛТЕУФ, Й НЙНП ЕЗП ЧЕМБ ЕДЧБ-ЕДЧБ ЪБНЕФОБС ДПТПЗБ, РП ЛПФПТПК РТПЕЪЦБАФ ФПМШЛП ФПЗДБ, ЛПЗДБ ВПЛПЧБС ЪБЧБМЕОБ УОЕЗПН; ОБЫЙ ЙЪЧПЪЮЙЛЙ ПВЯСЧЙМЙ, ЮФП ПВЧБМПЧ ЕЭЕ ОЕ ВЩМП, Й, УВЕТЕЗБС МПЫБДЕК, РПЧЕЪМЙ ОБУ ЛТХЗПН. рТЙ РПЧПТПФЕ ЧУФТЕФЙМЙ НЩ ЮЕМПЧЕЛ РСФШ ПУЕФЙО; ПОЙ РТЕДМПЦЙМЙ ОБН УЧПЙ ХУМХЗЙ Й, ХГЕРСУШ ЪБ ЛПМЕУБ, У ЛТЙЛПН РТЙОСМЙУШ ФБЭЙФШ Й РПДДЕТЦЙЧБФШ ОБЫЙ ФЕМЕЦЛЙ. й ФПЮОП, ДПТПЗБ ПРБУОБС: ОБРТБЧП ЧЙУЕМЙ ОБД ОБЫЙНЙ ЗПМПЧБНЙ ЗТХДЩ УОЕЗБ, ЗПФПЧЩЕ, ЛБЦЕФУС, РТЙ РЕТЧПН РПТЩЧЕ ЧЕФТБ ПВПТЧБФШУС Ч ХЭЕМШЕ; ХЪЛБС ДПТПЗБ ЮБУФЙА ВЩМБ РПЛТЩФБ УОЕЗПН, ЛПФПТЩК Ч ЙОЩИ НЕУФБИ РТПЧБМЙЧБМУС РПД ОПЗБНЙ, Ч ДТХЗЙИ РТЕЧТБЭБМУС Ч МЕД ПФ ДЕКУФЧЙС УПМОЕЮОЩИ МХЮЕК Й ОПЮОЩИ НПТПЪПЧ, ФБЛ ЮФП У ФТХДПН НЩ УБНЙ РТПВЙТБМЙУШ; МПЫБДЙ РБДБМЙ; ОБМЕЧП ЪЙСМБ ЗМХВПЛБС ТБУУЕМЙОБ, ЗДЕ ЛБФЙМУС РПФПЛ, ФП УЛТЩЧБСУШ РПД МЕДСОПК ЛПТПА, ФП У РЕОПА РТЩЗБС РП ЮЕТОЩН ЛБНОСН. ч ДЧБ ЮБУБ ЕДЧБ НПЗМЙ НЩ ПВПЗОХФШ лТЕУФПЧХА ЗПТХ ДЧЕ ЧЕТУФЩ Ч ДЧБ ЮБУБ! нЕЦДХ ФЕН ФХЮЙ УРХУФЙМЙУШ, РПЧБМЙМ ЗТБД, УОЕЗ; ЧЕФЕТ, ЧТЩЧБСУШ Ч ХЭЕМШС, ТЕЧЕМ, УЧЙУФБМ, ЛБЛ уПМПЧЕК-ТБЪВПКОЙЛ, Й УЛПТП ЛБНЕООЩК ЛТЕУФ УЛТЩМУС Ч ФХНБОЕ, ЛПФПТПЗП ЧПМОЩ, ПДОБ ДТХЗПК ЗХЭЕ Й ФЕУОЕЕ, ОБВЕЗБМЙ У ЧПУФПЛБ... лУФБФЙ, ПВ ЬФПН ЛТЕУФЕ УХЭЕУФЧХЕФ УФТБООПЕ, ОП ЧУЕПВЭЕЕ РТЕДБОЙЕ, ВХДФП ЕЗП РПУФБЧЙМ йНРЕТБФПТ рЕФТ I, РТПЕЪЦБС ЮЕТЕЪ лБЧЛБЪ; ОП, ЧП-РЕТЧЩИ, рЕФТ ВЩМ ФПМШЛП Ч дБЗЕУФБОЕ, Й, ЧП-ЧФПТЩИ, ОБ ЛТЕУФЕ ОБРЙУБОП ЛТХРОЩНЙ ВХЛЧБНЙ, ЮФП ПО РПУФБЧМЕО РП РТЙЛБЪБОЙА З. еТНПМПЧБ, Б ЙНЕООП Ч 1824 ЗПДХ. оП РТЕДБОЙЕ, ОЕУНПФТС ОБ ОБДРЙУШ, ФБЛ ХЛПТЕОЙМПУШ, ЮФП, РТБЧП, ОЕ ЪОБЕЫШ, ЮЕНХ ЧЕТЙФШ, ФЕН ВПМЕЕ ЮФП НЩ ОЕ РТЙЧЩЛМЙ ЧЕТЙФШ ОБДРЙУСН.

оБН ДПМЦОП ВЩМП УРХУЛБФШУС ЕЭЕ ЧЕТУФ РСФШ РП ПВМЕДЕОЕЧЫЙН УЛБМБН Й ФПРЛПНХ УОЕЗХ, ЮФПВ ДПУФЙЗОХФШ УФБОГЙЙ лПВЙ. мПЫБДЙ ЙЪНХЮЙМЙУШ, НЩ РТПДТПЗМЙ; НЕФЕМШ ЗХДЕМБ УЙМШОЕЕ Й УЙМШОЕЕ, ФПЮОП ОБЫБ ТПДЙНБС, УЕЧЕТОБС; ФПМШЛП ЕЕ ДЙЛЙЕ ОБРЕЧЩ ВЩМЙ РЕЮБМШОЕЕ, ЪБХОЩЧОЕЕ. «й ФЩ, ЙЪЗОБООЙГБ, ДХНБМ С, РМБЮЕЫШ П УЧПЙИ ЫЙТПЛЙИ, ТБЪДПМШОЩИ УФЕРСИ! фБН ЕУФШ ЗДЕ ТБЪЧЕТОХФШ ИПМПДОЩЕ ЛТЩМШС, Б ЪДЕУШ ФЕВЕ ДХЫОП Й ФЕУОП, ЛБЛ ПТМХ, ЛПФПТЩК У ЛТЙЛПН ВШЕФУС П ТЕЫЕФЛХ ЦЕМЕЪОПК УЧПЕК ЛМЕФЛЙ».

рМПИП! ЗПЧПТЙМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО; РПУНПФТЙФЕ, ЛТХЗПН ОЙЮЕЗП ОЕ ЧЙДОП, ФПМШЛП ФХНБО ДБ УОЕЗ; ФПЗП Й ЗМСДЙ, ЮФП УЧБМЙНУС Ч РТПРБУФШ ЙМЙ ЪБУСДЕН Ч ФТХЭПВХ, Б ФБН РПОЙЦЕ, ЮБК, вБКДБТБ ФБЛ ТБЪЩЗТБМБУШ, ЮФП Й ОЕ РЕТЕЕДЕЫШ. хЦ ЬФБ НОЕ бЪЙС! ЮФП МАДЙ, ЮФП ТЕЮЛЙ ОЙЛБЛ ОЕМШЪС РПМПЦЙФШУС!

йЪЧПЪЮЙЛЙ У ЛТЙЛПН Й ВТБОША ЛПМПФЙМЙ МПЫБДЕК, ЛПФПТЩЕ ЖЩТЛБМЙ, ХРЙТБМЙУШ Й ОЕ ИПФЕМЙ ОЙ ЪБ ЮФП Ч УЧЕФЕ ФТПОХФШУС У НЕУФБ, ОЕУНПФТС ОБ ЛТБУОПТЕЮЙЕ ЛОХФПЧ.

чБЫЕ ВМБЗПТПДЙЕ, УЛБЪБМ ОБЛПОЕГ ПДЙО, ЧЕДШ НЩ ОЩОЮЕ ДП лПВЙ ОЕ ДПЕДЕН; ОЕ РТЙЛБЦЕФЕ МЙ, РПЛБНЕУФ НПЦОП, УЧПТПФЙФШ ОБМЕЧП? чПО ФБН ЮФП-ФП ОБ ЛПУПЗПТЕ ЮЕТОЕЕФУС ЧЕТОП, УБЛМЙ: ФБН ЧУЕЗДБ-У РТПЕЪЦБАЭЙЕ ПУФБОБЧМЙЧБАФУС Ч РПЗПДХ; ПОЙ ЗПЧПТСФ, ЮФП РТПЧЕДХФ, ЕУМЙ ДБДЙФЕ ОБ ЧПДЛХ, РТЙВБЧЙМ ПО, ХЛБЪЩЧБС ОБ ПУЕФЙОБ.

ъОБА, ВТБФЕГ, ЪОБА ВЕЪ ФЕВС! УЛБЪБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ХЦ ЬФЙ ВЕУФЙЙ! ТБДЩ РТЙДТБФШУС, ЮФПВ УПТЧБФШ ОБ ЧПДЛХ.

рТЙЪОБКФЕУШ, ПДОБЛП, УЛБЪБМ С, ЮФП ВЕЪ ОЙИ ОБН ВЩМП ВЩ ИХЦЕ.

чУЕ ФБЛ, ЧУЕ ФБЛ, РТПВПТНПФБМ ПО, ХЦ ЬФЙ НОЕ РТПЧПДОЙЛЙ! ЮХФШЕН УМЩЫБФ, ЗДЕ НПЦОП РПРПМШЪПЧБФШУС, ВХДФП ВЕЪ ОЙИ Й ОЕМШЪС ОБКФЙ ДПТПЗЙ.

чПФ НЩ Й УЧЕТОХМЙ ОБМЕЧП Й ЛПЕ-ЛБЛ, РПУМЕ НОПЗЙИ ИМПРПФ, ДПВТБМЙУШ ДП УЛХДОПЗП РТЙАФБ, УПУФПСЭЕЗП ЙЪ ДЧХИ УБЛМЕК, УМПЦЕООЩИ ЙЪ РМЙФ Й ВХМЩЦОЙЛБ Й ПВЧЕДЕООЩИ ФБЛПА ЦЕ УФЕОПА; ПВПТЧБООЩЕ ИПЪСЕЧБ РТЙОСМЙ ОБУ ТБДХЫОП. с РПУМЕ ХЪОБМ, ЮФП РТБЧЙФЕМШУФЧП ЙН РМБФЙФ Й ЛПТНЙФ ЙИ У ХУМПЧЙЕН, ЮФПВ ПОЙ РТЙОЙНБМЙ РХФЕЫЕУФЧЕООЙЛПЧ, ЪБУФЙЗОХФЩИ ВХТЕА.

чУЕ Л МХЮЫЕНХ! УЛБЪБМ С, РТЙУЕЧ Х ПЗОС, ФЕРЕТШ ЧЩ НОЕ ДПУЛБЦЕФЕ ЧБЫХ ЙУФПТЙА РТП вЬМХ; С ХЧЕТЕО, ЮФП ЬФЙН ОЕ ЛПОЮЙМПУШ.

б РПЮЕНХ Ц ЧЩ ФБЛ ХЧЕТЕОЩ? ПФЧЕЮБМ НОЕ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, РТЙНЙЗЙЧБС У ИЙФТПК ХМЩВЛПА...

пФФПЗП, ЮФП ЬФП ОЕ Ч РПТСДЛЕ ЧЕЭЕК: ЮФП ОБЮБМПУШ ОЕПВЩЛОПЧЕООЩН ПВТБЪПН, ФП ДПМЦОП ФБЛ ЦЕ Й ЛПОЮЙФШУС.

чЕДШ ЧЩ ХЗБДБМЙ...

пЮЕОШ ТБД.

иПТПЫП ЧБН ТБДПЧБФШУС, Б НОЕ ФБЛ, РТБЧП, ЗТХУФОП, ЛБЛ ЧУРПНОА. уМБЧОБС ВЩМБ ДЕЧПЮЛБ, ЬФБ вЬМБ! с Л ОЕК ОБЛПОЕГ ФБЛ РТЙЧЩЛ, ЛБЛ Л ДПЮЕТЙ, Й ПОБ НЕОС МАВЙМБ. оБДП ЧБН УЛБЪБФШ, ЮФП Х НЕОС ОЕФ УЕНЕКУФЧБ: ПВ ПФГЕ Й НБФЕТЙ С МЕФ ДЧЕОБДГБФШ ХЦ ОЕ ЙНЕА ЙЪЧЕУФЙС, Б ЪБРБУФЙУШ ЦЕОПК ОЕ ДПЗБДБМУС ТБОШЫЕ, ФБЛ ФЕРЕТШ ХЦ, ЪОБЕФЕ, Й ОЕ Л МЙГХ; С Й ТБД ВЩМ, ЮФП ОБЫЕМ ЛПЗП ВБМПЧБФШ. пОБ, ВЩЧБМП, ОБН РПЕФ РЕУОЙ ЙМШ РМСЫЕФ МЕЪЗЙОЛХ... б ХЦ ЛБЛ РМСУБМБ! ЧЙДБМ С ОБЫЙИ ЗХВЕТОУЛЙИ ВБТЩЫЕОШ, С ТБЪ ВЩМ-У Й Ч нПУЛЧЕ Ч ВМБЗПТПДОПН УПВТБОЙЙ, МЕФ ДЧБДГБФШ ФПНХ ОБЪБД, ФПМШЛП ЛХДБ ЙН! УПЧУЕН ОЕ ФП!.. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ОБТСЦБМ ЕЕ, ЛБЛ ЛХЛПМЛХ, ИПМЙМ Й МЕМЕСМ; Й ПОБ Х ОБУ ФБЛ РПИПТПЫЕМБ, ЮФП ЮХДП; У МЙГБ Й У ТХЛ УПЫЕМ ЪБЗБТ, ТХНСОЕГ ТБЪЩЗТБМУС ОБ ЭЕЛБИ... хЦ ЛБЛБС, ВЩЧБМП, ЧЕУЕМБС, Й ЧУЕ ОБДП НОПК, РТПЛБЪОЙГБ, РПДЫХЮЙЧБМБ... вПЗ ЕК РТПУФЙ!..

б ЮФП, ЛПЗДБ ЧЩ ЕК ПВЯСЧЙМЙ П УНЕТФЙ ПФГБ?

нЩ ДПМЗП ПФ ОЕЕ ЬФП УЛТЩЧБМЙ, РПЛБ ПОБ ОЕ РТЙЧЩЛМБ Л УЧПЕНХ РПМПЦЕОЙА; Б ЛПЗДБ УЛБЪБМЙ, ФБЛ ПОБ ДОС ДЧБ РПРМБЛБМБ, Б РПФПН ЪБВЩМБ.

нЕУСГБ ЮЕФЩТЕ ЧУЕ ЫМП ЛБЛ ОЕМШЪС МХЮЫЕ. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, С ХЦ, ЛБЦЕФУС, ЗПЧПТЙМ, УФТБУФОП МАВЙМ ПИПФХ: ВЩЧБМП, ФБЛ ЕЗП Ч МЕУ Й РПДНЩЧБЕФ ЪБ ЛБВБОБНЙ ЙМЙ ЛПЪБНЙ, Б ФХФ ИПФШ ВЩ ЧЩЫЕМ ЪБ ЛТЕРПУФОПК ЧБМ. чПФ, ПДОБЛП ЦЕ, УНПФТА, ПО УФБМ УОПЧБ ЪБДХНЩЧБФШУС, ИПДЙФ РП ЛПНОБФЕ, ЪБЗОХЧ ТХЛЙ ОБЪБД; РПФПН ТБЪ, ОЕ УЛБЪБЧ ОЙЛПНХ, ПФРТБЧЙМУС УФТЕМСФШ, ГЕМПЕ ХФТП РТПРБДБМ; ТБЪ Й ДТХЗПК, ЧУЕ ЮБЭЕ Й ЮБЭЕ... «оЕИПТПЫП, РПДХНБМ С, ЧЕТОП НЕЦДХ ОЙНЙ ЮЕТОБС ЛПЫЛБ РТПУЛПЮЙМБ!»

пДОП ХФТП ЪБИПЦХ Л ОЙН ЛБЛ ФЕРЕТШ РЕТЕД ЗМБЪБНЙ: вЬМБ УЙДЕМБ ОБ ЛТПЧБФЙ Ч ЮЕТОПН ЫЕМЛПЧПН ВЕЫНЕФЕ, ВМЕДОЕОШЛБС, ФБЛБС РЕЮБМШОБС, ЮФП С ЙУРХЗБМУС.

б ЗДЕ рЕЮПТЙО? УРТПУЙМ С.

оБ ПИПФЕ.

уЕЗПДОС ХЫЕМ? пОБ НПМЮБМБ, ЛБЛ ВХДФП ЕК ФТХДОП ВЩМП ЧЩЗПЧПТЙФШ.

оЕФ, ЕЭЕ ЧЮЕТБ, ОБЛПОЕГ УЛБЪБМБ ПОБ, ФСЦЕМП ЧЪДПИОХЧ.

хЦ ОЕ УМХЮЙМПУШ МЙ У ОЙН ЮЕЗП?

с ЧЮЕТБ ГЕМЩК ДЕОШ ДХНБМБ, ПФЧЕЮБМБ ПОБ УЛЧПЪШ УМЕЪЩ, РТЙДХНЩЧБМБ ТБЪОЩЕ ОЕУЮБУФШС: ФП ЛБЪБМПУШ НОЕ, ЮФП ЕЗП ТБОЙМ ДЙЛЙК ЛБВБО, ФП ЮЕЮЕОЕГ ХФБЭЙМ Ч ЗПТЩ... б ОЩОЮЕ НОЕ ХЦ ЛБЦЕФУС, ЮФП ПО НЕОС ОЕ МАВЙФ.

рТБЧБ, НЙМБС, ФЩ ИХЦЕ ОЙЮЕЗП ОЕ НПЗМБ РТЙДХНБФШ! пОБ ЪБРМБЛБМБ, РПФПН У ЗПТДПУФША РПДОСМБ ЗПМПЧХ, ПФЕТМБ УМЕЪЩ Й РТПДПМЦБМБ:

еУМЙ ПО НЕОС ОЕ МАВЙФ, ФП ЛФП ЕНХ НЕЫБЕФ ПФПУМБФШ НЕОС ДПНПК? с ЕЗП ОЕ РТЙОХЦДБА. б ЕУМЙ ЬФП ФБЛ ВХДЕФ РТПДПМЦБФШУС, ФП С УБНБ ХКДХ: С ОЕ ТБВБ ЕЗП С ЛОСЦЕУЛБС ДПЮШ!..

с УФБМ ЕЕ ХЗПЧБТЙЧБФШ.

рПУМХЫБК, вЬМБ, ЧЕДШ ОЕМШЪС ЦЕ ЕНХ ЧЕЛ УЙДЕФШ ЪДЕУШ ЛБЛ РТЙЫЙФПНХ Л ФЧПЕК АВЛЕ: ПО ЮЕМПЧЕЛ НПМПДПК, МАВЙФ РПЗПОСФШУС ЪБ ДЙЮША, РПИПДЙФ, ДБ Й РТЙДЕФ; Б ЕУМЙ ФЩ ВХДЕЫШ ЗТХУФЙФШ, ФП УЛПТЕК ЕНХ ОБУЛХЮЙЫШ.

рТБЧДБ, РТБЧДБ! ПФЧЕЮБМБ ПОБ, С ВХДХ ЧЕУЕМБ. й У ИПИПФПН УИЧБФЙМБ УЧПК ВХВЕО, ОБЮБМБ РЕФШ, РМСУБФШ Й РТЩЗБФШ ПЛПМП НЕОС; ФПМШЛП Й ЬФП ОЕ ВЩМП РТПДПМЦЙФЕМШОП; ПОБ ПРСФШ ХРБМБ ОБ РПУФЕМШ Й ЪБЛТЩМБ МЙГП ТХЛБНЙ.

юФП ВЩМП У ОЕА НОЕ ДЕМБФШ? с, ЪОБЕФЕ, ОЙЛПЗДБ У ЦЕОЭЙОБНЙ ОЕ ПВТБЭБМУС: ДХНБМ, ДХНБМ, ЮЕН ЕЕ ХФЕЫЙФШ, Й ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙДХНБМ; ОЕУЛПМШЛП ЧТЕНЕОЙ НЩ ПВБ НПМЮБМЙ... рТЕОЕРТЙСФОПЕ РПМПЦЕОЙЕ-У!

оБЛПОЕГ С ЕК УЛБЪБМ: «иПЮЕЫШ, РПКДЕН РТПЗХМСФШУС ОБ ЧБМ? РПЗПДБ УМБЧОБС!» ьФП ВЩМП Ч УЕОФСВТЕ; Й ФПЮОП, ДЕОШ ВЩМ ЮХДЕУОЩК, УЧЕФМЩК Й ОЕ ЦБТЛЙК; ЧУЕ ЗПТЩ ЧЙДОЩ ВЩМЙ ЛБЛ ОБ ВМАДЕЮЛЕ. нЩ РПЫМЙ, РПИПДЙМЙ РП ЛТЕРПУФОПНХ ЧБМХ ЧЪБД Й ЧРЕТЕД, НПМЮБ; ОБЛПОЕГ ПОБ УЕМБ ОБ ДЕТО, Й С УЕМ ЧПЪМЕ ОЕЕ. оХ, РТБЧП, ЧУРПНОЙФШ УНЕЫОП: С ВЕЗБМ ЪБ ОЕА, ФПЮОП ЛБЛБС-ОЙВХДШ ОСОШЛБ.

лТЕРПУФШ ОБЫБ УФПСМБ ОБ ЧЩУПЛПН НЕУФЕ, Й ЧЙД ВЩМ У ЧБМБ РТЕЛТБУОЩК; У ПДОПК УФПТПОЩ ЫЙТПЛБС РПМСОБ, ЙЪТЩФБС ОЕУЛПМШЛЙНЙ ВБМЛБНЙ , ПЛБОЮЙЧБМБУШ МЕУПН, ЛПФПТЩК ФСОХМУС ДП УБНПЗП ИТЕВФБ ЗПТ; ЛПЕ-ЗДЕ ОБ ОЕК ДЩНЙМЙУШ БХМЩ, ИПДЙМЙ ФБВХОЩ; У ДТХЗПК ВЕЦБМБ НЕМЛБС ТЕЮЛБ, Й Л ОЕК РТЙНЩЛБМ ЮБУФЩК ЛХУФБТОЙЛ, РПЛТЩЧБЧЫЙК ЛТЕНОЙУФЩЕ ЧПЪЧЩЫЕООПУФЙ, ЛПФПТЩЕ УПЕДЙОСМЙУШ У ЗМБЧОПК ГЕРША лБЧЛБЪБ. нЩ УЙДЕМЙ ОБ ХЗМХ ВБУФЙПОБ, ФБЛ ЮФП Ч ПВЕ УФПТПОЩ НПЗМЙ ЧЙДЕФШ ЧУЕ. чПФ УНПФТА: ЙЪ МЕУБ ЧЩЕЪЦБЕФ ЛФП-ФП ОБ УЕТПК МПЫБДЙ, ЧУЕ ВМЙЦЕ Й ВМЙЦЕ Й, ОБЛПОЕГ, ПУФБОПЧЙМУС РП ФХ УФПТПОХ ТЕЮЛЙ, УБЦЕОСИ ЧП УФЕ ПФ ОБУ, Й ОБЮБМ ЛТХЦЙФШ МПЫБДШ УЧПА ЛБЛ ВЕЫЕОЩК. юФП ЪБ РТЙФЮБ!..

рПУНПФТЙ-ЛБ, вЬМБ, УЛБЪБМ С, Х ФЕВС ЗМБЪБ НПМПДЩЕ, ЮФП ЬФП ЪБ ДЦЙЗЙФ: ЛПЗП ЬФП ПО РТЙЕИБМ ФЕЫЙФШ?..

пОБ ЧЪЗМСОХМБ Й ЧУЛТЙЛОХМБ:

ьФП лБЪВЙЮ!..

бИ ПО ТБЪВПКОЙЛ! УНЕСФШУС, ЮФП МЙ, РТЙЕИБМ ОБД ОБНЙ? чУНБФТЙЧБАУШ, ФПЮОП лБЪВЙЮ: ЕЗП УНХЗМБС ТПЦБ, ПВПТЧБООЩК, ЗТСЪОЩК ЛБЛ ЧУЕЗДБ.

ьФП МПЫБДШ ПФГБ НПЕЗП, УЛБЪБМБ вЬМБ, УИЧБФЙЧ НЕОС ЪБ ТХЛХ; ПОБ ДТПЦБМБ, ЛБЛ МЙУФ, Й ЗМБЪБ ЕЕ УЧЕТЛБМЙ. «бЗБ! РПДХНБМ С, Й Ч ФЕВЕ, ДХЫЕОШЛБ, ОЕ НПМЮЙФ ТБЪВПКОЙЮШС ЛТПЧШ!»

рПДПКДЙ-ЛБ УАДБ, УЛБЪБМ С ЮБУПЧПНХ, ПУНПФТЙ ТХЦШЕ ДБ УУБДЙ НОЕ ЬФПЗП НПМПДГБ, РПМХЮЙЫШ ТХВМШ УЕТЕВТПН.

уМХЫБА, ЧБЫЕ ЧЩУПЛПВМБЗПТПДЙЕ; ФПМШЛП ПО ОЕ УФПЙФ ОБ НЕУФЕ... рТЙЛБЦЙ! УЛБЪБМ С, УНЕСУШ...

ьК, МАВЕЪОЩК! ЪБЛТЙЮБМ ЮБУПЧПК, НБИБС ЕНХ ТХЛПК, РПДПЦДЙ НБМЕОШЛП, ЮФП ФЩ ЛТХФЙЫШУС, ЛБЛ ЧПМЮПЛ?

лБЪВЙЮ ПУФБОПЧЙМУС Ч УБНПН ДЕМЕ Й УФБМ ЧУМХЫЙЧБФШУС: ЧЕТОП, ДХНБМ, ЮФП У ОЙН ЪБЧПДСФ РЕТЕЗПЧПТЩ, ЛБЛ ОЕ ФБЛ!.. нПК ЗТЕОБДЕТ РТЙМПЦЙМУС... ВБГ!.. НЙНП, ФПМШЛП ЮФП РПТПИ ОБ РПМЛЕ ЧУРЩИОХМ; лБЪВЙЮ ФПМЛОХМ МПЫБДШ, Й ПОБ ДБМБ УЛБЮПЛ Ч УФПТПОХ. пО РТЙЧУФБМ ОБ УФТЕНЕОБИ, ЛТЙЛОХМ ЮФП-ФП РП-УЧПЕНХ, РТЙЗТПЪЙМ ОБЗБКЛПК Й ВЩМ ФБЛПЧ.

лБЛ ФЕВЕ ОЕ УФЩДОП! УЛБЪБМ С ЮБУПЧПНХ.

чБЫЕ ЧЩУПЛПВМБЗПТПДЙЕ! ХНЙТБФШ ПФРТБЧЙМУС, ПФЧЕЮБМ ПО, ФБЛПК РТПЛМСФЩК ОБТПД, УТБЪХ ОЕ ХВШЕЫШ.

юЕФЧЕТФШ ЮБУБ УРХУФС рЕЮПТЙО ЧЕТОХМУС У ПИПФЩ; вЬМБ ВТПУЙМБУШ ЕНХ ОБ ЫЕА, Й ОЙ ПДОПК ЦБМПВЩ, ОЙ ПДОПЗП ХРТЕЛБ ЪБ ДПМЗПЕ ПФУХФУФЧЙЕ... дБЦЕ С ХЦ ОБ ОЕЗП ТБУУЕТДЙМУС.

рПНЙМХКФЕ, ЗПЧПТЙМ С, ЧЕДШ ЧПФ УЕКЮБУ ФХФ ВЩМ ЪБ ТЕЮЛПА лБЪВЙЮ, Й НЩ РП ОЕН УФТЕМСМЙ; ОХ, ДПМЗП МЙ ЧБН ОБ ОЕЗП ОБФЛОХФШУС? ьФЙ ЗПТГЩ ОБТПД НУФЙФЕМШОЩК: ЧЩ ДХНБЕФЕ, ЮФП ПО ОЕ ДПЗБДЩЧБЕФУС, ЮФП ЧЩ ЮБУФЙА РПНПЗМЙ бЪБНБФХ? б С ВШАУШ ПВ ЪБЛМБД, ЮФП ОЩОЮЕ ПО ХЪОБМ вЬМХ. с ЪОБА, ЮФП ЗПД ФПНХ ОБЪБД ПОБ ЕНХ ВПМШОП ОТБЧЙМБУШ ПО НОЕ УБН ЗПЧПТЙМ, Й ЕУМЙ В ОБДЕСМУС УПВТБФШ РПТСДПЮОЩК ЛБМЩН, ФП, ЧЕТОП, ВЩ РПУЧБФБМУС...

фХФ рЕЮПТЙО ЪБДХНБМУС. «дБ, ПФЧЕЮБМ ПО, ОБДП ВЩФШ ПУФПТПЦОЕЕ... вЬМБ, У ОЩОЕЫОЕЗП ДОС ФЩ ОЕ ДПМЦОБ ВПМЕЕ ИПДЙФШ ОБ ЛТЕРПУФОПК ЧБМ».

чЕЮЕТПН С ЙНЕМ У ОЙН ДМЙООПЕ ПВЯСУОЕОЙЕ: НОЕ ВЩМП ДПУБДОП, ЮФП ПО РЕТЕНЕОЙМУС Л ЬФПК ВЕДОПК ДЕЧПЮЛЕ; ЛТПНЕ ФПЗП, ЮФП ПО РПМПЧЙОХ ДОС РТПЧПДЙМ ОБ ПИПФЕ, ЕЗП ПВТБЭЕОЙЕ УФБМП ИПМПДОП, МБУЛБМ ПО ЕЕ ТЕДЛП, Й ПОБ ЪБНЕФОП ОБЮЙОБМБ УПИОХФШ, МЙЮЙЛП ЕЕ ЧЩФСОХМПУШ, ВПМШЫЙЕ ЗМБЪБ РПФХУЛОЕМЙ. вЩЧБМП, УРТПУЙЫШ:

«п ЮЕН ФЩ ЧЪДПИОХМБ, вЬМБ? ФЩ РЕЮБМШОБ?» «оЕФ!» «фЕВЕ ЮЕЗП-ОЙВХДШ ИПЮЕФУС?» «оЕФ!» «фЩ ФПУЛХЕЫШ РП ТПДОЩН?» «х НЕОС ОЕФ ТПДОЩИ». уМХЮБМПУШ, РП ГЕМЩН ДОСН, ЛТПНЕ «ДБ» ДБ «ОЕФ», ПФ ОЕЕ ОЙЮЕЗП ВПМШЫЕ ОЕ ДПВШЕЫШУС.

чПФ ПВ ЬФПН-ФП С Й УФБМ ЕНХ ЗПЧПТЙФШ. «рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, ПФЧЕЮБМ ПО, Х НЕОС ОЕУЮБУФОЩК ИБТБЛФЕТ; ЧПУРЙФБОЙЕ МЙ НЕОС УДЕМБМП ФБЛЙН, ВПЗ МЙ ФБЛ НЕОС УПЪДБМ, ОЕ ЪОБА; ЪОБА ФПМШЛП ФП, ЮФП ЕУМЙ С РТЙЮЙОПА ОЕУЮБУФЙС ДТХЗЙИ, ФП Й УБН ОЕ НЕОЕЕ ОЕУЮБУФМЙЧ; ТБЪХНЕЕФУС, ЬФП ЙН РМПИПЕ ХФЕЫЕОЙЕ ФПМШЛП ДЕМП Ч ФПН, ЮФП ЬФП ФБЛ. ч РЕТЧПК НПЕК НПМПДПУФЙ, У ФПК НЙОХФЩ, ЛПЗДБ С ЧЩЫЕМ ЙЪ ПРЕЛЙ ТПДОЩИ, С УФБМ ОБУМБЦДБФШУС ВЕЫЕОП ЧУЕНЙ ХДПЧПМШУФЧЙСНЙ, ЛПФПТЩЕ НПЦОП ДПУФБФШ ЪБ ДЕОШЗЙ, Й ТБЪХНЕЕФУС, ХДПЧПМШУФЧЙС ЬФЙ НОЕ ПРТПФЙЧЕМЙ. рПФПН РХУФЙМУС С Ч ВПМШЫПК УЧЕФ, Й УЛПТП ПВЭЕУФЧП НОЕ ФБЛЦЕ ОБДПЕМП; ЧМАВМСМУС Ч УЧЕФУЛЙИ ЛТБУБЧЙГ Й ВЩМ МАВЙН, ОП ЙИ МАВПЧШ ФПМШЛП ТБЪДТБЦБМБ НПЕ ЧППВТБЦЕОЙЕ Й УБНПМАВЙЕ, Б УЕТДГЕ ПУФБМПУШ РХУФП... с УФБМ ЮЙФБФШ, ХЮЙФШУС ОБХЛЙ ФБЛЦЕ ОБДПЕМЙ; С ЧЙДЕМ, ЮФП ОЙ УМБЧБ, ОЙ УЮБУФШЕ ПФ ОЙИ ОЕ ЪБЧЙУСФ ОЙУЛПМШЛП, РПФПНХ ЮФП УБНЩЕ УЮБУФМЙЧЩЕ МАДЙ ОЕЧЕЦДЩ, Б УМБЧБ ХДБЮБ, Й ЮФПВ ДПВЙФШУС ЕЕ, ОБДП ФПМШЛП ВЩФШ МПЧЛЙН. фПЗДБ НОЕ УФБМП УЛХЮОП... чУЛПТЕ РЕТЕЧЕМЙ НЕОС ОБ лБЧЛБЪ: ЬФП УБНПЕ УЮБУФМЙЧПЕ ЧТЕНС НПЕК ЦЙЪОЙ. с ОБДЕСМУС, ЮФП УЛХЛБ ОЕ ЦЙЧЕФ РПД ЮЕЮЕОУЛЙНЙ РХМСНЙ ОБРТБУОП: ЮЕТЕЪ НЕУСГ С ФБЛ РТЙЧЩЛ Л ЙИ ЦХЦЦБОЙА Й Л ВМЙЪПУФЙ УНЕТФЙ, ЮФП, РТБЧП, ПВТБЭБМ ВПМШЫЕ ЧОЙНБОЙЕ ОБ ЛПНБТПЧ, Й НОЕ УФБМП УЛХЮОЕЕ РТЕЦОЕЗП, РПФПНХ ЮФП С РПФЕТСМ РПЮФЙ РПУМЕДОАА ОБДЕЦДХ. лПЗДБ С ХЧЙДЕМ вЬМХ Ч УЧПЕН ДПНЕ, ЛПЗДБ Ч РЕТЧЩК ТБЪ, ДЕТЦБ ЕЕ ОБ ЛПМЕОСИ, ГЕМПЧБМ ЕЕ ЮЕТОЩЕ МПЛПОЩ, С, ЗМХРЕГ, РПДХНБМ, ЮФП ПОБ БОЗЕМ, РПУМБООЩК НОЕ УПУФТБДБФЕМШОПК УХДШВПА... с ПРСФШ ПЫЙВУС: МАВПЧШ ДЙЛБТЛЙ ОЕНОПЗЙН МХЮЫЕ МАВЧЙ ЪОБФОПК ВБТЩОЙ; ОЕЧЕЦЕУФЧП Й РТПУФПУЕТДЕЮЙЕ ПДОПК ФБЛ ЦЕ ОБДПЕДБАФ, ЛБЛ Й ЛПЛЕФУФЧП ДТХЗПК. еУМЙ ЧЩ ИПФЙФЕ, С ЕЕ ЕЭЕ МАВМА, С ЕК ВМБЗПДБТЕО ЪБ ОЕУЛПМШЛП НЙОХФ ДПЧПМШОП УМБДЛЙИ, С ЪБ ОЕЕ ПФДБН ЦЙЪОШ, ФПМШЛП НОЕ У ОЕА УЛХЮОП... зМХРЕГ С ЙМЙ ЪМПДЕК, ОЕ ЪОБА; ОП ФП ЧЕТОП, ЮФП С ФБЛЦЕ ПЮЕОШ ДПУФПЙО УПЦБМЕОЙС, НПЦЕФ ВЩФШ ВПМШЫЕ, ОЕЦЕМЙ ПОБ: ЧП НОЕ ДХЫБ ЙУРПТЮЕОБ УЧЕФПН, ЧППВТБЦЕОЙЕ ВЕУРПЛПКОПЕ, УЕТДГЕ ОЕОБУЩФОПЕ; НОЕ ЧУЕ НБМП: Л РЕЮБМЙ С ФБЛ ЦЕ МЕЗЛП РТЙЧЩЛБА, ЛБЛ Л ОБУМБЦДЕОЙА, Й ЦЙЪОШ НПС УФБОПЧЙФУС РХУФЕЕ ДЕОШ ПФП ДОС; НОЕ ПУФБМПУШ ПДОП УТЕДУФЧП: РХФЕЫЕУФЧПЧБФШ. лБЛ ФПМШЛП ВХДЕФ НПЦОП, ПФРТБЧМАУШ ФПМШЛП ОЕ Ч еЧТПРХ, ЙЪВБЧЙ ВПЦЕ! РПЕДХ Ч бНЕТЙЛХ, Ч бТБЧЙА, Ч йОДЙА, БЧПУШ ЗДЕ-ОЙВХДШ ХНТХ ОБ ДПТПЗЕ! рП ЛТБКОЕК НЕТЕ С ХЧЕТЕО, ЮФП ЬФП РПУМЕДОЕЕ ХФЕЫЕОЙЕ ОЕ УЛПТП ЙУФПЭЙФУС, У РПНПЭША ВХТШ Й ДХТОЩИ ДПТПЗ». фБЛ ПО ЗПЧПТЙМ ДПМЗП, Й ЕЗП УМПЧБ ЧТЕЪБМЙУШ Х НЕОС Ч РБНСФЙ, РПФПНХ ЮФП Ч РЕТЧЩК ТБЪ С УМЩЫБМ ФБЛЙЕ ЧЕЭЙ ПФ ДЧБДГБФЙРСФЙМЕФОЕЗП ЮЕМПЧЕЛБ, Й, ВПЗ ДБУФ, Ч РПУМЕДОЙК... юФП ЪБ ДЙЧП! уЛБЦЙФЕ-ЛБ, РПЦБМХКУФБ, РТПДПМЦБМ ЫФБВУ-ЛБРЙФБО, ПВТБЭБСУШ ЛП НОЕ. ЧЩ ЧПФ, ЛБЦЕФУС, ВЩЧБМЙ Ч УФПМЙГЕ, Й ОЕДБЧОП: ОЕХЦЕМЙ ФБНПЫОБС НПМПДЕЦШ ЧУС ФБЛПЧБ?

с ПФЧЕЮБМ, ЮФП НОПЗП ЕУФШ МАДЕК, ЗПЧПТСЭЙИ ФП ЦЕ УБНПЕ; ЮФП ЕУФШ, ЧЕТПСФОП, Й ФБЛЙЕ, ЛПФПТЩЕ ЗПЧПТСФ РТБЧДХ; ЮФП, ЧРТПЮЕН, ТБЪПЮБТПЧБОЙЕ, ЛБЛ ЧУЕ НПДЩ, ОБЮБЧ У ЧЩУЫЙИ УМПЕЧ ПВЭЕУФЧБ, УРХУФЙМПУШ Л ОЙЪЫЙН, ЛПФПТЩЕ ЕЗП ДПОБЫЙЧБАФ, Й ЮФП ОЩОЮЕ ФЕ, ЛПФПТЩЕ ВПМШЫЕ ЧУЕИ Й Ч УБНПН ДЕМЕ УЛХЮБАФ, УФБТБАФУС УЛТЩФШ ЬФП ОЕУЮБУФШЕ, ЛБЛ РПТПЛ. ыФБВУ-ЛБРЙФБО ОЕ РПОСМ ЬФЙИ ФПОЛПУФЕК, РПЛБЮБМ ЗПМПЧПА Й ХМЩВОХМУС МХЛБЧП:

б ЧУЕ, ЮБК, ЖТБОГХЪЩ ЧЧЕМЙ НПДХ УЛХЮБФШ?

оЕФ, бОЗМЙЮБОЕ.

б-ЗБ, ЧПФ ЮФП!.. ПФЧЕЮБМ ПО, ДБ ЧЕДШ ПОЙ ЧУЕЗДБ ВЩМЙ ПФЯСЧМЕООЩЕ РШСОЙГЩ!

с ОЕЧПМШОП ЧУРПНОЙМ ПВ ПДОПК НПУЛПЧУЛПК ВБТЩОЕ, ЛПФПТБС ХФЧЕТЦДБМБ, ЮФП вБКТПО ВЩМ ВПМШЫЕ ОЙЮЕЗП, ЛБЛ РШСОЙГБ. чРТПЮЕН, ЪБНЕЮБОЙЕ ЫФБВУ-РБЛЙФБОБ ВЩМП ЙЪЧЙОЙФЕМШОЕЕ: ЮФПВ ЧПЪДЕТЦЙЧБФШУС ПФ ЧЙОБ, ПО, ЛПОЕЮОП, УФБТБМУС ХЧЕТСФШ УЕВС, ЮФП ЧУЕ Ч НЙТЕ ОЕУЮБУФЙС РТПЙУИПДСФ ПФ РШСОУФЧБ.

нЕЦДХ ФЕН ПО РТПДПМЦБМ УЧПК ТБУУЛБЪ ФБЛЙН ПВТБЪПН:

лБЪВЙЮ ОЕ СЧМСМУС УОПЧБ. фПМШЛП ОЕ ЪОБА РПЮЕНХ, С ОЕ НПЗ ЧЩВЙФШ ЙЪ ЗПМПЧЩ НЩУМШ, ЮФП ПО ОЕДБТПН РТЙЕЪЦБМ Й ЪБФЕЧБЕФ ЮФП-ОЙВХДШ ИХДПЕ.

чПФ ТБЪ ХЗПЧБТЙЧБЕФ НЕОС рЕЮПТЙО ЕИБФШ У ОЙН ОБ ЛБВБОБ; С ДПМЗП ПФОЕЛЙЧБМУС: ОХ, ЮФП НОЕ ВЩМ ЪБ ДЙЛПЧЙОЛБ ЛБВБО! пДОБЛП Ц ХФБЭЙМ-ФБЛЙ ПО НЕОС У УПВПК. нЩ ЧЪСМЙ ЮЕМПЧЕЛ РСФШ УПМДБФ Й ХЕИБМЙ ТБОП ХФТПН. дП ДЕУСФЙ ЮБУПЧ ЫОЩТСМЙ РП ЛБНЩЫБН Й РП МЕУХ, ОЕФ ЪЧЕТС. «ьК, ОЕ ЧПТПФЙФШУС МЙ? ЗПЧПТЙМ С, Л ЮЕНХ ХРТСНЙФШУС? хЦ, ЧЙДОП, ФБЛПК ЪБДБМУС ОЕУЮБУФОЩК ДЕОШ!» фПМШЛП зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ, ОЕУНПФТС ОБ ЪОПК Й ХУФБМПУФШ, ОЕ ИПФЕМ ЧПТПФЙФШУС ВЕЪ ДПВЩЮЙ, ФБЛПЧ ХЦ ВЩМ ЮЕМПЧЕЛ: ЮФП ЪБДХНБЕФ, РПДБЧБК; ЧЙДОП, Ч ДЕФУФЧЕ ВЩМ НБНЕОШЛПК ЙЪВБМПЧБО... оБЛПОЕГ Ч РПМДЕОШ ПФЩУЛБМЙ РТПЛМСФПЗП ЛБВБОБ: РБЖ! РБЖ!... ОЕ ФХФ-ФП ВЩМП: ХЫЕМ Ч ЛБНЩЫЙ... ФБЛПК ХЦ ВЩМ ОЕУЮБУФОЩК ДЕОШ! чПФ НЩ, ПФДПИОХЧ НБМЕОШЛП, ПФРТБЧЙМЙУШ ДПНПК.

нЩ ЕИБМЙ ТСДПН, НПМЮБ, ТБУРХУФЙЧ РПЧПДШС, Й ВЩМЙ ХЦ РПЮФЙ Х УБНПК ЛТЕРПУФЙ: ФПМШЛП ЛХУФБТОЙЛ ЪБЛТЩЧБМ ЕЕ ПФ ОБУ. чДТХЗ ЧЩУФТЕМ... нЩ ЧЪЗМСОХМЙ ДТХЗ ОБ ДТХЗБ: ОБУ РПТБЪЙМП ПДЙОБЛПЧПЕ РПДПЪТЕОЙЕ... пРТПНЕФША РПУЛБЛБМЙ НЩ ОБ ЧЩУФТЕМ УНПФТЙН: ОБ ЧБМХ УПМДБФЩ УПВТБМЙУШ Ч ЛХЮХ Й ХЛБЪЩЧБАФ Ч РПМЕ, Б ФБН МЕФЙФ УФТЕНЗМБЧ ЧУБДОЙЛ Й ДЕТЦЙФ ЮФП-ФП ВЕМПЕ ОБ УЕДМЕ. зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ ЧЪЧЙЪЗОХМ ОЕ ИХЦЕ МАВПЗП ЮЕЮЕОГБ; ТХЦШЕ ЙЪ ЮЕИМБ Й ФХДБ; С ЪБ ОЙН.

л УЮБУФША, РП РТЙЮЙОЕ ОЕХДБЮОПК ПИПФЩ, ОБЫЙ ЛПОЙ ОЕ ВЩМЙ ЙЪНХЮЕОЩ: ПОЙ ТЧБМЙУШ ЙЪ-РПД УЕДМБ, Й У ЛБЦДЩН НЗОПЧЕОЙЕН НЩ ВЩМЙ ЧУЕ ВМЙЦЕ Й ВМЙЦЕ... й ОБЛПОЕГ С ХЪОБМ лБЪВЙЮБ, ФПМШЛП ОЕ НПЗ ТБЪПВТБФШ, ЮФП ФБЛПЕ ПО ДЕТЦБМ РЕТЕД УПВПА. с ФПЗДБ РПТБЧОСМУС У рЕЮПТЙОЩН Й ЛТЙЮХ ЕНХ: «ьФП лБЪВЙЮ!.. «пО РПУНПФТЕМ ОБ НЕОС, ЛЙЧОХМ ЗПМПЧПА Й ХДБТЙМ ЛПОС РМЕФША.

чПФ ОБЛПОЕГ НЩ ВЩМЙ ХЦ ПФ ОЕЗП ОБ ТХЦЕКОЩК ЧЩУФТЕМ; ЙЪНХЮЕОБ МЙ ВЩМБ Х лБЪВЙЮБ МПЫБДШ ЙМЙ ИХЦЕ ОБЫЙИ, ФПМШЛП, ОЕУНПФТС ОБ ЧУЕ ЕЗП УФБТБОЙС, ПОБ ОЕ ВПМШОП РПДБЧБМБУШ ЧРЕТЕД. с ДХНБА, Ч ЬФХ НЙОХФХ ПО ЧУРПНОЙМ УЧПЕЗП лБТБЗЕЪБ...

уНПФТА: рЕЮПТЙО ОБ УЛБЛХ РТЙМПЦЙМУС ЙЪ ТХЦШС... «оЕ УФТЕМСКФЕ! ЛТЙЮХ С ЕНХ. ВЕТЕЗЙФЕ ЪБТСД; НЩ Й ФБЛ ЕЗП ДПЗПОЙН». хЦ ЬФБ НПМПДЕЦШ! ЧЕЮОП ОЕЛУФБФЙ ЗПТСЮЙФУС... оП ЧЩУФТЕМ ТБЪДБМУС, Й РХМС РЕТЕВЙМБ ЪБДОАА ОПЗХ МПЫБДЙ: ПОБ УЗПТСЮБ УДЕМБМБ ЕЭЕ РТЩЦЛПЧ ДЕУСФШ, УРПФЛОХМБУШ Й ХРБМБ ОБ ЛПМЕОЙ; лБЪВЙЮ УПУЛПЮЙМ, Й ФПЗДБ НЩ ХЧЙДЕМЙ, ЮФП ПО ДЕТЦБМ ОБ ТХЛБИ УЧПЙИ ЦЕОЭЙОХ, ПЛХФБООХА ЮБДТПА... ьФП ВЩМБ вЬМБ... ВЕДОБС вЬМБ! пО ЮФП-ФП ОБН ЪБЛТЙЮБМ РП-УЧПЕНХ Й ЪБОЕУ ОБД ОЕА ЛЙОЦБМ... нЕДМЙФШ ВЩМП ОЕЮЕЗП: С ЧЩУФТЕМЙМ, Ч УЧПА ПЮЕТЕДШ, ОБХДБЮХ; ЧЕТОП, РХМС РПРБМБ ЕНХ Ч РМЕЮП, РПФПНХ ЮФП ЧДТХЗ ПО ПРХУФЙМ ТХЛХ... лПЗДБ ДЩН ТБУУЕСМУС, ОБ ЪЕНМЕ МЕЦБМБ ТБОЕОБС МПЫБДШ Й ЧПЪМЕ ОЕЕ вЬМБ; Б лБЪВЙЮ, ВТПУЙЧ ТХЦШЕ, РП ЛХУФБТОЙЛБН, ФПЮОП ЛПЫЛБ, ЛБТБВЛБМУС ОБ ХФЕУ; ИПФЕМПУШ НОЕ ЕЗП УОСФШ ПФФХДБ ДБ ОЕ ВЩМП ЪБТСДБ ЗПФПЧПЗП! нЩ УПУЛПЮЙМЙ У МПЫБДЕК Й ЛЙОХМЙУШ Л вЬМЕ. вЕДОСЦЛБ, ПОБ МЕЦБМБ ОЕРПДЧЙЦОП, Й ЛТПЧШ МЙМБУШ ЙЪ ТБОЩ ТХЮШСНЙ... фБЛПК ЪМПДЕК; ИПФШ ВЩ Ч УЕТДГЕ ХДБТЙМ ОХ, ФБЛ ХЦ Й ВЩФШ, ПДОЙН ТБЪПН ЧУЕ ВЩ ЛПОЮЙМ, Б ФП Ч УРЙОХ... УБНЩК ТБЪВПКОЙЮЙК ХДБТ! пОБ ВЩМБ ВЕЪ РБНСФЙ. нЩ ЙЪПТЧБМЙ ЮБДТХ Й РЕТЕЧСЪБМЙ ТБОХ ЛБЛ НПЦОП ФХЦЕ; ОБРТБУОП рЕЮПТЙО ГЕМПЧБМ ЕЕ ИПМПДОЩЕ ЗХВЩ ОЙЮФП ОЕ НПЗМП РТЙЧЕУФЙ ЕЕ Ч УЕВС.

рЕЮПТЙО УЕМ ЧЕТИПН; С РПДОСМ ЕЕ У ЪЕНМЙ Й ЛПЕ-ЛБЛ РПУБДЙМ Л ОЕНХ ОБ УЕДМП; ПО ПВИЧБФЙМ ЕЕ ТХЛПК, Й НЩ РПЕИБМЙ ОБЪБД. рПУМЕ ОЕУЛПМШЛЙИ НЙОХФ НПМЮБОЙС зТЙЗПТЙК бМЕЛУБОДТПЧЙЮ УЛБЪБМ НОЕ: «рПУМХЫБКФЕ, нБЛУЙН нБЛУЙНЩЮ, НЩ ЬФБЛ ЕЕ ОЕ ДПЧЕЪЕН ЦЙЧХА». «рТБЧДБ!» УЛБЪБМ С, Й НЩ РХУФЙМЙ МПЫБДЕК ЧП ЧЕУШ ДХИ. оБУ Х ЧПТПФ ЛТЕРПУФЙ ПЦЙДБМБ ФПМРБ ОБТПДБ; ПУФПТПЦОП РЕТЕОЕУМЙ НЩ ТБОЕОХА Л рЕЮПТЙОХ Й РПУМБМЙ ЪБ МЕЛБТЕН. пО ВЩМ ИПФС РШСО, ОП РТЙЫЕМ: ПУНПФТЕМ ТБОХ Й ПВЯСЧЙМ, ЮФП ПОБ ВПМШЫЕ ДОС ЦЙФШ ОЕ НПЦЕФ; ФПМШЛП ПО ПЫЙВУС...

чЩЪДПТПЧЕМБ? УРТПУЙМ С Х ЫФБВУ-ЛБРЙФБОБ, УИЧБФЙЧ ЕЗП ЪБ ТХЛХ Й ОЕЧПМШОП ПВТБДПЧБЧЫЙУШ.

оЕФ, ПФЧЕЮБМ ПО, Б ПЫЙВУС МЕЛБТШ ФЕН, ЮФП ПОБ ЕЭЕ ДЧБ ДОС РТПЦЙМБ.

дБ ПВЯСУОЙФЕ НОЕ, ЛБЛЙН ПВТБЪПН ЕЕ РПИЙФЙМ лБЪВЙЮ?

б ЧПФ ЛБЛ: ОЕУНПФТС ОБ ЪБРТЕЭЕОЙЕ рЕЮПТЙОБ, ПОБ ЧЩЫМБ ЙЪ ЛТЕРПУФЙ Л ТЕЮЛЕ. вЩМП, ЪОБЕФЕ, ПЮЕОШ ЦБТЛП; ПОБ УЕМБ ОБ ЛБНЕОШ Й ПРХУФЙМБ ОПЗЙ Ч ЧПДХ. чПФ лБЪВЙЮ РПДЛТБМУС, ГБР-ГБТБР ЕЕ, ЪБЦБМ ТПФ Й РПФБЭЙМ Ч ЛХУФЩ, Б ФБН ЧУЛПЮЙМ ОБ ЛПОС, ДБ Й ФСЗХ! пОБ НЕЦДХ ФЕН ХУРЕМБ ЪБЛТЙЮБФШ, ЮБУПЧЩЕ ЧУРПМПЫЙМЙУШ, ЧЩУФТЕМЙМЙ, ДБ НЙНП, Б НЩ ФХФ Й РПДПУРЕМЙ.

дБ ЪБЮЕН лБЪВЙЮ ЕЕ ИПФЕМ ХЧЕЪФЙ?

рПНЙМХКФЕ, ДБ ЬФЙ ЮЕТЛЕУЩ ЙЪЧЕУФОЩК ЧПТПЧУЛПК ОБТПД: ЮФП РМПИП МЕЦЙФ, ОЕ НПЗХФ ОЕ УФСОХФШ;? ДТХЗПЕ Й ОЕОХЦОП, Б ЧУЕ ХЛТБДЕФ... ХЦ Ч ЬФПН РТПЫХ ЙИ ЙЪЧЙОЙФШ! дБ РТЙФПН ПОБ ЕНХ ДБЧОП-ФБЛЙ ОТБЧЙМБУШ.

й вЬМБ ХНЕТМБ?

хНЕТМБ; ФПМШЛП ДПМЗП НХЮЙМБУШ, Й НЩ ХЦ У ОЕА ЙЪНХЮЙМЙУШ РПТСДЛПН. пЛПМП ДЕУСФЙ ЮБ

В день рождения Михаила Лермонтова хочется вспомнить о нем и о его произведениях. Давайте посмотрим иллюстрации различных авторов к "Герою нашего времени".

М.Врубель, "Печорин"

"Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.
- А что ж такое она пропела, не помните ли?
- Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ".

В.Серов, "Встреча Печорина и Бэлы на свадьбе"

"Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?» - «Прелесть! - отвечал он. - А как ее зовут?» - «Ее зовут Бэлою», - отвечал я.
И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала".

В.Серов, "Бэла"

"Много красавиц в аулах у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет".

М.Врубель, "Казбич и Азамат"

"Опрометью поскакали мы на выстрел - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда; я за ним.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..» Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью.
Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагеза…
Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья… «Не стреляйте! - кричу я ему. - берегите заряд; мы и так его догоним». Уж эта молодежь! вечно некстати горячится… Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своих женщину, окутанную чадрою… Это была Бэла… бедная Бэла! Он что-то нам закричал по-своему и занес над нею кинжал…"

В. Бехтеев, "Казбич ранит Бэлу"

"- Так вы в Персию?.. а когда вернетесь?.. - кричал вслед Максим Максимыч…
Коляска была уж далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..
Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, - а бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой задумчивости".

Н. Дубовский, "Максим Максимыч провожает Печорина"

"Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России".

М.Лермонтов, "Тамань"

"В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.
Княжна Мери видела все это лучше меня.
Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. "

М.Врубель. "Княжна Мери и Грушницкий"

Д.Шмаринов, "Княжна Мери и Грушницкий"

"Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания. В девять часов все съехались. Княгиня с дочерью явилась из последних; многие дамы посмотрели на нее с завистью и недоброжелательством, потому что княжна Мери одевается со вкусом. Те, которые почитают себя здешними аристократками, утаив зависть, примкнулись к ней. Как быть? Где есть общество женщин - там сейчас явится высший и низший круг. Под окном, в толпе народа, стоял Грушницкий, прижав лицо к стеклу и не спуская глаз с своей богини; она, проходя мимо, едва приметно кивнула ему головой. Он просиял, как солнце… Танцы начались польским; потом заиграли вальс. Шпоры зазвенели, фалды поднялись и закружились".

П.Павлинов, "Бал"

"Мы были уж на середине, в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. "Мне дурно!" - проговорила она слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. "Смотрите наверх! - шепнул я ей, - это ничего, только не бойтесь; я с вами".
Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный мягкий стан; моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем.
- Что вы со мною делаете? Боже мой!.."

И точно она была хороша высокая. ""Герой нашего времени" — это грустная душа в нашем времени" - Лабиринт книг. «Герой нашего времени». Бэла

I Бэла

I
Бэла