Единственный в России фестиваль-школа станет бунтом против лицемерия
Международный фестиваль-школа «Территория» проходит в России 8-й раз. Фестиваль современного театра - это микс культур, жанров и стилей. В этом году покажут музыкальное «Пробуждение весны» Кирилла Серебренникова, Rausch из Дюссельдорфа, бельгийский спектакль-танец в честь Пины Бауш. А самый взрывоопасный спектакль сыграют два грека: один в строгом костюме, другой же - совершенно обнаженным.
Гвоздей в этом году в программе фестиваля несколько. Первым станет дуэт Сиди Ларби Шеркауи и индийской танцовщицы Шанталы Шивалингаппы «Play». Эти мастера contemporary dance покажут мир в его диалогичности и двойственности - движения и слова, игра соприкоснутся в диалоге живой музыки и танца, Востока и Запада, начал Инь и Янь. Спектакль «Игра» станет игрой во всех смыслах - актеры на сцене играют роли, играют в шахматы... В танце сплетаются не только тела - танцуют и их голоса. Сиди Ларби убежден, что пение - это внутренняя хореография. Кроме того, Play - это гимн в честь Пины Бауш. Именно она выступила в роли судьбы свела артистов вместе, и в 2008 они представили на фестивале Бауш свой первый совместный проект.
Следующий именитый гость программы - немецкий спектакль Rausch. Rausch - это дурман, опьянение, шум, упоение. Все человеческие страсти в этом спектакле мутировали, люди живут в постоянной усталости и изоляции друг от друга. Эпоха социальных сетей, которая доводит человека до агонии - вот о чем эта 4-я совместная постановка немецкого режиссера Фалька Рихтера и голландки Анук ван Дайк. По словам Рихтера, Rausch - это потеря контроля. Это крик обо всем - о любви и политике, обществе и одиночестве.
Оригинал фотографий на сайте: territoryfest.ru
А теперь - «Внимание! В спектакле используется обнаженное тело». Самое провокационная постановка - греческая «Первая материя». Нашумевший экспериментальный спектакль вышел в 2012, и теперь раскрывает в России тайну двойственной натуры художника. На сцене двое мужчин - один из которых одет в приличный костюм, а второй совершенно обнажен. Снизу - черный пол, кругом - белые стены. Это личность, внутри которой танцуют и извиваются эти двое - человек и Художник, художник и его творение. Они как вечная жизнь не могут остановиться и не в состоянии найти своего места в этом мире.
Зарубежные спектакли глубокие и громкие - сплошной шик-модерн. Но не отстает и наша сцена: на «Территории» сыграют «Пробуждение весны» Кирилла Серебренникова, которое до сих пор не могут забыть во всем мире. В 2006 этот мюзикл взорвал Бродвей и получил премию Топу. Здесь снова - контраст и диалог. Лицемерие взрослого мира - и режущая яркость жизни героев-подростков. Кроме мэтра русскую часть фестиваля на малой сцене Театра Наций представляют молодые режиссеры. Тут одни новинки: Тимофей Кулябин и «Электра» (премьера прошла в театре Наций в январе) , «Камень» Филиппа Григорьяна, а также удивительный спектакль «Три дня в аду» Дмитрия Волкострелова, где актеры просто выполняют физические действия, а их голоса звучат на аудиозаписи.
Все это безумство избрало основным местом действия Театр Наций, но программа обширная, места не хватает. Поэтому задействовали "Гоголь-центр", "Платформу", Московский музей современного искусства, концертный зал "Москвич", Центральный музей Вооруженных сил и Дом-музей Ермоловой.
Однако «Территория» - не просто буйство современного театра. Это площадка из трех фрагментов - зарубежного, русского и образовательного. Арт-директор фестиваля Роман Должанский на открывающей пресс-конференции заметил, что главное - это вдохновить молодежь на открытие новых форм и нового языка современного искусства.
Оригинал фотографий на сайте: territoryfest.ru
-«Территория» соединяет разные культуры, жанры и стили», - пояснил он. Поэтому единственный фестиваль-школа готов «окультурить» сотню творческих студентов из России и ближнего зарубежья - кроме бесплатного входа не все спектакли фестиваля для них организуют специальные мастер-классы. Ведь совсем не дурно, когда опытом с молодежью делятся такие мэтры, как Кирилл Серебренников, Деклан Донеллан, Ларс Ойно и индийское «дитя востока и запада» Шантала Шивалингаппа.
Посвящается несостоявшемуся
Году культуры Польши в России
Однажды Анатолий Васильев объяснял, почему такой спектакль, как «Медея-материал», где обнаженная Валери Древиль практически все время действия сидит на авансцене, раздвинув ноги, невозможен на российской почве. Формулировка была проста: «Французская актриса асексуальна, а русская…». О, простите, увлеклась — слово-то непечатное. Ну, скажем так, прямолинейно сексуальна; телесна в буквальном смысле; вообще буквальна в своей наготе. И это одна из причин, почему голое тело часто смотрится вульгарно и коммерчески конъюнктурно на российской сцене.
«(А)полония». Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
Хотя большую, если не бoльшую роль играет настрой воспринимающего. «Там, где эллину сияла Красота, мне из черных дыр зияла Срамота…». Широкий театральный зритель в России, конечно, пуританин. И его, естественно, ни на пядь не сдвинуть с той точки зрения, что тело без одежд — ростральная фигура на корабле массовой культуры (а в «храме» и на «кафедре» она срамна). И это закономерно. Потому что зритель чувствует интуитивно: в контексте столь любимого жизнеподобного театра нагота действительно весьма факультативна (а то, без чего можно обойтись, — известно — лучше отсечь бритвой Оккама). Потому что в этой системе координат у нее слишком большой риск и оказаться тем, чем она кажется: телом как телом; слишком конкретным объектом желания. Означающее смыкается с означаемым, и в итоге вместо объема возникает плоскость. В том числе и в значении пошлость. «Ведь есть же эквиваленты!» — восклицает продвинутый зритель. «Разврат!» — заключает зритель непродвинутый и нет-нет да и пишет письмо в соответствующие структуры. И ширится пропасть.
«Там, где эллину сияла Красота…». И эллин здесь неслучаен. Потому что на все это можно посмотреть как на результат и симптомы господства третьего жанра. Драма стыдливо натягивает буржуазные покровы и говорит: табу. Драма тянет на сцену жизнеподобие и чурается корней — дионисийских буйств и экстатических срывов. Когда речь идет о бытовом прямолинейном обнажении, да, хочется метафоры, чтобы его прикрыть. Когда возникает необходимость говорить о наготе перед ликом рока, нагота сама становится метафорой, эквивалентом.
А. Ференци (Отелло), М. Поплавски (Дездемона).
Трагедия взыскует универсума, а универсум склонен к наготе. Человек на сцене всегда знак, голый человек — знак par exellence. И тут уже одежда — то, что можно вычесть.
В 2012 году на Авиньонском фестивале во внутреннем дворе костела показывали пластический спектакль Томми Паскаля, лаконично называвшийся «Трагедия». Но правильнее было бы сказать, что это «Ритуал». В нем не было протагониста, не было субъекта, лица. Под грубый рокот барабана обнаженные, крепко сложенные люди выходили по восемь из ниш, шли фронтально к авансцене и возвращались. Их сменяли другие — было несколько «шеренг». И это продолжалось… бесконечно. Молодые и немолодые тела в рамке вечных — на их фоне — теплых, как кожа, но изъеденных временем стен. Люди и фигуры с конкретными, но все более и более размывающимися по мере запоминания лицами и очертаниями. И огромные, изначально безликие, лишенные индивидуальности и даже пола, колеблющиеся, как идея человека, тени на стенах. Потом тела сплелись, стали единым комом, их носило роком, было что-то дантовское — неважно. Важно, что влекло к истокам, к некой праматери театра. И это не была реконструкция — потому что тела — живые. И сознание проводило большую работу — засыпая. А подсознание смазывало черты и возвращало образ архетипа. Человека, еще умеющего без очков смотреть в глаза чудовищам, человека игрушку и антагониста рока, человека вообще. А вы говорите одежда…
«Персона. Мэрилин». Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
Есть ощущение, что дальше всех (возможно, даже слишком далеко) на этом пути обнажения чистого человека, обомлевшего перед гримасой рока, зашел сегодня польский театр. Может быть, потому, что в последние годы он привык исследовать вину («…пока хоть одна частичка пепла из печей крематориев сидит в легких…»). А это поле для трагедии. И отказ от вины. А это причина для ярости.
В мейнстриме этого авангардного течения, конечно, Кшиштоф Варликовский, с его катастрофическим мироощущением, катастрофической образной системой и ультрасовременным шквалом первобытных оргий. Не обойтись без хрестоматийной формулы Ницше: жаждущий грек накинул покрывало аполлоновской образности на шевелящуюся бездну. Варликовский срывает эту оболочку с мясом, с бешенством. Задирает подол.
Для классической трагедии, для длящейся битвы нужно равновесие аполлоновского и дионисийского. Но пластическое, упорядоченное в культуре победило, заручившись поддержкой рацио (создав тот самый третий жанр). И, кажется, именно потому Варликовский с его завидным классическим образованием и профессиональным знанием античности — с неистовством вандала набрасывается на триумфатора и топчет ткань. При всей программной отвратительности его языка в этой битве на пепелище есть что-то благородное. Как новый фовист, он рвется к дикости — туда, назад, к доеврипидовой трагедии, в лоно театра. Он кричит — часто устами персонажей, исковерканными пятнами размазанной помады, часто в микрофон, нанизывает вопли об актуальном злодействе (рядом с которыми — о да — «при Шекспире были телячьи забавы», — процитируем Солженицына). Нельзя носить пиджаки после Аушвица! Только срывать.
И он срывает. В «(А)полонии», которая вся как анатомический плакат с оголенными проводами-нервами. Где все мешается: жертва Ифигении и жертва Януша Корчака, бесчеловечность Агамемнона и бесчеловечность палачей Холокоста. И современных скотобоен, кстати. И в спрессованных из трех трагедий «Африканских сказках Шекспира», где на анатомическом столе милуются двое со свиными головами на плечах. Где сильное белое голое старое тело Отелло Адама Фернци магнитом притягивает еще аккуратную, еще неправдоподобно чистую Дездемону Магдалены Поплавски.
Тело рифмуется с мясом (которое едят, жрут и рубят). Тело очень смертно. Хотя бы потому, что оно почти всегда несвеже, как будто готовится принять гниение. При этом, обнаженное, оно напрочь лишено гендерного содержания и смысла. Приходится сказать, что плоть мужчин и женщин здесь одинаково уродлива. Каков бы ни был род, это всегда тела сатиров — никогда не беломраморных эфебов, никогда не нимф. Голый мужчина пляшет в «(А)полонии», расписанный попсовыми слоганами, помеченный пятнами скотча. Голая женщина в «Сказках» брошена на сцену, как в ворох потных простыней. Тело разрыхленное, непристойно и недвусмысленно расслабленное, раздражающее хотя бы потому, что сам эпизод затяжной, тормозящий действие, вкрапленный в Шекспира, и ребенку ясно: лишний… Но фантасмагорическая естественность и фантасмагорическое бесстыдство все равно гипнотизируют.
«Вавилон». Сцена из спектакля. Фото © Teatr Polski Bydgoszcz
Даже если актриса молода и красива, она всегда должна быть здесь обезображена. И это очень просто — похотью. Кликушескою маетой или полупьяным африканским танцем исступленного желания. И все же, сколько б ни было на сцене секса, тело здесь не для него. Вернее, секс становится знаком другого, обретает энергию отчаянного беснованья вакханок, рвущих любимое тело Диониса. Только по прошествии тысячелетий и этот ритуал давно содержит уж не смысл, а лишь память о смысле. Это очевидно. В этом трагическое содержание. За эти века человек стал еще более гол.
Не-красота, конечно, важный секрет. Она, в том числе, и гарант того, что нигде не сверкнет глянец, не промелькнет play-boy. Но значимей другое: это театр, осознанно (чтоб не сказать миссионерски) изымающий прослойку красоты, ныряющий в срамоту с размаху. Смыкающий две бездны: хтоническую и эсхатологическую современную.
При этом Варликовский находится в постоянной связке со зрителем и бьет всегда прицельно и не ради красоты удара. И здесь он попадает в русло классической традиции трагедии: театр нужен для того, чтобы воздействовать на зрителя. Более радикальный художник Майя Клечевская как будто беснуется оттого, что зритель это принимает. Что весь этот дикий авангард становится мейнстримом. Она, кажется, готова умостить телами всю сцену ради того, чтобы исследовать границы терпимости даже самой продвинутой и невозмутимой публики.
В ее «Вавилоне» по Эльфриде Елинек — полотне, похожем на лоскутное одеяло, сшитое из… не хочется представлять из чего, — клейма о боли, о кровопролитии, о насилии, о всеохватной не-любви. И километры наготы в крови и скотче (спасибо, что не перьях). И каждый, кто на сцене, — фрейдовское id, выпущенное пастись на свободе, пожирать все живое и не только. Страшно вообразить того Бога, чьим образом и подобием являются эти люди. Там три анатомических стола, на каждом — голый мужчина. Первый — почти по-иконописному изможденный, третий — необъятный. К каждому из них по очереди приходит мать и, не замечая того, что сын мертв, предъявляет претензии. Одна обвиняет ребенка в том, что он не празднует своего дня рождения. Другая говорит своему, что он — сын Бога, она принесла его в жертву, да как-то мало дивидендов… Потом его голое тело будут волочить по сцене (так, как в александринском «Гамлете» волокут куклу Полония). И все это так патентованно отвратительно, что покорно ждешь еще более обстоятельного обнажения. Живая плоть как контейнер для органов. Это и есть месседж, и он скромный.
«Африканские сказки Шекспира». Сцена из спектакля. Фото © Konrad Pustola
Но так или иначе, в своем бескомпромиссном буйстве оба уже не юных художника наращивают протест. И, кажется, в какой-то мере против учителя. Кристиан Люпа при всем своем масштабе до странности равнодушен к глобальным катаклизмам (зато на редкость толерантен к аполлоновским изгибам; вообще к красоте). Чем дальше, тем больше его интересует маленькая частная трагедия, локальный персонаж и — всегда — тело. И спектакль «Персона. Мэрилин», конечно, хрестоматиен. Все твердят уставшей Мэрилин Монро, как мантру: «Ты важнее, чем Христос». И этот дикий, в чем-то правдивый тезис становится источником сил и отчаяния; проклятием и наваждением… Тело важнее. Как крест, мессия-Мэрилин вынуждена нести свою тяжелую головокружительную грудь, свою патентованную улыбку, свою освидетельствованную неотразимость… Люпа берет икону и помещает ее в оклад из несвежего тряпья и холодного бетона.
Героиня Сандры Коженяк, кажется, ощущает свое роскошное тело как опостылевший груз. Заплетаются крепкие ноги… И почти весь спектакль она проводит в распахнутой вязаной кофте. Потребность в наготе — что потребность в воздухе. Тело Мэрилин воспринимается в этом пространстве словно ядро в цитоплазме — в клетке…
Это тело, истертое взглядами, как наждаком. Вопреки красоте Коженяк, это грубая мясистая плоть. Загадка Мэрилин в том, есть ли содержание за роскошной формой. В ненагретом бетонном пространстве, в одиночестве, отвоеванном с трудом и оттого еще более невыносимом, она пытается репетировать роль Грушеньки в «Братьях Карамазовых». Великолепная актриса играет актрису посредственную, играющую женщину, от природы склонную к игре. Хорошо ли, плохо ли — бесконечно трудно понять. При этом Грушенька, по сути, едва ли не близнец Монро. Квинтэссенция женственности, это непрестанное осознание собственной желанности, с надломом, с тягой к разгулу, с жаждой полнокровной любви… Ее роль! Но она не может к ней пробиться (или думает, что не может), как не может вырваться за рамки тела. Заглянцованного взглядами. И когда эта вожделеемая половиной планеты плоть вдруг воспламеняется и сгорает в ядовитожелтом пламени на экране-проекции, это выглядит как избавление. Сбросить одежду — не хитрость. Хитрость — сбросить само тело.
Июль—август 2014 г.
Театр – один из самых популярных и удивительных видов искусства. И хотя, по общепринятому мнению, Мельпомена должна нести добро, в истории театра существует ряд театральных постановок, во время которых на подмостках проливалась настоящая кровь или происходило насилие.
1. Театр Гран-Гиньоль
Любители пощекотать нервы, приезжая в Париж в начале 20-го века, обычно посещали театр Гран-Гиньоль - крошечное заведение, расположенное в переоборудованной церкви, которое специализировалось на ужасных и кровавых постановках. Основными темами выступлений в Гиньоль были безумие и страх, а в постановках показывались некрофилия, использование наркотиков, серийные убийства и ужасные болезни. На протяжении всего существования (1897-1963) Гран-Гиньоль боролся с цензурой. После Второй мировой войны театр стал больше не актуален для аудитории, которая испытала ужасы войны не понаслышке.
2. Герман Нитч
Герман Нитч - австрийский художник, композитор, актер и драматург, который в 1960-х годах создал труппу под названием "Театр оргий и мистерий". Вдохновением Нитча стало то, что он пережил во время Второй мировой войны. Поэтому его искусство очень кровавое. Во время выступлений часто забивали живых животных, используя их внутренности и кровь. Кишки валялись по всей сцене, а кровь летела даже на публику. Кровь животных выливали в рот голым актерам, которых раскладывали на сцене в форме креста.
3. Объединение "Паника"
Объединение "Паника" (которое было названо в честь греческого бога Пана) - коллектив, организованный Фернандо Аррабалем, Алехандро Ходоровски и Роландом Топором в 1962 году. Ходоровски столкнулся с цензурой в своей родной Мексике и отправился в Париж, где он встретился с двумя другими художниками. Группа посвятила свою работу противостоянии буржуазии, которая стала причиной ввода тотальной цензуры, и ставила самые нелепые спектакли, которые было только возможно представить. По сути, "Паника" старалась максимально шокировать и эпатировать публику. Ходоровски убивал гусей на сцене, обмазывал женщин, которые выступали топлесс, медом, имитировал кастрацию, использовал гигантский крест в качестве фаллоса.
4. Дзяды
Написанная в 19 веке известным польским писателем Адамом Мицкевичем, пьеса "Дзяды" является одним из самых популярных польских представлений. В пьесе идет речь о поляке Густаве, который умирает и реинкарнируется в виде Конрада, революционера, борющегося против царской России за польскую национальную свободу. В 1968 году польский Национальный театр сделал современную постановку "Дзяды", в которой играли известные польские актеры. Несмотря на то, что пьеса была направлена против царской России, а не против советской власти, в Польше решили запретить спектакль, что в итоге привело к студенческим волнениям и политическому кризису в стране.
5. Театр Living Theatre, постановка "Connection" и Франкенштейн
Постановка Джека Гелбера "Connection" установила новые стандарты жестокости и реализма в театре. В постановке, дебют которой состоялся в 1959 году, изображается разговор группы наркоманов, которые ждут своего дилера. Использование свободного диалога дало зрителям нервирующее ощущение, что они не смотрят пьесу, а на самом деле стоят на углу улицы, наблюдая, как наркоманы живут своей повседневной жизнью. Для пущего реализма, актеры ходили по аудитории с просьбой дать деньги на наркотики.
Впервые "Connection" появился на сцене Living Theatre, экспериментальной театральной группы, которая специализировалась на экстремальных, крайне политизированных пьесах. Эти постановки выполнялись в необычных местах, таких как сталелитейные заводы и бразильские тюрьмы. Одной из поздних постановок театра стал римейк "Франкенштейна", в которым на сцене изображались кровавые и страшные убийства.
6. Плейбой западного мира
Джон Миллингтон Синг уже был хорошо известным поэтом и драматургом в своей родной Ирландии, когда в 1907 году он создал пьесу "Плейбой западного мира". Но он никак не ожидал, к чему это приведет. В пьесе молодой психопат убивает своего отца топором, а затем хвастается убийстве перед женщинами. История так потрясла общественность, что в Ирландии вспыхнули массовые беспорядки на улицах. В итоге пьесу запретили в стране, но многие годы спустя "Плейбой западного мира" начали считать одной из величайших ирландских пьес.
7. Гюнтер Брус
В Вене в течение непродолжительного времени существовало такое радикальное движение, как акционизм, которое стремилось соединить искусство с политикой. Гюнтер Брус был одним из наиболее радикальных представителей акционизма. В 1968 году в студенческом центре при австрийском университете Брус со своими товарищами Отто Мулем и Освальдом Винером организовали постановку "Kunst und Revolution", во время которой Брус испражнялся прямо на сцене и занимался самоудовлетворением во время пения австрийского гимна. В итоге всех троих арестовали. Последнее представление художника состоялось в 1970 году.
8. Сара Кейн "Подорванные"
В пьесе "Подорванные" изображены два персонажа (журналист-расист и его молодой любовник), которые находятся в гостиничном номере в то время, как снаружи идет гражданская война. В пьесе присутствует огромное количество ужасных сцен насилия: несколько изнасилований, взрыв смертника, суицид и каннибализм мертвого ребенка. "Подорванные" была первой пьесой Кейна, но ее премьера в Лондоне в 1995 году вызвала сенсацию. Критики сравнили ее с "окунанием головы в помойное ведро". Но трагическое самоубийство Кейн в возрасте 28 лет (она написала всего четыре других пьесы) привело к переоценке ее работы.
9. Эдвард Бонд "Спасенные"
В пресловутой сцене постановки Эдварда Бонда "Спасенные" банда головорезов находит в парке плачущего ребенка в коляске. Вместо того, чтобы утешить ребенка, бандиты мучают его, испражняются на него и в конечном итоге забивает ребенка камнями до смерти. Когда пьеса была впервые поставлена в Лондоне в 1965 году, она вызвала неоднозначную реакцию. Критики начали клеймить драматурга тем, что он создал подобную сцену только для обретения популярности, а некоторые начали упрекать Бонда в садизме. Правительство даже пыталось запретить пьесу, но со временем она стала широко известной. Бонд заявил, что это всего лишь попытка заставить зрителей обратить внимание на многие из проблем, затрагивающие Великобританию и сегодня.
10. Дурное семя
В пьесе-триллере "Дурное семя" нет таких шокирующих сцен и жестокого реализма, как во многих других пьесах в этом списке, но в ней есть ужасный сюжет: мать постепенно понимает, что ее восьмилетняя дочь Рода является серийным убийцей-маньяком. По мере развития сюжета, она также обнаруживает, что ее собственная мать также была серийным убийцей, и что так называемое "дурное семя" может передаваться от одного поколения к другому. Пьеса имела огромный, но скандальный успех на Бродвее в 1954 году. По пьесе впоследствии был снят фильм, который также стал хорошо известен.
Театр Кирилла Ганина открылся в 1994 году в Москве. Первый же спектакль, в котором участвовали обнаженные актеры, вызвал такой скандал, что режиссера арестовали за рекламу порнографии.
Биография Ганина и творческая деятельность
Сергей Ганин родился 8 марта в 1967 году. Новое имя взял позже, когда увлекся театром. До этого окончил институт МГСУ НИУ (строительный университет, кафедра теории сооружений), но по профессии не работал. Уже после успеха своего проекта пошел учиться на режиссуру в МГИК (институт культуры).
Театр Кирилла Ганина (адрес первой постановки - сцена «ШОЛОМ») открылся показом спектакля «За закрытыми дверями» по одноименной пьесе Сартра 29 мая. Ганин является единственным режиссером, ставит зарубежную и отечественную классику, а также собственные произведения.
На третьем показе Кирилла арестовали по статье 228 УК (распространение порнографии). 4 месяца он просидел в следственном изоляторе, затем был выпущен до суда под В ходе разбирательств был направлен для выяснения вменяемости в НИИ Сербского.
В середине 1995 года был полностью оправдан и признан вменяемым, после чего театр Кирилла Ганина возобновил работу в официальном статусе. Спектакли в основном идут в камерном режиме на малой сцене, что создает атмосферу интима и близкого контакта со зрителем.
Скандальная история театра
Чем же прославился Концептуальный театр Кирилла Ганина? Москва видела многое, но драматические постановки с голыми актерами на сцене - это уникальное явление. Ничего порнографического в самом тексте нет. Режиссер ставит любимых классиков, но обнажает идеи своих произведений в прямом смысле слова.
От «правды жизни» не у всех вызывает восторг. Ганин вынужден судиться с наследниками пьес и депутатами Государственной Думы. В 1997 году режиссер выпустил сказку с эротическим уклоном «Муха-Цокотуха». На театр Кирилла Ганина подала в суд Е. Ц. Чуковскоя (внучка классика). Адвокаты обеих сторон урегулировали скандал без судебного разбирательства. Название спектакля было переименовано в «Муха-Потаскуха».
Проект «Мастер и Маргарита» по повести Булгакова шел в театре в 1999 году. Сергей Шиловский (наследник писателя) подал в суд за нарушение прав, но проиграл. Режиссер сумел доказать, что в тексте нет правок, все взносы за авторство он заплатил, поэтому имеет право ставить произведение в своей концепции. Депутаты Н. Губенко и Е. Драпеко в 2003 году обратились напрямую к министру внутренних дел с требованием закрыть Концептуальный театр Кирилла Ганина и запретить показ постановки «Ленин в сексе». Их просьбу отклонили.
К 2005 году режиссера настолько затравили, что в целях самозащиты (и для рекламы) Ганин сам подает в суд на Дарью Донцову и издательство "Эксмо" за то, что в своем романе «Дантисты тоже плачут» в одной из реплик диалога героев подрывается его профессиональный статус и репутация. Фраза в книге звучала так: «Разве это искусство? Это просто статус, так же как театр Кирилла Ганина. Пошлая порнография, но сделать ничего невозможно».
На этот раз суд отклонил иск Ганина с заключением, что Донцова, как писатель, может создавать тексты по своему усмотрению. В ответ режиссер выпустил спектакль под провокационным названием «Д. Донцова. Эротические фантазии». История закончилась миром. Издатели убрали фразу из романа, а Ганин снял постановку с проката.
Ганин - политик
4 апреля 2012 года Кирилл Ганин со своими друзьями, журналистами И. Дудинским и создал партию «Россия без мракобесия», официально зарегистрированную МЮРФ. Основной тезис - опасение интеллектуалов за общее образование в школах и протест против углубления знаний закона Божьего в ущерб математике и русскому языку.
Кроме возрастающего влияния церкви на государственную власть, партия выдвигает тезисы об общем «оглуплении» народа. В доказательство приводит ослабление школьной программы, низкие зарплаты, нелогичные решения главы государства. Цитата из речи Ганина В. Путину на конференции 25 октября 2012 года: «Патриарх Кирилл - это опасность создать современного Распутина. Если президент позволит церкви захватить власть, он не сможет вернуть ее обратно».
Успех «голого» театра
Несмотря на бурную деятельность в стенах суда и на политической арене, Ганин в первую очередь - режиссер своего театра. Спектакли Кирилла Ганина проходят с успехом, и в зале не бывает свободных мест. Хотя и не все готовы воспринимать «обнаженку» на сцене.
На каждом показе часть зрителей уходит с середины постановки в глубоком шоке и возмущении. Но те, кто остался до конца, навсегда влюбляются в откровенное театр Кирилла Ганина - это попытка подарить людям мощный заряд положительной энергии, ощущения катарсиса (очищения). Вернуть зрителя в детство, к истокам песочницы, где каждый был самим собой.
Поддержка идеи Ганина
Во время первого ареста режиссера и в дальнейшей деятельности Ганина поддерживали такие известные люди, как Р. Быков, Г. Волчек, Р. Виктюк, В. Жириновский, Б. Покровский, В. Новодворская, А. Хинштейн, М. Захаров, В. Лановой, К. Райкин.
- «Я посетила Концептуальный театр Кирилла Ганина. Москва - отличное место для революции в драматическом искусстве. Вот он - будущий психологический театр.» - А. Демидова
- «Я не хочу критиковать. Каждый сам выбирает, что смотреть. Если у Ганина есть артисты, значит, им близок стиль работы режиссера и его моральные ценности.» - К. Орбакайте
- «Театр Ганина похож на зеркало. Кто что хочет, тот то и видит.» - Д. Дибров.
- «Мы боролись за свободу искусства и творчества. Так получите или создайте свое.» - В. Жириновский
Искренность в обнажении
Самый искренний театр Кирилла Ганина (адрес: Доброслободская, 2 - 38) ждет своих зрителей. Здесь каждый может участвовать в действии наравне с актерами. Выйти на сцену или просто наслаждаться магией Мельпомены.