Душный круг жутких впечатлений. Свинцовые мерзости. Отношение к женщинам и детям

Произведения написаны «от первого лица» (например, трилогия «Детство», «Отрочество», «Юность»; повесть Тургенева «Первая любовь»; романы-хроники «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука»; роман «Жизнь Арсеньева»; рассказы М. Горького из сборника «По Руси» и его трилогия «Детство», «В людях», «Мои университеты»; - Михайловский «Детство Темы»; «Лето Господне»; «Детство Никиты»; «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды»).

В автобиографических произведениях главным всегда является сам автор, и все описываемые события передаются непосредственно через его восприятие. И все же эти книги – прежде всего художественные произведения, и приведенные в них сведения нельзя воспринимать как реальную историю жизни автора.

Обратимся к произведениям, и -Михайловского. Что же их объединяет?

Все герои рассказанных историй – дети.

За основу сюжета авторы взяли изображение картин духовного роста маленького человека. Повествуя о прошлом своего героя не в хронологической последовательности, а рисуя картины наиболее сильных впечатлений, оставшихся в сознании ребенка, художники слова показывают, как воспринимал эти события реально существовавший человек того времени, о чем он думал, как он ощущал мир. Автор дает читателям почувствовать "живое дыхание" истории.

Главное для писателей – это не события эпохи, а их преломление в душе растущего человека; психология героев, их отношение к жизни, трудное обретение себя.

Все писатели своими произведениями утверждают, что основа жизни ребенка – любовь, которая ему нужна от других и которую он готов щедро дарить людям, в том числе и близким.

Уроки детства осмысляются героями всю жизнь. Они остаются с ним как ориентиры, которые живут в их совести.

Сюжет и композиция произведений основываются на жизнеутверждающем мировосприятии авторов, которое они передают своим героям.

Все произведения обладают огромной нравственной силой, которая необходима сегодня растущему человеку как противоядие против бездуховности, насилия, жестокости, захлестнувших наше общество.

Изображенное в произведениях видится как бы одновременно и глазами ребенка, главного героя, находящегося в гуще событий, и глазами мудрого человека, оценивающего все с позиций большого жизненного опыта.

Что же отличает эти автобиографические произведения?

В произведениях, и - Михайловского авторы рассказывают не только о детстве героев, но и о том, как складывается их самостоятельная жизнь.

И открывают перед читателем детские впечатления своих героев.

Жизнь маленьких героев складывается и освещается писателями по-разному.

Горьковское произведение отличается от других повестей автобиографического характера тем, что ребенок находится в другой социальной среде. Детство, изображенное Горьким, далеко не прекрасный период жизни. Художественной задачей Горького было показать «свинцовые мерзости жизни» всего того социального слоя, к которому он принадлежал. С одной стороны, писателю было важно показать «тесный, душный круг жутких впечатлений», в котором жил Алеша в семье Кашириных. С другой стороны, - рассказать об огромном влиянии на Алешу тех «прекрасных душ», с которыми он встретился в доме деда и в окружающем мире и которые вселяли «надежду на возрождение... к жизни светлой, человеческой».

Герой «Детства» всматривается в эту жизнь, в окружающих людей, пытается понять истоки зла и враждебности, тянется к светлому, отстаивает свои убеждения и нравственные принципы.

В повести «Мои университеты» сильно публицистическое начало, что помогает читателю глубже понять личность Горького, его мысли, чувства. Главным уроком этой повести является мысль писателя о том, что человека создает его сопротивление окружающей среде.

Детство персонажей других писателей согрето лаской и любовью родных. Свет и тепло семейной жизни, поэзия счастливого детства бережно воссоздаются авторами произведений.

Но тут же возникают и острые социальные мотивы: неприглядные стороны помещичьего и аристократически-светского бытия рисуются отчетливо и без прикрас.

«Детство» и «Отрочество» - повествование о Николеньке Иртеньеве, чьи мысли, чувства и ошибки изображены писателем с полным и искренним сочувствием.

Николенька Иртеньев, герой произведения, – мальчик с чуткой душой. Он жаждет согласия между всеми людьми и стремится им помочь. Он более остро воспринимает события жизни, видит то, чего не замечают другие. Не о себе ребенок думает, страдает, видя людскую несправедливость. Сложнейшие жизненные вопросы ставит мальчик перед собой. Что такое любовь в жизни человека? Что есть добро? Что есть зло? Что есть страдание, и можно ли прожить жизнь без страданий? Что есть счастье (и несчастье)? Что есть смерть? Что такое Бог? И в итоге: что есть жизнь, для чего жить?

Отличительной чертой характера Николеньки является стремление к самоанализу, строгому суду своих мыслей, побуждений и поступков. Он винит, казнит себя не только за недостойные поступки, но даже слова и мысли. А ведь это – муки чуткой детской совести.

Иная картина в повествовании о юности героя. В нем сохранились прежние устремления и благородные душевные качества. Но он воспитан в ложных предрассудках аристократического общества, от которых освобождается только к концу повести, и то лишь пройдя через сомнения и серьезные размышления и встретив иных людей – не аристократов.

«Юность» - это повесть об ошибках и возрождении.

Книги о детстве и юности создавались и до Толстого. Но Толстой первым внес в историю становления человеческой личности тему острой внутренней борьбы, нравственного самоконтроля, раскрывая «диалектику души» героя.

Тёма Карташев («Детство Тёмы») живет в семье, где отец отставной генерал, дает вполне определенное направление воспитанию детей. Поступки Тёмы, его шалости становятся предметом наиболее пристального внимания отца, сопротивляющегося «сентиментальному» воспитанию сына, «вырабатывающего» из него «противную слюнявку». Однако мать Тёмы, женщина умная и тонко образованная, придерживается иного взгляда на воспитание собственного сына. По её мнению, любые воспитательные меры не должны уничтожить в ребенке человеческого достоинства, превращать его в «огаженного звереныша», запуганного угрозой телесных наказаний.

Недобрая память об экзекуциях за проступки сохранится у Тёмы на долгие годы. Так, спустя почти двадцать лет случайно оказавшись в родном доме, он вспоминает место, где его секли, и собственное чувство к отцу, «враждебное, никогда не мирящееся».

– Михайловский проводит своего героя, доброго, впечатлительного, горячего мальчика, через все горнила жизни. Не раз его герой попадает, как Жучка, «в вонючий колодец». (Образ Жучки и колодца неоднократно повторяется в тетралогии как символ тупикового состояния героев.) Однако герой способен возрождаться. Сюжет и композиция семейной хроники построены как поиски выхода из кризисов.

«Мой компас – моя честь. Двум вещам поклоняться можно – гению и доброте»,- говорит Карташев своему другу. Точкой опоры в жизни для героя станет работа, в которой раскроются таланты, духовные и физические силы героя.

В «Детских годах Багрова - внука» нет происшествий. Это история мирного, бессобытийного детства, удивляющего только необыкновенной чувствительностью ребёнка, которой способствует необыкновенно сочувственное воспитание. Особая сила книги заключается в изображении прекрасной семьи: «Семья позволяет человеку любой эпохи более устойчиво держаться в обществе... ограничивая в человеке животное», - писал А. Платонов. Он также подчеркивал, что семья в изображении Аксакова воспитывает чувство родины и патриотизм.

У Сережи Багрова было нормальное детство, овеянное родительской любовью, нежностью и заботой. Однако он замечал подчас отсутствие гармонии между отцом и матерью из-за того, «что с одной стороны, была требовательность, а с другой - неспособность удовлетворить тонкой требовательности». Сережа с удивлением отмечал, что его горячо любимая мать равнодушна к природе, высокомерна к крестьянам. Все это омрачило жизнь мальчика, который понимал, что доля вины лежит и на ней.

В основе повести И. Шмелева «Лето Господне» лежат впечатления детства и отражение мира детской души. Дом, отец, народ, Россия – все это дано через детское восприятие.

В сюжете мальчику отведено срединное положение, некий центр между отцом, кипящим в делах и заботах, и спокойным, уравновешенным Горкиным, которого богомольцы принимают за батюшку. А новизна каждой главы – в открывающемся взору ребенка мире Красоты.

Образ Красоты в повести многолик. Это, конечно, картины природы. Свет, радость – этот мотив в восприятии природы мальчиком звучит постоянно. Пейзаж - словно царство света. Природа одухотворяет жизнь ребенка, связывает её незримыми нитями с вечным и прекрасным.

С образом Неба входит в повествование и мысль о Боге. Самыми поэтическими страницами повести являются страницы, рисующие православные праздники и религиозные обряды. В них показана красота духовного общения: «Все были связаны со мной, и я был со всеми связан», - радостно думает мальчик.

Вся повесть словно сыновний поклон и памятник отцу, сотворенный в слове. Очень занятый, отец всегда находит время для сына, для дома, для людей.

Один из современников пишет о нем: «…Велика власть таланта, но еще сильнее, глубже и неотразимей трагизм и правда потрясенной и страстно любящей души… Никому больше не дано такого дара слышать и угадывать чужое страдание, как ему».

«Детство Никиты». В отличие от других произведений, в повести Толстого каждая глава представляет законченный рассказ о каком-то событии из жизни Никиты и даже имеет свое название.

С детских лет А. Толстой полюбил волшебную русскую природу, узнал богатую, образную народную речь, уважительно относился к народу и всеми этими качествами наделил и Никиту.

Поэзия разлита во всем, что окружает этого мальчика – нежного, наблюдательного и очень серьезного. В самых обыкновенных событиях жизни Никиты автор находит неизъяснимую прелесть. Он стремится опоэтизировать окружающий мир и заражает этим стремлением других.

В этом произведении, рассказанном с шутливой улыбкой, раскрыт большой мир и глубокие чувства взрослых и детей.

Как видно из анализа произведений, жизнь одних героев складывается безмятежно и спокойно в счастливой семье (Сережа Багров, Никита).

Другие персонажи шалят, мучаются, влюбляются, страдают, теряют родителей, борются, ставят перед собой трудные философские вопросы, над которыми с рождения и до смерти бьется мыслящий человек.

Дедушка сказал ей:

– Здорова ли, мать?

Они троекратно поцеловались.

Дед выдернул меня из тесной кучи людей и спросил, держа за голову:

– Ты чей таков будешь?

– Астраханский, из каюты…

– Чего он говорит? – обратился дед к матери и, не дождавшись ответа, отодвинул меня, сказав:

– Скулы-те отцовы… Слезайте в лодку!

Съехали на берег и толпой пошли в гору, по съезду, мощенному крупным булыжником, между двух высоких откосов, покрытых жухлой, примятой травой.

Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала:

– Ой, не могу!

– Нашто они тревожили тебя? – сердито ворчала бабушка. – Эко неумное племя!

И взрослые и дети – все не понравились мне, я чувствовал себя чужим среди них, даже и бабушка как-то померкла, отдалилась.

Особенно же не понравился мне дед; я сразу почуял в нем врага, и у меня явилось особенное внимание к нему, опасливое любопытство.

Дошли до конца съезда. На самом верху его, прислонясь к правому откосу и начиная собою улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами. С улицы он показался мне большим, но внутри его, в маленьких полутемных комнатах, было тесно; везде, как на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди, стаей вороватых воробьев метались ребятишки, и всюду стоял едкий, незнакомый запах.

Я очутился на дворе. Двор был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми тряпками, заставлен чанами с густой разноцветной водою. В ней тоже мокли тряпицы. В углу, в низенькой полуразрушенной пристройке, жарко горели дрова в печи, что-то кипело, булькало, и невидимый человек громко говорил странные слова:

Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, – слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».

Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил, – да и по сей день живет, – простой русский человек.

Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие. Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее братья настойчиво требовали у отца раздела имущества. Неожиданное возвращение матери еще более обострило и усилило их желание выделиться. Они боялись, что моя мать потребует приданого, назначенного ей, но удержанного дедом, потому что она вышла замуж «самокруткой», против его воли. Дядья считали, что это приданое должно быть поделено между ними. Они тоже давно и жестоко спорили друг с другом о том, кому открыть мастерскую в городе, кому – за Окой, в слободе Кунавине.

Уже вскоре после приезда, в кухне во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу, покраснел весь и звонко – петухом – закричал:

– По миру пущу!

Болезненно искривив лицо, бабушка говорила:

– Отдай им всё, отец, – спокойней тебе будет, отдай!

– Цыц, потатчица! – кричал дед, сверкая глазами, и было странно, что, маленький такой, он может кричать столь оглушительно.

Мать встала из-за стола и, не торопясь отойдя к окну, повернулась ко всем спиною.

Вдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу; тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.

Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то, взяв в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.

Вытянув шею, дядя терся редкой черной бородою по полу и хрипел страшно, а дедушка, бегая вокруг стола, жалобно вскрикивал:

– Братья, а! Родная кровь! Эх вы-и…

Я еще в начале ссоры, испугавшись, вскочил на печь и оттуда в жутком изумлении смотрел, как бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжелым голосом:

– Окаянные, дикое племя, опомнитесь!

Дед, натягивая на плечо изорванную рубаху, кричал ей:

– Что, ведьма, народила зверья?

Когда дядя Яков ушел, бабушка сунулась в угол, потрясающе воя:

– Пресвятая мати божия, верни разум детям моим!

Дед встал боком к ней и, глядя на стол, где всё было опрокинуто, пролито, тихо проговорил:

– Ты, мать, гляди за ними, а то они Варвару-то изведут, чего доброго…

– Полно, бог с тобой! Сними-ка рубаху-то, я зашью…

И, сжав его голову ладонями, она поцеловала деда в лоб; он же, – маленький против нее, – ткнулся лицом в плечо ей:

– Надо, видно, делиться, мать…

– Надо, отец, надо!

Они говорили долго; сначала дружелюбно, а потом дед начал шаркать ногой по полу, как петух перед боем, грозил бабушке пальцем и громко шептал:

– Знаю я тебя, ты их больше любишь! А Мишка твой – езуит, а Яшка – фармазон! И пропьют они добро мое, промотают…

Неловко повернувшись на печи, я свалил утюг; загремев по ступеням влаза, он шлепнулся в лохань с помоями. Дед впрыгнул на ступень, стащил меня и стал смотреть в лицо мне так, как будто видел меня впервые.

– Кто тебя посадил на печь? Мать?

– Нет, сам. Я испугался.

Он оттолкнул меня, легонько ударив ладонью в лоб.

– Весь в отца! Пошел вон…

Я был рад убежать из кухни.

Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его. Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.

– Эх вы-и! – часто восклицал он; долгий звук «и-и» всегда вызывал у меня скучное, зябкое чувство.

В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, – в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними. Весь он был складный, точеный, острый. Его атласный, шитый шелками, глухой жилет был стар, вытерт, ситцевая рубаха измята, на коленях штанов красовались большие заплаты, а все-таки он казался одетым и чище и красивей сыновей, носивших пиджаки, манишки и шелковые косынки на шеях.

Через несколько дней после приезда он заставил меня учить молитвы. Все другие дети были старше и уже учились грамоте у дьячка Успенской церкви; золотые главы ее были видны из окон дома.

Меня учила тихонькая, пугливая тетка Наталья, женщина с детским личиком и такими прозрачными глазами, что, мне казалось, сквозь них можно было видеть всё сзади ее головы.

1868–1936

Книга о скудости и богатстве души человеческой

Эту книгу читать тяжело. Хотя, казалось бы, никого из нас сегодня не удивить описанием самых изощренных жестокостей в книгах и на экране. Но все это жестокости комфортные: они – понарошку. А в повести М. Горького все – взаправду.

О чем же эта книга? О том, как жили «униженные и оскорбленные» в эпоху зарождения капитализма в России? Да нет, это о людях, которые унижали и оскорбляли сами себя, независимо от строя, – капитализма или другого «изма». Эта книга о семье, о русской душе, о Боге. То есть – о нас с вами.

Писатель Алексей Максимович Пешков, назвавший себя Максимом Горьким (1868–1936), действительно приобрел горький жизненный опыт. И для него, человека, обладавшего художественным даром, вставал нелегкий вопрос: что делать ему, популярному писателю и уже состоявшемуся человеку, – постараться забыть о тяжелом детстве и юности, как о страшном сне, или, лишний раз бередя собственную душу, рассказать читателю неприятную правду о «темном царстве». Может, и удастся кого-то предостеречь от того, как нельзя жить, если ты человек. И что делать тому человеку, который зачастую живет темно и грязно? Отвлечься от настоящей жизни красивыми сказками или осознать всю неприятную правду о своей жизни? И Горький дает ответ на этот вопрос уже в 1902 году в своей знаменитой пьесе «На дне»: «Ложь – религия рабов и хозяев, правда – Бог свободного человека!» Здесь же, чуть дальше, есть не менее интересная фраза: «Надо уважать человека!.. не унижать его жалостью… уважать надо!»

Вряд ли писателю было легко и приятно вспоминать о собственном детстве: «Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что все было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, – слишком обильна жестокостью темная жизнь „неумного племени“. Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил, – да и по сей день живет, – простой русский человек».

Уже давно в художественной литературе существует жанр автобиографической прозы. Это рассказ автора о собственной судьбе. Факты из своей биографии писатель может преподносить с разной степенью точности. «Детство» М. Горького – реальная картина начала жизни писателя, начала очень трудного. Вспоминая свое детство, Алексей Максимович Пешков старается понять, как формировался его характер, кто и какое влияние оказал на него в те далекие годы: «В детстве я представляю сам себя ульем, куда разные простые серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою кто чем мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание – все-таки мед».

Что же за человек главный герой повести – Алеша Пешков? Ему повезло родиться в семье, где отец и мать жили в настоящей любви. А потому своего сына они не воспитывали, они его – любили. Этот заряд любви, полученный в детстве, позволил Алеше не пропасть, не ожесточиться среди «неумного племени». Ему было очень трудно, так как душа его не переносила человеческой дикости: «.. иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть». А все потому, что его родственники и знакомые чаще всего – бессмысленно жестокие и невыносимо скучные люди. Часто испытывает Алеша чувство острой тоски; его даже посещает желание уйти из дома с ослепшим мастером Григорием и скитаться, прося подаяние, лишь бы не видеть пьяниц дядьёв, самодура-деда и забитых двоюродных братьев. Тяжело было мальчику и потому, что у него было развито чувство собственного достоинства: не терпел он никакого насилия ни по отношению к себе, ни к другим. Так, Алеша говорит, что не мог выносить, когда уличные мальчишки мучали животных, издевались над нищими, он всегда был готов вступиться за обиженного. Оказывается, что в этой жизни непросто и человеку честному. А родители и бабушка воспитали в Алеше ненависть ко всякой лжи. Душа Алеши страдает от хитрости его братьев, вранья его знакомого дяди Петра, от того, что ворует Ваня Цыганок.

Так, может быть, постараться забыть о чувстве достоинства и честности, стать таким, как все? Ведь жить станет легче! Но не таков герой повести. В нем живет острое чувство протеста против неправды. Защищаясь, Алеша может даже допустить грубую выходку, как это случилось, когда, мстя за избитую бабушку, мальчик испортил любимые Святцы деда. Немного повзрослев, Алеша с увлечением участвует в уличных драках. Это не обычное хулиганство. Это способ снять душевное напряжение – ведь вокруг царит несправедливость. На улице парень в честном поединке может победить противника, а в обычной жизни несправедливость чаще всего избегает честной схватки.

Таких, как Алеша Пешков, сейчас называют трудными подростками. Но если вглядеться в героя повести, заметишь, что этот человек тянется к добру и красоте. С какой любовью он рассказывает о душевно талантливых людях: о своей бабушке, Цыганке, о компании уличных верных друзей. Он даже в своем жестоком деде старается найти лучшее! И просит он у людей одного – доброго человеческого отношения (вспомните, как меняется этот затравленный паренек после задушевной беседы с ним доброго человека – епископа Хрисанфа)…

В повести люди часто оскорбляют и избивают друг друга. Плохо, когда осознанная жизнь человека начинается со смерти любимого отца. Но еще хуже, когда ребенок живет в атмосфере ненависти: «Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней горячее участие». Вскоре после приезда в дом родителей матери Алеша получил первое по-настоящему оставшееся в памяти впечатление от детства: родной дед избил его, маленького ребенка, до полусмерти. «С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой», – вспоминает об одном из самых памятных событий в своей жизни человек уже не первой молодости.

Другого способа воспитания в этой семье не знали. Старшие всячески унижали и били младших, думая, что добиваются таким образом уважения. Но ошибка этих людей в том, что они путают уважение со страхом. Был ли природным извергом Василий Каширин? Думается, нет. Он, по-своему убогий, жил по принципу «не нами заведено, не нами и закончится» (по которому и сейчас живут многие). Какая-то даже гордость звучит в его поучении внуку: «Когда свой, родной бьет – это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой – ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олеша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам Господь Бог глядел – плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, а вот дошел до своего места – старшиной цеховым сделан, начальник людям».

Стоит ли удивляться, что в такой семье «дети были тихи, незаметны; они прибиты к земле, как пыль дождем». Ничего странного нет и в том, что в такой семье выросли звероподобные Яков и Михаил. Сравнение их с животными возникает при первом же знакомстве: «.. дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки…» И то, что Яков играет на гитаре, еще не делает его человеком. Ведь душа-то его тоскует вот о чем: «Быть бы Якову собакою – Выл бы Яков с утра до ночи: Ой, скушно мне! Ой грустно мне». Эти люди не знают, зачем живут, а потому и мучаются от смертельной скуки. А когда своя жизнь – тяжелая обуза, появляется тяга к разрушению. Так, Яков забил до смерти собственную жену (и не сразу, а изощренно пытая годами); по-настоящему изводит жену Наталью и другой изверг – Михаил. Зачем они это делают? На этот вопрос отвечает Алеше мастер Григорий: «Зачем? А он, поди, и сам не знает… Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют!» К тому же перед глазами с детства пример родного отца, зверски бьющего мать. И это – норма! Это самая омерзительная форма самоутверждения – за счет слабого. Таким, как Михаил и Яков, очень хочется выглядеть сильными и мужественными, но в глубине души они чувствуют себя ущербными. Такие, чтобы хоть ненадолго почувствовать уверенность в себе, куражатся над близкими. А по сути своей они – настоящие неудачники, трусы. Сердца их, отвращенные от любви, питаются не только беспричинной яростью, но еще и завистью. Жестокая война начинается между братьями за отцовское добро. (Интересная все-таки штука – русский язык! В своем первом значении слово «добро» обозначает все положительное, хорошее; во втором же – барахло, которое можно потрогать руками.) И в этой войне все средства сгодятся, вплоть до поджога и убийства. Но и получив наследство, братья не обретают покоя: не построишь счастья на лжи и крови. Михаил, тот вообще теряет всякий человеческий облик и приходит к отцу с матерью с одной целью – убить. Ведь, по его мнению, виноват в том, что жизнь прожита по-свински, не он сам, а кто-то другой!

Горький в своей книге много размышляет о том, почему русский человек зачастую жесток, почему делает свою жизнь «серой, безжизненной чепухой». И вот еще один из его ответов самому себе: «Русские люди, по нищете и скудости жизни своей, вообще любят забавляться горем, играют им, как дети, и редко стыдятся быть несчастными. В бесконечных буднях и горе – праздник, и пожар – забава; на пустом месте и царапина – украшение…» Однако не всегда читатель обязан доверять прямым оценкам автора.

Речь в повести идет далеко не о бедных людях (по крайней мере, не сразу они беднеют), их достаток вполне позволят им жить по-человечески во всех смыслах. Но по-настоящему хороших людей в «Детстве» найдешь, скорее, среди малоимущих: Григорий, Цыганок, Хорошее Дело, бабушка Акулина Ивановна, происходившая из бедной семьи. Значит, не в бедности или богатстве дело. Дело в скудости душевной и духовной. Ведь не было же никаких богатств у Максима Савватеевича Пешкова. Но это не помешало ему быть удивительно красивым человеком. Честный, открытый, надежный, работящий, с чувством собственного достоинства, любить умел красиво и неоглядно. Вина не пил, что в России редкость. И стал Максим судьбой для Варвары Пешковой. Он не то что не бил жену и сына, айв мыслях не держал оскорбить их. И остался самым светлым воспоминанием и примером для сына на всю жизнь. Завидовали люди счастливой и дружной семье Пешковых. И эта мутная зависть толкает выродков Михаила и Якова на убийство зятя. Но чудом оставшийся в живых Максим проявляет милосердие, спасая братьев жены от верной каторги.

Бедная, несчастная Варвара! Верно, уж Богу угодно было дать ей такого мужчину – мечту любой женщины. Удалось ей вырваться из того удушливого болота, где она родилась и выросла, познать настоящее счастье. Да недолго длилось оно! Ушел из жизни Максим до обидного рано. И с тех пор жизнь Варвары пошла наперекосяк. Бывает, так складывается женская доля, что никакой замены тому единственному не находится. Показалось, что может она найти если не счастье, то покой с Евгением Максимовым, образованным человеком, дворянином. Но под внешним лоском его скрывалось, как оказалось, ничтожество, не лучше тех же Якова и Михаила.

Удивительно в этой повести то, что автор-рассказчик не испытывает ненависти к тем, кто калечил его детство. Маленький Алеша хорошо усвоил урок своей бабушки, сказавшей о Якове и Михаиле: «Они – не злые. Они просто – глупые!» Понимать это нужно в том смысле, что они конечно же злые, но еще и – несчастные в убожестве своем. Раскаяние иногда все-таки размягчает эти засохшие души. Яков вдруг начинает рыдать, бить себя по лицу: «Что это такое, что?…Зачем это? Негодяй и подлец, разбитая душа!» Василий Каширин, человек гораздо более умный и сильный, и мучается сильнее и чаще. Понимает старик, что его жестокость унаследовали и дети-неудачники, потрясенно жалуется Богу: «В горестном возбуждении доходя до слезливого воя, совался в угол, к образам, бил с размаху в сухую, гулкую грудь: „Господи, али я грешней других? За что-о?“» Однако этот жесткий самодур достоин не только жалости, но и уважения. Ибо никогда он в протянутую руку непутевого сына или дочери не вложил вместо хлеба камень. Во многом он сам искалечил своих сыновей. Но и поддерживал же! Спасал от службы в армии (о чем горько потом сожалел), от тюрьмы; разделив имущество, целыми днями пропадал в мастерских сыновей, помогая наладить дело. А чего стоит эпизод, когда озверевший Михаил и его дружки, вооруженные колами, ломятся в дом Кашириных. Отец в эти страшные минуты озабочен главным образом тем, чтобы сына не ударили в схватке по голове. Волнует его и судьба Варвары. Василий Каширин понимает, что жизнь его дочери не задалась, и отдает, по сути, последнее, только чтобы обеспечить Варвару.

Как уже говорилось, эта книга не только о жизни семьи, о быте, но и о Боге. Точнее, о том, как верует в Бога простой русский человек. А в Бога, оказывается, можно верить по-разному. Ведь не только Бог создал человека по своему образу и подобию, но и человек постоянно творит Бога по своей собственной мерке. Так, для деда Василия Каширина, человека деловитого, сухого и жесткого, Бог – строгий надзиратель и судья. Его Бог именно и прежде всего наказывает и мстит. Не зря, вспоминая Священную историю, дед всегда рассказывает эпизоды мучений грешников. Религиозные установления Василий Васильевич понимает, как солдат понимает воинский устав: вызубрить, не рассуждать и не прекословить. Знакомство маленького Алеши с христианством начинается в семье деда с зубрежки молитвенных формул. И когда ребенок начинает задавать невинные вопросы по тексту, его испуганно обрывает тетка Наталья: «Ты не спрашивай, это хуже! Просто говори за мною: „Отче наш…“» Обращение к Богу для деда – строжайший, но и радостный ритуал. Он знает огромное количество молитв и псалмов наизусть и с упоением повторяет слова Священного Писания, часто не задумываясь даже, что они означают. Его, необразованного человека, наполняет радостью уже то, что он говорит не грубым языком повседневности, но возвышенным строем «божественной» речи.

Иной Бог у бабушки Акулины Ивановны. Она как раз не знаток священных текстов, но это нисколько не мешает ей верить горячо, искренне и по-детски наивно. Ибо только такой и может быть истинная вера. Сказано: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мтф., 18,1). Бабушкин Бог – милосердный заступник, одинаково любящий всех. И вовсе не всезнающий и всемогущий, но частенько и плачущий над несовершенством мира, и сам достойный жалости и сострадания. Бог для бабушки – сродни светлому и справедливому герою народной сказки. К нему, как к самому близкому, можно обратиться с своим, сокровенным: «Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, Господи, Григорья, – глаза-то у него все хуже…» Именно такая молитва, пусть и лишенная установленного порядка, но искренняя, до Бога и дойдет скорее. И за всю свою тяжелую жизнь в мире жестоком и грешном бабушка благодарит Господа, который помогает людям далеким и близким, любит и прощает их.

Повесть М. Горького «Детство» показывает нам, читателям, что можно и нужно в самых трудных жизненных условиях не ожесточаться, не становиться рабом, но оставаться Человеком.

В. А. Карпов

Детство

Сыну моему посвящаю

I

В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.

Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез.

Меня держит за руку бабушка, – круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся черная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дергает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за нее; мне боязно и неловко.

Я никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:

– Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час…

Я был тяжко болен, – только что встал на ноги; во время болезни, – я это хорошо помню, – отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.

– Ты откуда пришла? – спросил я ее. Она ответила:

– С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!

Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, – это я знал хорошо. И при чем тут вода? Всё неверно и забавно спутано.

– А отчего я шиш?

– Оттого, что шумишь, – сказала она, тоже смеясь. Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.

Меня подавляет мать; ее слезы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу ее такою, – она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у нее жесткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрепана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их, заплетенная в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Я уже давно стою в комнате, но она ни разу не взглянула на меня, – причесывает отца и всё рычит, захлебываясь слезами.

В дверь заглядывают черные мужики и солдат-будочник. Он сердито кричит:

– Скорее убирайте!

Окно занавешено темной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на лодке с парусом. Вдруг ударил гром. Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул:

– Ничего, не бойся, Лук!

Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова осела, опрокинулась на спину, разметав волосы по полу; ее слепое, белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом:

– Дверь затворите… Алексея – вон! Оттолкнув меня, бабушка бросилась к двери, закричала:

– Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это – не холера, роды пришли, помилуйте, батюшки!

Я спрятался в темный угол за сундук и оттуда смотрел, как мать извивается по полу, охая и скрипя зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно:

– Во имя Отца и Сына! Потерпи, Варюша! Пресвятая Мати Божия, заступница…

Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго – возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал ребенок.

– Слава Тебе, Господи! – сказала бабушка. – Мальчик!

И зажгла свечу.

Я, должно быть, заснул в углу, – ничего не помню больше.

Второй оттиск в памяти моей – дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, – две уже взобрались на желтую крышку гроба.

У могилы – я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер.

– Зарывай, – сказал будочник, отходя прочь.

Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно.

– Отойди, Леня, – сказала бабушка, взяв меня за плечо; я выскользнул из-под ее руки, не хотелось уходить.

– Экой ты, Господи, – пожаловалась бабушка, не то на меня, не то на Бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сравнялась с землей, а она всё еще стоит.

Мужики гулко шлепали лопатами по земле; налетел ветер и прогнал, унес дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далекой церкви, среди множества темных крестов.

– Ты что не поплачешь? – спросила она, когда вышла за ограду. – Поплакал бы!

– Не хочется, – сказал я.

– Ну, не хочется, так и не надо, – тихонько выговорила она.

Всё это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала:

– Не смей плакать!

Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди темно-красных домов; я спросил бабушку:

– А лягушки не вылезут?

– Нет, уж не вылезут, – ответила она. – Бог с ними!

Ни отец, ни мать не произносили так часто и родственно имя Божие.

Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.

Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льется мутная, пенная вода. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю на пол.

– Не бойся, – говорит бабушка и, легко приподняв меня мягкими руками, снова ставит на узлы.

Над водою – серый, мокрый туман; далеко где-то является темная земля и снова исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясется. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.

Бабушка не однажды говорила ей тихо:

– Варя, ты бы поела чего, маленько, а? Она молчит и неподвижна.

Бабушка говорит со мною шепотом, а с матерью – громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. Мне кажется, что она боится матери. Это понятно мне и очень сближает с бабушкой.

– Саратов, – неожиданно громко и сердито сказала мать. – Где же матрос?

Вот и слова у нее странные, чужие: Саратов, матрос. Вошел широкий седой человек, одетый в синее, принес маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но, – толстая, – она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею.

– Эх, мамаша! – крикнула мать, отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.

– Что, отошел братишка-то? – сказал он, наклонясь ко мне.

– Ты кто?

– Матрос.

– А Саратов – кто?

– Город. Гляди в окно, вот он!

За окном двигалась земля; темная, обрывистая, она курилась туманом, напоминая большой кусок хлеба, только что отрезанный от каравая.

– А куда бабушка ушла?

– Внука хоронить.

– Его в землю зароют?

– А как же? Зароют.

Я рассказал матросу, как зарыли живых лягушек, хороня отца. Он поднял меня на руки, тесно прижал к себе и поцеловал.

– Эх, брат, ничего ты еще не понимаешь! – сказал он. – Лягушек жалеть не надо, Господь с ними! Мать пожалей, – вон как ее горе ушибло!

Над нами загудело, завыло. Я уже знал, что это – пароход, и не испугался, а матрос торопливо опустил меня на пол и бросился вон, говоря:

– Надо бежать!

И мне тоже захотелось убежать. Я вышел за дверь. В полутемной узкой щели было пусто. Недалеко от двери блестела медь на ступенях лестницы. Взглянув наверх, я увидал людей с котомками и узлами в руках. Было ясно, что все уходят с парохода, – значит, и мне нужно уходить.

Но когда вместе с толпою мужиков я очутился у борта парохода, перед мостками на берег, все стали кричать на меня:

– Это чей? Чей ты?

– Не знаю.

Меня долго толкали, встряхивали, щупали. Наконец явился седой матрос и схватил меня, объяснив:

– Это астраханский, из каюты…

Бегом он снес меня в каюту, сунул на узлы и ушел, грозя пальцем:

– Я тебе задам!

Шум над головою становился всё тише, пароход уже не дрожал и не бухал по воде. Окно каюты загородила какая-то мокрая стена; стало темно, душно, узлы точно распухли, стесняя меня, и всё было нехорошо. Может быть, меня так и оставят навсегда одного в пустом пароходе?

Подошел к двери. Она не отворяется, медную ручку ее нельзя повернуть. Взяв бутылку с молоком, я со всею силой ударил по ручке. Бутылка разбилась, молоко облило мне ноги, натекло в сапоги.

Огорченный неудачей, я лег на узлы, заплакал тихонько и, в слезах, уснул.

А когда проснулся, пароход снова бухал и дрожал, окно каюты горело, как солнце. Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.

Сегодня она казалась злою, но когда я спросил, отчего у нее такие длинные волосы, она сказала вчерашним теплым и мягким голосом:

– Видно, в наказание Господь дал, – расчеши-ка вот их, окаянные! Смолоду я гривой этой хвасталась, на старости кляну! А ты спи! Еще рано, – солнышко чуть только с ночи поднялось…

– Не хочу уж спать!

– Ну, ино не спи, – тотчас согласилась она, заплетая косу и поглядывая на диван, где вверх лицом, вытянувшись струною, лежала мать. – Как это ты вчера бутыль-то раскокал? Тихонько говори!

Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, ее темные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в темной коже щек, всё лицо казалось молодым и светлым. Очень портил его этот рыхлый нос с раздутыми ноздрями и красный на конце. Она нюхала табак из черной табакерки, украшенной серебром. Вся она – темная, но светилась изнутри – через глаза – неугасимым, веселым и теплым светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и ловко, точно большая кошка, – она и мягкая такая же, как этот ласковый зверь.

До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, – это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни.

Сорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.

Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе, под ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги. Не торопясь, лениво и гулко бухая плицами по серовато-синей воде, тянется вверх по течению светло-рыжий пароход, с баржой на длинном буксире. Баржа серая и похожа на мокрицу. Незаметно плывет над Волгой солнце; каждый час всё вокруг ново, всё меняется; зеленые горы – как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам стоят города и села, точно пряничные издали; золотой осенний лист плывет по воде.

– Ты гляди, как хорошо-то! – ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза у нее радостно расширены.

Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит у борта, сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слезы. Я дергаю ее за темную, с набойкой цветами, юбку.

– Ась? – встрепенется она. – А я будто задремала да сон вижу.

– А о чем плачешь?

– Это, милый, от радости да от старости, – говорит она, улыбаясь. – Я ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли.

И, понюхав табаку, начинает рассказывать мне какие-то диковинные истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой силе.

Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце мое силу, приподнимающую меня. Говорит, точно поет, и чем дальше, тем складней звучат слова. Слушать ее невыразимо приятно. Я слушаю и прошу:

– А еще вот как было: сидит в подпечке старичок домовой, занозил он себе лапу лапшой, качается, хныкает: «Ой, мышеньки, больно, ой, мышата, не стерплю!»

Подняв ногу, она хватается за нее руками, качает ее на весу и смешно морщит лицо, словно ей самой больно.

Вокруг стоят матросы – бородатые ласковые мужики, – слушают, смеются, хвалят ее и тоже просят:

– А ну, бабушка, расскажи еще чего! Потом говорят:

– Айда ужинать с нами!

За ужином они угощают ее водкой, меня – арбузами, дыней; это делается скрытно: на пароходе едет человек, который запрещает есть фрукты, отнимает их и выбрасывает в реку. Он одет похоже на будочника – с медными пуговицами – и всегда пьяный; люди прячутся от него.

Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Ее большое стройное тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы светлых волос, – вся она мощная и твердая, – вспоминаются мне как бы сквозь туман или прозрачное облако; из него отдаленно и неприветливо смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как у бабушки.

Однажды она строго сказала:

– Смеются люди над вами, мамаша!

– А Господь с ними! – беззаботно ответила бабушка. – А пускай смеются, на доброе им здоровье!

Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. Дергая за руку, она толкала меня к борту и кричала:

– Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он какой, Богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!

И просила мать, чуть не плача:

– Варюша, погляди, чай, а? Поди, забыла ведь! Порадуйся!

Мать хмуро улыбалась.

Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.

Тема урока — исследования : «Свинцовые мерзости русской жизни» в повести М.Горького «Детство».

Цель урока: исследовать значимость детских лет в формировании нравственного облика человека; способствовать воспитанию качеств духовно-нравственной личности, формированию гуманистического мировоззрения.

Обучающие задачи: собрать и систематизировать необходимый материал по образу Алеши Пешкова и его окружения, определить идейную направленность и проблематику повести, учить понимать авторскую позицию, высказывать собственное мнение, принимать решения в нестандартных ситуациях.

Развивающие задачи: развивать навыки работы с художественным текстом, умение обобщать, сопоставлять, формулировать вывод; способствовать совершенствованию устной речи учащихся, развитию образного и аналитического мышления, творческих способностей, читательской культуры школьников.

Воспитательные задачи: воспитание сочувствия, сострадания, целеустремленности, мужества, настойчивости в преодолении жизненных трудностей.

Оборудование урока:

текст автобиографической повести А.М. Горького “Детство”,

портрет А.М. Горького; иллюстрации, мультимедийная презентация.

Ход урока.

1. Слово учителя.

Теме детства посвящали свои произведения и многие известные вам писатели.

Назовите произведения на тему детства, которые вы читали.

Л.Н. Толстой “Детство”

И.А. Бунин “Цифры”

В.П. Астафьев “Конь с розовой гривой”

В. Г. Распутин “Уроки французского” и др.

В 1868 году в Нижнем Новгороде в семье столяра-краснодеревщика родился мальчик, которому суждено было стать великим писателем Алексеем Максимовичем Горьким. О нелегкой судьбе этого человека, о тяжелом его детстве вы прочитали повесть, которая так и называется «Детство». В 1913 году, в середине своего творческого пути, Алексей Максимович решил осмыслить отдельные этапы своей жизни, тогда в печати и появились главы из автобиографической повести “Детство”. Автор повести предлагает вам поразмышлять над поступками героев произведения. Возможно, после наших размышлений для себя вы извлечете полезные уроки.

2 .Формулировка темы урока и цели. (формулируются вместе с детьми)

«Свинцовые мерзости русской жизни» в повести М.Горького «Детство»

Исследовать значимость детских лет в формировании нравственного облика человека.

3 .Словарная работа .

Свинцовые мерзости — о неприглядных сторонах жизни.

Эпитет – это слово или выражение в художественном тексте, которое несет в себе особо выразительные свойства. Конструкция эпитета: прилагательное + существительное.

Сравнение – это прием, основанный на сопоставлении явления или понятия с другим явлением или понятием с целью выделить какой-либо особо важный признак.

Конфликт — это схватка между персонажами художественного произведения или между персонажами и средой, героем и обстоятельствами.

Пороки — 1) безнравственные черты характера 2) поступки, противоречащие общепринятой морали.

Кластер — элементы со схожими характеристиками, собранные в одну группу.

4.Проверка на знание текста. В викторину можно включить такие вопросы и задания: Кто и по какому поводу кричал: «По миру пущу!..»? Как вы понимаете это выражение? На кого смотрел дедушка искоса и говорил: «Экой подхалим!»? Кто произносил следующие слова: «Отдай им все, отец, — спокойней тебе будет, отдай!»? О ком идет речь «Схватившись за ухо обожженными пальцами, смешно прыгая, кричал – чье дело, басурмане»? О ком идет речь «Мальчик тихий, с печальными глазами и хорошей улыбкой, очень похожий на свою кроткую мать»? Кто, страшно визжа, тонко и противно кричал: «Не буду-у…Ведь я же сказал про скатерть…»? Перечислите домочадцев семьи Кашириных.

5 . Анализ повести А.М. Горького “Детство”.

А теперь обратимся к повести “Детство” и выясним, какие жизненные испытания выпали на долю Алеши Пешкова и как они повлияли на формирование его характера.

К акие события происходят в жизни Алеши после смерти отца?

Первая встреча с «неумным племенем». Какова она?

Опишите первое впечатление Алеши от встречи с дедом. Как дед разговаривает с людьми? Какое чувство он вызвал у Алеши? Как об этом сказано в тексте?

Прочитайте описание дома Кашириных. Найдите в этом описании эпитеты и сравнения и определите их роль.

Р асскажите о первых впечатлениях Алеши от пребывания в доме Каширины х (Ссора дядьев с дедом) . Докажите текстом. Охарактеризуйте сущность конфликта . На что обращает внимание читателя автор?

Автор передает звероподобный облик дерущихся братьев, показывает, как ведет себя во время ссоры дед и как это характеризует каждого из участников ссоры. Хотя дед также одержим духом стяжательства, но вместе с тем он жалок, так как не в силах остановить сыновей.

История с наперстком.

Порка детей.

Донос Саши на Алешу.

Какие человеческие пороки показывает Горький в этих эпизодах?

Обучающиеся отвечают на поставленные вопросы, используя текст произведения, и приходят к выводу, что Алеша оказался в семье, где родственники враждовали из-за наследства, издевались над слепым Григорием, применяли физические наказания. Трудно мальчику жить в таких условиях, где он наблюдает ужасающие картины пьяной жестокости, озорства, издевательства над слабыми, семейных драк из-за собственности, извращающих человеческие души.

Отношение к женщинам и детям?

Анализируется сцена наказания, важная не только для изображения жестокости, с одной стороны, и покорности — с другой. Она интересна и тем, что показывает, как жестокость в свою очередь порождает такие не менее страшные и низменные качества, как лицемерие и предательство. Приспособившись к миру насилия и лжи, стал доносчиком и подхалимом Саша дяди Якова, рабски покорным и безвольным сын дяди Михаила.

Что рассказал Горький о детях Якова и Михаила? Какие эпитеты и сравнения наиболее ярко передают их характер? Какое чувство вызывает у учащихся Саша Яков? В каких эпизодах он наиболее полно проявляет себя?

Какими были детство и юность деда? Какие картины рисуются Алеше в рассказе деда о своей молодости? (Картина И.Репина «Бурлаки на Волге»)

Что же ожесточило деда?

На анализе причин следует остановиться несколько подробнее. Испив до дна горькую чашу бурлака, испытав унижения и побои, дед наконец выбился в люди, стал хозяином. Но жестокая мораль капитализма, погоня за копейкой, постоянная боязнь лишиться красильни породила в нем дух собственника, озлобленность, недоверие к людям. Каширин постепенно терял все лучшее, что было в нем от народа, противопоставив себя людям труда.(Желательно зачитать отдельные строки из тринадцатой главы , рассказывающие о дальнейшей судьбе деда, когда он, разорившись, теряет остатки человеческого облика.)

Отношение к Цыганку?

Почему Алеша чувствовал себя «чужим» среди «неумного племени» ?

В дом Кашириных Алеша попал, когда ему было четыре года, но впечатления иной жизни уже жили в нем. Он помнил дружную семью, отца Максима Савватеевича, умного, веселого и талантливого человека, гордился сначала своей матерью, не похожей на окружающих людей. На всю жизнь запомнил Алеша и «первые дни насыщения красотою» во время плавания на пароходе. «Густая, пестрая, невыразимо странная жизнь» в семье Кашириных воспринимается Алешей как«суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением».

Как Алеша относитс я к уличным забавам мальчишек?

Учащиеся расскажут, как Алешу доводит до бешенства ж естокость уличных забав, как он испытывает стыд перед ослепшим мастером Григорием за то, что дед не кормит его.

Жизнь «неумного племени»

(Раздел имущества)

«Горячий туман взаимной вражды всех со всеми»

(Драка между дядьями, ссора деда с сыновьями)

«Душный круг жутких впечатлений»

(Порка детей, история с наперстком)

Отсутствие бережного отношения к человеку

(История с Цыганком)

Жестокость уличных забав

«В семье Кашириных Алеша чувствовал себя чужим»

«Свинцовые мерзости» жизни

Мы говорили о “свинцовых мерзостях “ жизни , которые тяжёлым грузом ложились на душу впечатлительного ребёнка, живущего “как в глубокой тёмной яме”.

А нужно ли говорить об этом, об этих некрасивых людях, жестоких сценах, грубости?

Автор на этот вопрос отвечает так: “ Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновлённой уверенностью, отвечаю себе – стоит; ибо это – живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать её из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной”.

Что по этому поводу думаете вы?

Как решается проблема воспитания в повести А.М. Горького “Детство”?

Уберечь подростка от негативных сторон жизни, от трудностей, от ошибок невозможно. Ребенок, воспитанный в тепличных условиях, будет не готов к жизни. Трудности закаляют подростка, способствуют формированию важных личностных качеств.

П рогнозируйте будущее Алеши: сможет ли он адаптироваться в обществе?

Что в его характере для этого есть?

В характере Алеши есть все важные личностные качества, необходимые для жизни. Автор считает, что его герой, пройдя через сложные испытания, приобрел жизненный опыт, извлек для себя уроки нравственности. Он не только сможет успешно адаптироваться в обществе, но и понесет людям “новое, светлое, жизнеутверждающее начало”.

6. Готовимся к ГИА по литературе

Ссора дядьев с дедом .

Охарактеризуйте сущность конфликта, возникшего в данном эпизоде. Какие свойства натуры проявились у каждого из персонажей?

Типичные сцены каширинской жизни.

Семейная драка из-за собственности.

Звероподобный облик дерущихся братьев.

Одержимы духом стяжательства (страсть к приобретательству, жадность к деньгам).

Характеристика каждого из участников ссоры.

Домашнее задание:

Ответ на поставленный вопрос.

Прокомментировать кластер.

ОБОСОБЛЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ВЫРАЖЕННЫЕ ОДИНОЧНЫМ ДЕЕПРИЧАСТИЕМ И ДЕЕПРИЧАСТНЫМ ОБОРОТОМ. ПРИМЕРЫ ИЗ ПОВЕСТИ А.М.ГОРЬКОГО «ДЕТСТВО».

Данный материал полезен учащимся

8 класса (в процессе изучения темы - ПРЕДЛОЖЕНИЯ С ОБОСОБЛЕННЫМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ)

9 класса (для подготовки к ГИА)

11 класса (для подготовки к ЕГЭ)

В ходе подготовки к ЕГЭ и ГИА полезно не только решать тесты, но и рассматривать готовый материал - предложения с выделенными синтаксическими конструкциями.

Прочитайте теорию.

ТЕОРИЯ

1.Обстоятельство - второстепенный член предложения, который

· обозначает место, время, причину, образ действия и т.д. и отвечает на вопросы где? куда? откуда? когда? почему? как? несмотря на что? и др.

· выражается наречиями, существительными с предлогами, деепричастиями, деепричастными оборотами.

2.Обособленные обстоятельства - обстоятельства, которые в устной речи произносятся с особой интонацией и на письме выделяются запятыми.

3. Различайте!

Деепричастие как часть речи отвечает на вопросы что делая? что сделав?

Обстоятельство как второстепенный член предложения, выраженный одиночным деепричастием и деепричастным оборотом, отвечает на вопрос как?

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Прочитайте фрагменты из художественных произведений.

Деепричастие, входящее в состав обособленного обстоятельства, выделено крупным жирным шрифтом.

Глагол, от которого задаётся вопрос к обособленному обстоятельству, выделен крупным шрифтом.

Используя теорию, постарайтесь доказать, что выделенная синтаксическая конструкция является не обособленным определением, не обособленным дополнением, а обособленным ОБСТОЯТЕЛЬСТВОМ, выраженным одиночным деепричастием или деепричастным оборотом.

Чем больше Вы рассмотрите готовых примеров, тем правильнее и быстрее сориентируйтесь в поисках ОБОСОБЛЕННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, а значит, сэкономите время для других заданий на ГИА и ЕГЭ.

Для того чтобы содержание фрагментов было более понятным, советуем прочитать информацию о главных героях повести А.М.Горького «Детство».

ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ ПОВЕСТИ А.М.ГОРЬКОГО «ДЕТСТВО»

Алёша Пешков - центральный герой повести.

Василий Васильевич Каширин - дед Алёши Пешкова, владелец красильной мастерской

Акулина Ивановна - бабушка Алёши Пешкова.

Варвара - мать Алёши Пешкова.

Дядья Михаил и Яков, тётка Наталья

Двоюродные братья Алёши: Саша дяди Якова и Саша дяди Михаила

Григорий Иванович - мастер в красильном заведении деда Каширина.

Иван Цыганок - подкидыш, работник в мастерской деда Каширина.

Хорошее Дело - постоялец.

Постоялец - жилец, квартирант. Квартировать - занимать жильё в чужом доме, квартире.

Глава 1

У могилы - я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает тёплый дождь, мелкий, как бисер.
- Зарывай,- СКАЗАЛ будочник, ОТХОДЯ прочь.
Бабушка ЗАПЛАКАЛА, СПРЯТАВ лицо в конец головного платка.

ПРИМОСТИВШИСЬ на узлах и сундуках , я СМОТРЮ в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льётся мутная, пенная вода. Порою она, ВСКИДЫВАЯСЬ, ЛИЖЕТ стекло. Я невольно прыгаю на пол.
- Не бойся,- ГОВОРИТ бабушка и, легко ПРИПОДНЯВ меня мягкими руками , снова ставит на узлы.

Над нами загудело, завыло. Я уже знал, что это - пароход, и не испугался, а матрос торопливо опустил меня на пол и БРОСИЛСЯ вон, ГОВОРЯ :
- Надо бежать!
И мне тоже захотелось убежать. Я вышел за дверь. В полутёмной узкой щели было пусто. Недалеко от двери блестела медь на ступенях лестницы. ВЗГЛЯНУВ наверх , я УВИДАЛ людей с котомками и узлами в руках. Было ясно, что все уходят с парохода,- значит и мне нужно уходить.

ГОВОРИЛА она [бабушка], как-то особенно ВЫПЕВАЯ слова , и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, её тёмные, как вишни, зрачки РАСШИРЯЛИСЬ, ВСПЫХИВАЯ невыразимо приятным светом , улыбка весело обнажала белые, крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в тёмной коже щёк, всё лицо казалось молодым и светлым… Вся она тёмная, но светилась изнутри - через глаза - неугасимым, весёлым и тёплым светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и ловко, точно большая кошка, - она и мягкая, такая же, как этот ласковый зверь.

До неё как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, - это её бескорыстная любовь к миру ОБОГАТИЛА меня, НАСЫТИВ крепкой силой для трудной жизни.

Сорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.
Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе… НЕ ТОРОПЯСЬ, лениво и гулко бухая плицами по серовато-синей воде , ТЯНЕТСЯ вверх по течению светло-рыжий пароход, с баржой на длинном буксире… Незаметно плывёт над Волгой солнце; каждый час вокруг всё ново, всё меняется; зелёные горы - как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам стоят города и сёла, точно пряничные издали; золотой осенний лист плывёт по воде.

Ты гляди, как хорошо-то! - ежеминутно ГОВОРИТ бабушка, ПЕРЕХОДЯ от борта к борту , и вся сияет, а глаза у неё радостно расширены.
Часто она, ЗАГЛЯДЕВШИСЬ на берег , ЗАБЫВАЛА обо мне: стоит у борта, СЛОЖИВ руки на груди , УЛЫБАЕТСЯ и МОЛЧИТ, а на глазах слёзы. Я дёргаю её за тёмную, с набойкой цветами, юбку.
- Ась? - встрепенётся она. - А я будто задремала да сон вижу.
- А о чём плачешь?
- Это, милый, от радости да от старости,- ГОВОРИТ она, УЛЫБАЯСЬ. - Я ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли.

И… начинает рассказывать мне какие-то диковинные истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой силе.
Сказки она СКАЗЫВАЕТ тихо, таинственно, НАКЛОНЯСЬ к моему лицу, ЗАГЛЯДЫВАЯ в глаза мне расширенными зрачками , точно ВЛИВАЯ в сердце моё силу , приподнимающую меня. Говорит, точно поёт, и чем дальше, тем складней звучат слова. Слушать её невыразимо приятно. Я слушаю и прошу:
- Ещё!

Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. ДЁРГАЯ за руку , она ТОЛКАЛА меня к борту и кричала:
- Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка Нижний-то! Вот он какой, богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!

Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, ГЛЯДЯ на него сверху вниз , точно по воздуху ПЛЫЛА.

Глава 2

Теперь, ОЖИВЛЯЯ прошлое, я сам порою с трудом ВЕРЮ, что все было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, - слишком обильна жестокостью темная жизнь "неумного племени".
Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил - да и по сей день живёт - простой русский человек.

Уже вскоре после приезда, в кухне, во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, ПЕРЕГИБАЯСЬ через стол , СТАЛИ ВЫТЬ и РЫЧАТЬ на дедушку, жалобно СКАЛЯ зубы и ВСТРЯХИВАЯСЬ , как собаки, а дед, СТУЧА ложкой по столу , ПОКРАСНЕЛ весь и звонко - петухом - закричал:
- По миру пущу!
Болезненно ИСКРИВИВ лицо , бабушка ГОВОРИЛА:
- Отдай им все, отец, - спокойней тебе будет, отдай!
- Цыц, потатчица! - КРИЧАЛ дед, СВЕРКАЯ глазами , и было странно, что, маленький такой, он может кричать столь оглушительно.

Я еще в начале ссоры, ИСПУГАВШИСЬ , ВСКОЧИЛ на печь и оттуда в жутком изумлении смотрел, как бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжёлым голосом:
- Окаянные, дикое племя, опомнитесь!
Дед, НАТЯГИВАЯ на плечо изорванную рубаху , КРИЧАЛ ей:
- Что, ведьма, народила зверья?
Когда дядя Яков ушел, бабушка СУНУЛАСЬ в угол, потрясающе ВОЯ :
- Пресвятая мати божия, верни разум детям моим!

Через несколько дней после приезда он заставил меня учить молитвы. Все другие дети были старше и уже учились грамоте у дьячка Успенской церкви; золотые главы её были видны из окон дома.
Меня учила тихонькая, пугливая тетка Наталья, женщина с детским личиком и такими прозрачными глазами, что, мне казалось, сквозь них можно было видеть все сзади её головы.
Я любил СМОТРЕТЬ в глаза ей подолгу, НЕ ОТРЫВАЯСЬ, НЕ МИГАЯ ; она щурилась, вертела головою и просила тихонько, почти шёпотом:
- Ну, говори, пожалуйста: "Отче наш, иже еси..."
И если я спрашивал: "Что такое - яко же?" - она, пугливо ОГЛЯНУВШИСЬ , СОВЕТОВАЛА:
- Ты не спрашивай, это хуже! Просто говори за мною: "Отче наш..." Ну?

Шумную историю с напёрстком я знал. Вечером, от чая до ужина, дядья и мастер сшивали куски окрашенной материи в одну "штуку" и пристёгивали к ней картонные ярлыки. ЖЕЛАЯ пошутить над полуслепым Григорием , дядя Михаил ВЕЛЕЛ девятилетнему племяннику НАКАЛИТЬ на огне свечи напёрсток мастера. Саша зажал напёрсток щипцами для снимания нагара со свеч, сильно накалил его И, незаметно ПОДЛОЖИВ под руку Григория, СПРЯТАЛСЯ за печку, но как раз в этот момент пришёл дедушка, сел за работу и сам сунул палец в калёный напёрсток.
Помню, когда я прибежал в кухню на шум, дед, СХВАТИВШИСЬ за ухо обожженными пальцами , смешно ПРЫГАЛ и КРИЧАЛ:
- Чьё дело, басурмане?

Худенький, темный, с выпученными, рачьими глазами, Саша Яковов ГОВОРИЛ торопливо, тихо, ЗАХЛЁБЫВАЯСЬ словами , и всегда таинственно ОГЛЯДЫВАЛСЯ, точно СОБИРАЯСЬ бежать куда-то, спрятаться… Он был неприятен мне. Мне гораздо больше нравился малозаметный увалень Саша Михайлов, мальчик тихий, с печальными глазами и хорошей улыбкой, очень похожий на свою кроткую мать.

С ним хорошо было МОЛЧАТЬ-СИДЕТЬ у окна, тесно ПРИЖАВШИСЬ к нему , и МОЛЧАТЬ целый час, ГЛЯДЯ , как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются - мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг ПОКРЫВ угасающее небо черною сетью , ИСЧЕЗАЮТ куда-то, ОСТАВИВ за собой пустоту . Когда смотришь на это, говорить ни о чем не хочется и приятная скука наполняет грудь.

А Саша дяди Якова мог обо всём говорить много и солидно, как взрослый. УЗНАВ , что я желаю заняться ремеслом красильщика, он ПОСОВЕТОВАЛ мне взять из шкапа белую праздничную скатерть и окрасить её в синий цвет.
- Белое всегда легче красить, уж я знаю! - сказал он очень серьёзно.
Я вытащил тяжёлую скатерть, выбежал с нею во двор, но когда опустил край её в чан с "кубовой", на меня налетел откуда-то Цыганок, вырвал скатерть и, ОТЖИМАЯ её широкими лапами , КРИКНУЛ брату, следившему из сеней за моей работой:
- Зови бабушку скорее!
И, зловеще КАЧАЯ чёрной, лохматой головой , СКАЗАЛ мне:
- Ну и попадет же тебе за это!

Как-то вдруг, точно с потолка СПРЫГНУВ , ЯВИЛСЯ дедушка, сел на кровать, пощупал мне голову холодной, как лёд, рукою:
- Здравствуй, сударь... Да ты ответь, не сердись!.. Ну, что ли?..
Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался еще более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. ВЫНУВ из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма , он ПОЛОЖИЛ всё это на подушку, к носу моему.
- Вот, видишь, я тебе гостинца принес!
НАГНУВШИСЬ , ПОЦЕЛОВАЛ меня в лоб; потом заговорил…
- Я тебя тогда перетово, брат. Разгорячился очень; укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, что ты лишнее перетерпел - взачет пойдет! Ты знай: когда свой, родной бьет - это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олёша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам господь бог глядел - плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошёл до своего места, - старшиной цеховым сделан, начальник людям.
ПРИВАЛИВШИСЬ ко мне сухим, складным телом , он СТАЛ РАССКАЗЫВАТЬ о детских своих днях словами крепкими и тяжелыми, складывая их одно с другим легко и ловко .

Его зеленые глаза ярко разгорелись, и, весело ОЩЕТИНИВШИСЬ золотым волосом , СГУСТИВ высокий свой голос , он ТРУБИЛ в лицо мне:

Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вез, а я в молодости сам своей силой супротив Волги баржи тянул. Баржа - по воде, я по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, СОГНУВШИСЬ в три погибели , - косточки скрипят, - ИДЁШЬ да ИДЁШЬ, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, - эх-ма, Олеша, помалкивай!..

Говорил он и - быстро, как облако, РОС передо мною, ПРЕВРАЩАЯСЬ из маленького, сухого старичка в человека силы сказочной , - он один ведет против реки огромную серую баржу...

Чаще других бывала у меня бабушка; она и спала на одной кровати со мной; но самое яркое впечатление этих дней дал мне Цыганок…

Ты глянь-ка, - СКАЗАЛ он, ПРИПОДНЯВ рукав, ПОКАЗЫВАЯ мне голую руку , до локтя в красных рубцах, - вон как разнесло! Да ещё хуже было, зажило много!

Чуешь ли: как вошёл дед в ярость, и вижу, запорет он тебя, так начал я руку эту подставлять, ждал - переломится прут, дедушка-то отойдет за другим, а тебя и утащат бабаня али мать! Ну, прут не переломился, гибок, моченый! А все-таки тебе меньше попало,- видишь, насколько? Я, брат, жуликоватый!..

Он ЗАСМЕЯЛСЯ шелковым, ласковым смехом, снова РАЗГЛЯДЫВАЯ вспухшую руку, и, смеясь , ГОВОРИЛ:

Так жаль стало мне тебя, аж горло перехватывает, чую! Беда! А он хлещет...

ФЫРКАЯ по-лошадиному, МОТАЯ головой , он СТАЛ ГОВОРИТЬ что-то про деда, сразу близкий мне, детски простой.

Я сказал ему, что очень люблю его, - он незабвенно просто ответил:

Так ведь и я тебя тоже люблю, - за то и боль принял, за любовь! Али я стал бы за другого за кого? Наплевать мне...

продолжение следует