Читать онлайн "французская одноактная драматургия". Пять главных послевоенных пьес и их лучшие постановки Редакторы, составители и издатели постарались включить в сборник «Лучшие современные одноактные пьесы» драматургов, произведения которых отвечают тре

II глава. Одноактные пьесы условного характера.

На первых порах своего развития одноактная пьеса была тесно связана с шуткой, фарсом, а также чуть позже с агитационным искусством. То есть, одноактная пьеса носила преимущественно условный характер. Рассмотрим для начала форму агитационной одноактной пьесы.

Агитационный театр.

Одноактная пьеса обрела новую жизнь в 20-е гг. XX века, именно она стала наиболее подходящей формой для выражения революционных настроений, пропаганды и отражения действительности. К жанру пьесы-агитки обращались многие писатели той поры: В.Маяковский, П.А. Арский, А. Серафимович, Юр.Юрьин, А. Луначараский, Л.Лунц и другие. Агитационная одноактная пьеса выполняла идеологические задачи, поэтому характерной особенностью таких пьес стал плакатный язык, предельная условность и «персонаж-знак».

Октябрь 1917 года был коренным переломом в судьбе России и русской культуры. Революционные события отразились на всех сферах русской жизни. Политический, Социальный, экономический кризис повлек за собой и кризис культурно-нравственный. Существенным образом изменились и пути развития драматургии, так как театр стал одним из инструментов воздействия новой государственной политики и идеологии. А.Луначарский, говоря о связи социализма и искусства, в частности театра, утверждал следующее: « Социализм нуждается. Всякая агитация есть зародышевое искусство. Всякое искусство есть агитация. Оно есть воспитание душ, культурное преобразование их». Это тождество природы театра и социализма и послужило дальнейшему развитию театра.

Основной целью театра стала пропаганда коммунистических идей среди неграмотного слоя населения. Агитационный театр имел широкое распространение и по стране возникали театральные кружки, студии, самодеятельные и полупрофессиональные труппы. Ещё одной целью была идея создания новой культуры, опираясь на всё то, что было создано предыдущими поколениями. Появлялись множество движений подобного театра со своими идеями по созданию принципиально новой культуры: распространённое движение Пролеткульта выдвигал идею «чистой», «абсолютно новой» пролетарской культуры, созданное рабочими и ничего не имеющее общего ни со старой, дореволюционной культурой, ни с классическим наследием. Подобная идея была в программе «Театрального Октября». Во главе движений стояли известные деятели искусства: В. Мейерхольд, В. Маяковский, Н. Охлопков и др.

Также на почве общественных и политических событий шли разговоры и споры о «новом театре». Все понимали необходимость перемен, но видели это по-разному. Так, В. Маяковский в «Открытом письме А.В. Луначарскому» четко обозначил агитационный характер «нового театра», необходимого для продвижения революционных идей. «Театр-митинг не нужен. «Митинг надоел? Откуда? Разве наши театры митингуют или митинговали? Они не только до Октября, - до Февраля не доплелись. Это не митинг, а журфикс «Дядей Ваней». Анатолий Васильевич! В своей речи вы указали на линию РКП - агитируйте фактами. «Театр - дело волшебное» и «театр - сон» - это не факты. С таким же успехом можно сказать «театр - это фонтан»… Наши факты - «коммунисты-футуристы», «Искусство Коммуны», «Музей живописной культуры», «постановка “Зорь”», «адекватная “Мистерия-Буфф”»… На колесах этих фактов мы мчим в будущее» .

А.Луначарский предугадывал другой путь развития театра, который будет апеллировать к чувствам и сознанию людей. В статье о театре будущего он говорил: « Общественный театр будет местом коллективных постановок трагедий, долженствующих поднимать души до религиозного экстаза, бурного или философски спокойного». Он ясно представлял состояние современного театра и возлагал надежды на его изменение. «Театр становится не то отделением приказа общественного призрения, не то канцелярией для подготовки законопроектов, и моральные истины его до того ничтожны, что краснеешь… Не дай Бог, если по этому же пути пошел бы и революционный театр! Не дай Бог, если кому-либо захочется констатировать в пяти актах преимущество короткого рабочего дня или даже свободы слова и печати» .

Театр, в самом деле, становится на путь агитации и пропаганды. На авансцену театров и студий выходят агитпьесы. Появлению большого количества агитационных пьес во многом способствовала возникшая система государственного заказа. Пьесы писали для сотен появившихся самодеятельных и профессиональных агитационных театров, нуждавшихся в принципиально новом репертуаре, который должен был соответствовать новой идеологии. Послереволюционный период стал временем осмысления, оценки произошедших перемен, как в сознании людей, так и в творчестве. Именно одноактные пьесы молниеносно реагировали на действительность и создавали эффект крупного плана, выделяя то важное и существенное, на чем зиждился общественный процесс.

О превосходстве одноактной пьесы над многоактными в новых жизненных реалиях писала И.Вишневская: « В короткой, напряженной по действию, по накалу страстей пьесе было легче всего рассказать о том, что волновало людей в дни революции, гражданской войны, первых лет мирного строительства».

У агитационых пьес были свои особенности и характерные черты, отделяющие их от остальной драматургии. Прежде всего, они всегда имели уловный характер, отличались схематичностью и простотой. Они не допускали «второго плана», подтекста. Это было обусловлено тем, что в центре пьесы всегда была какая-то революционная задача или идея, а не события, и не личность. Уварова Е.Д. в своей работе об эстрадном театре отметила также следующие особенности агитационного театра: « Сцена не «воплощает», а рассказывает о событии, ставит зрителя в положение наблюдателя, но стимулирует его активность, заставляет его принимать решения, показывает зрителю другую обстановку… Представление агитационной бригады предполагает частые коллективные перестроения в мизансценах, резкие выбеги на авансцену, элементы акробатики и эксцентрики, игры с предметами, обращение прямо в зал, непосредственно к сегодняшнему зрителю, но при этом не следует исключать общение с партнёром по сцене».

Агитационный театр явился предшественником социалистического реализма, предъявлявшего требование «изображать действительность в её революционном развитии» и ставящего задачу «переделки и воспитания трудящихся в духе социализма» .

Деятельность «Синей блузы».

Своими агитационными пьесами и выступлениями прославился театральный коллектив «Синяя блуза». Этот эстрадный коллектив представлял собой новое революционное массовое искусство и затрагивал самые разные темы, как общеполитические, так и повседневные. «Синяя блуза» существовала с начала 1920-х до 1933 года. «Название дала прозодежда - свободная синяя блуза и черные брюки (или юбка), в которой стали выступать артисты, что соответствовало традиционному облику рабочего на агитплакатах» [Уварова]. Артисты театра имели отличительный знак: они носили значок с символическим изображением рабочего. И те деятели искусства, которые были близки им по духу, награждались таким значком и становились по праву «синеблузником». Представления «Синей блузы» строились на скетчах, интермедиях, маленьких сценах, шутливых пародиях, коротких пьесах, агитплакатах. «Синяя блуза» была колыбелью оперативной, боевой, страстной, злободневной одноактной пьесы, юность которой прошла в красных уголках, домах культуры, клубах заводов и фабрик». Эстрадные спектакли «Синей блузы» создавали многие советские писатели, композиторы, актёры, режиссёры, художники. Среди них Владимир Маяковский, Сергей Юткевич, Василий Лебедев-Кумач, молодые писатели, поэты, драматурги А. М. Арго, В. Е. Ардов, В. М. Гусев, В. Я. Типот, Семён Кирсанов, Николай Адуев, основатель театральной студии Мастерской Фореггера (Мастфор) на Арбате Николай Фореггер, эстрадный артист Александр Шуров, кинорежиссёр Александр Роу, актёры Эммануил Геллер, Георгий Тусузов, Елена Юнгер, Борис Тенин, Владимир Зельдин, Михаил Гаркави, Лев Миров, Евсей Дарский, Ксения Квитницкая, Александр Бениаминов, Л. M. Коренева, Б. А. Шахет,М. И. Жаров, художник Б. Р. Эрдман и ещё очень многие другие.

Главными задачами одноактной пьесы в то время были агитация и пропаганда. Это искусство призывало к борьбе за новый общественный строй. Форма одноактной пьесы и театральной зарисовки, скетча были наиболее выигрышными в плане подачи новой информации и агитационного воздействия на зрителя. «Простейшие инсценировки создавались под перекрестным влиянием больших театральных форм и массовых действ. Наглядно - с плакатами, с цифрами, в лицах представляли живгазетчики международную обстановку, внутреннее положение страны, вели агитацию в связи с очередными политическими кампаниями… Своеобразная театрализованная политинформация усваивалась легче, чем сухой текст доклада». «Синяя блуза» вошла в историю театров малых форм как явление, полно и точно ответившее на социальные нужды времени. Постепенно, исчерпав свои возможности и сделав немало для пропаганды, она сошла со сцены.

ТЭФФФИ

Такой театр был очень близок Тэффи, так как она писала именно одноактные пьесы и предпочитала их традиционным пьесам за краткость и близость излюбленному ею жанру рассказа. Её одноактные пьесы не раз ставились в названных театрах, в том числе и её первая пьеса «Женский вопрос».

Тема данной пьесы отчетливо предаёт интересы решительно настроенных современниц, ратующих за женское равноправие.XX век стал веком эмансипации в России, веком борьбы женщин за свои права. Именно в XX веке происходит целый ряд серьёзных изменений в судьбе женщин. Российское женское движение 1905–1917 – зрелое феминистское движение, подготовленное и идейно, и организационно. Революционная волна 1905 подняла женщин, выступавших ранее лишь за доступ к высшему образованию и профессиональному труду, на борьбу за гражданские и политические права. В январе 1905 около 30 петербургских женщин либеральных взглядов объявили о создании всероссийского «Союза равноправия женщин» (СРЖ), который действовал до 1908. В апреле он провел первый в российской истории митинг в защиту женских политических прав. Все эти события по-разному оценивались обществом, в том числе и самими женщинами. В своей пьесе «Женский вопрос» Тэффи предлагает своё решение этого вопроса, скорее даже полностью снимает его. В названии пьесы поставлен «женский вопрос», который и создаёт социальный конфликт и отражает ожесточенную борьбу за права и обязанности мужчин и женщин. Спор о правах женщин и мужчин иронически обыгрывается автором и предстает вечным и бессмысленным. Именно поэтому жанр своего первого драматургического произведения Тэффи определила как фантастическую шутку в 1-м действии. Фантастическое в литературе – тип художественной образности, основанный на тотальном смещении-совмещении границ «возможного» и «невозможного». Нарушения такого рода мотивируются столкновением героя (и/или читателя) с явлением, выходящим за рамки той картины мира, которую принято считать «обычной» («объективной», «исторически достоверной» и пр.) Что касается «шутки», то у неё есть два определения: «1. Забавная, остроумная веселая проделка, выходка или острота. 2. Небольшая комическая пьеса». Исходя из второго определения, можно сказать, что Тэффи написала небольшую комическую пьесу, основанную на тотальном смещении-совмещении границ «возможного» и «невозможного», отразив в ней социально-бытовые противоречия между женщинами и мужчинами.

2) Способы воздействия в пьесе.

Прежде чем перейти к способам воздействия в данной пьесе, обратимся к художественным приёмам, которые применяли драматурги с целью воздействия на зрителей. С одной стороны драма лишена многих приёмов, с другой стороны преимущество то, что она выходит на «живой контакт» с аудиторией. Специфика театра заключается в изображении исполнителем событий, которые как бы непосредственно происходят перед зрителем; зритель становится их свидетелем и соучастником, что определяет особую силу идейного и эмоционального воздействия театра. Развитие театра, его видов и жанров тесно связано с развитием драмы и разработкой ее выразительных средств (диалога, конфликта, форм действия, методов типизации и пр). Русская профессиональная литературная драматургия сложилась в конце 17–18 вв., однако ей предшествовал многовековой период народной, преимущественно устной и отчасти рукописной народной драмы. Поначалу архаичные обрядовые действа, затем – хороводные игрища и скоморошьи забавы содержали элементы, свойственные драматургии как виду искусства: диалогичность, драматизация действия, разыгрывание его в лицах, изображение того или иного персонажа (ряженье). Эти элементы были закреплены и развиты в фольклорной драме. На середину 18 в. приходится становление русского классицизма. Классицизм формулировал цель литературы как воздействие на разум для исправления пороков и воспитания добродетели, в чём чётко выражалась авторская точка зрения. Для данного литературного направления было характерно строго соблюдение незыблемых правил, взятых из поэтики Аристотеля. В произведениях классицизма персонажи делились на строго положительных и отрицательных, на добродетельных, идеальных, лишённых индивидуальности, действующих по велению разума, и носителей порока, находящихся во власти эгоистических страстей. При этом в обрисовке положительных героев присутствовали схематизм, резонерство, то есть склонность к нравоучительным рассуждениям с авторских позиций. Характеры, как правило, были однолинейными: герой олицетворял какое-либо одно качество (страсть) – ум, мужество и т.д.(например, ведущая черта Митрофана в «Недоросле» - лень). Герои изображались статично, без эволюции характеров. По сути это были лишь образы-маски. Зачастую использовались «говорящие» фамилии персонажей (Стародум, Правдин). В произведениях писателей-классицистов всегда наблюдался конфликт добра и зла, разума и глупости, долга и чувства, то есть так называемая стереотипная коллизия, в которой побеждали добро, разум, долг. Отсюда абстрактность и условность изображения действительности. Герои классицизма говорили высокопарным, торжественным, приподнятым языком. Писатели, как правило, использовали такие поэтические средства, как славянизмы, гипербола, метафора, олицетворение, метонимия, сравнение, антитеза, эмоциональные эпитеты, риторические вопросы и восклицания, обращения, мифологические уподобления. Господствовала теория «трёх единств» - места (всё действие пьесы происходило в одном месте), времени (события в пьесе развивались в течение суток), действия (происходящее на сцене имело своё начало, развитие и конец, при этом отсутствовали «лишние» эпизоды и персонажи, не имеющие прямого отношения к развитию основного сюжета). Сторонники классицизма обычно заимствовали сюжеты для произведений из античной истории или мифологии. Правила классицизма требовали логического развёртывания сюжета, стройности композиции, чёткости и лаконичности языка, рациональной ясности и благородной красоты стиля. Все принципы построения классицистического произведения были направлены на то, чтобы вызвать катарсис и поучить читателей и зрителей, показать им, что такое «хорошо» и что такое «плохо». XIX в. становится «золотым веком» литературы, драматургия русского театра разнообразна и пестра. Еще соблюдаются традиции просветительской драмы, правила классицизма, но постепенно они ослабевают. Первой пьесой нового типа стала комедия А.Грибоедова «Горе от ума». Поразительного мастерства автор достигает в разработке всех компонентов пьесы: характеров (в которых психологический реализм органично сочетается с высокой степенью типизации), интриги (где любовные перипетии неразрывно сплетены с гражданской и мировоззренческой коллизией), языка (чуть ли не вся пьеса целиком разошлась на поговорки, пословицы и крылатые выражения, сохранившиеся в живой речи и сегодня). Грибоедов нарушает принцип единства действия. Помимо общественного конфликта в пьесе присутствует личный конфликт. Авторскую позицию выражает герой-резонёр. Также новаторство Грибоедова в том, что Чацкий выполняет очень странную роль: резонёр, неудачливый любовник, который имеет комические черты. Тем самым мы видим неоднозначное отношение автора. Влияние и воздействие пьесы неоднозначные: она вызывает и смех, и сострадание главному герою, наталкивает на различные мысли. В середине XIX века широкое распространение получает мелодрама и водевиль. Наиболее частотным приёмом становится «травестия»-переодевания. Сентиментализм и романтизм были очень короткими периодами в истории русской драматургии. От классицизма она сразу уже шагнула в реализм. Взрывная смесь критического реализма с фантастическим гротеском наполняет удивительные комедии Н.Гоголя (Женитьба, Игроки, Ревизор). На примере «Ревизора» мы видим, какие приёмы использует автор. Среди сюжетно-композиционных приёмов – инверсия-сначала завязка, а потом экспозиция; немая сцена в конце пьесы; композиционная градация. Драматург использует такой приём, как гипербола. Например, гиперболы в речи Хлестакова придают сцене хвастовства дополнительный комический эффект. Также говорящие фамилии- судья Ляпкин-Тяпкин, полицейские Держиморда, свистунов и т.д; парные персонажи - Бобчинский и Добчинский; ремарки; типизация персонажей и различные перепалки между героями. Пьесы Островского отличаются индивидуализацией речи персонажей.Так, лирически окрашенный язык Катерины в пьесе «Гроза» не имеет ничего общего с грубой, отрывистой речью Дикого. На рубеже веков драматургия сильно меняется под влияние драматургии Чехова. Он принес новый тип конфликта в драматургию, новый тип построения и развития действия, создал второй план, зоны молчания, подтекст и многие другие драматургические приемы. Драматургический конфликт в привычном смысле в пьесах Чехова отсутствовал, действие не строилось на противоборстве персонажей, да и персонажи перестали делиться на «хороших» и «плохих». Усиливается роль ремарок(«комната, которая до сих пор называется детскою»), диалоги в пьесах очень необычны по сравнению с пьесами других авторов. Так, например, в пьесе «Вишнёвый сад» диалоги скорее напоминают разговоры глухих. Каждый говорит о своём, как будто не обращая внимания на то, что говорит его собеседник. Так, реплика Гаева о том, что поезд опоздал на два часа, неожиданно влечёт за собой слова Шарлоты о том, что её собака и орехи ест. В четвёртый акт пьесы «Вишнёвый сад» Чехов вводит звук топора, стучащего по дереву. Вишнёвый сад становится символом уходящей жизни. Воздействие пьесы не только эмоциональное, но и интеллектуальное, что становится характерным для большинства пьес на рубеже веков и в дальнейшем для всего XX века. К концу 19 – началу 20 вв. получили развитие новые эстетические направления драматургии. Эсхатологические настроения смены веков определили широкое распространение символизма (А.Блок – Балаганчик, Незнакомка, Роза и крест, Король на площади; Л.Андреев – К звездам, Царь-Голод, Жизнь человека, Анатэма; Н Ф.Сологуб – Победа смерти, Ночные пляски и т.д). К отказу от всех культурных традиций прошлого и построению совершенно нового театра призывали футуристы (А.Крученых, В.Хлебников, К.Малевич, В.Маяковский). Жесткая, социально агрессивная, мрачно-натуралистическая эстетика разрабатывалась в драматургии М.Горьким (Мещане, На дне, Дачники). Драматурги стремились оказать эмоциональное или интеллектуальное воздействие на зрителей, прибегая к различным способам воздействия, невербальным элементам- символам(гроза у Островского, звук лопнувшей струны, топора у Чехова), нарушая все сложившиеся традиции, ломая стереотипы.

Теперь перейдём к анализу способов воздействия на зрителя, к которым прибегает в пьесе автор. Главным художественным приёмом в ней становится комизм. Одним из любимых афоризмов Тэффи, который она взяла в качестве эпиграфа к первому тому своих «Юмористических рассказов», была мысль из «этики» Спинозы: « ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Смех Тэффи особый: он заставляет не только смеяться, но и задуматься над насущными проблемами современности. И часто несёт в себе грустные ноты осознания несовершенства действительности. Надежда Александровна так говорила о себе племяннику русского художника Верещагина Владимиру: « Я родилась в Петербурге весной, а, как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идёт дождь. Поэтому и у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее ». И действительно, Тэффи умела обнажить и добрые стороны жизни, и ее несовершенства, указать на пороки и недостатки, но не зло, а лишь слегка иронизируя над «милым человечеством». Насмешливый тон Тэффи пронизывает все уровни драматургического произведения, и на каждом из них показывает комичность сложившейся ситуации. И сюжет, и зеркально-кольцевая композиция, и конфликт, и система персонажей, - всё становится инструментом воздействия на читателя и зрителя, для создания художественного эффекта.

Для начала рассмотрим сюжетно-композиционные приёмы. Пьеса состоит из трёх картин: в первой мы знакомимся с семьёй, изображается реальный мир, привычный для того времени, где женщины готовят, убираются, воспитывают детей, а мужчины работают и приносят деньги в дом. Во второй картине даётся перевёрнутый образ мира, травестированная «изнанка», сон главной героини Кати, в котором мужчины и женщины меняются местами. В третьей картине всё возвращается на свои места. Сюжет пьесы простой, но современный. Пьеса начинается с описания привычного уклада жизни обыкновенной семьи, где главная героиня пьесы, 18-летняя Катя, выступает за женское равноправие и выдвигает свои аргументы: «Возмутительно! Прямо возмутительно! Точно женщина не такой же человек… Однако во многих странах существует женское равноправие, и никто не говорит, что дело от этого пошло хуже. Почему же у нас этого нельзя?» Ее брат Ваня спорит с ней. Вернувшийся с работы отец выражает свое возмущение: «Отец целый день служит, как бешеная собака, придет домой, и тут покоя нет. И сама, матушка, виновата. Сама распустила. Катерина целые дни по митингам рыскает, этот болван только ногами дрыгает… Отец целый день, как лошадь, над бумагами корпит, а они вместо того чтобы...». Перед уходом отец сообщает, что дядя Петя произведен в генералы и собирается по этому поводу устроить для него обед, поэтому необходимо купить для новоиспеченного генерала вино. Далее мы узнаем, что Катя мечтает служить в департаменте, хотя это считается сугубо мужским делом, и одновременно грезит об ущемлении прав сильного пола: «Как я вас всех ненавижу. Теперь я равноправия не хочу. Этого с меня мало! Нет! Вот пусть они [мужчины] посидят в нашей шкуре, а мы, женщины, повертим ими, как они нами вертят. Вот тогда посмотрим, что они запоют». На вопрос Вани: «Ты думаешь, лучше будет?» - сестра уверенно отвечает: «Да, мы весь мир перевернем, мы, женщины...»

Далее на сцене потихоньку темнеет, и во второй картине мы видим, что мужчины и женщины действительно поменялись местами. Теперь Катя и мама служат в департаменте, папа и её братья хозяйствуют по дому, генералы становятся генеральшами, - всё переворачивается с ног на голову. Женщины меняются ролями с мужчинами, при этом оставаясь в женском обличии, что создает комический эффект. После этого сна героиня просыпается и радуется, что папа «не в фартуке» и что всё вернулось на свои места. Катя хотела равноправия с мужчинами и даже искренне полагала, что если наступит матриархат, то жизнь изменится к лучшему. Но в пьесе автор показала, что перемена ролей не только нарушает естественный ход событий, но и по сути ничего не меняет: милые домашние создания, получив возможность «править миром» и командовать мужчинами, стали мужланами и волокитами, как их дражайшие половины. Жизнь лучше не стала, лишь поменялись «полюса». Поэтому в конце пьесы Тэффи устами все той же Кати произносит: «Мы ведь все одинаковые все равно… Все одинаковые. Подождем нового человечества». Женщины и мужчины, по мнению автора, обладают одинаковыми изъянами, которые проявляются, когда они функционируют в пределах старого мира, какие бы роли они на себя ни брали. Эти пороки в состоянии искоренить только «новое человечество».

На основную комическую ситуацию накладывается рад других. Один из этих эпизодов - объяснение Кати со своим женихом Андреем Николаевичем, который во второй картине становится её «зеркальным отражением».

Андрей Николаевич: Я пришел... вернуть вам ваше слово... Я не могу...

Катя: Так вы не любите меня! Боже мой, Боже мой! Говорите же, говорите! Я с ума сойду!

Андрей Николаевич (плачет): Я не могу... Мы повенчаемся, а вы на другой день спросите: "Андрюша, что сегодня на обед?" Не могу! Лучше пулю в лоб… Мы сговорились с Ваней... Будем учиться... Я буду доктором... сам прокормлю, а ты по хозяйству...

Катя: Ты с ума сходишь? Я, женщина, на твой счет?

Андрей Николаевич: Да! Да!... Я так люблю тебя, а иначе не могу. Женщины от власти одурели... Будем ждать... пока я сам прокормлю.

Как мы видим, пьеса имеет зеркально-кольцевую композицию, так как все события дублируют друг друга, третья картина восстанавливает порядок вещей, каким он обрисован в первой. Действующие лица - мужчины и женщины, - поменявшись местами во второй картине, почти в точности воспроизводят слова и жесты друг друга. При этом автор применяет «эффект монтажа» на стыке первых двух картин пьесы - особый кинематографический приём для создания эффекта переключения кадра. Ближе к финалу пьесы происходит объяснение в любви между Катей и ее женихом Андреем Николаевичем, который дословно повторяет недавние речи своей возлюбленной, но только с оговоркой, что «женщины от власти одурели…» В экспозиции изображается обстановка, в которой зарождается конфликт, описываются занятия семейства. Завязкой конфликта является спор Кати с братом и постановка «женского вопроса». В фантастическом развитии действия проявляется ирония автора над нелепостью и противоестественностью нового положения мужчин и женщин, что приводит к неизбежной развязке, в которой мы и получаем ответ на поставленный вопрос: мечты героини утопичны и бессмысленны, а идея нового матриархата лишь страшный сон. Таким образом, одноактная пьеса Тэффи имеет усложненный хронотоп, включающий в себя реальный и фантастический (сновидческий) планы.

Обратимся к действующим лицам. Главные герои произведения – отец, мать, их дети (Катя 18-ти лет, Ваня 17-ти лет, Коля 16-ти лет). Примечательно, что отца и мать зовут Александр и Александра, что имеет комический эффект дублирования персонажей. Они и обращаются друг к другу одинаковым ласковым вариантом имени «Шурочка»:

Мать: Пойди, Шурочка, попей чайку.

Отец: Иду, Шурочка. Я только один стаканчик. Опять бежать нужно.

Остальные - второстепенные персонажи, гости в доме. Это Андрей Николаевич, толстая тетя Маша, худая плешивая профессорша, ее муж Петр Николаевич, денщиха, адъютантка, Степка, извозчица, горничная Глаша. Они появляются лишь во второй картине в сцене сна Кати.

Также Тэффи использует в своей пьесе для создания комического эффекта приёмы «переодевания» (травестии) и метаморфозы. Когда во второй картине мужчины и женщины меняются социальными ролями, Тэффи, для того чтобы показать, что мужчины стали более походить на женщин, Тэффи их «переодевает». Отец в первой и третьей картинах « в обыкновенном платье»; во второй – «в длинном цветном клетчатом сюртуке, широком отложном воротнике и в пышном шарфе, завязанном бантом под подбородком». Мать в первой картине «в домашнем платье», во второй – «в узкой юбке, сюртуке, жилете, крахмальном белье». Катя одета во второй картине приблизительно как мать. В первой картине Ваня «в пиджаке». Коля «в велосипедном костюме». Во второй картине – оба « в длинных цветных сюртуках, один в розовом, другой в голубом, с большими цветными шарфами и мягкими кружевными воротниками». Андрей Николаевич одет в том же роде: «шляпа с вуалью, в руках муфта». На тете Маше «мундир до колен, высокие сапоги, густые эполеты, ордена, но прическа дамская». На профессорше – « фрак, узкая юбка, крахмальное белье, пенсне». Сама она – «худая, плешивая, сзади волосы заплетены в крысиный хвостик с голубым бантиком». Ее муж Петр Николаевич носит «широкий сюртук». Во второй картине на нем «кружевной шарф, лорнет, сбоку у пояса веер, как у дамы». Денщиха – «толстая баба, волосы масленые, закручены на затылке, зато в мундире». Адъютантка тоже одета «в военный мундир, однако сильно подмазанная. У нее пышная прическа, сбоку на волосах эгретка (т.е. торчащий вверх пучок перьев).» Степка носит «черные панталоны, розовую куртку, передник с кружевами, на голове чепчик, на шее бантик». Извозчица является «в повойнике, сверху извозчичья шляпа, в армяке и с кнутом». Таким образом, женщины наряжены в мужскую одежду, сохранив лишь часть женских атрибутов, что придает им гротескную агрессивность. Мужчины в преобразованных (удлиненных, как платья, и расцвеченных) сюртуках приобретают неестественный, комически-женственный вид.

Однако перемены произошли не только в одежде: изменились также социальные функции мужчин и женщин. Мы видим, что Катя, которая мечтала о равноправии и о работе в департаменте, ходила на митинги, сидит за столом и разбирает бумаги. В свою очередь Коля, который раньше лежал в качалке, вышивает туфли. В столовой отец моет чашки. Ваня становится зеркальным отражением своей сестры, теперь он ходит на митинги и ратует за равноправие мужчин. Он входит оживленный и говорит (как недавно его сестра): «Как сегодня было интересно! Я прямо из парламента… Говорила депутатка Овчина о мужском вопросе. Чудно говорила! Мужчины, говорит, такие же люди. Ссылалась на историю. В былые времена допускались же мужчины даже на весьма ответственные должности...»

Меняются и второстепенные персонажи. В первой картине отец сообщает, что «дядя Петя произведён в генералы». Во второй же картине раздаётся звонок в дверь, заходит мать и сообщает, что тетю Машу произвели в генералы. Далее все развивается по законам травести. Входит баба в короткой юбке, сапогах, мундире и фуражке. Это денщиха тети Маши пришла сообщить, что генеральша собирается сейчас к ним приехать в гости. Мать дает ей на водку, как это было бы в случае, если бы пришел денщик - мужчина.

Через некоторое время входит тетя Маша. На ней юбка и мундир, шапка, густые эполеты. Она вынимает портсигар, просит у Степки (прислуги) спичку и содовой, поскольку у генеральши голова трещит «после вчерашнего». Входит отец, тетя Маша целует ему руку и говорит: «Все хлопочешь по хозяйству? Что же поделаешь. Удел мужчин таков. Сама природа создала его семьянином. Это уже у вас инстинкт такой – плодиться и размножаться и нянчиться, хе-хе... А мы, бедные женщины, несем за это все тягости жизни, служба, заботы о семье. Вы себе порхаете, как бабочки, как хе-хе... папильончики, а мы иной раз до рассвета…»

В том числе травестия затрагивает характеры и типы поведения. Мальчиков Тэффи изображает во второй картине «на грани истерики»: « Коля (хнычет). Опять распарывать. Опять крестик пропустил!» Ваня с надеждой рассуждает о чудесных способностях мужского мозга: «Говорила депутатка Овчина о мужском вопросе. Мозг мужской, несмотря на свою тяжеловесность и излишнее количество извилин, все же человеческий мозг и кое-что воспринимать может.» Отец становится трепетным семьянином, любящим отцом и хозяюшкой. «Отец суетится, бежит открывать дверь матери». Генеральша тётя Маша оказывается «роковой женщиной», которая не пропускает ни одного мужчину, не одарив его двусмысленным взглядом, любит выпить и рассказывает скабрезные анекдоты. Мать упрекает Стёпку, что тот излишне общается с женщинами:

Мать: Не слышно-с. Вечно у вас на кухне какая-нибудь пожарная баба сидит, оттого и не слышно.

Стёпка. Это не у меня-с, а у Федора. Мать становится грозной командиршей, которая при этом с пониманием относится к потребности выпить (Мать (денщихе): На вот тебе, сестрица, на водку»). Адъютантка характеризуется как гуляка:

Тётя Маша: A наша Марья Николаевна совсем, брат, закружилась. Целые дни у них дым коромыслом. И катанья, и гулянья, и ужины, и все это с разными падшими мужчинами. Стёпка изображается романтичной особой с «тонким душевным устройством». При разговоре с адъютанткой его переполняют эмоции: Адъютантка (треплет его по щеке): А что, барыня-то небось ухаживает за тобой?

Стёпка: И вовсе даже нет. Мужчинские сплетни.

Адъютантка Ну, ладно, ладно! Толкуй! Ишь, кокет, никак, бороду отпускаешь... Ну, поцелуй же меня, мордашка! Да ну же скорей, мне идти нужно! Ишь, бесенок!

Стёпка (вырываясь). Пустите! Грешно вам. Я честный мужчина, а вам бы только поиграть да бросить.

Адъютантка. Вот дурачок! Я же тебя люблю, хоть и рожа ты изрядная. Стёпка. Не верю я вам... Все вы так (плачет), а потом бросите с ребенком... Надругаетесь над красотой моей непорочной. (Ревет.)

Рассмотрим теперь вербальные приёмы, которые применяет автор. Один из вербальных приёмов - игра слов. Тэффи «образует» новые профессии женского рода, что каждый раз вызывает улыбку при сопоставлении с действительностью. Появляются профессорши, генеральши, денщихи, извозщицы, докторши, пожарные бабы, адъютантки, председательницы, градоначальницы и депутатки. А так же новые мужские профессии: горничный, белошвей. Необычные для слуха современников, названия этих профессий вызывали смех. Автор иронизирует над сменой положений, переворачивая стереотипы поведения и традиционные жесты: мужчины заняты сплетнями и пересудами, женщины целуют мужчинам руки и позволяют фривольности.

Тетя Маша: А за тобой, говорят, моя адьютантша приударяет?

Стёпка: (закрывает лицо передником) И что вы барыня, мужчинским сплетням верите! Я себя соблюдаю.

Очень смешно звучат «перевернутые» рассуждения главной героини о женитьбе. «Кончу курсы, буду доктором, тогда сама на нем женюсь. Только чтобы он ничего не смел делать. Так только по хозяйству. Не беспокойтесь, могу прокормить». Сам «женский вопрос» превращается в «мужской». А стандартная ситуация, когда девочкам «затыкают ушки», меняется на противоположную: «Отец: Катя, выйди из комнаты. Говоришь при мальчиках такие вещи». На радость некоторых радикально настроенных читательниц, вместо стереотипных суждений о «женской логике» звучат такие:

Отец (робко): Может быть, можно отложить обед на завтра? Сегодня немножко поздно...

Мать: Вот мужская логика! Я гостей созвала на сегодня, а он обед подаст завтра.

Ряд «перевёртышей» в пьесе касается судьбы детей, военной службы, приданного и замужества:

Катя: А не пойти ли мне в офицеры.

Мать: Что же, теперь протекция у тебя хорошая. Тетка тебя выдвинет. Да ты у меня и так не пропадешь. А вот мальчики меня беспокоят. Засидятся в старых холостяках. Нынче без приданого не очень-то берут...

Катя. Ну, Коля хорошенький.

Коля (высовывает голову в дверь). Еще бы не хорошенький! Подожди, я еще подцеплю какую-нибудь толстую советницу или градоначальницу.

На обеде пьют не за женщин, а «за здоровье прекрасных мужчин», а также обсуждают «мужское равноправие», осуждая его и считаю глупостью: Мать: Пошли теперь все эти новшества. Мужчины докторшами будут. Ну, посуди сама, позовешь ли ты к себе молодого человека, когда заболеешь?

Адъютантка: Я бы никогда не взяла такого молодого человека, который катается верхом, и отпускает волосы, и на курсы бегает. Это так нескромно, так немужественно. Впрочем, Екатерина Александровна, вам, кажется, нравится Андрей Николаевич?

Катя: Гм... да. И рассчитываю, что его можно будет перевоспитать. Он еще молод. Наконец, хозяйство, дети, все это повлияет на его натуру.

Комизм ремарок является важным средством воздействия. Автор активно использует ремарки, в каких-то из них уточняя детали, в других - предоставляя читателям, актёрам и режиссёрам большую возможность для игры воображения и импровизации. Из портфеля отца вместе с бумагами вываливается «д

Пьеса

Александр Володин, 1958 год

О чем: Оказавшись в Ленинграде по случаю командировки, Ильин внезапно решает зайти в квартиру, где семнадцать лет на-зад, уходя на фронт, оставил любимую девушку, и — о чудо! — его Тамара до сих пор живет в комнате над апте-кой. Жен-щина так и не вышла замуж: племянник-студент, которому она заменяет мать, да его взбалмошная подруж-ка — вот и вся ее семья. Продираясь сквозь страх непони-мания, неискренность, размолвки и примирения, двое взрослых людей в конце концов осознают, что счастье все еще возможно — «только бы войны не было!».

Почему стоит читать: Растянутая на пять вечеров встреча Ильина и Тамары — это не только история о поздней неприкаянной любви мастера фабрики «Красный треугольник» и завгара Завгар — заведующий гаражом. северного поселка Усть-Омуль, но возможность вывести на сцену реальных, а не мифических советских людей: умных и совестливых, с изломан-ными судьбами.

Пожалуй, самая пронзительная из драм Володина, пьеса эта наполнена груст-ным юмором и высокой лирикой. Ее герои вечно что-то недоговаривают: под речевыми клише — «работа у меня интересная, ответственная, чувствуешь себя нужной людям» — ощущается целый пласт загнанных глубоко внутрь тяже-лых вопросов, связанных с вечным страхом, в котором вынужден жить человек, словно заключенный в огромном лагере под названием «родина».

Рядом со взрослыми героями живут и дышат молодые влюбленные: поначалу Катя и Слава выглядят «непугаными», но и они инстинктивно ощущают тот страх, что съедает души Тамары и Ильина. Так неуверенность в самой возмож-ности счастья в стране «победившего социализма» постепенно передается следующему поколению.

Постановка

Большой драматический театр
Режиссер Георгий Товстоногов, 1959 год

Можно немного представить себе потрясение, которым стал для зрителей этот спектакль, благодаря радиозаписи 1959 года. Публика реагирует здесь очень бурно — смеется, волнуется, затихает. Рецензенты писали о постановке Товсто-ногова: «Время сегодняшнее — конец 50-х — обнаруживало себя с поразитель-ной точностью. Почти все герои, казалось, выходили на сцену с ленинградских улиц. Одеты они были точно так, как одевались смотревшие на них зрители». Персонажи, выезжавшие из глубины сцены на платформах с выгородками бед-но обставленных комнат, играли прямо под носом у первого ряда. Это требо-вало выверенности интонаций, абсолютного слуха. Особую камерную атмо-сферу создавал и голос самого Товстоногова, произносившего ремарки (жаль, что в радиоспектакле текст от автора читает не он).

Внутренним конфликтом спектакля было противоречие между навязанными советскими стереотипами и естественной человеческой природой. Тамара в исполнении Зинаиды Шарко будто выглядывала из-за маски советской общественницы, прежде чем сбросить ее — и стать самой собой. По радио-записи понятно, с какой внутренней силой и удивительным богатством нюан-сов Шарко играла свою Тамару — трогательную, нежную, незащищенную, жертвенную. Ильин (его играл Ефим Копелян), проведший 17 лет где-то на Севере, с самого начала был внутренне гораздо более свободным, — но и он не сразу сумел сказать любимой женщине правду, выдал себя за глав-ного инженера. В радиоспектакле в игре Копеляна сегодня слышится много театральности, почти патетики, но много у него и пауз, тишины — тогда понимаешь, что самое главное с его героем происходит именно в эти моменты.

«В поисках радости»

Пьеса

Виктор Розов, 1957 год

О чем: В московской квартире Клавдии Васильевны Савиной тесно и многолюдно: здесь проживают четверо ее выросших детей и стоит мебель, которую беспрерывно приобретает Леноч-ка, жена старшего сына Феди — когда-то талантливого мо-лодого ученого, теперь же удачливого карьериста «от нау-ки». Прикрытые тряпками и газетами в ожидании скорого переезда в новую квартиру молодоженов, шкафы, пузатые буфеты, кушетки и стулья становятся в семье яблоком раздора: мать называет старшего сына «маленьким мещанином», а его младший брат, старшеклассник Олег, рубит «Леночкину» мебель саблей погиб-шего отца — героя войны. Попытки объяснения только ухудшают ситуацию, и в итоге Федор с женой покидают родной дом, оставшиеся же дети уверяют Клавдию Васильевну, что выбрали иной жизненный путь: «Не бойся за нас, мама!»

Почему стоит читать: Эта двухактная комедия поначалу воспринималась как «пустячок» Виктора Розова: к тому времени драматург уже был известен как автор сценария легендарного фильма Михаила Калатозова «Летят журавли».

Действительно, трогательные, романтичные, непримиримые к нечестности, стяжательству младшие дети Клавдии Васильевны Коля, Татьяна и Олег, а также их друзья и любимые составляли крепкую группу «правильной совет-ской молодежи», численно превосходящую круг представленных в пьесе «стя-жателей, карьеристов и мещан». Схематичность противостояния мира потреб-ления и мира идеалов особо не маскировалась автором.

Выдающимся оказался главный герой — 15-летний мечтатель и поэт Олег Савин: его энергия, внутренняя свобода и чувство собственного достоинства связались с надеждами оттепели, с мечтами о новом поколении людей, отметающем все виды социального рабства (это поколение бескомпромиссных романтиков так и стали называть — «розовские мальчики»).

Постановка

Центральный детский театр
Режиссер Анатолий Эфрос, 1957 год

Самая знаменитая сцена этой пьесы — та, в которой Олег Савин рубит отцов-ской шашкой мебель. Так было в спектакле театра-студии «Современник», вышедшем в 1957 году, да и от фильма Анатолия Эфроса и Георгия Натансона «Шумный день » (1961) именно это прежде всего осталось в памяти — может, потому, что в обеих постановках Олега играл молодой и порывистый Олег Табаков. Однако первый спектакль по этой пьесе вышел не в «Современнике», а в Центральном детском театре, и в нем знаменитый эпизод с шашкой и погибшими рыбками, банку с которыми Леночка выбросила в окно, был хоть и важ-ным, но все же одним из многих.

Главным в спектакле Анатолия Эфроса в ЦДТ стало ощущение полифонич-ности, непрерывности, текучести жизни. Режиссер настаивал на значитель-ности каждого голоса этой многонаселенной истории — и сразу вводил зрителя в заставленный мебелью дом, выстроенный художником Михаилом Курилко, где точные детали указывали на быт большой дружной семьи. Не обличение мещанства, а противопоставление живого и мертвого, поэзии и прозы (как под-метили критики Владимир Саппак и Вера Шитова) — в этом была суть взгляда Эфроса. Живым был не только Олег в исполнении Константина Устюгова — нежный мальчик с высоким взволнованным голосом, — но и мама Валентины Сперантовой, решившаяся на серьезный разговор с сыном и смягчавшая инто-нацией вынужденную резкость. Очень настоящий и сам этот Федор Геннадия Печникова, несмотря ни на что очень любящий свою прагматичную жену Леночку, и еще один влюбленный — Геннадий Алексея Шмакова, и девочки-одноклассницы, которые приходили в гости к Олегу. Все это отлично слышно в радиозаписи спектакля, сделанной в 1957 году. Послушайте, как Олег произносит ключевую фразу пьесы: «Главное — чтобы много было в голове и в душе». Никакой дидактики, тихо и выношенно, скорее для себя.

«Мой бедный Марат»

Пьеса

Алексей Арбузов, 1967 год

О чем: Жила-была Лика, любила Марата, была им любима, а еще ее любил Леонидик; оба парня ушли на войну, оба верну-лись: Марат — Героем Советского Союза, а Леонидик без руки, и Лика отдала свою руку и сердце «бедному Леони-дику». Второе название произведения — «Не бойся быть счастливым», в 1967 году лондонскими критиками оно было названо пьесой года. Эта мелодрама — растянутая почти на два десятилетия история встреч и разлук трех взрослеющих от эпизода к эпизоду героев, соединенных когда-то войной и блокадой в холодном и голодном Ленинграде.

Почему стоит читать: Три жизни, три судьбы ужаленных войной советских идеалистов, пытающихся строить жизнь согласно пропагандистской легенде. Из всех «советских сказок» Алексея Арбузова, где героям обязательно воздавалось любовью за трудовые подвиги, «Мой бедный Марат» — сказка самая печальная.

Советский миф «живи для других» оправдан для персонажей — еще подрост-ков потерями и подвигами войны, а реплика Леонидика: «Никогда не изменять нашей зиме сорок второго… да?» — становится их жизненным кредо. Однако «уходят дни», а жизнь «для других» и профессиональная карьера (Марат «строит мосты») счастья не приносит. Лика руководит медициной как «неосво-божденная заведующая отделением», а Леонидик облагораживает нравы сбор-никами сти-хов, издающихся тиражом пять тысяч экземпляров. Жертвенность оборачи-вается метафизической тоской. В финале пьесы 35-летний Марат провоз-глашает смену вех: «Сотни тысяч умерли за то, чтобы мы были необык-новенны, одержимы, счастливы. А мы — я, ты, Леонидик?..»

Задушенная любовь равна здесь задушенной индивидуальности, а личностные ценности утверждаются всем ходом пьесы, что и делает ее уникальным явле-нием советской драматургии.

Постановка

Режиссер Анатолий Эфрос, 1965 год

Этот спектакль рецензенты называли «сценическим исследованием», «теа-тральной лабораторией», где изучались чувства героев пьесы. «На сцене лабо-раторно чисто, точно и сосредоточенно», — писала критик Ирина Уварова. Художники Николай Сосунов и Валентина Лалевич создали для спектакля задник: с него на зрителей серьезно и немного печально смотрели трое персо-нажей, смотрели так, будто они уже знают, чем все закончится. В 1971 году Эфрос снял телеверсию этой постановки, с теми же актерами: Ольгой Яков-левой — Ликой, Александром Збруевым — Маратом и Львом Круглым — Леони-диком. Тема скрупулезного исследования характеров и чувств здесь еще усили-лась: телевидение позволило увидеть глаза актеров, давало эффект зритель-ского присутствия при близком общении этих троих.

Можно было сказать, что Марат, Лика и Леонидик у Эфроса были одержимы идеей докопаться до правды. Не в глобальном смысле — они хотели как можно точнее услышать и понять друг друга. Особенно это было заметно по Лике — Яковлевой. У актрисы существовало как бы два плана игры: первый — где ее героиня выглядела мягкой, легкой, ребячливой, и второй — проступавший, едва собеседник Лики отвернется: в этот момент в него впивался серьезный, внимательный, изучающий взгляд зрелой женщины. «Всякая действительная жизнь есть Встреча», — писал философ Мартин Бубер в книге «Я и Ты». По его мысли, главное в жизни слово — «Ты» — можно сказать человеку только всем своим существом, любое другое отношение превращает его в объект, из «Ты» — в «Оно». На протяжении всего спектакля Эфроса эти трое говорили другому «Ты» всем своим существом, больше всего ценя неповторимую личность друг друга. В этом было высокое напряжение их отношений, которым и сегодня невозможно не увлечься и которому нельзя не сопереживать.

«Утиная охота»

Пьеса

Александр Вампилов, 1967 год

О чем: Проснувшись в типовой советской квартире тяжелым похмельным утром, герой получает в подарок от друзей и коллег траурный венок. Пытаясь разгадать смысл розыгрыша, Виктор Зилов восстанавливает в памяти картины последнего месяца: вечеринку-новоселье, уход жены, скандал на работе и, наконец, вчерашнюю пьянку в кафе «Незабудка», где он оскорбил свою юную любов-ницу, своего начальника, коллег и подрался с лучшим другом — официантом Димой. Решив и вправду свести счеты с опостылевшей жизнью, герой обзванивает знакомых, приглашая их на собственные поминки, но вскоре меняет решение и отправляется с Димой в деревню — на утиную охоту, о которой все это время страстно мечтал.

Почему стоит читать: Виктор Зилов, соединяя в себе черты отъявленного негодяя и бесконечно при-влекательного мужчины, кому-то может показаться советской реинкарнацией лермонтовского Печорина: «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Появившийся в начале эпохи застоя умный, породистый и вечно пьяный итээровец ИТР — инженерно-технический работник. с энергией, достойной лучшего при-менения, последовательно избавлял себя от семейных, служебных, любовных и дружеских уз. Финальный отказ Зилова от самоистребления имел для совет-ской драмы символический смысл: этот герой породил целую плеяду подра-жателей — лишних людей: пьяниц, которым было и стыдно, и противно вли-ваться в советский социум, — пьянство в драме воспринималось как форма социального протеста.

Создатель Зилова Александр Вампилов утонул в Байкале в августе 1972-го — в расцвете творческих сил, оставив миру один не слишком увесистый том драматургии и прозы; ставшая сегодня мировой классикой «Утиная охота», с трудом преодолевая цензурный запрет, прорвалась на советскую сцену вскоре после смерти автора. Однако спустя полвека, когда уже и советского ничего не осталось, пьеса неожиданно обернулась экзистенциальной драмой человека, перед которым разверзлась пустота устроенной, зрелой жизни, а в мечте о поездке на охоту, туда, где — «Знаешь, какая это тишина? Тебя там нет, ты понимаешь? Нет! Ты еще не родился» — послышался вопль о навсегда утраченном рае.

Постановка

МХАТ имени Горького
Режиссер Олег Ефремов, 1978 год

Лучшая пьеса Александра Вампилова до сих пор считается неразгаданной. Бли-же всего к ее толкованию подошел, вероятно, фильм Виталия Мельникова «Отпуск в сентябре» с Олегом Далем в роли Зилова. Спектакль, поставленный во МХАТе Олегом Ефремовым, не сохранился - даже во фрагментах. Вместе с тем он точно выразил время — самую беспросветную фазу застоя.

Художник Давид Боровский придумал для спектакля такой образ: над сценой, как туча, парил огромный целлофановый мешок, в котором находились сруб-ленные сосны. «Мотив законсервированной тайги», — рассказывал Боровский критику Римме Кречетовой. И дальше: «Пол покрыл кирзой: в тех местах ходят в кирзе и в резине. По кирзе рассыпал сосновые иголки. Знаете, как от новогод-ней елки на паркете. Или после траурных венков…»

Зилова играл Ефремов. Ему было уже пятьдесят — и тоска его героя была не кризисом среднего возраста, а подведением итогов. Анатолий Эфрос восхищался его игрой. «Ефремов до предела бесстрашно играет Зилова, — писал он в книге «Продолжение театрального рассказа». — Он его вывора-чивает перед нами со всеми потрохами. Безжалостно. Играя в традициях великой театральной школы, он не просто обличает своего героя. Он играет человека в общем неплохого, еще способного понять, что он заблудился, но уже неспособного выбраться».

Вот уж кто был лишен рефлексии, так это официант Дима в исполнении Алек-сея Петренко, другой важнейший герой спектакля. Огромный мужик, абсо-лютно спокойный — спокойствием убийцы, он нависал над остальными персо-нажами, как туча. Конечно, он пока никого не убивал — кроме животных на охоте, в которых стрелял без промаха, но вполне мог отправить в нокаут человека (предварительно оглянувшись, не видит ли кто). Дима больше, чем Зилов, был открытием этого спектакля: пройдет немного времени, и такие люди станут новыми хозяевами жизни.

«Три девушки в голубом»

Пьеса

Людмила Петрушевская, 1981 год

О чем: Под одной дырявой крышей три мамаши — Ира, Светлана и Татьяна — коротают дождливое лето со своими вечно дерущимися мальчишками. Неустроенность дачной жизни вынуждает женщин день и ночь ругаться на почве быта. Появившийся состоятельный ухажер увлекает Иру в другой мир, к морю и солнцу, она оставляет больного сына на ру-ках у своей слабой матери. Однако рай оборачивается адом, и вот уже женщина готова ползать на коленях перед дежур-ным аэропорта, чтобы вернуться к оставшемуся в одиночестве ребенку.

Почему стоит читать: Современников «Трех девушек» пьеса и по сей день поражает тем, насколько точно зафиксирована в ней эпоха «позднего застоя»: круг бытовых забот совет-ского человека, его характер и тип отношений между людьми. Однако кроме внешней фотографической точности здесь тонко затронута и внутренняя суть так называемого совка.

Ведущая диалог с «Тремя сестрами» Чехова, пьеса Петрушевской поначалу представляет своих «девушек» как три вариации на тему чеховской Наташи. Как и мещанка Наташа у Чехова, Ира, Светлана и Татьяна у Петрушевской непрерывно пекутся о своих чадах и ведут войну за сухие комнаты полуразва-лившейся подмосковной дачки. Однако дети, ради которых скандалят матери, на поверку никому не нужны. Пьесу пронизывает слабенький голосок больного сына Иры Павлика; мир мальчика полон сказочных образов, в причудливой форме отражающих реалии пугающей его жизни: «А когда я спал, ко мне луна прилетала на крыльях», — ребенка в этой пьесе не слышит и не понимает никто. С сыном же связан и «момент истины» — когда, осознав, что может его потерять, из «типичного советского человека» Ира превращается в человека, способного «мыслить и страдать», из чеховской Наташи — в чеховскую Ирину, готовую чем-то жертвовать для других.

Постановка

Театр имени Ленинского комсомола
Режиссер Марк Захаров, 1985 год

Эта пьеса была написана Людмилой Петрушевской по заказу главного режис-сера Театра имени Ленинского комсомола Марка Захарова: ему нужны были роли для Татьяны Пельтцер и Инны Чуриковой. Цензура не пропускала спектакль четыре года — премьера состоялась только в 1985-м; 5 и 6 июня 1988 года спектакль сняли для телевидения. Эта запись и сегодня производит очень сильное впечатление. Сценограф Олег Шейнцис перегородил сцену полупрозрачной стеной, за которой видны силуэты ветвей; на переднем плане стол, на нем букет сухих цветов, а в жестяном тазу, водруженном на табуретку, идет бесконечная стирка; вокруг устраивались склоки, флиртовали, испове-довались. Каждый был готов влезть в жизнь другого, да не просто влезть — основательно там потоптаться. Но это лишь поверхностное участие: на самом деле всем друг на друга было глубоко наплевать. Бубнила свое старуха Федо-ровна (Пельтцер), равнодушная к тому, что за стенкой лежит больной ребенок. Мгновенно взвинчивалась в припадке ненависти к интеллигентке Ирине и ее сыну Светлана (актриса Людмила Поргина): «Читает он! Дочитаетесь!» А сама Ирина — Инна Чурикова смотрела на все огромными глазами и мол-чала, пока были силы.

Признанный мастер сценических эффектов, Захаров выстроил в спектакле несколько опорных точек, выверенных, как балет. Одна из них — когда дачный ухажер Николай целует Ирину и та от неожиданности выделывает почти клоунский кульбит. Чурикова в эту минуту едва не падает со стула, припадает к плечу Николая, тут же резко отскакивает от него и, высоко вскидывая коле-ни, пробирается к двери, посмотреть, не видел ли поцелуй сын.

Другая сцена — трагическая кульминация спектакля: Ирина ползет на коленях за служащими аэропорта, умоляя посадить ее в самолет (дома ребенок остался один в запертой квартире), и хрипло, надсадно даже не кричит, а рычит: «Я могу не успеть!» В книге «Истории из моей собственной жизни» Людмила Петрушевская вспоминает, как однажды на спектакле в этот момент молодая зрительница вскочила с кресла и стала рвать на себе волосы. Смотреть на это действительно очень страшно. 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Старый муж.

Старая жена.

Лейтенант Мигунов.

Марья Васильевна, его жена.

Дети лейтенанта Мигунова.

На сцене - Муж. Он стоит у раскрытого чемодана, в руке у него связка писем. Он потрясен до последней степени.

Муж . Нет, этого не может быть! Это бред! Я сплю. (Закрывает рукой глаза.) Проснись! Сергей Николаевич, проснись! (Открывает глаза.) Проснулся. (Читает письмо.) «Милая моя, дорогая моя Анечка… (стонет) где мне найти слова, чтобы рассказать вам, какую радость доставило мне ваше последнее, ваше чудное, ваше нежное, ваше ласковое письмо…» Что это?!! Что это такое?! Я!!! Я, когда мне было двадцать два года, не писал ей таких нежных, телячьих писем!.. (Читает.) «…Если бы вы знали, как много значат для меня ваши письма - особенно здесь, среди этих безмолвных сугробов, в занесенной снегом землянке… Знать, что кто-то думает о тебе, что есть на свете близкая душа…» Нет, это и в самом деле бред, это ужас, это затемнение какое-то! (Лихорадочно перелистывает другие письма.) «Милая…», «Дорогая…», «Чудесная…», «Милая моя девочка…» Боже мой! Девочка!!! Когда это написано? Может быть, это пятьдесят лет тому назад написано? Нет, не пятьдесят. «Февраль 1942 года. Действующая армия». (Облокотился на стол, закрыл глаза.) Нет, я не могу больше, у меня ноги от ужаса отнимаются… Дожить до седых волос, пройти с человеком рука об руку долгий жизненный путь и вдруг… узнать… (Схватился за голову, зашагал по комнате, остановился.) Нет, скажите, что же это?! Что же мне делать?! Ведь я… ведь я даже забыл… честное слово, я забыл, что в таких случаях полагается делать.

Телефонный звонок.

Муж (снимает трубку) . Да! Кто? А, Евгений Исаакович, здравствуйте, милый! Нет, нет, скажите, что я не буду. Нет, дорогой Евгений Исаакович, я не могу, сегодня ни в коем случае не могу. У меня… Что? У меня… Нет, не грипп. Как вы сказали? Гастропневмоларингит? Нет, нет. У меня… Я уже забыл, как это называется. У меня - семейная драма. Да нет, какой театр?! Какая постановка? У меня действительно драма… трагедия! Что? Градусник? (Трогает лоб.) Да, кажется, есть. Вы думаете? Да, пожалуй, лягу. Что? (Упавшим голосом, мрачно.) Ее нет дома. Я говорю: ее дома нет! А! (Сквозь зубы.) В жакте для бойцов теплые вещи шьет. Что? Заботится? Гм… да… заботится. Что? Слушаюсь. Передам. Спасибо. И вам тоже. До свид… (Кричит.) Евгений Исаакович, простите, милый, у меня к вам один, так сказать, чисто личный, сугубо личный вопрос. Скажите, пожалуйста, вы не помните случайно, что делают… Алло! Вы слушаете? Я говорю, вы случайно не помните, что делают, как поступают, когда… гм… как бы вам сказать… когда изменяет жена? Как? Что вы говорите? Градусник? Да нет, я вас совершенно серьезно… Что? Стреляются? Гм. Нет, это не подходит. Не подходит, говорю. Развод? Н-да. Вот это, пожалуй, как говорится, идея-фикс. Я говорю: надо подумать. Зачем мне это знать? Да понимаете ли… у меня тут… я тут… один очень интересный кроссворд решаю… Да, да, именно - в «Огоньке». Исключительно интересный. И там как раз вопрос на данную, так сказать, тему.

В прихожей звонок.

Одну минутку.

Звонок повторяется.

Что? Простите, Евгений Исаакович… Тут звонок. Да, я сейчас.

Уходит, возвращается. Следом за ним в комнате появляется Жена - пожилая, ничем не примечательная женщина. Она очень утомлена, в руке у нее авоська. Со словами «Здравствуй, милый» она хочет поцеловать мужа в висок, но тот брезгливо и даже гадливо отстраняет ее и проходит к телефону.

Муж . Алло! (Мрачно.) Да, простите, Евгений Исаакович. Да, да. Тут пришла одна (подыскивает слово) …личность.

Жена остановилась, с удивлением смотрит на него.

Да, так на чем мы с вами остановились? Я говорю, надо подумать, что делать с этими накладными. Я говорю - с накладными на гвозди и на рубероид. И на кровельное железо. Что? Да, да, я понимаю, что вы не понимаете. Их надо отправить немедленно, иначе банк не откроет текущего счета до конца месяца. Что? Кроссворд? Гм… Ну что ж, и на кроссворд, разумеется, тоже надо выписать накладную… Что? Градусник? Гм. И на градусник… И на градусники тоже… Евгений Исаакович, что я хотел сказать? Петра Ивановича вы не видели? Нет? А Матвея Семеновича? Погодите, дорогой, что-то я хотел еще… Алё! Алё!.. (Неохотно и нерешительно вешает трубку.)

Пауза.

Жена (у раскрытого чемодана, спокойно) . Что это значит?

Муж (оробев) . Гм. Да. Вот и я хотел спросить: что это значит? А?

Жена . Ты рылся в…

Муж (храбрится) . Да, рылся. Искал промтоварную карточку.

Жена (закрывая чемодан) . Нашел?

Муж . Гм… Н-да… Этого… Ты понимаешь - нигде нет. И в сумочке искал, и в комоде… А у нас в киоске нынче такие чудесные джемпера продавали…

Жена . Ну? Шерстяные?

Муж . Да нет, пожалуй, вигоневые… Но плотные такие.

Жена . Ты обедал?

Муж . Обедал. Ты знаешь, картофельные котлеты сегодня на второе были, довольно вкусные.

Жена . Надо, пожалуй, взять.

Муж . Что взять?

Жена . Джемпер. Не для себя, так…

Муж (насторожившись) . А?

Жена . На фронт пошлем.

Муж (сардонически) . Ага!! (Зашагал по комнате, подошел к Жене, пристально смотрит на нее.) Кому?

Жена . Что - кому?

Муж . Джемпер, который по моей промтоварной карточке? Лейтенанту Мигунову?

Жена . Да.

Муж (снова шагает по комнате и снова останавливается перед Женой) . Анна! Я все знаю.

Жена . Что?

Муж указывает на чемодан.

Жена . Ах, вот оно - ты читал мои письма?!

Муж . Я всю жизнь, я тридцать лет, как дурак, читал твои письма.

Жена . Ну конечно. Это были письма от тетушек, от крестного, а эти…

Муж . О да, сударыня, письма ваших любовников я до сих пор не имел удовольствия читать.

Жена . Козлик! Да что с тобой? Что это за театр?

Муж (кричит) . Какой я вам Козлик!!

Жена . Ну конечно, Козлик.

Муж . Был Козлик, а теперь…

Жена . А теперь?

Муж . Козлов Сергей Николаевич!

Жена (садится) . Ну, так вот, Козлов Сергей Николаевич. Давайте кричать не будем. Мне и без того… с этими письмами…

Муж . Скажите - «и без того»! Я требую ответить мне: эти письма адресованы вам?

Жена . Мне.

Муж . И вам не совестно?

Жена . Немножко.

Муж . Анна, да что с тобой?! Неужели ты всегда была такая?

Жена . Да, пожалуй, я всегда была такая…

Муж (бессильно опускается на стул) . Боже мой… Тридцать лет… Изо дня в день… Рука об руку… (вскакивает, бегает по комнате.) Нет, ведь надо же! А?! Какой позор! Какой стыд! Этакая, прости господи, мымра, на которую и глядеть-то… и на тебе, тоже - хахаля завела! Ну и времечко!

Жена, положив голову на спинку стула, тихо плачет.

Муж . Ага! Все-таки совестно, значит?

Жена . Я не знаю, что мне делать. Я запуталась. Помоги мне.

Муж . Тьфу. Послушать, так прямо Анна Каренина какая-то. Будто ей не пятьдесят с гаком, а двадцать два года.

Жена . Да.

Муж . Что «да»?

Жена . Двадцать два.

Муж (испуганно пятится) . Да ты что? Да ты, кажется…

Жена . Нет, я просто устала. Я страшно устала, Козлик. Мы весь день работали - шили рукавички… фланель кроили на портянки…

Муж . Мигунову? Хе-хе. Лейтенанту?

Жена . Может быть, и Мигунову тоже. (Плачет.) Бедный мальчик! Милый мой, хороший мой, славный мой…

Муж (нервно шагает вокруг) . Послушай… Нет, это… Это в конце концов переходит… Это - я не знаю что!.. Это - бред! Я должен еще выслушивать ее… всякие там любовные серенады!..

Жена . Прости меня, Козлик. Я устала. У меня голова кругом.

Муж . У нее - голова! А у меня что - арбуз или абажур какой-нибудь? (Останавливаясь.) Кто этот Мигунов?

Жена . Не знаю.

Муж смотрит на нее, потом идет к дверям и начинает одеваться.

Жена (поднимаясь) . Ты что? Ты куда?

Муж . Ха! Куда! Ха-ха!

Жена . Нет, Сережа, в самом деле!

Муж (напяливая пальто) . В самом деле - две недели! Оставь меня! Хватит. Как это называется… это учреждение? Загс? Ага. Загс…

Жена (пытается обнять его) . Козлик, милый, да что с тобой? Я же уверяю тебя, что я не знаю лейтенанта Мигунова.

Муж . Да? (Показывает на чемодан.) А это что?

Жена . Я хочу сказать, что лично мы с ним не знакомы.

Муж (язвительно) . «Лично»!

Жена . Я его и в глаза не видела.

Муж (язвительно) . «В глаза»!

Жена . Мы только писали друг другу письма.

Муж . Только письма? И он тебя тоже в глаза не видел?

Жена . Разумеется.

Муж . Ага. А с какой же, интересно знать, стати он писал тебе эти нежные, телячьи письма… если не видел?

Жена . Ну, потому и писал… потому, вероятно, и писал, что не видел.

Муж (ходит по комнате, садится на стул, сжимает руками голову) . Нет, я не могу. Это не просто бред, это какой-то пьяный, фантастический, кошмарный бред!..

Жена . Нет, Козлик, это никакой не бред. Все это очень просто получилось. Помнишь, мы собирали прошлую осень посылки бойцам?

Муж . Ну, помню. Ну и что?

Жена . Ну, и я тоже, как ты знаешь, послала. Вот моя посылочка и попала к этому лейтенанту Мигунову.

Муж . Ну?

Жена . Он мне ответ прислал. Поблагодарил. Просил о себе написать: кто я, что я… Ничего я о нем тогда не знала, да и сейчас не знаю. Знаю только, что человек этот на фронте, что он защищает и тебя, и меня, и землю нашу. И вот, когда он прислал мне письмо и просил написать ему… я и написала, что мне - двадцать два года, что я - девушка.

Муж (поднимается, нервно смеется, ходит по комнате) . Хорошо. Очень хорошо. Великолепно. Но… Но почему - двадцать два года?

Жена . Ну… мне просто казалось… я думала… что человеку приятнее, если ему пишет молоденькая женщина, а не такая… как ты очень удачно определил: мымра…

Муж (смущенно) . Ну, ну. Ладно. Чего там. (Радостно хохочет.) А ведь ты знаешь - ты молодец! А? Ведь это верно: молодому человеку приятнее, когда ему пишет молоденькая.

Жена . Да небось и не только молодому.

Муж (ходит по комнате, смеется) . Молодец! Ей-богу, молодец! (Остановился.) Послушай, а только почему ты… это… потихоньку? А? Почему ты… это… инкогнито от меня?

Жена . Почему? (Подумав.) Потому что я относилась к этому серьезно.

Муж . А что ж - разве уж я такой… гм… саврас?

Жена . И потом, ты знаешь, я действительно чувствовала себя молодой девушкой, когда писала эти письма. И, пожалуй, если уж говорить правду, я даже была немножко и в самом деле влюблена. А Мигунова я представляла себе знаешь каким? Сказать? Нет, не скажу… В общем, это был ты, такой, каким ты был в девятьсот четырнадцатом году. Помнишь? Молоденький прапорщик с такими вот усиками… Когда я писала этому лейтенанту Мигунову, мне казалось, что это я пишу тебе…

Муж . Гм… Ты знаешь, я как-то чувствую… ей-богу, чувствую, что начинаю как будто… любить этого Мигунова. Славный, в общем, я думаю, парень. А? Он где? На каком фронте?

Жена (мрачно) . Как? Ты разве не читал?

Муж . Что?

Жена . Ты же письма читал.

Муж . Ну!

Жена . Он тяжело ранен. Лежит в госпитале - здесь, уже второй месяц.

Муж . Здесь? У нас?

Жена . Ну да. Ох, ты бы знал, Козлик, как я намучилась.

Муж . Ты была у него?

Жена . Что? Да бог с тобой, как же я могу…

Муж . Да, конечно. Если он воображает, что ты… Это, конечно… как-то… Понятно.

Жена . А как он меня звал! Как он просил меня прийти! Я думаю, он мне по меньшей мере двадцать писем оттуда, из госпиталя, прислал. А я - у меня даже не хватило мужества ответить ему на его последние письма.

Муж . Да, положеньице у тебя, надо сказать…

Телефонный звонок. Жена идет к телефону.

Муж . Погоди. Это, вероятно, Брискин. Нас разъединили. (Снимает трубку.) Да? Евгений Исаакович? Алло! Что? Не совсем так? Что? Кого? Анну Ивановну? Кто? А? Да, да, пожалуйста. (Протягивает трубку Жене.) Тебя.

Жена . Это - он!

Муж (передает ей трубку) . Лейтенант Мигунов.

Жена (хрипло) . Алло! (Откашлявшись.) Да, это я. (Постепенно входит в роль, несколько кокетничает.) Что? Счастливы слышать мой голос? Голосок? (Пауза.) Вы не шутите? В самом деле? Я тоже - очень, очень рада. (Растерянно.) Что? Я не слышу. Алло!.. Зайти ко мне?

Смотрит на Мужа. Тот в волнении быстро ходит по комнате.

Сегодня? Уезжаете на фронт? Я, право, не знаю. На полчасика? Не один? Целая компания? Нет, вы знаете, голубчик… вы знаете, мой милый…

Муж громким, зловещим шепотом что-то подсказывает ей.

У меня… Я плохо себя чувствую… У меня… (Мужу.) Что? У меня… гастропневмоларингит. (Смеется в ответ на реплику Мигунова.) Нет, нет… Вы знаете, Мигунов, я сама страшно… я страшно хочу вас видеть. (Смотрит на Мужа.) Но… Вы слушаете? Что? Алло! Алло! Алло! (Вешает трубку.)

Муж . А?

Жена . И слушать не хочет. Говорит: уезжаю на фронт и не могу, хоть убейте, не могу не повидать вас, моя добрая фея.

Муж . Так и сказал: добрая фея?

Жена . Моя добрая фея.

Муж (фыркает) . Номер!

Жена . Он… тут, рядом, из автомата говорил. Сейчас придет.

Муж . Так-с. И еще не один, кажется?

Жена . Да… Говорит: вы уж меня извините, а мы к вам целой компанией заявимся.

Муж . Н-да. Веселенький номер сейчас будет.

Жена . Ох, Козлик, милый мой, в какое ужасное, в какое глупое я попала положение!..

Муж . Да. Но, по правде сказать, он тоже… попал.

Жена . Нет. Я не могу. Я уйду.

Муж . Да? Что? А я? А мне тут с ним - что, дуэли устраивать?

Звонок в прихожей.

Жена (в ужасе) . Это - они. (Кидается на шею Мужу.) Боже мой, Козлик, что же мне… что же нам делать?!

Муж . «Нам»! Гм… Знаешь что? Идея-фикс!

Телефонный звонок.

Муж (взявшись за трубку, но не снимая ее) . Ты знаешь что? Мы скажем, что ты - это не ты.

Жена . Как - я не я?

Муж . То есть что она - это не ты… (Снимает трубку.) Алло! (Жене.) То есть что ты - это не она… (В трубку.) Да? (Жене.) Одним словом, что Анечка - это наша дочь.

Звонок в прихожей.

Муж (в трубку) . Евгений Исаакович? Да, да, нас разъединили.

Жена . Но, Козлик, но где же она?

Муж . Ну, где? Ну, уехала… Простите, Евгений Исаакович. (Жене.) Что?

Жена (заламывая руки) . Куда?

Муж (в трубку) . Одну минуточку… (Жене.) Ну куда? Ну, мало ли, в конце концов…

Звонок в прихожей. Жена уходит. По пути заглянула в зеркало. Поправила волосы.

Муж (в трубку) . Что? Простите, Евгений Исаакович. Тут очень шумно сегодня. Что? Не слышу! Как сформулирован вопрос? Какой вопрос? А, в кроссворде… В кроссворде он сформулирован так…

Евгений Исаакович, дорогой, может быть… Алло! Может быть, вы будете настолько любезны… может быть, вы позвоните - ну, так минут через пять или десять. Нет, нет, просто у нас тут сегодня…

Пока он произносит последние слова, в комнате появляется Жена, а за нею - сорокапятилетний бородатый человек в форме артиллерийского офицера, пожилая женщина и двое детей - мальчик и девочка. На руках у бородача еще один ребенок - грудной.

Лейтенант Мигунов . Ее нет?

Жена . Ее нет.

Муж оглянулся, хочет повесить трубку и не может: петля не садится на крючок.

Муж . Н-да.

Лейтенант Мигунов . А вы - ее мама будете?

Жена . Да. А вот это…

Лейтенант Мигунов . А это - папа.

Жена . Познакомьтесь.

Лейтенант Мигунов . Очень приятно. Честь имею. Лейтенант Мигунов.

Муж (про себя) . Номер!

Лейтенант Мигунов . Что-с?

Муж . Козлов. Бухгалтер.

Лейтенант Мигунов (представляя жену) . Моя жена - Марья Васильевна, мать моих детей.

Марья Васильевна . Здравствуйте.

Жена . Присаживайтесь, пожалуйста. Садитесь.

Лейтенант Мигунов (знакомя) . Мои, а также моей жены, дети. Однако должен признаться, - не все, а только, так сказать, левый фланг. Остальные - на фронте.

Марья Васильевна . Давай-ка сюда - левый фланг. (Берет грудного ребенка.)

Лейтенант Мигунов . Вы уж простите, что я к вам со всем своим подразделением заявился. (Мужу.) Закуривайте.

Муж . Спасибо. (Качает головой, дескать - «некурящий».)

Жена . Какие славные ребятишки.

Муж . Да, да, исключительные.

Жена (мальчику) . Тебя как зовут?

Марья Васильевна . Олег его зовут.

Жена (мальчику) . Олег?

Мальчик . Ага.

Жена . А тебя?

Марья Васильевна . Ее Галя зовут.

Жена . Галя?

Девочка . Угу.

Муж (мальчику) . Скажи, пожалуйста, Олег, тебе сколько лет?

Лейтенант Мигунов (сыну) . Ну, что в рот воды набрал?

Марья Васильевна . Десятый пошел ему.

Муж . Десятый? Правда?

Мальчик . Ага.

Марья Васильевна . А этой девяти еще нет.

Жена . Девяти нет?!!

Девочка . Угу.

Лейтенант Мигунов . А где же все-таки Анечка… то есть, простите, Анна Ивановна?

Муж (переглянувшись с Женой) . Анечка… Анечку… Ее, понимаете, экстренно вызвали…

Лейтенант Мигунов . Я ведь с ней только что, пять минут тому назад по автомату говорил.

Муж . Да. Сами знаете, времечко сейчас такое - сегодня здесь, завтра там.

Марья Васильевна (Жене) . Куда же это ее - так экстренно?

Жена . Ее… (Смотрит на Мужа.)

Муж . Ее (Показал рукой.) Дрова рубит.

Марья Васильевна . Ах, на лесозаготовки?

Муж . Во-во.

Лейтенант Мигунов (задумчиво) . Дрова - дело хорошее.

Марья Васильевна . У вас - центральное?

Жена (задумчиво) . У нас? Да, да. Простите, что вы сказали? Центральное?

Марья Васильевна . Мучение, одним словом?

Лейтенант Мигунов . Обидно, обидно. А может быть, это и к лучшему, что я ее не застал. Вы знаете, мы ведь с нею знакомы только по письмам.

Муж . Да, да, как же… Мы ж давно в курсе.

Лейтенант Мигунов . Она меня и в глаза не видела. Но зато какие она письма писала! Эх, вы бы знали… Какие трогательные, ласковые и в то же время какие-то мужественные, ободряющие, по-настоящему патриотические письма. Вот она знает - читала.

Марья Васильевна (Жене) . Чудесная девушка!

Муж (посмеиваясь) . А? Что ты скажешь?

Жена смущена, молчит.

Лейтенант Мигунов (задумчиво) . Помню, бывало, зимой - сидишь у себя в блиндаже. Не скажу, чтобы очень скучно было… Нет, скучать не приходилось. И себя развлекали, и противнику не давали в полную апатию впасть. Что-что, а артиллерия у нас, между нами говоря, веселая. Я - артиллерист.

Муж (покосившись в сторону Жены) . Да, да, как же, мы знаем.

Лейтенант Мигунов . Да. Скучать не скучали, а все-таки на душе…

Марья Васильевна . Понятно - уж чего там…

Лейтенант Мигунов . И вот приходит этакое письмецо. Такое же оно, как и все, - и штемпеля на нем казенные, и обыкновенные марки, и «проверено военной цензурой»… А сколько в этом письмишке, вы бы знали, огня, сколько этакой юношеской свежести, чистоты, прелести, доброты женской… Потом дней пять после этого ходишь посвистывая, само у тебя внутри как-то свистит… Как будто и сам помолодел. Не знаю, понятно ли я выражаюсь? Понятно ли вам это?

Жена (из глубины души) . Да!

Лейтенант Мигунов . Может быть, Анна Ивановна и обиделась бы, уж вы ей об этом не рассказывайте, а только я иногда письма ее вслух читал. Один раз, в апреле, кажется, перед так называемой массированной артподготовкой я одно ее письмо ребятам своим на батарее прочел… Вы знаете, впечатление - лучше всякого митинга!..

Муж . Ты слышишь? Анна Ивановна! А?

Марья Васильевна . Как? Вы тоже - Анна Ивановна?

Муж (испуганно) . Как? Что? Нет, я сказал: Марья Ивановна.

Лейтенант Мигунов . Вообще надо сказать: не знают или плохо знают наши девушки и женщины, что такое на фронте письмо. Мало, мало, очень мало пишут они.

Марья Васильевна . Ну, Володюшка, тебе-то уж грех обижаться!

Лейтенант Мигунов . Тут дело не в обиде. (Повернулся к Жене.) Вот вы говорите: дрова.

Жена . Я? Какие дрова?

Лейтенант Мигунов (дохнул как на морозе) . Это, конечно, дело хорошее. Водочка, скажем, - тоже неплохо, на морозе согреться. Теплая вещь - свитер, рукавички, шарф какой-нибудь - это великое дело. За это спасибо. Но - теплое слово, теплое женское слово - это… это ни на какой овчинный тулуп (улыбнулся) с валенками в придачу не променяешь.

Марья Васильевна . Ну, Володя, кончай, пора нам собираться. Тебе ведь еще…

Лейтенант Мигунов (поднимаясь) . Да, да. Правильно, жена. Ты у меня - капрал.

Муж . Куда вы?!

Лейтенант Мигунов . Пора. (Застегивает шинель, детям.) Ну, допризывники… (Берет на руки маленького.) Левый фланг - равнение на отца командира!..

Муж (в сторону Жены) . Чаю даже не выпили.

Жена . Да, да. Чай.

Марья Васильевна . Что вы. Какой там чай.

Лейтенант Мигунов (берет под козырек) . Ну-с, дорогие хозяева, простите за неспровоцированную агрессию. Анне Ивановне передайте низкий поклон. Только не говорите ей, пожалуйста, что я такой старый, что я этакая мымра, как изволит выражаться почтенная моя супружница.

Марья Васильевна . Володя, ну как тебе не стыдно!..

Лейтенант Мигунов . Н-да. (После короткой паузы.) А все-таки жаль. Все-таки посмотрел бы я на мою Анечку. Пардон! Может быть, у вас ее карточка есть?

Жена . Нет!!

Марья Васильевна . Как? Неужели ни одной карточки? Хоть старой какой-нибудь.

Муж . Что? Карточка? (Вдруг осенило его.) Хо! Ну, конечно, есть. (Бежит к ящику.)

Жена . Сережа!

Муж (роется в ящике) . Квитанции… квартплата… электричество… Ах, вот она где, проклятая!..

Марья Васильевна . Карточка? Нашли?

Муж . Да. Но это - не та. Это промтоварная. (Достает из ящика, сдувает пыль и протягивает лейтенанту Мигунову.) Вот…

Марья Васильевна (разглядывая из-за плеча мужа карточку) . Ах, какая чудесная девушка!

Муж . А? Что? Правда?

Лейтенант Мигунов . Вы знаете… я почти… почти такой ее себе и представлял.

Марья Васильевна (детям) . Правда, хорошенькая тетя?

Мальчик . Ага.

Девочка . Угу.

Марья Васильевна . Но, бог ты мой, до чего она похожа на вас!

Муж . Ну, помилуйте, что ж тут удивительного? Все-таки, в конце концов, до некоторой степени…

Лейтенант Мигунов (читает) . «Милому Козлику - Аня». (Повернулся к Жене.) Простите, она что - замужем или?..

Жена (растерянно) . Она?..

Муж . Что вы, товарищ лейтенант. Она же… Она еще в школе учится.

Марья Васильевна (удивленно) . Да?

Муж . То есть, разумеется, в высшей школе.

Марья Васильевна . Но, простите, почему тут написано: «Москва, 1909 год».

Муж . Девятый? Гм. Прошу извинения, это - не девятый, а тридцать девятый. Это у нее еще почерк такой - детский.

Лейтенант Мигунов (оторвался от карточки) . Дорогие друзья! Не сосчитайте меня за нахала. Но - великая просьба: подарите мне эту карточку. А? (К жене.) Не заревнуешь?

Марья Васильевна (смеется) . Не заревную.

Муж переглянулся с Женой. Та чуть заметно кивнула.

Муж . Ну, и я тоже. То есть мы тоже… ничего не имеем против.

Лейтенант Мигунов (пожимает руку) . Спасибо.

Марья Васильевна . Володя, ты опоздаешь…

Лейтенант Мигунов . Ну… (Прощается.)

Муж . Значит, на фронт?

Лейтенант Мигунов . Да. В двадцать один тридцать.

Муж . Ну, бейте их там, оккупантов.

Лейтенант Мигунов . Били, бьем и… как это в бухгалтерии называется? (Показал рукой.)

Муж . Сложные проценты?

Лейтенант Мигунов . Во-во. Одним словом, баланс будет, как говорится, положительный.

Жена . Да?

Лейтенант Мигунов (учтиво повернулся к ней) . Можете не сомневаться… простите, забыл имя… Марья Ивановна?

Жена кивнула.

Лейтенант Мигунов . Но это зависит и от вас.

Муж . И от нас.

Гости уже в дверях.

Марья Васильевна . Ну, бывайте здоровы. Простите за беспокойство.

Все говорят «до свиданья» и «прощайте».

Лейтенант Мигунов . Анечку… Анечку целуйте крепко. Просите писать.

Муж . Ну вот еще - просить. Прикажу - и будет.

Лейтенант Мигунов (в дверях) . Пожелайте ей счастья, здоровья, бодрости, сил и прочего, и прочего, и прочего. А главное… главное - хорошего мужа…

Муж и семья Мигуновых уходят. На сцене одна Жена. Возвращается Муж.

Муж . Слыхала? Говорит: пожелайте ей хорошего мужа! А? Как это тебе нравится?

Жена . Мне это нравится.

Муж . Что тебе нравится?

Жена . Мне нравится… Когда мне желают хорошего мужа.

Муж . Погоди… Я запутался. Ты сейчас кто? Тебе сколько лет? Ты в каком классе учишься?

Жена . Я? Я всего лишь старая мымра, у которой не очень тоже молоденький муж, которого она очень, очень любит. (Обнимает его.)

Телефонный звонок

Муж (вместе с Женой подходит к телефону) . Алло! Да? Евгений Исаакович? Да, да. Свободен. Нет, нет, вполне свободен. Что? Заинтриговал вас. А? Как сформулирован вопрос? Какой? А, в кроссворде.

Жена с удивлением смотрит на него.

Н-да. Там сказано, в общем, так: «развязка семейной драмы». Что? Десятки решений? Ну, например? Да, да, слушаю. Убийство? Так. Дуэль… Да, да, слушаю. Развод. Гм… Самоубийство. Что еще? Не слышу! Мордобой?..

Пауза.

Гм… Видите ли, Евгений Исаакович, благодарю вас, но мне кажется, я уже… решил этот кроссворд. Да, да. И несколько более, так сказать, безболезненно. Во всяком случае, я очень, очень благодарен вам за ваше трогательное участие и добрые советы… Да! Евгений Исаакович, скажите, голубчик, вы еще работаете? Нет? Уходите? А другие как? Баланс еще не подвели? Вы знаете… Скажите, еще не очень поздно? Что? Ага. Вы знаете, я, пожалуй… я, пожалуй, все-таки приду поработаю часок или два. Да, да. Что-то я хотел еще? Да! Евгений Исаакович. Вы не увидите этого… как его… ну, Москалева, нашего снабженца? У него там в киоске давеча этакие необыкновенные джемпера появились. Если увидите, попросите его, голубчик, отложить для меня парочку. Что? Нужно очень. Хочу тут на фронт одному товарищу послать.

Занавес

1943

Комедия в одном действии из времен Великой Отечественной войны

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Дед Михайла.

Марья, жена его.

Дуня Огарёва, комсомолка,

командир партизанского отряда.

Немецкий офицер.

Его вестовой.

Староста.

Партизаны.

Изба деда Михаилы. Налево - часть русской печи. Направо - входная дверь. Темнеет.

За окном бушует метель. У стола бабка Марья собирает ужинать. С улицы входит Михайла. Он с ног до головы запорошен снегом.

Марья . Ну, слава тебе, господи, наконец-то!..

Михайла . Ох, и метет же нынче, мать, - не приведи бог! Фу!.. (Отряхивается.)

Марья . Я уж и то гляжу - только и гулять в этакую-то пору. Эвона, поглядите, какой снегирь!.. И где тебя, старого лешего, носит?! Я уж думала - тьфу, тьфу, тьфу - не в полицию ли его потащили…

Михайла (сбивая с валенок снег) . Ну, да! На шута я им сдался. Нужен им этакой старый хрен. (Бросил веник, проходит к столу.)

Марья . Садись, ешь…

Михайла (стоит, потирает руки) . У Маслюковых, понимаешь, засиделся. Мужики собрались. Побеседовали. То да се. Все-таки оно на людях как-то и дышать легче. (Садится, оглядывается.) Слыхала, мать? Наши-то, говорят, опять наступают.

Марья (испуганно) . Тс-с-с… «Наши»! (Оглянулась.) За «наших»-то нынче, знаешь, головы снимают.

Михайла . А шут с ним! Пускай снимают. Тоже не жизнь. (Берет ложку, ест.) Н-да. А еще такой слух есть, что будто опять к нам в село каратели едут.

Марья . О господи! Это кто ж тебе говорил?

Михайла . Да волостной этот, черт, сказывал как будто. Если, говорит, партизан не найдут, - ни одного человека в живых не оставят.

Марья . Ох уж эти мне партизаны!.. Тьфу на них! И так уж никакого житья нет, а они, колоброды…

Михайла . Ну, ну, помолчи, матка… Ладно. Не понимаешь, так и молчи. (Ест.)

Марья . Только народ баламутят… Это все Дунька эта, Огарёва… Статное ли дело - девчонка, комсомолка, с немцами воюет! Из-за нее, проклятущей, все семейство ихнее постреляли. Сколько народу погибло…

Михайла . Ладно, ешь, помалкивай… (Вдруг вспомнил что-то, хлопнул себя по лбу.) Эх, старая дубина!

Марья (испуганно) . Ты что?

Михайла . Да забыл совсем… (Поднимается.) Иду сейчас, понимаешь, мимо Кочетковых, а тут этот… как его… Володька, что ли? Сони-то Минаевой, которую повесили, братишка. Сунул чего-то: «Вам, - говорит, - дедушка, телеграмма…»

Марья . Какая телеграмма? От кого?

Михайла . Н-да. Сунул и говорит: «Читать, - говорит, - можно, только осторожно». (Идет к дверям, роется в карманах своего драного зипунишки.)

Марья . А, брось ты!.. Небось пошутил над тобой, старым…

Михайла . Да! Хорошие теперь шутки… (Достает записку.) Вот она! Эвона! А ну-ка, старуха, засвети огонька, почитаем.

Марья, что-то сердито бурча, раздувает огонь и зажигает маленькую керосиновую лампочку-фитюльку. Старик достает из-за божницы очки, напяливает их и привязывает веревочками.

Марья . О господи, господи… Тьфу! Погибели на вас нет. Уж и так второй год без карасина живем, а тут - на всякие глупости…

Михайла . Ладно, старая, не ворчи. Не тужи, будет тебе еще карасин. (Развернул записку.) А ну, почитаем давай, что за телеграмма такая. (Читает по складам.) «Дя-дя Ми-хай-ла, се-год-ня ве-че-ром я, ес-ли мож-но, приду к вам ночевать…»

Марья . Чего? Кто придет? Это кто пишет?

Михайла . Постой, постой… (Читает.) «Если вы позволите и если у вас все в порядке, поставьте, пожалуйста, на окошко огонек. Я приду так около семи часов…»

Марья . Это кто же пишет?

Михайла (чешет затылок) . Гм… «Ога-рё-ва Дуня».

Марья . Что-о-о?! Дунька?!! Да она что - очумела? К нам ночевать просится?

Михайла . Тихо, старая, тихо. Значит, у нее дело есть, коли просится. Без дела бы небось не пошла.

Марья (кипятится) . Да что это она, в самом деле, бессовестная!.. Стыда у нее нет?! Мало, что сама в петлю лезет, и людей туда же тянет!..

Михайла (чешет затылок, смотрит на ходики) . Н-да. В семь часов. Сейчас без десяти. (Берет лампочку, потом, подумав, ставит ее обратно на стол.)

Марья . И так уж никакого житья от этих немцев проклятых нет. Уж второй год не живем, а одну муку-мученическую принимаем. У кого все хозяйство разорили, у кого девку повесили… Там, слышно, убили, там - сожгли, там - на каторгу угнали. Только нас одних, стариков, кажись, и не трогают. Ну, и сиди спокойно, и радуйся. Дожить бы до смертного часа и - аминь, слава тебе, господи…

Михайла (чешет затылок) . Эх, баба! Эх, дура ты, баба! Эх, какие ты, баба, неумные слова говоришь. «Не трогают»! А сердце твое - что? - не трогает, что по нашей русской земле поганые немцы ходят?!

Марья (тихо) . Мало ли… (Берет лампочку, держит ее в руке.) Терпеть надо.

Пауза.

И чего это она, в самом деле, к нам вдруг полезла? Что уж - по всей деревне и ночевать ей, кроме нас, негде? Тут у нее крестный живет, там тетка… Тоже, скажите пожалуйста, свет клином сошелся…

Михайла . Нет, это не говори, это она хитро придумала. Это она, девка-то, сообразила. У других - что? У кого сын в Красной Армии, кто сам у немцев на подозрении. А мы с тобой вроде как два старых грыба живем, век доживаем.

Пауза.

А может, и верно? А? Избенка-то у нас махонькая, и спрятать негде. У людей хоть под полом можно ночь переспать.

Марья (ехидно) . Да? Вот как?! Под полом? Это зимой-то? Эх ты - мужик! Дурак ты, мужик! Девка из лесу придет, намерзла небось как цуцик, а ты ее - в подполье! Вот и всегда вы так, мужики, к нашему женскому сословию относитесь… Нет уж, извиняюсь, не бывать по-твоему! (Ставит на окно лампочку.) Вот! Милости просим!

Михайла (смеется, обнимает жену) . Эх, матка, матка… Хорошая ты у меня, матка…

В окошко стучат.

Марья . Эвона! Уже! Легкая она на помине.

Михайла (заглядывая в окно) . Кто? Что? Иду, иду, сейчас…

Уходит и почти тотчас же возвращается. В избу вваливается запорошенный снегом немецкий офицер, обер-лейтенант. За его спиной - с автоматом у живота - немецкий солдат.

Офицер . Хайль Гитлер! Шприхьт хир йеманд дойтч? Найн? (К Михайле.) Ду! Шприхьст ду дойтч?Привет! Говорит тут кто-нибудь по-немецки? Ты! По-немецки говоришь? (Нем.)

Михайла (машет рукой) . Нет, нет, не бормочу я по-вашему. Извиняюсь, ваше благородие.

Офицер (ломаным русским языком) . Э-э-э… кто есть хозяин?

Михайла . Я хозяин.

Офицер . Это есть деревня Ифановка?

Михайла . Так точно, Ивановское село.

Офицер . Где имеет жить староста?

Михайла . Староста… он, ваше благородие, туточки вот, около белой церкви, в большом доме живет.

Офицер (приказывает) . Проводит меня!

Михайла . Проводить? Ну что ж, это можно. Проводим… (Не спеша одевается.)

Офицер . Шнелер! Бистро!

Старик, одеваясь, делает жене какие-то знаки. Та растерялась, не понимает.

Михайла (офицеру) . Пойдем, ваше благородие.

Немцы и Михайла уходят. Старуха испуганно смотрит им вслед. Слышно, как хлопнула калитка.

Марья (лицом к зрителю) . О господи… Владычица… Помяни царя Давида… Спаси и сохрани, царица небесная! (Крестится.)

Легкий стук в окно.

Марья (подбегая к окну) . Что еще? Кто?

Бежит к дверям и сталкивается с Дуней Огарёвой. Девушка в белом овчинном полушубке и в шапке-ушанке.

Дуня (запыхавшись) . Здорово, бабушка!

Марья (машет на нее руками) . Ох, девка, не в добрую ты минуту прилетела!

Дуня . А что?

Марья . Да ведь чуть-чуть ты кошке в лапы не угодила. Немцы у нас были. Только что.

Дуня (свистит) . Фью… Откуда их нелегкая принесла?

Марья . Карательный, говорят, отряд. Вас, одним словом, ловить приехали.

Дуня . Та-а-ак. Ну что ж. Молодцы, ребята! Ловите!.. А дядя Михайла где?

Марья . К старосте его повел. Офицера-то…

Дуня (с досадой) . Н-да. А я думала - завтра. Ну что ж, ладно - и сегодня можно. Поиграем еще в кошки-мышки.

Марья . Это как же, милая, понимать надо?

Дуня . А так, бабушка, понимать, что если от немецкой кошки один только хвост останется - так мы и на хвост наступим. (Смеется, протягивает руку.) Ну, бабуся, прощай, мне здесь делать нечего.

Марья . Опять в лес?

Дуня . Русская земля большая, бабушка. Место для нас найдется.

Марья . Холодно ведь.

Дуня (многозначительно) . Ничего. Не бойся. Холодно не будет. (Подумав.) Н-да. А у меня к тебе, бабушка, просьбица. (Расстегивает полушубок, достает из полевой сумки блокнот и карандаш.) Ты Володю Минаева знаешь? Моей подруги Сони, которую повесили, брата? Я ему записку напишу, - ты снесешь?

Марья . Пиши давай.

Дуня (подходит к столу, пишет) . Если сегодня вечером доставишь - молодец будешь.

Хлопнула калитка. Во дворе, а потом и в сенях - голоса. Старуха испуганно вздрагивает.

Марья . Ой, девка, никак идет кто-то!..

Дуня . Что? Где? (Сунула блокнот в сумку.)

Марья . А ну, прячься.

Обе мечутся по избе.

Марья . А ну… живенько… скорей… лезь на печь. (Подсаживает ее, и Дуня прячется на печь.)

Появляются Михайла, русский староста, тот же немецкий офицер и немецкий солдат. У солдата в руке чемодан.

Староста . А это вот, ваше благородие, самая, так сказать, подходящая фатера для вас лично. Тут у нас, имею честь вам сказать, проживают самые безобидные старики-единоличники. Обстановочка у них, правда, неважная, но зато, так сказать, вполне безопасно. И тепло. (Трогает рукой печку.) Печку топили. Если не побрезгуете, ваше благородие, можете на печечку лечь. (К Михайле.) Клопов нет?

Михайла . Пока не было.

Офицер . Хорошо. Я буду сдесь. (Солдату.) Ду бист фрай. Векке мих ум драй ур.

Солдат (ставит чемодан) . Яволь! Ум драй ур. Гут нахт.Можешь быть свободным. Разбуди меня в три часа. (Нем.)

Откозырял, поворачивается на каблуке и уходит. Михайла, заметив на окне лампочку, вздрагивает. Поспешно ставит лампочку на стол.

Офицер . Что?!

Михайла . Тут посветлее будет, ваше благородие.

Марья (многозначительно) . Опоздал! Поздно уж.

Офицер . Что ты говоришь? Опоздаль? Кто опоздаль?

Марья . Говорю - поздно. Темно, говорю, на дворе-то…

Офицер снимает шинель и, расстегивая полевую сумку, проходит к столу.

Староста . Так что ж - я пойду, ваше благородие?

Офицер (не глядя на него) . Да. Иди. Утром придешь.

Староста (кланяется) . Будьте покойнички, приду… Приятного сна, ваше благородие. Советую на печечку. Так сказать, и тепло, и не дует… (Хозяевам.) Прощайте, старики.

Михайла кивнул. Староста уходит. Офицер закуривает, раскладывает на столе бумаги, просматривает их. За его спиной - старики. Марья показывает на печь. Старик не понимает.

Офицер (повернув голову) . Кто там стоит?

Михайла . Это мы стоим, господин офицер.

Офицер . Что вы стоить? Дайте мне есть!

Михайла (разводит руками) . А вот уж есть-то, извиняюсь, и нечего, ваше благородие. Как говорится, хоть шаром покати.

Офицер . Шаром? Что есть такое «шаром»? Хорошо, дать мне шаром.

Михайла . Гм… По какому же месту вам, ваше благородие, дать-то? (Старуха толкает его в бок.)

Офицер . Я не понимать. Ну, бистро! Дать хлеп, яйка, молёко!

Михайла (жене) . Молоко у тебя есть?

Марья . Полно, господин, какое нынче молоко. Молока ведь без коровы не бывает, а наших коровушек всех ваши солдатики скушали.

Офицер (ругается) . А доннер-веттер!..

Михайла (жене) . Ну, чаю хоть согрей.

Марья . Чаю-то? Это можно. Пожалуйста. (Берет ведро, уходит в сени.)

Офицер (сидит за столом, пишет) . И сделать мне скоро постель. Я должен скоро ложиться спать.

Михайла . Н-да. Где же прикажете, ваше благородие? На печи или…

Офицер . А-а!.. Все равно.

Михайла . На печи-то, я думаю, все-таки оно сподручнее. И тепло, и мешать никто не будет.

Марья (приоткрыв дверь) . Михайла!

Офицер (испуганно) . Кто? Что?

Михайла . Меня это, - старуха зовет. Ну, чего тебе? (Уходит в сени.)

Офицер пишет. С печи выглядывает Дуня. Офицер бросает карандаш, поднимается. Дуня поспешно прячется. Офицер ходит по комнате, ерошит волосы, снова садится, снова вскакивает, подходит к печи, греет руки. Потом снова садится за стол и пишет.

Возвращается Михайла. Он взволнован. Он только сейчас узнал, что Дуня у него в доме. Он смотрит на печь, чешет в затылке, качает головой. На одну секунду опять показалось лицо Дуни Огарёвой.

Михайла (кашлянув) . Гм… Ваше благородие…

Офицер . Да? Что?

Михайла . Извиняюсь… Этого… вам по каким-нибудь специальным делам пройтись не требуется?

Офицер . Что? Какой деля?

Михайла . Ежели что, так я провожу, покажу.

Офицер . Уходи, не мешать мне. (Поднимается, держит в руке бумагу.) Стой!

Михайла . Да?

Офицер (Смотрит на него в упор) . Где женчин?

Михайла . Чего-о? Какой? Какая женщина?

Офицер . Ну… твой жена! Хозяйка.

Михайла . А-а-а… Жена? (Зовет.) Марья!

Марья входит с полным ведром.

Марья . Ну, что?

Офицер . Ты где быль?

Марья . За водой ходила.

Офицер . На дворе часовой стоит?

Марья (мрачно) . Как же… стоит, ирод.

Офицер . Что?

Михайла . Стоит, говорит, ваше благородие.

Марья возится с самоваром.

Офицер . Слюшать меня! Будем иметь маленький разговор. (К Михайле.) Скажи мне, ты знаешь немножко, зачем я и мои зольдат приходиль в ваша деревня?

Михайла . Гм… Значит, уж дело есть, ваше благородие, коли пришли. Не гулять небось.

Офицер . Да, да. Гулять нет. Слюшать меня! Я и мои зольдат имейть искать в ваша деревня русский партизан! А? Что ты говоришь?

Михайла . Как? Не понимаю я чего-то, ваше благородие.

Офицер . Я знать, что ви не понимать. Ви добрий старый люди и ви не иметь никакой деля с партизан. Я хотел иметь ваш маленький зовьет. Слюшать, я буду читать один приказ, который я написал ваш мужик! (Читает.) «Воззвание! Командованию германской армии иметь бить известно, что в район деревня Ивановка опэрирует партизанский отряд и что выше… упо… упомятунотый партизански группа руководит русский женщина Еудокия Огарьёва, или, как ее имеют называть, товарищ Дуня». (Пауза.) Что? Ты знать о такой Дуня? Нет?

Михайла . Дуня? Гм… Чего-то я слыхал. Только ее, по-моему, ваше благородие, давно уж и в живых нет.

Офицер . О, нэт! Живое еще… (Вздыхает.) Очень живой. (Заглядывает в бумагу.) Дальше… (Читает.) «Командование германской армии объявляет: всем, кто имеет указать место нахождения русской партизан Огарьёва, а также кто иметь будет ее нахождению немецким войскам способствовать, иметь полючить от немецкий военный штаб награда: один тысяча рублей и живой корова». (Михайле.) А? Это хорошо?

Михайла (чешет затылок) . Н-да… Еще бы… Корова - это я тебе скажу! Это - премия! Только вы бы, ваше благородие, мой вам совет, - еще бы и теленочка приписали.

Офицер . Как? Теленочек? Что есть такое «теленочек»? А-а, маленький корова?!!

Михайла . Во-во… Уж тогда, я думаю, вам не одну, а десять этих Дунек сразу приведут.

Офицер . Да? О, это идэе… (Пишет.) «Живой корова и плюс живой маленький теленок»… Так. Дальше… «Тот же, кто иметь будет содействоват партизан, укрывать их в своем доме или способствовать их побегу или не-на-хож-дению - того германская армия будет безжалостно наказать, он сам, а также его семья - отец, мать и маленький дети - будут полючать смертный казнь через повешение». (Кончил читать.) А?

Михайла (мрачно) . Н-да.

Пока офицер читал, Дуня выглядывала с печи. В руке у нее блеснул револьвер, но, по-видимому, она не решилась выстрелить. Офицер кончил читать, и она снова спряталась.

Марья (ставит на стол самовар) . Нате, хлебайте.

Офицер (весело) . Так. Ну, хорошо. Теперь я буду хлебать чай, а затем буду немножко спать.

Михайла . Так где же вам, ваше благородие, спать-то устраивать? Знаете, вижу я, что хороший вы человек, - ложитесь-ка вы на нашу постель, а мы со старухой - на печь.

Офицер . А?

Марья . Правильно. Ведь, вы знаете, господин, у нас на печке-то… это самое…

Офицер . Что?

Марья . Тараканов много.

Офицер . Как ты сказать? Таракани? Что есть такое «таракан»? А-а, маленький клёп! Э, глюпости!.. У немецкий зольдат много свой есть - и клёп, и вошка, и блёшка… (Пьет чай. Михайле.) Принеси мне… как это называется? Много-много солёма!

Михайла . Чего принести?

Марья . Соломы, говорит, принеси.

Михайла . А, соломы… (Мрачно.) Ну что ж, соломы - это можно. (Уходит.)

Офицер кончает пить чай, встает, потягивается, снимает мундир, кладет на стол пистолет, потом садится и начинает стягивать сапоги. Марья, скрестив на груди руки, стоит у печи, смотрит на него.

Марья (подходит к офицеру, оглядывается) . Послушай… ты… как тебя… ваше преподобие. Чего я тебе скажу. Это вы насчет коровы-то - сурьезно или как?

Офицер . Что? Корова? О, да, да. Это серьезно. (Поспешно натягивает сапог, поднимается.) А что? Ты знать что-нибудь?

Марья . И… и теленочек, значит?

Офицер . Да, да. И теленочек. И один тысяча… Даже два тысяча рублей. Ты знаешь, да, где иметь быть Еудокия Огарёва?

Марья (подумав, кивнула) . Знаю.

Офицер (напяливает мундир) . Ну!

С огромной охапкой соломы появляется Михайла.

Марья (приложив палец к губам) . Тс-с-с. (Делает офицеру знак молчать.)

Михайла, став на приступку, бросает на печь солому. Марья и офицер наблюдают за ним. Он уминает солому, потом спускается вниз и тяжело вздыхает.

Михайла . Ох-хо-хо!

Офицер . Слюшай… ты! Ходи, принеси еще солёма! Больше солёма! Это очень мало.

Михайла . Солому-то, ваше благородие, всю снегом замело.

Офицер . А-а… (Нетерпеливо.) Ну, бистро!

Михайла . Ладно, принесу… (Вздыхает.) Ох-хо-хо! (Уходит.)

Офицер (к Марье) . Ну?

Марья . Уж и не знаю, как… О господи!..

Офицер (стучит кулаком по столу) . Ну, говорить! Бистро! Я слушать тебя. Где она?

Марья . Тут она… близко.

Офицер . Где?

Марья . Тут, одним словом… в одном доме… около колодца.

Офицер . Как?

Марья . Говорю, тут они, партизаны-то, по ночам собираются в одном доме. Слыхала, будто и Дуня там тоже бывает. Идем, одевайся, я тебе покажу.

Офицер (набрасывает на плечи шинель) . Как ты сказать? У колёдца?

Марья . Да, да, у колодца. Идем, покажу тебе. Только ты не один иди. Ты солдат с собой ваших побольше возьми. Всех, какие есть, бери…

Офицер (задумавшись) . Гм… Зольдат? О, найн. Нет! (Сбрасывает шинель.) Мы будем делать с тобой так. Ти бистро тихонько идет туда один. Все узнавать и приходить сказать мне.

Марья (смущенно) . Это как же одна? Почему одна?

Офицер (нетерпеливо) . Да, да, я уже тебе сказать. Ходи осторожно… так… без всякий деля. Смотри туда-сюда… Сколько там имеет быть человек… кто там есть. И все приходи рассказать мне.

Марья (подумала, одевается) . Ну что ж, ладно…

С охапкой соломы появляется Михайла.

Михайла (застревая в дверях) . О! На! баба! Ты куда это собралась?

Офицер . Ну, ну, бистро!

Михайла . Ты куда, я говорю?

Марья (не смотрит на него) . К Минаевым я… за молоком.

Офицер . Да, да, молёко… (Михайле.) Ты! Слюшать! Принеси… это… еще солёма!

Михайла (растерянно чешет затылок) . Еще? Гм… Ну что ж, можно и еще. (Испуганно поглядывая на Марью, выходит.)

Офицер (Марье) . Ну! Бегом! Я буду ждать.

Марья (набрасывает на голову платок) . Ладно… (Уходит.)

Офицер, волнуясь и нервничая, ходит по комнате, посвистывает, смеется, потирает руки. Прислонившись спиной к печке, потягивается, громко зевает. Возвращается Марья.

Офицер . Что?!

Марья . Да не пускает.

Офицер . Кто не пускать?

Марья . Да ваш часовой не пускает. Орет чего-то. Меня чуть ружьем, сволочь, не запорол…

Офицер . А, глюпости! Идем, я сказать ему. (Идет к выходу.)

Марья (садится на скамеечку, разувается.) Ладно, иди, ваше благородие. А я - сейчас. Переобуюсь только.

Офицер . Что?

Марья . Переобуюсь, говорю. Валенки надену. Снегу на дворе много.

Офицер . А! Ну, бистро! (Уходит.)

Марья (поднимается, громким шепотом) . Дуня!

Дуня (выглядывая с печи) . Да?

Марья (сбрасывая с себя зипун) . Быстро - одевайся.

Дуня спрыгнула с печки, сняла с себя белый полушубок, старуха - свой зипун.

Дуня (переодеваясь) . Ох, бабушка, милая… Знаешь, ведь я его убить хотела… Только вас пожалела.

Марья . Полно ты… Нас жалеть.

Дуня . Нет, уж бить так бить. Будем бить оптом, всех сразу.

Марья . Ладно, молчи. Беги в сени скорей. Там темно. Он не узнает.

Дуня (обнимает ее, звонко целует) . Ну, бабуся… золотце мое… спасибо…

Марья (отталкивает ее) . Да ну тебя! Беги!.. Живо! (Кидает на печь Лунину одежду.) Стой! Подсади меня! (Лезет на печь. Дуня ей помогает.) Ну, и - беги! Прощай!

Дуня . Увидимся еще, бабушка… Скоро!

Дуня заметила на столе пистолет обер-лейтенанта, взяла его, потом раздумала, вынула из пистолета обойму, а пистолет положила обратно на стол. Все это очень быстро.

Офицер . Ну, всё польний порядок. Ты можешь ходить, я сказаль.

Михайла (загораживая от него Дуню) . Ну, иди, иди, чего ковыряешься!..

Дуня (глухо) . Иду, иду. (Запахнувшись в Марьин зипун, юркнула в сени.)

Офицер подходит к столу, замечает пистолет, прячет в карман. Михайла, бросив на пол солому, вытирает вспотевший лоб, озирается - где же Марья?

Офицер . Ты что? А?

Михайла . Устал.

Офицер . Усталь? (Усмехнулся.) Солёма тяжелый?

Михайла . Ох, тяжелая! (Озирается.) Раньше-то она, ваше благородие, словно бы и полегче была, солома-то… А нынче… (Про себя.) Куда ж это Марья девалась?

Офицер . Твоя жена - умный женчина.

Михайла . Жена-то? Умная, ваше благородие. С умом.

Офицер (смеется) . Она умеет нос показать. (Показывает «нос».)

Михайла . Умеет, ваше благородие. Ох, умеет!

Офицер . А солёма ты можешь уносить. Я спать не буду.

Михайла . Нет?

Офицер . Нет, нет… (Зевает.) Хотя… Айн веник цу шляфенНемножко поспать! (Нем.) …Да! (Снимает мундир.) Я буду немножко лежать, отдыхать. (Пытается влезть на печь.) Если я буду засипать и если приходить твой жена, тотчас меня будить! (Не может взобраться на печь.) Эй! Слюшай! Ты! Помогать мне немножко.

Михайла подсаживает его. Почти тотчас же офицер вскрикивает и кубарем скатывается вниз.

Офицер . О, таузенд тойфель.А, тысяча чертей! (Нем.) (Стучит зубами.) Кто там есть?

Михайла (испуганно) . Чего? Никого нет, ваше благородие.

Офицер . Там кто-то живой! (Выхватывает револьвер.) А ну, посмотреть!

Михайла . Боюсь, ваше благородие.

Офицер (машет револьвером, кричит) . Ну!..

Марья (садится на печи, свесив босые ноги) . Э, ладно, чего там прятаться. Это я, ваше преподобие! Здрасте!

Офицер (в ужасе) . Ты?!! Как ты попаль? Ты уходиль на колодец!

Марья . А ты и поверил…

Офицер . О, доннер-веттер! Эс ист айне гроссе фальш!Это обман! (Нем.) (Кидается к Марье с пистолетом. Старуха спрыгивает с печи.) Кто уходиль? Говорить мне живо, кто уходиль из дом?! (Машет пистолетом.) Ну! Говорить! Я буду стрелять!..

Михайла (делая шаг к офицеру) . Тихо, ваше благородие, не кричи, тихо…

Офицер (визжит) . А-а-а!.. И ви - тоже! Все как один! Русский свинья! Полючай! (Стреляет.)

Михайла грудью своей заслонил жену.

Офицер . На! (Стреляет еще раз, замечает, что пистолет не заряжен.) А, ферфлюхте тойфель!А, дьявольщина! (Нем.) (Отбросив пистолет, схватил табуретку, замахнулся.)

За полминуты до этого на улице застучал пулемет, послышались голоса. Распахнулась дверь. На пороге - Дуня. За ее спиной несколько партизан.

Дуня (в руке у нее револьвер) . Стой! (Стреляет.)

Офицер выронил табурет, вскрикнул, схватился за простреленную руку.

Дуня . Хэнде хох!Руки вверх! (Нем.)

Офицер поднимает сперва левую, потом - медленно - правую раненую руку.

Офицер (к Михайле) . Это кто есть?

Михайла . А это вот, ваше благородие, Дуня Огарёва и есть, за которую ты, сволочь, живую корову с теленком обещал.

Дуня . А ну… (Показывает рукой, дескать - пошел вон.)

Два паренька с автоматами наизготовку заходят - один справа, другой слева. Офицер медленно идет к выходу.

Марья (стоит, по-прежнему прислонившись к печке) . Эй! Стой! (Офицер остановился.) Ну-ка, дай я на тебя погляжу в последний раз. (Качает головой.) Ведь надо же! А? Вы подумайте, люди честные… Краденой коровой думал русского человека купить… Эх, и дурак же ты, я тебе скажу, ваше сковородие… (Махнула рукой.) Иди!..

На улице громче застучал пулемет.

Французская одноактная драматургия

Paris. L’Avant Scène. 1959–1976

Перевод и составление С. А. Володиной

© Перевод на русский язык и составление Издательство «Искусство», 1984 г.

От составителя

В современной французской драматургии одноактная пьеса занимает своеобразное место. Исполняемая несколькими актерами (обычно от одного до четырех), она разыгрывается в одной, часто условной, декорации и длится от пяти до тридцати минут. Популярный французский драматург Рене де Обальдиа так охарактеризовал суть этого жанра: «Максимум три персонажа, не декорация, а скелет, продолжительность - мгновение ока».

Одноактная пьеса имеет свою аудиторию и свои сценические подмостки. Как и в других странах, французские одноактные пьесы исполняются любительскими труппами при «культурных центрах», показываются также по телевидению, исполняются по радио. Иногда профессиональные театры ставят спектакли, составленные из одноактных пьес, как это делала, например, «Компания Мадлен Рено - Жан-Луи Барро». На торжественном открытии своей «малой сцены» театра «Пти-Одеон» они показали две пьесы Натали Саррот - «Молчание» и «Ложь», долго не сходившие с театральной афиши, а в сезоне 1971/72 года там же были поставлены пьесы Жаннин Вормс «Чаепитие» и «Сию минуту».

Традиционным для французского театра является исполнение одноактной пьесы в начале спектакля, перед основной пьесой. Во французской театральной терминологии существует специальное обозначение такой постановки «перед занавесом». В таких случаях одноактная пьеса играет роль пролога, намечающего тему всего спектакля, увертюры, в какой-то мере подготавливающей зрителя к восприятию основной пьесы, настраивающей его на определенную тональность. Чаще всего это характерно при постановке произведений французской классики. Иногда, наоборот, режиссер выбирает пьесу «перед занавесом» по другому Принципу - противопоставляет два различных психологических плана для. того, чтобы ярче воспринималась идейная направленность главной пьесы. Так, одноактная пьеса Анри Моньс «Похороны» в постановке А. Барсака в театре «Ателье» предшествовала «Балу воров» Жана Ануя, современную психологическую драму предваряла острая сатира, написанная более ста лет назад. А перед пьесой Ануя «Ловкость рук» шла его же одноактная пьеса «Оркестр». В этом конкретном случае мир ничтожных и жалких людей сменялся показом такой личности, как Наполеон, философская концепция драматурга выявилась яснее на фоне внешнего контраста событий, между которыми, несмотря на противоположность эпох и масштабов, обнаруживалась определенная психологическая аналогия.

Современные французские драматурги нередко сами пишут пьесы «перед занавесом» для своих спектаклей, что видно на примере Ш. Ануя. Еще более показательно творчество Рене де Обальдиа, вовлекающего своих героев в мир ирреальных ситуаций. По его словам, он часто писал одноактные пьесы экспромтом; под названием «Семь досужих экспромтов» они были опубликованы отдельной книгой.

В настоящем издании дана лишь одна пьеса из большого количества пьес «перед занавесом»: несмотря на их несомненные сценические достоинства и на то, что многие из них принадлежат перу крупных драматургов, они, выполняя в спектакле вспомогательную роль, не всегда имеют драматургическую законченность и отдельно от общего режиссерского замысла в чем-то проигрывают.

Пьесы «перед занавесом», в отличие от одноактных пьес, предназначенных для самостоятельного исполнения, имеют еще одну особенность. В большинстве французских театров нет постоянной труппы (даже если и существует некоторый актерский актив); актеры приглашаются по контракту на один сезон, в течение которого ежедневно идет один и тот же спектакль. Исполнители, занятые в основной пьесе, могут участвовать и в одноактной, поэтому дирекция, менее связанная финансовыми соображениями, не предъявляет к пьесе «перед занавесом» строгих требований о количестве действующих лиц. Их число может доходить даже до десяти-двенадцати, чем они резко отличаются от пьес, разыгрываемых на подмостках так называемых кафе-театров.

Возникшие в Париже, в Латинском квартале, в послевоенный период, который во французских литературных и театральных кругах называют «эпохой Сен-Жермен-де-Пре», кафе-театры явились новинкой, которая вызвала интерес публики. Они очень быстро заняли определенное место в театральной жизни французской столицы, и уже в 1972 году известный театральный критик Андре Камп задавал вопрос: «Не должны ли газеты на страницах, посвященных театру, создать для кафе-театров специальную рубрику?»

Самый первый из кафе-театров - «Ля вьей грий» («Старая решетка») - существует до сих пор и работает в том же полуподвальном помещении около Парижской мечети, а два других, о которых вначале так много писали и говорили, - «Ля гранд Северин» и «Ле бильбоке» - вынуждены были закрыться. Своим началом кафе-театры считают 2 марта 1966 года, когда был поставлен первый спектакль антрепризы Бернара да Коста в «Кафе-Рояль», Французская критика тех времен, называя кафе-театр «браком по расчету между скоморохами и трактирщиками», добавляла: «но иногда бывает, думают - по расчету, а оказывается - по любви…» Тогда впервые на небольшой временной эстраде между столиками кафе организаторы спектакля поделились с публикой своими задачами. Они предполагали ознакомить публику либо с новым автором, либо с новой темой, либо с новой формой драматургии, а также приблизить актеров к публике, которая оказалась в пространстве, где происходит театральное действие, была втянута в развитие действия и иногда принимала в нем участие.

Одним из важнейших участников такого спектакля является ведущий. Это актер или автор, часто и то и другое в одном лице. Иногда представления принимали даже форму «театра одного актера», французы называют это английским термином «уанмен шоу», - как, например, выступления Бернара Алле в «Мигаодьер» или Алекса Метайе в «Граммон». Крупные актеры в значительной степени обеспечивали успех всего зрелищного мероприятия, публика шла «на них». Их монологи, непременно включавшие блестящую импровизацию, находчивые ответы на реакцию публики, были основой злободневных скетчей, сочиненных порой самими исполнителями. Такими ведущими, например, были в течение двух лет в кафе «Карманьола» поэт и драматург Клод Фортюно, Фернан Рсйно и Реймон Девос, чьи скетчи выходили отдельными сборниками.

Заметим здесь же, что для собственных концертных выступлений сочиняли монологи и скетчи такие известные французские актеры, как Бурвиль («Десять монологов»), Жан Ришар («Мопо-логи и анекдоты»), Робер Ламуре («Монологи и стихи» в пяти выпусках).

Но кто же еще писал для кафе-театров? Какие авторы отдали дань одноактной пьесе? Самые разные. Кафе-театры, которых в настоящий момент только в Париже более пятнадцати (шесть из них в Латинском квартале, два на Монпарнасе, пять на бульварах), не связанные с большими постановочными затратами, могут гораздо легче осуществить эксперимент на публике с пьесой начинающего автора. Но часто и маститые писатели, если у них рождается сюжет для одного акта, не стремятся «растянуть» его, а пишут короткую пьесу зная, что для нее найдется и своя публика, и свои залы. Прозаик, драматург и поэт Жан Тардье писал в предисловии к своему сборнику одноактных пьес под названием «Камерный театр»: «…иногда приоткрываю дверь моего творческого чердака - моего „камерного театра“. До меня доносятся реплики комедий, бессвязные отрывки драм. Я слышу смех, вскрики, перешептывания, и под лучом света оживают существа смешные и трогательные, приветливые и добрые, пугающие и злые. Кажется, что они пришли из какого-то более значительного мира, чтобы меня поманить, заинтриговать и обеспокоить, донеся только слабое эхо предчувствуемых воображением событий. Я записываю эти обрывки фраз, я гостеприимно встречаю эти мимолетные персонажи, предлагая им минимум еды и крова, не копаюсь в их прошлом и не загадываю будущего, и не стремлюсь, чтобы эти гонимые ветром семена пустили более крепкие корни в моем саду».

На афишах кафе-театров соседствуют имена Дидро и Лорки, Теннесси Уильямса и Ги Фуасси, Стриндберга и Чехова. Признанные актеры, такие, как Рене Фор, Жюльен Берто, Луи Арбео сье, Габи Сильвиа, Анни Ноэль и другие отнюдь не считают ниже своего достоинства выступать в кафе-театрах.

Может быть, большая заслуга кафе-театров заключается в том, что они являются «взлетной площадкой» для начинающей молодежи. Так, например, известный парижский кафе-театр «Фаналь» только за четыре года существования показал двадцать шесть пьес молодых авторов, в них приняли участие более ста начинающих актеров, и поставили их двадцать молодых режиссеров.

Не все кафе-театры равны по значению, и программы их составляются по-разному. Иногда это можно назвать «вечером поэзии», иногда сольным концертом актера, где монологи перемежаются с песнями под гитару, иногда выступают мимы, но чаще всего ставятся одноактные пьесы, в подавляющем большинстве - современных авторов.

Они охватывают все жанры: от водевиля до психологической драмы, от фарса до трагедии. Одноактные пьесы включаются в собрания сочинений писателей, публикуются специальными сборниками, выходят отдельными брошюрами.

Динамизм современной жизни обуславливает и стремление театра к лаконичности. В этом отношении показательный итог подвел театральный фестиваль 1982 года в Софии. Большинство пьес по размеру не превышало одноактовки. Во Франции лучшим одноактным пьесам присуждаются специально учрежденные премии; наиболее популярные из них составляют репертуар театральной антрепризы «Гала одноактной пьесы», руководимой режиссером и драматургом Андре Жилем.

Чем же привлекают эти пьесы французского зрителя и чем, по...

Е.В. Никулина

ДРАМАТИЧЕСКИЙ ЦИКЛ ОДНОАКТНЫХ ПЬЕС Л. ПЕТРУШЕВСКОЙ «КВАРТИРА КОЛОМБИНЫ» КАК ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ЦЕЛОЕ

Рассматриваются принципы циклизации одноактных пьес Л. С. Петрушевской (цикл «Квартира Коломбины»). Исследуются эстетическая и проблемно-тематические доминанты, обеспечивающие художественную целостность и единство цикла. Ключевые слова: одноактная пьеса; цикл; Л.С. Петрушевская; хронотоп.

Происхождение одноактной пьесы связывают с интермедией (XV в.). Это небольшая комическая сцена бытового содержания, исполнявшаяся между актами мистерии или школьной драмы. В таком качестве интермедия была заимствована русским театром XVI-XVII вв. Другим источником одноактной пьесы могли быть комические сцены народного, «площадного» театра: итальянская комедия масок, французские фарсы, русский театр «Петрушка». В XIX в. одноактная пьеса активно входит в репертуар домашних самодеятельных спектаклей. На большую театральную сцену она попадает лишь в конце XIX в. Непревзойденным мастером «сценок», «шуток» «в одном действии» выступил

A.П. Чехов. А широкое распространение и популярность одноактная пьеса получает в 20-е гг. XX в., востребованная, с одной стороны, массовым пропагандистским движением народных театрализованных зрелищ, с другой стороны, ориентированными на народнозрелищные формы экспериментальными театрами

B.Э. Мейерхольда, Н.Н. Евреинова, Е.Б. Вахтангова. Малый формат, оперативность при создании и постановке, актуальность, эксцентричность одноактной пьесы отвечали духу и запросам нового времени. В рамках экспериментальных театров возникает и опыт циклизации одноактовок: спектакли нередко строились как серия сценических фрагментов, импровизированных сцен, связанных тематически и спектаклевым ансамблем. В советское время драматические произведения малых форм существуют в качестве репертуара для самодеятельного «народного» театра, утрачивая свое значение для профессиональной сцены и драматургии.

Как эстетически полноценное явление одноактная драма получает свое развитие в западном театре абсурда, также опирающемся в своей поэтике на народнозрелищные формы театрального искусства: фарсы, скетчи, интермедии, клоунаду, буффонаду и пр. Возможно, под влиянием одноактных пьес театра абсурда создает свои малоформатные пьесы А. Вампилов. Он объединяет их под общим названием «Провинциальные анекдоты», положив начало циклизации одноактных пьес в отечественном театре.

Людмила Стефановна Петрушевская признание и популярность в театральных кругах приобрела как автор полноформатных пьес: «Чинзано» (1973), «День рождения Смирновой» (1977), «Уроки музыки» (1973), «Три девушки в голубом» (1980). Меньше известны и почти не ставятся в театрах ее одноактные пьесы, которые, тем не менее, заняли преимущественное положение в ее драматургии.

Л. С. Петрушевская, следуя традиции А. Вампилова, создает свои одноактные пьесы как самостоятельные произведения в разные годы, затем объединяет их в

циклы из 4-5 пьес: «Бабуля-Блюз» (1996), «Темная комната» (1996), «Квартира Коломбины» (1996),

«Опять двадцать пять» (2006).

В цикл «Квартира Коломбины» входят «Любовь» (1974), «Лестничная клетка» (1974), «Анданте» (1975), «Квартира Коломбины» (1981). Следует отметить, что порядок следования пьес в цикле у Л. С. Петрушевской не является неизменным. Так, в книге, изданной в 2006 г., автор редактирует созданные ранее циклы, меняя состав пьес и их расположение. В раннем варианте цикл «Квартира Коломбины» начинался пьесой «Лестничная клетка», за которой следовала «Любовь». В последнем варианте «Любовь» оказывается первой пьесой цикла, а «Лестничная клетка» - второй. Перемена порядка составляющих существенно изменила, как мы увидим, смысловое единство целого. Остановимся на последней редакции.

Семантическая целостность цикла проявляется уже на уровне заглавий, образующих оппозицию: мир быта («Любовь», «Лестничная клетка») - мир искусства («Анданте», «Квартира Коломбины»); противопоставление снимается названием всего цикла «Квартира Коломбины», в котором происходит слияние реальнобытового и театрально- игрового значений.

Общие для всего цикла и, шире, - творчества Л. С. Петрушевской темы семьи, дома, женской судьбы обусловливают внутренние связи отдельных пьес, действие каждой из которых и в целом всего цикла организует хронотоп камерного домашнего пространства-времени бытия героев: квартира, комната, лестничная клетка. В отношении к этому хронотопу все персонажи в пьесах образуют 2 группы: имеющие свой дом и бездомные. Взаимодействие между ними создает основные коллизии, драматизм которых усиливается в 3-й пьесе цикла «Анданте», рассеиваясь в ее финале и заключительной пьесе. Последовательное развертывание семантического потенциала лексемы «квартира», вынесенной в название всего цикла, становится действообразующим.

Для первых пьес цикла «Любовь» и «Лестничная клетка» актуальным является значение слова «квартира» как «жилого помещения в доме, имеющего отдельный вход, обычно с кухней, передней» . В пьесах «Анданте» и «Квартира Коломбины», напротив, актуализируются значения лексемы, несущие признак временности и недолговечности: «помещение, снимаемое у кого-нибудь для жилья, место временного расположения членов какого-либо отряда, рабочей группы» .

Действие первой пьесы происходит в комнате, «тесно обставленной мебелью, во всяком случае, повернуться буквально негде, и все действие идет вокруг

большого стола» . Но то, что могло бы знаменовать важные семейные ценности (большой стол в центре комнаты, собирающий вокруг себя большую семью), не выполняет своего назначения. Как оказывается по ходу действия, он не объединяет, а разделяет героев. Новобрачные Света и Толя выясняют отношения «через стол», им так и не будет суждено сесть за него вместе.

Тесноте и замкнутости домашнего мира, не сближающего, а словно выдавливающего героев из себя, противопоставлено последовательное расширение пространства за его пределами как пространства всей России: Толя учился в Нахимовском училище в Ленинграде, потом в университете в Москве, работал на буровых в степях Казахстана, в Свердловске. Вместе с тем училище, университет, буровые - это знаки принципиально безличного, казенного, общественного бытия человека, в сущности, бездомного, тем более что дом матери в некоем «бывшем родном городке» он продал. Кроме того, детские и юношеские годы Толи протекали в пространстве гендерной изоляции: в Нахимовском училище, на подводной лодке, на буровой, «а там из женщин всего одна была повариха, да и то у нее был муж и хахаль, а ей было пятьдесят три годочка!». Результатом становятся эмоциональная ущербность и некоммуникабельность молодого человека.

Света является, напротив, олицетворением домашнего укорененного в своем родном мире бытия: у нее есть свой город, свой дом, своя кровать. Она живет в Москве - центре, сердце России. Ее имя, ее белый свадебный наряд явно призваны обозначить в героине светлое, спокойное семейственное начало.

Но несмотря на разность жизненных положений и характеров, оба героя одинаковы в главном: вопреки названию пьесы оба никем не любимы и не любят друг друга, но оба тяготятся своим одиночеством и хотят счастья, понимаемого каждым по-своему: Света не мыслит счастья без любви, Толе достаточно дома и семьи.

Критики Л.С. Петрушевской неизменно отмечают парадоксальность ее произведений. Наиболее явно этот принцип ее поэтики выступает в одноактных пьесах. В данном случае Л.С. Петрушевская, вопреки традиции, начинает пьесу о любви с того, чем классический любовный нарратив кончается, - со свадьбы. Мало того, двое молодых людей заключают брак не по любви, а каждый по своему особому расчету. Выяснением этих расчетов занимаются новобрачные, еще не сняв свадебных одежд.

Угроза разрыва едва соединившихся законным браком супругов становится реальной с появлением матери Светы, которую тоже не устраивает этот брак, т.к. ради «счастья» дочери ей придется поступиться жилыми метрами своей квартиры и привычным покоем. Поэтому, воспользовавшись размолвкой молодых, она буквально «вытесняет за дверь» Толю. Но именно в этот момент окончательной разлуки и герои, и зрители осознают, что все необходимое для любовного романа уже произошло: и первое знакомство, и первое свидание, и первая ссора, и ревность, и сознание, что друг без друга жить уже нельзя. «Он приоткрывает дверь силой. Евгения Ивановна. Раздавлю! Света (хватает его за протянутую в щель руку). Толик! (уходит). Евгения

Ивановна. Начинается житье! Конец» . Так как под «житьем» следует понимать житье семейное, то финал возвращает действие к началу - свадьбе.

Связь между первой и последующей пьесами создает сюжетный стык. В финале первой пьесы герои выставлены из квартиры, а во второй - действие происходит на лестничной площадке.

Сжатие пространства до пределов «лестничной клетки» приобретает многозначный смысл. Это и биологическая клетка жизни, для образования которой необходимо слияние мужского и женского начал. В пьесе 4 персонажа: Юра, Слава, Галя и соседка. Юра и Слава явились для знакомства по брачному объявлению Гали.

В переносном смысле, клетка - ячейка общества -семья. Однако в условиях вечного «квартирного вопроса» в России ячейка-клетка обретает свое прямое значение: «А потом в одной комнате теща, и семья, и ребенок. Каша какая-то» . Подобное существование рождает желание вырваться из клетки, следствием которого оказывается возврат к некоему архаическому социальному устройству: «Семья в наше время не существует (...). Существует женское племя с детенышами и самцы-одиночки» . Такая первобытная модель «нашего времени» устраивает «самцов-одиночек», но не устраивает «женское племя», из чего вытекает еще один смысл образа «лестничной клетки»: клетка-ловушка. Механизм интриги основан на столкновении разнонаправленных целей и мотивов действия персонажей: Галя создает заминку перед дверью своей квартиры якобы в поисках ключа, пытается угадать, выбрать, поймать будущего мужа; Юра и Слава, разыгрывая женихов, хотят всего лишь выпить, закусить и приятно провести время «как может мужчина с женщиной», поэтому тоже не ломятся в дверь. В движении смысла играет свою роль и метафора лестницы, которая является амбивалентным символом: она ведет и вверх и вниз. Вверх - к высоким, с точки зрения автора, ценностям человеческой культуры: любви, семье, дому. Вниз - к дикому, полуживотному образу жизни. Финал пьесы ложно-оптимистический: Юра и Слава, казалось бы, получили то, что хотели: «Галя. Вот тут. Хлебушко. Колбаски нарезала. Сыр. И вот (...). Только вы спуститесь на этаж» . Юра и Слава радостно устраиваются на ступеньках лестницы, ведущей вниз.

В следующей пьесе цикла «Анданте» одному из самцов-одиночек, оставшихся на лестничной площадке, предстоит воплотить обозначенную поведенческую модель в отношениях между полами. Единственным предметом и знаком домашнего пространства здесь становится «тахта» - место свального греха самца-одиночки и целого женского племени. В первых пьесах цикла мы видим героев, рожденных, выросших и живущих в России. В «Анданте» проблема национальной идентичности героев является ведущей. Экзотические имена и клички - Май, Аурелия, Бульди - отражают русофобские тенденции их родителей, развиваемые детьми. Май - российский посол в восточной стране; с женой Юлей и любовницей Бульди он приезжает в Россию лишь на время отпуска, в свою пустую квартиру, которую снимает Аурелия. Причем номинация персонажей в афише - Ау, Бульди, Май, Юля - не отража-

ет возрастных характеристик и практически размывает их половую принадлежность, поэтому после имен следуют определения: «мужчина», «женщина». По ходу действия Юля рассказывает о современных способах стирания индивидуально-физиологических особенностей (возраст и внешность) с помощью особых таблеток: «бескайтов», «метвиц», «пулов», делающих женщин «неотразимыми».

Движущей силой, создающей драматическую ситуацию, в античном театре являлась воля богов, злой рок, в Средние века - воля страстей и желаний персонажей, в XIX в. - социальные традиции и нормы, власть социума. В конце XX в. ведущей становится сила модных, социальных стандартов, активно тиражируемых средствами массовой информации. Семантика клички одной из героинь пьесы Л.С. Петрушевской «Ау» отражает современную симулятивно-знаковую действительность, героиня, как эхо, улавливает в виртуальном пространстве формальные элементы образа достойного существования и воспроизводит их в соответствии с измененной ценностной иерархией, выдвинувшей на первый план внешне-вещевое соответствие созданному образу, а на второй - знаки культуры: «Ладно, дубленку... Бумажный трикотаж. Сапоги... Косметику... белье, только не синтетику. <...> Духи: Франция, книги: Тулуз-Лотрек, все импрессионисты. Детективы: Америка. Аппаратура: хай-фай, квадрофо-ния, как у Левина. Музыка! Графика Пикассо, альбом эротики, Шагал, репродукции. <...> Билеты на Таганку, Русские церкви! Интересная высокооплачиваемая должность! Бах, Вивальди, пластинки», - в конце этого каталога знаков достоинства современного «настоящего человека» героиней «проговаривается» затаенное желание, призванное оправдать и утвердить существование женщины: «Фарфор “Кузнецов и сыновья”! Дом на набережной! Машина! Машина времени! Поездка на воды! Фрегат Паллада! Сына!» . Перечисленные атрибуты «счастливой» жизни заполняют сознание персонажей, выполняя компенсаторную и замещающую функции, затушевывая и украшая хотя бы в мечтах и розыгрышах свою неустроенную жизнь.

Все три героини - без дома, семьи, образования, работы. В парадигме новой реальности, подвергшей упразднению национальную, социальную, профессиональную и половозрастную принадлежность человека, единственным свидетельством собственного существования и опорой для осознания своего места в мире для них оказываются модные внешние стандарты благополучной жизни, также утратившие национальную и родовую специфику.

Основа драматического конфликта - ключевая для цикла тема - бездомность, семейная неустроенность человека. В данной пьесе законный хозяин квартиры Май. Юли без своего угла, без работы, без профессии, в полной материальной зависимости от мужа: «...квартира на мужа записана. Кто я без мужа буду?» . У второй героини Бульди в квартире ее родителей «капитальный ремонт санузла. Как раз к нашему приезду все затопило». Третьей героине Ау (Аурелии) тоже некуда и не к кому идти: «Муж со мной разошелся, когда я в больнице лежала, ребёнка потеряла» . В то же время все три, завороженные

«красивой жизнью» виртуальных миров, не стремятся приложить каких-либо упорных усилий для того, чтобы изменить свое бедственное положение, уповая на скорое выгодное замужество, на волю обстоятельств. Все три, в конечном счете, примиряются с неким суррогатом восточного типа полигамного брака, осознавая его аморальность, унизительность в условиях славянских поведенческих норм, противоестественность собственной национальной психологии. Единственная возможность примирить сознание с происходящим -устранить его с помощью наркотиков.

В данном контексте актуализируется семантика названия пьесы: в соответствии с «анданте» (умеренный, средний, темп в музыке) происходит замедление действия, успокоение тревог и волнений персонажей, разрешение коллизий снятием нравственных запретов. Всеобщее примирение и счастье иллюзорны и окончатся одновременно с действием наркотических веществ. Заключительная ремарка пьесы «Ходят хороводом» является выражением все того же архаичного коллективного (доличностного) бытия, продолжающим тему предыдущей пьесы.

Семантическим стыком между пьесой «Анданте» и последней пьесой цикла является мотив иллюзорного, ирреального существования как способа разрешения насущных проблем. Хороводная пляска героев в состоянии наркотического опьянения в «Анданте» предваряет театральные метаморфозы «Квартиры Коломбины». Последняя пьеса наиболее точно соответствует классическим жанровым типам одноактной сценки. Традиционный фарсовый сюжет адюльтера с неизменной перипетией - появление мужа в момент свидания жены с любовником, - с переодеваниями мужчины в женщину, с наклеенными и отваливающимися усами. Имена и амплуа персонажей повторяют ведущие маски commedia dell arte: Коломбина, Пьеро, Арлекин. Текст пьесы имитирует импровизационный характер итальянской комедии в сатирических выпадах на злобу дня: о советском общепите («в кулинарии - <...> из их ресторана отходы <...> У меня соседи этими котлетами собаку кормили <...> Вызвали ветеринара. Он собаке искусственное дыхание сделал, говорит: эти котлеты сами ешьте, а собаке это вредно» ), о проблемах занятости и зарплаты молодых специалистов, о вечном дефиците и спекуляциях импортом и пр.

Каскад каламбуров («Коломбина. Он давно уже ушел из дома! Пьеро (вскакивает). На репетицию. Коломбина. Чудачок! Ко мне. Пьеро (выходит из-за стола). Давно? Коломбина. Да уже месяца два будет. Садитесь» или «взял вареной капусты - эти вареные тряпки») также восходит к стилистике народных комических зрелищ.

Однако веселая комедийная тональность пьесы, как всегда у Л.С. Петрушевской, неоднозначная и противоречивая, подразумевает и другую сторону этой веселости. Герои пьесы - театральные деятели: режиссер, актеры, реализующие по ходу действия свои профессиональные задачи в «репетициях» на дому сцен из «Гамлета» и «Ромео и Джельеты». Эти пародийные и пародирующие сценки, с одной стороны, усиливают театрально-карнавальную стихию пьесы, с другой стороны, из-под театральных масок и пародий пробивает-

ся наружу жестокая реальность «закулисного» быта: бездомность, семейная неустроенность «гастролеров», «драма» непризнанных молодых талантов, годами играющих «котиков с усами» на детских утренниках (Пьеро), стареющих «субреток» (Коломбина) и «трагедии» полной самоутраты личности, не способной идентифицировать свой возраст, пол, свое социальное и семейное положение: «Пьеро. А где ваш муж? Коломбина (медленно). Какой... муж? <...> Я не замужем, вы что. Пьеро. Давно? Коломбина (считает в уме). Уже неделю. Пьеро. А где он? Коломбина. Он? Пошел в магазин. Пьеро. Зачем? Коломбина. За капустой» .

Театральные имена и амплуа стирают их национально-родовую и индивидуальную идентичность. Коломбину называют «Колей», она пытается играть Ромео, у Пьеро не растут ни борода, ни усы, а когда приклеенные усы «котика», сожравшего колбасу со стола Арлекина, отваливаются, он предстает в облике «девочки», к которой питает склонность режиссер.

Нарастающий хаос лиц, полов, ролей и положений преодолевается неожиданным перевоплощением Коломбины в «председателя комиссии по борьбе... по работе с молодыми». И этот знакомый репрессивный дискурс власти дает зрителю возможность идентифицировать героев и действие пьесы с реальным пространством и временем советской эпохи.

Таким образом, каждая пьеса цикла в отдельности представляет автономное завершенное художественное произведение, отличное от других по жанру, сюжету, системе действующих лиц. «Любовь» - лирическая сцена, «Лестничная клетка» - сценическая метафора, «Анданте» - эксцентрическая комедия, «Квартира Коломбины» - фарс. В то же время в соседстве с другими каждая из пьес, сохраняя свою эстетическую и проблемно-тематическую доминанту, актуализирует семантику, релевантную метатексту цикла.

Так, первоначальный порядок пьес: «Лестничная клетка» - «Любовь» - «Анданте» - «Квартира Коломбины» - определял в качестве ведущего мотив дома, домостроительства в восходящей градации: лестница -комната - исход - возвращение - сохранение домашнего, приватного пространства любой ценой.

Перемещение пьесы «Любовь» в начало цикла акцентирует мотив семьи и брака, развивающийся в нисходящей градации: законный брак, зарождение любви как духовной основы семейного союза и утрата его материального основания - квартиры («Любовь») -ослабление семейных уз, девальвация института брака («Лестничная клетка») - суррогатная семья («Анданте») - плохая игра в семью и любовь в отсутствии того и другого («Квартира Коломбины»).

Кроме того, художественная логика цикла, как уже говорилось, создается последовательным нарастанием от пьесы к пьесе тенденций энтропии - рассеиванием духовных ресурсов в общей картине мира, углублением кризиса идентичности человека в энтропийном процессе. На формально-креативном уровне эта логика цикла как художественного единства поддерживается в семантических связках между пьесами, в динамике ритма и жанрово-эстетической модальности (от лиризма - к пародии и фарсу), в развитии тенденции от реалистической стилистики («Любовь») к метафорической («Лестничная клетка») и условно-игровой («Анданте», «Квартира Коломбины»).

Общим эстетическим принципом цикла, включающим его в театральную ситсему Л. Петрушевской, является сформированное самим драматургом положение об «отвалившейся четвертой стене»: «В том-то и дело, что и Отелло в тот момент, на котором его застигли зрители (отвалилась четвертая стена), занят не движением истории, а своей женой и вообще семейными склоками» .

ЛИТЕРАТУРА

1. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / Российская Академия наук.

Институт русского языка им. В.В. Виноградова. 4-е изд., доп. М., 1997. С. 271.

2. Петрушевская Л. Квартира Коломбины. СПб.: Амфора, 2006. 415 с.

3. Петрушевская Л. Девятый том. М., 2003. 336 с.