В эту книгу, написанную автором знаменитой «Республики Шкид», вошли рассказы о детях: «Честное слово», «Новенькая», «Главный инженер», «Первый подвиг», «Буква „ты“» и другие, а также стихи и сказки. Все они уже давно стали классикой и по праву входят в золотой фонд детской литературы. Статья Л. Пантелеева «Как я стал детским писателем» печатается в сокращении. Для среднего школьного возраста.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Честное слово (сборник) (Леонид Пантелеев, 2014) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Рассказы о детях

Честное слово

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живёт, и кто его папа и мама. В потёмках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застёгиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашёл в садик, – я не знаю, как он называется, – на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шёл очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку – там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около её стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошёл и окликнул его:

– Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

– Ничего.

– Как это ничего? Тебя кто обидел?

– Так чего ж ты плачешь?

Ему ещё трудно было говорить, он ещё не проглотил всех слёз, ещё всхлипывал, икал, шмыгал носом.

– Давай пошли, – сказал я ему. – Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдёрнул руку и сказал:

– Не могу.

– Что не можешь?

– Идти не могу.

– Как? Почему? Что с тобой?

– Ничего, – сказал мальчик.

– Ты что – нездоров?

– Нет, – сказал он, – здоров.

– Так почему ж ты идти не можешь?

– Я – часовой, – сказал он.

– Как часовой? Какой часовой?

– Ну, что вы – не понимаете? Мы играем.

– Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

– Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик всё-таки болен и что у него голова не в порядке.

– Послушай, – сказал я ему. – Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь – с кем?

– Да, – сказал мальчик. – Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привёл меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад – в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдёшь».

– Ну, я и сказал: «Честное слово – не уйду».

– Ну и что?

– Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

– Так, – улыбнулся я. – А давно они тебя сюда поставили?

– Ещё светло было.

– Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

– Я думаю – они ушли.

– Как ушли?

– Забыли.

– Так чего ж ты тогда стоишь?

– Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось – хоть лопни. А игра это или не игра – всё равно.

– Вот так история получилась! – сказал я ему. – Что же ты будешь делать?

– Не знаю, – сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул, взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдёшь, этих мальчишек?…

Они уж небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

– Ты, наверно, есть хочешь? – спросил я у него.

– Да, – сказал он, – хочу.

– Ну, вот что, – сказал я, подумав. – Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

– Да, – сказал мальчик. – А это можно разве?

– Почему же нельзя?

– Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

– Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чём же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», – а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота ещё не были закрыты, ещё сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдёт ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то чёрные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошёл высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелёными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел – за углом, на трамвайной остановке – защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, ещё никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу – к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

– Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

– В чём дело?

– Видите ли, в чём дело, – сказал я. – Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

– При чём же тут я? – сказал он.

Трамвай его ушёл, и он смотрел на меня очень сердито. Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чём дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

– Идёмте, идёмте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять – но на этот раз очень тихо – плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

– Ну вот, я привёл начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

– Товарищ караульный, – сказал командир, – какое вы носите звание?

– Я – сержант, – сказал мальчик.

– Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

– А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звёздочек…

– Я – майор, – сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

– Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроём выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

– Молодец, товарищ сержант, – сказал он. – Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

– Может быть, тебя проводить? – спросил я у него.

– Нет, я близко живу. Я не боюсь, – сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему действительно нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Ещё не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я ещё раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

Новенькая

На улицах ещё не совсем рассвело, и синие лампочки ещё горели у подъездов и над воротами домов, а Володька Бессонов уже бежал в школу. Бежал он очень быстро – во-первых, потому, что на улице было холодно: говорят, что таких морозов, как в этом, 1940 году, в Ленинграде не было уже сто лет; а во-вторых, Володьке очень хотелось самым первым явиться сегодня в класс. Вообще-то он не был особенно прилежным и выдающимся мальчиком. В другое время он, пожалуй, и опоздать не постеснялся бы. А тут – в первый день после каникул – было почему-то здорово интересно прийти именно первым и потом на каждом шагу и где только можно говорить:

– А вы знаете, я сегодня первый пришёл!..

Он даже не остановился, чтобы посмотреть на огромные, выкрашенные в белую краску танки, которые, покачиваясь и оглушительно громыхая, проходили в это время по улице. Да это было и не очень-то интересно – танков теперь в городе было, пожалуй, побольше, чем трамваев.

На одну минуту только остановился Володька на углу – послушать радио. Передавали оперативную сводку штаба Ленинградского военного округа. Но и тут ничего интересного не было сегодня: поиски разведчиков и на отдельных участках фронта ружейно-пулемётная и артиллерийская перестрелка…

В раздевалке тоже ещё горела синяя лампочка. Старая нянюшка дремала, положив голову на деревянный прилавок, около пустых вешалок.

– Здрасти, нянечка! – заорал Володька, кидая свой портфель на прилавок.

Старуха испуганно вскочила и захлопала глазами.

– С добрым утром вас! Хорошего аппетита! – затараторил Володька, снимая пальто и галоши. – Что? Не ждали? А я ведь, вы знаете, первый пришёл!!!

– А вот и врёшь, балаболка, – сказала старуха, потягиваясь и зевая.

Володька оглянулся и увидел на соседней вешалке маленькое девичье пальто с белым, кошачьим или заячьим, воротником.

«Эх, надо же! – подумал он с досадой. – Какая-то фыфра обскакала на полкилометра…»

Он попытался по виду определить, чьё это пальто. Но что-то не мог вспомнить, чтобы у какой-нибудь девочки в их классе было пальто с заячьим воротником.

«Значит, это из другого класса девчонка, – подумал он. – Ну, а из чужого класса не считается. Всё равно я первый».

И, пожелав нянюшке «спокойной ночи», он подхватил свой портфель и поскакал наверх.

… В классе за одной из первых парт сидела девочка. Это была какая-то совсем незнакомая девочка – маленькая, худенькая, с двумя белокурыми косичками и с зелёными бантиками на них. Увидев девочку, Володька подумал, что он ошибся и заскочил не в свой класс. Он даже попятился обратно к двери. Но тут он увидел, что класс этот – никакой не чужой, а его собственный, четвёртый класс – вон на стене висит рыжий кенгуру с поднятыми лапами, вон коллекция бабочек в ящике за стеклом, вон его собственная, Володькина, парта.

– С добрым утром! – сказал Володька девочке. – Хорошего аппетита. Как вы сюда попали?

– Я – новенькая, – сказала девочка очень тихо.

– Ну? – удивился Володька. – А почему – зимой? А чего ж ты так рано?

Девочка ничего не сказала и пожала плечами.

– Может быть, ты не в тот класс пришла? – сказал Володька.

– Нет, в этот, – сказала девочка. – В четвёртый «Б».

Володька подумал, почесал затылок и сказал:

– Чур, я тебя первый увидел.

Он прошёл к своей парте, внимательно осмотрел её, потрогал для чего-то крышку, – всё было в порядке; и крышка открывалась и закрывалась, как полагается.

В это время в класс вошли две девочки. Володька захлопнул парту и закричал:

– Кумачёва, Шмулинская! Здравствуйте! С добрым утром! У нас новенькая!.. Я её первый увидел…

Девочки остановились и тоже с удивлением посмотрели на новенькую.

– Правда? Новенькая?

– Да, – сказала девочка.

– А почему ты зимой? А как тебя зовут?

– Морозова, – сказала девочка.

Тут появилось ещё несколько человек. Потом ещё.

И всем Володька объявлял:

– Ребята! У нас новенькая! Её зовут Морозова. Я её первый увидел.

Новенькую обступили. Стали разглядывать, расспрашивать. Сколько ей лет? И как её зовут? И почему она зимой поступает в школу?

– Я не тутэшняя – потому, – сказала девочка.

– Что значит «не тутэшняя»? Ты что – не русская?

– Нет, русская. Только я с Украины приихала.

– С какой? С Западной?

– Нет. С Восточной, – сказала девочка.

Отвечала она очень тихо и коротко и, хотя не смущалась нисколько, была какая-то грустная, рассеянная, и всё время казалось, что ей хочется вздохнуть.

– Морозова, хочешь, давай будем сидеть со мной? – предложила ей Лиза Кумачёва. – У меня место свободное.

– Давай, всё равно, – сказала новенькая и пересела на Лизину парту.

В этот день почти весь класс явился раньше, чем обычно. Каникулы в этом году тянулись почему-то необыкновенно долго и томительно.

Ребята не виделись всего две недели, но за это время у каждого накопилось новостей больше, чем в другое время за всё лето.

Волька Михайлов ездил с отцом в Териоки, видел взорванные и сожжённые дома и слышал – правда, издалека – настоящие артиллерийские выстрелы. У Любы Казанцевой бандиты ограбили сестру, сняли с неё меховую жакетку, когда она возвращалась вечером домой с фабрики. У Жоржика Семёнова ушёл добровольцем на войну с белофиннами брат, известный лыжник и футболист. А у Володьки Бессонова хотя своих новостей и не было, зато он «своими ушами» слышал, как в очереди одна старуха говорила другой, будто «своими глазами» видела, как в Парголове около кладбища постовой милиционер сбил из нагана финский бомбардировщик…

Володьке не поверили, знали, что он балаболка, но всё-таки дали ему поврать, потому что всё-таки это было интересно и потому ещё, что он очень смешно об этом рассказывал.

Заговорившись, ребята забыли о новенькой и не заметили, как прошло время. А за окнами уже совсем рассвело, и вот в коридоре зазвенел звонок, зазвенел как-то особенно – громко и торжественно.

Ребята быстрее, чем обычно, расселись по партам. В это время в класс вбежала запыхавшаяся длинноногая Вера Макарова.

– Ребята! – закричала она. – Вы знаете… Новость!..

– Что? Что такое? Какая? – закричали вокруг.

– Вы знаете… у нас… у нас… новенькая…

– Ха! – захохотали ребята. – Новость! Давно без тебя знаем…

– Новенькая учительница, – сказала Вера.

– Учительница?

– Ага. Вместо Элеоноры Матвеевны будет. Ой, вы бы видели! – Вера всплеснула своими длинными руками. – Хорошенькая… Молоденькая… Глаза голубые, а волосы…

Ей не пришлось дорисовывать портрет новой учительницы. Открылась дверь, и на пороге появилась она сама – действительно очень молодая, голубоглазая, с двумя золотистыми косами, заплетёнными, как венок, вокруг головы.

Ребята поднялись ей навстречу, и в тишине какая-то девочка громко прошептала своей соседке:

– Ой, и правда, какая хорошенькая!..

Учительница чуть заметно улыбнулась, подошла к своему столику, положила портфель и сказала:

– Здравствуйте, ребята. Вот вы какие! А мне говорили, что вы – маленькие. Садитесь, пожалуйста.

Ребята сели. Учительница прошлась по классу, остановилась, опять улыбнулась и сказала:

– Ну, давайте познакомимся. Меня зовут Елизавета Ивановна. А вас?

Ребята засмеялись. Учительница прошла к столу и раскрыла журнал.

– О, да вас тут много. Ну, давайте всё-таки знакомиться. Антонова – кто это?

– Я! – сказала Вера Антонова, поднимаясь.

– Ну, расскажи мне немножко о себе, – сказала учительница, присаживаясь к столу. – Как тебя зовут? Кто твои папа и мама? Где ты живёшь? Как ты учишься?

– Учусь – ничего, хорошо, – сказала Вера.

Ребята зафыркали.

– Ну, садись, – усмехнулась учительница. – Поживём – увидим. Следующий – Баринова!

– А тебя как зовут?

Баринова сказала, что её зовут Тамара, что живёт она в соседнем доме, что мама у неё буфетчица, а папа умер, когда она ещё была маленькая.

Пока она это рассказывала, Володька Бессонов нетерпеливо ёрзал на своей парте. Он знал, что его фамилия – следующая, и не мог дождаться очереди.

Не успела учительница вызвать его, как он вскочил и затараторил:

– Меня зовут Володя. Мне одиннадцать лет. Мой папа – парикмахер. Я живу угол Обводного канала и Боровой. У меня есть собака Тузик…

– Тихо, тихо, – улыбнулась учительница. – Ладно, садись, хватит, о Тузике ты мне после расскажешь. А то я с твоими товарищами не успею познакомиться.

Так она постепенно, по алфавиту, опросила полкласса. Наконец подошла очередь новенькой.

– Морозова! – выкликнула учительница.

Со всех сторон закричали:

– Это новенькая! Елизавета Ивановна, она новенькая. Она сегодня первый раз.

Учительница внимательно посмотрела на маленькую, худенькую девочку, поднявшуюся из-за своей парты, и сказала:

– Ах, вот как?

– Елизавета Ивановна! – закричал Володька Бессонов, поднимая руку.

– Ну, что?

– Елизавета Ивановна, эта девочка новенькая. Её зовут Морозова. Я её сегодня первый увидел…

– Да, да, – сказала Елизавета Ивановна. – Мы уже слышали об этом. Ну, что ж, Морозова, – обратилась она к новенькой, – расскажи и ты нам о себе. Это будет интересно не только мне, но и твоим новым товарищам.

Новенькая тяжело вздохнула и посмотрела куда-то в сторону, в угол.

– Меня зовут Валя, – сказала она. – Мне будет скоро двенадцать лет. Я родилась у Киеви и там жила – с папой и мамой. А потом…

Тут она запнулась и совсем тихо, одними губами сказала:

– Потом мой папа…

Что-то мешало ей говорить.

Учительница вышла из-за стола.

– Хорошо, Морозова, – сказала она, – хватит. Ты после расскажешь.

Но было уже поздно. У новенькой задрожали губы, она повалилась на парту и громко, на весь класс заплакала.

Ребята повскакали со своих мест.

– Что с тобой? Морозова! – крикнула учительница.

Новенькая не отвечала. Она уткнулась лицом в сложенные на парте руки и делала всё, чтобы сдержать слёзы, но, как ни старалась, как ни сжимала зубы, – слёзы всё текли и текли, и плакала она всё громче и всё безутешнее.

Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.

– Ну, Морозова, – сказала она, – милая, ну, успокойся…

– Елизавета Ивановна, может быть, она больная? – сказала ей Лиза Кумачёва.

– Нет, – ответила учительница.

Лиза взглянула на неё и увидела, что учительница стоит, закусив губу, и что глаза у неё стали мутные, и что она тяжело и порывисто дышит.

– Морозова… не надо, – сказала она и погладила новенькую по голове.

В это время за стеной зазвенел звонок, и учительница, ни слова не сказав, повернулась, подошла к своему столу, взяла портфель и быстро вышла из класса.

Новенькую со всех сторон окружили. Стали её теребить, уговаривать, успокаивать. Кто-то побежал в коридор за водой, и когда она, стуча зубами, сделала несколько глотков из жестяной кружки, она успокоилась немножко и даже сказала «спасибо» тому, кто ей принёс воду.

– Морозова, ты что? Что с тобой? – спрашивали вокруг.

Новенькая не отвечала, всхлипывала, глотала слёзы.

– Да что с тобой? – не отставали ребята, наседая со всех сторон на парту.

– Ребята, уйдите! – отталкивала их Лиза Кумачёва. – Ну, как вам не стыдно! Мало ли… может быть, у неё кто-нибудь умер.

Эти слова подействовали и на ребят и на новенькую. Новенькая опять повалилась на парту и ещё громче заплакала, а ребята смутились, замолчали и стали понемногу расходиться.

Когда, после звонка, Елизавета Ивановна снова появилась в классе, Морозова уже не всхлипывала, только изредка шмыгала носом и сжимала в руке маленький, промокший до последней ниточки платок.

Учительница ей ничего больше не сказала и сразу же приступила к уроку.

Вместе со всем классом новенькая писала диктовку. Собирая тетради, Елизавета Ивановна остановилась около её парты и негромко спросила:

– Ну как, Морозова?

– Хорошо, – пробурчала новенькая.

– Может быть, тебе лучше всё-таки пойти домой?

– Нет, – сказала Морозова и отвернулась.

Больше за весь день Елизавета Ивановна к ней не обращалась и не вызывала её ни на русском, ни на арифметике. Товарищи тоже оставили её в покое.

В конце концов, что тут такого особенно интересного в том, что маленькая девочка заплакала на уроке? О ней просто забыли. Только Лиза Кумачёва почти каждую минуту спрашивала у неё, как она себя чувствует, и новенькая или говорила ей «спасибо», или ничего не отвечала, а только кивала головой.

Кое-как досидела она до конца уроков, и не успел отзвенеть последний звонок, как она торопливо собрала свои книжки и тетради, затянула их ремешком и побежала к выходу.

У вешалки, постукивая номерком о прилавок, уже стоял Володька Бессонов.

– Вы знаете, нянечка, – говорил он, – у нас в классе новенькая. Её зовут Морозова. Она с Украины приехала. С Восточной… Вот она! – сказал он, увидев Морозову. Потом посмотрел на неё, сморщил нос и сказал: – Что, плакса-вакса, не удалось обскакать? Я всё-таки первый ухожу. Да-с…

Новенькая взглянула на него с удивлением, а он прищёлкнул языком, повернулся на каблуках и стал натягивать пальто – как-то по-особенному, всовывая руки в оба рукава сразу.

Из-за Володьки новенькой не удалось уйти незамеченной из школы. Пока она одевалась, в раздевалке набился народ.

Застёгивая на ходу коротенькое пальтецо с белым заячьим воротником, она вышла на улицу. Почти следом за ней выбежала на улицу Лиза Кумачёва.

– Морозова, тебе в какую сторону? – сказала она.

– Мне – сюда, – показала налево новенькая.

– Ой, по пути значит, – сказала Лиза, хотя идти ей нужно было совсем в другую сторону. Просто ей очень хотелось поговорить с новенькой.

– Ты на какой улице живёшь? – спросила она, когда они дошли до угла.

– А что? – спросила новенькая.

– Ничего… Просто так.

– На Кузнечном, – сказала новенькая и зашагала быстрее. Лиза еле-еле поспевала за ней.

Ей очень хотелось как следует расспросить новенькую, но она не знала, с чего начать.

– Правда, Елизавета Ивановна хорошенькая? – сказала она.

Новенькая помолчала и спросила:

– Это какая Елизавета Ивановна? Учительница?

– Да. Правда, она чудная?

– Ничего, – пожала плечами новенькая.

Здесь, на улице, в своём лёгком пальтишке она казалась ещё меньше, чем в классе. Нос и всё лицо у неё на морозе страшно покраснели. Лиза решила, что лучше всего заговорить для начала о погоде.

– У вас что – на Украине – теплее или холоднее? – сказала она.

– Трохи теплей, – сказала новенькая. Вдруг она убавила шаг, посмотрела на свою спутницу и сказала: – Скажи, это очень глупо, що я так ревела сегодня у классе?

– Ну почему? – пожала плечами Лиза. – У нас тоже девочки плачут… А ты почему плакала, что у тебя случилось, а?

Она думала почему-то, что новенькая ей не ответит.

Но та посмотрела на Лизу и сказала:

– У меня папа пропал.

Лиза даже остановилась от удивления.

– Как пропал? – сказала она.

– Он – лётчик, – сказала новенькая.

– А где он – в Киеве пропал?

– Нет, здесь – на фронте…

Лиза открыла рот.

– Он что у тебя – на войне?

– Ну да, конечно, – сказала новенькая, и Лиза, посмотрев на неё, увидела, что в её глазах опять блестят слёзы.

– А как же он пропал?

– Ну, как вообще на войне пропадают. Улетел, и никто не знает, що с ним. Одиннадцать дней от него писем не было.

– Может быть, некогда ему? – неуверенно сказала Лиза.

– Ему и всегда некогда, – сказала новенькая. – А он всё-таки в декабре оттуда восемь листиков прислал.

– Да, – сказала Лиза и покачала головой. – А вы когда, давно из Киева приехали?

– Мы сразу, вместе с ним приихалы, як только война началась – на третий день.

– И мама твоя приехала?

– Конечно.

– Ох, наверно, она тоже волнуется! – сказала Лиза. – Плачет, наверно, да?

– Нет, – сказала новенькая. – Моя мама умиет не плакать… – Она посмотрела на Лизу, сквозь слёзы усмехнулась и сказала: – А я вот не умию…

Лиза хотела сказать ей что-нибудь хорошее, тёплое, утешительное, но в эту минуту новенькая остановилась, протянула ей руку и сказала:

– Ну, до свиданья, теперь я одна пойду.

– Почему? – удивилась Лиза. – Это ж ещё не Кузнечный. Я тебя провожу.

– Нет, нет, – сказала новенькая и, торопливо пожав Лизину руку, побежала дальше одна.

Лиза видела, как она свернула за угол – в Кузнечный переулок. Из любопытства Лиза тоже дошла до угла, но когда она заглянула в переулок – новенькой там уже не было.

На следующее утро Валя Морозова пришла в школу очень поздно, перед самым звонком. Когда она появилась в классе, там сразу стало очень тихо, хотя за минуту до этого стоял такой гвалт, что в окнах звенели стёкла, а мёртвые бабочки в классной коллекции шевелили крылышками, как живые. По тому, как участливо и жалостливо все на неё посмотрели, новенькая поняла, что Лиза Кумачёва уже успела рассказать о вчерашнем их разговоре на улице. Она покраснела, смутилась, пробормотала «здравствуйте», и весь класс, как один человек, ответил ей:

– Здравствуй, Морозова!

Ребятам, конечно, было очень интересно узнать, что у неё слышно нового и нет ли известий от отца, но никто не спросил у неё об этом, и только Лиза Кумачёва, когда новенькая уселась рядом с ней за парту, негромко сказала:

– Что, нет?

Морозова покачала головой и глубоко вздохнула.

За ночь она ещё больше осунулась и похудела, но, как и вчера, жиденькие белокурые косички её были тщательно заплетены, и в каждой из них болтался зелёный шёлковый бантик.

Когда зазвенел звонок, к парте, где сидели Морозова и Кумачёва, подошёл Володька Бессонов.

– Здравствуй, Морозова. С добрым утром, – сказал он. – Сегодня погода хорошая. Двадцать два градуса только. А вчера двадцать девять было.

– Да, – сказала Морозова.

Володька постоял, помолчал, почесал затылок и сказал:

– А что, интересно, Киев большой город?

– Большой.

– Больше Ленинграда?

– Меньше.

– Интересно, – сказал Володька, помотав головой. Потом он ещё помолчал и сказал: – А как, интересно, будет по-украински «собака»? А?

– А что? – сказала Морозова. – Так и будет – собака.

– Гм, – сказал Володька. Потом он вдруг тяжело вздохнул, покраснел, посопел носом и сказал: – Ты… это… как его… не сердись, что я тебя вчера плаксой-ваксой назвал.

Новенькая улыбнулась и ничего не ответила. А Володька ещё раз шмыгнул носом и отправился к своей парте. Через минуту Морозова услышала его звонкий, захлёбывающийся голос:

– Ребята, вы знаете, как по-украински будет «собака»? Не знаете? А я знаю…

– Ну как же, интересно, будет по-украински «собака»?

Володька оглянулся. В дверях, с портфелем под мышкой, стояла Елизавета Ивановна, новая учительница.

– Собака – собака и будет, Елизавета Ивановна, – сказал Володька, поднимаясь вместе с другими навстречу учительнице.

– Ах, вот как? – улыбнулась учительница. – А я думала, как-нибудь поинтереснее. Здравствуйте, товарищи. Садитесь, пожалуйста.

Она положила на столик портфель, поправила на затылке волосы и опять улыбнулась:

– Ну, как поживают наши уроки?

– Ничего, Елизавета Ивановна, спасибо. Живы-здоровы! – закричал Володька.

– А это мы сейчас увидим, – сказала учительница, раскрывая классный журнал.

Взгляд её пробежал по списку учеников. Все, кто не очень уверенно чувствовали себя в этот день в арифметике, – съёжились и насторожились, только Володька Бессонов нетерпеливо подпрыгивал на своей задней парте, мечтая, как видно, что его и тут вызовут первым.

– Морозова – к доске! – сказала учительница.

Почему-то по классу пробежал ропот. Всем показалось, наверно, что это не очень-то хорошо, что вызывают Морозову. Можно было бы сегодня её и не беспокоить.

– Отвечать можешь? – спросила у новенькой учительница. – Уроки выучила?

– Выучила. Могу, – чуть слышно ответила Морозова и пошла к доске.

Отвечала она урок очень плохо, путалась и сбивалась, и Елизавета Ивановна несколько раз обращалась за помощью к другим. И всё-таки не отпускала её и держала у доски, хотя все видели, что новенькая еле стоит на ногах, и что мел у неё в руке дрожит, и цифры на доске прыгают и не хотят стоять прямо.

Лиза Кумачёва готова была расплакаться. Она не могла спокойно смотреть, как бедная Валя Морозова в десятый раз выписывает на доске неправильное решение, стирает его и пишет снова, и опять стирает, и опять пишет. А Елизавета Ивановна смотрит на неё, качает головой и говорит:

– Нет, неправильно. Опять неправильно.

«Ах, – думала Лиза, – если бы Елизавета Ивановна знала! Если б она знала, как тяжело сейчас Вале! Она бы отпустила её. Она бы не стала её мучить».

Ей хотелось вскочить и закричать: «Елизавета Ивановна! Хватит! Довольно!..»

Наконец новенькой удалось написать правильное решение. Учительница отпустила её и поставила в журнале отметку.

– Теперь попросим к доске Бессонова, – сказала она.

– Так и знал! – закричал Володька, вылезая из-за своей парты.

– А уроки ты знаешь? – спросила учительница. – Задачи решил? Не трудно было?

– Хе! Легче пуха и пера, – сказал Володька, подходя к доске. – Я, вы знаете, за десять минут все восемь штук решил.

Елизавета Ивановна дала ему задачу на это же правило. Володька взял мел и задумался. Так он думал минут пять по меньшей мере. Он вертел в пальцах огрызок мела, писал в уголке доски какие-то малюсенькие цифры, стирал их, чесал нос, чесал затылок.

– Ну, как же? – не выдержала наконец Елизавета Ивановна.

– Минуточку, – сказал Володька. – Минуточку… я сейчас… Как же это?

– Садись, Бессонов, – сказала учительница.

Володька положил мел и, ни слова не говоря, вернулся на своё место.

– Видали! – обратился он к ребятам. – Каких-нибудь пять минуток у доски постоял – и целую двойку заработал.

– Да, да, – сказала Елизавета Ивановна, оторвавшись от журнала. – Одним словом – легче пуха и пера.

Ребята долго смеялись над Володькой. Смеялась и Елизавета Ивановна, и сам Володька. И даже новенькая улыбалась, но видно было, что ей не смешно, что улыбается она только из вежливости, за компанию, а на самом деле ей не смеяться, а плакать хочется… И, взглянув на неё, Лиза Кумачёва поняла это и первая перестала смеяться.

В перемену несколько девочек собрались в коридоре у кипяточного бака.

– Вы знаете, девочки, – сказала Лиза Кумачёва, – я хочу поговорить с Елизаветой Ивановной. Надо ей рассказать про новенькую… Чтобы она с ней не так строго. Ведь она не знает, что у Морозовой такое несчастье.

– Пойдёмте поговорим с ней, – предложила Шмулинская.

И девочки гурьбой побежали в учительскую.

В учительской рыжая Марья Васильевна, из четвёртого «А», разговаривала по телефону.

– Да, да… хорошо… да! – кричала она в телефонную трубку и, кивая, как утка, без конца повторяла: – Да… да… да… да… да… да… Вам что, ребята? – сказала она, оторвавшись на минуту от трубки.

– Елизаветы Ивановны тут нет? – спросили девочки.

Учительница показала головой на соседнюю комнату.

– Елизавета Ивановна! – крикнула она. – Вас ребята спрашивают.

Елизавета Ивановна стояла у окна. Когда Кумачёва и другие вошли в комнату, она быстро повернулась, подошла к столу и склонилась над грудой тетрадок.

– Да? – сказала она, и девочки увидели, что она торопливо вытирает платком глаза.

От неожиданности они застряли в дверях.

– Что вы хотели? – сказала она, внимательно перелистывая тетрадку и что-то разглядывая там.

– Елизавета Ивановна, – сказала, выступая вперёд, Лиза. – Мы хотели… это… мы хотели поговорить относительно Вали Морозовой.

– Ну? Что? – сказала учительница и, оторвавшись от тетрадки, внимательно посмотрела на девочек.

– Вы знаете, – сказала Лиза, – ведь у неё отец…

– Да, да, девочки, – перебила её Елизавета Ивановна. – Я знаю об этом. Морозова очень страдает. И это хорошо, что вы о ней заботитесь. Не надо только показывать, что вы её жалеете и что она несчастнее других. Она очень слабая, болезненная… в августе у неё был дифтерит. Надо, чтобы она поменьше думала о своём горе. Сейчас о своём много думать нельзя – не время. Ведь у нас, милые мои, самое ценное, самое дорогое в опасности – наша Родина. А что касается Вали – будем надеяться, что отец её жив.

Сказав это, она опять склонилась над тетрадкой.

– Елизавета Ивановна, – сказала, засопев, Шмулинская, – а вы почему плачете?

– Да, да, – сказали, окружив учительницу, остальные девочки. – Что с вами, Елизавета Ивановна?

– Я? – повернулась к ним учительница. – Да что с вами, голубушки! Я не плачу. Это вам показалось. Это, наверно, с мороза у меня глаза заслезились. И потом – здесь так накурено…

Она помахала рукой около своего лица.

Шмулинская понюхала воздух. В учительской табаком не пахло. Пахло сургучом, чернилами, чем угодно – только не табаком.

В коридоре затрещал звонок.

– Ну, шагом марш, – весело сказала Елизавета Ивановна и распахнула дверь.

В коридоре девочки остановились и переглянулись.

– Плакала, – сказала Макарова.

– Ну, факт, что плакала, – сказала Шмулинская. – И не накурено ничуточки. Я даже воздух понюхала…

– Вы знаете, девочки, – сказала, подумав, Лиза, – я думаю, что у неё тоже какое-нибудь несчастье…

После этого Елизавету Ивановну никогда больше не видели с заплаканными глазами. И в классе, на уроках, она всегда была весёлая, много шутила, смеялась, а в большую перемену даже играла с ребятами во дворе в снежки.

К Морозовой она относилась так же, как и к остальным ребятам, задавала ей на дом не меньше, чем другим, и отметки ставила без всякой поблажки.

Училась Морозова неровно, то отвечала на «отлично», то вдруг подряд получала несколько «плохо». И все понимали, что это не потому, что она лентяйка или неспособная, а потому, что, наверно, дома она вчера весь вечер проплакала и мама её, наверно, плакала, – и где ж тут заниматься?

А в классе Морозову тоже никогда больше не видели плачущей. Может быть, это потому, что никто никогда не заговаривал с ней об её отце, даже самые любопытные девочки, даже Лиза Кумачёва. Да и что было спрашивать? Если бы отец её вдруг нашёлся, она бы и сама, наверно, сказала, да и говорить не надо – по глазам было бы видно.

Только один раз Морозова не выдержала. Это было в начале февраля. В школе собирали подарки для посылки бойцам на фронт. После уроков, уже в сумерках, собрались ребята в классе, шили мешочки, набивали их конфетами, яблоками и папиросами. Валя Морозова тоже работала вместе со всеми. И вот тут, когда она зашивала один из мешочков, она заплакала. И несколько слезинок капнуло на этот парусиновый мешок. И все это увидели и поняли, что, наверно, в эту минуту Валя подумала об отце. Но никто ей ничего не сказал. И скоро она перестала плакать.

А на другой день Морозова не пришла в школу. Всегда она приходила одной из первых, а тут уже прозвенел звонок, и все расселись по своим местам, и уже Елизавета Ивановна показалась в дверях, а её всё не было.

Учительница, как всегда весело и приветливо, поздоровалась с классом, села за столик и принялась перелистывать журнал.

– Елизавета Ивановна! – крикнула ей с места Лиза Кумачёва. – Вы знаете, почему-то Морозовой нет…

Учительница оторвалась от журнала.

– Морозова сегодня не придёт, – сказала она.

– Как не придёт? Почему не придёт? – послышалось со всех сторон.

– Морозова заболела, – сказала Елизавета Ивановна.

– А что? Откуда вы знаете? Что – разве мама её приходила?

– Да, – сказала Елизавета Ивановна, – приходила мама.

– Елизавета Ивановна! – закричал Володька Бессонов. – Может быть, у неё отец нашёлся?!

– Нет, – покачала головой Елизавета Ивановна. И сразу же заглянула в журнал, захлопнула его и сказала: – Баринову Тамару – прошу к доске.

На другой день Морозова тоже не пришла. Лиза Кумачёва и ещё несколько девочек решили после уроков пойти её навестить. В большую перемену они подошли в коридоре к учительнице и сказали, что хотели бы навестить больную Морозову, нельзя ли узнать её адрес.

Елизавета Ивановна подумала минутку и сказала:

– Нет, девочки… У Морозовой, кажется, ангина, а это опасно. Не стоит к ней ходить.

И, ничего больше не сказав, пошла в учительскую.

А следующий день был выходной.

Накануне Лиза Кумачёва очень долго провозилась с уроками, легла позже всех и собиралась как следует поспать – часов до десяти или до одиннадцати. Но было ещё совсем темно, когда её разбудил оглушительный звонок на кухне. В полусне она слышала, как мать открывает дверь, потом услышала какой-то знакомый голос и не сразу могла сообразить, чей это голос.

Захлёбываясь и проглатывая слова, кто-то громко говорил на кухне:

– У нас в классе есть девочка. Она с Украины приехала. Её зовут Морозова…

«Что такое? – подумала Лиза. – Что случилось?»

Второпях она натянула задом наперёд платье, сунула ноги в валенки и выбежала на кухню.

Размахивая руками, Володька Бессонов что-то объяснял Лизиной маме.

– Бессонов! – окликнула его Лиза.

Володька даже не сказал «с добрым утром».

– Кумачёва, – кинулся он к Лизе, – ты не знаешь, как у Морозовой отца зовут?

– Нет, – сказала Лиза. – А что такое?

Конец ознакомительного фрагмента.

Первая публикация в «Мурзилке» – 1945 г.

Рассказ «Буква «ты» был напечатан в 8 номере 1945 года и в 9 номере 2008, рассказ «Трус» – в 6 номере 1948.

Буква «ты»

Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и «папа», и «мама», и «Саша», и «Маша», и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква – «я».

И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись.

Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует её рассмотреть и сказал:

– А это вот, Иринушка, буква «я».

Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:

– Ты?

– Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я»!

– Буква «ты»?

– Да не «ты», а «я»!

Она еще больше удивилась и говорит:

– Я и говорю: «ты»!

– Да не я, а буква «я»!

– Не ты, а буква «ты»?

– Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: «я»?

– Нет, – говорит, – почему не понимаю? Я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Это не ты, а это буква так называется: «ты».

Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь?! Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я – это не я, ты – не ты, она – не она и что вообще «я» – это только буква?

– Ну, вот что, – сказал я наконец: – ну, давай, скажи как будто про себя: я. Понимаешь? Про себя? Как ты про себя говоришь?

Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:

– Говорить?

– Ну, ну… Конечно.

Вижу – молчит. Опустила голову. Губами шевелит.

Я говорю:

– Ну, что же ты?

– Я сказала.

– А я не слышал, что ты сказала.

– Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.

– Что же ты говоришь?

Она оглянулась и шепотом – на ухо мне:

– Ты!..

Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.

Внутри у меня уже все кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварем, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я – большой человек – не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква «я».

Наконец я придумал все-таки. Я быстро подошел к девочке, ткнул её пальцем в нос и спрашиваю:

– Это кто?

Она говорит:

– Это я.

– Ну вот… Понимаешь? А это буква «я»!

Она говорит:

– Понимаю…

А у самой уж, вижу, и губы дрожат, и носик сморщился – вот-вот заплачет.

– Что же ты, – я спрашиваю, – понимаешь?

– Понимаю, – говорит, – что это я.

– Правильно! Молодец! А это вот буква «я». Ясно?

– Ясно, – говорит. – Это буква «ты».

– Да не ты, а я!

– Не я, а ты.

– Не я, а буква «я»!

– Не ты, а буква «ты».

– Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!

– Не буква «я», господи боже мой, а буква «ты»!

Я опять вскочил и опять забегал по комнате.

– Нет такой буквы! – закричал я. – Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь повторять за мной: я! я! я!..

– Ты, ты, ты, – пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко её.

– Хорошо, – сказал я. – Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня хватит.

Она кое-как запихала в сумочку свое барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты.

А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнем через эту проклятую букву «я»?

«Ладно, – решил я. – Забудем о ней. Ну её. Начнём следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет».

И на другой день, когда Иринушка, весёлая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил её за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:

– А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь.

Она, как всегда перед чтением, поёрзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем, и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла:

– Тыкову дали тыблоко.

От удивления я даже на стуле подскочил:

– Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что ещё за тыблоко?

Посмотрел в букварь, а там черным по белому написано:

«Якову дали яблоко».

Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:

– Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!

Она удивилась и говорит:

– Яблоко? Так значит, это буква «я»?

Я уже хотел сказать: «Ну конечно, «я». А потом спохватился и думаю: «Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу «я» – значит – опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадёмся».

И я сказал:

– Да, правильно. Это буква «ты».

Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем бы все это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы вместо «яблоко» – тыблоко, вместо «ярмарка» – тырмарка, вместо «якорь» – тыкорь и вместо «язык» – тызык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки.

Трус

Дело было в Крыму. Один приезжий мальчик пошёл на море ловить удочкой рыбу. А там был очень высокий, крутой, скользкий берег. Мальчик начал спускаться, потом посмотрел вниз, увидел под собой огромные острые камни и испугался. Остановился – и с места не может сдвинуться: ни назад, ни вниз. Вцепился в какой-то колючий кустик, сидит на корточках и дышать боится.

А внизу, в море, в это время колхозник-рыбак ловил рыбу. И с ним в лодке была девочка, его дочка. Она всё видела и поняла, что мальчик трусит. Девочка стала смеяться и показывать на него пальцем.

Мальчику было стыдно, но он ничего не мог с собой сделать. Он только стал притворяться, будто сидит просто так и будто ему очень жарко. Он даже снял кепку и стал ею махать около своего носа.

Вдруг подул ветер, вырвал у мальчика из рук удочку и бросил ее вниз.

Мальчику было жаль удочки, он попробовал ползти вниз, но опять у него ничего не вышло. А девочка все это видела. Она сказала отцу, тот посмотрел наверх и что-то сказал ей.

Вдруг девочка спрыгнула в воду и зашагала к берегу. Взяла удочку и пошла обратно к лодке.

Мальчик так рассердился, что забыл всё на свете и кубарем покатился вниз.

– Эй! Отдавай! Это моя удочка! – закричал он и схватил девочку за руку.

– На, возьми, пожалуйста, – сказала девочка. – Мне твоя удочка не нужна. Я нарочно её взяла, чтобы ты слез вниз.

Мальчик удивился и говорит:

– А ты почем знала, что я слезу?

– А это мне папа сказал. Он говорит: если трус, то, наверно, и жадина.

Главы из книги

На море

У одной мамы было две девочки.

Одна девочка была маленькая, а другая побольше. Маленькая была беленькая, а побольше — чёрненькая. Беленькую звали Белочка, а чёрненькую — Тамарочка.

Девочки эти были очень непослушные.

Летом они жили на даче. Вот они раз приходят и говорят:

— Мама, а мама, можно нам сходить на море — покупаться?

А мама им отвечает:

— С кем же вы пойдёте, доченьки? Я идти не могу. Я занята. Мне надо обед готовить.

— А мы, — говорят, — одни пойдём.

— Как это одни?

— Да так. Возьмёмся за руки и пойдём.

— А вы не заблудитесь?

— Нет, нет, не заблудимся, не бойся. Мы все улицы знаем.

— Ну, хорошо, идите, — говорит мама. — Но только смотрите, купаться я вам запрещаю. По воде босичком походить — это можете. В песочек поиграть — это пожалуйста. А купаться — ни-ни.

Девочки ей обещали, что купаться не будут.

Взяли они с собой лопатку, формочки и маленький кружевной зонтик и пошли на море.

А у них были очень нарядные платьица. У Белочки было платьице розовенькое с голубеньким бантиком, а у Тамарочки — наоборот — платьице было голубенькое, а бант розовый. Но зато у них у обеих были совсем одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками.

Когда они шли по улице, все останавливались и говорили:

— Вы посмотрите, какие красивые барышни идут!

А девочкам это приятно. Они ещё и зонтик над головой раскрыли: чтобы ещё красивее было.

Вот они пришли на море. Стали сначала играть в песочек. Стали колодцы копать, песочные пирожки стряпать, песочные домики строить, песочных человечков лепить...

Играли они, играли — и стало им очень жарко.

Тамарочка говорит:

— Знаешь что, Белочка? Давай выкупаемся!

А Белочка говорит:

— Ну что ты! Ведь мама нам не позволила.

— Ничего, — говорит Тамарочка. — Мы потихоньку. Мама и не узнает даже.

Девочки они были очень непослушные.

Вот они быстренько разделись, сложили свою одёжку под деревом и побежали в воду.

А пока они там купались, пришёл вор и украл всю их одёжку. И платьица украл, и штанишки украл, и рубашки, и сандалики, и даже испанские шапочки с красными кисточками украл. Оставил он только маленький кружевной зонтик и формочки. Зонтик ему не нужен — он ведь вор, а не барышня, а формочки он просто не заметил. Они в стороне лежали — под деревом.

А девочки и не видели ничего.

Они там купались — бегали, брызгались, плавали, ныряли...

А вор в это время тащил их бельё.

Вот девочки выскочили из воды и бегут одеваться. Прибегают и видят — ничего нет: ни платьиц, ни штанишек, ни рубашек. Даже испанские шапочки с красными кисточками пропали.

Девочки думают:

«Может быть, мы не на то место пришли? Может быть, мы под другим деревом раздевались?»

Но — нет. Видят — и зонтик здесь, и формочки здесь.

Значит, они здесь раздевались, под этим деревом.

И тут они поняли, что у них одёжку украли.

Сели они под деревом на песочек и стали громко рыдать.

Белочка говорит:

— Тамарочка! Милая! Зачем мы мамочку не послушались! Зачем мы купаться пошли! Как же мы с тобой теперь домой попадём?

А Тамарочка и сама не знает. Ведь у них даже трусов не осталось.

Неужели им домой голыми придётся идти?

А дело уже к вечеру было. Уж холодно стало. Ветер начинал дуть.

Видят девочки — делать нечего, надо идти. Озябли девочки, посинели, дрожат.

Подумали они, посидели, поплакали и пошли домой.

А дом у них был далеко. Нужно было идти через три улицы.

Вот видят люди: идут по улице две девочки. Одна девочка маленькая, а другая — побольше. Маленькая девочка — беленькая, а побольше — чёрненькая.

Беленькая зонтик несёт, а у чёрненькой в руках сетка с формочками.

И обе девочки идут совершенно голые.

И все на них смотрят, все удивляются, пальцами показывают.

— Смотрите, — говорят, — какие смешные девчонки идут!

А девочкам это неприятно. Разве приятно, когда все на тебя пальцами показывают?!

Вдруг видят — стоит на углу милиционер. Фуражка у него белая, рубашка белая и даже перчатки на руках — тоже беленькие.

Он видит — идёт толпа.

Он вынимает свисток и свистит. Тогда все останавливаются. И девочки останавливаются. И милиционер спрашивает:

— Что случилось, товарищи?

А ему отвечают:

— Вы знаете, что случилось? Голые девочки по улицам ходят.

Он говорит:

— Эт-то что такое? А?! Кто вам позволил, гражданки, голышом по улицам бегать?

А девочки так испугались, что и сказать ничего не могут. Стоят и сопят, как будто у них насморк.

Милиционер говорит:

— Вы разве не знаете, что по улицам бегать голышом нельзя? А?! Хотите я вас за это сейчас в милицию отведу? А?

А девочки ещё больше испугались и говорят:

— Нет, не хотим. Не надо, пожалуйста. Мы не виноваты. Нас обокрали.

— Кто вас обокрал?

Девочки говорят:

— Мы не знаем. Мы в море купались, а он пришёл и украл всю нашу одежду.

— Ах вот оно как! — сказал милиционер.

Потом подумал, спрятал обратно свисток и говорит:

— Вы где живёте, девочки? Они говорят:

— Мы вот за тем углом — в зелёненькой дачке живём.

— Ну, вот что, — сказал милиционер. — Бегите тогда скорей на свою зелёненькую дачку. Наденьте на себя что-нибудь тёплое. И никогда больше голые по улицам не бегайте...

Девочки так обрадовались, что ничего не сказали и побежали домой. А в это время их мама накрывала в саду на стол. И вдруг она видит — бегут её девочки: Белочка и Тамарочка. И обе они — совсем голые.

Мама так испугалась, что уронила даже глубокую тарелку. Мама говорит:

— Девочки! Что это с вами? Почему вы голые? А Белочка ей кричит:

— Мамочка! Знаешь, — нас обокрали!!!

— Как обокрали? Кто же вас раздел?

— Мы сами разделись.

— А зачем же вы раздевались? — спрашивает мама. А девочки и сказать ничего не могут. Стоят и сопят.

— Вы что? — говорит мама. — Вы, значит, купались?

— Да, — говорят девочки. — Немножко купались. Мама тут рассердилась и говорит:

— Ах вы, негодницы этакие! Ах вы, непослушные девчонки! Во что же я вас теперь одевать буду? Ведь у меня же все платья в стирке...

Потом говорит:

— Ну, хорошо! В наказание вы у меня теперь всю жизнь так ходить будете.

Девочки испугались и говорят:

— А если дождь?

— Ничего, — говорит мама, — у вас зонтик есть.

— А зимой?

— И зимой так ходите. Белочка заплакала и говорит:

— Мамочка! А куда ж я платок носовой класть буду? У меня ж ни одного кармашка не осталось.

Вдруг открывается калитка и входит милиционер. И несёт какой- то беленький узелок. Он говорит:

— Это здесь девочки живут, которые по улицам голые бегают?

Мама говорит:

— Да, да, товарищ милиционер. Вот они, эти непослушные девчонки.

Милиционер говорит:

— Тогда вот что. Тогда получайте скорей ваши вещи. Я вора поймал.

Развязал милиционер узелок, а там — что вы думаете? Там все их вещи: и голубенькое платьице с розовым бантом, и розовенькое платьице с голубым бантом, и сандалики, и чулочки, и трусики. И даже платки носовые в кармашках лежат.

— А где же испанские шапочки? — спрашивает Белочка.

— А испанские шапочки я вам не отдам, — говорит милиционер.

— А почему?

— А потому, — говорит милиционер, — что такие шапочки могут носить только очень хорошие дети... А вы, как я вижу, не очень хорошие...

— Да, да, — говорит мама. — Не отдавайте им, пожалуйста, этих шапочек, пока они маму слушаться не будут.

— Будете маму слушаться? — спрашивает милиционер.

— Будем, будем! — закричали Белочка и Тамарочка.

— Ну, смотрите, — сказал милиционер. — Я завтра приду... Узнаю.

Так и ушёл. И шапочки унёс.

А что завтра было — ещё неизвестно. Ведь завтра-то — его ещё не было. Завтра — оно завтра будет.

Испанские шапочки

А на другой день Белочка и Тамарочка проснулись — и ничего не помнят. Как будто вчера и не было ничего. Как будто они и купаться без спросу не ходили, и по улицам голые не бегали, — и про вора, и про милиционера, и про всё на свете забыли.

Проснулись они в этот день очень поздно и давай, как всегда, в кроватках возиться, давай подушками кидаться, давай шуметь, петь, кувыркаться.

Мама приходит и говорит:

— Девочки! Что это с вами? Как вам не стыдно! Почему вы так долго копаетесь? Завтракать надо!

А девочки ей говорят:

— Мы не хотим завтракать.

— Как это не хотите? Вы разве не помните, что вы вчера обещали милиционеру?

— А что? — говорят девочки.

— Вы обещали ему вести себя хорошо, слушаться маму не капризничать, не шуметь, не кричать, не ссориться, не безобразничать.

Девочки вспомнили и говорят:

— Ой, правда, правда! Ведь он нам наши испанские шапочки обещал принести. Мамочка, а он не приходил ещё?

— Нет, — говорит мама. — Он вечером придёт.

— А почему вечером?

— А потому, что он сейчас на посту стоит.

— А что он там делает — на посту?

— А вы вот одевайтесь поскорей, — говорит мама, — тогда я вам расскажу, что он там делает.

Девочки стали одеваться, а мама присела на подоконник и рассказывает:

— Милиционер, — говорит она, — стоит на посту и охраняет нашу улицу от воров, от разбойников, от хулиганов. Смотрит, чтобы никто не шумел, не буянил. Чтобы дети под автомобили не попадали. Чтобы никто заблудиться не мог. Чтобы все люди могли спокойно жить и работать.

Белочка говорит:

— И, наверно, чтобы никто купаться без спросу не ходил.

— Вот, вот, — говорит мама. — Он, в общем, следит за порядком. Чтобы все люди вели себя хорошо.

— А кто плохо себя ведёт?

— Тех он наказывает.

Белочка говорит:

— И взрослых наказывает?

— Да, — говорит мама, — и взрослых наказывает.

Белочка говорит:

— И у всех шапки отбирает?

— Нет, — говорит мама, — не у всех. Он только испанские шапки отбирает, и только у непослушных детей.

— А у послушных?

— А у послушных не отбирает.

— Так что имейте в виду, — говорит мама, — если вы будете сегодня плохо себя вести, милиционер не придёт и шапочки не принесёт. Ни за что не принесёт. Вот увидите.

— Нет, нет! — закричали девочки. — Вот увидишь: мы будем себя хорошо вести.

— Ну, ладно, — сказала мама. — Посмотрим.

И вот, не успела мама из комнаты выйти, не успела дверь захлопнуть — девочек не узнать: одна другой лучше стали. Оделись они быстренько. Вымылись начисто. Вытерлись насухо. Сами постельки убрали. Сами друг другу косички заплели. И не успела их мама позвать, они уж — готово дело — садятся за стол завтракать.

Всегда они за столом капризничают, всегда торопить их надо, — копаются, носом клюют, а сегодня — как будто другие девочки. Так быстро едят, как будто их десять дней не кормили. Мама не успевает даже бутерброды намазывать: один бутерброд — Белочке, другой — Тамарочке, третий — опять Белочке, четвёртый — опять Тамарочке. А тут ещё кофе наливай, хлеб нарезай, сахар накладывай. У мамы даже рука устала.

Белочка одна целых пять чашек кофе выпила. Выпила, подумала, да и говорит:

— А ну-ка, мамочка, налей мне, пожалуйста, ещё полчашечки.

Но тут даже мама не вытерпела.

— Ну, нет, — говорит, — хватит, голубушка! Ещё лопнешь ты у меня, — что я тогда с тобой делать буду?!

Позавтракали девочки и думают: «Чем бы нам теперь заняться? Что бы такое получше придумать? Давай, — думают, — поможем маме посуду со стола убирать». Мама посуду моет, а девочки её вытирают и в шкафик на полочку ставят. Тихонечко ставят, осторожненько. Каждую чашку и каждое блюдце двумя руками носят, чтобы не раскокать нечаянно. И сами всё время ходят на цыпочках. Разговаривают между собой чуть ли не шёпотом. Друг с дружкой не ссорятся, не препираются. Тамарочка Белочке нечаянно на ногу наступила.

— Извиняюсь, Белочка. Я тебе на ногу наступила.

А Белочке хоть и больно, хоть она вся и сморщилась, а говорит:

— Ничего, Тамарочка. Наступай, наступай, пожалуйста...

Вежливые стали, воспитанные, — мама глядит — не налюбуется.

«Вот так девочки, — думает. — Вот бы всегда такие были!»

Весь день Белочка и Тамарочка никуда не ходили, всё дома сидели. Хоть и очень им хотелось в садике побегать или с ребятами на улице поиграть, — «нет, — думают, — всё-таки не пойдём, не стоит. Если на улицу выйдешь, — там мало ли что. Там ещё подерёшься с кем-нибудь или платьице нечаянно разорвёшь... Нет, — думают, — уж лучше мы дома будем сидеть. Дома как-то спокойнее...»

Почти до самого вечера девочки дома просидели — в куклы играли, рисовали, картинки в книжках разглядывали... А вечером приходит мама и говорит:

— Что ж это вы, доченьки, целый день в комнатах сидите, без воздуха? Надо воздухом дышать. Идите-ка на улицу, погуляйте. А то мне сейчас пол надо мыть, — вы мне мешать будете.

Девочки думают:

«Ну что ж, если мама велит воздухом дышать, ничего не поделаешь, — пойдём подышим».

Вот вышли они в сад и стали у самой калитки. Стоят и изо всех сил воздухом дышат. А тут в это время подходит к ним соседская девочка Валя.

Она им говорит:

— Девочки, идёмте в пятнашки играть.

Белочка и Тамарочка говорят:

— Нет, нам не хочется.

— А почему? — спрашивает Валя.

Они говорят:

— Нам нездоровится.

Тут ешё дети подошли. Стали их звать на улицу

А Белочка и Тамарочка говорят:

— Нет, нет, и не просите, пожалуйста. Всё равно не пойдём. Мы сегодня больные.

Соседская Валя говорит:

— А что у вас болит, девочки?

Они говорят:

— У нас невозможно до чего головы болят.

Валя у них спрашивает:

— А зачем же вы тогда с голыми головами ходите?

Девочки покраснели, обиделись и говорят:

— Как это с голыми? И вовсе не с голыми. У нас волосы на головах.

Валя говорит:

— А где же ваши испанские шапочки?

Девочкам стыдно сказать, что у них милиционер шапочки отобрал, они говорят:

— Они у нас в стирке.

А в это время их мама как раз шла через сад за водой. Она услыхала, что девочки неправду сказали, остановилась и говорит:

— Девочки, зачем вы неправду говорите?!

Тогда они испугались и говорят:

— Нет, нет, не в стирке.

Потом говорят:

— У нас их вчера милиционер отобрал, потому что мы непослушные были.

Тут все удивились и говорят:

— Как? Разве милиционер шапки отбирает?

Девочки говорят:

— Да! Отбирает!

Потом говорят:

— У кого отбирает, а у кого и не отбирает.

Тут один маленький мальчик в серенькой кепке спрашивает:

— Скажите, а кепки он тоже отбирает?

Тамарочка говорит:

— Вот ещё. Очень ему нужна твоя кепка. Он только испанские шапки отбирает.

Белочка говорит:

— Которые только с кисточками.

Тамарочка говорит:

— Которые только очень хорошие дети могут носить.

Соседская Валя обрадовалась и говорит:

— Ага! Значит, вы — нехорошие. Ага! Значит, вы — плохие. Ага!..

Девочкам и сказать нечего. Они покраснели, смутились и думают: «Что бы такое ответить — получше?»

И ничего придумать не могут.

Но тут, на их счастье, на улице появился ещё один мальчик. Этого мальчика никто из ребят не знал. Это был какой-то новый мальчик. Наверно, он только что приехал на дачу. Он был не один, а вёл за собой на верёвке огромную, чёрную, большеглазую собачищу. Собака эта была такая страшенная, что не только девочки, но даже самые храбрые мальчики, как увидели её, завизжали и кинулись в разные стороны. А незнакомый мальчик остановился, засмеялся и сказал:

— Не бойтесь, она не укусит. Она у меня сегодня уже покушала.

Тут кто-то говорит:

— Да. А может быть, она ещё не наелась.

Мальчик с собакой подошёл ближе и говорит:

— Эх вы, трусы. Такого пёсика испугались. Во! — видали?

Он повернулся к собаке спиной и сел на неё, как на какой-нибудь плюшевый диванчик. И даже положил ногу на ногу. Собака зашевелила ушами, оскалилась, но ничего не сказала. Тогда те, кто был похрабрее, подошли ближе... А мальчик в серенькой кепке — так тот подошёл совсем близко и даже сказал:

— Пюсик! Пюсик!

Потом он откашлялся и спросил:

— Скажите, пожалуйста, откуда у вас такой пёс?

— Дядя подарил, — сказал мальчик, который сидел на собаке.

— Вот так подарочек, — сказал какой-то мальчик.

А девочка, которая стояла за деревом и боялась оттуда выйти, сказала плачущим голосом:

— Лучше б он тебе тигра подарил. И то не так страшно было б...

Белочка и Тамарочка стояли в это время за своим забором. Когда появился мальчик с собакой, они побежали к дому, но потом вернулись и даже влезли на перекладину калитки, чтобы лучше было смотреть.

Почти все ребята уже расхрабрились и обступили мальчика с собакой.

— Ребята, отойдите, не видно! — закричала Тамарочка.

— Скажите! — сказала соседская Валя. — Тут тебе не цирк. Если хочешь смотреть, выходи на улицу.

— Захочу — и выйду, — сказала Тамарочка.

— Тамарочка, не надо, — прошептала Белочка. — А вдруг...

— Что вдруг? Ничего не вдруг...

И Тамарочка первая вышла на улицу, а за ней и Белочка.

В это время кто-то спросил у мальчика:

— Мальчик, а мальчик. А как твою собаку зовут?

— Никак, — сказал мальчик.

— Как это никак! Так и зовут Никак?

— Ага, — сказал мальчик. — Так и зовут Никак.

— Вот так имя! — засмеялась соседская Валя.

А мальчик в серенькой кепке кашлянул и сказал:

— Назовите её лучше — знаете как? Назовите её — Чёрный Пират!

— Ну вот ещё, — сказал мальчик.

— Нет, ты знаешь, мальчик, как её назови, — сказала Тамарочка. — Назови её Бармалей.

— Нет, лучше знаешь как, — сказала маленькая девочка, которая стояла за деревом и всё ещё боялась оттуда выйти. — Назови её — Тигыр.

Тут все ребята стали наперебой предлагать мальчику имена для собаки.

Один говорит:

— Назови её Чучело.

Другой говорит:

— Пугало.

Третий говорит:

— Разбойник!

Другие говорят:

— Бандит.

— Фашист!

— Людоед...

А собака слушала-слушала, и, наверно, ей не понравилось, что её так некрасиво обзывают. Она вдруг как зарычит, как подскочит, что даже тот мальчик, который на ней сидел, не удержался и полетел на землю. А остальные ребята кинулись в разные стороны. Девочка, которая стояла за деревом, споткнулась и упала. Валя на неё налетела и тоже упала. Мальчик в серенькой кепке уронил свою серенькую кепку. Какая-то девочка стала кричать: «Мама!»

Другая девочка стала кричать: «Папа!» А Белочка и Тамарочка — те, конечно, сразу к своей калитке. Открывают калитку и вдруг видят, что собака на них бежит. Тогда и они тоже стали кричать: «Мама!» И вдруг слышат — кто-то свистит. Оглянулись — идёт по улице милиционер. Фуражка на нём белая, рубашка белая и перчатки на руках тоже беленькие, а на боку — жёлтая кожаная сумка с железной пряжкой.

Идёт милиционер большими шагами по улице и в свисток свистит.

И сразу на улице тихо, спокойно стало. Девочки перестали визжать.

Перестали «папа» и «мама» кричать. Те, кто упал, поднялись. Те, кто бежал, остановились. И даже собака — и та захлопнула пасть, села на задние лапы и завиляла хвостом.

А милиционер остановился и спрашивает:

— Это кто тут шумел? Кто тут порядок нарушает?

Мальчик в серенькой кепке надел свою серенькую кепку и говорит:

— Это не мы, товарищ милиционер. Это собака порядок нарушает.

— Ах, собака? — сказал милиционер. — А вот мы её сейчас за это в милицию заберём.

— Заберите, заберите! — стали просить девочки.

— А может быть, это не она кричала? — говорит милиционер.

— Она, она! — закричали девочки.

— А кто это сейчас «папа» и «мама» кричал? Тоже она?

В это время выбегает на улицу Белочкина и Тамарочкина мама. Она говорит:

— Здравствуйте! Что случилось? Кто меня звал? Кто кричал «мама»?

Милиционер говорит:

— Здравствуйте! Это, правда, не я кричал «мама». Но мне как раз вас и нужно. Я пришёл узнать, как ваши девочки сегодня себя вели.

Мама говорит:

— Вели они себя очень хорошо. Только воздухом мало дышали, в комнатах целый день сидели. А вообще ничего, хорошо себя вели.

— Ну, если так, — говорит милиционер, — тогда получите, пожалуйста.

Расстёгивает свою кожаную сумку и достаёт — испанские шапочки.

Девочки посмотрели — и ахнули. Видят — всё на испанских шапочках как полагается: и кисточки висят, и каёмочки по краям, а спереди, под кисточками, ещё приделаны красные красноармейские звёздочки, и на каждой звёздочке — маленький серпик и маленький молоток. Это, наверно, милиционер сам приделал.

Обрадовались Белочка и Тамарочка, стали благодарить милиционера, а милиционер сумку застегнул и говорит:

— Ну, до свиданья, я пошёл, мне некогда. Смотрите у меня — в следующий раз лучше себя ведите.

Девочки удивились и говорят:

— Как лучше? Мы и так себя хорошо вели. Лучше уж нельзя.

Милиционер говорит:

— Нет, можно. Вы вот, мама говорит, целый день в комнатах сидели, а это нехорошо, это вредно. Надо на воздухе бывать, в садике гулять...

Девочки говорят:

— Да. А если в сад выйдешь, тогда и на улицу захочется.

— Ну и что ж, — говорит милиционер. — И на улице можно гулять.

— Да, — говорят девочки, — а если на улицу выйдешь, тогда поиграть, побегать захочется.

Милиционер говорит:

— Играть и бегать тоже не запрещается. Даже наоборот, полагается детям играть. Даже такой закон есть в нашей Советской стране: все дети должны резвиться, веселиться, никогда нос не вешать и никогда не плакать.

Белочка говорит:

— А если собака укусит?

Милиционер говорит:

— Если собаку не дразнить, она не укусит. И бояться не надо. Чего её бояться? Вы посмотрите, какой это славный пёсик. Ох, какой замечательный пёсик! Его, наверно, зовут Шарик.

А собака сидит, слушает и хвостом виляет. Как будто понимает, что это про неё говорят. И совсем она не страшная — смешная, лохматая, пучеглазая...

Милиционер перед ней на корточки присел и говорит:

— А ну, Шарик, дай лапу.

Собака немножко подумала и даёт лапу.

Все удивились, конечно, а Белочка вдруг подходит, садится тоже на корточки и говорит:

Собака на неё посмотрела — и ей тоже лапу даёт.

Тогда и Тамарочка подошла. И другие ребята. И все стали наперебой просить:

— Шарик, дай лапу!

А пока они тут с собакой здоровались и прощались, милиционер потихоньку поднялся и пошёл по улице — на свой милицейский пост.

Белочка и Тамарочка оглянулись: ой, где же милиционер?

А его и нету. Только белая фуражечка мелькает.

Большая стирка

Один раз мама пошла на рынок за мясом. И девочки остались одни дома.

Уходя, мама велела им хорошо себя вести, ничего не трогать, со спичками не играть, на подоконники не лазать, на лестницу не выходить, котёнка не мучить. И обещала им принести каждой по апельсину.

Девочки закрыли за мамой на цепочку дверь и думают: «Что же нам делать?» Думают: «Самое лучшее — сядем и будем рисовать». Достали свои тетрадки и цветные карандаши, сели за стол и рисуют. И всё больше апельсины рисуют. Их ведь, вы знаете, очень нетрудно рисовать: какую-нибудь картошину намазюкал, красным карандашом размалевал и — готово дело — апельсин.

Потом Тамарочке рисовать надоело, она говорит:

— Знаешь, давай лучше писать. Хочешь, я слово «апельсин» напишу?

— Напиши, — говорит Белочка.

Подумала Тамарочка, голову чуть-чуть наклонила, карандаш послюнила и — готово дело — написала:

И Белочка тоже две или три буковки нацарапала, которые умела.

Потом Тамарочка говорит:

— А я не только карандашом, я и чернилами писать умею. Не веришь? Хочешь, напишу?

Белочка говорит:

— А где ж ты чернила возьмёшь?

— А у папы на столе — сколько хочешь. Целая банка.

— Да, — говорит Белочка, — а ведь мама нам не позволила трогать на столе.

Тамарочка говорит:

— Подумаешь! Она про чернила ничего не говорила. Это ведь не спички — чернила-то.

И Тамарочка сбегала в папину комнату и принесла чернила и перо. И стала писать. А писать она хоть и умела, да не очень. Стала перо в бутылку окунать и опрокинула бутылку. И все чернила на скатерть вылились. А скатерть была чистая, белая, только что постланная.

Ахнули девочки.

Белочка даже чуть на пол со стула не упала.

— Ой, — говорит, — ой... ой... какое пятнище!..

А пятнище всё больше и больше делается, растёт и растёт. Чуть не на пол скатерти кляксу поставили.

Белочка побледнела и говорит:

— Ой, Тамарочка, нам попадёт как!

А Тамарочка и сама знает, что попадёт. Она тоже стоит — чуть не плачет.

Потом подумала, нос почесала и говорит:

— Знаешь, давай скажем, что это кошка чернила опрокинула!

Белочка говорит:

— Да, а ведь врать нехорошо, Тамарочка.

— Я и сама знаю, что нехорошо. А что же нам делать тогда?

Белочка говорит:

— Знаешь что? Давай лучше выстираем скатерть!

Тамарочке это даже понравилось. Она говорит:

— Давай. А только в чём же её стирать?

Белочка говорит:

— Давай, знаешь, в кукольной ванночке.

— Глупая. Разве скатерть в кукольную ванночку залезет? А ну, тащи сюда корыто!

— Настоящее?..

— Ну конечно, настоящее. Белочка испугалась. Говорит:

— Тамарочка, ведь мама же нам не позволила... Тамарочка говорит:

— Она про корыто ничего не говорила. Корыто — это не спички. Давай, давай скорее...

Побежали девочки на кухню, сняли с гвоздя корыто, налили в него из-под крана воды и потащили в комнату. Табуретку принесли. Поставили корыто на табуретку. Белочка устала — еле дышит. А Тамарочка ей и отдохнуть не даёт.

— А ну, — говорит, — тащи скорей мыло! Побежала Белочка. Приносит мыло.

— Синьку ещё надо. А ну — тащи синьку!

Побежала Белочка синьку искать. Нигде найти не может. Прибегает:

— Нет синьки.

А Тамарочка уже со стола скатерть сняла и опускает её в воду. Страшно опускать — сухую-то скатерть в мокрую воду. Опустила всё-таки. Потом говорит:

— Не надо синьки.

Посмотрела Белочка, а вода в корыте — синяя-пресиняя. Тамарочка говорит:

— Видишь, даже хорошо, что пятно поставили. Можно без синьки стирать.

Потом говорит:

— Ой, Белочка!

— Что? — говорит Белочка.

— Вода-то холодная.

— Ну и что?

— В холодной же воде бельё не стирают. В холодной только полощут.

Белочка говорит:

— Ну, ничего, давай тогда полоскать.

Испугалась Белочка: вдруг её Тамарочка ещё и воду заставит кипятить.

Стала Тамарочка скатерть мылом намыливать. Потом стала тискать её, как полагается. А вода всё темней и темней делается.

Белочка говорит:

— Ну, наверно, уже можно выжимать.

— А ну, давай посмотрим, — говорит Тамарочка.

Вытащили девочки из корыта скатерть. А на скатерти только два маленьких белых пятнышка. А вся скатерть — синяя.

— Ой, — говорит Тамарочка. — Надо воду менять. Тащи скорей чистой воды.

Белочка говорит:

— Нет, теперь ты тащи. Я тоже хочу постирать.

Тамарочка говорит:

— Ещё что! Я пятно поставила, я и стирать буду.

Белочка говорит:

— Нет, теперь я буду.

— Нет, не будешь!

— Нет, буду!..

Заплакала Белочка и двумя руками вцепилась в корыто. А Тамарочка за другой конец ухватилась. И корыто у них закачалось, как люлька или качели.

— Уйди лучше, — закричала Тамарочка. — Уйди, честное слово, а не то я в тебя сейчас водой брызну.

Белочка, наверно, испугалась, что она и в самом деле брызнет, — отскочила, корыто выпустила, а Тамарочка его в это время как дёрнет — оно кувырком, с табуретки — и на пол. И, конечно, вода из него тоже на пол. И потекла во все стороны.

Вот тут-то уж девочки испугались по-настоящему.

Белочка от страха даже плакать перестала.

А вода уж по всей комнате — и под стол, и под шкаф, и под рояль, и под стулья, и под диван, и под этажерку, и куда только можно течёт. Даже в соседнюю комнату маленькие ручейки побежали.

Очухались девочки, забегали, засуетились:

Ой! Ой! Ой!..

А в соседней комнате в это время спал на полу котёнок Пушок. Он как увидел, что под него вода течёт, — как вскочит, как замяучит и давай как сумасшедший по всей квартире носиться:

— Мяу! Мяу! Мяу!

Девочки бегают, и котёнок бегает. Девочки кричат, и котёнок кричит.

Девочки не знают, что делать, и котёнок тоже не знает, что делать. Тамарочка на табуретку влезла и кричит:

— Белочка! Лезь на стул! Скорее! Ты же промочишься.

А Белочка так испугалась, что и на стул забраться не может. Стоит, как цыплёнок, съёжилась и только знай себе головой качает:

— Ой! Ой! Ой!

И вдруг слышат девочки — звонок. Тамарочка побледнела и говорит:

— Мама идёт.

А Белочка и сама слышит. Она ещё больше съёжилась, на Тамарочку посмотрела и говорит:

— Ну вот, сейчас будет нам... А в прихожей ещё раз: «Дзинь!»

И ещё раз: «Дзинь! Дзинь!» Тамарочка говорит:

— Белочка, милая, открой, пожалуйста.

— Да, спасибо, — говорит Белочка. — Почему это я должна?

— Ну, Белочка, ну, милая, ну ты же всё-таки ближе стоишь. Я же на табуретке, а ты на полу всё-таки.

Белочка говорит:

— Я тоже могу на стул залезть.

Тогда Тамарочка видит, что всё равно надо идти открывать, с табуретки спрыгнула и говорит:

— Знаешь что? Давай скажем, что это кошка корыто опрокинула! Белочка говорит:

— Нет, лучше, знаешь, давай пол поскорее вытрем! Тамарочка подумала и говорит:

— А что ж... Давай попробуем. Может быть, мама и не заметит... И вот опять забегали девочки. Тамарочка мокрую скатерть схватила и давай ею по полу елозить. А Белочка за ней, как хвостик, носится, суетится и только знай себе:

— Ой! Ой! Ой! Тамарочка ей говорит:

— Ты лучше не ойкай, а лучше тащи скорей корыто на кухню. Белочка, бедная, корыто поволокла. А Тамарочка ей:

— И мыло возьми заодно.

— А где оно — мыло?

— Что ты — не видишь? Вон оно под роялем плавает.

А звонок опять:

«Дз-з-зинь!..»

— Ну что ж, — говорит Тамарочка. — Надо, пожалуй, идти. Я пойду открою, а ты, Белочка, поскорей дотирай пол. Как следует, смотри, чтобы ни одного пятнышка не осталось.

Белочка говорит:

— Тамарочка, а куда же скатерть потом? На стол?

— Глупая. Зачем её на стол? Пихай её — знаешь куда? Пихай её подальше под диван. Когда она высохнет, мы её выгладим и постелим.

И вот пошла Тамарочка открывать. Идти ей не хочется. Ноги у неё дрожат, руки дрожат. Остановилась она у двери, постояла, послушала, вздохнула и тоненьким голоском спрашивает:

— Мамочка, это ты?

Мама входит и говорит:

— Господи, что случилось?

Тамарочка говорит:

— Ничего не случилось.

— Так что же ты так долго?.. Я, наверно, двадцать минут звоню и стучу.

— А я не слышала, — говорит Тамарочка.

Мама говорит:

— Я уж Бог знает что думала... Думала — воры забрались или вас волки съели.

— Нет, — говорит Тамарочка, — нас никто не съел.

Мама сетку с мясом на кухню снесла, потом возвращается и спрашивает:

— А где же Белочка?

Тамарочка говорит:

— Белочка? А Белочка... я не знаю, где-то там, кажется... в большой комнате... чего-то там делает, я не знаю...

Мама на Тамарочку с удивлением посмотрела и говорит:

— Послушай, Тамарочка, а почему у тебя такие руки грязные? И на лице какие-то пятна!

Тамарочка за нос себя потрогала и говорит:

— А это мы рисовали.

— Что ж это вы — углём или грязью рисовали?

— Нет, — говорит Тамарочка, — мы карандашами рисовали.

А мама уже разделась и идёт в большую комнату. Входит и видит: вся мебель в комнате сдвинута, перевёрнута, не поймёшь, где стол, где стул, где диван, где этажерка... А под роялем на корточках ползает Белочка и что-то там делает и плачет во весь голос. Мама в дверях остановилась и говорит:

— Белочка! Доченька! Что это ты там делаешь? Белочка из-под рояля высунулась и говорит: -Я?

А сама она грязная-прегрязная, и лицо у неё грязное, и даже на носу тоже пятна.

Тамарочка ей ответить не дала. Говорит:

— А это мы хотели, мамочка, тебе помочь — пол вымыть. Мама обрадовалась и говорит:

— Вот спасибо!..

Потом к Белочке подошла, наклонилась и спрашивает:

— А чем же это, интересно, моя дочка моет пол? Посмотрела и за голову схватилась:

— О, Господи! — говорит. — Вы только взгляните! Ведь она же носовым платком пол моет!

Тамарочка говорит:

— Фу, глупая какая! А мама говорит:

— Да уж, это действительно называется — помогают мне.

А Белочка ещё громче заплакала под своим роялем и говорит:

— Неправда, мамочка. Мы вовсе и не помогаем тебе. Мы корыто опрокинули.

Мама на табуретку села и говорит:

— Этого ещё недоставало. Какое корыто? Белочка говорит:

— Настоящее которое... Железное.

— А как же, интересно, оно попало сюда — корыто? Белочка говорит:

— Мы скатерть стирали.

— Какую скатерть? Где она? Зачем же вы её стирали? Ведь она же чистая была, только вчера постлана.

— А мы на неё чернила нечаянно пролили.

— Ещё того не легче. Какие чернила? Где вы их взяли? Белочка на Тамарочку посмотрела и говорит:

— Мы из папиной комнаты принесли.

— А кто вам позволил?

Девочки друг на дружку посмотрели и молчат.

Мама посидела, подумала, нахмурилась и говорит:

— Ну, что же мне теперь с вами делать?

Девочки обе заплакали и говорят:

— Накажи нас.

Мама говорит:

— А вы очень хотите, чтобы я вас наказала?

Девочки говорят:

— Нет, не очень.

— А за что же, по-вашему, я должна вас наказать?

— А за то, что, наверно, мы пол мыли.

— Нет, — говорит мама, — за это я вас наказывать не буду.

— Ну, тогда за то, что бельё стирали.

— Нет, — говорит мама. — И за это я тоже наказывать вас не буду. И за то, что чернила пролили, — тоже не буду. И за то, что писали чернилами, — тоже не буду. А вот за то, что без спросу взяли из папиной комнаты чернильницу, — за это вас действительно наказать следует. Ведь если бы вы были послушные девочки и в папину комнату не полезли, вам бы не пришлось ни пол мыть, ни бельё стирать, ни корыто опрокидывать. А заодно и врать бы вам не пришлось. Ведь, в самом деле, Тамарочка, разве ты не знаешь, почему у тебя нос грязный?

Тамарочка говорит:

— Знаю, конечно.

— Так почему же ты сразу не сказала?

Тамарочка говорит:

— Я побоялась.

— А вот это и плохо, — говорит мама. — Сумел набедокурить — сумей и ответить за свои грехи. Сделала ошибку — не убегай, поджав хвост, а исправь её.

— Мы и хотели исправить, — говорит Тамарочка.

— Хотели, да не сумели, — говорит мама.

Потом посмотрела и говорит:

— А где же, я не вижу, скатерть находится?

Белочка говорит:

— Она под диваном находится.

— А что она там делает — под диваном?

— Она там сохнет у нас.

Вытащила мама из-под дивана скатерть и опять на табуретку села.

— Господи! — говорит. — Боже ты мой! Такая миленькая скатерть была! И вы посмотрите, во что она превратилась. Ведь это же не скатерть, а половая тряпка какая-то.

Девочки ещё громче заплакали, а мама говорит:

— Да, милые мои доченьки, наделали вы мне хлопот. Я устала, думала отдохнуть, — я только в будущую субботу собиралась большую стирку делать, а придётся, как видно, сейчас этим делом заняться. А ну, прачки-неудачки, снимайте платья!

Девочки испугались.

— Зачем? А затем, что в чистых платьях бельё не стирают, полов не моют и вообще не работают. Надевайте свои халатики и — живо за мной на кухню...

Пока девочки переодевались, мама успела на кухне зажечь газ и поставила на плиту три больших кастрюли: в одной — вода, чтобы пол мыть, во второй — бельё кипятить, а в третьей, отдельно, — скатерть.

Девочки говорят:

— А почему ты её отдельно поставила? Она ведь не виновата, что запачкалась.

Мама говорит:

— Да, она, конечно, не виновата, но всё-таки придётся её в одиночку стирать. А то у нас всё бельё синее станет. И вообще я думаю, что эту скатерть уже не отстираешь. Придётся, наверно, выкрасить её в синий цвет.

Девочки говорят:

— Ой, как красиво будет!

— Нет, — говорит мама, — я думаю, что это не очень красиво будет. Если бы это было действительно красиво, то, наверно, люди каждый бы день кляксы на скатерти ставили.

Потом говорит:

— Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идёмте пол мыть.

Девочки говорят:

— По-настоящему?

Мама говорит:

— А вы что думали? По-игрушечному вы уже вымыли, теперь давайте по-настоящему.

И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.

Мама дала им каждой по уголку и говорит:

— Смотрите, как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли, там по чистому не ходите... Луж на полу не оставляйте, а вытирайте досуха. А ну, раз-два — начали!..

Засучила мама рукава, подоткнула подол и пошла пахать мокрой тряпкой.

Да так ловко, так быстро, что девочки за ней еле успевают. И конечно, у них так хорошо не выходит, как у мамы. Но всё-таки они стараются. Белочка даже на коленки встала, чтобы удобнее было.

Мама ей говорит:

— Белочка, ты бы ещё на живот легла. Если ты будешь так пачкаться, то нам придётся потом и тебя в корыте стирать.

Потом говорит:

— А ну, сбегай, пожалуйста, на кухню, посмотри, не кипит ли вода в бельевом баке.

Белочка говорит:

— А как же узнать, кипит она или не кипит?

Мама говорит:

— Если булькает — значит, кипит; если не булькает — значит, не вскипела ещё.

Белочка на кухню сбегала, прибегает:

— Мамочка, булькает, булькает!

Мама говорит:

— Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?

Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке и говорит:

— Знаешь? А я апельсины видела!

Тамарочка говорит:

— В сетке, в которой мясо висит. Знаешь, сколько? Целых три.

Тамарочка говорит:

— Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.

Тут мама приходит и говорит:

— А ну, поломойки, забирайте ведра и тряпки — идём на кухню бельё стирать.

Девочки говорят:

— По-настоящему?

Мама говорит:

— Теперь вы всё будете делать по-настоящему.

И девочки, вместе с мамой, по-настоящему стирали бельё. Потом они его по-настоящему полоскали. По-настоящему выжимали. И по-настоящему вешали его на чердаке на верёвках сушиться.

А когда они кончили работать и вернулись домой, мама накормила их обедом. И никогда ещё в жизни они с таким удовольствием не ели, как в этот день. И суп ели, и кашу, и чёрный хлеб, посыпанный солью.

А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку и сказала:

— Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по апельсину.

Девочки говорят:

— А кому третий?

Мама говорит:

— Ах вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?

Девочки говорят:

— Атретий, мамочка, знаешь кому? Третий — самый большой — тебе.

— Нет, доченьки, — сказала мама. — Спасибо. Мне хватит, пожалуй, и самого маленького. Ведь всё-таки вы сегодня в два раза больше, чем я, работали. Не правда ли? И пол два раза мыли. И скатерть два раза стирали...

Белочка говорит:

— Зато чернила только один раз пролили.

Мама говорит:

— Ну, знаешь, если бы вы два раза чернила пролили, — я бы вас так наказала...

Интересные рассказы для учащихся начальной школы. Рассказы Леонида Пантелеева и Ирины Пивоваровой для школьников.

Леонид Пантелеев. БУКВА «ТЫ»

Учил я когда-то одну маленькую девочку читать и писать. Девочку звали Иринушка, было ей четыре года пять месяцев, и была она большая умница. За каких-нибудь десять дней мы одолели с ней всю русскую азбуку, могли уже свободно читать и «папа», и «мама», и «Саша», и «Маша», и оставалась у нас невыученной одна только, самая последняя буква — «я».

И тут вот, на этой последней буковке, мы вдруг с Иринушкой и споткнулись.

Я, как всегда, показал ей букву, дал ей как следует её рассмотреть и сказал:

— А это вот, Иринушка, буква «я».

Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:

— Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я»!

— Буква ты?

— Да не «ты», а «я»!

Она ещё больше удивилась и говорит:

— Я и говорю: ты.

— Да не я, а буква «я»!

— Не ты, а буква ты?

— Ох, Иринушка, Иринушка! Наверное, мы, голубушка, с тобой немного переучились. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что это буква так называется: «я»?

— Нет, — говорит, — почему не понимаю? Я понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Это не ты, а это буква так называется: «ты».

Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь?

Как же, скажите на милость, ей объяснить, что я — это не я, ты — не ты, она — не она и что вообще «я» — это только буква.

— Ну, вот что, — сказал я наконец, — ну, давай, скажи как будто про себя: я! Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь.

Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:

— Говорить?

— Ну, ну... Конечно.

Вижу — молчит. Опустила голову. Губами шевелит.

Я говорю:

— Ну, что же ты?

— Я сказала.

— А я не слышал, что ты сказала.

— Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.

— Что же ты говоришь?

Она оглянулась и шёпотом — на ухо мне:

Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.

Внутри у меня уже всё кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела, склонившись над букварём, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей, наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что я — большой человек — не могу научить маленького человека правильно читать такую простую букву, как буква «я».

Наконец я придумал всё-таки. Я быстро подошёл к девочке, ткнул её пальцем в нос и спрашиваю:

— Это кто?

Она говорит:

— Ну вот... Понимаешь? А это буква «я»!

Она говорит:

— Понимаю...

А у самой уж, вижу, и губы дрожат и носик сморщился — вот-вот заплачет.

— Что же ты, — я спрашиваю, — понимаешь?

— Понимаю, — говорит, — что это я.

— Правильно! Молодец! А это вот буква «я». Ясно?

— Ясно, — говорит. — Это буква ты.

— Да не ты, а я!

— Не я, а ты.

— Не я, а буква «я»!

— Не ты, а буква «ты».

— Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!

— Не буква «я», господи боже мой, а буква «ты»!

Я опять вскочил и опять забегал по комнате.

— Нет такой буквы! — закричал я. — Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь повторять за мной: я! я! я!..

— Ты, ты, ты, — пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл. Мне стало жалко её.

— Хорошо, — сказал я. — Как видно, мы с тобой и в самом деле немного заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня — хватит.

Она кое-как запихала в сумочку своё барахлишко и, ни слова мне не сказав, спотыкаясь и всхлипывая вышла из комнаты.

А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов перешагнём через эту проклятую букву «я»?

«Ладно, — решил я. — Забудем о ней. Ну её. Начнём следующий урок прямо с чтения. Может быть, так лучше будет».

И на другой день, когда Иринушка, весёлая и раскрасневшаяся после игры, пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил её за букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:

— А ну, сударыня, давайте-ка, почитайте мне что-нибудь.

Она, как всегда перед чтением, поёрзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло и не переводя дыхания, прочла:

— Тыкову дали тыблоко.

От удивления я даже на стуле подскочил:

— Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко? Что ещё за тыблоко?

Посмотрел в букварь, а там чёрным по белому написано:

«Якову дали яблоко».

Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:

— Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!

Она удивилась и говорит:

— Яблоко? Так значит, это буква «я»?

Я уже хотел сказать: «Ну конечно, «я»! А потом спохватился и думаю: «Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу «я» — значит — опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадёмся».

И я сказал:

— Да, правильно. Это буква «ты».

Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем бы всё это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы — вместо «яблоко» — тыблоко, вместо «ярмарка» — тырмарка, вместо «якорь» — тыкорь и вместо «язык» — ты- зык. А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки.

Ирина Пивоварова. КАК МАНЕЧКА И КАТЯ ДРЕССИРОВАЛИ МЫШКИНА

Однажды Катя и Манечка решили стать клоунами в цирке. Они посадили на диван Бобика, куклу Зюзю, корову Маришу из папье-маше, пластмассового крокодила Гену, немолодого жёлтого медведя Гришу и двух престарелых зайцев без глаз, без хвостов и без имени и стали веселить публику.

Они нарисовали себе красной краской рот до ушей и стали хохотать, падать на пол, кривляться, пихаться и кувыркаться.

Публика страшно смеялась и аплодировала. Корова Мариша от смеха даже повалилась на пол, и у неё отскочило колесо.

Все остальные тоже остались довольны. Особенно Зюзя и Бобик. Они сидели рядом, ели мороженое, и Зюзя сказала Бобику, что она ничего в жизни не видела смешнее этих клоунов, захлопала большим круглым глазом и томно прибавила: «Ма-ма!»

Катя с Маней ещё немножко покувыркались и покривлялись, но скоро им это надоело, и они решили показать уважаемой публике дрессированного кота Мышкина.

Они взяли круглые пяльцы и стали заставлять Мышкина в них прыгать. Но Мышкин отказался и спрятался.

Тогда они поняли, что Мышкин выступать в цирке не готов, сначала его надо дрессировать. И сёстры стали дрессировать Мышкина. Они положили на середину комнаты половинку сосиски и закричали:

— Мышкин, ни с места!

А Мышкин кинулся и съел сосиску. Тогда они положили другую половинку сосиски, а сами схватили Мышкина и крикнули:

— Мышкин, ни с места!

Мышкин стал вырываться из рук, глядя на сосиску, но Катя с Манечкой его не пустили.

— Ты должен терпеть, глупый кот! — сказали они ему. — Если не научишься терпеть, то и в цирке выступать не будешь, понял?

«Понял», — подумал Мышкин и вырываться перестал. Но как только Катя с Манечкой его выпустили, он бросился к сосиске и тут же её проглотил!

Катя и Манечка долго тренировали Мышкина, и Мышкин стал даже какой-то грустный и испуганный. От каждого крика он прямо-таки вздрагивал, но сосиску всё равно съедал. «Попробуй её не съесть, — грустно думал Мышкин, — если она прямо перед тобой на полу лежит! Нет уж, лучше я не буду в цирке выступать! Не нужна мне слава».

Мышкин в два счёта съедал сосиску и виновато глядел на Катю с Манечкой, а рассерженные Катя с Манечкой долго его стыдили. Однажды они десять раз подряд клали на пол сосиску, и Мышкин каждый раз бросался к ней и моментально съедал. «Эх, — думал Мышкин, — пропади всё пропадом!»

Тогда Катя и Манечка, потеряв всякое терпение, сказали ему:

— Ну, вот что, упрямый и противный Мышкин! Если ты и сейчас нас не послушаешься, мы от тебя откажемся и отдадим тебя в детский дом для беспризорных котов, и ты там хоть с утра до ночи ешь сосиски, но нас ты больше в глаза не увидишь.

Мышкин совсем расстроился. Он, конечно, любил сосиски, но Катю с Манечкой он тоже любил. Он даже не знал, кого любит больше — сосиски или Катю с Манечкой. Во всяком случае, в детский дом для беспризорных котов ему не хотелось. Поэтому он жалобно замяукал, виновато сел на хвост и стал мыть свои уши.

Уши у Мышкина были очень пушистые. Катя с Манечкой подумали: «А может, Мышкин не виноват? Может, ему сквозь его пушистые уши не слышно? Может, надо крикнуть посильнее?»

Они положили на пол кусочек мороженой трески и заорали так, что стёкла в раме затряслись:

— Мышкин! Ни с места! — да ещё для верности затопали ногами.

Мышкина от страха чуть удар не хватил. Он подскочил на месте, перевернулся волчком, бросился под диван и с трудом втиснулся в узкое пространство между диваном и полом.

Довольные Катя с Маней решили повторить опыт.

— Ну вот, — сказали они. — Это совсем другое дело! А теперь иди сюда, Мышкин! Иди сюда, миленький! Съешь эту треску, мы разрешаем.

«Спасибо, — думает Мышкин под диваном. — Попробуй отсюда вылезти, застрял я!.. Нет уж! Никакой мне вашей трески не надо! Мне тут спокойней. Вот до чего вы меня довели. От такого крика можно нервнобольным стать».

Катя с Манечкой долго вытаскивали Мышкина из- под дивана, а он упирался и дико мяукал.

Зазвонил звонок, прибежала соседка Анна Ивановна:

— Что здесь происходит? Что за крики? Что за топанье немыслимое? У меня хрустальная ваза с полки

свалилась! Распустили детей! Хулиганят направо и налево! Сейчас милицию вызову!

Тут Катя и Манечка сами испугались не на шутку. А Мышкин, слыша, какая над его хозяйками возникла угроза, захотел вылезти из-под дивана, но не смог и взвыл ещё сильнее.

— Так вы ещё и животных мучаете?! — встала на колени и заглянула под диван соседка. — Бедный котик, зачем эти противные дети тебя туда затолкали? Ну и дети пошли! И чему их только родители учат?

Она сунула руку под тахту, хотела Мышкина вытащить, а Мышкин взял и оцарапал её, да ещё и укусил.

— Ай! — закричала соседка. — Глупый кот! Не понимает, кто ему добро делает! Несознательное существо! Весь в своих хозяек!

Тут Мышкин взял и вылез. Не стерпел, чтобы его хозяек оскорбляли. Задрав хвост, он с большим достоинством пересёк комнату и вышел вон, как бы желая дать понять, что он ни в чьей помощи не нуждается и просит всяких соседок оставить его в покое. С боков и хвоста Мышкина свешивались длинные серые мотки пыли.

— Вот видите! — сказали Катя с Манечкой. — Никого мы не мучаем! Ваш Вовка сам вчера к нашему Мышкину во дворе приставал, за усы дёргал. И если он ещё его будет дёргать, мы сами на вашего Вовку в милицию заявим.

Тогда соседка встала с колен, возмущённо отряхнулась и сказала:

— Господи, а пыли-то, пыли! Небось сроду не подметали! А пахнет-то, пахнет! Ну прямо как в зоопарке! Интеллигентное семейство, называется! Анекдот! — И возмущённо удалилась.

С тех пор Катя и Манечка больше Мышкина не дрессировали. А и в самом деле, чего его дрессировать? Он и так умный! Ну а в цирке — в цирке котам выступать не обязательно.

У одной мамы было две девочки.

Одна девочка была маленькая, а другая побольше. Маленькая была беленькая, а побольше - чёрненькая. Беленькую звали Белочка, а чёрненькую - Тамарочка.

Девочки эти были очень непослушные.

Летом они жили на даче.

Вот они раз приходят и говорят:

Мама, а мама, можно нам сходить на море - покупаться?

А мама им отвечает:

С кем же вы пойдёте, доченьки? Я идти не могу. Я занята. Мне надо обед готовить.

А мы, - говорят, - одни пойдём.

Как это одни?

Да так. Возьмёмся за руки и пойдём.

А вы не заблудитесь?

Нет, нет, не заблудимся, не бойся. Мы все улицы знаем.

Ну, хорошо, идите, - говорит мама. - Но только смотрите, купаться я вам запрещаю. По воде босичком походить - это можете. В песочек поиграть - это пожалуйста. А купаться - ни-ни.

Девочки ей обещали, что купаться не будут.

Взяли они с собой лопатку, формочки и маленький кружевной зонтик и пошли на море.

А у них были очень нарядные платьица. У Белочки было платьице розовенькое с голубеньким бантиком, а у Тамарочки - наоборот - платьице было голубенькое, а бант розовый. Но зато у них у обеих были совсем одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками.

Когда они шли по улице, все останавливались и говорили:

Вы посмотрите, какие красивые барышни идут!

А девочкам это приятно. Они ещё и зонтик над головой раскрыли: чтобы ещё красивее было.

Вот они пришли на море. Стали сначала играть в песочек. Стали колодцы копать, песочные пирожки стряпать, песочные домики строить, песочных человечков лепить...

Играли они, играли - и стало им очень жарко.

Тамарочка говорит:

Знаешь что, Белочка? Давай выкупаемся!

А Белочка говорит:

Ну что ты! Ведь мама нам не позволила.

Ничего, - говорит Тамарочка. - Мы потихоньку. Мама и не узнает даже.

Девочки они были очень непослушные.

Вот они быстренько разделись, сложили свою одёжку под деревом и побежали в воду.

А пока они там купались, пришёл вор и украл всю их одёжку. И платьица украл, и штанишки украл, и рубашки, и сандалики, и даже испанские шапочки с красными кисточками украл. Оставил он только маленький кружевной зонтик и формочки. Зонтик ему не нужен - он ведь вор, а не барышня, а формочки он просто не заметил. Они в стороне лежали - под деревом.

А девочки и не видели ничего.

Они там купались - бегали, брызгались, плавали, ныряли...

А вор в это время тащил их бельё.

Вот девочки выскочили из воды и бегут одеваться. Прибегают и видят - ничего нет: ни платьиц, ни штанишек, ни рубашек. Даже испанские шапочки с красными кисточками пропали.

Девочки думают:

«Может быть, мы не на то место пришли? Может быть, мы под другим деревом раздевались?»

Но - нет. Видят - и зонтик здесь, и формочки здесь.

Значит, они здесь раздевались, под этим деревом.

И тут они поняли, что у них одёжку украли.

Сели они под деревом на песочек и стали громко рыдать.

Белочка говорит:

Тамарочка! Милая! Зачем мы мамочку не послушались! Зачем мы купаться пошли! Как же мы с тобой теперь домой попадём?

А Тамарочка и сама не знает. Ведь у них даже трусов не осталось. Неужели им домой голыми придётся идти?

А дело уже к вечеру было. Уж холодно стало. Ветер начинал дуть.

Видят девочки - делать нечего, надо идти. Озябли девочки, посинели, дрожат.

Подумали они, посидели, поплакали и пошли домой.

А дом у них был далеко. Нужно было идти через три улицы.

Вот видят люди: идут по улице две девочки. Одна девочка маленькая, а другая - побольше. Маленькая девочка - беленькая, а побольше - чёрненькая. Беленькая зонтик несёт, а у чёрненькой в руках сетка с формочками.

И обе девочки идут совершенно голые.

И все на них смотрят, все удивляются, пальцами показывают.

Смотрите, - говорят, - какие смешные девчонки идут!

А девочкам это неприятно. Разве приятно, когда все на тебя пальцами показывают?!

Вдруг видят - стоит на углу милиционер. Фуражка у него белая, рубашка белая и даже перчатки на руках - тоже беленькие.

Он видит - идёт толпа.

Он вынимает свисток и свистит. Тогда все останавливаются. И девочки останавливаются. И милиционер спрашивает:

Что случилось, товарищи?

А ему отвечают:

Вы знаете, что случилось? Голые девочки по улицам ходят.

Он говорит:

Эт-то что такое? А?! Кто вам позволил, гражданки, голышом по улицам бегать?

А девочки так испугались, что и сказать ничего не могут. Стоят и сопят, как будто у них насморк.

Милиционер говорит:

Вы разве не знаете, что по улицам бегать голышом нельзя? А?! Хотите я вас за это сейчас в милицию отведу? А?

А девочки ещё больше испугались и говорят:

Нет, не хотим. Не надо, пожалуйста. Мы не виноваты. Нас обокрали.

Кто вас обокрал?

Девочки говорят:

Мы не знаем. Мы в море купались, а он пришёл и украл всю нашу одежду.

Ах вот оно как! - сказал милиционер.

Потом подумал, спрятал обратно свисток и говорит:

Вы где живёте, девочки?

Они говорят:

Мы вот за тем углом - в зелёненькой дачке живём.

Ну, вот что, - сказал милиционер. - Бегите тогда скорей на свою зелёненькую дачку. Наденьте на себя что-нибудь тёплое. И никогда больше голые по улицам не бегайте...

Девочки так обрадовались, что ничего не сказали и побежали домой.

А в это время их мама накрывала в саду на стол.

И вдруг она видит - бегут её девочки: Белочка и Тамарочка. И обе они - совсем голые.

Мама так испугалась, что уронила даже глубокую тарелку.

Мама говорит:

Девочки! Что это с вами? Почему вы голые?

А Белочка ей кричит:

Мамочка! Знаешь, - нас обокрали!!!

Как обокрали? Кто же вас раздел?

Мы сами разделись.

А зачем же вы раздевались? - спрашивает мама.

А девочки и сказать ничего не могут. Стоят и сопят.

Вы что? - говорит мама. - Вы, значит, купались?

Да, - говорят девочки. - Немножко купались.

Мама тут рассердилась и говорит:

Ах вы, негодницы этакие! Ах вы, непослушные девчонки! Во что же я вас теперь одевать буду? Ведь у меня же все платья в стирке...

Потом говорит:

Ну, хорошо! В наказание вы у меня теперь всю жизнь так ходить будете.

Девочки испугались и говорят:

А если дождь?

Ничего, - говорит мама, - у вас зонтик есть.

А зимой?

И зимой так ходите.

Белочка заплакала и говорит:

Мамочка! А куда ж я платок носовой класть буду? У меня ж ни одного кармашка не осталось.

Вдруг открывается калитка и входит милиционер. И несёт какой-то беленький узелок.

Он говорит:

Это здесь девочки живут, которые по улицам голые бегают?

Мама говорит:

Да, да, товарищ милиционер. Вот они, эти непослушные девчонки.

Милиционер говорит:

Тогда вот что. Тогда получайте скорей ваши вещи. Я вора поймал.

Развязал милиционер узелок, а там - что вы думаете? Там все их вещи: и голубенькое платьице с розовым бантом, и розовенькое платьице с голубым бантом, и сандалики, и чулочки, и трусики. И даже платки носовые в кармашках лежат.

А где же испанские шапочки? - спрашивает Белочка.

А испанские шапочки я вам не отдам, - говорит милиционер.

А почему?

А потому, - говорит милиционер, - что такие шапочки могут носить только очень хорошие дети... А вы, как я вижу, не очень хорошие...

Да, да, - говорит мама. - Не отдавайте им, пожалуйста, этих шапочек, пока они маму слушаться не будут.

Будете маму слушаться? - спрашивает милиционер.

Будем, будем! - закричали Белочка и Тамарочка.

Ну, смотрите, - сказал милиционер. - Я завтра приду... Узнаю.

Так и ушёл. И шапочки унёс.

А что завтра было - ещё неизвестно. Ведь завтра-то - его ещё не было. Завтра - оно завтра будет.

ИСПАНСКИЕ ШАПОЧКИ

А на другой день Белочка и Тамарочка проснулись - и ничего не помнят. Как будто вчера и не было ничего. Как будто они и купаться без спросу не ходили, и по улицам голые не бегали, - и про вора, и про милиционера, и про всё на свете забыли.

Проснулись они в этот день очень поздно и давай, как всегда, в кроватках возиться, давай подушками кидаться, давай шуметь, петь, кувыркаться.

Мама приходит и говорит:

Девочки! Что это с вами? Как вам не стыдно! Почему вы так долго копаетесь? Завтракать надо!

А девочки ей говорят:

Мы не хотим завтракать.

Как это не хотите? Вы разве не помните, что вы вчера обещали милиционеру?

А что? - говорят девочки.

Вы обещали ему вести себя хорошо, слушаться маму, не капризничать, не шуметь, не кричать, не ссориться, не безобразничать.

Девочки вспомнили и говорят:

Ой, правда, правда! Ведь он нам наши испанские шапочки обещал принести. Мамочка, а он не приходил ещё?

Нет, - говорит мама. - Он вечером придёт.

А почему вечером?

А потому, что он сейчас на посту стоит.

А что он там делает - на посту?

А вы вот одевайтесь поскорей, - говорит мама, - тогда я вам расскажу, что он там делает.

Девочки стали одеваться, а мама присела на подоконник и рассказывает:

Милиционер, - говорит она, - стоит на посту и охраняет нашу улицу от воров, от разбойников, от хулиганов. Смотрит, чтобы никто не шумел, не буянил. Чтобы дети под автомобили не попадали. Чтобы никто заблудиться не мог. Чтобы все люди могли спокойно жить и работать.

Белочка говорит:

И, наверно, чтобы никто купаться без спросу не ходил.

Вот, вот, - говорит мама. - Он, в общем, следит за порядком. Чтобы все люди вели себя хорошо.

А кто плохо себя ведёт?

Тех он наказывает.

Белочка говорит:

И взрослых наказывает?

Да, - говорит мама, - и взрослых наказывает.

Белочка говорит:

И у всех шапки отбирает?

Нет, - говорит мама, - не у всех. Он только испанские шапки отбирает, и только у непослушных детей.

А у послушных?

А у послушных не отбирает.

Так что имейте в виду, - говорит мама, - если вы будете сегодня плохо себя вести, милиционер не придёт и шапочки не принесёт. Ни за что не принесёт. Вот увидите.

Нет, нет! - закричали девочки. - Вот увидишь: мы будем себя хорошо вести.

Ну, ладно, - сказала мама. - Посмотрим.

И вот, не успела мама из комнаты выйти, не успела дверь захлопнуть - девочек не узнать: одна другой лучше стали. Оделись они быстренько. Вымылись начисто. Вытерлись насухо. Сами постельки убрали. Сами друг другу косички заплели. И не успела их мама позвать, они уж - готово дело - садятся за стол завтракать.

Всегда они за столом капризничают, всегда торопить их надо, - копаются, носом клюют, а сегодня - как будто другие девочки. Так быстро едят, как будто их десять дней не кормили. Мама не успевает даже бутерброды намазывать: один бутерброд - Белочке, другой - Тамарочке, третий - опять Белочке, четвёртый - опять Тамарочке. А тут ещё кофе наливай, хлеб нарезай, сахар накладывай. У мамы даже рука устала.

Белочка одна целых пять чашек кофе выпила. Выпила, подумала, да и говорит:

А ну-ка, мамочка, налей мне, пожалуйста, ещё полчашечки.

Но тут даже мама не вытерпела.

Ну, нет, - говорит, - хватит, голубушка! Ещё лопнешь ты у меня, - что я тогда с тобой делать буду?!

Позавтракали девочки и думают: «Чем бы нам теперь заняться? Что бы такое получше придумать? Давай, - думают, - поможем маме посуду со стола убирать». Мама посуду моет, а девочки её вытирают и в шкафик на полочку ставят. Тихонечко ставят, осторожненько. Каждую чашку и каждое блюдце двумя руками носят, чтобы не раскокать нечаянно. И сами всё время ходят на цыпочках. Разговаривают между собой чуть ли не шёпотом. Друг с дружкой не ссорятся, не препираются. Тамарочка Белочке нечаянно на ногу наступила. Говорит:

Извиняюсь, Белочка. Я тебе на ногу наступила.

А Белочке хоть и больно, хоть она вся и сморщилась, а говорит:

Ничего, Тамарочка. Наступай, наступай, пожалуйста...

Вежливые стали, воспитанные, - мама глядит - не налюбуется.

«Вот так девочки, - думает. - Вот бы всегда такие были!»

Весь день Белочка и Тамарочка никуда не ходили, всё дома сидели. Хоть и очень им хотелось в садике побегать или с ребятами на улице поиграть, - «нет, - думают, - всё-таки не пойдём, не стоит. Если на улицу выйдешь, - там мало ли что. Там ещё подерёшься с кем-нибудь или платьице нечаянно разорвёшь. Нет, - думают, - уж лучше мы дома будем сидеть. Дома как-то спокойнее...»

Почти до самого вечера девочки дома просидели - в куклы играли, рисовали, картинки в книжках разглядывали... А вечером приходит мама и говорит:

Что ж это вы, доченьки, целый день в комнатах сидите, без воздуха? Надо воздухом дышать. Идите-ка на улицу, погуляйте. А то мне сейчас пол надо мыть, - вы мне мешать будете.

Девочки думают:

«Ну что ж, если мама велит воздухом дышать, ничего не поделаешь, - пойдём подышим».

Вот вышли они в сад и стали у самой калитки. Стоят и изо всех сил воздухом дышат. А тут в это время подходит к ним соседская девочка Валя. Она им говорит:

Девочки, идёмте в пятнашки играть.

Белочка и Тамарочка говорят:

Нет, нам не хочется.

А почему? - спрашивает Валя.

Они говорят:

Нам нездоровится.

Тут ещё дети подошли. Стали их звать на улицу.

А Белочка и Тамарочка говорят:

Нет, нет, и не просите, пожалуйста. Всё равно не пойдём. Мы сегодня больные.

Соседская Валя говорит:

А что у вас болит, девочки?

Они говорят:

У нас невозможно до чего головы болят.

Валя у них спрашивает:

А зачем же вы тогда с голыми головами ходите?

Девочки покраснели, обиделись и говорят:

Как это с голыми? И вовсе не с голыми. У нас волосы на головах.

Валя говорит:

А где же ваши испанские шапочки?

Девочкам стыдно сказать, что у них милиционер шапочки отобрал, они говорят:

Они у нас в стирке.

А в это время их мама как раз шла через сад за водой. Она услыхала, что девочки неправду сказали, остановилась и говорит:

Девочки, зачем вы неправду говорите?!

Тогда они испугались и говорят:

Нет, нет, не в стирке.

Потом говорят:

У нас их вчера милиционер отобрал, потому что мы непослушные были.

Тут все удивились и говорят:

Как? Разве милиционер шапки отбирает?

Девочки говорят:

Да! Отбирает!

Потом говорят:

У кого отбирает, а у кого и не отбирает.

Тут один маленький мальчик в серенькой кепке спрашивает:

Скажите, а кепки он тоже отбирает?

Тамарочка говорит:

Вот ещё. Очень ему нужна твоя кепка. Он только испанские шапки отбирает.

Белочка говорит:

Которые только с кисточками.

Тамарочка говорит:

Которые только очень хорошие дети могут носить.

Соседская Валя обрадовалась и говорит:

Ага! Значит, вы - нехорошие. Ага! Значит, вы - плохие. Ага!..

Девочкам и сказать нечего. Они покраснели, смутились и думают: «Что бы такое ответить - получше?»

И ничего придумать не могут.

Но тут, на их счастье, на улице появился ещё один мальчик. Этого мальчика никто из ребят не знал. Это был какой-то новый мальчик. Наверно, он только что приехал на дачу. Он был не один, а вёл за собой на верёвке огромную, чёрную, большеглазую собачищу. Собака эта была такая страшенная, что не только девочки, но даже самые храбрые мальчики, как увидели её, завизжали и кинулись в разные стороны. А незнакомый мальчик остановился, засмеялся и сказал:

Не бойтесь, она не укусит. Она у меня сегодня уже покушала.

Тут кто-то говорит:

Да. А может быть, она ещё не наелась.

Мальчик с собакой подошёл ближе и говорит:

Эх вы, трусы. Такого пёсика испугались. Во! - видали?

Он повернулся к собаке спиной и сел на неё, как на какой-нибудь плюшевый диванчик. И даже положил ногу на ногу. Собака зашевелила ушами, оскалилась, но ничего не сказала. Тогда те, кто был похрабрее, подошли ближе... А мальчик в серенькой кепке - так тот подошёл совсем близко и даже сказал:

Пюсик! Пюсик!

Потом он откашлялся и спросил:

Скажите, пожалуйста, откуда у вас такой пёс?

Дядя подарил, - сказал мальчик, который сидел на собаке.

Вот так подарочек, - сказал какой-то мальчик.

А девочка, которая стояла за деревом и боялась оттуда выйти, сказала плачущим голосом:

Лучше б он тебе тигра подарил. И то не так страшно было б...

Белочка и Тамарочка стояли в это время за своим забором. Когда появился мальчик с собакой, они побежали к дому, но потом вернулись и даже влезли на перекладину калитки, чтобы лучше было смотреть.

Почти все ребята уже расхрабрились и обступили мальчика с собакой.

Ребята, отойдите, не видно! - закричала Тамарочка.

Скажите! - сказала соседская Валя. - Тут тебе не цирк. Если хочешь смотреть, выходи на улицу.

Захочу - и выйду, - сказала Тамарочка.

Тамарочка, не надо, - прошептала Белочка. - А вдруг...

Что вдруг? Ничего не вдруг...

И Тамарочка первая вышла на улицу, а за ней и Белочка.

В это время кто-то спросил у мальчика:

Мальчик, а мальчик. А как твою собаку зовут?

Никак, - сказал мальчик.

Как это никак! Так и зовут Никак?

Ага, - сказал мальчик. - Так и зовут Никак.

Вот так имя! - засмеялась соседская Валя.

А мальчик в серенькой кепке кашлянул и сказал:

Назовите её лучше - знаете как? Назовите её - Чёрный Пират!

Ну вот ещё, - сказал мальчик.

Нет, ты знаешь, мальчик, как её назови, - сказала Тамарочка. - Назови её Бармалей.

Нет, лучше знаешь как, - сказала маленькая девочка, которая стояла за деревом и всё ещё боялась оттуда выйти. - Назови её - Тигыр.

Тут все ребята стали наперебой предлагать мальчику имена для собаки.

Один говорит:

Назови её Чучело.

Другой говорит:

Третий говорит:

Разбойник!

Другие говорят:

Людоед...

А собака слушала-слушала, и, наверно, ей не понравилось, что её так некрасиво обзывают. Она вдруг как зарычит, как подскочит, что даже тот мальчик, который на ней сидел, не удержался и полетел на землю. А остальные ребята кинулись в разные стороны. Девочка, которая стояла за деревом, споткнулась и упала. Валя на неё налетела и тоже упала. Мальчик в серенькой кепке уронил свою серенькую кепку. Какая-то девочка стала кричать: «Мама!» Другая девочка стала кричать: «Папа!» А Белочка и Тамарочка - те, конечно, сразу к своей калитке. Открывают калитку и вдруг видят, что собака на них бежит. Тогда и они тоже стали кричать: «Мама!» И вдруг слышат - кто-то свистит. Оглянулись - идёт по улице милиционер. Фуражка на нём белая, рубашка белая и перчатки на руках тоже беленькие, а на боку - жёлтая кожаная сумка с железной пряжкой.

Идёт милиционер большими шагами по улице и в свисток свистит.

И сразу на улице тихо, спокойно стало. Девочки перестали визжать. Перестали «папа» и «мама» кричать. Те, кто упал, поднялись. Те, кто бежал, остановились. И даже собака - и та захлопнула пасть, села на задние лапы и завиляла хвостом.

А милиционер остановился и спрашивает:

Это кто тут шумел? Кто тут порядок нарушает?

Мальчик в серенькой кепке надел свою серенькую кепку и говорит:

Это не мы, товарищ милиционер. Это собака порядок нарушает.

Ах, собака? - сказал милиционер. - А вот мы её сейчас за это в милицию заберём.

Заберите, заберите! - стали просить девочки.

А может быть, это не она кричала? - говорит милиционер.

Она, она! - закричали девочки.

А кто это сейчас «папа» и «мама» кричал? Тоже она?

В это время выбегает на улицу Белочкина и Тамарочкина мама. Она говорит:

Здравствуйте! Что случилось? Кто меня звал? Кто кричал «мама»?

Милиционер говорит:

Здравствуйте! Это, правда, не я кричал «мама». Но мне как раз вас и нужно. Я пришёл узнать, как ваши девочки сегодня себя вели.

Мама говорит:

Вели они себя очень хорошо. Только воздухом мало дышали, в комнатах целый день сидели. А вообще ничего, хорошо себя вели.

Ну, если так, - говорит милиционер, - тогда получите, пожалуйста.

Расстёгивает свою кожаную сумку и достаёт - испанские шапочки.

Девочки посмотрели - и ахнули. Видят - всё на испанских шапочках как полагается: и кисточки висят, и каёмочки по краям, а спереди, под кисточками, ещё приделаны красные красноармейские звёздочки, и на каждой звёздочке - маленький серпик и маленький молоток. Это, наверно, милиционер сам приделал.

Обрадовались Белочка и Тамарочка, стали благодарить милиционера, а милиционер сумку застегнул и говорит:

Ну, до свиданья, я пошёл, мне некогда. Смотрите у меня - в следующий раз лучше себя ведите.

Девочки удивились и говорят:

Как лучше? Мы и так себя хорошо вели. Лучше уж нельзя.

Милиционер говорит:

Нет, можно. Вы вот, мама говорит, целый день в комнатах сидели, а это нехорошо, это вредно. Надо на воздухе бывать, в садике гулять...

Девочки говорят:

Да. А если в сад выйдешь, тогда и на улицу захочется.

Ну и что ж, - говорит милиционер. - И на улице можно гулять.

Да, - говорят девочки, - а если на улицу выйдешь, тогда поиграть, побегать захочется.

Милиционер говорит:

Играть и бегать тоже не запрещается. Даже наоборот, полагается детям играть. Даже такой закон есть в нашей Советской стране: все дети должны резвиться, веселиться, никогда нос не вешать и никогда не плакать.

Белочка говорит:

А если собака укусит?

Милиционер говорит:

Если собаку не дразнить, она не укусит. И бояться не надо. Чего её бояться? Вы посмотрите, какой это славный пёсик. Ох, какой замечательный пёсик! Его, наверно, зовут Шарик.

А собака сидит, слушает и хвостом виляет. Как будто понимает, что это про неё говорят. И совсем она не страшная - смешная, лохматая, пучеглазая...

Милиционер перед ней на корточки присел и говорит:

А ну, Шарик, дай лапу.

Собака немножко подумала и даёт лапу.

Все удивились, конечно, а Белочка вдруг подходит, садится тоже на корточки и говорит:

Собака на неё посмотрела - и ей тоже лапу даёт.

Тогда и Тамарочка подошла. И другие ребята. И все стали наперебой просить:

Шарик, дай лапу!

А пока они тут с собакой здоровались и прощались, милиционер потихоньку поднялся и пошёл по улице - на свой милицейский пост.

Белочка и Тамарочка оглянулись: ой, где же милиционер?

А его и нету. Только белая фуражечка мелькает.

В ЛЕСУ

Однажды вечером, когда мама укладывала девочек спать, она им сказала:

Если завтра с утра будет хорошая погода, мы с вами пойдём - знаете куда?

Мама говорит:

А ну, угадайте.

На море?

Цветы собирать?

А куда же тогда?

Белочка говорит:

А я знаю куда. Мы в лавку за керосином пойдём.

Нет, - говорит мама. - Если завтра с утра будет хорошая погода, мы с вами пойдём в лес за грибами.

Белочка и Тамарочка так обрадовались, так запрыгали, что чуть не свалились со своих кроваток на пол.

Ещё бы!.. Ведь они ещё никогда в жизни не были в лесу. Цветы они собирали. На море купаться ходили. Даже в лавку за керосином с мамой ходили. А вот в лес их ещё никогда, ни одного раза не брали. И грибы они до сих пор только жареные видели - на тарелках.

От радости они долго не могли заснуть. Они долго ворочались в своих маленьких кроватках и все думали: какая завтра будет погода?

«Ох, - думают, - только бы не плохая была. Только бы солнышко было».

Утром они проснулись и сразу:

Мамочка! Какая погода?

А мама им говорит:

Ох, доченьки, погода неважная. Тучи по небу ходят.

Выбежали девочки в сад и чуть не заплакали.

Видят, и правда: всё небо в тучах, а тучи такие страшные, чёрные - вот-вот дождик закапает.

Мама видит, что девочки приуныли, и говорит:

Ну, ничего, доченьки. Не плачьте. Может быть, их разгонит, тучи-то...

А девочки думают:

«Кто же их разгонит? Кому в лес не идти - тому всё равно. Тому тучи не мешают. Надо нам самим разгонять».

Вот стали они бегать по саду и разгонять тучи. Стали руками махать. Бегают, машут и говорят:

Эй, тучи! Уходите, пожалуйста! Убирайтесь! Вы нам мешаете в лес идти.

И то ли они хорошо махали, то ли тучам самим надоело на одном месте стоять, только вдруг поползли они, поползли, и не успели девочки оглянуться, - показалось на небе солнце, заблестела трава, зачирикали птички...

Мамочка! - закричали девочки. - Посмотри-ка: тучки-то испугались! Убежали!

Мама в окно посмотрела и говорит:

Ах! Где же они?

Девочки говорят:

Убежали...

Вот вы молодцы какие! - говорит мама. - Ну что ж, теперь можно и в лес идти. Давайте, ребята, одевайтесь скорей, а то они ещё раздумают, тучи-то, - обратно придут.

Девочки испугались и побежали скорей одеваться. А мама в это время сходила к хозяйке и принесла от неё три корзины: одну большую корзину - для себя и две маленьких корзиночки - для Белочки и Тамарочки. Потом они попили чаю, позавтракали и пошли в лес.

Вот они пришли в лес. А в лесу тихо, темно и никого нет. Одни деревья стоят.

Белочка говорит:

Мамочка! А волки здесь есть?

Здесь, на опушке, нет, - говорит мама, - а подальше туда - в глубине леса - там, говорят, их очень много.

Ой, - говорит Белочка. - Я тогда боюсь.

Мама говорит:

Ничего, не бойся. Мы с вами очень далеко не пойдём. Мы здесь на опушке будем грибы собирать.

Белочка говорит:

Мамочка! А какие они, грибы? Они на деревьях растут? Да?

Тамарочка говорит:

Глупая! Разве грибы на деревьях растут? Они на кусточках растут, как ягодки.

Нет, - говорит мама, - грибы растут на земле, под деревьями. Вот вы сейчас увидите. Давайте искать.

А девочки и не знают, как их искать - грибы. Мама идёт, под ноги себе смотрит, направо смотрит, налево смотрит, каждое дерево обходит, каждый пенёчек разглядывает. А девочки сзади идут и не знают, что делать.

Ну, вот, - говорит мама. - Идите сюда скорей. Я нашла первый гриб.

Девочки прибежали и говорят:

Покажи, покажи!

Видят - стоит под деревом маленький, беленький грибочек. Такой маленький, что его и не видно почти, - из земли одна только шапочка торчит.

Мама говорит:

Это самый вкусный гриб. Он называется: белый гриб. Видите, какая у него головка светленькая? Совсем как у Белочки.

Белочка говорит:

Нет, у меня лучше.

Тамарочка говорит:

Зато тебя есть нельзя.

Белочка говорит:

Нет, можно.

А ну, давай съем, - говорит Тамарочка.

Мама говорит:

Хватит вам, девочки, спорить. Давайте лучше дальше грибы собирать. Вот видите - ещё один!

Присела мама на корточки и срезает ножом ещё грибок. У этого грибка шапочка маленькая, а ножка длинная, мохнатая, как у собачки.

Этот, - говорит мама, - называется подберёзовик. Видите, он под берёзой растёт. Потому он так и называется - подберёзовик. А вот это - маслёныши. Посмотрите, какие у них шапочки блестящие.

Ага, - говорят девочки, - как будто маслом намазаны.

А вот это - сыроежки.

Девочки говорят:

Ой, какие хорошенькие!

А вы знаете, почему они называются сыроежки?

Нет, - говорит Белочка.

А Тамарочка говорит:

А я знаю.

Наверно, из них сыр делают?

Нет, - говорит мама, - вовсе не потому.

А почему?

А потому они называются сыроежками, что их в сыром виде кушают.

Как в сыром? Так просто - не варёные, не жареные?

Да, - говорит мама. - Их моют, чистят и кушают с солью.

A без соли?

А без соли нельзя, невкусно.

А если с солью?

С солью - можно.

Белочка говорит:

А если без соли - что?

Мама говорит:

Я уже сказала, что без соли их есть нельзя.

Белочка говорит:

А с солью можно, значит?

Мама говорит:

Фу ты, какая бестолковая!

А это какой гриб? А это какой гриб?

И мама им всё объясняет:

Это вот красный гриб. Подосиновик. Это груздик. Это - опёнки.

Потом она вдруг под одним деревом остановилась и говорит:

А это вот, девочки, это очень нехорошие грибы. Вы видите? Их есть нельзя. От них заболеть можно и даже умереть. Это поганые грибы.

Девочки испугались и спрашивают:

А как они называются, поганые грибы?

Мама говорит:

Они так и называются - поганки.

Белочка села на корточки и спрашивает:

Мамочка! А потрогать их можно?

Мама говорит:

Потрогать можно.

Белочка говорит:

А я не умру?

Мама говорит:

Нет, не умрёшь.

Тогда Белочка потрогала одним пальцем поганку и говорит:

Ой, как жаль неужели их даже с солью кушать нельзя?

Мама говорит:

Нет, даже с сахаром нельзя.

У мамы уж полная корзина, а у девочек ни одного грибка.

Вот мама и говорит:

Девочки! Что же вы грибы не собираете?

А они говорят:

Как же нам собирать, если ты всё одна находишь? Мы только подойдём, а ты уже и нашла.

Мама говорит:

А вы сами и виноваты. Зачем же вы за мной, как хвостики, бегаете?

А как же нам бегать?

Бегать и не нужно совсем. Надо в других местах искать. Я здесь ищу, а вы куда-нибудь в сторону идите.

Да! А если мы потеряемся?

А вы кричите всё время «ау», вот и не потеряетесь.

Белочка говорит:

А если ты потеряешься?

И я не потеряюсь. Я тоже буду кричать «ау».

Вот они так и сделали. Мама пошла по тропинке вперёд, а девочки свернули в сторону и зашагали в кусты. И оттуда, из-за кустов, кричат:

Мамочка! Ау!

А мама им отвечает:

Ау, доченьки!

Потом опять:

Мамочка! Ау!

И мама им:

Я здесь, доченьки! Ау!

Аукали они так, аукали, и вдруг Тамарочка говорит:

Знаешь что, Белочка? Давай нарочно сядем за кустиком и будем молчать.

Белочка говорит:

Это зачем?

А так просто. Нарочно. Пускай она думает, что нас волки съели.

Мама кричит:

А девочки сидят себе за кустом и молчат. И не откликаются. Как будто их и в самом деле волки съели.

Мама кричит:

Девочки! Доченьки! Да где же вы? Что с вами?.. Ау! Ау!

Белочка говорит:

Давай побежим, Тамарочка! А то она ещё уйдёт, - потеряемся.

А Тамарочка говорит:

Ладно. Сиди, пожалуйста. Успеем. Не потеряемся.

Ау! Ау! Ау!..

И вдруг совсем тихо стало.

Тогда вскочили девочки. Выбежали из-за куста. Думают - надо маму позвать.

Закричали они:

Ау! Мамочка!

А мама и не отвечает. Мама уж далеко ушла, не слышит их мама.

Испугались девочки. Забегали. Стали кричать:

Мамочка! Ау! Мамочка! Мама! Где ты?

А вокруг - тихо, тихо. Только деревья над головами скрипят.

Поглядели девочки друг на дружку. Белочка вся побледнела, заплакала и говорит:

Вот что ты наделала, Тамарка! Наверно, теперь мамочку нашу волки съели.

Стали они ещё громче кричать. Кричали, кричали, пока не охрипли совсем.

Тогда и Тамарочка заплакала. Не выдержала Тамарочка.

Сидят обе девочки на земле, под кустом, плачут и не знают, что делать, куда идти.

А идти куда-нибудь надо. Ведь в лесу жить нельзя. В лесу - страшно.

Вот поплакали они, подумали, повздыхали, да и пошли потихоньку. Идут со своими пустыми корзинками - Тамарочка впереди, Белочка сзади - и вдруг видят: полянка, а на полянке этой очень много грибов. И все грибы разные. Одни маленькие, другие побольше, у одних шапочки беленькие, у других жёлтенькие, у третьих ещё какие-нибудь...

Обрадовались девочки, даже плакать перестали и кинулись собирать грибы.

Белочка кричит:

Я подберёзовик нашла!

Тамарочка кричит:

А я целых два нашла!

А я, кажется, маслёныш нашла.

А я - сыроежек целую кучу...

Увидят - под берёзой гриб растёт, - значит, подберёзовик. Увидят - шапочка будто маслом намазана - значит, маслёныш. Шапочка светленькая - значит, белый гриб.

Не успели оглянуться, - у них уже полные корзинки.

Столько набрали, что даже не поместилось все. Даже пришлось очень много грибов оставить.

Вот взяли они свои полные корзинки и пошли дальше. А идти им теперь тяжело. Корзинки у них тяжёлые. Белочка еле-еле плетётся. Она говорит:

Тамарочка, я устала. Я не могу больше. Я есть хочу.

А Тамарочка говорит:

Не хнычь, пожалуйста. Я тоже хочу.

Белочка говорит:

Я супу хочу.

Тамарочка говорит:

Где ж я тебе тут возьму суп! Тут супов нет. Тут - лес.

Потом помолчала, подумала и говорит:

Знаешь что? Давай грибы есть.

Белочка говорит:

Как же их есть?

А сыроежки?!

Вот высыпали они поскорей грибы на землю и стали их разбирать. Стали искать, которые среди них сыроежки. А грибы у них все перемешались, ножки у них отвалились, не поймёшь, где что...

Тамарочка говорит:

Эта вот сыроежка.

А Белочка говорит:

Нет, эта!..

Спорили они, спорили и наконец отобрали штук пять или шесть самых лучших.

«Вот эти уж, - думают, - обязательно сыроежки».

Тамарочка говорит:

Ну, начинай, Белочка, кушай.

Белочка говорит:

Нет, лучше ты начинай. Ты - старшая.

Тамарочка говорит:

Не спорь, пожалуйста. Маленькие всегда первые грибы едят.

Тогда Белочка взяла самый маленький грибок, понюхала его, вздохнула и говорит:

Фу, как пахнет противно!

А ты не нюхай. Зачем ты нюхаешь?

Как же его не нюхать, если он пахнет?

Тамарочка говорит:

А ты его суй прямо в рот, вот и всё.

Зажмурилась Белочка, открыла рот и хотела уже сунуть туда свой грибок. Вдруг Тамарочка закричала:

Белочка! Стой!

Что? - говорит Белочка.

А соли-то у нас нет, - говорит Тамарочка. - Я и забыла совсем. Ведь без соли их есть нельзя.

Ой, правда, правда! - сказала Белочка.

Обрадовалась Белочка, что не нужно гриб кушать. Уж очень ей страшно было. Уж очень плохо он пахнет, этот гриб.

Так и не пришлось им сыроежек попробовать.

Сложили они свои грибы обратно в корзинки, встали и поплелись дальше.

И вдруг, не успели они и трёх шагов сделать, где-то далеко-далеко гром загремел. Вдруг ветер подул. Темно стало. И не успели девочки оглянуться - пошёл дождь. Да такой сильный, такой страшный, что девочкам показалось, будто на них сразу из десяти бочек вода полилась.

Испугались девочки. Побежали. И сами не знают, куда бегут. В лицо им ветки стегают. Ноги им ёлки царапают. А сверху так и течёт, так и хлещет.

Промокли насквозь девчонки.

Наконец добежали они до какого-то высокого дерева и под этим деревом спрятались. Сели на корточки и дрожат. И даже плакать боятся.

А над головой у них гром гремит. Молния всё время сверкает. То вдруг светло-светло станет, то вдруг опять темно. Потом опять светло, потом опять темно. И дождь всё идёт, идёт, идёт и переставать не хочет.

И вдруг Белочка говорит:

Тамарочка, посмотри-ка: брусничка!

Тамарочка посмотрела и видит: действительно, совсем близко от дерева растёт под кустом брусника.

А сорвать её девочки не могут. Им дождик мешает. Они под деревом сидят, на брусничку смотрят и думают:

«Ох, поскорей бы дождик кончался!»

Только дождь кончился - они сразу бруснику рвать. Рвут её, торопятся, прямо горстями в рот пихают. Вкусная брусника. Сладкая. Сочная.

Вдруг Тамарочка побледнела и говорит:

Ой, Белочка!

Что? - говорит Белочка.

Ой, посмотри: волк шевелится.

Посмотрела Белочка, видит: и верно, что-то шевелится в кустах. Какой-то зверь мохнатый.

Закричали девочки и кинулись со всех ног бежать. А зверь за ними несётся, храпит, фыркает...

Вдруг Белочка споткнулась и упала. А Тамарочка на неё налетела и тоже упала. И грибы у них все по земле раскатились.

Лежат девочки, съёжились и думают:

«Ну, наверно, сейчас нас волк есть будет».

Слышат - уже подходит. Уже ногами стучит.

Тогда Белочка голову подняла и говорит:

Тамарочка! Да это не волк.

А кто это? - говорит Тамарочка.

Это телёночек.

А телёночек вышел из-за куста, посмотрел на них и говорит:

Потом подошёл, понюхал грибы - не понравились ему, поморщился и пошёл дальше.

Тамарочка встала и говорит:

Ох, какие мы глупые!

Потом говорит:

Знаешь что, Белочка? Телёночек - он, наверно, умный зверь. Давай - куда он пойдёт, туда и мы пойдём.

Вот они быстренько собрали свои грибы и побежали догонять телёночка.

А телёночек увидел их, испугался да как пустится бежать.

А девочки за ним.

Они кричат:

Телёночек! Погоди, пожалуйста! Не убегай!

А телёночек всё шибче и шибче бежит. Девочки еле-еле за ним поспевают.

И вдруг видят девочки - лес кончается. И стоит дом. А около дома забор. И около забора - железная дорога, рельсы блестят.

Телёночек подошёл к забору, голову поднял и говорит:

Тогда выходит из дома какой-то старик. Он говорит:

А, это ты, Васька? А я думал, это поезд гудит. А ну, иди спать, Васька.

Потом увидел девочек и спрашивает:

А вы кто такие?

Они говорят:

А мы заблудились. Мы - девочки.

А как же вы заблудились, девочки?

А мы, - говорят, - от мамочки спрятались, думали, что нарочно, а мамочка в это время ушла.

Ах вы, какие нехорошие! А где вы живёте? Вы адрес знаете?

Они говорят:

Мы на зелёненькой дачке живём.

Ну, это не адрес. Зелёненьких дачек много. Может быть, их сто дач, зелёных-то...

Они говорят:

У нас сад.

Садов тоже много.

У нас окна, двери...

Окна и двери тоже во всех домах бывают.

Подумал старик и говорит:

Вы вот что... Вы, наверное, на станции Разлив живёте?

Да, да, - говорят девочки. - Мы на станции Разлив живём.

Тогда вот что, - говорит старик, - идите по этой тропиночке, около рельсов. Идите всё прямо и придёте к вокзалу. А там спросите.

«Ну, - думают девочки, - нам бы только до вокзала дойти, а там-то уж мы найдём».

Поблагодарили старика и пошли по тропиночке.

Отошли немного, Тамарочка и говорит:

Ах, Белочка, какие мы с тобой невежливые!

Белочка говорит:

А что? Почему?

Тамарочка говорит:

Телёночку-то мы спасибо не сказали. Ведь это он нам дорогу показал.

Хотели вернуться, да думают: «Нет, лучше домой поскорей пойдём. А то ещё опять потеряемся».

Идут и думают:

«Только бы мамочка дома была. А что, если мамы нету? Что мы тогда делать будем?»

А мама ходила, ходила по лесу, кричала, кричала девочек, не докричалась и пошла домой.

Пришла, сидит на крылечке и плачет.

Приходит хозяйка и спрашивает:

Что с вами, Марья Петровна?

А она говорит:

У меня девочки потерялись.

Только сказала это - вдруг видит: идут её девочки. Белочка впереди идёт, Тамарочка сзади. И обе девочки грязные-грязные, мокрые-премокрые.

Мама говорит:

Девочки! Что вы со мной делаете? Где вы пропадали? Разве можно так?

А Белочка кричит:

Мамочка! Ау! Обед готов?

Побранила мама как следует девочек, потом покормила их, переодела и спрашивает:

Ну, как - страшно было в лесу-то?

Тамарочка говорит:

Мне так нисколечко.

А Белочка говорит:

А мне так сколечко.

Потом говорит:

Ну, ничего... Зато посмотри, мамочка, сколько мы с Тамарой грибов набрали.

Притащили девочки свои полные корзинки, поставили их на стол...

Во! - говорят.

Стала мама грибы разбирать и ахнула.

Девочки! - говорит. - Миленькие! Так ведь вы ж одних поганок набрали!

Как поганок?

Ну конечно, поганок. И это поганка, и это поганка, и эта, и эта, и эта...

Девочки говорят:

А мы их есть хотели.

Мама говорит:

Что вы?! Девочки! Разве можно? Это ж поганые грибы. От них животы заболят, от них умереть можно. Их все, все на помойную яму выбросить надо.

Девочкам стало жалко грибов. Они обиделись и говорят:

Зачем выбрасывать? Не надо выбрасывать. Мы лучше их куклам нашим отдадим. У нас куколки хорошие, не капризные, они всё кушают...

Белочка говорит:

Они даже песочек кушают.

Тамарочка говорит:

Даже траву кушают.

Белочка говорит:

Даже пуговицы кушают.

Мама говорит:

Ну вот и хорошо. Устройте вашим куклам праздник и угостите их поганками.

Девочки так и сделали.

Сварили они из поганок обед. На первое суп из поганок, на второе котлеты из поганок, и даже на сладкое - компот из поганок сварили.

И куклы у них всё это съели - и суп, и котлеты, и компот, - и ничего, не жаловались, не капризничали. А может быть, у них и болели животики - кто их знает. Они ведь народ неразговорчивый.

БОЛЬШАЯ СТИРКА

Один раз мама пошла на рынок за мясом. И девочки остались одни дома. Уходя, мама велела им хорошо себя вести, ничего не трогать, со спичками не играть, на подоконники не лазать, на лестницу не выходить, котёнка не мучить. И обещала им принести каждой по апельсину.

Девочки закрыли за мамой на цепочку дверь и думают: «Что же нам делать?» Думают: «Самое лучшее - сядем и будем рисовать». Достали свои тетрадки и цветные карандаши, сели за стол и рисуют. И всё больше апельсины рисуют. Их ведь, вы знаете, очень нетрудно рисовать: какую-нибудь картошину намазюкал, красным карандашом размалевал и - готово дело - апельсин.

Потом Тамарочке рисовать надоело, она говорит:

Знаешь, давай лучше писать. Хочешь, я слово «апельсин» напишу?

Напиши, - говорит Белочка.

Подумала Тамарочка, голову чуть-чуть наклонила, карандаш послюнила и - готово дело - написала:

И Белочка тоже две или три буковки нацарапала, которые умела.

Потом Тамарочка говорит:

А я не только карандашом, я и чернилами писать умею. Не веришь? Хочешь, напишу?

Белочка говорит:

А где ж ты чернила возьмёшь?

А у папы на столе - сколько хочешь. Целая банка.

Да, - говорит Белочка, - а ведь мама нам не позволила трогать на столе.

Тамарочка говорит:

Подумаешь! Она про чернила ничего не говорила. Это ведь не спички - чернила-то.

И Тамарочка сбегала в папину комнату и принесла чернила и перо. И стала писать. А писать она хоть и умела, да не очень. Стала перо в бутылку окунать и опрокинула бутылку. И все чернила на скатерть вылились. А скатерть была чистая, белая, только что постланная.

Ахнули девочки.

Белочка даже чуть на пол со стула не упала.

Ой, - говорит, - ой... ой... какое пятнище!..

А пятнище всё больше и больше делается, растёт и растёт. Чуть не на полскатерти кляксу поставили.

Белочка побледнела и говорит:

Ой, Тамарочка, нам попадёт как!

А Тамарочка и сама знает, что попадёт. Она тоже стоит - чуть не плачет. Потом подумала, нос почесала и говорит:

Знаешь, давай скажем, что это кошка чернила опрокинула!

Белочка говорит:

Да, а ведь врать нехорошо, Тамарочка.

Я и сама знаю, что нехорошо. А что же нам делать тогда?

Белочка говорит:

Знаешь что? Давай лучше выстираем скатерть!

Тамарочке это даже понравилось. Она говорит:

Давай. А только в чем же её стирать?

Белочка говорит:

Давай, знаешь, в кукольной ванночке.

Глупая. Разве скатерть в кукольную ванночку залезет? А ну, тащи сюда корыто!

Настоящее?..

Ну конечно, настоящее.

Белочка испугалась. Говорит:

Тамарочка, ведь мама же нам не позволила...

Тамарочка говорит:

Она про корыто ничего не говорила. Корыто - это не спички. Давай, давай скорее...

Побежали девочки на кухню, сняли с гвоздя корыто, налили в него из-под крана воды и потащили в комнату. Табуретку принесли. Поставили корыто на табуретку.

Белочка устала - еле дышит.

А Тамарочка ей и отдохнуть не даёт.

А ну, - говорит, - тащи скорей мыло!

Побежала Белочка. Приносит мыло.

Синьку ещё надо. А ну - тащи синьку!

Побежала Белочка синьку искать. Нигде найти не может.

Прибегает:

Нет синьки.

А Тамарочка уже со стола скатерть сняла и опускает её в воду. Страшно опускать - сухую-то скатерть в мокрую воду. Опустила всё-таки. Потом говорит:

Не надо синьки.

Посмотрела Белочка, а вода в корыте - синяя-пресиняя.

Тамарочка говорит:

Видишь, даже хорошо, что пятно поставили. Можно без синьки стирать.

Потом говорит:

Ой, Белочка!

Что? - говорит Белочка.

Вода-то холодная.

Ну и что?

В холодной же воде бельё не стирают. В холодной только полощут.

Белочка говорит:

Ну, ничего, давай тогда полоскать.

Испугалась Белочка: вдруг её Тамарочка ещё и воду заставит кипятить.

Стала Тамарочка скатерть мылом намыливать. Потом стала тискать её, как полагается. А вода всё темней и темней делается.

Белочка говорит:

Ну, наверно, уже можно выжимать.

А ну, давай посмотрим, - говорит Тамарочка.

Вытащили девочки из корыта скатерть. А на скатерти только два маленьких белых пятнышка. А вся скатерть - синяя.

Ой, - говорит Тамарочка. - Надо воду менять. Тащи скорей чистой воды.

Белочка говорит:

Нет, теперь ты тащи. Я тоже хочу постирать.

Тамарочка говорит:

Ещё что! Я пятно поставила, я и стирать буду.

Белочка говорит:

Нет, теперь я буду.

Нет, не будешь!

Нет, буду!..

Заплакала Белочка и двумя руками вцепилась в корыто. А Тамарочка за другой конец ухватилась. И корыто у них закачалось, как люлька или качели.

Уйди лучше, - закричала Тамарочка. - Уйди, честное слово, а не то я в тебя сейчас водой брызну.

Белочка, наверно, испугалась, что она и в самом деле брызнет, - отскочила, корыто выпустила, а Тамарочка его в это время как дёрнет - оно кувырком, с табуретки - и на пол. И, конечно, вода из него тоже на пол. И потекла во все стороны.

Вот тут-то уж девочки испугались по-настоящему.

Белочка от страха даже плакать перестала.

А вода уж по всей комнате - и под стол, и под шкаф, и под рояль, и под стулья, и под диван, и под этажерку, и куда только можно течёт. Даже в соседнюю комнату маленькие ручейки побежали.

Очухались девочки, забегали, засуетились:

Ой! Ой! Ой!..

А в соседней комнате в это время спал на полу котёнок Пушок. Он как увидел, что под него вода течёт, - как вскочит, как замяучит и давай как сумасшедший по всей квартире носиться:

Мяу! Мяу! Мяу!

Девочки бегают, и котёнок бегает. Девочки кричат, и котёнок кричит. Девочки не знают, что делать, и котёнок тоже не знает, что делать.

Тамарочка на табуретку влезла и кричит:

Белочка! Лезь на стул! Скорее! Ты же промочишься.

А Белочка так испугалась, что и на стул забраться не может. Стоит, как цыплёнок, съёжилась и только знай себе головой качает:

Ой! Ой! Ой!

И вдруг слышат девочки - звонок.

Тамарочка побледнела и говорит:

Мама идёт.

А Белочка и сама слышит. Она ещё больше съёжилась, на Тамарочку посмотрела и говорит:

Ну вот, сейчас будет нам...

А в прихожей ещё раз:

И ещё раз:

«Дзинь! Дзинь!»

Тамарочка говорит:

Белочка, милая, открой, пожалуйста.

Да, спасибо, - говорит Белочка. - Почему это я должна?

Ну, Белочка, ну, милая, ну ты же всё-таки ближе стоишь. Я же на табуретке, а ты на полу всё-таки.

Белочка говорит:

Я тоже могу на стул залезть.

Тогда Тамарочка видит, что всё равно надо идти открывать, с табуретки спрыгнула и говорит:

Знаешь что? Давай скажем, что это кошка корыто опрокинула!

Белочка говорит:

Нет, лучше, знаешь, давай пол поскорее вытрем!

Тамарочка подумала и говорит:

А что ж... Давай попробуем. Может быть, мама и не заметит...

И вот опять забегали девочки. Тамарочка мокрую скатерть схватила и давай ею по полу елозить. А Белочка за ней, как хвостик, носится, суетится и только знай себе:

Ой! Ой! Ой!

Тамарочка ей говорит:

Ты лучше не ойкай, а лучше тащи скорей корыто на кухню.

Белочка, бедная, корыто поволокла. А Тамарочка ей:

И мыло возьми заодно.

А где оно - мыло?

Что ты - не видишь? Вон оно под роялем плавает.

А звонок опять:

«Дз-з-зинь!..»

Ну что ж, - говорит Тамарочка. - Надо, пожалуй, идти. Я пойду открою, а ты, Белочка, поскорей дотирай пол. Как следует, смотри, чтобы ни одного пятнышка не осталось.

Белочка говорит:

Тамарочка, а куда же скатерть потом? На стол?

Глупая. Зачем её на стол? Пихай её - знаешь куда? Пихай её подальше под диван. Когда она высохнет, мы её выгладим и постелим.

И вот пошла Тамарочка открывать. Идти ей не хочется. Ноги у неё дрожат, руки дрожат. Остановилась она у двери, постояла, послушала, вздохнула и тоненьким голоском спрашивает:

Мамочка, это ты?

Мама входит и говорит:

Господи, что случилось?

Тамарочка говорит:

Ничего не случилось.

Так что же ты так долго?.. Я, наверно, двадцать минут звоню и стучу.

А я не слышала, - говорит Тамарочка.

Мама говорит:

Я уж бог знает что думала... Думала - воры забрались или вас волки съели.

Нет, - говорит Тамарочка, - нас никто не съел.

Мама сетку с мясом на кухню снесла, потом возвращается и спрашивает:

А где же Белочка?

Тамарочка говорит:

Белочка? А Белочка... я не знаю, где-то там, кажется... в большой комнате... чего-то там делает, я не знаю...

Мама на Тамарочку с удивлением посмотрела и говорит:

Послушай, Тамарочка, а почему у тебя такие руки грязные? И на лице какие-то пятна!

Тамарочка за нос себя потрогала и говорит:

А это мы рисовали.

Что ж это вы - углём или грязью рисовали?

Нет, - говорит Тамарочка, - мы карандашами рисовали.

А мама уже разделась и идёт в большую комнату. Входит и видит: вся мебель в комнате сдвинута, перевёрнута, не поймёшь, где стол, где стул, где диван, где этажерка... А под роялем на корточках ползает Белочка и что-то там делает и плачет во весь голос.

Мама в дверях остановилась и говорит:

Белочка! Доченька! Что это ты там делаешь?

Белочка из-под рояля высунулась и говорит:

А сама она грязная-прегрязная, и лицо у неё грязное, и даже на носу тоже пятна.

Тамарочка ей ответить не дала. Говорит:

А это мы хотели, мамочка, тебе помочь - пол вымыть.

Мама обрадовалась и говорит:

Вот спасибо!..

Потом к Белочке подошла, наклонилась и спрашивает:

А чем же это, интересно, моя дочка моет пол?

Посмотрела и за голову схватилась:

О, господи! - говорит. - Вы только взгляните! Ведь она же носовым платком пол моет!

Тамарочка говорит:

Фу, глупая какая!

А мама говорит:

Да уж, это действительно называется - помогают мне.

А Белочка ещё громче заплакала под своим роялем и говорит:

Неправда, мамочка. Мы вовсе и не помогаем тебе. Мы корыто опрокинули.

Мама на табуретку села и говорит:

Этого ещё недоставало. Какое корыто?

Белочка говорит:

Настоящее которое... Железное.

А как же, интересно, оно попало сюда - корыто?

Белочка говорит:

Мы скатерть стирали.

Какую скатерть? Где она? Зачем же вы её стирали? Ведь она же чистая была, только вчера постлана.

А мы на неё чернила нечаянно пролили.

Ещё того не легче. Какие чернила? Где вы их взяли?

Белочка на Тамарочку посмотрела и говорит:

Мы из папиной комнаты принесли.

А кто вам позволил?

Девочки друг на дружку посмотрели и молчат.

Мама посидела, подумала, нахмурилась и говорит:

Ну, что же мне теперь с вами делать?

Девочки обе заплакали и говорят:

Накажи нас.

Мама говорит:

А вы очень хотите, чтобы я вас наказала?

Девочки говорят:

Нет, не очень.

А за что же, по-вашему, я должна вас наказать?

А за то, что, наверно, мы пол мыли.

Нет, - говорит мама, - за это я вас наказывать не буду.

Ну, тогда за то, что бельё стирали.

Нет, - говорит мама. - И за это я тоже наказывать вас не буду. И за то, что чернила пролили, - тоже не буду. И за то, что писали чернилами, - тоже не буду. А вот за то, что без спросу взяли из папиной комнаты чернильницу, - за это вас действительно наказать следует. Ведь если бы вы были послушные девочки и в папину комнату не полезли, вам бы не пришлось ни пол мыть, ни бельё стирать, ни корыто опрокидывать. А заодно и врать бы вам не пришлось. Ведь, в самом деле, Тамарочка, разве ты не знаешь, почему у тебя нос грязный?

Тамарочка говорит:

Знаю, конечно.

Так почему же ты сразу не сказала?

Тамарочка говорит:

Я побоялась.

А вот это и плохо, - говорит мама. - Сумел набедокурить - сумей и ответить за свои грехи. Сделала ошибку - не убегай, поджав хвост, а исправь её.

Мы и хотели исправить, - говорит Тамарочка.

Хотели, да не сумели, - говорит мама.

Потом посмотрела и говорит:

А где же, я не вижу, скатерть находится?

Белочка говорит:

Она под диваном находится.

А что она там делает - под диваном?

Она там сохнет у нас.

Вытащила мама из-под дивана скатерть и опять на табуретку села.

Господи! - говорит. - Боже ты мой! Такая миленькая скатерть была! И вы посмотрите, во что она превратилась. Ведь это же не скатерть, а половая тряпка какая-то.

Девочки ещё громче заплакали, а мама говорит:

Да, милые мои доченьки, наделали вы мне хлопот. Я устала, думала отдохнуть, - я только в будущую субботу собиралась большую стирку делать, а придётся, как видно, сейчас этим делом заняться. А ну, прачки-неудачки, снимайте платья!

Девочки испугались. Говорят:

Зачем? А затем, что в чистых платьях бельё не стирают, полов не моют и вообще не работают. Надевайте свои халатики и - живо за мной на кухню...

Пока девочки переодевались, мама успела на кухне зажечь газ и поставила на плиту три больших кастрюли: в одной - вода, чтобы пол мыть, во второй - бельё кипятить, а в третьей, отдельно, - скатерть.

Девочки говорят:

А почему ты её отдельно поставила? Она ведь не виновата, что запачкалась.

Мама говорит:

Да, она, конечно, не виновата, но всё-таки придётся её в одиночку стирать. А то у нас всё бельё синее станет. И вообще я думаю, что эту скатерть уже не отстираешь. Придётся, наверно, выкрасить её в синий цвет.

Девочки говорят:

Ой, как красиво будет!

Нет, - говорит мама, - я думаю, что это не очень красиво будет. Если бы это было действительно красиво, то, наверно, люди каждый бы день кляксы на скатерти ставили.

Потом говорит:

Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идёмте пол мыть.

Девочки говорят:

По-настоящему?

Мама говорит:

А вы что думали? По-игрушечному вы уже вымыли, теперь давайте по-настоящему.

И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.

Мама дала им каждой по уголку и говорит:

Смотрите, как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли, там по чистому не ходите... Луж на полу не оставляйте, а вытирайте досуха. А ну, раз-два - начали!..

Засучила мама рукава, подоткнула подол и пошла пахать мокрой тряпкой. Да так ловко, так быстро, что девочки за ней еле успевают. И конечно, у них так хорошо не выходит, как у мамы. Но всё-таки они стараются. Белочка даже на коленки встала, чтобы удобнее было.

Мама ей говорит:

Белочка, ты бы ещё на живот легла. Если ты будешь так пачкаться, то нам придётся потом и тебя в корыте стирать.

Потом говорит:

А ну, сбегай, пожалуйста, на кухню, посмотри, не кипит ли вода в бельевом баке.

Белочка говорит:

А как же узнать, кипит она или не кипит?

Мама говорит:

Если булькает - значит, кипит; если не булькает - значит, не вскипела ещё.

Белочка на кухню сбегала, прибегает:

Мамочка, булькает, булькает!

Мама говорит:

Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?

Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке и говорит:

Знаешь? А я апельсины видела!

Тамарочка говорит:

В сетке, в которой мясо висит. Знаешь, сколько? Целых три.

Тамарочка говорит:

Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.

Тут мама приходит и говорит:

А ну, поломойки, забирайте вёдра и тряпки - идём на кухню бельё стирать.

Девочки говорят:

По-настоящему?

Мама говорит:

Теперь вы всё будете делать по-настоящему.

И девочки, вместе с мамой, по-настоящему стирали бельё. Потом они его по-настоящему полоскали. По-настоящему выжимали. И по-настоящему вешали его на чердаке на верёвках сушиться.

А когда они кончили работать и вернулись домой, мама накормила их обедом. И никогда ещё в жизни они с таким удовольствием не ели, как в этот день. И суп ели, и кашу, и чёрный хлеб, посыпанный солью.

А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку и сказала:

Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по апельсину.

Девочки говорят:

А кому третий?

Мама говорит:

Ах вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?

Девочки говорят:

А третий, мамочка, знаешь кому? Третий - самый большой - тебе.

Нет, доченьки, - сказала мама. - Спасибо. Мне хватит, пожалуй, и самого маленького. Ведь всё-таки вы сегодня в два раза больше, чем я, работали. Не правда ли? И пол два раза мыли. И скатерть два раза стирали...

Белочка говорит:

Зато чернила только один раз пролили.

Мама говорит:

Ну, знаешь, если бы вы два раза чернила пролили, - я бы вас так наказала...

Белочка говорит:

Да, а ведь ты же не наказала всё-таки?

Мама говорит:

Погодите, может быть, ещё и накажу всё-таки.

Но девочки видят: нет, уж теперь не накажет, если раньше не наказала.

Обняли они свою маму, крепко расцеловали её, а потом подумали и выбрали ей - хоть не самый большой, а всё-таки самый лучший апельсин.

И правильно сделали.