Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины Аскиноф Софи
Французские гражданские лица и драма отступления
Репрессии и начавшая охота на коллаборационистов все-таки заставили определенное число еще колебавшихся французов принять решение уехать как можно скорее. Разумеется, они понимали последствия своего бегства: конфискация их имущества в пользу российской короны и распродажа с аукциона, чтобы вырученные средства направить на удовлетворение потребностей наиболее нуждающихся. Но желание выжить оказалось сильнее. И вот они втянулись в то, что стало одной из крупнейших военных и гуманитарных катастроф XIX века: отступление французской армии из России. Дело в том что Наполеон вынужден был отступать по той самой дороге, по которой дошел до Москвы, совершенно разоренной, где не было возможности добывать продовольствие. Атака Кутузова под Малоярославцем не оставила ему другого выбора. Вместо Калуги, к которой он планировал идти, оставляя Москву, он направился к Смоленску. С самого начала путь длинной колонны оказался медленным и тяжелым. Очень скоро начал ощущаться голод, но ближайшие французские продуктовые склады находились в Смоленске. При этом жители деревень, через которые проходила армия, не собирались позволять врагам обирать их. Напротив, они готовы были мстить им. Поэтому армии пришлось набраться терпения и учиться выкручиваться доступными способами. Некоторые, за неимением лучшего, принялись есть конину. Процветали кражи: воровали еду, лошадей, одежду и прочее… «В это несчастное время, – признавалась г-жа Фюзий, – все сильно изменилось; все воровали друг у друга необходимые вещи с очаровательной простотой. Единственная опасность для вора заключалась в том, чтобы быть пойманным с поличным, потому что тогда он рисковал быть избитым. Целый день только и было слышно: «О, Господи! У меня украли чемодан; у меня украли сумочку; у меня украли краюху хлеба, лошадь»; и это от генерала до простого солдата». Действительно, в подобных обстоятельствах границы между социальными группами всегда исчезают. А положение, по мере движения армии, лишь ухудшалось.
Отступление Наполеона из России
Заложник A. Домерг позднее узнал от нескольких выживших женщин об ужасах этого отступления. Примеры личных драм были очень многочисленны, хотя бы в труппе Авроры Бюрсе, отправившейся в путь на подвернувшихся ей транспортных средствах 184 . Г-жу Андре, которой всего несколько недель назад так аплодировали в Москве, убило разрывом гранаты в тот момент, когда она вместе с г-жой Бюрсе, своей попутчицей, остановилась погреться у огня. Г-н Перру умер от голода и холода на Смоленской дороге. Генерал Боссе, бывший префект дворца, постоянно опекавший маленькую труппу, пытался помочь ему, но тщетно. Когда генерал предложил ему денег, артист ответил полным отчаяния тоном: «Лучше верните мне мои силы и здоровье, верните мне мои ноги, чтобы я мог снова играть комедии!» Он умер вскоре после этого, совершенно истощенный 185 . Г-жа Вертей 186 , «отважившаяся, несмотря на то что ей надо было скоро рожать, отправиться в путь с двумя детьми, одного потеряла в суматохе в Вязьме, а другой умер от истощения в дороге, у нее на глазах». Действительно, сражение за Вязьму, происшедшее 22 октября/3 ноября, стало для наполеоновской армии новой катастрофой. В плен было взято около четырех тысяч человек, столько же потеряно убитыми и ранеными. Что же случилось с ребенком г-жи Вертей? Попал в плен, погиб? Просто потерялся. Никто этого не знает. Тронутый безмерным горем этой женщины, виконт де Тюренн, камергер императора Наполеона, решил взять ее под свое покровительство. «Дойдя до окраины Смоленска, он скорее донес, чем довел ее до города, но тут был отдан строгий приказ не пропускать в него ни одну женщину. Г-н де Тюренн и особенно г-жа Ветрей настаивали и попытались пройти силой, но безжалостный часовой проткнул ее штыком. Смертельно раненая, несчастная упала на сани в нескольких шагах от поста, разрешилась от бремени и умерла…» Подобные трагедии показывают всю глубину и силу страданий, пережитых французами, участвовавшими в отступлении из России. A. Домерг продолжал свой рассказ историей, одновременно забавной и тягостной, своей сестры Авроры Бюрсе. Отправившись вместе с другими в трудный путь обратно во Францию, она не теряла присутствия духа. Она бодро ехала из Москвы по заснеженным и опасным русским дорогам. В один прекрасный день пушечное ядро разнесло ее коляску буквально в щепки, что вынудило ее продолжать путь на артиллерийском зарядном ящике. Но, будучи женщиной боевой, она пожелала во что бы то ни стало получить свои рукописи, которые везли в одном из фургонов императора. Однако тот, не желая отягощать свой обоз, и без того медленный с его точки зрения, отдал приказ сжечь все бумаги, которые счел ненужными. Актрисе пришлось мобилизовать всю энергию, чтобы спасти свое добро, в первую очередь, поэму, озаглавленную «Счастье посредственности», которой она особенно дорожила. Солдаты, «удивленные этим безумным энтузиазмом», позволили ей рыться в бумагах и тем нарушили императорский приказ. И вот Аврора Бюрсе, счастливая и более сильная, чем когда бы то ни было, продолжила свой путь, сидя верхом на зарядном ящике и сочиняя новые стихи. Этот анекдот немного развеселил солдат и гражданских, физически и душевно измученных долгой дорогой.
Однако далеко не все приключения были столь же забавны, как это. Личные и семейные драмы множились, как, например, в случае с семьей Шальме 187 . «Если бы страдания этой семьи не были такими же, как те, что пережили другие беженцы, – писал шевалье д’Изарн, – рассказ о них был бы ужасен». Разлученная долгой дорогой со своими двумя детьми, г-жа Шальме дошла до Вильны, но «наполовину обезумев от страданий, пережитых ею в банде солдат, вымещавших на ней свою жестокость. Несчастная женщина корчилась в страшных муках, которые наконец завершили ее земное существование. Был ли причиной ее смерти тиф? Существуют обоснованные предположения, что жизнь ее оборвал яд». Хотя подтвердить или опровергнуть эти слова труда, бесспорно одно: эта женщина стала жертвой многочисленных физических и душевных страданий, которые выносила на протяжении нескольких недель. Другой француз, Э. Дюпре де Сен-Мор, со своей стороны, сообщал, что эта женщина, «выехавшая вместе с двумя своими детьми, которых потеряла, сама умерла в нескольких лье от Вильны, убитая больше горем, нежели холодом и голодом» 188 . И сколько было таких случаев! Особенно тяжело приходилось тем женщинам с детьми, чьи мужья, как муж г-жи Домерг, были депортированы в качестве заложников. Что же касалось одиноких женщин, они часто становились жертвами насилия со стороны солдат, особенно в самом начале. Куртизанка Ида де Сент-Эльм была тому свидетельницей. «Я видела несчастных женщин, – рассказывала она, – которые своими печальными и унизительными милостями расплачивались за право подойти к бивачному огню или получить скудную пищу; я видела их умирающими на обочинах дорог или под ногами тех, кто не узнавал сегодня жертв, накануне возбудивших в них мимолетное желание» 189 . Ида Сент-Эльм пребывала в ужасе и постоянно боялась за себя. Удастся ли ей целой и невредимой проделать это трагическое путешествие до конца?
Эта разношерстная, в беспорядке отступающая армия тащила с собой то, что сумела спасти от пожара, или «плоды» своего грабежа, вроде золотого креста с колокольни Ивана Великого 190 . «Что с ним стало? – спрашивал шевалье д’Изарн. – Совершенно точно, что до Франции он не доехал и москвичи никогда больше его не видели. Полагают, что он утонул в тине какой-то реки, возможно, Березины». Действительно, как рассказывала г-жа Домерг, «маркитанты вместо съестных припасов везли награбленные вещи. Частные экипажи, равно как артиллерийские, провиантские и санитарные фургоны были битком набиты добычей, взятой в древней русской столице. Кавалерист нагружал их на свою лошадь, пехотинец, жертва собственной жадности, сгибался под тяжестью ранца, и – невероятная вещь! Я видела солдат, толкавших перед собой ручные тележки, нагруженные ценными вещами. Безумцы! Они отправлялись в путешествие, длиной в восемьсот лье 191 , волоча на этих тележках бесполезные богатства, и все это среди опасностей и тягот, неотделимых – увы! – от этого отступления! Как назвать подобное ослепление?» Женщина была подавлена состоянием и внешним видом наполеоновской армии, которые никак не соответствовали ее представлениям о славной армии, заставившей трепетать всю Европу! Но прошло время, и Наполеон был уже не тем человеком, каким являлся всего несколько лет тому назад. А его армия – символ этих перемен и этого упадка. Первыми свидетелями этого стали гражданские лица. Актриса Луиза Фюзий, также вовлеченная в авантюру отступления, говорила то же самое: «Я наблюдала странное зрелище, которое являла собой эта несчастная армия. Каждый солдат тащил все, что сумел награбить: одни шли в мужицких кафтанах или в коротких, подшитых мехом платьях кухарок; другие – в платьях богатых купчих, и почти все имели меховые шубы, покрытые атласом. Дамы, пользовавшиеся ими для защиты от холода, никогда не покрывали мех тканью, а вот горничные, купчихи, представительницы простонародья, наконец, видели в этом роскошь и обшивали розовой, синей, лиловой или белой тканью. Не было ничего смешнее (если бы обстоятельства располагали к веселью), чем видеть старого гренадера, усатого, в меховой шапке, закутанного в розовую атласную шубу. Бедняги, как могли, защищались от холода, но зачастую они сами же смеялись над своим нелепым маскарадом».
Постепенно смех слышался все реже, потому что повседневным уделом этой армии стали холод и голод. «Во время отступления, сидя на груде мертвых тел, я вынуждена была довольствоваться небольшим куском жареной конины», – рассказывала г-жа Домерг. Можно вообразить себе ужас этой сцены! К тому же, солдаты и гражданские каждую секунду боялись подвергнуться нападению казаков. «Лично я потеряла все, что имела, а мои чемоданы, которые я положила в кареты, принадлежавшие офицерам, были захвачены казаками. У меня осталась одна коробка, в которой лежали шали, драгоценности и деньги. Я ждала, что все потеряю… На следующий день нас окружили казаки, и, чтобы избежать встречи с ними, мы принуждены были делать большие крюки, из-за чего продвинулись всего на четверть лье». Ежедневный страх был почти осязаем. Некоторые казаки не упускали случая отомстить заблудившимся и отставшим французам. В уме же каждого француза жил образ русского – дикого и жестокого человека. Порой по колоннам беженцев пробегали настоящие волны паники, провоцирующие неконтролируемые реакции. Г-жа Домерг испытала это на себе. В один прекрасный день паника распространилась так быстро, что семейство Пети, вместе с которым она ехала, исчезло в одно мгновение. На горизонте не было ни одной коляски, и ей не оставалось ничего другого, кроме как тоже побежать, не слишком понимая, куда. К счастью, она встретила одного генерала и его брата, которые предложили матери и ребенку свою карету. «Я каждую секунду надеялась догнать семью Пети, но ни на следующий день, ни за оставшуюся часть отступления больше ничего о них не слышала». История эта ужасна. Она только подчеркнула хрупкость существования этих людей, никак не застрахованных от несчастливых случайностей и всевозможных неприятностей. Продолжение ее личной истории это показало очень отчетливо.
Вскоре г-жу Домерг подобрал полковник Белами, итальянец по происхождению, который, тем не менее, без колебаний бросил ее вместе с ребенком в охваченном огнем Малоярославце. Русские начали преследование наполеоновской армии – чего все боялись с самого начала – и стали проводить тактику выжженной земли. Отступающим французам не должно было достаться ничего! Вечером 12/24 октября маршал Ней, увидев эту женщину, растерянно бредущую по дороге с ребенком на руках, приказал итальянскому полковнику снова взять ее к себе. Колонна возобновила движение и скоро достигла Бородина, где два месяца назад произошла кровопролитная битва. Дороги еще были загромождены разлагавшимися трупами; ужасное зрелище и для этой молодой женщины, и для всех французов, отступающих из России. Но на этом их злоключения еще не закончились.
Когда они достигли Вязьмы, начал убийственный мороз. Установилась та самая холодная русская зима, которой они боялись больше всего. Каждый, опасаясь, что впереди ожидает еще худшее, заботился лишь о собственном выживании, забыв про всякую дисциплину и порядок. Армия шла в полнейшем беспорядке. «Однажды вечером, когда после целого дня пути, – рассказывала г-жа Домерг, – мои сбитые в кровь ноги отказались меня нести дальше, я присела на обочине дороги. Начал падать снег. Умирая от голода, продрогнув насквозь, я испытывала в тот момент такую огромную слабость, что мною овладело отчаяние, и я решила, что настала моя последняя минута». И в сгущающихся сумерках сквозь пелену предсмертного тумана до нее донесся женский голос, зовущий ее. Это была г-жа Антонии, дочь куафера Марии-Антуанетты, знаменитого г-на Леонара 192 . К счастью, ей удалось растормошить г-жу Домерг и заставить выйти из оцепенения, иначе она замерзла бы до смерти прямо там, на обледеневшей обочине русской дороги. А скольким несчастным не удалось в эти дни избежать этой ужасной участи! Холода все усиливались, достигая 25 октября/6 ноября 1812 года, на подступах к Смоленску, – 17 °C, – 18 °C. Как было противостоять суровой русской зиме? Благодаря вмешательству г-жи Антонии г-же Домерг удалось получить место в карете старого генерала графа Лаборда. И это спасло ей жизнь. Но скоро температура упала до – 28 °C, не переставая, шел снег. Лошади, не имеющие подков для хождения по льду, выбивались из сил, падали и издыхали на снегу. Отступление из России превращалось в беспросветный кошмар, и многие члены московской французской колонии начали жалеть о том, что последовали за наполеоновской армией. Они полагали, что пожар и грабежи в Москве были самым страшным в их жизни, но сейчас они переживали ужас, дошедший до апогея! Истощение сил людей и лошадей, с трудом бредущих в снегу и холоде, заставляло понемногу бросать на обледенелых дорогах украденные богатства. Сокровища древней столицы усеяли русскую равнину: иконы, мебель, картины и прочее…
Печальное зрелище! Но было совершенно необходимо избавиться от всего, что замедляло движение. Солдаты и гражданские становились все более агрессивными, эгоистичными и равнодушными к чужим страданиям, как позднее поведали уцелевшие. Каждый желал в первую очередь спасти свою собственную шкуру. Солидарность первых дней уходила по мере того, как усиливались страдания. «Начали обирать мертвецов, – рассказывала г-жа Домерг, – а иногда и умирающих, сокращая тем самым их мучения; нападать на еще живых лошадей, которым перерезали горло, невзирая на упорное сопротивление и жуткую ругань их владельцев. Как только животное было забито, возле туши собирались группки, начинавшие драку между собой за эту жалкую добычу. Те, кому посчастливилось раздобыть несколько кусков мяса, бережно хранили их на ужин. Горе отставшему, горе тому, кто отбился от своей банды, кто, измученный голодом и усталостью, с наступлением ночи подходил к уже разбитому бивуаку и умолял предоставить ему место там! Его безжалостно прогоняли и оставляли умирать в нескольких шагах.» Банды – это мелкие группы, насчитывавшие от восьми до десяти человек, объединившихся, чтобы вместе отступать и добывать съестные припасы. Жажда жизни толкала людей к объединению; и горе тому, кто остался один, – у него не было практически ни единого шанса остаться в живых. В минуты испытаний человек часто становится жестоким!
28 октября/9 ноября 1812 года, пройдя путь длинною в 90 лье 193 , армия достигла Смоленска, но в городе оказалось очень мало припасов, во всяком случае их было недостаточно, чтобы накормить всех выживших. Люди дрались за то, чтобы получить хоть немного еды. Хвост колонны, которой шла эта разложившаяся армия, был особенно агрессивен. «Это были солдаты разных народностей, – констатировала г-жа Фюзий, – не принадлежавшие ни к одной части или, по крайней мере, оставившие их, одни – потому что их полки были почти полностью уничтожены, другие – потому что не желали больше сражаться. Они побросали ружья и брели наугад, но были так многочисленны, что перекрывали движение на узких или трудных участках дороги. Они крали и грабили, в том числе своих вожаков и своих товарищей, и вносили беспорядок всюду, где проходили. Их часто пытались свести в воинскую часть, но это ни разу не удалось; мы прошли часть пути с этими людьми, а часть – с арьергардом». Разумеется, такие попутчики не могли не внушать г-же Фюзий беспокойства.
В Смоленске солдаты и гражданские не задержались. Наполеон желал ускорить возвращение, понимая размах катастрофы, переживаемой этими людьми. Итак, 2/14 ноября они покинули город. Г-жа Фюзий, по-прежнему следующая с обозом, отчаивалась все больше и больше. «Мы двигались по снегу через поля, – рассказывала она, – потому что мощеных дорог не было вовсе. Бедные лошади проваливались в него по брюхо и были совершенно без сил, потому что весь день не ели. И вот в полночь я ехала, не имея никаких вещей, кроме тех, что на мне, не зная, где нахожусь, и умирая от холода. В два часа ночи мы достигли колонны, тащившей пушки. Была суббота, 14-е. […] В этот момент я находилась в совершенном отчаянии. Всю ночь карета очень медленно продвигалась при свете горящих деревень, под грохот пушек. Я видела, как из рядов выходили несчастные раненые; одни, измученные голодом, просили у нас поесть, другие, умирая от холода, умоляли взять их в карету и молили о помощи, которой мы не могли им оказать: их было слишком много! Те, кто следовали за армией, умоляли взять их детей, нести которых у них уже не было сил. Это была горестная сцена; мы страдали и от своих бедствий, и от чужих». Вспомним также смерть артиста Перру под Смоленском! 194
Г-же Домерг тогда повезло: ее приютили в Главной квартире Наполеона и взял под покровительство генерал Рапп, адъютант императора. Она часто видела последнего, который любил потрепать по щечке ее сынишку. Такие жесты несколько ободряли ее и помогали переносить тяготы, поскольку ситуация совершенно не улучшалась. Как и прочие, она ела собачатину, чтобы сохранить силы. Тягостный и мучительный путь продолжался. Казаки всегда находились поблизости и регулярно нападали на длинную колонну беженцев. Они продолжали атаковать несчастных и на подступах к городу Красный. 4/16 ноября французы вошли в город; сейчас их насчитывалось не более 49 000 человек, а из Москвы вышли 100 000! Сражение с русскими за этот город оказалось не только кровопролитным, но и отмечено большим числом попавших в плен. Говорят, что противником были захвачены 40 000 человек и около 500 пушек. В разгар боя актриса Аврора Бюрсе, как говорят, отличилась своим гуманизмом и великодушием. «Видели, как она помогала перевязывать раненых в госпиталях Красного, под артиллерийским огнем противника», – сообщал барон Ларре в своих «Мемуарах» 195 . Требовалось мобилизовать все силы, поскольку численность армии сильно уменьшилась и составляла теперь около 30 000 человек, а бойня еще не закончилась! Французы оставили Красный разрушенным и объятым пламенем. Здесь г-жа Фюзий, чьи силы были исчерпаны, едва не умерла. Пробродив по городу в поисках императорских офицеров, она упала в изнеможении. «Я чувствовала, как от холода густеет моя кровь. Уверяют, будто такая смерть очень легкая. Я слышала, как кто-то бубнит мне на ухо: «Не оставайтесь здесь! Поднимайтесь!..» Меня тормошили за плечо; это беспокойство было мне неприятно. Я испытывала приятную расслабленность человека, засыпающего спокойным сном. Наконец я перестала что-либо слышать и чувствовать. Когда я вышла из этого забытья, то увидела, что лежу в доме крестьянина. Меня закутали в меха, и кто-то держал меня за руку, щупая пульс. Это был барон Деженетт. Меня окружали люди; мне казалось, что я пробудилась от сна, но не могла сделать ни одного движения, настолько велика была моя слабость. […] Я узнала, что меня подобрали в снегу». Выпив горячего кофе и отогревшись в теплой избе, г-жа Фюзий весьма быстро избавилась от своего недомогания. Скоро она вновь готова была отправиться в путь. В любом случае, выбора у нее не было. Через несколько часов она сидела в карете старого маршала Лефевра, направляющейся к Березине.
Из книги Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941–1944 автора Армстронг ДжонГражданские лица Коллаборационисты из числа гражданских лиц представляли собой отдельную группу, являвшуюся объектом партизанской пропаганды, во многом отличную от воевавших коллаборационистов. По определению партизан и их высших руководителей, коллаборационистом
Из книги Азбука анархиста автора Махно Нестор Иванович автораПроблемы в ходе отступления Из всех видов боевых действий отступление под мощным давлением противника является, вероятно, самым трудным и опасным делом. Когда великого Мольтке хвалили за командование в ходе Франко-прусской войны и один из его почитателей сказал, что он
Из книги Танковые сражения. Боевое применение танков во Второй мировой войне. 1939-1945 автора Меллентин Фридрих Вильгельм фон«Никакого отступления!» 27 декабря 1943 года в ставке Гитлера состоялось очень важное совещание. Предметом обсуждения на нем было предложение Манштейна о частичном отходе войск из большой излучины Днепра и об эвакуации из Никополя. Принятие этого предложения
Из книги Сквозь ад за Гитлера [Л/Ф] автора Метельман ГенрихГоречь отступления Конечный вывод мудрости земной: Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой! Гёте, «Фауст» Проснувшись, я не сразу понял, где я и что происходит. В землянке по-прежнему было тепло, хотя свечка и угли в печи догорели, было темно, хоть
Из книги Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 автора Зенгер Фридо фонОТ ОТСТУПЛЕНИЯ К ПРЕСЛЕДОВАНИЮ 17-я танковая дивизия держала небольшую изолированную часть фронта протяженностью 1200 километров, и фронт этот уже начал разваливаться вследствие боев за прорыв из окруженного Сталинграда. После 19 февраля дивизия отходила в западном
Из книги Воспоминания автора Махно Нестор ИвановичГлава I На пути отступления В апреле 1918 года я вызван был в штаб Егорова – штаб красногвардейских войск. В указанном мне месте штаба, однако, уже не оказалось: он отступил под натиском немецко-австрийских войск, и, где остановился, пока не было известно. За время, что я ездил
Из книги Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке автора Бердинских Виктор Арсентьевич«Были отступления» Зубарев Василий Петрович, 1921 год, дер. Ивенцы, столярКолхозы… Пошло так, что ничего не стало. И отец ушел работать из колхоза стрелочником. Ведь в колхозе дадут 200 грамм зерна, и все. Плохо было, голодно. А как стрелочником-железнодорожником, то там
Из книги История города Рима в Средние века автора Грегоровиус Фердинанд2. Гражданское управление города Рима. - Сената уже не существует. - Консулы. - Должностные лица города. - Знать. - Судебное устройство. - Префект города. - Папский двор. - Семь министров двора и другие придворные лица Наши сведения об общем положении римского народа в
Из книги 100 великих тайн Первой мировой автора Соколов Борис ВадимовичТайна великого отступления После австро-германского прорыва у Горлице русские войска оставили Галицию. Германское командование рассчитывало устроить грандиозный «котел» в Польше. Для этого группировки из Галиции и Восточной Пруссии наносили удары по
Из книги Война на море (1939-1945) автора Нимиц ЧестерНачало отступления союзников Азиатский флот США представлял собой весьма скромную группировку. Самым крупным кораблем в нем был тяжелый крейсер "Хаустон". Вторым кораблем был легкий крейсер "Марблхед", построенный 17 лет назад. В начале декабря в состав флота был включен
Из книги Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940-1945 автора Эггерс РейнхольдГлава 9 НЕЗНАКОМЫЕ ЛИЦА - КРАСНЫЕ ЛИЦА Явно что-то произошло. Теперь недисциплинированность, почти бунт, чувствовалась повсюду. Раннее утреннее построение должно было приниматься нами двоими, ЛО. В то утро, казалось, многих свалила болезнь, и они не могли встать с постели
Из книги Сталинизм. Народная монархия автора Дорофеев Владлен ЭдуардовичОтступления и размышления Пройдут годы. К власти в Советском Союзе придут Хрущевы, Горбачевы, елыдины и другие политические «вожди». Они извратят все, что сделал советский народ под руководством Сталина, и начнут переписывать историю заново. В стране образуется пятая
Из книги Россия и Япония: Узлы противоречий автора Кошкин Анатолий АркадьевичГлава II. Дипломатия отступления
Из книги Страницы олимпийского дневника автора Кулешов Александр Петрович Из книги Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945 автора Эггерс РейнхольдГлава 9 Незнакомые лица – красные лица Явно что-то произошло. Теперь недисциплинированность, почти бунт, чувствовалась повсюду. Раннее утреннее построение должно было приниматься нами двоими, ЛО. В то утро, казалось, многих свалила болезнь, и они не могли встать с постели
В нашем многонациональном мире проживают около 1500 разных народностей. Каждая из них имеет свои особенности - культурные, религиозные, языковые. Все национальности имеют свои общепринятые названия.
Но, несмотря на это, под влиянием разных факторов большинство из них имеют еще и неофициальные прозвища, которыми наградили их соседи, братские народы или, наоборот, враги. Шутливые, добрые, язвительные - каждое из них имеет свою историю возникновения.
Самое первое прозвище
Началось все в глубокой древности. Первым прозвищем стало известное всем «варвары». Такое название развитые римляне и греки давали народам, речь которых им была непонятна. В эту группу попали разные национальности - кельты, германцы, славяне и прочие. Образованным грекам и римлянам в их разговорах слышалось постоянное «вар-вар», что и послужило основой для прозвища. Со временем первоначальное значение слова было потеряно, им начали называть грубых и невежественных людей, которые что-либо портят или разрушают. Входили в обиход прозвища и на Руси, многие народы получали прозвища от наших соотечественников.
Басурмане
Басурманами на Руси величали татар, людей другого вероисповедания. В основе своей это были иноверцы с Востока. Изначально прозвище имеет под собой именно религиозную основу. Считается, что слово «басурманин» образовалось изначально от искаженного «мусульманин». Позже это прозвище было применимо к многим народам иного вероисповедания.
Фряги или фрязины
Во второй половине XV столетия на территорию Русского государства прибывали иностранцы - в основном жители Италии. Среди них были специалисты, которые вносили свою лепту в развитии страны, - архитекторы, оружейники, инженеры. Русские называли их «фрязины», «фрязи» или «фряги». Прозвище получилось путем трансформации сербского слова, которым называли католиков. Таким образом все итальянское получало определение «фряжский». Даже в некоторых официальных документах отражено это название. В отчетах и мемуарах к именам итальянских мастеров приписывалось прозвище «фрязин», впоследствии закрепившееся в истории.
Как появились немцы
Привычные всем слова «немцы», «немецкий» имеют интересную историю происхождения, которая уходит корнями в Средневековье. Помимо приезжавших в Россию итальянцев посещали ее и иные жители Европейского континента. В начале никто не обладал знаниями русского языка и на любые вопросы местного населения отвечал молчанием. Вот тогда-то возникла версия, что иностранцы немые, не умеют говорить. Так и появились «немцы». Интересно, что изначально этим прозвищем были награждены жители Германии, Голландии, Англии и другие. Со временем немцами стали называть только жителей Германии, определение прочно закрепилось в русском языке в качестве общепринятой нормы.
Фрицы, боши и гансы
Жители Германии за всю историю взаимоотношений получали разнообразные прозвища. Их можно назвать рекордсменами в этом вопросе. От своих соседей они получали звания «пруссаки» (от названия крупнейшего немецкого государства - Пруссии). Французы пренебрежительно называли их «боши». Это прозвище сложилось из сокращенного обозначений немецкого языка и дословно переводилось как «немецкая башка». Это название во время Первой мировой войны проникло и в русский язык.
В это же время русские нарекли немцев «фрицами». Прозвище - производное от популярного в Германии имени, которое могло быть как самостоятельным, так и сокращенным от имени Фридрих. Наиболее популярным это название стало, когда немцы в 1941 году вновь напали теперь уже на Советский Союз. Было тогда в обиходе и другое прозвище - «гансы», которое также возникло от одного из самых распространенных из немецких имен.
Хохлы
У каждого прозвища были свои предпосылки. Порой причиной возникновения нарицательных имен становились особенности внешнего вида. Так произошло с жителями Украины. Между ними и русскими произошел обоюдный обмен прозвищами.
В прошлые времена казаки из Запорожья брили головы наголо, оставляя лишь чуб спереди. Русские называли его «хохол». Обладателей этой характерной прически и самих стали величать хохлами, а со временем это прозвище перешло на всех украинцев.
Но и братья-украинцы в долгу не остались. Русские массово носили бороды, что и позволило называть их «кацапами». В украинском языке «цап» - козел, у которого есть борода. Украинское «як цап» («как козел») постепенно трансформировалось в известное всем кацап. Эти прозвища всегда имели шуточный оттенок, и представители братских народов относились к ним с юмором.
«Продуктовые» прозвища
Существует целый ряд прозвищ, которые имеют в своей основе кулинарные особенности той или иной нации. Например, итальянцев русские окрестили «макаронниками», поскольку известно, что макароны у них - любимое национальное блюдо, хотя этот продукт повсеместно известен и употребляется в пищу всеми народами мира.
Гастрономическое прозвище получили и французы. Их русские нарекли «лягушатниками» - за употребление в пищу изысканных блюд, основу которых составляют эти земноводные.
Получили «вкусное» наименование и братья-белорусы за свою любовь к блюдам из картофеля. Известно, что в их национальной кухне этот овощ является основой множества угощений. В белорусском языке картофель звучит как «бульба», вот от него то и появилось прозвище «бульбаши».
Биралюкасы, лабусы» и пшеки
Биралюкасами русские величали литовцев. Прозвище возникло путем трансформации слов «бролис» - «брат» - или уменьшительного «бролюкас» - «братишка».
Латыши получили прозвище лабусы благодаря своему известному приветствию labas, laba diena, что в переводе означает «добрый день».
Поляков же русские называли пшеками. Основой для такого прозвища стал шипящий характер польской речи.
Простые сокращения
Целый ряд прозвищ возник в русском языке путем упрощения и сокращения длинных названий национальностей. Так, американцы стали америкосами, азербайджанцы - айзерами, армяне - арами.
Также встречаются в русском языке:
Абрек - так называют дагестанцев, кавказцев, чеченцев.
Байбак - прозвище жителей Карелии. Намекает на негативные качества, которыми обладает степной сурок, - лень, глупость. Имеет оттенок презрения.
Гуран - так называют потомков смешанных браков русских и бурят в Забайкалье. Применительно и к забайкальским казакам. Прозвище появилось от названия самца косули, которая является популярным промысловым животным.
Жид - прозвище для евреев. Переводится как «иудей», «еврей». Заимствовано из итальянского через романские языки.
«Зверь» - прозвище для приезжих из Средней Азии и Закавказья. Имеет презрительный оттенок, вышло из воровского жаргона.
Кураты - презрительное название эстонцев. Придумали его русские, живущие в Эстонии. Происходит от самого популярного в стране ругательства, которое в переводе означает дословно «черт».
«Пиндосы - изначально такое наименование получили греки, впоследствии значение перенеслось и на жителей Америки.
Чалдоны, челдоны - диалект, так называли жителей Сибири.
«Чухонь, чухонец - неуважительное обращение к ингерманландским финнам, потом перешло на всех жителей Финляндии и представителей финно-угорских народов.
Эллины - греки. Пошло от истинного самоназвания народа.
Французский язык был популярен в России еще до Наполеона. Однако в условиях войны обе стороны смогли не только приобрести новые военные навыки, но обогатить лексический запас.
Самое известное слово, которое перекочевало в русский язык после Отечественной войны 1812 года — «шваль», от французского «cheval» - лошадь, конь. И соответственно потомственные французские дворяне называли себя «chevalier», по-русски «шевалье» — всадник, рыцарь, кавалер. Еще по средневековым правилам дворянин всегда представлялся в момент пленения именно так: титул давал ему возможность остаться в живых, так как представителей знати обычно из темницы выкупали. Вот и в войне 1812 года французы, попадая к русским в плен, сразу начинали кричать: «Шевалье!». Наши же шутили в ответ: «Опять какая-то ободранная шваль. Где ваши маршалы?». Надо отметить, что вид французских пленников было крайне истощенным.
По иной популярной версии слово «шваль» возникло тогда, когда французы-оккупанты, занимая русские деревни, требовали у крестьян лошадей. Они кричали им «Шваль!», что означало: «подайте лошадь». Крестьяне же считали, будто швалью именуют их. И в ответ также стали называть французов: «Опять эта шваль приехала, коней забрать хочет».
Французские титулы и регалии в русском просторечии быстро превратились в ругательства и оскорбления.
Другое ругательное слово — «шантрапа» (проходимцы) — также перекочевало в русский язык в тот период. Как считается, некоторые пленные французы вовсе не стремились возвращаться на Родину — им было хорошо и в России. Кроме того, после свержения Наполеона на их родину возвращались старые полуфеодальные порядки, а на Руси французскую культуру любили. Пленные охотно становились гувернерами и воспитателями. Сидя на уже теплых местах, они экзаменовали русских мужиков и крепостных, говоря: «chantra pas», что означало «к пению не годен». Русские считали это оскорблением, оттуда и прилипло к этому слову его теперешнее негативное значение: «Вот шантрапы-то понаехало».
По окончании войны, отступая, французы молили русских крестьян дать им еды и воды, называя их «cher ami» - с фр. «дорогой друг». Отсюда пошло слово «шаромыжники».
Французы русских тоже запомнили. Существует легенда, что известное наименование ресторана, «бистро», происходит как раз от русского «быстро». На стене одного из французских заведений до сих пор висит мемориальная надпись, рассказывающая о том, как казаки, квартировавшие в 1814 году в Париже, зашли в этот ресторан и попросили что-то принести «быстро». Солдаты выбирали изысканные рестораны, но вкуса особого не имели, предпочитая чтобы съестное принесли побыстрее. Поэтому просили водку, вино, селедку и огурцов. Сложно было отказать вооруженному казаку!
Сегодня вопрос о том, как относятся к России на Западе, как формируется имидж России в мире, очень актуален. Как, впрочем, и всегда. Формирование "положительного образа страны" в глазах иностранцев было частью государственной политики и при царях, и при большевиках. Вот только рассчитывали государственные мужи на разные силы, опирались на разные политические и общественные установки. Однако, как следует из опыта, лучшим средством для благоприятного отношения было не устрашение, не бряцание оружием и даже не военные победы, а русские романы и русские женщины.
О том, как на протяжении веков складывалось восприятие России в Европе и в ее старом центре - Франции, историк Ольга ЭДЕЛЬМАН побеседовала с филологом и переводчиком, автором работ о русско-французских дипломатических и культурных связях Верой МИЛЬЧИНОЙ.
Чем была Франция для России, что русские хотели там увидеть? И чем была Россия для Франции? И вообще, зачем нужно такое общение людей разных национальностей и зачем, собственно, его изучать?
Пример русско-французских связей показывает: нередко общение нужно для того, чтобы искать у соседей (в широком смысле; для соседства не обязательно иметь общую государственную границу, которой у нас с Францией как раз не было) те свойства, которых недостает самим. И описывать эти свойства (подчас весьма преувеличивая) как пример и назидание для соотечественников: вот, мол, как бывает у умных-то людей. Тут важно подчеркнуть, что в случае русско-французских отношений это конструирование идеала, воплощенного в жизни и государственном устройстве другой нации, было взаимным. Потому что о том, как мы смотрели на Европу (а французы считали сами себя и считались во всем мире воплощением культурной европейскости), о том, как русские люди восклицали: "Ах Франция, нет в мире лучше края!" - об этом написано довольно много, и с похвалой, и критически. Но меньше известно о том, что французы в некоторые эпохи с таким же пристальным вниманием смотрели на Россию и, более того, находили в ней такие свойства, каких, по их мнению, не хватало их родной Франции. Причем самое поразительное, что свойства эти в разное время были совершенно противоположными.
Во второй половине XVIII века возникло такое явление, которое один французский исследователь, Альфред Лортолари, два века спустя окрестил "русским миражом". Французские философы-просветители с легкой руки Екатерины??, которая охотно сама создавала себе "имидж" просвещенной государыни, стали рисовать в своих сочинениях образ России как страны гораздо более свободной, чем тогдашняя французская монархия. Получалось так: во Франции абсолютизм, а в России вот-вот возникнет монархия почти конституционная. Вопрос о том, насколько сами французские философы верили в реальность этих конструкций, - вопрос непростой. Пожалуй, не столько верили, сколько хотели верить. Не случайно, наверное, Вольтер в Россию не поехал - не хотел разочаровываться. А Дидро приехал - и ничего особенно хорошего, что подтверждало бы эти миражи, не увидел. Но приятно было думать, что есть страна, где политический идеал уже осуществился. В век Просвещения русский мираж имел, так сказать, прогрессистский характер.
А в XIX веке, в 30-40-е годы, возник русский мираж противоположного идеологического наполнения - монархический, консервативный. Роли переменились: теперь Франция стала конституционной монархией, с парламентом и парламентскими дискуссиями, а Россия осталась абсолютной монархией, но для тех французов, которым их парламентаризм не нравился, эта российская монархия стала символом правильного политического устройства. Потому что парламентаризм - это (им казалось) хаос, беспорядок. А Россия посреди этого хаоса - островок спокойствия, порядка, якорь в бурном море (образ не мой, а С.С. Уварова, который свою знаменитую триаду "православие, самодержавие, народность" задумывал именно как "наш ответ" французскому беспорядку). И французы эту мысль охотно подхватили; то есть можно сказать, что этот новый, консервативный русский мираж, так же как и предыдущий, прогрессистский, создавался в тесном сотрудничестве русских и французов. В XV??? веке такими "соавторами" были русская императрица и французские философы, в первой трети X?X - русские "публицисты" и дипломаты, такие как Уваров или князь Элим Мещерский, и французские монархисты, так называемые легитимисты, которые считали короля Луи-Филиппа узурпатором, а конституционную монархию - государством горлопанов. И опять-таки, хотелось людям думать, что если уж в родной стране невозможно возвратиться к прежнему, дореволюционному государственному устройству (оно так и называлось - старый порядок), то должно же на земле быть такое место, где этот идеал осуществлен, где вместо хаоса царит порядок. Таким местом им виделась Россия. Причем характерно, что придумывали это именно про Россию, а не про Пруссию или Австрию, которые тоже были абсолютными монархиями. Видимо, потому, что Пруссия и Австрия были ближе и больше даны "в непосредственных ощущениях", а Россия была такая tabula rasa - более далекая, менее известная, поэтому ею легче было обольщаться. Хотя, с другой стороны, к созданию "русского миража" приложили руку и русские публицисты, и французы, женатые на русских дамах (феномен русских жен как "культурообразующего фактора" уже тогда имел место). Но даже если что-то было придумано русскими, главное, что французами это было в тот момент востребовано.
Получается, что отечественная идея о неком особом мессианском пути, который Россия покажет миру, корреспондировала с ожиданиями в самой Европе?
Да. Только французы-легитимисты 1830-х годов этот мессианский путь искали не в будущем, а в прошлом. На Россию, как на манекен, надевали концепцию патриархальной и патерналистской монархии, где все подчиняются государю, как дети отцу, как верующие Богу - не с болью душевной, не насильно, а по доброй воле. Если верить этим французским публицистам, получалось, что в России отношения между помещиками и крестьянами и между императором и подданными такие же, как отношения в хорошей семье. И не нужно никакого парламентского шума, гармония устанавливается сама собой. Я сейчас несколько утрирую, но об этом во Франции действительно писали, и писали много. Больше того, есть книга, и книга очень широко известная, которая родилась именно из столкновения вот этих "миражных" представлений о России с реальностью. Это "Россия в 1839 году" маркиза де Кюстина, вышедшая в 1843 году. Кюстин был легитимист и читатель легитимистской прессы; он ехал в Россию, чтобы своими глазами увидеть ту патриархальную утопию, тот идеальный порядок, о котором он знал из этих газет. А увидел изнанку этого порядка, насилие, которое его обеспечивает, и вернулся из России сторонником той самой конституционной монархии, к которой относился до поездки весьма скептически. И его книга, вдобавок очень страстная и очень талантливо написанная, подвела черту под существованием легитимистского миража.
И что же, больше французы "русских миражей" не придумывали?
Нет, и позже были замечательно интересные эпизоды.
Потом, в конце XIX века, Мельхиор де Вогюэ изобрел "русскую душу". Многие и у нас, и во Франции не знают, что пресловутая идея "русской души" - тоже конструкт, сознательно придуманный дипломатом виконтом де Вогюэ, который бывал в России и знал ее, у него тоже была русская жена, фрейлина императрицы. Ему, набожному католику, ужасно не нравился французский натурализм конца столетия, с его приземленностью, бездуховностью, когда описывали только земное, о небесном же забывали вовсе. И вот своего рода противоядие этому он стал искать в России, в русском романе, о котором написал целую книгу (она вышла в 1886 году). Хотя он не то чтобы совсем заблуждался по поводу России. У него есть замечательное рассуждение насчет русской души - что, мол, она похожа на суп, где есть все: и рыба, и овощи, и травка, и пиво, и сметана, и горчица (это, видимо, об окрошке у него были такие представления, хотя больше такой суп похож на джеромовское ирландское рагу), - все что угодно есть в этом супе, и вкусные вещи, и отвратительные, и никогда не знаешь, что ты оттуда выловишь. Точно так же, говорит Вогюэ, и русская душа. Это котел, в котором перемешиваются самые разные ингредиенты: печаль, безумства, героизм, слабость, мистика, здравомыслие, - и вы можете оттуда выудить все что угодно, даже то, чего совсем не ожидаете; если бы вы знали, восклицает Вогюэ, как низко эта душа может пасть и как высоко подняться! И как ее швыряет из стороны в сторону. Потрясающее описание, по-моему. Вогюэ сознавал, что в русской душе есть все, но намеренно преувеличивал ее спиритуалистическую сторону. Он хотел при помощи русского романа предъявить образец духовности французам, которые, по его мнению, эту духовность утратили. То есть опять француз искал в России то, чего ему недоставало дома, и это недостающее частично основывалось на реальности, а частично было "миражом", конструкцией, постройкой из подручных средств. И я думаю, тот факт, что у французов до сих пор в большом почете Толстой, Достоевский, - это следствие прививки, вложенной в культуру Мельхиором Вогюэ. Я сама не раз встречала французов, и притом не обязательно филологов, которых спрашиваешь, почему они стали учить русский язык, и они отвечают, что исключительно потому, что прочли - в переводе! - Достоевского (или Толстого).
Это про мифы и миражи, которые французы сочиняли про нас. А с русской стороны по отношению к французам такое явление тоже имело место?
Разные русские видели разную Францию: для одних она была источник литературных новинок, для других - политических идей и событий, для третьих - новых модных фасонов чепчиков. Это общеизвестно. Но эта тема тоже имеет ракурсы, известные куда менее и чем-то, что называется, даже трогательные. Это связано с ролью дипломатов. В ту эпоху одна из непосредственных обязанностей дипломатов, послов (помимо улаживания отношений и т.п.) состояла в том, чтобы самым подробным образом описывать свои беседы с императором и министром иностранных дел. Но главное - с императором, поскольку понятно было, что в России вся политика зависит от него. Я думаю, что они довольно точно передавали не только смысл его речей, но даже, так сказать, мыслительные конструкции. И вот прелестный эпизод 1834 года. До Петербурга дошли слухи об отставке французского министра иностранных дел. Николай Павлович взволновался: с этим министром были налажены отношения, его политика устраивала Россию, зачем же его снимают и что теперь будет? Посол ему объясняет: мол, государственное устройство Франции таково, что если парламент не поддержал какую-то конкретную меру, предложенную министром, министру приходится уйти, но это ничего не значит, политика останется той же самой, потому что дело не в человеке, а в системе. Николай недоверчиво отвечает, что так-то оно так, но мы-то знаем, что все-таки главное именно в человеке и в личных с ним контактах. Потому что в России все зависит от конкретных людей, и сама идея о том, что политика может не измениться оттого, что придет другой человек, кажется русскому государю довольно дикой. И еще долго посол объяснял императору, как работает парламентская система. Получается, что общение с французским дипломатом было для русского царя школой парламентаризма.
А мотив русской угрозы, исходящей от России опасности ведь тоже существовал?
Конечно. Кстати, этот мотив имел вполне конкретные основания, ведь были казаки в Париже в 1814 году и в 1815-м, после Ста дней.
Почему говорили именно о русской угрозе, а не прусской или английской? На самом деле мы просто знаем о "русской угрозе" больше, чем о, допустим, франко-английских или франко-немецких отношениях и о том, насколько во Франции периодически обострялась ненависть к англичанам или к немцам. И все-таки в 1814 или 1815 году для французов пруссаки или англичане были "свои", а когда появились казаки - это уже была экзотика, и притом экзотика страшноватая. Вдобавок на это восприятие накладывались еще геополитические концепции: когда-то в Рим пришли с севера варвары, и поскольку историческое мышление часто действует по аналогии, то теперь на роль варваров определяли русских и возникала идея русской угрозы. Но точно так же у нас была идея французской угрозы, причем не только на уровне народного сознания после войны 1812 года. Французы боялись, что их страну заполонят орды русских варваров, а русские государи со времен революции 1789 года боялись революционной заразы, и как только во Франции происходила очередная революции, они отзывали всех своих подданных из Парижа домой.
Мы с вами говорили о французской роялистской прессе. А пресса демократическая?
Там все наоборот, вместо России-идеала - империя зла, империя кнута. Абсолютно деспотическое, варварское государство, и главный варвар - император: он душитель, кровавый убийца. Так писали французские журналисты-республиканцы; так же, естественно, писали и поляки-эмигранты, выпускавшие в Париже свою прессу на французском и польском языках. Кстати, риторического "нагнетания", только не позитивного, а негативного, в этих статьях было не меньше, чем в легитимистских утопиях. Просто сейчас это читать привычнее, потому что обличения самодержавия из школьных учебников советского времени примерно в той же стилистике выдержаны. Между прочим, перечитывая наиболее пламенные фрагменты "Былого и дум" Герцена, находишь там примерно те же филиппики, что и в республиканских французских газетах, только Герцен это талантливее делал.
А Герцен эти газеты читал?
Да, я думаю, когда писал "Былое и думы", уж наверняка читал. Если не эти конкретные газеты 30-40-х годов, то какие-то более поздние, им подобные.
У вас есть книга о русско-французских связях, имеющая подзаголовок "Дипломаты, литераторы, шпионы". Первых двух категорий мы коснулись, давайте теперь про шпионов. Первый вопрос: это три линии, по которым действительно шли основные контакты, или это ваши личные научные предпочтения? И кто такие в ту эпоху шпионы? Тогда еще не существовало промышленного шпионажа, да и военный был совсем не тот, что в нашем понимании. Чем тогда шпионы занимались, что они должны были узнавать?
Когда я в подзаголовок поставила слово "шпион", это была некоторая провокация, я понимала, что от меня ждут чего-то возвышенного, про Пушкина, но никак не шпионов. Кстати, тех, кого в X?X веке называли "шпионами", сейчас бы назвали, вероятно, "агентами влияния". И я не думаю, что многие из этих людей сами назвали бы себя шпионами, тот же Яков Николаевич Толстой, который жил в Париже много лет формально как посланник Министерства просвещения, а на самом деле как агент Третьего отделения, или некий Дюран, который ухитрился быть одновременно агентом трех государств - России, Австрии и Франции. Но шпионами они себя не мыслили, а имели более лестные для себя определения. Журналисты, публицисты, наблюдатели, так сказать. А что хотели узнать? Ну вот, например, в 1834 году некий полковник Ла Рю по поручению французского посла Мезона объехал Россию и составил семь донесений о разных сферах - про сельское хозяйство, состояние армии и т.д. Зачем это было нужно? Так, на всякий случай. Луи-Филипп воевать совершенно не хотел, его недаром прозвали "Наполеон мира", но считалось полезным знать, как обстоят дела у "соседей". Таким - шпионским - образом составлялась статистика чужой страны (в старинном смысле слова статистика - "наука о силе и богатстве государства, о состоянии его в данную пору"). А кроме того такие дипломаты-наблюдатели-шпионы были еще и доморощенными социологами. Дипломаты помимо регулярных докладов о беседах с императором или министром иностранных дел насчет текущих событий время от времени должны были составлять отдельные доклады о состоянии общественного мнения. И у этого самого Ла Рю последнее донесение как раз посвящено общественному мнению - и, кстати, совершенно противоположно тем идиллическим представлениям о русском самодержавии, которое насаждали монархические французские газеты. Ла Рю убеждает своих начальников, что монархия в России рухнет буквально завтра, император вовсе не имеет кредита доверия, страшно боится дворянства и всячески перед ним заискивает. Ла Рю служил Июльской монархии, и ему хоте лось доказать, что оппозиционеры-легитимисты напрасно ставят Луи-Филиппу в пример Россию с ее якобы идеальным порядком; и вот он выстраивает свой образ России, которая того и гляди развалится. Забавно, что позже, уже при Второй империи, этот Ла Рю сам стал верным слугой вполне авторитарного режима. Во Франции в X?X веке политические режимы менялись так часто, что даже было изобретено понятие "флюгер" - для обозначения людей, легко меняющих свои убеждения. Даже "Словарь флюгеров" вышел в 1815 году...
Вообще говоря, насколько были эффективны русские "агенты влияния" во Франции? Они имели какое-то влияние на общественное мнение? И на кого там они ориентировались?
Ну, например, зачем сидел в Париже помянутый выше Яков Николаевич Толстой? Чтобы отслеживать французскую прессу, находить антирусские заметки и реагировать на них, то есть опровергать. Причем опровергал он их не от своего имени, а от имени французов, которые были у него "на довольствии". И печатал эти заметки во французских газетах, которые также были "на довольствии" у российского государства. Потому что, рассуждал он, зачем же писать о России хорошо от русского имени, от французского же это будет выглядеть более убедительно.
Хотя в русском внешнеполитическом ведомстве было две концепции. Министр иностранных дел Нессельроде считал, что отвечать не нужно, мол, собака лает, а караван идет. Лучше вообще не реагировать, и нападки сами собой забудутся. А шеф жандармов Бенкендорф, напротив, считал, что если возник во французской прессе какой-то "антирусский прыщ", без ответа его оставлять нельзя. Этими ответами и занимался Толстой.
То есть это было "конструирование положительного образа России в международной прессе"?
Да, конечно. И создание, например, того легитимистского "миража", о котором я говорила выше, было важным элементом этого конструирования. И разумеется, это все влияло на общественное сознание. Но для реального познания России, мне кажется, было важно не только это, но и общение с приезжавшими в Париж русскими (которых, кстати, после Июльской революции, в 30-40-е годы, российские власти в Париж выпускали очень неохотно; число людей, получавших разрешение поехать во Францию, исчислялось всего несколькими десятками в год). Конечно, не все приезжавшие русские были такими, как Александр Иванович Тургенев, который не только русским друзьям доставлял новинки французской литературы, а французским рассказывал про новинки русской, но и французов извещал о таких событиях в их собственной литературе, про которые они знать не знали. Тургенев был человек уникальный. Но все равно, мне кажется, контакты с русскими в Париже имели большое значение, потому что напоминали, что русские дворяне - такие же светские люди, ничем особенным от французов не отличаются. Я думаю, тогда - как, кстати, и сейчас - гораздо важнее было показать не то, что Россия - сверхдержава, атрибуты которой мощь и угроза, а то, что в России живут "такие же люди, как мы" (по крайней мере в том, что касается образованного общества). И в этом смысле очень важны, как мне кажется, два малоизвестных и не очень, пожалуй, эстетически совершенных романа Поля де Жюльвекура. Был такой француз, тоже женатый на русской, переводчик русских стихов (сборник под названием "Балалайка" он выпустил), приложивший руку к созданию этого самого консервативного, монархистского миража. Так вот, он выпустил два романа, в 1842 и 1843 годах, - "Русские в Париже" и "Московское Сен-Жерменское предместье". В общем-то ничего особенного - сюжетные ходы той литературы, которую Вяземский называл "гостиными" романа, приложены не к французам, а к русским, и выходит очень интересно: русские не хуже и не лучше, чем французы.
То есть можно сказать, что в отношениях двух стран постоянно работают две разные тенденции: одна заключается в том, чтобы находить у соседа то, чего нет у тебя дома, но что бы очень хотелось иметь. А другая - убеждаться в том, что за кордоном живут в общем примерно такие же люди.