Юрий Федосюк Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. Юрий Федосюк - Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века

Ю.А. Федосюк

ЧТО НЕПОНЯТНО У КЛАССИКОВ, или ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО БЫТА XIX ВЕКА

Несколько слов об этой книге

Письмо было сочувственно встречено специалистами: журнал «Вопросы литературы» опубликовал его в № 6 за 1959 год под заглавием «Такое пособие необходимо», однако содержавшийся в нем призыв к ученым, похоже, не был ими услышан. Шли годы, а крайне необходимое, по мнению Ю. Федосюка, всем читателям русской классической литературы пособие все не появлялось на свет. И тогда, спустя четверть с лишним века после своей публикации в «Вопросах литературы», Юрий Александрович Федосюк, к тому времени уже хорошо известный среди филологов и историков своими книгами по этимологии русских фамилий (Что означает ваша фамилия? – М., 1969; Русские фамилии: Популярный этимологический словарь. – М., 1972; переиздано в 1981 и 1996 гг.) и по истории Москвы (Бульварное кольцо. – М., 1972; Лучи от Кремля. – М., 1978; Москва в кольце Садовых. – М., 1982; переиздано в 1991 г. и др.), решает реализовать свою давнюю идею сам.

В 1989 году работа над новой книгой была завершена, но судьба ее, к сожалению, неожиданно оказалась очень нелегкой. Рукопись была передана одному авторитетному государственному издательству, которое вначале по причине финансовых трудностей, а затем, увы, из за недобросовестности и некомпетентности сотрудника, ответственного за выпуск книги, так и не смогло издать ее. Между тем договор, заключенный с издательством, а также многочисленные уверения в том, что книга вот вот будет выпущена, долгое время не давали возможности вначале самому автору (он умер в 1993 году, так и не дождавшись выхода книги), а затем и его наследникам попытаться издать ее в другом месте.

За минувшие со времени написания книги годы интерес к отечественной истории и культуре в России заметно вырос, а идеологические барьеры, которые некогда не давали авторам и издательствам возможности удовлетворять этот интерес читателей, исчезли. Были изданы такие книги, как «Беседы о русской культуре» Ю. М. Лотмана (СПб, 1994), «Костюм в русской художественной культуре 18 – первой половине 20 вв.» Р. М. Кирсановой (М., 1995), «Словарь редких и забытых слов» В. П. Сомова (М., 1996), словарь справочник «Редкие слова в произведениях авторов XIX века» под редакцией Р. П. Рогожниковой (М., 1997) и др. Однако книга, которую вы сейчас держите в руках, не совпадает по форме и содержанию ни с одной из них. Перед вами одновременно и увлекательный рассказ о том, как жили в старину наши предки, который автор снабдил многочисленными примерами из хорошо известных произведений русской классической литературы, и крайне необходимый исторический комментарий к этим произведениям, благодаря которому читатель сможет гораздо глубже понять их содержание.

Завершая это небольшое вступительное слово, мне хотелось бы выразить свою благодарность Марине Ивановне Лабзиной и Татьяне Михайловне Тумуровой за их труд по редактированию книги во время первой, к сожалению, не увенчавшейся успехом попытки ее издания. Я глубоко признателен издательству «Флинта», которое, получив от меня рукопись, любезно согласилось оперативно выпустить в свет книгу моего отца, так долго ждавшую своего читателя. Кроме того, считаю своим приятным долгом искренне поблагодарить Сергея Ивановича Кормилова, Эрика Иосифовича Хан Пиру, Игоря Георгиевича Добродомова, Льва Иосифовича Соболева и Геннадия Юрьевича Скворцова: внимательно познакомившись с первыми изданиями этой книги, они высказали свои замечания, которые дали возможность внести в текст целый ряд уточнений и исправлений.

^ М.Ю. Федосюк

Вместо предисловия

Русская литература и отечественная история – родные сестры. В нашем сознании они идут рука об руку. Не сможет читатель понять до конца «Мертвые души» Н.В. Гоголя или «Анну Каренину» Льва Толстого, не имея представления о времени их действия, ничего не зная о крепостном праве или о пореформенной эпохе. Поэтому без знания отечественной истории трудно понять русскую литературу, знание же литературы облегчает понимание истории, оживляя ее образами, диалогами и красками.

Постижение произведения невозможно без того, чтобы слова не превратились в нашем сознании в зрительный образ или отвлеченное понятие. Вот спешит Евгений Онегин к умирающему дяде, «летя в пыли на почтовых». А что означает строка: «…Стремглав по почте поскакал…»? (Можно ли в наши дни «скакать по почте»?) Что за управитель сообщил герою о том, что «дядя при смерти в постеле»? Что представляет собой усадьба дяди, штофные обои в его гостиной? Наконец – и это особенно важно, – что значат слова «…Ярем он барщины старинной / Оброком легким заменил…»? Короче: что ни строфа – то загадки, большие и малые, а между тем весьма существенные для уяснения смысла повествования, времени действия, психологии героев.

Из этих частностей и складывается та неповторимая картина, которая позволяет нам наслаждаться художественным произведением, отчетливо видеть и понимать действие.

Да, люди всегда были людьми, они дружили и враждовали, трудились и развлекались, уступали или боролись, защищая свои жизненные идеалы – без этих общих с нами черт незачем было бы читать и перечитывать произведения о далеком прошлом. Но вот исторические условия, вся обстановка их жизни в очень многом отличались от современных.

Теперь читателю ясно, для чего написана эта книга. Для того, чтобы облегчить восприятие русской классической литературы, убрав слегка застлавшую ее дымку времени, затрудняющую понимание. Для кого эта книга написана? Для вступающего в жизнь молодого человека, растущий интерес которого к родной литературе, как и к отечественной истории, естествен и закономерен, особенно в наше время.

Книга разделена на тематические главы, которые позволят получить сведения о тех или иных фактах прошлого не отрывочно, а в их исторической совокупности, взаимосвязанно. Тем самым она может служить не только учебным пособием по литературе, но и простейшим справочником по истории общественных отношений и быта России от конца XVIII века до начала века XX. При этом она почти полностью опирается на материал русской классической литературы.

Книгу не обязательно читать подряд, от первой до последней строчки. Достаточно ознакомиться с интересующими вас главами или абзацами из этих глав. В конце помещен алфавитный указатель толкуемых в книге слов. Встретив в тексте того или иного произведения непонятное слово, читатель легко найдет страницу, где оно разъясняется, причем разъясняется тоже на примере художественного текста.

Эта книга – один из первых опытов справочного пособия подобного рода. Поэтому едва ли она застрахована от неполноты или некоторых неясностей. Но хочется верить, что читателю будет интересно войти в увлекательный мир быта прошлых веков.

Вместо предисловия

Глава первая НАРОДНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Церковный календарь

Старый и новый стиль

Праздники и посты

Глава вторая POДСТВО, СВОЙСТВО, ОБРАЩЕНИЕ

Термины родства и свойства

Смешение терминов

«Духовное родство»

Условные обращения

Отмирающие слова

Обращение между близкими и друзьями

Официальные и полуофициальные обращения

«Слово ер с»

Иные формы обращения

Глава третья МЕРЫ И ВЕСА

Меры длины

Меры площади

Меры веса

Меры емкости для сыпучих товаров

Меры объема жидкости

Температурная шкала

Глава четвертая ДЕНЬГИ И ЦЕННЫЕ БУМАГИ

От полушки до катеринки

Два курса

Все цвета радуги

Ценные бумаги

Глава пятая ЗЕМЛИ И ВЛАСТИ

Столицы, губернии, области

Министерства и иные присутственные места

Губернские власти

Уездные власти

Городская полиция

Волость и село

Пореформенные учреждения

Пореформенный суд

Жандармерия

Некоторые забытые должности

Глава шестая ЧИНЫ И ЗВАНИЯ

Государственные служащие

Коллежский регистратор

Губернский секретарь

Коллежский секретарь

Титулярный советник

Коллежский асессор

Надворный советник

Коллежский советник

Статский советник

Действительный статский советник

Тайный советник

Действительный тайный советник и канцлер

Чиновники XV класса

Чеховская «табель о рангах»

Придворные чины и звания

Неправильное титулование

Степени и звания в науке

Глава седьмая АРМИЯ И ГВАРДИЯ

Рекрутская повинность

Военные чины

Офицерские чины

Разновидности войск

Формы и знаки различия

Реформа 1874 года

Кадеты, юнкера и кантонисты

Некоторые забытые слова

Глава восьмая ОРДЕНА И МЕДАЛИ

Ордена и их знаки

Иерархия орденов

Глава девятая ДВОРЯНЕ И КРЕСТЬЯНЕ

Дворянское сословие

Титулованные дворяне

Не земля, а души

Помещичьи крестьяне

Штат дворовых

Управление имением

Однодворцы и вольные хлебопашцы

Опека и залог

Дворянское самоуправление

Крестьянская реформа

Глава десятая ДРУГИХ СОСЛОВИЙ ЛЮДИ

Мещанство и купечество

Духовенство

Глава одиннадцатая КАК ОДЕВАЛИСЬ

Костюм и время

Мужские костюмы

Женская городская одежда

Мужская крестьянская одежда

Женская крестьянская одежда

Некоторые детали туалета и прически

Бороды и усы

Глава двенадцатая НА ЧЕМ ПЕРЕДВИГАЛИСЬ

Средства передвижения

Виды экипажей

Масти лошадей

Железные дороги

Другие средства передвижения

Глава тринадцатая БЫТ И ДОСУГ

Внутри дома

Освещение

Добывание огня

Мелкие вещи

Еда и напитки

Болезни и их лечение

Трактиры и иные заведения

Без преувеличения можно сказать, что представляемая книга Ю.А. Федосюка (1920-1993) – явление уникальное. На протяжении десятилетий подвижнической исследовательской работы автор собрал колоссальный материал, отражающий в забытых или непонятных современному читателю словах материальную и духовную культуру русского народа. Примеры, взятые из широко известных произведений русских писателей-классиков, охватывают литературу XVIII-XX вв.

Книга адресована школьникам, студентам, преподавателям, всем, кто любит отечественную словесность и стремится глубже образовать себя.

История этой книги не совсем обычна. Она началась еще в 1959 году с письма, которое 39-летний филолог и журналист Юрий Федосюк написал в редакцию журнала «Вопросы литературы». «Сотни выражений, встречающихся в сочинениях русских классиков и отражающих общественные отношения и бытовые особенности дореволюционной России, становятся для все более широкого круга современных читателей „камнем преткновения“ – либо непонятными вовсе, либо понимаемыми превратно „…“ – говорилось в этом письме. – Мне, знакомому лишь с метрической системой, неясно, богат или беден помещик, владеющий двумястами десятин земли, сильно ли пьян купец, выпивший „полштофа“ водки, щедр ли чиновник, дающий на чай „синенькую“, „красненькую“ или „семитку“. Кто из героев выше но положению, когда одного титулуют „ваше благородие“, второго – „ваше сиятельство“, а третьего – „ваше превосходительство“? Отдельные события того ли иного романа происходят в „Успеньев день“ или „на Фоминой неделе“, но если тут не дается описания природы, мне непонятно ни время года, ни хронология событий». Завершая письмо, Ю. Федосюк призывал ученых – филологов и историков начать работу над специальным справочником по истории русского быта, который помогал бы широкому кругу читателей, и прежде всего учителям литературы, студентам и школьникам, «глубже постигать произведения классиков, оживив многие строки, потускневшие из-за того, что содержащиеся в них понятия сданы в архив нашей эпохой».

Письмо было сочувственно встречено специалистами: журнал «Вопросы литературы» опубликовал его в № 6 за 1959 год под заглавием «Такое пособие необходимо», однако содержавшийся в нем призыв к ученым, похоже, не был ими услышан. Шли годы, а крайне необходимое, по мнению Ю. Федосюка, всем читателям русской классической литературы пособие все не появлялось на свет. И тогда, спустя четверть с лишним века после своей публикации в «Вопросах литературы», Юрий Александрович Федосюк, к тому времени уже хорошо известный среди филологов и историков своими книгами по этимологии русских фамилий (Что означает ваша фамилия? – М., 1969; Русские фамилии: Популярный этимологический словарь. – М., 1972; переиздано в 1981 и 1996 гг.) и по истории Москвы (Бульварное кольцо. – М., 1972; Лучи от Кремля. – М., 1978; Москва в кольце Садовых. – М., 1982; переиздано в 1991 г. и др.), решает реализовать свою давнюю идею сам.

В 1989 году работа над новой книгой была завершена, но судьба ее, к сожалению, неожиданно оказалась очень нелегкой. Рукопись была передана одному авторитетному государственному издательству, которое вначале по причине финансовых трудностей, а затем, увы, из-за недобросовестности и некомпетентности сотрудника, ответственного за выпуск книги, так и не смогло издать ее. Между тем договор, заключенный с издательством, а также многочисленные уверения в том, что книга вот-вот будет выпущена, долгое время не давали возможности вначале самому автору (он умер в 1993 году, так и не дождавшись выхода книги), а затем и его наследникам попытаться издать ее в другом месте.

За минувшие со времени написания книги годы интерес к отечественной истории и культуре в России заметно вырос, а идеологические барьеры, которые некогда не давали авторам и издательствам возможности удовлетворять этот интерес читателей, исчезли. Были изданы такие книги, как «Беседы о русской культуре» Ю. М. Лотмана (СПб, 1994), «Костюм в русской художественной культуре 18 – первой половине 20 вв.» Р. М. Кирсановой (М., 1995), «Словарь редких и забытых слов» В. П. Сомова (М., 1996), словарь-справочник «Редкие слова в произведениях авторов XIX века» под редакцией Р. П. Рогожниковой (М., 1997) и др. Однако книга, которую вы сейчас держите в руках, не совпадает по форме и содержанию ни с одной из них. Перед вами одновременно и увлекательный рассказ о том, как жили в старину наши предки, который автор снабдил многочисленными примерами из хорошо известных произведений русской классической литературы, и крайне необходимый исторический комментарий к этим произведениям, благодаря которому читатель сможет гораздо глубже понять их содержание.

Завершая это небольшое вступительное слово, мне хотелось бы выразить свою благодарность Марине Ивановне Лабзиной и Татьяне Михайловне Тумуровой за их труд по редактированию книги во время первой, к сожалению, не увенчавшейся успехом попытки ее издания. Я глубоко признателен издательству «Флинта», которое, получив от меня рукопись, любезно согласилось оперативно выпустить в свет книгу моего отца, так долго ждавшую своего читателя. Кроме того, считаю своим приятным долгом искренне поблагодарить Сергея Ивановича Кормилова, Эрика Иосифовича Хан-Пиру, Игоря Георгиевича Добродомова, Льва Иосифовича Соболева и Геннадия Юрьевича Скворцова: внимательно познакомившись с первыми изданиями этой книги, они высказали свои замечания, которые дали возможность внести в текст целый ряд уточнений и исправлений.

М.Ю. Федосюк

Вместо предисловия

Погружаясь в богатый и многообразный мир русской классической литературы, молодой человек, часто незаметно для себя, сталкивается с трудностями. Ее страницы, как на машине времени, переносят нас в давние времена, когда и общественное устройство, и быт, и сами люди заметно отличались от нынешних. Поэтому произведения классиков воспринимаются нами не столь легко и просто, как современниками автора – теми читателями, для которых были написаны. Сложны для понимания как особенности описываемой эпохи, ее законы и приметы, так и отдельные слова и понятия, исчезнувшие из обихода или изменившие свой смысл.

Русская литература и отечественная история – родные сестры. В нашем сознании они идут рука об руку. Не сможет читатель понять до конца «Мертвые души» Н.В. Гоголя или «Анну Каренину» Льва Толстого, не имея представления о времени их действия, ничего не зная о крепостном праве или о пореформенной эпохе. Поэтому без знания отечественной истории трудно понять русскую литературу, знание же литературы облегчает понимание истории, оживляя ее образами, диалогами и красками.

Постижение произведения невозможно без того, чтобы слова не превратились в нашем сознании в зрительный образ или отвлеченное понятие. Вот спешит Евгений Онегин к умирающему дяде, «летя в пыли на почтовых». А что означает строка: «…Стремглав по почте поскакал…»? (Можно ли в наши дни «скакать по почте»?) Что за управитель сообщил герою о том, что «дядя при смерти в постеле»? Что представляет собой усадьба дяди, штофные обои в его гостиной? Наконец – и это особенно важно, – что значат слова «…Ярем он барщины старинной / Оброком легким заменил…»? Короче: что ни строфа – то загадки, большие и малые, а между тем весьма существенные для уяснения смысла повествования, времени действия, психологии героев.

Из этих частностей и складывается та неповторимая картина, которая позволяет нам наслаждаться художественным произведением, отчетливо видеть и понимать действие.

Да, люди всегда были людьми, они дружили и враждовали, трудились и развлекались, уступали или боролись, защищая свои жизненные идеалы – без этих общих с нами черт незачем было бы читать и перечитывать произведения о далеком прошлом. Но вот исторические условия, вся обстановка их жизни в очень многом отличались от современных.

Теперь читателю ясно, для чего написана эта книга. Для того, чтобы облегчить восприятие русской классической литературы, убрав слегка застлавшую ее дымку времени, затрудняющую понимание. Для кого эта книга написана? Для вступающего в жизнь молодого человека, растущий интерес которого к родной литературе, как и к отечественной истории, естествен и закономерен, особенно в наше время.

Книга разделена на тематические главы, которые позволят получить сведения о тех или иных фактах прошлого не отрывочно, а в их исторической совокупности, взаимосвязанно. Тем самым она может служить не только учебным пособием по литературе, но и простейшим справочником по истории общественных отношений и быта России от конца XVIII века до начала века XX. При этом она почти полностью опирается на материал русской классической литературы.

Книгу не обязательно читать подряд, от первой до последней строчки. Достаточно ознакомиться с интересующими вас главами или абзацами из этих глав. В конце помещен алфавитный указатель толкуемых в книге слов. Встретив в тексте того или иного произведения непонятное слово, читатель легко найдет страницу, где оно разъясняется, причем разъясняется тоже на примере художественного текста.

Эта книга – один из первых опытов справочного пособия подобного рода. Поэтому едва ли она застрахована от неполноты или некоторых неясностей. Но хочется верить, что читателю будет интересно войти в увлекательный мир быта прошлых веков.

Вместо предисловия

Глава первая НАРОДНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Церковный календарь

Старый и новый стиль

Праздники и посты

Глава вторая POДСТВО, СВОЙСТВО, ОБРАЩЕНИЕ

Термины родства и свойства

Смешение терминов

«Духовное родство»

Условные обращения

Отмирающие слова

Обращение между близкими и друзьями

Официальные и полуофициальные обращения

«Слово-ер-с»

Иные формы обращения

Глава третья МЕРЫ И ВЕСА

Меры длины

Меры площади

Меры веса

Меры емкости для сыпучих товаров

Меры объема жидкости

Температурная шкала

Глава четвертая ДЕНЬГИ И ЦЕННЫЕ БУМАГИ

От полушки до катеринки

Два курса

Все цвета радуги

Ценные бумаги

Глава пятая ЗЕМЛИ И ВЛАСТИ

Столицы, губернии, области

Министерства и иные присутственные места

Губернские власти

Уездные власти

Городская полиция

Волость и село

Пореформенные учреждения

Пореформенный суд

Жандармерия

Некоторые забытые должности

Глава шестая ЧИНЫ И ЗВАНИЯ

Государственные служащие

Коллежский регистратор

Губернский секретарь

Коллежский секретарь

Титулярный советник

Коллежский асессор

Надворный советник

Коллежский советник

Статский советник

Действительный статский советник

Тайный советник

Действительный тайный советник и канцлер

Чиновники XV класса

Чеховская «табель о рангах»

Придворные чины и звания

Неправильное титулование

Степени и звания в науке

Глава седьмая АРМИЯ И ГВАРДИЯ

Рекрутская повинность

Военные чины

Офицерские чины

Разновидности войск

Формы и знаки различия

Реформа 1874 года

Кадеты, юнкера и кантонисты

Некоторые забытые слова

Глава восьмая ОРДЕНА И МЕДАЛИ

Ордена и их знаки

Иерархия орденов

Глава девятая ДВОРЯНЕ И КРЕСТЬЯНЕ

Дворянское сословие

Титулованные дворяне

Не земля, а души

Помещичьи крестьяне

Штат дворовых

Управление имением

Однодворцы и вольные хлебопашцы

Опека и залог

Дворянское самоуправление

Крестьянская реформа

Глава десятая ДРУГИХ СОСЛОВИЙ ЛЮДИ

Мещанство и купечество

Духовенство

Глава одиннадцатая КАК ОДЕВАЛИСЬ

Костюм и время

Мужские костюмы

Женская городская одежда

Мужская крестьянская одежда

Женская крестьянская одежда

Некоторые детали туалета и прически

Бороды и усы

Глава двенадцатая НА ЧЕМ ПЕРЕДВИГАЛИСЬ

Средства передвижения

Виды экипажей

Масти лошадей

Железные дороги

Другие средства передвижения

Глава тринадцатая БЫТ И ДОСУГ

Внутри дома

Освещение

Добывание огня

Мелкие вещи

Еда и напитки

Болезни и их лечение

Трактиры и иные заведения

Без преувеличения можно сказать, что представляемая книга Ю.А. Федосюка (1920-1993) - явление уникальное. На протяжении десятилетий подвижнической исследовательской работы автор собрал колоссальный материал, отражающий в забытых или непонятных современному читателю словах материальную и духовную культуру русского народа. Примеры, взятые из широко известных произведений русских писателей-классиков, охватывают литературу XVIII-XX вв.

Книга адресована школьникам, студентам, преподавателям, всем, кто любит отечественную словесность и стремится глубже образовать себя.

Юрий Федосюк
Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века

Несколько слов об этой книге

История этой книги не совсем обычна. Она началась еще в 1959 году с письма, которое 39-летний филолог и журналист Юрий Федосюк написал в редакцию журнала "Вопросы литературы". "Сотни выражений, встречающихся в сочинениях русских классиков и отражающих общественные отношения и бытовые особенности дореволюционной России, становятся для все более широкого круга современных читателей "камнем преткновения" - либо непонятными вовсе, либо понимаемыми превратно "…" - говорилось в этом письме. - Мне, знакомому лишь с метрической системой, неясно, богат или беден помещик, владеющий двумястами десятин земли, сильно ли пьян купец, выпивший "полштофа" водки, щедр ли чиновник, дающий на чай "синенькую", "красненькую" или "семитку". Кто из героев выше но положению, когда одного титулуют "ваше благородие", второго - "ваше сиятельство", а третьего - "ваше превосходительство"? Отдельные события того ли иного романа происходят в "Успеньев день" или "на Фоминой неделе", но если тут не дается описания природы, мне непонятно ни время года, ни хронология событий". Завершая письмо, Ю. Федосюк призывал ученых - филологов и историков начать работу над специальным справочником по истории русского быта, который помогал бы широкому кругу читателей, и прежде всего учителям литературы, студентам и школьникам, "глубже постигать произведения классиков, оживив многие строки, потускневшие из-за того, что содержащиеся в них понятия сданы в архив нашей эпохой".

Письмо было сочувственно встречено специалистами: журнал "Вопросы литературы" опубликовал его в № 6 за 1959 год под заглавием "Такое пособие необходимо", однако содержавшийся в нем призыв к ученым, похоже, не был ими услышан. Шли годы, а крайне необходимое, по мнению Ю. Федосюка, всем читателям русской классической литературы пособие все не появлялось на свет. И тогда, спустя четверть с лишним века после своей публикации в "Вопросах литературы", Юрий Александрович Федосюк, к тому времени уже хорошо известный среди филологов и историков своими книгами по этимологии русских фамилий (Что означает ваша фамилия? - М., 1969; Русские фамилии: Популярный этимологический словарь. - М., 1972; переиздано в 1981 и 1996 гг.) и по истории Москвы (Бульварное кольцо. - М., 1972; Лучи от Кремля. - М., 1978; Москва в кольце Садовых. - М., 1982; переиздано в 1991 г. и др.), решает реализовать свою давнюю идею сам.

В 1989 году работа над новой книгой была завершена, но судьба ее, к сожалению, неожиданно оказалась очень нелегкой. Рукопись была передана одному авторитетному государственному издательству, которое вначале по причине финансовых трудностей, а затем, увы, из-за недобросовестности и некомпетентности сотрудника, ответственного за выпуск книги, так и не смогло издать ее. Между тем договор, заключенный с издательством, а также многочисленные уверения в том, что книга вот-вот будет выпущена, долгое время не давали возможности вначале самому автору (он умер в 1993 году, так и не дождавшись выхода книги), а затем и его наследникам попытаться издать ее в другом месте.

За минувшие со времени написания книги годы интерес к отечественной истории и культуре в России заметно вырос, а идеологические барьеры, которые некогда не давали авторам и издательствам возможности удовлетворять этот интерес читателей, исчезли. Были изданы такие книги, как "Беседы о русской культуре" Ю. М. Лотмана (СПб, 1994), "Костюм в русской художественной культуре 18 - первой половине 20 вв." Р. М. Кирсановой (М., 1995), "Словарь редких и забытых слов" В. П. Сомова (М., 1996), словарь-справочник "Редкие слова в произведениях авторов XIX века" под редакцией Р. П. Рогожниковой (М., 1997) и др. Однако книга, которую вы сейчас держите в руках, не совпадает по форме и содержанию ни с одной из них. Перед вами одновременно и увлекательный рассказ о том, как жили в старину наши предки, который автор снабдил многочисленными примерами из хорошо известных произведений русской классической литературы, и крайне необходимый исторический комментарий к этим произведениям, благодаря которому читатель сможет гораздо глубже понять их содержание.

Завершая это небольшое вступительное слово, мне хотелось бы выразить свою благодарность Марине Ивановне Лабзиной и Татьяне Михайловне Тумуровой за их труд по редактированию книги во время первой, к сожалению, не увенчавшейся успехом попытки ее издания. Я глубоко признателен издательству "Флинта", которое, получив от меня рукопись, любезно согласилось оперативно выпустить в свет книгу моего отца, так долго ждавшую своего читателя. Кроме того, считаю своим приятным долгом искренне поблагодарить Сергея Ивановича Кормилова, Эрика Иосифовича Хан-Пиру, Игоря Георгиевича Добродомова, Льва Иосифовича Соболева и Геннадия Юрьевича Скворцова: внимательно познакомившись с первыми изданиями этой книги, они высказали свои замечания, которые дали возможность внести в текст целый ряд уточнений и исправлений.

М.Ю. Федосюк

Вместо предисловия

Погружаясь в богатый и многообразный мир русской классической литературы, молодой человек, часто незаметно для себя, сталкивается с трудностями. Ее страницы, как на машине времени, переносят нас в давние времена, когда и общественное устройство, и быт, и сами люди заметно отличались от нынешних. Поэтому произведения классиков воспринимаются нами не столь легко и просто, как современниками автора - теми читателями, для которых были написаны. Сложны для понимания как особенности описываемой эпохи, ее законы и приметы, так и отдельные слова и понятия, исчезнувшие из обихода или изменившие свой смысл.

Русская литература и отечественная история - родные сестры. В нашем сознании они идут рука об руку. Не сможет читатель понять до конца "Мертвые души" Н.В. Гоголя или "Анну Каренину" Льва Толстого, не имея представления о времени их действия, ничего не зная о крепостном праве или о пореформенной эпохе. Поэтому без знания отечественной истории трудно понять русскую литературу, знание же литературы облегчает понимание истории, оживляя ее образами, диалогами и красками.

Постижение произведения невозможно без того, чтобы слова не превратились в нашем сознании в зрительный образ или отвлеченное понятие. Вот спешит Евгений Онегин к умирающему дяде, "летя в пыли на почтовых". А что означает строка: "…Стремглав по почте поскакал…"? (Можно ли в наши дни "скакать по почте"?) Что за управитель сообщил герою о том, что "дядя при смерти в постеле"? Что представляет собой усадьба дяди, штофные обои в его гостиной? Наконец - и это особенно важно, - что значат слова "…Ярем он барщины старинной / Оброком легким заменил…"? Короче: что ни строфа - то загадки, большие и малые, а между тем весьма существенные для уяснения смысла повествования, времени действия, психологии героев.

Из этих частностей и складывается та неповторимая картина, которая позволяет нам наслаждаться художественным произведением, отчетливо видеть и понимать действие.

Да, люди всегда были людьми, они дружили и враждовали, трудились и развлекались, уступали или боролись, защищая свои жизненные идеалы - без этих общих с нами черт незачем было бы читать и перечитывать произведения о далеком прошлом. Но вот исторические условия, вся обстановка их жизни в очень многом отличались от современных.

Теперь читателю ясно, для чего написана эта книга. Для того, чтобы облегчить восприятие русской классической литературы, убрав слегка застлавшую ее дымку времени, затрудняющую понимание. Для кого эта книга написана? Для вступающего в жизнь молодого человека, растущий интерес которого к родной литературе, как и к отечественной истории, естествен и закономерен, особенно в наше время.

Дворяне и крестьяне

// Федосюк, Юрий Александрович. Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. – 2-е изд. – М. : Флинта: Наука, 1999

Дворяне – основные персонажи большинства произведений русской классической литературы. Дворянами были и большинство русских писателей-классиков, от Фонвизина до Бунина. Что же такое дворянство?
Так называлось самое привилегированное сословие царской России. Дворяне, как правило, владели землей и до 1861 года жившими на этой земле крестьянами. С эпохи Петра I звание потомственного дворянина можно было получить по достижении определенного чина в военной или гражданской службе, при награждении некоторыми орденами, а также за особые личные заслуги.

Первоначально дворянином именовался человек, служивший при великокняжеском или царском дворе – отсюда и корень слова. С XIV века русские дворяне стали получать от великих князей, а затем царей в уплату за службу землю – поместье. В 1714 году Петр I закрепил за ними эту землю навеки как наследственную. Тогда же в дворянское сословие влились и феодалы-бояре, владевшие землей по наследству от предков. Вотчина, то есть земля, принадлежавшая семье издревле, и поместье – земля, пожалованная царем за службу, – слились с тех пор в понятие имение. В обоих случаях землевладение обычно именовалось поместьем, а его владелец – помещиком.

Поместье-имение не надо смешивать с усадьбой: усадьба – не все землевладение, а лишь помещичий дом с примыкающими строениями, двором и садом.

С петровских времен дворянство, уравненное в правах перед законом, по происхождению разделилось на родовое (столбовое) и служилое (новое), достигнутое выслугой на государственной службе. Столбовыми дворянами называли себя потомки древних знатных родов, владевших вотчинами, и в XVI – XVII веках записанные в родословные книги – столбцы, то есть списки в виде склеенных свитков. Столбовые дворяне, даже обедневшие, ощущали свое моральное преимущество перед оттеснявшими их поздними, служилыми дворянами. Пушкин, гордившийся своим 600-летним родом, в стихотворении «Моя родословная» язвительно писал: «У нас нова рожденьем знатность, / И чем новее, тем знатней». А один из персонажей его «Романа в письмах» пишет другу: «Аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой».

Петр I повелел, чтобы дворяне-мужчины в оплату за свои привилегии непременно отбывали государственную службу, причем с самого низшего ранга. Дворяне-юноши зачислялись в рядовые гвардейских полков. При преемниках Петра положение изменилось: дабы избавить детей от тягот солдатской службы, родители сразу же после их рождения стали записывать сыновей в гвардейские полки на должности унтер-офицеров, притом не отправляя их туда служить, а держа при себе до совершеннолетия. Героя же «Капитанской дочки» Пушкина Петра Гринева записали гвардии сержантом еще до появления его на свет. «Я считался в отпуску до окончания наук», – рассказывает Гринев. Речь идет о примитивном домашнем образовании, описанном в этой повести или знакомом нам по комедии Фонвизина «Недоросль». Когда Гриневу стукнуло 16 лет, строгий отец отправляет его служить не в петербургский гвардейский полк, где Петр был записан (на что имел бы полное право), а в глухую провинцию, в армию – «пускай его потужит». Прибыв в Белогорскую крепость, «гвардии сержант» Гринев вскоре производится в офицеры.

Для воспитания подрастающих детей дворянство нанимало не только домашних, но и приходящих учителей, с которыми часто рассчитывалось не за каждый урок, а сразу за несколько; удостоверение за проведенное занятие называлось билетом, по ним впоследствии выплачивали вознаграждение. Такой способ расчета с приходящими учителями упоминается в «Горе от ума»: «...Берем же побродяг, и в дом и по билетам...»

Недорослями назывались дворянские сыновья до 15 – 16 лет, то есть еще не достигшие возраста для несения государственной службы. Это слово служило официальным термином, равнозначным понятию подросток, несовершеннолетний. Поэтому нас не должно удивлять, что в документах, поданных для поступления в Лицей, 12-летний Пушкин назван недорослем. Отрицательную окраску слово приобрело с ростом популярности комедии Фонвизина – постепенно оно стало обозначением глуповатого и избалованного барчука.

В 1762 году император Петр III издал Манифест о вольности дворянства, освобождавший дворян от обязательной государственной службы. Большинство дворян оставило службу и переехало в свои имения, пребывая в праздности и живя на счет своих крепостных.

Пушкин справедливо возмущался этими законами и писал о них: «...указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливо должны были стыдиться».

Обвиненная в тирании, невежественная помещица Простакова в комедии «Недоросль» протестует: «...да на что ж дан нам указ о вольности дворянства?» – толкуя его как дарование полной свободы помещикам в обращении с крепостными. На это Стародум насмешливо замечает: «Мастерица толковать указы!» После того как Простакову отстраняют от управления имением, Правдин говорит ее сыну Митрофанушке: «С тобой, дружок, знаю, что делать. По-шел-ко служить».

Вторая половина XVTH века – время наивысшего развития российского дворянского класса за счет закрепощенного крестьянства. Ужасы крепостного права в конце этого века с потрясающей силой описал Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву». О всевластии поместного дворянства в период крепостного права, полного его произвола в своих имениях вспоминает Оболт-Оболдуев в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»:

Непокорных крестьян помещик имел право сослать в Сибирь, чаще же всего при очередном рекрутском наборе сдавал в солдаты.

Однако дворянство – понятие неоднозначное. Будучи самым привилегированным сословием, оно было и самым образованным. Из дворянского сословия вышли многие прогрессивные люди России – полководцы и общественные деятели, писатели и ученые, художники и музыканты. Дворянами были и многие борцы против самодержавия и крепостного права.

Титулованные дворяне

Титулом называлось почетное родовое или же «пожалованное» государем звание. Древнейшим дворянским титулом на Руси был князь. Князьями назывались многие древние феодалы – крупные землевладельцы, титул этот переходил по наследству. С начала XVIII века титул князя стал присваиваться императором за личные заслуги. Высшим, но достаточно редким титулом был светлейший князь. Первым светлейшим князем был сподвижник Петра I А.Д. Меншиков. Среди героев русской литературы светлейшие князья выведены только как реально существовавшие исторические лица. Это Потемкин в «Ночи перед Рождеством» Гоголя и Кутузов в «Войне и мире» Л. Толстого. «Ваша светлость» – так полагалось обращаться к светлейшим князьям.
Жена князя называлась княгиней, дочь – княжной, сын князя – тоже князем, хотя в древности молодые сыновья князя именовались княжичами. К XIX веку многие княжеские семьи обеднели – вспомним героя романа Достоевского «Идиот» князя Мышкина, вынужденного искать в Петербурге место простого писца.

Третьим дворянским титулом был граф. Заимствованный на Западе, он был введен в России Петром I в 1706 году. Первым русским графом стал полководец Б.П. Шереметев. Жена и дочь графа именовались графинями, сын – тоже графом. Юную Наташу Ростову в «Войне и мире» Л. Толстой называет «графинечкой», но это сугубо неофициальное слово.

Князей и графов титуловали «сиятельствами».

Низшим дворянским титулом в России был барон (для женщины – баронесса), введенный тоже Петром I первоначально для высшего дворянства в Прибалтике. Поэтому после титула барон или баронесса мы привыкли слышать немецкую фамилию; среди литературных героев не случайны баронесса Штраль («Маскарад» Лермонтова), барон фон Клоц – тесть грибоедовского Репетилова, барон Муффель в «Рудине» Тургенева, барон Тузенбах в «Трех сестрах» Чехова.

У баронов формулы титулования не было, обращались к ним просто словами «господин барон».
К концу XVIII века, особенно при Павле I, в России стали появляться русские бароны – Строгановы, Скарятины, Черкасовы и другие.

В романе Л. Толстого «Воскресение» происходит следующий разговор:

« – Вы знаете, отчего барон – Воробьев? – сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. – Это Павел за что-то наградил его дедушку, – кажется, камер-лакея, – этим титулом. Чем-то очень угодил ему. Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха».

Дворянские титулы от мужей передавались женам. Но если женщина, урожденная княгиня или графиня, выходила замуж за некнязя и неграфа, то утрачивала свой родовой титул. Или же приобретала титул мужа. В рассказе Чехова «Княгиня» героиня говорит архимандриту: «Вы знаете, я замуж вышла... из графини стала княгиней». Могло быть и наоборот. Но если у мужа титула не было, то и жена становилась нетитулованной. Анна Каренина, урожденная княжна Облонская, выйдя замуж за нетитулованного Каренина, перестала быть княжной. К новой фамилии ей дозволялось добавлять в документах «урожденная княжна Облонская», то же писать на визитной карточке, но не более. «Ее сиятельством» Анну Каренину уже не титуловали.

Не земля, а души

До отмены крепостного права в 1861 году достаток помещика определялся не размерами земли, которой он владел, а числом крестьянских душ, ему принадлежавших. Количество земли считалось не столь существенным без работников, способных ее обработать, она не представляла собой столь высокой ценности.

Помещики разделялись на мелкопоместных (владевших душами числом до ста), среднепоместных, число душ которых исчислялось сотнями, и крупных (около тысячи и более душ). Итак, мерилом богатства была не величина поместья, а количество крепостных! В одном из рассказов Тургенева прямо говорится: «В то время цены имениям, как известно, определялись по душам».

Здесь надо иметь в виду, что счет велся по так называемым ревизским душам, которыми считались одни мужчины. Реальное же количество «душ» было намного больше, если включать женщин и детей.

Вспомним, как Фамусов определял ценность жениха для Софьи:

Здесь «плохинький» – неказистый, невзрачный, «родовые» – наследственные крепостные крестьяне. А в третьем действии Фамусов ожесточенно спорит с Хлестовой, триста или четыреста душ у Чацкого.

Количество крепостных душ у помещиков было самым различным, что видно и по литературе. Гоголевский Иван Федорович Шпонька владел 18 – 24 душами, однако поместье его процветало. У обедневшего Андрея Дубровского – 70 душ, у гоголевской Коробочки – 80, зато у скряги Плюшкина – 1000! У Арбенина в «Маскараде» Лермонтова – 3000 душ, столько же у Константина Левина в «Анне Карениной». У Арины Петровны («Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина) – 4000! Дед Езерского («Родословная моего героя» Пушкина) «имел двенадцать тысяч душ». А сам он (Езерский) «жалованьем жил / И регистратором служил» – таков резкий упадок дворянской семьи за каких-нибудь два поколения.

У дворян-непомещиков душ было совсем немного. Чичиков, решивший скупить 400 мертвых душ, владел всего двумя живыми – лакеем Петрушкой и кучером Селифаном. У капитана Миронова в «Капитанской дочке» «всего-то душ одна девка Палашка». У тетки Одинцовой («Отцы и дети» Тургенева) – единственный крепостной человек, угрюмый лакей «в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и в треуголке».

Помещичьи крестьяне

По способу отработки крепостной повинности помещичьи крестьяне делились на барщинных, оброчных и дворовых.

Отбывая барщину, крестьянин собственными орудиями обрабатывал помещичью землю, разумеется, бесплатно; по закону – три дня в неделю, хотя иные помещики продлевали барщину до шести дней.

Находясь на оброке, крестьянин занимался различными промыслами, торговлей, ремеслом, извозом или нанимался на мануфактуру; часть заработка – оброк – он выплачивал помещику.

Барщина была более выгодна помещикам, владевшим плодородными землями, оброк предпочитался на малоплодородных, то есть в нечерноземных губерниях. В рассказе Тургенева «Хорь и Калиныч» говорится: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело...» и т.д. Разница обусловлена тем, что Орловская губерния – черноземная, Калужская – нечерноземная.

Вообще оброк, позволяющий свободно распоряжаться своим временем, был для крестьянина легче, нежели изнурительная барщина.

Когда Евгений Онегин вступил во владение дядиным имением, то

Оброчные крестьяне отпускались за пределы имения только по специальному документу – паспорту, выписанному помещиком.

Объем работ на барщине или сумма денег по оброку определялись по тяглам; тяглом называлось крестьянское хозяйство (семья), имеющая упряжку, а также норма отработки с такой единицы.

Герасим в «Муму» Тургенева, еще будучи в деревне, «считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком».

Помимо тягловых крестьян, существовали бестягольные – престарелые и больные, используемые по мере необходимости на различных посильных работах. В комедии Тургенева «Нахлебник» говорится о бестягольных, которых собрали в имение Елецких чистить дорожки.

Дворовыми назывались крепостные крестьяне, оторванные от земли и обслуживавшие барский дом и двор. Жили они обычно в людских или дворовых избах, расположенных возле господского дома. Людской называлось помещение для дворовых в господском доме.

Кормились дворовые люди в людской, за общим столом, либо получали жалованье в виде месячины – ежемесячного продовольственного пайка, который иногда назывался отвесным («отвесное»), так как отпускался на вес, и небольшой суммы денег – «на башмаки».

К хозяевам приезжали гости, прислуга была на виду; поэтому дворовые одевались лучше, чем барщинные, носили форменную одежду, часто донашивали барское платье. Мужчин заставляли брить бороду.

«Человек», «люди» – так бары называли дворовых, вообще всякую прислугу, и в таком значении прекрасные эти слова приобретали уничижительный оттенок. «У нас это и люди не станут есть», – говорит молодой Адуев в «Обыкновенной истории» Гончарова о несвежей груше, увиденной в Петербурге, и эта фраза весьма красноречива.

Хотя дворовые были теми же крепостными крестьянами, но так не назывались. В литературе XIX века постоянно читаем: крестьяне и дворовые, дворовые и мужики. В «Дубровском» Пушкина о Троекурове сказано: «С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно».

СТ. Аксаков писал, что деревенские помещики «по большей части весьма близки к своей прислуге и нравами и образованием». Герцен язвительно отмечал: «Разница между дворянами и дворовыми так же мала, как между их названиями». Вместе с тем Герцен подчеркивал, что дворовые остро чувствовали свою личную неволю. В самом деле: они постоянно были на глазах господ, которые помыкали ими, как хотели.

Штат дворовых

Во главе дворовых стоял дворецкий. Обычно это был солидный пожилой человек, обязанный следить за порядком в доме, за подачей блюд при обеде. Иногда его называли по-французски мажордом, в переводе – старший в доме. В «Муму» Тургенева выведен Гаврила – главный дворецкий барыни.

Минуя общепонятные и ныне названия дворовых, вроде кучера, буфетчика, горничной, кормилицы и т.п., разъясним понятия, давно вышедшие из употребления.

В штат дворовых входили камердинеры – комнатные слуги, в просторечии комардины, камельдины и т.п. Приближенные к молодым господам камердинеры были прилично одеты, отличались самостоятельностью поведения, а иногда и развязностью, стремлением подражать барам. Не случайно Алексей Берестов при встрече с Лизой («Барышня-крестьянка» Пушкина) выдает себя, хотя и неудачно, за собственного камердинера.

Стремянными назывались слуги на конях, сопровождавшие бар во время их поездок верхом, в том числе на охоте. Берестов-старший в «Барышне-крестьянке» выезжает охотиться за зайцем со стремянным. «Лошадь старого графа... вел графский стремянной», – читаем в «Войне и мире» Л. Толстого. Савельич в «Капитанской дочке» был пожалован в дядьки (то есть в воспитатели), до того был стремянным. Слуга Обломова Захар первоначально был его дядькой.

Казачками назывались мальчики-слуги в усадьбе, одетые в казачий костюмчик. Казачки обычно докладывали хозяевам о приезде гостей, бегали с различными поручениями, разносили угощения. В поэме И.С. Тургенева «Помещик» читаем:

Форейторами (в просторечии фалеторами) назывались кучера-подростки, реже взрослые люди худощавого сложения, сидевшие верхом на одной из передних лошадей запряжки.

У небогатых или скупых помещиков должности подчас объединялись: у Татьяны Борисовны в «Записках охотника» Тургенева «должность камердинера, дворецкого и буфетчика занимает семидесятилетний слуга Поликарп».

У богатых дворян и в городах служили ливрейные лакеи, то есть слуги, одетые в особую форменную одежду с шитьем и галунами. При выездах бар сопровождали рослые выездные лакеи – гайдуки, стоявшие на запятках кареты.

В «Арапе Петра Великого» и «Пиковой даме» Пушкина мы наталкиваемся на странный термин «барская барыня». Так называлась ключница, то есть экономка, ведавшая хозяйством в богатых дворянских домах.

Повариха, готовившая для бар, называлась белой кухаркой, для дворни – черной кухаркой.

При барах служили сенные девушки (не от слова «сено», а от слова «сени») – горничные, в ожидании поручений обычно находившиеся в сенях. В обиходе их грубо называли девками.

К дворовым слугам не следует причислять компаньонок, незакрепощенных женщин, которых нанимали в барские дома для компании, то есть развлечений (например, игры в карты) барынь и сопровождения в прогулках молодых барышень.

Примерно те же роли, но в более приниженном положении исполняли приживалки, часто – обедневшие дворянки. Мужчины, живущие на хлебах у барина, именовались за глаза нахлебниками. Трагическую фигуру такого человека изобразил в комедии «Нахлебник» Тургенев.

Богатые бары обзаводились «для забавы» дорого ценившимися людьми черной расы – арапами. Загорецкий «двоих арапченков на ярмарке достал», говорит Хлестова, приехавшая в гости к Фамусову с «арапкой-девкой».

Управление имением

При крепостном праве для этой цели помещик назначал приказчика или бурмистра либо поручал хозяйство старосте, который выбирался крестьянской общиной или же назначался помещиком. Помощник старосты, отряжавший крестьян на различные работы, именовался выборным, так как его выбирали. Все это были люди крепостные, подневольные.

Нередко для ведения помещичьего хозяйства нанимался управитель (или управляющий, что одно и то же) из свободных людей, более или менее грамотный и опытный. На должность эту часто брали немцев, плохо знавших русский язык и русский народ, но кое-как разбиравшихся в сельском хозяйстве. Фигуры немцев-управляющих в русской литературе многочисленны, наиболее выразителен образ Фогеля в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Несколькими имениями одного и того же помещика ведали управляющие, их возглавлял главный управляющий. Или же отдельными имениями руководили приказчики, которые подчинялись управляющему. Термины управителей варьировались. Между управителями и приказчиками смысловой разницы нет – у Толстого и Тургенева один и тот же человек называется то так, то так.

Крупными имениями управляли нанятые помещиками отставные военные. У князя Верейского («Дубровский»), который долгое время находился в чужих краях, всем имением управлял отставной майор. А у князя Юрлова (поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо») в вотчине

В рассказе Тургенева «Бурмистр» показан бурмистр Софрон – хитрый и угодливый мужик, разоряющий крестьян и прибирающий к рукам помещичьи земли. «Собака, а не человек», – говорят о нем окрестные мужики.

С падением крепостного права слово «бурмистр» быстро вышло из употребления, но управляющие и приказчики, работавшие по найму, продолжали делать свое дело. Вспомним наглого и изворотливого Соркина в пьесе Чехова «Иванов».

Почти во всех произведениях управляющие изображаются явно отрицательно, как безжалостные притеснители крестьян и воры, обкрадывающие и самого помещика. У помещиков, живших постоянно в городе, за границей или в другом своем имении, управляющие чувствовали себя неограниченными хозяевами крестьян и земли.

«И вдруг мне говорят, что я все прожила, что у нас ничего нет. Это ужасно! – говорит помещица Прежнева в пьесе Островского «Не сошлись характерами!». – Вероятно, всему виною там эти управляющие да бурмистры».

При старосте, чаще неграмотном, в помощниках обычно состоял земский в роли писаря. В «Истории села Горюхина» Пушкина читаем: «...староста объявил, что от барина получена грамота, и приказал земскому прочесть ее во услышание мира». Земского писаря не следует путать с земским исправником или с земским начальником, о которых мы рассказывали главе – «Земли и власти».

При крупных помещичьих хозяйствах имелся особый аппарат – контора. Такого рода бюрократическое заведение с целым штатом конторщиков, составляющих нелепые приказы, высмеял Тургенев в рассказе «Контора».

Охота

Любимым развлечением помещиков была охота. Богатые помещики имели целые охотничьи хозяйства с обширным штатом прислуги. Псари ухаживали за охотничьими собаками: старший псарь, ведавший обучением борзых собак и распоряжавшийся собаками во время охоты, назывался доезжачий. Всей псовой охотой заведовал ловчий. Выжлятник (от выжлец – гончий кобель, выжлица – гончая сука) ведал гончими собаками, борзовщик, или борзятник, – борзыми.

Своего рода форменной одеждой псарей были красные кафтаны с галунами.

Как велась охота? Егеря-загонщики заставляли гончих собак выследить зверя, те с громким лаем выгоняли его из леса; там на зверя спускали борзых, отличающихся особо быстрым бегом. Охотники скакали за ним верхом вслед, пока борзые не настигали зверя.

Гончих натравливали на красного (то есть крупного) зверя особым криком – порсканьем («о-го-го») или улюлюканьем («у-лю-лю»):

Зайцев травили криками «ату», «ату его» – атукали.

Охота на зайцев обычно велась на «отъезжих полях» – выражение в наши дни непонятное. «Сосед мой поспешает / В отъезжие поля с охотою своей» – известные пушкинские строки. Так назывались поля, отдаленные от усадьбы, куда приходилось специально ездить для охоты.

Выезд помещика на псовую охоту колоритно описан в первых строках поэмы Пушкина «Граф Нулин»:

Сейчас мы говорим о своре как о стае собак, по-охотничьи же свора – поводок, на котором водят пару или нескольких борзых. Состояние Андрея Гавриловича Дубровского, «горячего охотника», определялось тем, что он держал «только двух гончих и одну свору борзых»; здесь свора – не целая стая, как подумает современный читатель, а пара или от силы две пары собак. Таким образом, Дубровский владел не более чем шестью охотничьими собаками, тогда как у Троекурова их было «более пятисот».

Сходное значение со словом «свора» имело слово «смычок» – веревка, которой связывали пару гончих собак при отправлении на охоту. «У меня, сударь... было двенадцать смычков гончих», – вспоминает обедневший помещик Каратаев в «Записках охотника» Тургенева, то есть двадцать четыре гончие.

Картину барской охоты красочно описывает помещик Оболт-Оболдуев в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Подобного же рода сцены представлены и в стихотворении Некрасова «Псовая охота», в рассказе Тургенева «Чертопханов и Недопюскин». Самое полное и яркое в русской литературе описание псовой охоты дано у Л. Толстого в «Войне и мире» (Т.2. Ч. 4-я. Гл. III – IV), где подробно и увлекательно рассказано об охоте, устроенной в имении Ростовых Отрадном.

Однодворцы и вольные хлебопашцы

Однодворцами при крепостном праве назывались выходцы из военно-служилых людей невысокого ранга, наделенные в награду за службу не поместьем, а небольшим участком земли, обычно в один двор, без крепостных. Лично они были свободными, имели даже право приобретать крестьян, но наравне с крепостными платили налог – подушную подать. Землю свою чаще всего обрабатывали сами. «Говоря вообще, у нас до сих пор однодворца трудно отличить от мужика, – пишет Тургенев в рассказе «Однодворец Овсяников», – хозяйство у него едва ли не хуже мужицкого, телята не выходят из гречихи, лошади чуть живы, упряжь веревочная». Описанный в рассказе Овсяников «был исключением из общего правила, хоть и не слыл за богача».

Отец героя другого рассказа Тургенева – Недопюскина «вышел из однодворцев и только сорокалетней службой добился дворянства».

Свободными от крепостной зависимости, так же как однодворцы, были и мелкие землевладельцы – вольные, или свободные, хлебопашцы. По указу от 1803 года крепостной крестьянин мог выкупиться на волю и приобрести небольшой участок земли. Изредка, в виде особой милости, отпускал его, наделив землей, и сам помещик.

В «Истории села Горюхина» Пушкина река Сивка отделяет помещичье Горюхино от владений Карачевских, вольных хлебопашцев – «соседей беспокойных, известных буйною жестокостью нравов». В «Войне и мире» Толстого у Андрея Болконского «одно имение его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России)».

Вольные хлебопашцы при крепостном праве не избавлялись от рекрутской повинности. В стихотворении Некрасова «Забытая деревня» крепостную девушку Наташу полюбил вольный хлебопашец, но главный управитель препятствует женитьбе, ждут барина. Между тем «хлебопашец вольный угодил в солдаты. / И сама Наташа свадьбой уж не бредит...» Еще одна трагедия эпохи крепостного права...

Крепостной крестьянин, отпущенный помещиком на свободу, назывался вольноотпущенник. В рассказе Тургенева «Льгов» выведен охотник Владимир, бывший барский камердинер, отпущенный барином на волю. Жил он «без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной».

Главный герой другого рассказа Тургенева «Малиновая вода» – Туман, «вольноотпущенный человек графа».

С отменой крепостного права понятия «однодворец» и «вольный хлебопашец», как и «вольноотпущенник», навсегда ушли в прошлое.

Опека и залог

В ряде случаев правительство могло передать дворянское имение в опеку.

В опеку передавались имения выморочные, то есть оставшиеся после смерти владельца и из-за отсутствия наследников без хозяина, а также имения разоренные, доведенные владельцами до краха. В «Недоросле» Фонвизина «за бесчеловечное отношение к крестьянам» под опеку отходит имение Простаковой – случай крайне редкий и нехарактерный.

Репетилов в «Горе от ума» кается Чацкому, что он в «опеку взят указом» – это значит, что разоренное его имение взято под государственный надзор.

Опека назначалась в том случае, когда владельцами имения оказывались лица несовершеннолетние, недееспособные и т.п. Опекунами назначались местные дворяне, которые в этом случае получали в виде платы 5% дохода от имущества.

Когда гоголевские старосветские помещики умерли, их наследник довел имение до того, что оно было взято в опеку. «Мудрая опека (из одного бывшего заседателя и какого-то штабс-капитана в полинялом мундире) перевела в непродолжительное время всех кур и все яйца».

Задачей опеки при крепостном праве была всемерная поддержка дворянского землевладения; разоренные имения нередко переходили в казну, продавались с аукциона, но никогда не становились собственностью живших в них крепостных крестьян.

Широкое распространение среди помещиков в начале XIX века получил залог имений – вместе с крепостными крестьянами. Что это было такое, весьма полезно разобраться.

Владельцы могли получить денежную ссуду в разного рода кредитных учреждениях под залог своих имений или части их. Дело казалось соблазнительным: ничего поначалу не теряя, помещик получал сумму денег, которую мог использовать для своих нужд и даже для коммерческих операций. Однако за ссуду каждый год, до истечения ее срока, кредитному учреждению следовало платить немалый процент.

Если процент не выплачивался и по истечении срока ссуда не возвращалась, имение присваивалось кредитным учреждением и продавалось им с аукциона (то есть публичного торга). Сумма, внесенная покупателем, пополняла бюджет кредитного учреждения, помещик же, потерявший имение, оставался разоренным. Такая судьба, как известно, постигла Раневскую в «Вишневом саде» Чехова.

Право давать процентные ссуды под залог недвижимого имущества было предоставлено и опекунским советам. Таких было два – при Петербургском и Московском воспитательных домах. Хотя эти дома и назывались императорскими, то есть находящимися под покровительством государства, казна им денег не отпускала. Воспитательные дома, содержавшие сотни сирот, существовали за счет частной благотворительности, отчислений от лотерей и театральных спектаклей, продажи игральных карт и т.п. Но главным источником доходов воспитательных домов были ссудные операции.

Промотавшийся помещик Муромский в «Барышне-крестьянке» Пушкина «почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым».

Постепенно такого рода залог стал среди помещиков делом обычным. Пьер Безухов («Война и мир» Л. Толстого) платил процентов по закладным в Совет (опекунский) около 80 тысяч по всем имениям. О залоге помещичьих имений в ломбарды и опекунские советы читаем во многих произведениях русских классиков: в «Евгении Онегине» Пушкина, «Коляске» Гоголя, «Юности» Л. Толстого, в ряде комедий Островского.

Плохи дела у Кирсановых («Отцы и дети» Тургенева), а тут «опекунский совет грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процента».

Перезаложить имение означало заложить его заново, до окончания срока первого залога, когда имение следовало выкупить, то есть внести со всеми процентами полученную под залог сумму, – это были деньги весьма изрядные. При втором залоге кредитные учреждения значительно, обычно вдвое, увеличивали ежегодный процент взноса, то есть ставили закладчика в чрезвычайно невыгодные условия. Но помещику ничего другого не оставалось: средств на выкуп имения или другого заложенного имущества у него уже не было. Само собой разумеется, что тяжесть второго залога со всей силой падала на крепостных, которые эксплуатировались сверх всякой меры.

На праве закладывать собственных крестьян, то есть получать ссуду под залог крепостных душ, построена и вся афера Чичикова с покупкой мертвых душ.

Если ценные вещи (движимое имущество) закладывались в ломбард впредь до выкупа в натуре, то, разумеется, земли и крестьяне закладывались по официально оформленным, подтвержденным местными властями документами, свидетельствующим о том, что заложенное действительно имеется.

Время от времени государство предпринимало ревизии – переписи крепостного населения страны, прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «ревизской душой» назывались не все крепостные крестьяне, а только крестьяне-мужчины.

С 1719 по 1850 год было проведено десять ревизий. Сведения о крепостных крестьянах записывались в особые листы – ревизские сказки. Впредь до новой ревизии ревизские души юридически числились существующими; повседневный учет крепостного населения организовать было немыслимо. Таким образом, умершие или беглые крестьяне официально считались в наличии, за них помещики обязаны были вносить налог – подушную подать.

Этими обстоятельствами и воспользовался Чичиков, скупая у помещиков мертвые души как живые, с целью заложить их в Опекунский совет и получить кругленькую сумму денег. Сделка была выгодной и для помещика: получив от Чичикова хоть малую сумму за несуществующего крестьянина, он избавлялся вместе с тем от необходимости вносить за него в казну подушную подать. Разумеется, Чичиков стремился купить мертвую душу подешевле, а помещик продать ее подороже – отсюда упорный торг за души.

При законной покупке и закладке живых душ закладчик получал сумму, исходя из реальной цены живых крестьян, и обязан был вплоть до срока выкупа ежегодно платить за каждую заложенную душу положенный процент.

Чичиков же не собирался это делать. Заложив мертвые души как живые, он хотел получить за них ссуду и скрыться с капиталом, составленным из разницы между стоимостью ревизской души и суммы, уплаченной за нее помещику. Ни о каких процентах, а тем более выкупе он и не помышлял.

Трудность была одна: у Чичикова не было земли, а крестьян без земли дворянин мог купить только «на вывод», то есть с переселением в новые места. Чтобы обойти запрет, Чичиков придумал, что он якобы приобретает земли в необжитых, степных губерниях – Херсонской и Таврической (Крым). Это звучало убедительно: известно было, что правительство, заинтересованное в заселении пустынных земель на юге России, продает их любому желающему дворянину почти за бесценок. Никого не смущало, что Чичиков будто бы собирался перевести в новые места одних мужчин, без их семей. Такая сделка могла состояться только до 1833 года, когда появился закон, запрещающий продавать крестьян «с разлучением от семьи».

Безнравственность аферы Чичикова состояла также и в том, что он намеревался заложить фиктивных крестьян не куда-либо, а в Опекунский совет, ведавший опекой о вдовах и сиротах. Именно на их содержание шли деньги, вырученные от залоговых операций. Таким образом, Чичиков рассчитывал нажиться на горе и слезах обездоленных, и без того полуголодных и плохо одетых.

Дворянское самоуправление

Дворяне уездов и губерний объединялись в дворянские общества, пользовавшиеся самоуправлением. Каждые три года дворяне уезда и всей губернии съезжались на уездные и губернские выборы, на которых выбирали предводителей дворянства, судей, исправников и других выборных должностных лиц. Судья Ляпкин-Тяпкин в «Ревизоре» представляется Хлестакову: «С восемьсот шестнадцатого был избран на трехлетие по воле дворянства...»

Предводителями дворянства избирались наиболее авторитетные и богатые помещики. Должность эта была довольно хлопотливой, но престижной. Предводитель был обязан, не доводя дела до суда, улаживать конфликты между местными дворянами, унимать беспокойных. Губернский предводитель был ближайшим советчиком и опорой губернатора, хотя иногда между ними происходили и ссоры, как в «Отцах и детях» Тургенева.

Должность предводителя требовала известных расходов на разъезды и приемы. Граф Илья Ростов вышел из предводителей уездного дворянства, так как пост этот был сопряжен со «слишком большими расходами». В рассказе Тургенева «Два помещика» генерал Хвалынский на выборах играет «роль довольно значительную, но от почетного звания, по скупости, отказывается».

Вместе с тем иные помещики жаждали стать предводителями. Таков герой гоголевской «Коляски» Чертокуцкий: «В прошлые выборы дал он дворянству прекрасный обед, на котором объявил, что если только его выберут предводителем, то он поставит дворян на самую лучшую ногу».

В пьесе Тургенева «Завтрак у предводителя» выведен уездный предводитель дворянства Балагалаев, человек мягкий и нерешительный. Он безуспешно пытается помирить дворян – брата и сестру, поссорившихся при дележе унаследованного имения: «...я согласился быть между ними посредником, – говорит он, – потому что это, вы понимаете, мой долг...»

Начало рассказа Л. Толстого «После бала» происходит «на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера».

Дворянин Алупкин в одном из рассказов Тургенева раболепно говорит предводителю дворянства: «Вы, так сказать, наш второй отец».

Предводитель дворянства обязан был беспокоиться о мнимом достоинстве дворянского сословия. В таком качестве предводитель упоминается в повести Чехова «Моя жизнь»: он обращается за помощью к губернатору, чтобы заставить дворянина Полознева, ставшего на путь простой трудовой деятельности, «изменить свое поведение».

Дворянские выборы становились событием в тусклой жизни уездных и губернских помещиков, предметом их волнений и дискуссий. В стихотворении «Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю...» Пушкин как одну из тем бесед в гостиной называет «разговор о близких выборах».

Выборы губернского предводителя дворянства описаны в рассказе Л. Толстого «Два гусара» и особенно подробно и колоритно в шестой части «Анны Карениной».

Сатирическую фигуру уездного предводителя дворянства дает Лермонтов в поэме «Тамбовская казначейша»:

В «Анне Карениной» Свияжский «был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку». Здесь тоже заметна ирония: Толстой отмечает слабость дворянских избранников к внешним атрибутам свой власти.

Крестьянская реформа

В русской классической литературе выведены почти исключительно помещичьи крестьяне, о которых и шла речь выше. Но были и другие категории крестьян, иногда вскользь упоминаемые у классиков. Для полноты картины следует с ними познакомиться.

Государственные, или казенные, крестьяне. Считались лично свободными, жили на казенных землях, несли повинности в пользу государства. Ими руководили особые управляющие, назначаемые правительством.

Удельные крестьяне. Принадлежали царской семье, платили оброк, несли государственные повинности.

Экономические крестьяне до 1764 года принадлежали монастырям и церквам, затем эти земли были выделены в особые экономии, перешедшие к государству, перед которым крестьяне несли повинности, оставаясь относительно свободными. Впоследствии слились с государственными крестьянами.

Посессионные крестьяне принадлежали частным промышленным предприятиям и использовались как фабричные рабочие.

Отмена в 1861 году крепостного права в той или иной степени затронула все категории крестьян, но мы расскажем только о том, как она коснулась помещичьих крестьян, составлявших наиболее многочисленную категорию (23 миллиона), подробно описанную в русской классической литературе.

В целом отмена 19 февраля 1861 года крепостного права учитывала прежде всего интересы крупных помещиков-землевладельцев. Хотя крестьянин и становился лично свободным и его нельзя было больше ни покупать, ни продавать, свой земельный надел он обязан был выкупить у помещика. При этом он получал не тот надел, который обрабатывал, а сильно урезанный в пользу помещика и по цене, значительно превышавшей его действительную стоимость. При выделении наделов помещик оставлял крестьянам самую бедную, неплодородную землю.

Для составления уставных грамот, то есть документов, регулирующих отношения между помещиками и крестьянами после реформы 1861 года, из числа местных дворян назначались мировые посредники. Многое в судьбах крестьян зависело от личных качеств этих посредников, их объективности и доброжелательности. Среди мировых посредников встречались и люди либеральные, склонные к справедливому решению. Такими были Константин Левин в «Анне Карениной» Л. Толстого и Версилов в «Подростке» Достоевского, этими качествами, по-видимому, обладал и добродушный Николай Петрович Кирсанов в «Отцах и детях» Тургенева.

В интересах помещиков крестьяне должны были единовременно выплатить им 20 – 25% стоимости полевого надела. Остальное поначалу выплачивала казна, с тем чтобы крестьянин погасил эту ссуду в течение 49 лет, в рассрочку, по 6% ежегодно.

Крестьянин, не внесший 20 – 25% помещику, числился временнообязанным и продолжал отрабатывать бывшему владельцу издольщину, как теперь стала называться барщина, или оброк. Временнообязанными названы семь мужиков – героев поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». В 1883 году категорию временнообязанных отменили: к этому времени крестьяне должны были внести выкуп помещику полностью либо лишиться надела.

В среднем по реформе на одну крестьянскую семью выделялось 3,3 десятины земли, то есть три с половиной гектара, чего едва хватало, чтобы прокормиться. В некоторых местах крестьянину предоставлялось 0,9 десятины – совершенно нищенский надел.

В русской литературе крестьянская реформа 1861 года и ее последствия для помещиков и крестьян получили широкое отражение. Показателен такой диалог в пьесе Островского «Дикарка» между помещиками Ашметьевым и Анной Степановной относительно реформы. Ашметьев говорит: «Ну, нам, кажется, очень жаловаться нельзя, мы не очень много потеряли». Анна Степановна заявляет: «Так ведь это исключение, это особое счастье... Кирилл Максимыч был тогда мировым посредником и составил нам уставные грамоты с крестьянами. Он так их обрезал, что им курицу выгнать некуда. Благодаря ему я хорошо устроилась: у меня крестьяне так же и столько же работают, как и крепостные – никакой разницы».

В романе «Мать» Горького крестьянин Ефим на вопрос: «Вы сами – имеете надел?» – отвечает: «Мы? Имеем! Трое нас братьев, а надела – четыре десятины. Песочек – медь им чистить хорошо, а для хлеба – неспособная земля!..» И продолжает: «Я от земли освободился, – что она? Кормить не кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу».

Миллионы крестьян разорялись, шли в батраки к тем же помещикам или кулакам, уходили в города, пополняя ряды бурно растущего в пореформенные годы пролетариата.

Особенно тяжелой была участь дворовых крестьян: земельного надела у них не было, и поэтому помещик не обязан был им землю предоставлять. Немногие продолжали служить у обедневших помещиков до самой смерти, вроде Фирса в «Вишневом саде» Чехова. Большинство же было отпущено без земли и денег на все четыре стороны. Если помещик покидал свое имение, они оставались, голодая, в усадьбе, никакой месячины или жалованья платить им он уже не был обязан. О таких горемыках Некрасов писал в поэме «Кому на Руси жить хорошо»:

Горькую судьбу дворового человека после реформы красочно описал Салтыков-Щедрин в рассказе «Портной Гришка».

Незадолго до реформы, прослышав о ней, многие помещики, несмотря на запрет, чуть не всех своих крестьян переводили в дворовые, дабы лишить их права на надел.

Некрасов писал:

Да, доставалось и барину, особенно небогатому: деньги, полученные по выкупу, быстро растрачивались, и жить было не на что. За бесценок продавались или закладывались выкупные свидетельства – выданные помещикам финансовые документы, подтверждающие их право получать выкупные деньги. Оставалось продавать наследственную землю, которую быстро захватывали оборотистые купцы и кулаки. Но и этих денег хватало ненадолго.

Ранее других разорились и исчезли мелкопоместные помещики, за ними последовали среднепоместные. Картины разорения «дворянских гнезд», обнищания дворян ярко нарисованы в произведениях Бунина и А.Н. Толстого.

Под влиянием событий первой русской революции 1905 года правительство отменило взимание с крестьян выкупных платежей в 1906 году, то есть на четыре года раньше срока.

В комедии Л. Толстого «Плоды просвещения» доведенные до крайности крестьяне приезжают к помещику в город, чтобы купить у него землю. «Без земли наше жительство должно ослабнуть и в упадок произойти», – объясняет один мужик. А другой добавляет: «...земля малая, не то что скотину, – куренка, скажем, и того выпустить некуда». Однако прокутившийся помещик требует уплаты полностью, без обещанной рассрочки, а денег у крестьян нет. Только хитрость горничной Тани, использующей суеверие господ, помогает крестьянским ходокам добиться своего.

В романе Горького «Жизнь Клима Самгина» один из персонажей так характеризует положение крестьян в конце XIX века: «Живут мужики, как завоеванные, как в плену, ей-богу. Помоложе которые – уходят, кто куда».

Таковы были последствия реформы 1861 года.