Декамерон»
На лестничной площадке пахло сигаретами и мочой, но мне почему-то стал тесен мой лифчик, наверное, потому что его рука оказалась не там, где надо, или, как раз, там где надо… Я развернулась так, чтобы он мог меня поцеловать. Мы оба задыхались. Моя рука оказалась у него на шее.
– Пойдем ко мне, – прошептала я.
Мы кое-как разлепились и потащились вниз к моей квартире.
Там была бабушка.
– Привет, ба! – прокричала я – Это Сережа, он поможет мне с уроками.
Мы быстренько закрылись в моей комнате. Мне хотелось попробовать. И немедленно. Было больно и противно, поначалу, потом – лучше, по крайней мере можно попробовать еще. Во второй раз было гораздо лучше, но, чтобы он не уснул, пришлось быстренько одеться и сделать вид, что я делаю уроки.
Пришел отец- о чем-то долго спорил с мамой. Зачем он так? Она все у плиты (повар в садике) устает очень и кормит всю семью, а он только требует денег на пиво и сигареты. С тех пор, как закрыли завод, торчит все дни в гараже. Ужас! Пришлось выставить Сергея в окно, хорошо, что бабушке восемьдесят девять и она уже забыла о его существовании.
Через месяц наших с Сережей отношений, он сказал, что я его девушка. Но тут кое-что случилось.
У Сережи был отец, дядя Витя, тридцать пять лет, упакованный мен, его дорогой одеколон периодически сводил меня с ума. Но ни о чем таком я, конечно, не думала, поэтому испытала шок, когда отец
серого стал ко мне приставать. Первый раз это случилось после
Ужина Серега вышел за чем-то, а я осталась с его родителями наедине.
– Вы с Сережей дружите? – спросила Татьяна Ивановна, его мама.
– Да…-промямлила я, хотя наши отношения сложно было назвать дружбой.
И тут, вдруг, меня словно током ударило. Я почувствовала на своей коленке его руку, руку его отца! Его горячие пальцы продвинулись на пару сантиметров, потом он быстро убрал руку, но мне показалось, что он смущен так же как и я.
Вернулся Сережка! Я взяла его за руку, и мы прошли в его комнату.
Мы были наедине, но меня всю колотило! Как этот ублюдок посмел!
Мой парень меня тискал, а мне было не до того. Я выбежала из квартиры пулей. Меня не отпускало, схватив мятную жвачку я зашагала к своей хрущебе. Он догнал меня. Виктор.
– Прости меня, Леночка, не знаю, что на меня нашло, прости…
«Черта с два я тебя прощу! »- хотелось крикнуть мне. Но я просто обернулась. Он улыбался. Меня затошнило. Я ошарашено огляделась по сторонам. У мусори валялась бутылка, я схватила ее и сделала « розочку»:
– Не подходи! Он развернулся и ушел. У меня в ушах еще долго звучали его шаги.
В следующий раз я увидела его рядом со школой, он был не на своей машине, но я узнала его. Вид у него был растерянный, а я подумала: «А почему бы и нет, раз он так мучается». Мы с девчонками играли в волейбол, была моя подача, я запустила Ритке прямо в нос, показала ей fuck и ушла с поля.
– Ты меня искал?
– Тебя Сережа ждет?
–Пойдем отсюда.
–Все равно, забери меня…
Мы ехали долго, прежде чем я поняла, что он везет меня за город. Надеюсь, он не задушит меня моими же колготками? Когда я озвучила эту мысль, то с удовлетворением заметила, как он побледнел.
Потом мы долго стояли в поле. Он ничего не делал. Я помню звук работающих дворников. Шел дождь. Мне тогда ужасно захотелось стать дождинкой и просто лететь в потоке дождя в хаос или гармонию или заорать в голос, так чтобы у него заложило уши.
Мне хотелось плакать, но глаза мои были сухи. Я просто посмотрела на него, а затем поцеловала в щеку, а он заключил меня в объятия.
А потом это произошло в машине. Я до сих пор помню его запах и свои мурашки по коже. Странно, что свой первый оргазм с мужчиной я испытала не с Сережей, которого я любила, а с Виктором?
Мы встречались еще неделю, и с каждым разом все было лучше и лучше, а потом я сказала: « Все». Если он ко мне приблизиться, я все расскажу, а это значит – статья, мне еще только пятнадцать. Он отступил.
А три месяца спустя они с тетей Таней попали в аварию. Поехали в
район и разбились. Сережина мать погибла, а Виктор остался жив, но теперь был прикован к инвалидному креслу. Тем не менее он стал опекуном Сережи. Я часто приходила к ним в дом. Отпущения грехов ему от меня не дождаться… Слишком жестоко? И поделом ему, я видела, как он украдкой бросает на меня взгляды побитой собаки. Теперь он был парализован ниже пояса, и ему оставалось только вспоминать.
Через три года мы с Сережей поженились, после того как он пришел из армии. А Виктор…Я предложила, чтобы он жил с нами, за ним нужен был уход, все-таки травма позвоночника.
Это случилось, когда у нас родился Ванечка. Сергей был в командировке, а я пошла в аптеку, чтобы купить лекарство, так как у сына резались зубки.
Когда я вернулась, то обнаружила Виктора в петле, которую он сделал из собственного ремня. Слава богу мне удалось привести его в чувства. Я пришла вовремя!
–Зачем ты пытался..?
–А ты думаешь мне легко? – прошептал он посеревшими губами. – Я люблю тебя…неужели мне целую вечность платить за одну ошибку?
Я погладила его по щеке.
–Витя, мы все платим- я, ты и Сережа. А потом, причем здесь любовь? Разве ты меня любил тогда?
–Не знаю. Морок какой-то. Сейчас люблю, ревную, задыхаюсь от ревности, зная что вы…Отпусти меня!
От его небритой щеки исходил все тот же знакомый запах, и я,
неожиданно, расплакалась, я рыдала, а он гладил меня по голове, а потом поцеловал. Поцелуй получился жадным, словно от него зависела наша жизнь.
– Я отпущу тебя Витя, но не в дом инвалидов и не на тот свет. Мы с Сережей можем продать машину, и этого хватит тебе на операцию.
Я думаю- стоит попробовать поставить тебя на ноги. Молчи.
От мужа я не уйду, я люблю его.
Даже не знаю лгала я тогда себе и ему, или нет?
Текст большой поэтому он разбит на страницы.
…и поймете, сколь святы, могучи
и каким благом исполнены силы любви,
которую многие осуждают и поносят
крайне несправедливо, сами не зная, что говорят.
Джованни Боккаччо. «Декамерон»
История зачастую бывает несправедлива. За «Декамероном» прочно закрепилась репутация неприличной книги. Но справедливо ли это? Эротика в «Декамероне» присутствует, однако она не идет ни в какое сравнение с грандиозными эротическими метафорами предшествовавших «Декамерону» средневековых комических поэтов. Между тем гораздо более рискованные сонеты Рустико ди Филиппо и Чекко Анджольери современников Боккаччо нисколько не шокировали. Не смущали их и сексуальные откровенности некоторых новелл благонравнейшего Франко Саккетти, именно по причине этой откровенности на русский язык пока что не переведенные. А вот «Декамерон» возмущал даже первых читателей. Боккаччо приходилось оправдываться. В «Заключении автора» к «Декамерону» он писал: «Может быть, иные из вас скажут, что, сочиняя эти новеллы, я допустил слишком большую свободу, например, заставив женщин иногда рассказывать и очень часто выслушивать вещи, которые честным женщинам неприлично ни сказывать, ни выслушивать. Это я отрицаю, ибо нет столь неприличного рассказа, который, если передать его в подобающих выражениях, не был бы под стать всякому; и мне кажется, я исполнил это как следует». Тут обо всем сказано правильно. Самомнением Боккаччо не отличался. «Декамерон» – одна из самых великих и самых поэтичных книг в мировой литературе. В итальянской культуре Боккаччо стоит подле Петрарки и Данте. Потомки называли их «тремя флорентийскими венцами» и не без некоторого основания считали время, в которое они творили, золотым веком итальянской словесности.
Боккаччо часто и много писал о любви. Однако не о той, которая привела обожаемого им Данте к лицезрению Бога и даже не о той, сладостными муками которой упивался его добрый приятель Петрарка. Замечательный историк итальянской литературы Франческо де Санктис как-то сказал: «Открывая „Декамерон“ впервые, едва прочитав первую новеллу, пораженный как громом с ясного неба, восклицаешь вместе с Петраркой: „Как я попал сюда и когда?“ Это уже не эволюционное изменение, а катастрофа, революция…»
Революция, у самого начала которой стоит «Декамерон», вовсе не отменила Средние века. Культура Возрождения долгое время не просто соседствовала с культурой средневековой, а тесно переплеталась с ней. Великая книга Боккаччо построена из средневекового материала, и населяют ее по преимуществу средневековые люди. Одна из самых «неприличных» новелл «Декамерона» (день третий, новелла десятая) не более, нежели изящно реализованная метафора, которая была в ходу и у современников Боккаччо, и у его далеких предшественников. Но средневековые фабулы в «Декамероне» радикально переосмыслены. Средневековая культура более программно аскетична и ориентирована на потусторонние, трансцендентные ценности. Величайший поэт Средневековья Данте Алигьери решал мучающие человечество проблемы, путешествуя по загробному миру. Ради открытия путей человека к Богу Средние века готовы были жертвовать земной природой человека и учили его не столько жить, сколько умирать.
Первый из рассказчиков общества «Декамерона» начинает свою новеллу словами: «Милые дамы! За какое бы дело ни принимался человек, ему предстоит начинать его во чудесное и святое имя Того, кто был Создателем всего сущего». Однако сам Боккаччо открыл «Декамерон» словами: «Umana cosa и…», «Человеку свойственно…» Петрарка и Боккаччо стали первыми гуманистами эпохи Возрождения. Гуманисты, как правило, не были безбожниками, но средневековый аскетизм ими отвергался. Они учили человека сознавать свое величие и наслаждаться красотой созданного Богом земного мира. Суть духовной революции, осуществленной Возрождением, состояла не в реабилитации плоти, а, как говорил Бенедетто Кроче, в переходе от мысли трансцендентной к мысли имманентной. Но для того чтобы осуществить этот культурообразующий переход, требовалось время.
Подобно «Божественной комедии» Данте, «Декамерон» был создан на середине жизненного пути его автора. Джованни Боккаччо любил давать своим произведениям эллинизированные заглавия. Вероятно, прав замечательный итальянский ученый Витторе Бранка, предположивший, что Боккаччо назвал свою главную книгу «Декамерон», вспомнив о «Гексамероне» св. Амвросия. В древнерусской литературе такие книги тоже существовали. Их называли «Шестодневами». Чаще всего они бывали полемичны. Рассказывалось в них о сотворении Богом мира за шесть дней. «Декамерон» тоже книга о сотворении мира. Но творится мир в «Декамероне» не Богом, а человеческим обществом, – правда, не за шесть, а за десять дней. Полемика в «Декамероне» тоже ведется, но направлена она не против религии и попов, как в стародавние времена хотелось думать некоторым советским критикам, а главным образом против господствующих во времена Боккаччо представлений о человеке, его природе, его правах и обязанностях. Но больше всего в «Декамероне» Боккаччо спорит с тем, кто обвинял его книгу в непристойности.
«Декамерон» иногда называли обрамленной книгой. Это не совсем точно. Да, в «Декамероне» имеется «Введение» и «Заключение автора». Книга обрамлена авторским художественным сознанием. Но этим, по сути дела, роль так называемой рамы и ограничивается. Новеллы в «Декамероне» рассказывают десять каждодневно меняющихся рассказчиков. Автор в их рассказы не вмешивается, но и от рассказанного ими не отрекается. Некоторые из рассказчиков носят имена героев его прежних книг: Филоколо, Филострато, Фьямметта. Этим подчеркивается единомыслие автора и рассказчиков. Новелл в «Декамероне» сто. К ним добавлена притча, рассказанная уже самим автором, дабы пристыдить его ханжествующих недоброжелателей.
Мощный толчок к созданию «Декамерона» дала чума. Она пришла с Востока. В 1348 году чума ворвалась во Флоренцию, а затем прокатилась по всей Европе, захлестнув даже островную Англию. В Средние века «черная смерть» была явлением обычным, однако эпидемия 1348 года поразила даже ко всему привыкших итальянских и французских летописцев. Это было колоссальное общественное бедствие. Во Флоренции «черная смерть» унесла две трети населения. У Боккаччо умерли отец и дочь, у Петрарки – Лаура. В чуме видели проявление Божьего гнева и снова, как на рубеже X и XI веков, обезумевшие от страха люди ждали конца света. Всех охватила паника. Даже Петрарка призывал в это время к религиозному покаянию.
Боккаччо, несмотря на свойственную ему эмоциональность и внутреннюю неуравновешенность, оказался гораздо спокойнее. Панике он не поддался, хотя в 1348 году находился во Флоренции и видел «черную смерть» собственными глазами. Об этом прямо сказано в «Декамероне», и это хорошо чувствуется в реалистичности боккаччиевского описания зачумленного города. Оно предшествует новеллам первого дня.
До Боккаччо чуму описывали Фукидид, Лукреций, Тит Ливий, Овидий, Сенека-трагик, Лукан, Макробий и Павел Диакон в «Истории лангобардов». Со многими из этих описаний Боккаччо был знаком. Они оказали на него определенное влияние. Прочитанное не просто отложилось в торжественной приподнятости первых страниц «Декамерона», но и позволило Боккаччо по-новому увидеть современную ему общественную жизнь. Риторики в «Декамероне» довольно много, и роль у нее самая разная. В данном случае риторика помогла Боккаччо преодолеть внутреннее смятение перед лицом огромного и еще не отошедшего в прошлое общенародного бедствия, а также дала ему ту емкую поэтическую форму, которая при всей ее литературной условности позволила произвести художественный анализ общественного состояния зачумленной Флоренции как естественноисторического явления, вне господствующих в XIV веке идеологических схем, – спокойно, беспристрастно, правдиво, с почти научной строгостью и объективностью, составляющей одну из главных особенностей творческого метода этого произведения. Однако объективность автора «Декамерона» вовсе не бесстрастие ученого. Боккаччо изобразил флорентийскую чуму 1348 года не как историк, а как первый великий прозаик Нового времени. Чума – это не только пролог к рассказам «Декамерона», но и в известном смысле их эстетическое обоснование. Художественные связи здесь настолько бросаются в глаза, что многие историки и теоретики литературы, ослепленные столь, казалось бы, однозначной очевидностью, а также лукаво провоцируемые Боккаччо, смело именовали «Декамерон» пиром во время чумы. На шутливые провокации Боккаччо поддался не только Виктор Шкловский, но даже М.М. Бахтин. «Чума, обрамляющая „Декамерон“, – утверждал он, – должна создать искомые условия для откровенности и неофициальности речи и образов… Кроме того, чума, как сгущенный образ смерти, – необходимый ингредиент всей системы образов „Декамерона“, где обновляющий материально-телесный низ играет ведущую роль. „Декамерон“ – итальянское завершение карнавального, гротескного реализма, но в его более бедных и мелких формах».
Последнее уточнение примечательно. Оно разрушает концепцию. Художественные – языковые и стилевые – формы «Декамерона» не бедные и не мелкие. В выстроенный Бахтиным карнавальный ряд они не помещаются. Вряд ли всегда так уж необходимо приписывать материально-телесному низу ведущую роль в том великом обновлении европейской культуры, с которым связана замечательная книга Джованни Боккаччо.
О пирах во время чумы в прологе к «Декамерону» рассказывается. Но даже в прологе они не главное. Главное в нем художественный и вместе с тем почти что социологический анализ средневекового общества, оказавшегося во власти чумы. Описывая результаты триумфа «черной смерти», автор пролога пишет: «При таком удрученном и бедственном состоянии нашего города почтенный авторитет как Божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них осталось так мало служилого люда, что они не могли отправлять никакой обязанности; почему всякому позволено было делать все, что заблагорассудится».
Однако это вовсе не означало торжества свободы. Чума развязала в средневековой Флоренции не пиршественные вольности карнавала, а разнузданность самой дикой анархии. Описывая чумные вакханалии, автор не упускает случая отметить, что их пьяный разгул нередко заканчивается попранием права частной собственности и установлением в зачумленном городе своего рода примитивного коммунизма. Казалось бы, анархия поломала все. Нарисованная в прологе картина безрадостна и бесперспективна. Выхода, по-видимому, не было.
Но именно социальная безвыходность вызывает к жизни общество «Декамерона». Первый шаг к нему был сделан в церкви. В книге Боккаччо об этом сказано так: «…во вторник утром в досточтимом храме Санта Мария Новелла, когда там почти никого не было, семь молодых дам, одетых, как было прилично по временам, в печальные одежды, простояв божественную службу, сошлись вместе; все они были связаны друг с другом дружбой или соседством, либо родством; ни одна не перешла двадцативосьмилетнего возраста, и ни одной не было меньше восемнадцати лет; все разумные и родовитые, красивые, добрых нравов и сдержанно-приветливые» (I, Вступление).
Через некоторое время в той же церкви Санта Мария Новелла к семи дамам присоединились «трое молодых людей, из которых самому юному было, однако, не менее двадцати пяти лет и в которых ни бедствия времени, ни утраты друзей и родных, ни боязнь за самих себя не только не погасили, но и не охладили любовного пламени. Из них одного звали Памфило, второго – Филострато, третьего – Дионео; все они были веселые и образованные люди, а теперь искали, как высшего утешения в такой общей смуте, повидать своих дам, которые, случайно, нашлись в числе упомянутых семи, тогда как из остальных иные оказались в родстве с некоторыми из юношей».
Собравшаяся в церкви Санта Мария Новелла компания необычна и привилегированна. Ее привилегию составляет не социальное или имущественное положение, а не попранная чумой человечность. Террор, охвативший средневековое флорентийское общество, оказался бессильным задушить в зашедших в церковь молодых людях чувство любви и родственные привязанности. Предположить, что «добронравные» дамы и «образованные» молодые люди могли бы быть вовлечены в вакханалии так называемых пиров во время чумы просто-напросто невозможно. Этого не допускает характеризующая их лексика.
Церковь, в которой собралась молодая и в высшей мере добропорядочная компания, тоже не совсем обычная. Несмотря на свирепствующую вокруг чуму, в церкви царит благостный покой, и ничто не указывает, что кто-нибудь или что-нибудь могло бы помешать молодым дамам благочинно отстоять божественную службу. На изображенную в прологе церковь Санта Мария Новелла распространяются привилегии зарождающегося в ней общества «Декамерона». Она оказывается как бы вне зачумленной Флоренции и располагается на том идеальном пространстве, на котором протекает жизнь этого привилегированного общества. Предлагая своим приятельницам и приятелям покинуть Флоренцию и отправиться в загородные поместья, «каких у каждой из нас множество», старшая из дам рисует картину прекрасной и вместе с тем – что для нового сознания рассказчицы весьма характерно – окультуренной природы: «Там слышно пение птичек, виднеются зеленеющие холмы и долины, поля, на которых жатва волнуется, что море, тысячи пород деревьев и небо, более открытое, которое хотя и гневается на нас, тем не менее не скрывает от нас своей вечной красы».
Последние слова Пампинеи заставляют нас думать, что вечная краса неба (выражение почти что пушкинское) как-то плохо вяжется с Божьим гневом, который, обрушившись на Флоренцию, привел к общественной катастрофе. Тут возникает какое-то противоречие. Оно еще больше усиливается при сравнении загородной благодати, на лоно которой Пампинея приглашает своих товарок, с картиной, нарисованной автором пролога, повествующим о бедствиях, постигших сельское окружение охваченного эпидемией города. Похоже, Пампинея не знает, куда она зовет молодую компанию и на что ее обрекает. С точки зрения автора пролога, ее предложение по меньшей мере бессмысленно. Попытки спастись от чумы, покинув Флоренцию, не единожды предпринимались, но все они бывали заведомо обречены на неудачу: «…не заботясь ни о чем, кроме себя, множество мужчин и женщин покинули родной город, свои дома и жилья, родственников и имущества и направились за город, в чужие или свои поместья, как будто гнев Божий, каравший неправедных людей этой чумой, не взыщет их, где бы они ни были…» Если Бог действительно решил покарать человека, тому, разумеется, укрыться от Божьего гнева негде.
Однако Пампинея приглашает своих друзей отправиться в загородные имения вовсе не потому, что она считает их большими праведниками, чем всех прочих флорентийцев, а только оттого, что на взаимоотношения между человеческой жизнью и Богом она смотрит не совсем так, как смотрит на них во многом еще по-средневековому мыслящий автор пролога.
Глубинный, магистральный сюжет «Декамерона» составляет превращение молодой компании флорентийцев в принципиально новое, внутренне гармоничное, гуманистическое общество. Выйдя за пределы средневекового города, возглавляемая Пампинеей молодая компания не утративших природной человечности флорентийцев немедленно восстанавливает «почетный авторитет как божеских, так и человеческих законов» и именно поэтому создает общество, обладающее не только четкой социальной иерархией, полностью разрушенной в зачумленной Флоренции, но и определенной формой государственного устройства. И вовсе не оттого, что молодые люди – убежденные государственники. В данном случае ими движет не политическая амбициозность, а то чувство меры, которое оказалось полностью утраченным в оставленной ими средневековой Флоренции, но которое станет в дальнейшем одной из существенных характеристик и художественной, и политической мысли европейского Возрождения.
Общество, созданное в «Декамероне», – это своего рода президентская республика, ибо управляется она ежедневно сменяющимися королями. Короли эти – особенные. После того как первой королевой общества «Декамерона» была единогласно избрана Пампинея, «Филомена, часто слышавшая в разговорах, как почетны листья лавра и сколько чести они доставляют достойно увенчанным ими, быстро подбежала к лавровому дереву и, сорвав несколько веток, сделала прекрасный, красивый венок и возложила его на Пампинею. С тех пор, пока держалось их общество, венок был для всякого другого знаком королевской власти и старшинства».
Незадолго до написания «Декамерона» в покинутом папами и пришедшем в полный упадок Риме произошло событие, имевшее огромное всеевропейское значение. К. Маркс занес его в свои «Хронологические выписки»: «В апреле 1341 года Петрарка был коронован в Капитолии в Риме как король всех образованных людей и поэтов: в присутствии большой толпы народа сенатор республики увенчал его лавровым венком». Петрарка вошел в Капитолий в королевской мантии, которую ему специально для этого случая подарил со своего плеча король Роберт Анжуйский. Впервые в истории Европы поэту было сказано: «Ты царь…» С тех пор поэзия, литература, искусство надолго становятся в Европе силой, с которой вынуждены считаться даже самые кровавые самодержцы.
Филомена, венчая Пампинею на президентство лаврами, конечно же, помнила о капитолийском триумфе Петрарки. Общество «Декамерона» – не просто президентская республика: это республика поэтов, музыкантов и литераторов, хорошо разбирающихся как в средневековой, так и в античной литературе, великолепно владеющих словом и слагающих канцоны, в художественном отношении уступающие разве что стихам Данте и Петрарки. Прав человека республика «Декамерона» не ущемляет. Согласно ее конституции, «каждый может доставить себе удовольствие, какое ему более по нраву».
Жизнь общества «Декамерона» проходит на благоустроенных виллах и в благоуханных садах, в полном согласии с той окультуренной человеком природой, которую потом, когда в Европу опять вернется Феокрит, станут звать идиллической. Почти все новеллы «Декамерона» рассказываются под веселый аккомпанемент соловьиных трелей. Пампинея друзей своих не обманула. В начале третьего дня читаем: «Вид этого сада, прекрасное расположение его, растения и фонтан с исходившими из него ручейками – все это так понравилось всем дамам и трем юношам, что они принялись утверждать, что если бы можно было устроить рай на земле, они не знают, какой бы иной образ ему дать, как не форму этого сада…»
В дантовский «земной рай» Боккаччо верил, возможно, не слишком крепко. Но о рае на земле он все-таки мечтал.
Начиная с XV века исследователи и просто почитатели творчества Джованни Боккаччо упорно пытались установить, в каком именно месте были рассказаны записанные в «Декамероне» новеллы. Ни к какому определенному выводу они так и не пришли. И это более чем понятно. Географического местоположения декамероновская республика поэтов не имеет. «Декамерон», вероятно, можно было бы назвать первой европейской утопией, если бы не одно немаловажное обстоятельство. В отличие от всех прочих европейских социальных утопий общественный проект Пампинеи был блистательно осуществлен. Та идиллическая природа, в гармонии с которой живет общество рассказчиков «Декамерона», только потому так резко отличается от сельских окраин зачумленной Флоренции, что, выйдя за пределы города, Пампинея и ее жизнерадостные друзья переместились не в пространстве, а во времени . Они, так сказать, приподнялись над средневековой Тосканой и попали в принципиально новую эру, в так называемую эпоху Возрождения, которая, конечно же, была идеальна, но которая вместе с тем оказалась исторически абсолютно реальной, ибо до сегодняшнего дня остаются жизненно реальными созданные ею величайшие духовные, художественные и культурные ценности.
О переходе веселой компании молодых флорентийцев, собравшихся в церкви Санта Мария Новелла, на принципиально новую временную, а главное, историко-культурную плоскость свидетельствует прежде всего религиозная мысль создаваемого ими общества. Общество «Декамерона», как и подобает всякому нормальному человеческому обществу, начинает свою жизнь с того, что вспоминает о Боге и определяет к нему свое отношение. Отношение человека к Богу было в ту пору главной проблемой времени. Приступая к рассказам «Декамерона», Памфило говорит: «Потому и я, на которого первого выпала очередь открыть наши беседы, хочу рассказать об одном из чудных Его начинаний, дабы, услышав о Нем, наша надежда на Него утвердилась, как на незыблемой почве, и Его имя восхвалено было во все наши дни».
Памфило, однако, относится к трансцендентному Богу совсем не так, как относился к Нему странствующий по загробному миру Данте. За, казалось бы, традиционно благочестивым зачином следует по-революционному новаторская и едва ли не лучшая в «Декамероне» новелла (I, 1), в которой появляется герой Возрождения, человек-артист, изображаемый, правда, чисто негативно. Это знаменитая новелла о мерзопакостном нотариусе Сан-Чаппеллетто, клятвопреступнике, воре, убийце, шулере, содомите, который, однако, благодаря артистически построенной предсмертной исповеди оказался после смерти причисленным к лику святых. «Прозвали его и зовут San Ciappelletto, – говорит Памфило, – и утверждают, что Господь ради него много чудес проявил и еще ежедневно проявляет тем, кто с благоговением прибегает к нему».
Памфило выражается осторожно: «утверждают». Сам он свидетелем чудес не был. В его рассказе о том, как доверчиво принял «деревенский люд» сообщение благочестивого исповедника о святости отъявленного негодяя, проглядывает усмешка человека, интеллектуально и духовно стоящего выше суеверной деревенщины. Однако ни то ни другое, разумеется, ни в какой мере не свидетельствует о каком-либо протовольтерьянском скептицизме. Памфило не скептик. Однако в отличие от создателя «Божественной комедии» он не верит в возможность для человека при жизни перешагнуть порог посюстороннего мира, войти в мир трансцендентных абсолютов и, воочию узрев Бога, приобщиться к непреложным решениям его суда. Столь характерное для средневекового сознания желание заглянуть на «тот свет» в обществе «Декамерона» высмеивается – порой добродушно, а иногда почти пародийно. Тем не менее это никак не умаляет искренности веры рассказчиков в Бога. Меняется их понимание взаимоотношений между Богом и человеком, смысла человеческой жизни, а также сути и задач литературы, что, разумеется, существенно влияет на поэтику и методы новеллистического повествования. Сознавая принципиальную невозможность «проникнуть смертным оком в тайны Божественных помыслов», Памфило рассказывает новеллу о сэре Чаппеллетто так, чтобы в ней, как он говорит, было все «ясно с точки зрения человеческого понимания». На смену средневековому аллегоризму приходит эстетический рационализм, способный обернуться если не агностицизмом, то, во всяком случае, сознательной установкой на реалистическую достоверность рассказа. Завершая свою историю о великом грешнике, Памфило говорит: «Я не отрицаю возможности, что он сподобился блаженства перед лицом Господа, потому что, хотя его жизнь и была преступной и порочной, он мог под конец принести такое покаяние, что, может быть, Господь смиловался над ним и принял его в Царствие Свое. Но для нас это тайна; рассуждая же о том, что нам видимо, я утверждаю, что ему скорее бы быть осужденным и в когтях диявола, чем в раю».
Однако это свое утверждение Памфило не выдает за истину в последней инстанции, и его «может быть» не ставит под сомнение высшие, последние тайны. Все в руках Божьих. Вот почему чудеса, творимые на могиле грешного нотариуса, или – как, видимо, склонен считать Памфило – то, что почитается чудесами невежественной бургундской чернью, вызывает у Памфило не скептическую усмешку, а на редкость благочестивые выводы. Счесть восхваление Бога, громко прозвучавшее в заключении первой же новеллы «Декамерона», хитрой уловкой, призванной усыпить бдительность церковных властей, значило бы ничего не понять ни в великой книге Джованни Боккаччо, ни в той эпохе, которую она блистательно начала.
Впрочем, Боккаччо, видимо, не слишком доверял нашей сообразительности, и потому проблема отношения общества «Декамерона» к Богу еще раз решается им в следующей новелле о несколько парадоксальном обращении в христианство еврея Авраама, человека умного и к тому же «большого знатока иудейского закона». Только после этого основная проблема времени представляется обществу исчерпанной. Приступая к третьей новелле «Декамерона», Филомена говорит: «…так как о Боге и об истине нашей веры уже было прекрасно говорено, и не покажется неприличным, если мы снизойдем теперь к человеческим событиям и действиям». Вслед за этим рассказывается новелла о том, как «еврей Мельхиседек рассказом о трех перстнях устранил большую опасность, уготованную ему Саладином».
В Средние века, да и в значительно более поздние времена, притча о тех кольцах считалась рассказом проблемно религиозным. Лессинг использовал ее для доказательства желательности веротерпимости. Ту же самую цель ставил, по-видимому, неизвестный нам автор средневекового «Новеллино». В обществе «Декамерона» вопрос о веротерпимости давным-давно разрешен, и даже антисемитизм ему неведом. Филомена рассказывает старую и хорошо всем известную притчу о трех кольцах вовсе не для того, чтобы доказать, будто заповеди Моисея ничем не хуже заповедей Магомета, а для выявления высокой гуманности ее главных героев. После того как Саладин увидел, как умно Мельхиседек избежал уготованной ему западни, он отказался от мысли учинить над евреем «насилие, прикрашенное неким видом разумности». Саладину хорошо известно, что ростовщик Мельхиседек «был скуп». Но гуманность по логике общества «Декамерона» возрождает в человеке его исконную человечность. «Еврей с готовностью услужил Саладину такой суммой, какая требовалась, а Саладин впоследствии возвратил ее сполна, да кроме того дал ему великие дары и всегда держал с ним дружбу».
Такое разрешение конфликта для книги Боккаччо в высшей мере характерно. В ней человеческий ум всегда побеждает глупость, косность и предрассудки. Но когда, как в третьей новелле, сталкиваются умные люди, торжествует еще и благородство (cortesia), и щедрость, широта души (liberalita) – две, с точки зрения Боккаччо, высшие добродетели, которыми он наделяет своих самых любимых героев.
Принято считать, что основы нового миропонимания общества «Декамерона» закладываются в трех первых новеллах. Это не совсем так: четвертая новелла первого дня тоже основополагающая и программная. В ней рассказывается: «Один монах, впав в грех, достойный тяжкой кары, искусно уличив своего аббата в таком же поступке, избегает наказания». Новелла эта, разумеется, эротическая. Боккаччо был первым европейским писателем, который широко и очень объективно изобразил огромную и естественную роль эроса в жизни нормального человека. Это было большим художественным открытием Нового времени и приуменьшать его было бы нелепым ханжеством.
И если в целом общество «Декамерона» не жалует монахов, то вместе с тем оно относится к ним гораздо терпимее и снисходительнее, нежели авторы средневековых фаблио или проповедники, связанные с городскими ересями. И это, в частности, потому, что представление о грехе против плоти претерпевает у Боккаччо радикальное изменение. Грехом писатель считает уже не плотский грех, а вынужденное целомудрие. Это, по мнению общества «Декамерона», одно из величайших зол, какое только может выпасть на долю человека. Поэтому, когда монаху или монахине удается его избежать, общество «Декамерона» не усматривает в этом ничего зазорного. В таких случаях рассказчики смеются, но в их веселом смехе звучит скорее сочувствие к человеческой природе монаха, чем гневный укор или ригористическое негодование. Именно таков смех четвертой новеллы первого дня, в которой согрешивший монах избегает наказания, на деле доказав своему аббату, что ничто человеческое тому не чуждо. Аналогична и вторая новелла девятого дня.
В четвертой новелле первого дня говорится не о любви, но о «сексе». Впрочем, любви чисто платонической в «Декамероне», кажется, не бывает. О любви в обществе «Декамерона» говорят часто, и изображается она по-разному. Примечательна также программная для Боккаччо первая новелла пятого дня. В ней сказано, что у именитого жителя Кипра Аристиппа был сын, доставлявший ему большие огорчения. «Его настоящее имя было Галезо, но так как ни усилиями учителя, ни ласками и побоями отца, ни чьей-либо другой какой сноровкой невозможно было вбить ему в голову ни азбуки, ни нравов, и он отличался грубым и неблагозвучным голосом и манерами, более приличными скоту, чем человеку, то все звали его как бы на смех Чимоне, что на их языке значило то же, что у нас скотина». В конце концов Аристипп приказал сыну «отправиться в деревню и жить там с его рабочими». Но вот однажды Чимоне «увидел спавшую на зеленой поляне красавицу в столь прозрачной одежде, что она почти не скрывала ее белого тела. <…> Он с величайшим восхищением принялся смотреть на нее. И он почувствовал, что в его грубой душе, куда не входило до тех пор, несмотря на тысячи наставлений, никакое впечатление облагороженных ощущений, просыпается мысль, подсказывающая его грубому и материальному уму, что то – прекраснейшее создание, которое когда-либо видел смертный». Телесность обнаженной женщины Боккаччо намеренно подчеркивается. Однако прекрасное женское тело не вызывает у Чимоне похоти, а пробуждает в нем чувство, которое, видимо, должен испытывать всякий нормальный мужчина, созерцающий «Спящую Венеру» Джорджоне: Чимоне «внезапно стал из пахаря судьей красоты». Красота преображает Чимоне, который «…к величайшему изумлению всех, в короткое время не только обучился грамоте, но и стал наидостойнейшим среди философствующих. Затем, и все по причине любви, не только изменил свой грубый деревенский голос в изящный и приличный горожанину, но и стал знатоком пения и музыки, опытнейшим и отважным в верховой езде и в военном деле, как в морском, так и в сухопутном».
Подлинная влюбленность изображается в обществе «Декамерона» как необыкновенно красивое чувство. Вот, к примеру, как рисуется любовь простого конюха к королеве. «…И хотя он жил без всякой надежды когда-либо понравиться ей, он все-таки гордился, что направил высоко свою мысль, и как человек, всецело горевший любовным пламенем, более чем кто-либо из его товарищей, с тщанием делал все, что, по его мнению, должно было понравиться королеве» (III, 2).
В период эпохи Возрождения в литературе Европы продолжает развиваться поэзия, в которой преобладает сонет. В прозе наиболее популярным становится жанр новеллы, типологические основы которого были заложены в «Декамероне» Джованни Боккаччо.
Работа над новеллами велась в период с 1348 по 1351 годы частично в Неаполе, частично во Флоренции. Вероятно, некоторые рассказы задумывались Боккаччо задолго до начала чумы, охватившей Флоренцию в 1348 году. Сами жуткие события эпидемии 1348 года (тогда от чумы погибли отец и дочь писателя) послужили неким толчком для создания обрамляющего сюжета книги.
Существует мнение, что произведение было создано по «заказу» самой Неаполитанской королевы. Подтверждение этому якобы встречается в одном из писем автора. С помощью жизнеутверждающей литературы правящая элита рассчитывала успокоить горожан, укрепить их веру в счастливое будущее после эпидемии.
Также, можно полагать, что некоторые новеллы были представлены читателям отдельно от книги. В одной из частей «Декамерона» присутствует авторское введение с ответом на критику читателей, из чего следует, что часть новелл была распространена ещё до момента публикации всего произведения.
Жанр, направление
Как было сказано ранее, «Декамерон» был своего рода первоисточником для всей новеллистики Ренессанса. Именно в нем Боккаччо усовершенствовал существующий в литературе современной ему Италии жанр повести-новеллы.
Для создания нового направления в литературе писатель использовал уже существующие элементы, добавив к ним некоторые собственные новшества. Ещё одним, очень важным, элементом в «Декамероне» является использование народного итальянского языка, а не распространенного латинского. Новаторской была и нетрадиционная в то время трактовка всем известных Средневековых фабул, и единая идейная направленность. Также автор рискнул высмеять священнослужителей и саму идею аскезы.
Так, «Декамерон» стал отображением новых граней зарождающегося гуманизма.
Смысл названия
«Декамерон» — с древнегреческого «десять» и «день», означает в буквальном переводе «десятиднев». Подобное название Hexaemeron («Шестоднев») было общепринято у средневековых авторов. Шестодневы, как правило, рассказывали о том, как Бог создавал мир в течение шести дней. «Декамерон» же повествует о создании своего маленького мира, идеального общества, группой юношей и девушек на протяжении десяти дней. Они уединились в своеобразном Ноевом ковчеге и спаслись от чумы, воссоздавая по крупицам прежний порядок вещей.
Ещё одним названием, более простонародным, было «Принц Галеотто», что в итальянском буквально означает «сводник». Вообще, принцем Гелеото (Галехото) звали одного из рыцарей знаменитого короля Артура, способствовавшего запретной связи Джиневры и Ланцелота. И после упоминания в знаменитой «Божественной комедии» Данте, имя принца прочно вошло в народную речь как синоним сводника.
Суть
Обрамляющим сюжетом выступает описание флорентийской чумы 1348 г. Семеро юных девушек в компании трех молодых людей решают бежать из города подальше от болезни и смерти в свои загородные поместья. Там они коротают время, всячески развлекаясь на лоне природы и рассказывая в компании интересные истории, выдуманные или где-то услышанные. Собою они являют некое идеальное общество, где культура и равенство становятся возвышающим началом, представляя ренессансную утопию.
Все происходящие события занимают ровно две недели, но только десять дней посвящены рассказыванию новелл. Ежедневно юноши и девушки выбирают себе «правителя», который избирает тему, так или иначе объединяющую все истории этого дня. Пятница и суббота — дни выходные, когда правителя не избирают и забавных инцидентов не рассказывают. Каждый вечер, после рассказа, одна из девушек исполняла для остальных стихотворную балладу, которые считаются одними из лучших образцов лирики Боккаччо.
Многие новеллы, однако, не были оригинальными авторскими сочинениями. Боккаччо перерабатывал фольклорные мотивы, анекдоты, нравоучительные притчи, которыми изобиловали проповеди священнослужителей, и просто устные рассказы его современников.
Главные герои и их характеристика
В роли рассказчиков у Боккаччо выступают флорентийцы знатного рода. Семь дам, младшей из которых 18, а старшей — 28 лет, и трое юношей, младшему из которых 25, описаны как вполне реальные люди с «говорящими» именами, отражающими главные качества их характеров.
Так, Пампинея с итальянского переводится «цветущая» — она состоит в родстве с одним из сопровождающих дам юношей. Нейфиле (с греческого «новая для любви») принадлежит сердце кого-то из трех молодых людей. В образе Фьяметты («огонек») предстает возлюбленная автора: предположительно под этим именем скрыта внебрачная дочь Роберта Анжуйского, Мария д’Аквино. Ещё одна дама, которой ранее принадлежало сердце Боккаччо, возникает в образе Филомены (также с греческого «любительница пения»). Эмилия (с латинского «ласковая») встречалась в нескольких других произведениях автора. Лауретта – лучше других девушек в искусстве танца и пения; она является некой отсылкой к образу Лауры — возлюбленной известного итальянского поэта, Франческо Петрарки. Имя Элисса же отсылает к Вергилию, так как именно таким было второе имя его Дидоны.
Исследователями творчества Боккаччо отмечается, что образы почти всех дам встречались в более ранних произведениях автора. В юношах же выражены стороны характера самого Боккаччо.
К примеру, Панфило (с греческого «полностью влюбленный») имеет характер серьезный и рассудительный. Филострато (также с греческого «раздавленный любовью») – как правило, чувствителен и меланхоличен. А Дионео (по-итальянски «сладострастный», «преданный Венере») – всегда весел и характером обладает крайне чувственным.
Существует мнение, что количество главных героев «Декамерона» не случайно. Семь дам являются символами четырех натуральных и трех богословских добродетелей, тогда как количество юношей символизирует принятое у древних греков деление души на Разум, Гнев и Страсть. Также, число семь отсылает к числу свободных искусств. А соединившись, они становятся совершенным, по представлениям средневековых философов, числом десять (подобная нумерологическая теория есть и в «Божественной комедии» Данте).
Темы и проблемы
В рамочной композиции, как было сказано ранее, выражено представление об идеальном обществе эпохи раннего гуманизма. В нем продвигаются идеи равенства, любви и свободы, регулируемые сводом неких правил и демократично избираемым правителем.
Сами же новеллы посвящены жизни простых итальянцев, житейским историям людей из различных социальных слоев. Объединяет почти все новеллы характерная для прозаических произведений идея о любви возвышающей и высоконравственной, а также крайне популярное среди народа высмеивание дурных черт духовенства и монашества.
Однако центром внимания у Боккаччо остается проблема личностного самосознания, получившая дальнейшее развитие в философии гуманизма и в целом.
Главная мысль
Так что же хотел сказать нам автор «Декамерона»? Обрамляющий сюжет дает ясное представление о культуре, как об основополагающем звене человеческой жизни. Искусство здесь выступает ещё одним незаменимым фактором формирования личности. Основная идея в том, что само идеальное демократическое цивилизованное общество способно существовать лишь в условиях изоляции на лоне природы, не сталкиваясь с жестокой действительностью, убегая от болезней и смерти. Свобода, равенство и братство между людьми возможны, но только при условии того, что люди сами пойдут друг к другу навстречу. Для этого нужно развивать не слепую веру в абстрактные идеалы, которую так легко направить во зло, а образование и культ здоровых, естественных взаимоотношений в обществе (без рабов и господ, угнетения и смирения).
И сами новеллы, так или иначе, имеют поучительный характер, восхваляют любовь и человеческие добродетели, и высмеивают худшие из людских пороков. Особенно автору не нравится лицемерие, перерастающее в ханжество. Нередко человек под прикрытием моральных устоев совершает мерзости, недостойные того, во что он якобы свято верит. Увы, средневековый народ был не в состоянии понять возвышенную философию религии из-за своего невежества, поэтому, кстати, стал жертвой чумы. Банальная нехватка медицинских знаний сгоняла людей в церкви, где они только распространяли эпидемию, заражая друг друга через различные обряды. Именно эту нелепость повиновения тому, что непонятно и не понято, осуждал образованный автор. Он видел подлинное приобщение к религиозным таинствам лишь в постижении окружающего мира со всеми его закономерностями, иначе даже самое идеальное учение будет лишь удобной системой фраз для самообмана и прозябания в невежестве. Таков смысл книги, который догматики, конечно же, не поняли и поспешили осудить, сжигая и запрещая «Декамерон» на протяжении нескольких столетий.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!
Выбрать главу
Джованни Боккаччо.
Декамерон
Начинается книга, называется Декамерон, прозванная principe galeotto, в которой содержится сто новелл, рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми.Введение
Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, я – из числа таковых. С моей ранней молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка, или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам? Они от страха и стыда таят в нежной груди любовное пламя, а что оно сильнее явного, про то знают все, кто его испытал; к тому же связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев, и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми. Если эти мысли наведут на них порой грустное расположение духа, вызванное страстным желанием, оно, к великому огорчению, останется при них, если не удалят его новые разговоры; не говоря уже о том, что женщины менее выносливы, чем мужчины. Всего этого не случается с влюбленными мужчинами, как-то легко усмотреть. Если их постигнет грусть или удручение мысли, у них много средств облегчить его и обойтись, ибо, по желанию, они могут гулять, слышать и видеть многое, охотиться за птицей и зверем, ловить рыбу, ездить верхом, играть или торговать. Каждое из этих занятий может привлечь к себе душу, всецело или отчасти, устранив от нее грустные мысли, по крайней мере на известное время, после чего, так или иначе, либо наступает утешение, либо умаляется печаль. Вот почему, желая отчасти исправить несправедливость фортуны, именно там поскупившейся на поддержку, где меньше было силы, – как то мы видим у слабых женщин, – я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл, или, как мы их назовем, басен, притч и историй, рассказанных в течение десяти дней в обществе семи дам и трех молодых людей в губительную пору прошлой чумы, и несколько песенок, спетых этими дамами для своего удовольствия. В этих новеллах встретятся забавные и печальные случаи любви и другие необычайные происшествия, приключившиеся как в новейшие, так и в древние времена. Читая их, дамы в одно и то же время получат и удовольствие от рассказанных в них забавных приключений и полезный совет, поскольку они узнают, чего им следует избегать и к чему стремиться. Я думаю, что и то и другое обойдется не без умаления скуки; если, даст бог, именно так и случится, да возблагодарят они Амура, который, освободив меня от своих уз, дал мне возможность послужить их удовольствию.
День первый
Начинается первый день Декамерона, в котором, после того как автор рассказал, по какому поводу собрались и беседовали выступающие впоследствии лица, под председательством Пампинеи, рассуждают о чем кому заблагорассудится.
Всякий раз, прелестные дамы, как я, размыслив, подумаю, насколько вы от природы сострадательны, я прихожу к убеждению, что вступление к этому труду покажется вам тягостным и грустным, ибо таким именно является начертанное в челе его печальное воспоминание о прошлой чумной смертности, скорбной для всех, кто ее видел или другим способом познал. Я не хочу этим отвратить вас от дальнейшего чтения, как будто и далее вам предстоит идти среди стенаний и слез: ужасное начало будет вам тем же, чем для путников неприступная, крутая гора, за которой лежит прекрасная, чудная поляна, тем более нравящаяся им, чем более было труда при восхождении и спуске. Как за крайнею радостью следует печаль, так бедствия кончаются с наступлением веселья, – за краткой грустью (говорю: краткой, ибо она содержится в немногих словах) последуют вскоре утеха и удовольствие, которые я вам наперед обещал и которых, после такого начала, никто бы и не ожидал, если бы его не предупредили. Сказать правду: если бы я мог достойным образом повести вас к желаемой мною цели иным путем, а не столь крутою тропой, я охотно так бы сделал; но так как нельзя было, не касаясь того воспоминания, объяснить причину, почему именно приключились события, о которых вы прочтете далее, я принимаюсь писать, как бы побужденный необходимостью.
Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья. Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: таково ли было свойство болезни, или невежество врачующих (которых, за вычетом ученых медиков, явилось множество, мужчин и женщин, не имевших никакого понятия о медицине) не открыло ее причин, а потому не находило подобающих средств, – только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, – большинство без лихорадочных или других явлений. Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрогивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. В этом, как сказано выше, я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки.
Не все читали "Декамерон". В школе такое явно не проходят, а в обыденной взрослой жизни места книгам уже практически нет. Да и не модно у нынешней молодежи читать... Это напоминает слегка средние века, когда люди, много знающие, осуждались обществом. Но это, впрочем, лирика. К произведению "Декамерон" краткое содержание очень тяжело привести. Ведь сама книга - это собрание новелл, посвященных теме любви во всех ее проявлениях.
История в истории
Итальянский писатель Джованни Боккаччо является автором произведения "Декамерон". Краткое содержание, по сути, не мог привести и сам автор, так как строение всего произведения - это множество небольших новелл, которые объединяет основная линия сюжета. Увидела свет эта книга в эпоху Ренессанса, примерно в 1354 году. "Декамерон" содержание имеет весьма спорное, так как для тех времен подобная литература была, с одной стороны, и вполне простительна, но с другой, считалась несколько вульгарной. Само название переводится как "Десятиднев" и является некой саркастичной насмешкой автора над церковным "Шестидневом". В произведении рассказывается о сотворении мира, но не Богом, а тогдашним обществом, и не за шесть дней, а за десять.
Книга вкратце
А теперь непосредственно "Декамерон". Краткое содержание новелл: события происходят во времена разгула чумы 1348 года. Три благородных юноши и семь дам уезжают из пораженного болезнью города на виллу в двух милях от него. Для того чтобы с интересом провести время, они по очереди начинают рассказывать друг другу занимательные истории. Кстати, достаточно много новелл было создано на основе фольклора, античных анекдотов, религиозно-нравоучительных примеров из проповедей священников и многого другого.
"Декамерон" - краткое содержание быта рассказчиков
Каждый новый день начинается с небольшой заставки, в которой рассказывается о том, как молодые люди проводят время. Стоит отметить, что описание довольно утопическое, в рамках морали и воспитания. А вот сами новеллы прямо противопоставляются этой утопии. В них, фигурально выражаясь, проступает "пир во время чумы", пронизывая красной нитью каждую строку. Повествование берет начало утром среды и на каждый день приходится по десять новелл. В них вы можете увидеть все проявления любви - от сексуального контекста и до трагедии с жестокостью.
Каждый день, кроме пятницы и субботы, выбирается король (королева), который назначает темы для рассказа, и их должны придерживаться все участники за исключением Дионео, которому принадлежит привилегия "свободного повествования". После прослушивания всех историй молодые люди сидят и обсуждают их, обмениваются впечатлениями. В конце каждого дня одна из присутствующих дам поет балладу. Эти песни - образцы лирики Боккаччо, и повествуют они о чистой любви или о страданиях тех возлюбленных, которые не имеют возможности соединиться. С учетом выходных молодые люди проводят на вилле две недели, после чего все-таки решаются вернуться в город.
"Декамерон". Краткое заключение
Все новеллы выполнены в особом стиле. Для времен Ренессанса это было некоторое новшество, так как книга писалась не на литературном общепринятом языке, а на сочном разговорном итальянском. Сам же Боккаччо говорил о своем детище как о "человеческой комедии".