1956 - 1964 (период «классической оттепели»); отдельные исследователи выделяют раннюю и позднюю «оттепель». (Она ещё не пришла, но некоторые черты уже проявились.) Это, соответственно, с 1953 до 1956 и с 1964 по 1968 год.
В 1954 году Илья Эренбург написал повесть «Оттепель», название которой в последующем было использовано для обозначения нового этапа в жизни советского общества, наступившего после смерти Сталина и характеризовавшегося резким изменением социально-политического и экономического курса в направлении его либерализации. Руководство страны, прежде всего в лице Хрущёва, провозглашает отказ от политического террора и массовых репрессий, вину за которые возлагает на Сталина, и начинает своеобразную перестройку советского общества. Предполагалось существующую социалистическую систему оставить в неприкосновенности, то есть сам тип общественного строя не менять, но реформировать, усовершенствовать её. Восстановить законность, расширить права и свободы граждан, осуществить демократизацию, использовать достижения научно-технического прогресса для повышения материального уровня жизни людей и утвердить так называемый гуманный социализм, или же социализм с человеческим лицом. Осуществив данную программу, мыслилось перейти к развёрнутому строительству коммунизма. «Нынешнее поколения советских людей будет жить при коммунизме». Если бы это обещание Хрущёва сбылось, коммунизм наступил бы в конце 1970-х годов. 20 лет казалось вполне достаточным, чтобы сбылась эта мечта.
В стране осуществляется широкая пропагандистская кампания по развенчанию культа личности Сталина и преодолению последствий сталинизма, укоренившихся в жизни общества. В первую очередь Хрущёв осуществляет реабилитацию невинно репрессированных. («Эй, шофёр, гони в Бутырский хутор... - А ты, товарищ, опоздал». - Высоцкий. «Чтоб не стало по России лагерей».)
Принцип материальной заинтересованности в результатах труда. Средняя заработная плата повышается при Хрущёве сразу вдвое и достигает 50 рублей в месяц. Крестьяне получают паспорта и право без разрешения начальства покидать деревню (раньше это было запрещено), тем более что требовалось много рабочих рук на так называемых стройках коммунизма (Сибирь, Целина). В стране разворачивается обширное жилищное строительство. Раньше до половины населения страны жило в бараках. Вводится два выходных дня в неделю при сохранении прежней зарплаты. Запущен первый ИСЗ. Созданы первый в мире синхрофазотрон и первый атомный ледокол. И хотя проблем оставалось больше, чем достижений, в период «оттепели» страна сделала большой рывок вперёд во многих отношениях. Таковы были результаты либерализации и пришедшей (относительной) свободы.
СССР в эти годы напоминал Гулливера, которого во время сна лилипуты привязали к земле. А тут постепенно начинается какое-то раскрепощение, страна начинает шевелиться и выходить из оцепенения. Изменилась сама атмосфера жизни, ушёл из жизни страх. Люди стали ежедневно ходить в гости, собираться компаниями и обсуждать всё, что происходит в стране. (А раньше было очень развито «стукачество».) И в этих беседах зарождалось постепенно так называемое общественное мнение.
Известный впоследствии Владимир Буковский пишет: будь его воля, он бы в центре Москвы установил бы памятник пишущей машинке («Они стрекотали, печатали по всем крупным городам»). Не дожидаясь официального опубликования, люди перепечатывали себе в личное пользование запрещённых в советское время авторов. Второй памятник, по предложению Буковского, - человеку с гитарой, потому что в период «оттепели» зарождается авторская песня. Кумирами тех времён были Галич, Высоцкий, Окуджава, Визбор и некоторые другие. Это новый тип поэзии, песенная поэзия. Барды очень много сделали для освобождения умов от замшелых догм.
Свою роль в начавшемся раскрепощении умов сыграл международный фестиваль молодёжи и студентов (1958) в Москве. Советские люди впервые вживую, не на картинке увидели живых латиноамериканцев и африканцев. Возникло явление «штатничества» - поклонники некоторых аспектов культуры США: джаз, виниловые пластинки с зарубежной музыкой, американское искусство, архитектура, западный покрой одежды. Руководство не любило тех, кто модно одевается, и вело со «стилягами» активную борьбу.
Открылась некоторая щель на запад. Самым популярным западным писателем был Эрнест Хемингуэй. «Чуть ли не в каждом втором доме есть его фотография». Зарубежное влияние на советскую литературу в это время ощутимо усилилось.
Не выдержав мук совести, застрелился Фадеев (1956). Писательская организация при нём вела себя постыдно. Не известно ни одного факта, когда она вступилась бы в защиту репрессированного. Напротив, требовалась санкция руководства союза писателей на арест. Фадеев эту санкцию давал. Вернувшиеся из лагерей писатели плевали ему в лицо. Стоя у его гроба, Пастернак сказал: «Он искупил свою вину». На место Фадеева приходит более прогрессивный, но и более осторожный Федин.
Литературная жизнь резко оживляется. Из лагерей вернулись Даниил Андреев, Солженицын, Шаламов, Смеляков, Серебрякова, Домбровский, Чичибабин. В литературу они принесли свой трагический опыт.
При Сталине съезды писателей, после первого, не проводились 20 лет. Они возобновляются в 1954 году. В дальнейшем - раз в пять лет.
В годы «оттепели» появляется ряд новых литературных журналов и альманахов. Самый популярный - «Юность» (для молодёжи, публиковал наиболее талантливых молодых авторов того времени). Начинают работать новые театры. Самый популярный - театр «Современник». В основном этот театр тоже ставил молодую, современную драматургию.
С 1956 года в СССР начинают проводиться ежегодные Дни поэзии, и раз в год издаётся альманах под таким же названием, куда отбиралось, по мере возможности, относительно лучшее. 1956 - несколько стихотворений Цветаевой. Печатали также Заболоцкого.
У молодых московских поэтов появилась традиция встречаться у памятника Маяковскому и читать свои стихотворения. Власти это не нравилось. За этими сборищами пристально наблюдала милиция и так называемые дружинники. Они брали под контроль всех, кто казался им подозрительным, и довольно жёстко с ними расправлялись. (Знакомство Алёны Басиловой с её будущим мужем Леонидом Губановым: обоих запихнули в машину, привезли в милицию; молодого человека били головой о стену.) Итак, свобода пришла, но она имела довольно ограниченный характер. По многим примерам это видно.
Во время «оттепели» приходит в литературу новое поколение писателей: Бродский, Ахмадулина, Вознесенский, Рубцов, Солженицын, Бондарев, Айтматов, Шукшин, Белов, Битов, Володин и ряд других. В писательской среде происходит раскол на сталинистов и либералов, так как отношение к событиям в стране было далеко не однозначным. Сталинисты считали перемены в обществе предательством делу коммунизма, и каждый шаг в сторону прогресса достигался ввиду их усилий с колоссальным трудом. Оплот сталинизма - «Октябрь» (главный редактор Всеволод Кочетов). Оплотом либерализма в период «оттепели» стал журнал «Новый мир», возглавляемый Твардовским. Реакционеры не дремали. Под их давлением был исключён из союза писателей Борис Пастернак и подвергся публичной травле на всю страну за то, что был удостоен Нобелевской премии за 1958 год. (С другой стороны, в тюрьму не попал и насильственной высылке за рубеж не подвергся.)
В 1960 году была изъята рукопись Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», которую он предложил на легальных условиях одному из журналов. Но главный редактор «настучал» в КГБ о вредном антисоветском произведении. Были изъяты оба экземпляра и даже копирки, сделанные машинисткой. (Один экземпляр был тайно передан знакомым в другой город.) Поскольку опубликовать было возможно далеко не всё, зарождается самиздат. Это нелегальные, не прошедшие цензуру произведения, которые часто рассматривались как опасные. Наиболее влиятельный самиздатский журнал - «Синтаксис» (издатель Александр Гинзбург). 1-й номер вышел тиражом 20 экземпляров. Там напечатались Бродский, Всеволод Некрасов, Сапгир, Холин, Ахмадулина и другие. Издание прекратилось после 3-го номера из-за ареста Гинзбурга.
По этой же причине появилась богема. При Хрущёве их относили к деклассированным элементам и тунеядцам (как Бродского). На самом деле они работали порой втрое больше, чем другие, но не получали денег. Богема бравировала своим аскетизмом, требовала интеллектуально-духовной автономии и не предавала свободу. Жизнь представителей богемы и неофициальной литературы измерялась количеством прочитанных книг (в основном запрещённых) и созданных рукописей. Интенсивно шла работа над собой. Представители неофициальной литературы занимали нонконформистскую позицию.
Опасаясь, что процесс выйдет из-под партийного контроля, Хрущёв в 1962-63 организовал масштабные встречи в Кремле с творческой интеллигенцией. Он искал поддержки у писателей, полностью не утративших, даже в годы сталинизма, свой авторитет в глазах общества, так как у него даже в ЦК было немало противников; с другой стороны, он хотел показать, что партийный контроль над литературой и искусством сохранится во что бы то ни стало. В своём выступлении он заявил, что главное для советской литературы - высокая идейность и художественное мастерство, партийность и народность. У Хрущёва даже была идея объединить всех творческих людей разных профессий в единый творческий союз: так легче контролировать. По ряду причин этого не произошло. Во время встреч некоторые писатели корректно и мягко осмеливались оспаривать отдельные тезисы руководителя страны. Эренбург, Евтушенко, Щипачёв отстаивали идею творческой свободы.
Произошло, однако, нравственное «избиение» Аксёнова и Вознесенского. Партии не понравилось, что у неё есть конкуренты в качестве властителей умов. Было устроено целое публичное представление, чтобы выставить этих кумиров в неприглядном свете. Хрущёв «прицепился» к высказыванию Вознесенского о том, как тот выделяет для себя лучших писателей в литературе: вертикаль высокого - низкого. Среди писателей «высокой» иерархии был назван Пастернак. (Мотивы личного знакомства.) Но как раз незадолго до того Пастернака исключили из союза писателей. «Если вам не нравится в СССР, мы в любой момент выпишем вам паспорт». На что Вознесенский стал читать поэму «Лонжюмо» о Ленине.
Итоговая реплика Хрущёва по чтении (смысл): «Ну мы вот вас тут всех послушали, послушали. А решать-то будет кто? Народ. А кто это, народ? А это его лучшие сыны. А лучшие сыны народа - это наша партия. А волю партии воплощает собой её центральный комитет. А центральный комитет - это я. Вот я-то и буду решать». Надо отдать Хрущёву должное: при нём, как бы он кого ни оскорблял, в тюрьму не попал ни один советский писатель. Из позднейших мемуаров: «Мы в руководстве сознательно были за оттепель. Но мы испугались, что за оттепелью польётся поток и мы будем не в состоянии его контролировать... Направить движение «оттепели» так, чтобы стимулировать только творческие силы, которые способствовали бы укреплению социализма» (Хрущёв).
Основным творческим методом продолжает оставаться социалистический реализм. Однако в теоретическом плане, и в практике он постепенно начинает подвергаться переоценке. Его бестенденциозную трактовку дал Андрей Синявский в статье «Что такое социалистический реализм», опубликованной в 1957 году во Франции на французском языке (переправлена нелегально). Автор статьи напоминает, что уже в первом пункте устава союза советских писателей дано определение: «Социалистический реализм предполагает правдивое, исторически конкретное изображение действительности в её революционном развитии с целью идейной переделки и коммунистического воспитания трудящихся».
Синявский обращает внимание на то, что Бальзак, Толстой изображали жизнь такой, какая она есть на самом деле, и показывает, что соцреалист всё, что он видит вокруг себя, воссоздаёт с позиций коммунистического идеала. Главным принципом оценки человека является классово-идеологический принцип. Искусство должно было в СССР помогать делу строительства коммунизма.
«Советское искусство насквозь телеологично». Советской литературе присуще утверждение цели, к которой движется мировое сообщество. Эта цель - коммунизм. Но, спрашивает Синявский, действительно ли мир движется к коммунизму? Нет, говорит он, это утопия. Когда он сравнивает постулат с реальностью, он не видит данного движения и соответствия. Значит, литература социалистического реализма не отражает правду жизни. Идеология стала новой религией, в которую верят просто фанатически. А истинно верующий не способен понять и принять точку зрения другого верующего. Коммунистическая идейность предопределяет писательскую зашоренность. Чтобы в реальности достичь цели, говорит Синявский, в Советском Союзе не останавливаются буквально ни перед чем. «Мы принесли в жертву идеалу нашу белоснежную душу. Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новых тюрем. ... Но, когда мы оглядываемся вокруг, то не находим того, что надеялись найти и во имя чего было принесено столько жертв». Те средства, которые применялись для создания идеального общества, в корне изменили его облик.
Свобода слова, подчёркивает Синявский, органически чужда коммунистической культуре. Какая свобода может быть у истинно, фанатично верующего? Только свобода ещё яростнее славить своего бога. Здесь же в качестве бога выступает коммунистическая партия и её вожди, а также и сам коммунистический идеал. А так как проводник идеологии в СССР - партия, то она и осуществляет так называемое руководство, то есть душит литературу и не даёт ей возможности нормально развиваться. Сюжеты всегда строятся таким образом, чтобы создать впечатление очередного шага, приближающего к светлому будущему, коммунистическому обществу. Поэтому они однотипны, о чём бы ни писалось.
Но разве плохо, как бы спрашивает Синявский, что есть оптимизм? Это неплохо, когда оптимизм имеет основания. А исторический оптимизм основан на слепой вере. Пример - ряд названий произведений западной и советской литературы. «Смерть героя», «По ком звонит колокол», «Время жить и время умирать», «Путешествие на край ночи», «Смерть после полудня», «Каждый умирает в одиночку» (западные авторы) - «Счастье», «Первые радости», «Хорошо», «Исполнение желаний», «Победители», «Свет над землёй» (советские авторы).
В значительной части советская литература представлена воспитательным романом, в котором, как правило, показана коммунистическая метаморфоза отдельного человека и целого коллектива, процесс «рождения нового человека». На самом деле это внедрение в сознание человека коммунистической идеологии и морали. Моральным признаётся всё, что служит победе коммунизма. Краеугольный камень советской литературы - Положительный Герой, насквозь пронизанный коммунистической идеологией, у которого нет в жизни никаких иных целей и задач, кроме служения коммунизму. Он обычно приукрашен, у него есть ответы на все вопросы, он всегда знает, что делать во всех лёгких и трудных ситуациях. Для старого реализма, напоминает Синявский, характерен ищущий герой, а для советской литературы - нашедший.
В 1940-е годы, наконец, появились такие тексты, где все герои без исключения положительные, отрицательных просто нет, и борьба идёт только между хорошим и лучшим, восторжествовала так называемая теория бесконфликтности, согласно которой в советском обществе все конфликты преодолены. Таким образом, соцреализм трансформируется в лже-соцреализм. Это индустрия мифов, которая полностью отказалась от жизнеподобных реалий. (Мифы о Ленине, Сталине, войне, коллективизации и проч. В пример приведена «Белая берёза» Бубённова.)
С точки зрения Синявского, по типу героя, содержанию и общему пафосу литература соцреализма гораздо ближе к классицизму, а не подлинному реализму XIX столетия. Более точным обозначением метода было бы, по Синявскому, «социалистический классицизм». Сближает его с классицизмом принцип нормативности. Должное изображается как действительное, как реально существующее. «Может быть, мы в дальнейшем придумаем что-нибудь другое, не вряд ли это будет литература социалистического реализма».
В годы оттепели, впрочем, наблюдается преодоление стереотипов лже-соцреализма. Сам социалистический реализм несколько укрепляет свои позиции. В нём становится больше возможностей для правдивого изображения реалий жизни. Обновление социалистического реализма с наибольшей полнотой демонстрирует творчество шестидесятников. Шестидесятники - те представители творческой интеллигенции, которые выступали за социализм с человеческим лицом и были бескомпромиссны в своей критике сталинизма, призывали к преодолению его последствий. Но сталинизм критиковался во имя укрепления и улучшения социализма, его критика осуществлялась с позиций идеализированного ленинизма. Характерные фигуры шестидесятнической литературы: Евтушенко, Рождественский; Бондарев, Айтматов; Розов, Володин и некоторые другие.
В клубе крупного промышленного города - аншлаг. Зал набит битком, люди стоят в проходах. Событие незаурядное: опубликован роман молодого местного писателя. Участники читательской конференции хвалят дебютанта: трудовые будни отражены точно и ярко. Герои книги - воистину герои нашего времени.
А вот об их «личной жизни» можно поспорить, считает один из ведущих инженеров завода Дмитрий Коротеев. Типического здесь ни на грош: не мог серьезный и честный агроном полюбить женщину ветреную и кокетливую, с которой у него нет общих духовных интересов, в придачу - жену своего товарища! Любовь, описанная в романе, похоже, механически перенесена со страниц буржуазной литературы!
Выступление Коротеева вызывает жаркий спор. Более других обескуражены - хотя и не выражают этого вслух - ближайшие его друзья: молодой инженер Гриша Савченко и учительница Лена Журавлева (ее муж - директор завода, сидящий в президиуме конференции и откровенно довольный резкостью критики Коротеева).
Спор о книге продолжается на дне рождения Сони Пуховой, куда приходит прямо из клуба Савченко. «Умный человек, а выступал по трафарету! - горячится Гриша. - Получается, что личному - не место в литературе. А книга всех задела за живое: слишком часто еще мы говорим одно, а в личной жизни поступаем иначе. По таким книгам читатель истосковался!» - «Вы правы, - кивает один из гостей, художник Сабуров. - Пора вспомнить, что есть искусство!» - «А по-моему, Коротеев прав, - возражает Соня. - Советский человек научился управлять природой, но он должен научиться управлять и своими чувствами…»
Лене Журавлевой не с кем обменяться мнением об услышанном на конференции: к мужу она уже давно охладела, - кажется, с того дня, когда в разгар «дела врачей» услышала от него: «Чересчур доверять им нельзя, это бесспорно». Пренебрежительное и беспощадное «им» потрясло Лену. И когда после пожара на заводе, где Журавлев показал себя молодцом, о нем с похвалой отозвался Коротеев, ей хотелось крикнуть: «Вы ничего не знаете о нем. Это бездушный человек!»
Вот еще почему огорчило её выступление Коротеева а клубе: уж он-то казался ей таким цельным, предельно честным и на людях, и в беседе с глазу на глаз, и наедине с собственной совестью…
Выбор между правдой и ложью, умение отличить одно от другого-к этому призывает всех без исключения героев повести время «оттепели». Оттепели не только в общественном климате (возвращается после семнадцати лет заключения отчим Коротеева; открыто обсуждаются в застолье отношения с Западом, возможность встречаться с иностранцами; на собрании всегда находятся смельчаки, готовые перечить начальству, мнению большинства). Это и оттепель всего «личного», которое так долго принято было таить от людей, не выпускать за дверь своего дома. Коротеев - фронтовик, в жизни его было немало горечи, но и ему этот выбор дается мучительно. На партбюро он не нашел в себе смелости заступиться за ведущего инженера Соколовского, к которому Журавлев испытывает неприязнь. И хотя после злополучного партбюро Коротеев изменил свое решение и напрямую заявил об этом завотделом горкома КПСС, совесть его не успокоилась: «Я не вправе судить Журавлева, я - такой же, как он. Говорю одно, а живу по-другому. Наверное, сегодня нужны другие, новые люди - романтики, как Савченко. Откуда их взять? Горький когда-то сказал, что нужен наш, советский гуманизм. И Горького давно нет, и слово «гуманизм» из обращения исчезло - а задача осталась. И решать её - сегодня».
Причина конфликта Журавлева с Соколовским - в том, что директор срывает план строительства жилья. Буря, в первые весенние дни налетевшая на город, разрушившая несколько ветхих бараков, вызывает ответную бурю - в Москве. Журавлев едет по срочному вызову в Москву, за новым назначением (разумеется, с понижением). В крахе карьеры он винит не бурю и тем более не самого себя - ушедшую от него Лену: уход жены - аморалка! В старые времена за такое… И еще виноват в случившемся Соколовский (едва ли не он поспешил сообщить о буре в столицу): «Жалко все-таки, что я его не угробил…»
Была буря - и унеслась. Кто о ней вспомнит? Кто вспомнит о директоре Иване Васильевиче Журавлеве? Кто вспоминает прошедшую зиму, когда с сосулек падают громкие капли, до весны - рукой подать?..
Трудным и долгим был - как путь через снежную зиму к оттепели - путь к счастью Соколовского и «врача-вредителя» Веры Григорьевны, Савченко и Сони Пуховой, актрисы драмтеатра Танечки и брата Сони художника Володи. Володя проходит свое искушение ложью и трусостью: на обсуждении художественной выставки он обрушивается на друга детства Сабурова - «за формализм». Раскаиваясь в своей низости, прося прощения у Сабурова, Володя признается себе в главном, чего он не осознавал слишком долго: у него нет таланта. В искусстве, как и в жизни, главное - это талант, а не громкие слова об идейности и народных запросах.
Быть нужной людям стремится теперь Лена, нашедшая вновь себя с Коротеевым. Это чувство испытывает и Соня Пухова - она признается самой себе в любви к Савченко. В любви, побеждающей испытания и временем, и пространством: едва успели они с Гришей привыкнуть к одной разлуке (после института Соню распределили на завод в Пензе) - а тут и Грише предстоит неблизкий путь, в Париж, на стажировку, в группе молодых специалистов.
Весна. Оттепель. Она чувствуется повсюду, её ощущают все: и те, кто не верил в нее, и те, кто её ждал - как Соколовский, едущий в Москву, навстречу с дочерью Машенькой, Мэри, балериной из Брюсселя, совсем ему не знакомой и самой родной, с которой он мечтал увидеться всю жизнь.
Популярная киноистория получила вторую жизнь – в издательстве «Эксмо» выходят две части романа, написанные по мотивам фильма Валерия Тодоровского. Мы узнали у автора Ирины Муравьевой, чем книга принципиально отличается от сериала.
Вспомним сериал
Москва, 1961 год. Кинооператор Виктор Хрусталев, талантливый оператор «Мосфильма», попадает в сложную ситуацию. Он как-то замешан в гибели друга, талантливого сценариста Кости Паршина, который покончил с собой. Хрусталеву надо снять колхозную комедию «Девушка и бригадир», чтобы получить разрешение сделать фильм по замечательному сценарию, оставшемуся после погибшего сценариста. Этот сценарий хочет поставить молодой режиссер Егор Мячин. Хрусталев устраивает его стажером к маститому режиссеру Кривицкому на колхозную комедию. В этом же фильме снимаются бывшая жена Хрусталева Инга и его молоденькая возлюбленная Марьяна, в которую влюбляется и Егор Мячин.
Кто убрал Хрусталева-старшего
Ирина, раньше снимали фильмы по книгам, а теперь пишут книги по сценариям?
Написать книгу по фильму заказало мне издательство «Эксмо». Согласилась, потому что была уверена, что это очень просто. Ну, халтура и халтура. Тем более что мне пообещали прислать сценарий, где все уже написано. Когда распечатала сценарий, получился сундук бумаги. Начала читать и за голову схватилась: книги-то там нет! Есть заготовка для фильма и набросок для прозы. В этом, кстати, особенность любого сценария: вся тяжесть падает на искусство режиссера и актерскую игру. Возьмите любую классику. Например, «Мою Прекрасную Леди». Запомнили ли бы вы этот фильм без Одри Хепберн? Или «Летят журавли» без Татьяны Самойловой? Так что мне быстро пришлось смириться с тем, что работа эта легкой не будет. Надеюсь, книга не уронит себя в этом жанре добротного любовного остросюжетного романа.
Чем сюжет романа отличается от сценария?
Тот, кто смотрел фильм, наверняка помнит, что самым острым драматическим узлом «Оттепели» оказывается история Виктора Хрусталева, которого следователь Цанин подозревает в убийстве сценариста Паршина и, возненавидев Хрусталева с первой минуты, начинает раскапывать всю его биографию. Тут-то и выясняется, что в судьбе Хрусталева есть темное пятно: отец освободил его от призыва в армию, когда война подходила к концу. Как освободил? Хрусталев получил бронь и проработал в отцовском КБ все то время, которое оставалось до окончания войны. Цанин, докопавшись до этой подноготной в жизни героя, разоблачает его в центральной газете. Хрусталева-старшего отправляют на пенсию. Знаете, когда такие повороты прячутся внутри фильма, то нелепость их почти незаметна, но в книге! А еще лучше сказать: но в жизни! Это – как бритвой по глазам. Начинаем разбираться: кто отец Хрусталева? Скорее всего, это слепок с главного советского ракетчика Королева. А как жил Королев? Подобную жизнь определяют так: совершенно секретно. Какой районный следователь посмел бы тявкнуть на главу космических государственных разработок? Да этого бедолагу-следователя взяли бы под белые ручки, связанные смирительной рубашечкой, и больше о нем бы не вспомнили. В моей «борьбе» со сценарием это было, пожалуй, самый сложный момент. Голову чуть не сломала. И вот что придумала: Хрусталева-старшего хотят снять именно сверху. Кому-то о-о-чень высоко мешает этот главный ракетчик, кто-то хочет посадить на его место другого. Мелкий районный следователь Цанин получает задание именно сверху, пошарить по «сусекам», «зацепить» старшего Хрусталева через младшего.
Ну, просто «Отелло», а не «Оттепель».
А как обстояло дело с любовными линиями? Там все логично?
Там тоже были свои трудности. В сценарии много страстей. Ну, просто «Оттело», а не «Оттепель». Лейтмотивов, насколько я смогла насчитать, всего два: «тела их переплелись» и «она дает ему пощечину». Переплетаются действительно часто, и «мордобитий» на удивление много. Но вот что касается логики и психологической обоснованности... Тут я делаю глубокую паузу.
Может, поясните на примерах?
Влюбленная и счастливая Марьяна просит Хрусталева пойти с ней в питомник, где готовят собак к пограничной службе. Там у Марьяны «воспитанник» Тема, чудесная двухлетняя овчарка, которая не годится к службе, потому что очень смешная, неуклюжая, но все ее любят, а Марьяна дважды в неделю навещает собаку. Подходят они, крепко обнявшись, к будке, выскакивает им навстречу Тема, облизывает Марьяну, и та, радостная и простодушная, говорит Хрусталеву: «Погладь его, Витя! Не бойся!» Хрусталев протягивает руку, а Тема от ревности цапает за его палец. И дальше я в изумлении читаю в сценарии: «Хрусталев говорит: «Нам надо расстаться». Поворачивается и уходит». Это он не Темочке, глупой собаке, говорит, а любимой женщине Марьяне. В фильме вы ничего и не заметите: там хорошо сыграно. Но в книге я этот кусок не выпустила, написала по-своему. Но это мелочь. А есть и большие примеры. Почему Марьяна, чуть было не потерявшая рассудок от горя, что ее бросил Хрусталев, единственно любимый, соединяется с Мячиным и не только выскакивает за него замуж – это бы еще куда ни шло – но почему она, лежа с ним в постели, по сценарию хихикает? У нее под сердцем ребенок от Хрусталева, а она хихикает. Странно как-то. Может, и действительно, с головой что-то... Офелия тоже ведь песенки пела. Значит, мне нужно было полностью выбросить все, что связано с этим хихиканьем, да и само «хихиканье» выбросить, а написать, почему она все же лежит в постели с Мячиным и как ей там, милой и робкой, лежится. Пока писала все это, переживала и оттачивала каждое слово так, как будто это не роман по мотивам, а мой собственный, самый что ни на есть кровный и близкий мне замысел. А вот еще: почему Хрусталев отказывается от Марьяны? Потому что на съемочной площадке никто не должен знать, что это его любовница? Да по логике его характера плевать ему на то, что кто скажет! И даже наоборот: приятно. Ингу лишний раз позлить. А почему Марьяна, только что честно сказавшая Мячину: «Я вас НЕ люблю», вдруг его же и любит? Почему Пичугин, учитывая его ориентацию, радостно приводит к бабушке в качестве своей невесты операторшу Люсю, которая его очень забавным, но малоправдоподобным способом вызволила из тюрьмы? Не буду всего перечислять. Еще раз повторю: сценарий – заготовка, набросок. Но к чести именно этого сценария должна сказать, что в нем зажжены все самые яркие фонарики: любовь, измена, страсть, карьера, только что пережитый сталинизм, призрак недавних лагерей, сложная партизанская тема. Богатый материал, пестрый.
Инга – не просто женщина, она – жена
Кстати, как вы считаете, почему же все-таки Хрусталев расстается с Марьяной? Как вы это решили в книге?
Во-первых, Хрусталев – сам по себе невротик, психопат. Характер этот в фильме сыгран замечательно. Немногословный, сдержанный, сильный психопат. Почти что Печорин. Но не только в этом дело. Мне пришло в голову несколько утяжелить, что ли, его сознание. Я наделяю Хрусталева чувством не абстрактной вины, как это сделано в сценарии, а вполне конкретной. Ему не просто так стыдно – не такой, понимаете, квасной патриотизм, вроде белой фаты на фоне вечного огня – ему стыдно по простой и жгучей причине: он один избежал этого последнего призыва, а весь его класс, все мальчишки, с которыми он дрался, дружил, соревновался и т.д., пошли и погибли. Весь класс. И его память не справляется с этим. А стало быть, и совесть. Он человек раненый, надломленный. И сложные его отношения с отцом именно потому и сложны, что он ему дважды обязан жизнью. Он из тех людей, которые требуют тепла, но сами его не дают. Требуют любви, а сами отвечают на нее страстью. А страсть – штука коварная, лукавая. Почему он возвращается к Инге, почему они пытаются снова жить семьей и высчитывают, хватит ли у них денег на отпуск и на новый холодильник? Не просто потому, что Инга его спасла от страшного обвинения в убийстве, а потому что она вдруг стала родной. Его выводят из СИЗО, он подходит, они обнимают друг друга и замирают. Ему в эту секунду не страшно. Она не женщина, не любовница, она – жена.
Но тогда почему же это всё обрывается? Почему же он в финале, стоя на подножке вагона, предлагает Марьяне уехать с ним? Марьяне, а не Инге?
Это как раз просто. Инга его предаёт именно с той точки зрения, о которой я только что говорила. Она снова оказывается не женой, а женщиной, которой важнее всего её карьера. Она ведь выгоняет его из дома, потому что он поставил под угрозу ее карьеру. А такая Инга ему не нужна.
А Марьяна?
Марьяна – любимая. Марьяна – это его молодость, его нежность, его умиление, которому он по причине своей настороженности и внутренней недоверчивости изо всех сил сопротивляется. Он злится на нее, ревнует ее, она временами кажется ему бездарностью, он категорически не принимает ее внезапной связи с Мячиным (действительно малообоснованной по сценарию, но тонко сыгранной актерами), более того, связь эта вызывает в нем физическую брезгливость, он собственник, но устоять против Марьяниной чарующей прелести он не может.
Финал – пока секрет
А как Марьяна очутилась на вокзале? Вы это поняли?
Я это объяснение в романе придумала. Она пришла провожать. Но не Хрусталева. Другого человека. Но пусть это будет пока секретом. Как и многое другое. Ведь я даже бабушке Марьяны и Санчи сочинила сложную судьбу. А то она какая-то приторная, эта бабушка, все пирожки печет. Не было таких бабушек! Они в прошлом веке остались. А женщина, у которой на руках оказались двое осиротевших внуков, а родители их расстреляны или, может быть, гниют в лагерях, которая войну прошла, и эвакуацию, и в Москву вернулась – такой женщине не очень до пирожков. Это ведь штампы. Счастливые сороковые, Волга-Волга. А мне была нужна книга. Поэтому «бабушку» пришлось написать заново. А заодно и брата Марьяны Александра Пичугина. Молодой человек, западник, к тому же нетрадиционной сексуальной ориентации, в начале шестидесятых годов... Тут было над чем поработать. Да и Марьяна не просто милая и робкая, она – крепкий орешек, и судьба ее не будет лучезарной. А Мячин? Он человек порывистый, непредсказуемый, часто нелепый. Поэтому, что случится, когда у Марьяны появится ребенок, – никто не знает. Я бы на месте Валерия Тодоровского еще бы поснимала, в сценарии сталось много сюжетных «заначек»…
О писателе
Ирина Муравьева – русская писательница, публицист, редактор и литературовед, живущая в Бостоне, США. Родилась в 1952 году в Москве. Окончила филологический факультет МГУ, занималась переводами поэзии с английского и немецкого языков. В 1985 году вместе с семьей эмигрировала в Америку. Несколько лет преподавала русский язык в Гарвардском университете. Автор двадцати романов, множества рассказов, один из которых («На краю») вошел в число «26 лучших произведений женщин-писателей мира» (1998). Творчество Муравьевой продолжает традиции русского классического романа. Она переведена на восемь языков. Роман автора «Веселые ребята», посвященный любви советских школьников, в начале 2000-х вызвал бурные споры и вошел в короткий список премии Букера. В 2009 году книга «Любовь фрау Клейст» была отмечена премией «Большая книга». Роман «День ангела» вошел в лонг-лист премии «Ясная поляна» (2011), «Барышня» – в шорт-лист Бунинской премии (2011).
Отрывок из книги Ирины Муравьевой «Оттепель. Льдинкою растаю на губах»:
Знакомство Хрусталева с Марьяной:
В кинотеатре «Художественный» на Арбате шел фильм Рязанова «Человек ниоткуда». На «Мосфильме» распространили слухи, что Суслов устроил скандал после просмотра и фильм вот-вот запретят. Хрусталев поставил машину в переулке, взял билет на семичасовой сеанс и сел в предпоследнем ряду. С самого начала фильм начал раздражать его: слишком много зубоскальства. «По-настоящему укусить боится, а тявкает громко», – подумал он про Рязанова, которому, в сущности, всегда симпатизировал. Юрский и Папанов ему понравились меньше, чем Моргунов, у которого была эпизодическая роль повара.
«И все-таки ни один, даже самый прекрасный актер, не может спасти слабого фильма, – подумал он. – Все дело, как ты ни крути, в режиссере и сценаристе».
Очень хотелось есть, но дома ничего не было. Хорошо, что хоть «Елисеевский» еще открыт. Хрусталев выскочил под дождь, забежал внутрь, взял коробку сардин, докторской колбасы и два батона. Коньяка у него теперь много, хватит надолго. На остановке троллейбуса стояли люди. Он вдруг заметил темноволосую насквозь мокрую девушку с большими глазами. Зонт ее сломался, и она прикрывалась им, наполовину закрытым. Фигурка ее напомнила ему ту худенькую, которую два часа назад обхаживал Мячин у памятника. Совпадение, конечно. Мало разве худеньких? Он остановил «москвич», приоткрыл дверцу:
– Девушка! Вы простудитесь! Садитесь! Я вас подвезу!
Она помедлила.
– Не бойтесь! Садитесь! Ведь вы же вся мокрая!
Она вдруг решилась и полетела к нему легче пушинки.
– Спасибо большое. Я правда вся мокрая.
– Куда вас везти? – спросил Хрусталев. – Извините, забыл представиться: Виктор Хрусталев, оператор. А вас как зовут?
– Марьяна. Марьяна Пичугина.
Он подвез ее к дому, старому многоэтажному дому на Плющихе. Разговор не получался, потому что он вдруг поймал себя на том, что начинает волноваться. Этого давно не было. Не было много лет. И не нужно, чтобы это опять наступило в его жизни, хватит.
У девочки оказались ярко-зеленые глаза. Но дело не в цвете, дело в том, как она смотрит. Немножко похоже на то, как смотрит его Аська, с таким же отзывчивым удивлением.
– Мне очень не хочется, чтобы вы уходили, – сказал он.
– Мне тоже не хочется.
Начать ее целовать прямо сейчас, в машине? Он сжал руки в кулаки и постарался, чтобы она не заметила этого.
– Ты хочешь поехать ко мне?
Она исподлобья посмотрела на него. Да, очень похоже на Аську.
– Хочу. Только вот, как же бабушка... Она так волнуется...
– Ты с бабушкой, что ли, живешь?
– И с братом, – сказала она.
– Придумай что-нибудь, а? – умоляюще сказал Хрусталев, разжал кулаки и порывисто обнял ее.
Волосы пахнут дождевой водой и, кажется, чем-то еще. Наверное, ландышем. Все. Я попался.
– Я скажу бабушке, – прошептала она, – что останусь у Светки. Что мы занимаемся, а на улице такой дождь...
Он гнал машину так, как будто торопится на самолет, который уже стоит на взлетной полосе, и сейчас закроются все его двери. В квартире было темно, но прохладно, потому что утром он оставил открытыми все окна. Она вошла, держа в руках свои мокрые насквозь босоножки, и остановилась у стола. Кажется, она дрожит. Он притиснул ее к себе и начал осыпать поцелуями, одновременно стягивая с нее мокрое платье. Она зажмурилась, но не произнесла ни слова даже тогда, когда вся ее одежда, кроме лифчика, который он почему-то не сумел расстегнуть, упала на пол. Хрусталев не успел даже испугаться того, что не сразу пришло ему в голову, а когда пришло, было уже поздно:
У нее же никогда никого не было!
Он поднял ее на руки, несколькими шагами пересек комнату и, положив на тахту, опустился рядом, не переставая обнимать ее. Она обхватила его голову обеими руками, и Хрусталев услышал ее звонко колотящееся сердце.
Мужчиной он стал в конце девятого класса. Бойкая пионервожатая Галя с круглым носом, обсыпанным оранжевыми веснушками, сказала: «Пойдем, я тебя поучу». Она оказалась отчаянной и, может быть, даже слегка сумасшедшей. После Гали были другие женщины. Ни у одной из них Хрусталев не стал первым. Даже Инга потеряла девственность незадолго до встречи с ним. Когда они, едва познакомившись на свадьбе Борьки Лифшица, сразу же решили удрать, поехать к ней на Шаболовку, и стояли на морозе, ловили такси, Инга зажала рот обледеневшей варежкой и глухо сказала, не глядя ему в глаза: «Я недавно рассталась со своим парнем, он тоже учился во ВГИКе. Мы жили с ним вместе, но я никогда не любила его». К блаженству их первой близости примешалась его дикая ревность, и утром он спросил у нее: «Ты здесь с ним спала? На вот этой постели?» И она опять, не глядя ему в глаза, ответила: «Да. Но сейчас это все совсем не имеет значения».
Представить себе, что, проезжая мимо автобусной остановки, он увидит стоящую под проливным дождем девушку, от лица которой можно просто сойти с ума, и эта девушка доверчиво впрыгнет к нему в машину и позволит ему сразу же увезти ее к себе, где станет понятным, что до нее никто никогда не дотрагивался, представить такое было все равно, что, вставши на цыпочки, достать луну с неба. Ему вдруг показалось, что, навалившись на нее своим большим телом, он причинит ей боль, и, несмотря на острое нетерпение, Хрусталев слегка отодвинулся, лег на бок, целуя ее длинную и тонкую шею со вздрагивающей голубоватой жилкой. Он медлил до тех пор, пока она сама, отчаянно, неловко, порывисто, вдруг прижалась к нему так крепко, что тело ее стало частью его тела, и только тогда он осторожно раздвинул ее послушные горячие ноги...
Проводив Марьяну утром до автобусной остановки – она ни за что не хотела, чтобы он отвез ее на машине – Хрусталев поднимался в квартиру по лестнице, и в нем происходило что-то странное: он чувствовал, как ему хочется жить. За стенами дома разгорался еще один теплый летний день, не обещающий никому ничего плохого. От луж, не успевших просохнуть после вчерашнего ливня, поднимался еле заметный пар. Каждое дерево было промыто и сверкало так, как будто его подготовили к великому торжеству. Да, жить, жить и жить! Подниматься по этой загаженной кошками лестнице, пить водку, работать, смеяться, любить. И даже в тоске, даже в дикой обиде есть жизнь. Ничего, что он столько навалял. Все еще можно исправить. В конце концов, ему ведь всего тридцать шесть. Вон Феде Кривицкому сорок восемь, а у него вот-вот должен родиться ребенок. Значит, еще не поздно, значит, все будет хорошо, потому что у этой девочки такие глаза, и так она дышит, прерывисто, нежно и ландышем пахнет, и так она просто подчинилась ему в постели... Как это она спросила ночью? «Я правда тебе подхожу?»
Машинально он нащупал в кармане брюк маленький ключ от почтового ящика, достал почту. В глаза ему бросился плотный конверт. Он разорвал его. Повестка, вызов в прокуратуру. «26 мая в 13 часов вам надлежит явиться по адресу Петровка 38, кабинет № 18 к следователю Цанину А. М. для дачи показаний».
Он всматривался в напечатанные на машинке слова, но они сливались, и на секунду он вдруг почувствовал, что перестает понимать их смысл.
В клубе крупного промышленного города - аншлаг. Зал набит битком, люди стоят в проходах. Событие незаурядное: опубликован роман молодого местного писателя. Участники читательской конференции хвалят дебютанта: трудовые будни отражены точно и ярко. Герои книги - воистину герои нашего времени.
А вот об их «личной жизни» можно поспорить, считает один из ведущих инженеров завода Дмитрий Коротеев. Типического здесь ни на грош: не мог серьезный и честный агроном полюбить женщину ветреную и кокетливую, с которой у него нет общих духовных интересов, в придачу - жену своего товарища! Любовь, описанная в романе, похоже, механически перенесена со страниц буржуазной литературы!
Выступление Коротеева вызывает жаркий спор. Более других обескуражены - хотя и не выражают этого вслух - ближайшие его друзья: молодой инженер Гриша Савченко и учительница Лена Журавлева (ее муж - директор завода, сидящий в президиуме конференции и откровенно довольный резкостью критики Коротеева).
Спор о книге продолжается на дне рождениия Сони Пуховой, куда приходит прямо из клуба Савченко. «умный человек, а выступал по трафарету! - горячится Гриша. - Получается, что личному - не место в литературе. А книга всех задела за живое: слишком часто еще мы говорим одно, а в личной жизни поступаем иначе. По таким книгам читатель истосковался!» - «Вы правы, - кивает один из гостей, художник Сабуров. - Пора вспомнить, что есть искусство!» - «А по-моему, Коротеев прав, - возражает Соня. - Советский человек научился управлять природой, но он должен научиться управлять и своими чувствами…»
Лене Журавлевой не с кем обменяться мнением об услышанном на конференции: к мужу она уже давно охладела, - кажется, с того дня, когда в разгар «дела врачей» услышала от него: «Чересчур доверять им нельзя, это бесспорно». Пренебрежительное и беспощадное «им» потрясло Лену. И когда после пожара на заводе, где Журавлев показал себя молодцом, о нем с похвалой отозвался Коротеев, ей хотелось крикнуть: «Вы ничего не знаете о нем. Это бездушный человек!»
Вот еще почему огорчило ее выступление Коротеева а клубе: уж он-то казался ей таким цельным, предельно честным и на людях, и в беседе с глазу на глаз, и наедине с собственной совестью…
Выбор между правдой и ложью, умение отличить одно от другого-к этому призывает всех без исключения героев повести время «оттепели». Оттепели не только в общественном климате (возвращается после семнадцати лет заключения отчим Коротеева; открыто обсуждаются в застолье отношения с Западом, возможность встречаться с иностранцами; на собрании всегда находятся смельчаки, готовые перечить начальству, мнению большинства). Это и оттепель всего «личного», которое так долго принято было таить от людей, не выпускать за дверь своего дома. Коротеев - фронтовик, в жизни его было немало горечи, но и ему этот выбор дается мучительно. На партбюро он не нашел в себе смелости заступиться за ведущего инженера Соколовского, к которому Журавлев испытывает неприязнь. И хотя после злополучного партбюро Коротеев изменил свое решение и напрямую заявил об этом завотделом горкома КПСС, совесть его не успокоилась: «Я не вправе судить Журавлева, я - такой же, как он. Говорю одно, а живу по-другому. Наверное, сегодня нужны другие, новые люди - романтики, как Савченко. Откуда их взять? Горький когда-то сказал, что нужен наш, советский гуманизм. И Горького давно нет, и слово «гуманизм» из обращения исчезло - а задача осталась. И решать ее - сегодня».
Причина конфликта Журавлева с Соколовским - в том, что директор срывает план строительства жилья. Буря, в первые весенние дни налетевшая на город, разрушившая несколько ветхих бараков, вызывает ответную бурю - в Москве. Журавлев едет по срочному вызову в Москву, за новым назначением (разумеется, с понижением). В крахе карьеры он винит не бурю и тем более не самого себя - ушедшую от него Лену: уход жены - аморалка! В старые времена за такое… И еще виноват в случившемся Соколовский (едва ли не он поспешил сообщить о буре в столицу): «Жалко все-таки, что я его не угробил…»
Была буря - и унеслась. Кто о ней вспомнит? Кто вспомнит о директоре Иване Васильевиче Журавлеве? Кто вспоминает прошедшую зиму, когда с сосулек падают громкие капли, до весны - рукой подать?..
Трудным и долгим был - как путь через снежную зиму к оттепели - путь к счастью Соколовского и «врача-вредителя» Веры Григорьевны, Савченко и Сони Пуховой, актрисы драмтеатра Танечки и брата Сони художника Володи. Володя проходит свое искушение ложью и трусостью: на обсуждении художественной выставки он обрушивается на друга детства Сабурова - «за формализм». Раскаиваясь в своей низости, прося прощения у Сабурова, Володя признается себе в главном, чего он не осознавал слишком долго: у него нет таланта. В искусстве, как и в жизни, главное - это талант, а не громкие слова об идейности и народных запросах.
Быть нужной людям стремится теперь Лена, нашедшая вновь себя с Коротеевым. Это чувство испытывает и Соня Пухова - она признается самой себе в любви к Савченко. В любви, побеждающей испытания и временем, и пространством: едва успели они с Гришей привыкнуть к одной разлуке (после института Соню распределили на завод в Пензе) - а тут и Грише предстоит неблизкий путь, в Париж, на стажировку, в группе молодых специалистов.
Весна. Оттепель. Она чувствуется повсюду, ее ощущают все: и те, кто не верил в нее, и те, кто ее ждал - как Соколовский, едущий в Москву, навстречу с дочерью Машенькой, Мэри, балериной из Брюсселя, совсем ему не знакомой и самой родной, с которой он мечтал увидеться всю жизнь.
Вы прочитали краткое содержание повести "Оттепель". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.
Мы преобладает над Я. Утопический роман. Общество пришло к полному коммунизму и все что осталось личное – секс и тот по талонам и за шторками, воображение. Революции никогда не исчезнут. Все общество существует без идей, скучно, однообразно, полностью утопичсекий сценарий. В итоге становятся мы.
Историко-литературная ситуация эпохи «оттепели».
1956г Смерть Сталина, 20 съезд, доклад о разрушении культа личности, освобождение заключенных, так как их невыгодно содержать
Литература в годы «оттепели»
Еще в 1948 г. в журнале «Новый мир» было опубликовано стихотворение Н.Заболоцкого «Оттепель», в котором описывалось обычное природное явление, однако и контексте тогдашних событий общественной жизни оно воспринималось как метафора:
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега...
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
Скоро проснутся деревья.
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелетных кочевья
В трубы весны затрубят.
В 1954 г. появилась повесть И.Эренбурга «Оттепель», вызвавшая бурные дискуссии. Написана она была на злобу дня и теперь почти забыта, но название ее отразило суть перемен. «Многих название смущало, потому что в толковых словарях оно имеет два значения: оттепель среди зимы и оттепель как конец зимы, - я думал о последнем», - так объяснил свое понимание происходящего И. Эренбург.
Процессы, происходившие в духовной жизни общества, нашли свое отражение в литературе и искусстве тех лет. Развернулась борьба против лакировки, парадного показа действительности.
В журнале «Новый мир» были опубликованы первые очерки В.Овечкина «Районные будни», «В одном колхозе», «В том же районе» (1952-1956), посвященные селу и составившие книгу. Автор правдиво описалтрудную жизнь колхоза, деятельность секретаря райкома, бездушного, спесивого чиновника Борзова, при этом в конкретных подробностях проступали черты социального обобщения. В те годы для этого требовалась беспримерная смелость. Книга Овечкина стала злободневным фактом не только литературной, но и общественной жизни. Ее обсуждали на колхозных собраниях и партийных конференциях.
Хотя на взгляд современного читателя очерки могут показаться схематичными и даже наивными, для своего времени они значили многое. Опубликованные в ведущем «толстом» журнале и частично перепечатанные в «Правде», они положили начало преодолению жестких канонов и штампов, утвердившихся в литературе.
Время настоятельно требовало глубокого обновления. В двенадцатом номере журнала «Новый мир» за 1953 г. была напечатана статья В.Померанцева «Об искренности в литературе». Он одним из первых заговорил о крупных просчетах современной литературы - об идеализации жизни, надуманности сюжетов и характеров: «История искусства и азы психологии вопиют против деланных романов и пьес...»
В августе 1954 г. было принято решение ЦК КПСС «Об ошибках «Нового мира». Опубликовали его как решение секретариата Союза писателей. Статьи Померанцева, Абрамова. Лифшица, Щеглова были признаны «очернительскими». Твардовского сняли с поста главного редактора. Набор его поэмы «Теркин на том свете», готовившийся для пятого номера, рассыпали, а ведь се ждали! Л. Копелев свидетельствует: «Мы воспринимали эту поэму как расчет с прошлым, как радостный, оттепельный поток, смывающий прах и плесень сталинской мертвечины».
Центральным событием 1950-х годов стал XX съезд КПСС, на котором прозвучало выступление Н. С. Хрущева с докладом «О культе личности и его последствиях». «Доклад Хрущева подействовал сильнее и глубже, чем все, что было прежде. Он потрясал самые основы нашей жизни. Он заставил меня впервые усомниться в справедливости нашего общественного строя. <...> Этот доклад читали на заводах, фабриках, в учреждениях, в институтах. <...>
Даже те, кто и раньше многое знал, даже те, кто никогда не верил тому, чему верила я, и они надеялись, что с XX съезда начинается обновление», - вспоминает известная правозащитница Р.Орлова.
Пошатнулся сталинский миф о единой советской культуре, о едином и самом лучшем методе советского искусства - социалистическом реализме. Оказалось, что не забыты ни традиции Серебряного века, ни импрессионистические и экспрессионистические поиски 1920-х годов. «Мовизм» В.Катаева, проза В.Аксенова, и т.п., условно-метафорический стиль поэзии А. Вознесенского, Р.Рождественского, возникновение «Лианозовской» школы живописи и поэзии, выставки художников-авангардистов, экспериментальные театральные постановки - это явления одного порядка. Налицо было возрождение искусства, развивающегося по имманентным законам, посягать на которые государство не имеет права.
Искусство «оттепели» жило надеждой. В поэзию, театр, кино ворвались новые имена: Б.Слуцкий, А. Вознесенский, Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, Б.Окуджава. Н.Матвеева. Заговорили долго молчавшие Н.Асеев, М.Светлов, Н.Заболоцкий, Л.Мартынов.
После XX съезда партии появилась возможность по-новому осмыслить события Великой Отечественной войны. До истинной правды, конечно же, было далеко, но на смену ходульным образам приходили обыкновенные, рядовые люди, вынесшие на своих плечах всю тяжесть войны. Утверждалась правда, которую некоторые критики презрительно и несправедливо называли «окопной». В эти годы были опубликованы книги Ю. Бондарева «Батальоны просят огни» (1957), «Тишина» (1962), «Последние залпы» (1959); Г.Бакланова «Южнее главного удара» (1958), «Пядь земли» (1959); К.Симонова «Живые и мертвые» (1959), «Солдатами не рождаются» (1964); С.Смирнова «Брестская крепость» (1957 - 1964) и др. Военная тема по-новому прозвучала в первом же программном спектакле «Современника» «Вечно живые» (1956) по пьесе В. Розова.
Особое звучание в период «оттепели» приобрела проблема молодежи, ее идеалов и места в обществе. Кредо этого поколения выразил В.Аксенов в повести «Коллеги» (1960): «Мое поколение людей, идущих с открытыми глазами. Мы смотрим вперед и назад, и себе под ноги... Мы смотрим ясно на вещи и никому не позволим спекулировать тем, что для нас свято».
Возникали новые издания: журналы «Молодая гвардия» А.Макарова, «Москва» Н.Атарова, альманахи «Литературная Москва» и «Тарусские страницы» и др.
В «оттепельные» годы к читателю вернулись прекрасная проза и поэзия. Публикации стихов А. Ахматовой и Б. Пастернака вызвали интерес и к их раннему творчеству, вновь вспомнили об И. Ильфе и Е.Петрове, С.Есенине, М.Зощенко, были изданы еще недавно запрещенные книги Б.Ясенского, И.Бабеля... 26 декабря 1962 г. в Большом зале ЦДЛ прошел вечер памяти М. Цветаевой. Перед этим вышел небольшой ее сборничек. Современники воспринимали это как торжество свободы.
В начале сентября 1956 г. впервые во многих городах был проведен Всесоюзный день поэзии.
Самым значительным достижением «оттепельной» прозы стало появление в 1962 г. на страницах «Нового мира» повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Она произвела на А.Твардовского, который вновь возглавил журнал, сильное впечатление. Решение публиковать пришло сразу же, но потребовался весь дипломатический талант Твардовского, чтобы осуществить задуманное. Он собрал восторженные отзывы самых именитых писателей - С.Маршака, К.Федина, И.Эренбурга, К.Чуковского, назвавшего произведение «литературным чудом», написал введение и через помощника Хрущева передал текст Генеральному секретарю, который склонил Политбюро разрешить публикацию повести.
По свидетельству Р.Орловой, публикация «Одного дня Ивана Денисовича» вызвала необычайное потрясение. Хвалебные рецензии напечатали не только К.Симонов в «Известиях» и Г.Бакланов в «Литгазете», но и В.Ермилов в «Правде», А.Дымшиц в «Литературе и жизни». Недавние твердокаменные сталинцы, бдительные «проработчики» хвалили ссыльного, узника сталинских лагерей.
Сам факт выхода в свет повести Солженицына вселял надежду, что появилась возможность говорить правду. В январе 1963 г. «Новый мир» напечатал его рассказы «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка». Союз писателей выдвинул Солженицына на Ленинскую премию.
Эренбург публиковал «Люди, годы, жизнь». Мемуарное произведение казалось современнее злободневных романов. Спустя десятилетия писатель осмысливал жизнь страны, выходящей из немоты сталинской тирании. Эренбург предъявлял счет и самому себе, и государству, нанесшему тяжкий урон отечественной культуре. В этом острейшая общественная актуальность этих мемуаров, которые вышли все же с купюрами, восстановленными только в конце 1980-х годов.
В эти же годы А. Ахматова решилась впервые записать «Реквием», который долгие годы существовал лишь в памяти автора и близких ему людей. Л. Чуковская готовила к печати «Софью Петровну» - повесть о годах террора, написанную в 1939 г. Литературная общественность делала попытки отстоять в печати прозу В. Шаламова, «Крутой маршрут» Е.Гинзбург, добивалась реабилитации О.Мандельштама, И.Бабеля, П.Васильева, И.Катаева и других репрессированных писателей и поэтов.