Опубл.: Организации русских эмигрантов во Флоренции (1917-1949) // Россия и Италия. Вып. 5. Русская эмиграция в Италии в ХХ в. М: Наука. 2003. С. 32-39.
В начале 1920-х гг. русские, по разным причинам уже давно осевшие во Флоренции, стали осознавать, что путь домой им в ближайшем будущем отрезан, и что из категории «российских подданных, живущих заграницей» они, вместе с беженцами, превратились в аполидов .
Как это часто случается в диаспоре, люди, утратившие родину и объединенные, хотя бы формально, общей судьбой, ощутили необходимость в собственных национальных очагах, где могли бы сберечь культурную идентичность, утолить ностальгию и обрести взаимопомощь.
Один важнейший такой «очаг» здесь уже существовал. В 1903 г. в столице Тосканы был торжественно открыт православный храм . Его строитель, протоиерей Владимир Левицкий, подробно описал жизнь русской общины на страницах своего неизданного дневника . Прихожане о. Владимира, преимущественно состоятельные и знатные персоны, добровольно избравшие Италию местом постоянного проживания, составляли костяк русской среды во Флоренции и после революции (Нарышкины, Струковы, Скаржинские, Фитингофы). Отношения между пастырем и паствой не были идиллическими: выходцу из сельского духовенства пришлось столкнуться со многими проявлениями высокомерия и гордыни. На страницах дневника, который о. Владимир Левицкий вел в 1897-1912 гг., встречается, например, следующее утверждение: «с самого начала дела храмоздания так называемая флорентийская русская колония выражала свое внимание к этому делу не столько существенною ему помощью, сколько нареканиями, пререканиями и пересудами» . В последней части своего «Журнала», начатого в сухой, деловой форме, автор подробно перечислил особ, чинивших ему разного рода препятствия (глава № 84: «Препоны в деле храмоздания»).
Революционные события на родине стали переломными в истории общины. Храм заполнился не состоятельными путешественниками и аристократами, а беженцами. Их настроение хорошо определяют слова одной эмигрантки (Ольги Евреиновой, урожденной Ребиндер), занесенные в книгу протоколов приходских собраний: «У нас, не имеющих родины, осталась лишь церковь» .
Община стала переживать трудные дни: все средства, с трудом собранные, а затем помещенные в, казалось бы, такие надежные российские банки, были национализированы; какая-либо поддержка от посольства, главного попечителя церкви, прекратилась. Протоиерею Владимиру Левицкому довелось пережить крах Российской империи: он скончался во Флоренции в 1923 г., в возрасте 80 лет (на последнем этапе жизни престарелый священник снял с себя пастырские обязанности).
Важнейшей задачей стало официальное учреждение флорентийского прихода. Прежде церковь такового прихода не имела, номинально числясь в составе Санкт-Петербургской епархии в разряде посольских храмов. В условиях вынужденного разрыва с Россией, оформление самостоятельности для общины не терпело отлагательства. В 1921 г. о. Владимир Левицкий нашел в себе силы и провел учредительное собрание. Так во Флоренции образовался русско-православный приход, отделившийся от дипломатических структур, становившихся советскими (при учреждении прихода эмигранты руководствовались постановлениями Поместного собора Русской Церкви 1917-18 гг.).
Прихожане, которых тогда записалось всего 24 человека, серьезно опасались имущественных споров с советским государством, как это произошло в Риме и других европейских городах с посольскими храмами. И в самом деле в 1924 г. советская сторона заявила претензию на флорентийскую постройку, но ее, с помощью нанятых адвокатов, удалось отринуть. В качестве основного аргумента против притязаний на храм использовался декрет Временного правительства об отделении Церкви от государства.
В те годы Апеннин достигла эмигрантская волна и численный состав прихода возрос: в 1925 г. он достиг максимума — 75 человек. Однако найти работу в Италии изгнанникам было нелегко, правительство Муссолини относилось к ним подозрительно (как к «зараженным большевизмом»), и многие быстро покинули берега Арно — ради Парижа, Белграда и других крупных центров диаспоры. К 1931 г., например, прихожан здесь стало вдвое меньше — 37 человек. Таким образом, Флоренция, как и вся Италия, в период «великого исхода» из России, не становилась для большинства эмигрантов «новой родиной», а служила как некий перевалочный пункт: из-за подобной «текучки» оседлые русские флорентийцы прозывали временных прихожан «прохожанами».
Такая ситуация усугубилась в период после Второй мировой войны: многие члены общины (среди них, например, — староста общины князь С. Кочубей) навсегда покинули Италию. С конца 1940-х гг. численность прихода и его активность стали неуклонно снижаться.
Православная Церковь, несмотря на то, что всегда играла важнейшую роль в русском рассеянии, не могла претендовать на всеохватность: в первую очередь, она оставалась религиозным институтом, а не землячеством. Кроме того, не все выходцы из Российской империи являлись православными — среди них встречались католики, протестанты, иудеи, атеисты.
Именно тяга к общему культурному знаменателю привела русских флорентийцев к учреждению «Colonia Russa in Toscana» , двери в которую были открыты всем — за исключением тех, кто признал советскую власть. Основание новой структуры произошло в 1924 г., когда виднейшие представители «русской Флоренции» составили устав «Colonia Russa…» и сформировали ее руководящие органы. Была принята и эмблема общества, помещенная на ее официальную печать: пеликан с птенцами, известный символ милосердия. Помимо объявленного курса на взаимопомощь, «Colonia Russa…» поставила своей целью проведение различного рода культурных мероприятий, которые, действительно, привлекали самую широкую публику.
В космополитической Тоскане многие россияне имели развитые отношения с другими иностранцами, в частности — с англичанами. Это обстоятельство позволило решить ряд административных проблем — вместо поиска и найма особых помещений «Colonia Russa…» стала пользоваться резиденцией Британского института, размещавшегося в 1920-30-е гг. в ренессансном Палаццо Антинори. Юридический адрес учреждения совпадал с адресом православной церкви: виа Леоне Дечимо, № 8.
На первый план в «Colonia Russa…» выдвинулся Василий Ильич Ярцев (1878-1946). Он, как и многие другие русские флорентийцы, обосновался в Италии еще до революции, будучи сотрудником императорского консульства. Став, по более поздней терминологии «невозвращенцем», Ярцев нашел работу на майоликовой фабрике Кантагалли. Он также постоянно пел в церковном хоре, регент которого А.К. Харкевич написал впоследствии проникновенный (неопубликованный) некролог .
И сам Харкевич был видным деятелем в «Colonia Russa…». Любитель словесности и истории, он не раз готовил выступления в Британском институте, посвященные видным деятелям русской культуры — Гоголю, Чайковскому, Чехову, Лермонтову. «Лебединой песнью» эмигрантской ассоциации можно назвать Пушкинские чествования 1936 г., также прошедшие в стенах Британского института, для которых Харкевич подготовил и прочитал обширный очерк о Пушкине .
Адриан Харкевич также оставил обширные воспоминания о Флоренции межвоенного периода, являющиеся ценным источником по истории русской диаспоры. Мемуарист нарисовал подробные биографические портреты многих эмигрантов, в первую очередь, — священников оо. Владимира Левицкого, Михаила Стельмашенко, Иоанна Лелюхина, Иоанна Куракина, Андрея Насальского. Обладая желчным характером, Харкевич подверг, однако, и резкой критике ряд своих компатриотов.
Если Ярцев и Харкевич стали вдохновителями литературных и музыкальных мероприятий в «Colonia Russa…», то ключевой фигурой в области живописи был Николай Лохов, знакомства с которым искали все русские посетители Флоренции, интересовавшиеся живописью. Не обладая общественным темпераментом, Лохов уклонялся от участия в эмигрантских учреждениях. Это с лихвой компенсировала его супруга, Мария Митрофановна Лохова, избранная в административный совет «Colonia Russa…», а в 1940-х гг. — старостой прихода.
В 1920-е гг. к семейству Лоховых прилепился другой русский беженец, Федор Соколов. Не имея определенной профессии, но с художественным даром, он решил также зарабатывать себе на хлеб копированием старых мастеров и поступил в подмастерья к Лохову. Соколов тяготел к миниатюре и к иконописи, и из его авторских вещей в частных собраниях Флоренции сохранились несколько икон и портрет настоятеля русского храма, отца Иоанна Куракина.
Социальные разделения в колонии были значительны, и об этом не раз писал в неопубликованном дневнике А.К. Харкевич, страдавший от надменности высокородных ее членов. Он пишет, например, о некоторых своих соотечественниках как об особах, «подверженных капризным настроениям (сколько среди них было бар из мужиков и мужиков из бар!)» .
О социальных разделениях в русской среде сообщает и префект Флоренции, в 1930 г. составивший, по сообщениям своих информаторов, отчет о русской колонии для Министерства внутренних дел (Генеральной дирекции Общественной безопасности) . Этот любопытный документ, призванный в первую очередь осветить политические пристрастия и соответствующую степень лояльности режиму Муссолини, заслуживает детального рассмотрения.
Автор, не питавший особых симпатий к русским флорентийцам, начинает меморандум с момента основания «Colonia Russa…», перечисляя членов ее первоначального руководства (Мусины-Пушкины, А. Фомин, А. Тростянский, О. Олсуфьева, Н. Муравьев-Амурский, маркиза Ридольфи, В. Ярцев). «Почти сразу между членами "Colonia" возникли трения и недовольство» — сообщает префект — «в результате чего многие члены-основатели давно отдалились от Общества, но не могут выйти из него, так как членство в нем пожизненное; другие же по инерции продолжают платить взносы, не участвуя в каких-либо мероприятиях. Можно утверждать, что число людей, действительно заинтересованных в существовании "Colonia", едва превышает три десятка: в основном, это пожилые дамы, получающие финансовую помощь от Комитета. <…> Деятельность "Colonia" заключается исключительно в совместном распитии чая каждое первое воскресенье месяца в Большом зале Британского института на Пьяцце Антинори, № 3» .
В момент составления доклада, в результате выборов 20 октября 1929 г., Комитет «Colonia Russa…» состоял из следующих лиц: В. Ярцев (переизбранный президент), И. Гауссман (кассир), Н. Харкевич (секретарь); контрольная коммиссия — баронесса Н. Тизенхаузен, профессор Н. Оттокар, В. Буонамичи; административный совет — М. Лохова, А. Харкевич; почетные члены — протоиерей Иоанн Лелюхин (настоятель русской церкви), профессор Хэрольд Гоуд (директор Британского института), пастор Стимсон (настоятель Американской церкви св. Иакова), госпожа Коппингер (президент комитета «The Clothing Guild»).
Василий Ярцев охарактеризован в докладе как республиканец, сторонник «демо-социалистических» убеждений, избранный в руководство «Colonia Russa…» якобы «в качестве бывшего секретаря императорского российского консульства, так как во Флоренции его истинные политические идеи не были известны». На своем посту, как сообщает префект, Ярцев «занимается интригами», проявляет «малую щепетильность в отношении фондов». Кассир Гауссман — «подозреваем в масонстве, студент, личность малозначительная, доверенный Ярцева, неопределенных политических идей». Секретарь организации Нина Харкевич — «тоже инструмент в руках Ярцева, и тоже демо-республиканских тенденций». И М. Лохова, и А. Харкевич «питают республиканско-социалистические симпатии». Таким образом, под пером префекта отчет о тосканцах из России превратился в форменный политический донос, который мог лишь усложнить и без того непростую жизнь изгнанников. Более того, префект утверждал, что «руководство "Colonia Russa in Toscana" обвиняют в неподконтрольной трате фонда <…>, оставленного покойной графиней Платовой».
Нелестно охарактеризовав «Colonia Russa…», префект выделил в русской среде другие группы, «разделенные политическими взглядами, классовыми и религиозными вопросами, не желающими иметь между собой контактов, живущие в состоянии постоянной вражды и сплетен. Каждая из этих групп пыталась учредить собственную "Colonia", противопоставив ее уже существующей, но не смогла этого сделать из-за отсутствия согласия по отношению к однажды организованной "Colonia". Последняя подобная попытка относится к августу 1929 г.; в ней приняли участие Борис Лоевский, Ромарица, Куртш-де-Сутва-Севренк, Александр Новиков, которым симпатизировали князь Андрей Друцкой-Соколинский, поэтесса Русская, Фомин, граф Равдан и другие».
Автор меморандума постарался дать социально-политическую характеристику существовавшим в русской среде группировкам. Таковых, кроме «Colonia Russa…», он выделил шесть: «1) обеспеченные люди, сохранившие свое состояние и держащиеся особняком <…> 2) бывшие военные, возглавляемые бывшим полковником императорской армии Александром Джулиани, представителем Воинского Союза 3) замкнутая группа коммерсантов 4) группа пожилых дам, объединяющаяся при настоятеле русской церкви протоиерее Иоанне Лелюхине («евлогианцы», то есть последователи архиепископа Евлогия, живущего в Париже; будучи искренними противниками большевизма, пошли на компромисс с Советами и коллективно признали Советское правительство ради спасения от преследования в России своих единоверцев) 5) дезорганизованная масса, из которой иногда возникают маленькие кружки, как, например, кружок Александра Фомина, представителя легитимистов 6) евреи, живущие очень замкнуто, за исключением поэтессы Натальи Русской (Коган), ярой монархистки и в качестве журналиcтки и писательницы пользующейся успехом в парижских антибольшевистских кругах; евреи не заинтересованы в движении освобождения и в общем расположены к сохранению сложившейся ситуации; среди них — господа Абрамович, Бунимович, Гиршфельд, Лопато, Груляков и другие».
Особняком от описанных учреждений и группировок стояла маргинальная организация, «Друзья Святой Руси», «Amici della Santa Russia». Ее основал во Флоренции в декабре 1929 г. молодой студент-политолог Лино Каппуччо, уроженец Перуджи, сын русской женщины, Александры Тресковской. В соответствии с программой, организация должна была противостоять коммунистической пропаганде, а также объединять итальянцев и русских эмигрантов, со злободневной для той поры задачей — «ориентрировать русскую культуру и менталитет в направлении фашизма». Лино Каппуччо предполагал наладить регулярный выпуск брошюр и листовок, в форме двух серий — «Святая Русь» и «Красная угроза» (о них также информирует префект). Каких-либо серьезных следов деятельности организации «Amici della Santa Russia» обнаружить не удалось.
Демидовы, ставшие в Италии князьями San Donato Demidoff, поражали воображение итальянцев сказочным богатством, меценатством, благотворительностью. Особенно Демидовы любили Флоренцию. Состояние своё они нажили на экспорте в Европу редких металлов - Демидовым принадлежали богатые рудники и заводы в Нижнем Тагиле.
Первым из Демидовых, появившихся в столице Тосканы, был Никита Никитич Демидов (1773-1828). Этот Демидов предпочел предпринимательству дипломатическую карьеру и в 1815 году переселился во Флоренцию, заняв должность русского посланника при Тосканском дворе. Титул князь Сан-Донато был впервые введён в 1840 году тосканским великим герцогом Леопольдом II для сына Никиты Никитича - Анатолия, чтобы он мог жениться на Матильде Бонапарт - племяннице Наполеона I, без ущерба для её статуса принцессы.
Среди русских, проживавших долгое время во Флоренции, род Демидовых занимает исключительное место. Жили Демидовы с широким размахом: их загородную усадьбу даже считали вторым по великолепию дворцом после дворца Великого герцога Тосканского.
Память о меценатах Демидовых до сих пор бережно сохраняется во Флоренции. Демидовы - единственные, кому посвящена площадь на набережной реки Арно в квартале Сан-Никколо, и улица Виа делла Вилла Демидов в районе Новоли, где находилась их загородная резиденция. Фамилия Демидовых увековечена в величественном памятнике Николаю Никитичу Демидову. Этот великолепный монумент находится на площади, носящей имя Демидова.
Фото
Надпись на пьедестале памятника гласит: "Дабы жители квартала Сан-Никколо всегда имели перед собой живую память о командоре Николае Демидове, неустанном и великодушном благотворителе, сын его Анатолий подарил этот памятник городу Флоренции в 1870 г."
Памятник был заказан скульптору Лоренцо Бартолини Анатолием Демидовым для парка семейной резиденции, а в 1870 году был подарен заказчиком муниципалитету Флоренции. Тогда городские власти и приняли решение установить его на площади, носящей имя Демидова, где он и стоит до сих пор. Место выбрали неслучайно: именно на этой площади во дворце графов Серристори Николай прожил несколько лет, проявив себя щедрым благотворителем и стараясь облегчить участь бедного населения квартала Сан-Никколо.
В городе на реке Арно Николай Никитич составил богатейшую картинную галерею. Он с удовольствием заказывал известным художникам собственные портреты и портреты членов своей семьи.
Николай Никитич Демидов (1798-1840). Из собрания А. Тиссо Фото
Он основал детский приют и бесплатную школу для мальчиков, в которой обучали, помимо прочего, рисованию, шелковому производству, ткацкому, сапожному и типографскому мастерству. Он позаботился и о содержании врача, который должен был проживать в этом же районе и которого можно было вызвать любое время. Врач должен был также регулярно осматривать детей школы.
Николай Никитич скончался во Флоренции 22-го апреля 1828 года. По его воле и с разрешения императора Николая I тело его перевезли из Италии в Россию и предали земле в Нижнем Тагиле. Двум своим сыновьям, представлявшим уже шестое поколение династии, Николай Демидов оставил состояние, вдвое превышавшее то, что он получил от отца.
Анатолий Николаевич (1812-1870) продолжил благотворительное дело своего отца и вдобавок к финансированию школы и содержанию врача основал аптеку, где бедным бесплатно выдавали медицинские препараты. Но улице виа дель Джардино Серристори в районе Сан-Никколо есть Дом престарелых, названный в честь Демидова (Residenza Sanitaria Assistenziale Demidoff), на виа Сан-Никколо над входом в школу для бедных детей сохранился чугунный герб Демидовых с их девизом "Acta non verba" - "Делами, а не словами". Площадь и памятник являются свидетельством того, что Демидовы были верны этому девизу, своими делами оставив долговечный след своего присутствия во Флоренции.
В Палатинской галерее флорентийского дворца Питти теперь висит парадный портрет А.Н. Демидова кисти Карла Брюллова.
К.П. Брюллов. Портрет Анатолия Николаевича Демидова на коне. Фото
Ещё один флорентийский благотворитель Павел Павлович Демидов, 2-й принц Сан-Донато (1839-1885), племянник и наследник бездетного Анатолия Николаевича, открывал школы, приюты, устраивал дешёвые столовые для рабочих. В 1879 году признательное население Флоренции поднесло Демидову золотую медаль с изображением его и супруги и адрес, доставленный особой депутацией. Муниципалитет по этому случаю избрал князя и княгиню Сан-Донато почётными гражданами Флоренции.
Louis Gustave Ricard (1823-1873). Павел Павлович Демидов,1859. Фото
Когда в 1880 году Павел Демидов решил покинуть Флоренцию, свою домашнюю церковь он пожертвовал православной церкви, а великолепную коллекцию продал на аукционе. Финансовый результат торгов оказался ничтожным. Дворец Сан-Донато был разорён.
А.А. Харламов (1840-1925). Портрет четырех детей от второго брака Павла Павловича Демидова: Авроры (1873-1904), Анатолия (1874-1943), Марии (1877-1955) и Павла (1879-1909)). Пратолино,1883. Фото
Благодарная Флоренция отметила и вклад Павла Демидова, выделившего значительную сумму на финальную отделку одного из красивейших соборов мира - кафедрального собора Санта-Мария-дель-Фьоре.
Гербы жертвователей размещали на фасаде собора. Место расположения и размеры гербов обуславливались вносимой суммой.
Герб Демидовых оказался одним из самых больших и на самом почётном месте - на главном фасаде, первым справа от центрального портала.
Дочь Павла Павловича от второго брака - Мария Павловна Демидова, княжна Сан-Донато до замужества, а в замужестве княгиня Абамелек-Лазарева (1877-1955) - последняя представительница знаменитого рода, чьи судьбы были тесно связаны с Флоренцией. Мария Павловна - красивая, умная и образованная, была к тому же прекрасной балериной.
Когда на рубеже XIX-XХ веков княгиня Мария Павловна выходила замуж за князя Семена Семеновича Абамелек-Лазарев (1857-1916) - одного из богатейших людей России, она получила в приданое от матери родовое имение Пратолино, находящееся в предместье Флоренции. В 1916 году Мария Павловна овдовела: ее муж был убит на Кавказе. Он оставил жене роскошную виллу Абамелек в Риме и крупный счет в Итальянском банке. После Октябрьской революции всё достояние Демидовых в России было национализировано. Но в итальянских и других европейских банках на счетах Марии Павловны сохранились значительные капиталы, что и позволило ей, продолжая семейную традицию, осуществлять благотворительную деятельность.
Н.П. Богданов-Бельский. Портрет М. П. Абамелек-Лазаревой, 1900-е. Государственный Эрмитаж
Мария Павловна была старостой русский церкви во Флоренции. Она составляла целые списки ежемесячных пособий русским эмигрантам, отдельным лицам и целым учреждениям. Она помогала очень многим - Сергиевскому подворью в Париже, подворью святителя Николая в Бари, афонским монахам, валаамским монахам и многим частным лицам. Княгиня поддерживала созданный во Флоренции хор кубанских казаков. Хлопоты М.П. Демидовой по устройству судеб соотечественников обычно встречали благоприятный отклик со стороны Флорентийской коммуны и Флорентийского университета.
В 1935 году в память о муже княгиня основала Национальный дом для тяжелобольных участников Первой мировой войны. В 1939 году в предместье Пратолино арендовала жилье для бедняков, оставшихся без крова.
Мария Павловна с гостями в Пратолино, 1913 год Фото
Последняя из Сан-Донато не оставила наследников, и все её достояние перешло племяннику, югославскому принцу Павлу Карагеоргиевичу. Принц Павел забрал из Флоренции самые дорогие предметы, а переписку княгини, ее архив он просто бросил. И все бы это пропало, если бы итальянцы не подобрали эти листочки на русском языке, которые просто были разбросаны в Пратолино, и не сложили бы это всё до поры до времени в архиве провинции Флоренции.
Добрая память о княгине М.П. Демидовой и по сей день жива во Флоренции. Свято сохраняется ее могила в Пратолино, рядом с домовой церковью семьи. На могиле стоит мраморное надгробие, и до сих пор люди приносят сюда цветы, вспоминая хозяйку и её добрые деяния...
Фото
Княгиня, сумевшая сохранить существенные средства, долгое время поддерживала виллу в хорошем состоянии. Она вложила много сил и средств в сохранение этого уникального памятника истории и культуры. После смерти бездетной княгини вилла, созданная по замыслу Франческо I Медичи в XVI веке, пройдя через несколько собственников, была выкуплена итальянским государством. Сейчас здесь находится музей, здание виллы окружают великолепные сады с многочисленными павильонами, скульптурами и фонтанами.
Фото commons.wikimedia.org User:Sailko
Достойной данью памяти последней из Сан-Донато является также сохранение архива М.П. Демидовой и его публикация. В архиве сохранились и документы, относящиеся к судьбе виллы Абамелек-Лазарева в Риме. Но это уже совсем другая история, и как-нибудь я её расскажу...
О сердце, ты неблагодарно!
Тебе — и розовый миндаль,
И горы, вставшие над Арно,
И запах трав, и в блеске даль…
Н.Гумилев
Р
усские оставили серьезный вклад след во Флоренции. И не только надписями на русском языке,
но еще и зданиями и финансовыми пожертвованиями, стихами и музыкальными произведениями...
Начну с главного нынче - с материального. Особенно в этом преуспели Демидовы. Это памятник Демидову с сыном.
Демидов в римских одеждах... слева сидит обнаженная девушка... наверное сестра...))) к памятнику мы еще вернемся)))
Династия русских горнопромышленников Демидовых была известна своей благотворительностью. Они часто и подолгу жили за границей и не скупились на пожертвования. За это им ставили памятники, называли их именем площади, отливали медали в их честь. Зарабатывать в России, а тратить в Европе, было принято еще и в царские времена... увы.
За вклад в фасад культуру Флоренции, на одном из красивейших и знаменитейших соборов мира — флорентийском Санта Мария дель Фьоре, есть герб Демидовых.
Ещё в 1587-1588 годах было принято решение о строительстве нового фасада. Старый фасад, существовавший только на уровне первого яруса, демонтировали. Был объявлен конкурс, однако до середины 19 века работы так и не были начаты. То не было денег, то попечительские советы раздирали скандалы. Только в 1871 году в новом конкурсе на право проектирования фасада победил Эмилио де Фабрис. Правительство Флоренции бросило клич по сбору средств. Ведь надо же когда-нибудь закончить это строительство!
Вот тогда Павел Павлович Демидов и передал муниципалитету крупную сумму денег на облицовку мрамором фасада собора. Такую крупную, что его герб поместили на почётном месте. (К сожалению, найти размер суммы мне не удалось). Работы были начаты в 1876 году и закончены в 1887. И появился этот великолепный, потрясающий неоготический фасад из разноцветного мрамора — белого, зеленого и красного, украшенный скульптурами и резными орнаментами. И немалая заслуга в этом Павла Петровича Демидова.
Герб Павла Демидова — князя Сан-Донато, представляющий сбой щит, разделенный на четыре части, прикрытым малым щитком с гербом фамилии Демидовых, в верхней части которого — три рудоискательных лозы, а в нижней — молот. В четырех делениях гербового щита в шахматном порядке расположены эмблемы гербов города Флоренции — серебряные лилии и греческий крест, что отражает принадлежность территории виллы Сан-Донато к Флоренции. Находится он на самом почетном месте. Первым справа от входа в Собор.
Демидов в предместье Флоренции купил у монахов Санта-Кроче владение Сан-Донато и приступил к строительству виллы, которую впоследствии его сын — Анатолий Демидов достроил и превратил в великолепный дворец, разместив в нем свою грандиозную художественную коллекцию. Несколько поколений семьи Демидовых жили на этой вилле и занимались благотворительностью во Флоренции. "Самый щедрый в Италии благотворитель" — так назвал Николая Демидова Стендаль. Будучи российским посланником при дворе Великого герцога Тосканского, он построил школу (она существует и сейчас и носит имя Демидовых), больницу, дома для престарелых и детей-сирот.
Благодарная Флоренция воздвигла Николаю Демидову памятник, который и ныне стоит на площади его имени — Piazza Niccola Demidoff на набережной Арно.
Чем-то на Путина похож. Наверное работоспособностью и авторитетом. Про сестру у ног... эта фигура, сидящая с лавровым венком у ног Демидова, символизирует Признательность населения Флоренции. Мол... все что можем... лучшее готовы отдать... только делай взносы...
По углам постамента располагаются четыре аллегорические скульптуры - Природа, Милосердие, Искусство и Сибирь. Какая именно Сибирь не узнал. Ни от одной из них мороз по коже не пробирает.
Рядом набережная... все красиво. Но туристы проходят и никто не видит, что памятник русскому меценату. Думают какому-то местному императору. Умеют итальянцы ставить памятники русским. Поставить бы вот так памятник Юлию Цезарю в Москве... в русском шлеме, с булавой и на добром русском коне...)))) а низенько на монгольском (шоб никто не догадался) написать кому именно. Но Юлий Цезарь на Россию не тратился...
Во Флоренции им были открыты дешевые столовые для бедных, приюты и передана муниципалитету крупная сумма денег на облицовку мрамором фасада собора Санта Мария дель Фьоре. За эти пожертвования Павел Павлович и его жена были избраны почетными гражданами Флоренции, а в 1879 году в их честь на деньги, собранные по подписке, была выбита золотая медаль. В 1880 г. в знак благодарности за пожертвования, сделанные князем городу, на фасаде собора Санта Мария дель Фьоре и был помещен фамильный герб Демидовых (см. выше).
Его сын Анатолий, которого называли "король малахита", подарил Николаю I в 1835 году грандиозную малахитовую ротонду. Вплоть до сего дня этот экспонат — один из самых дорогих в Эрмитаже. Несколькими годами позже безвозмездно передал в казну 15 тонн отборного малахита для сооружения колонн и пилястр строящегося Исакиевского собора. Во Флоренции, на доставшейся ему по наследству вилле Сан-Донато, он собрал грандиозную художественную коллекцию, которая считалась одной из лучших в мире. Так же как его дед и отец, Анатолий Демидов покровительствовал художникам. Жившему тогда в Италии Карлу Брюллову, он заказывает грандиозное полотно "Последний день Помпеи", оплачивает его, показывает сначала в Риме, потом в Милане и Париже, а затем привозит его в Петербург и дарит Николаю I, прекрасно понимая, что тот передаст его в Академию художеств и оно станет достоянием Отечества. Так, благодаря Анатолию Демидову, итальянская публика смогла познакомиться с шедевром русского искусства, а Россия получила бесценное творение великого мастера. А ведь меценату, оплатившему это полотно, в то время было двадцать лет!
Женился он в 1840 году на Матильде де Монфор, родной племяннице Наполеона Бонапарта, родственницы Николая I. Именно тогда великий князь Леопольд II Лорранский пожаловал Анатолию тосканский титул князя Сан-Донато, но (!) Николай I носить ему в России его не разрешил.
Самым известным русским флорентийцем был Павел Павлович Демидов (1839—1885), который часто жил с семьей на фамильной вилле Сан-Донато, а затем — в приобретенном им бывшем имении Медичи Пратолино.
Церковь Рождества Христова и св. Николая Чудотоворца. Ее не просто построили на деньги Демидовых. Они еще и долго пробивали разрешение на строительство у Русской православной церкви.
Русский храм на виа Леоне Дечимо известен не только своей красотой. Это первая русская церковь, возведенная в Италии. Правда, еще раньше построили храм в Ницце, но он почти сразу оказался на территории Франции.
Над храмом вместе работали русские и итальянские мастера. Подобно «Спасу на Крови» в Санкт-Петербурге, церковь украшена майоликой и мозаиками. По образцу северных русских храмов, она состоит из верхнего (холодного, летнего) и нижнего (теплого, зимнего) храмов. Убранство нижнего храма в основном подарено князьями Демидовыми - это уникальный интерьер домовой церкви русских аристократов середины XIX века. Как и раньше, сейчас нижний храм используется для богослужений зимой, а во время Страcтной Недели крестным ходом совершается переход в верхний храм.
В 20-х годах власти СССР стали претендовать на здание церкви, но эта попытка не увенчалась успехом (с этого времени храм находится в юрисдикции Константинопольского Патриархата). Большую поддержку храму оказывала М.П. Демидова, наследница осевшего в XIX веке во Флоренции семейства известных меценатов.
Флоренция всегда была центром русской культурной жизни в Тоскане.
Тут жил Достоевский и, любуясь видами на город, писал роман «Идиот». Из садов холма Боболи видна огромная вилла Н.Ф. фон Мекк, где творил Чайковский.
Ее сейчас украшает памятная табличка "В этой вилле в 1878 году жил и трудился Петр Ильич Чайковский, который, прибыв к нежным тосканским холмам с просторной русской равнины, претворил бессмертные гармонии обоих краев".
Получил Петр Ильич этот дом от своей меценатки Надежды фон Мекк и выбирал его лично. Ну не абы где же жить великому русскому музыканту:)))
Кроме музыки Чайковский писал и стихи. Во Флоренции было начато стихотворение «Ландыши»:
«Когда в конце весны последний раз срываю
Любимые цветы, - тоска мне давит грудь,
И к будущему я молитвенно взываю:
Хоть раз еще хочу на ландыши взглянуть..."
Впрочем. Возможно именно во Флоренции он понял, что сихи это не его... и теперь мы его любим за иное...))) Последний раз город на Арно Чайковский видел в 1890 году, написав «Пиковую даму» и набросав секстет, метр и не догадывался, что этот визит во Флоренцию финальный.
Любил Флоренцию и Бродский. И тут он даже получил местную монету за вклад в мировую поэзию...
Там всегда протекает река под шестью мостами.
Там есть места, где припадал устами
тоже к устам и пером к листам.
И.Бродский
Что это я? Пусть за меня говорят о Флоренции нетленные строки наших мэтров...
Флоренция, ты ирис нежный;
По ком томился я один
Любовью длинной, безнадежной…
О, безысходность печали,
Знаю тебя наизусть!
В черное небо Италии
Черной душою гляжусь.
Есть города, в которые нет возврата.
Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала…
И.Бродский
В старинном городе чужом и странно близком
Успокоение мечтой пленило ум.
Не думая о временном и низком,
По узким улицам плетешься наобум...
С.Черный
Битый город дрожит внизу
Расколотым антрацитом.
Богами и Музой,
Как бабушка, нежно-забытый…
Е.Шварц
Тебе нужны слова иные.
Иная, страшная пора.
…Вот грозно стала Синьория,
И перед нею два костра…
Н.Гумилев
Кроме того 1980-х годах Флоренцию и русский храм посещал режиссер Андрей Тарковский.
А вот современный русский вклад, в основном, увы... такой...
Инфа и некоторые фото цинично (С) с разных мест интернета и снабжена моими не менее циничными комментариями. Особенно много инфы взял с Википедии и отсюда
Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою.
Анна Ахматова. «Данте»
Есть города, в которые нет возврата.
Иосиф Бродский. «Декабрь во Флоренции»
«Неверну вшимся…»
Надпись на могильном камне поклонника Флоренции Льва Карсавина и еще и тысяч погибших в сталинском лагере Абезь
«Лорентийский изгнанник Данте – родоначальник и покровитель всей литературно-политической эмиграции», – сказал как-то русский писатель и философ Дмитрий Мережковский. Трудно назвать иную страну и культуру, для которых это утверждение было бы более значимым и верным, чем в отношении России и русской культуры.
Александр Герцен, Александр Блок, Осип Мандельштам, Николай Бердяев, Анна Ахматова, Николай Гумилев, Лев Карсавин, Борис Зайцев, Павел Муратов, Владимир Вейдле, Иосиф Бродский – вот лишь краткий перечень имен великих русских, чье творчество неразрывно связано с именем и судьбой великого флорентийского поэта-скитальца.
…По пути в ссылку Герцен перечитывал «Божественную комедию» и находил, что стихи Данте «равно хорошо идут к преддверию ада и к сибирскому тракту». Там же, в ссылке, Герцен ставил домашние спектакли – «живые картины» по мотивам Данте, где, разумеется, сам исполнял заглавную роль…
Анна Ахматова, будучи в эвакуации в Ташкенте, любила декламировать наизусть терцины «Божественной комедии» по-итальянски. Близкие вспоминали, какой подъем охватил ташкентскую литературно-художественную колонию, когда в разгар войны Ахматова зачитала телеграмму от своего друга Михаила Лозинского об окончании им перевода дантовского «Рая»…
Один из лучших знатоков флорентийской культуры, Леонид Баткин, вспоминает, как во время войны его с матерью эвакуировали в глубь Казахстана. Все, что удалось увезти с собой самого необходимого, уместилось в трех чемоданах, один из которых был набит книгами: «Мне было девять, затем десять, одиннадцать лет… Я бессчетно перечитывал содержимое чемодана, часто неподходящее или недоступное в настоящем смысловом объеме для подростка, но все равно каким-то образом неотразимо формировавшее, насыщавшее сознание: так нитроглицерин из наклеек сквозь кожу проникает в кровь. Был среди прочего маленький томик Данте в изящном издании «Academia»… В ту казахскую зиму стояли злые бесснежные морозы, ветер гнал по улицам нищую пыль; но мерное движение сонетов и канцон, вздохи и слезы мистической юной любви были гораздо реальней, чем глинобитная Кзыл-Орда за окном…»
В оккупированном немцами Париже русский писатель-эмигрант Борис Зайцев спускался во время налетов союзной авиации в бомбоубежище с рукописями перевода дантовского «Ада»: «Когда вдали гулко бухали взрывы, не хотелось его <Данте> оставлять наверху на разгром – и увидел он адские коридоры внизу… Мы поистине были похожи на отряд грешников из какой-нибудь его песни…»
Если Рим – Вечный город, Венеция – город предельно искусственный, то Флоренция – город природно-естественный. Возможно, именно это имел в виду Д. Мережковский, когда писал: «Я ни о чем думать не могу, как о Флоренции… Она – серая, темная и очень простая и необходимая. Венеция могла бы и не быть. А что с нами было бы, если бы не было Флоренции!»
Собор Санта-Мария дель Фьоре
Флоренция – редкий город среди городов подобного масштаба и значимости, который можно весь охватить взглядом с одной точки. Пейзаж Флоренции, увиденный с Сан-Миниато или с высот Фьезоле, создает уникальную картину: город предстает не рукотворным, а, скорее, природным явлением. Поразительно часто, описывая этот город, передают ощущение его ландшафта, даже его воздуха. Писатель Павел Муратов говорил, что в облике Флоренции чувствуется «стройность великолепного дерева», а камни Флоренции – так кажется, легче, чем камни, из которых сложены другие города. Вот лишь два из характерных описаний Флоренции: «Голубоватые вуали воздуха, голубовато-фиолетовые горы, Арно серебряное, светлый туман да с гор благоухание фиалок. Вольный ветер, музыка и благовоние» (Борис Зайцев); или: «Холмы дышат, знаменитые цветущие холмы. Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы. Божественный город!» (Михаил Осоргин). В описании – ничего рукотворного, только естественно-природное, но любой, кто знаком с Флоренцией, не сможет не согласиться, что речь идет именно о Флоренции. Трудно также представить себе иной город, чьи зарисовки столь же органично включали бы темы «города цветов», «города летучих мышей», описания «тысяч и тысяч белых как снег бабочек», криков городских осликов или попарно нежащихся на песчаных берегах Арно речных выдр…
Писатель Петр Вайль в одном из своих итальянских эссе вообще усомнился в «человеческом участии в облике Флоренции» – по его мнению, это, скорее, явление, естественно вырастающее из окружающего тосканского ландшафта: «Если башни – деревья, то соборы – горы. Особенно кафедрал Санта-Мария дель Фьоре, и особенно когда смотришь из-за баптистерия, перед глазами пять уровней горной гряды – сам баптистерий, кампанила Джотто, фасад собора, купола абсид, большой купол Брунеллески. Бело-зеленый флорентийский мрамор – снег, мох, мел, лес?»
А Иосиф Бродский, лауреат высшей флорентийской литературной премии «Золотой флорин» (которой он был горд не меньше, чем Нобелевской, и которая была ему торжественно вручена в Палаццо Веккьо), в своем «Декабре во Флоренции» (1976) написал о Флоренции как о заповедном городе, где возникает особый тип человеческого существования:
Что-то вправду от леса имеется в атмосфере этого города. Это – красивый город, где в известном возрасте просто отводишь взор от человека и поднимаешь ворот.
В воспоминаниях многих русских о Флоренции часто воспроизводится один и тот же сюжет: некто (Достоевский, Бенуа, Розанов, Зайцев, Муратов, Добужинский…) сидит на ступеньках собора Санта-Мария дель Фьоре и в задумчивости смотрит на бронзовые двери расположенного прямо впереди флорентийского Баптистерия. Это «Врата рая» работы Гиберти – шедевр, о котором Иван Гревс написал как о квинтэссенции волшебной природы флорентийского искусства: «Надо было действительно много жить среди полей, часто вдыхать полной грудью живительные струи предрассветного воздуха, напоенного ароматами весны, приветствовать взорами появление зари, слушать и слушать песнь соловья, чтобы приобрести способность так творить и так толковать внешний мир…»
Достоевский уверял жену, что если ему вдруг случится разбогатеть, то он непременно купит фотографии «Porta del Paradiso» (если возможно, то в натуральную величину) и повесит у себя в рабочем кабинете, чтобы всегда иметь перед глазами этот эталон вечной красоты. Разгадку притяжения русских душ к «райским вратам» Гиберти предложил тот же Гревс: «Русский, не привыкший среди своей бедной родной обстановки встречать такие чудеса, чувствует себя увлеченным…»
Многие наши соотечественники сходились в том, что Флоренция, как никакой другой город в мире, заставляет задуматься не только о смене, но и преемственности человеческих поколений. Флоренция – воплощенная непрерывность истории, символ общеродового человеческого бессмертия. Борис Зайцев считал, что тлен не может коснуться этого города, ибо «какая-то нетленная, объединяющая идея воплотилась в нем и несет жизнь». А другой знаток и поклонник Флоренции, Владимир Вейдле, позднее добавил, что и самую смерть нельзя помыслить во Флоренции старухой: «Если и встретишь ее, бродя среди жизнерадостно-многоречивых могильных плит, то не в образе скелета с разящей косой, а в виде отрока, опрокинувшего факел, – такой, как после греков, в первые века христианства видели ее: знамением, преддверием бессмертия…»