Анализируя «Мертвые души» Гоголя, Белинский отмечал «глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность» поэмы, субъективность, которая не допускает автора «с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу...».
Гоголь не случайно считал свое произведение поэмой. Тем самым писатель подчеркивал широту и эпичность повествования, значение в нем лирического начала. То же самое отмечал и критик К. Аксаков, увидевший в поэме «древний, гомеровский эпос». «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины... Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним», — писал критик.
Эпичность повествования, внутренний лиризм — все это явилось следствием творческих замыслов Гоголя. Известно, что писатель планировал создание большой поэмы, подобной «Божественной комедии» Данте. Первая часть (1 том) ее должна была соответствовать «Аду», вторая (2 том) — «Чистилищу», третья (3 том) — «Раю». Писатель думал о возможности духовного возрождения Чичикова, о появлении в поэме персонажей, воплотивших «несметное богатство русского духа» — «мужа, одаренного божескими доблестями», «чудной русской девицы». Все это придавало повествованию особый, глубинный лиризм.
Лирические отступления в поэме весьма разнообразны по своей тематике, пафосу и настроениям. Так, описывая путешествие Чичикова, писатель обращает наше внимание на множество деталей, как нельзя лучше характеризующих быт российской губернии. Например, гостиница, в которой остановился герой, была «известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов».
«Общая зала», куда отправляется Чичиков, хорошо известна всякому проезжающему: «те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма», «та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам», «те же картины во всю стену, писанные масляными красками».
Описывая губернаторскую вечеринку, Гоголь рассуждает о двух типах чиновников: «толстых» и «тоненьких». «Тоненькие» в авторском представлении — щеголи и франты, увивающиеся возле дам. Они нередко склонны к мотовству: «у тоненького за три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард». Толстые же порой не слишком привлекательны, но зато «основательны и практичны»: они никогда «не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко...». Толстые чиновники — «истинные столпы общества»: «послуживши богу и государю», они оставляют службу и делаются славными русскими барами, помещиками. В описании этом очевидна авторская сатира: Гоголь прекрасно представляет, какова была эта «чиновничья служба», принесшая человеку «всеобщее уважение».
Часто автор сопровождает повествование общими ироническими замечаниями. Например, рассказывая о Петрушке и Селифане, Гоголь замечает, что ему неудобно занимать читателя людьми низкого класса. И далее: «Таков уж русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений».
В лирических отступлениях Гоголь рассуждает и о литературе, о писательском труде, о различных художественных стилях. В этих рассуждениях тоже присутствует авторская ирония, угадывается скрытая полемика писателя-реалиста с романтизмом.
Так, изображая характер Манилова, Гоголь иронически замечает, что гораздо легче изображать характеры большого размера, щедро бросая краски на полотно: «черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов...». Но гораздо труднее описывать не романтических героев, а обычных людей, «которые с вида очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей».
В другом месте Гоголь рассуждает о двух типах писателей, имея в виду писателя-романтика и писателя-реалиста, сатирика. «Завиден прекрасный удел» первого, предпочитающего описывать характеры возвышенные, являющие «высокое достоинство человека». Но не такова судьба второго, «дерзнувшего вызвать наружу всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога». «Сурово его поприще», и не избежать ему современного суда, считающего произведения его «оскорблением человечества». Несомненно, что Гоголь говорит здесь и о собственной судьбе.
Сатирически описывает Гоголь жизненный уклад русских помещиков. Так, рассказывая о времяпрепровождении Манилова и его супруги, Гоголь как бы мимоходом замечает: «Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? ...Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо».
В главе, посвященной Коробочке, писатель рассуждает о «необыкновенном умении» русского человека общаться с окружающими. И здесь звучит откровенная авторская ирония. Отметив достаточно бесцеремонное обращение Чичикова с Коробочкой, Гоголь замечает, что русский человек перегнал иностранца в умении общаться: «пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения». Причем характер этого общения зависит от размеров состояния собеседника: «у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...».
В главе о Ноздреве Гоголь касается той же темы «русского общения», однако в другом, более позитивном, аспекте ее. Здесь писатель отмечает своеобразие нрава русского человека, его добродушие, отходчивость, незлобивость.
Характер Ноздрева вполне узнаваем — это «разбитной малый», лихач, кутила, игрок и дебошир. Он имеет обыкновение плутовать во время игры в карты, за что его неоднократно поколачивают. «И что всего страннее, — замечает Гоголь, — что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался, как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего».
В авторских отступлениях писатель рассуждает и о российском дворянском сословии, показывает, насколько далеки эти люди от всего русского, национального: от них «не услышишь ни одного порядочного русского слова», зато французскими, немецкими, английскими «наделят в таком количестве, что и не захочешь». Высшее общество поклоняется всему иностранному, забыв свои исконные традиции, обычаи. Интерес этих людей к национальной культуре ограничивается постройкой на даче «избы в русском вкусе». В этом лирическом отступлении очевидна авторская сатира. Гоголь здесь призывает соотечественников быть патриотами своей страны, любить и уважать родной язык, обычаи и традиции.
Но основная тема лирических отступлений в поэме — это тема России и русского народа. Здесь голос автора становится взволнованным, тон — патетическим, ирония и сатира отступают на задний план.
В пятой главе Гоголь прославляет «живой и бойкий русский ум», необыкновенную талантливость народа, «метко сказанное русское слово». Чичиков, расспрашивая встреченного им мужика о Плюшкине, получает исчерпывающий ответ: «...заплатанной, заплатанной! — воскликнул мужик. Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре...». «Выражается сильно российский народ! — восклицает Гоголь, — и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою й на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света».
Очень важен в лирических отступлениях образ дороги, проходящий через все произведение. Тема дороги появляется уже во второй главе, в описании поездки Чичикова в имение Манилова: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор». В данном случае картина эта — фон, на котором происходит действие. Это типичный российский пейзаж.
В пятой главе дорога напоминает писателю о радостях и горестях человеческой жизни: «Везде, поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки...»
В главе о Плюшкине Гоголь рассуждает о восприимчивости людей различного возраста к жизненным впечатлениям. Писатель здесь описывает свои детские и юношеские чувства, связанные с дорогой, с путешествием, когда все окружающее вызывало в нем живой интерес и любопытство. А затем Гоголь сравнивает впечатления эти со своим теперешним равнодушием, охлаждением к явлениям жизни. Авторское размышление завершается здесь грустным восклицанием: «О моя юность! о моя свежесть!»
Это размышление автора незаметно переходит в мысль о том, как с возрастом может измениться характер человека, его внутренний облик. Гоголь говорит о том, как может измениться человек в старости, до какой «ничтожности, мелочности, гадости» может он дойти.
Оба авторских отступления здесь перекликаются с образом Плюшкина, с историей его жизни. И поэтому заканчивается гоголевская мысль искренним, взволнованным призывом к читателям сохранить в себе то лучшее, что свойственно юности: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»
Заканчивается первый том «Мертвых душ» описанием стремительно летящей вперед тройки, которое является настоящим апофеозом России и русского характера: «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Черт побери все!» — его ли душе не любить ее? ...Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, по-стораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Таким образом, лирические отступления в поэме разнообразны. Это и сатирические зарисовки Гоголя, и картины российского быта, и рассуждения писателя о литературе, и иронические наблюдения над психологией русского человека, особенностями русской жизни, и патетические мысли о будущем страны, о талантливости русского народа, о широте русской души.
1. Талант Гоголя-писателя.
2. Основные темы лирических отступлений.
3. Роль и место лирических отступлений в поэме.
4. Жизнеутверждающий пафос отступлений.
Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем.
Н. В. Гоголь
Н. В. Гоголь — великий русский писатель — обладал уникальным даром. Он заключался в органичном соединении несоединимых вещей: острой, глубокой сатиры и удивительной поэтичности. В этом — гений самого Гоголя и бессмертие первого тома «Мертвых душ», «великой и печальной книги».
Мне кажется, автор точно угадал душу самой России: смешное и великое, низкое и поэтичное живет в ней в неразрывном единстве. Этот характер «шестой части земли с названьем кратким Русь» точно отражают отступления от основной канвы произведения. В поэме Гоголя «Мертвые души» встречаются два типа отступлений — эпические, которые служат для раскрытия характеров и образов персонажей, и лирические, отображающие размышления и переживания автора о судьбе России и ее народа.
И те, и другие способствуют раскрытию основной идеи произведения. Тем не менее, лирические отступления, несмотря на относительно малое их количество в поэме, являются более важными. Они поясняют как суть замысла автора, так и определяют жанр и характер повествования.
«Лирическое воззвание к России» и ее народу — так сам Гоголь характеризовал лирические отступления в «Мертвых душах». Писатель назвал свое произведение поэмой, поэтическим созданием особого рода, занимающим среднее место между романом и эпопеей. Лирический монолог о России и русском народе органически сочетается в нем с критикой существующего миропорядка.
Особенно яркие и глубокие впечатления оставляют лирические отступления, связывающие воедино темы страны и дороги. Образ дороги актуален и значим для России со времен древнерусской литературы. Это объясняется во многом большими просторами Руси, судьбоносными для всех ее обитателей. В дороге герои проводят большую часть своей жизни, выбор путей-дорог всегда был актуален, начиная с сюжетов народных русских сказок. Дорога — это и есть жизнь.
В «Мертвых душах» дорога — образ, пронизывающий весь сюжет: Чичиков обретает свое «предприятие» в дороге, да и сам Гоголь в лирических размышлениях постоянно прибегает к этому образу, стремясь «изъездить вместе с героем всю Русь». Он то сам представляет себя в пути, то вся Русь представляется в проекции дороги. «Прежде, давно, в лета моей юности... мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту... Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно; мне не смешно... и безучастное молчание хранит мои недвижные уста. О моя юность! О моя совесть!» Лирические отступления оттеняют те отрицательные стороны жизни, которые высмеивает автор. В них проявляется живая душа страны, те здоровые силы, способные вывести ее на правильный путь, выбрать правильную дорогу.
Бездушному, черствому миру омертвевших персонажей противопоставлен лирический образ России, о которой Гоголь всегда писал с любовью и восхищением. Мы видим, как меняется тон повествования, когда автор обращается к образам и темам народной жизни, к мечте о будущем России. В ней появляются и грустные раздумья, и мягкая шутка, и, наконец, неподдельное лирическое переживание.
Особым чувством проникнуты лирические строки, описывающие мощь, силу, смелость, ловкость, талант, мудрость русского народа, его любовь к свободе. Настоящее положение народа, его закрепощение не совпадало с той долей, которую он по-настоящему заслуживал. Запущенные деревни, неустроенный быт, невежество и равнодушие тянут Россию в прошлое. Олицетворением этого становятся омертвевшие души показанных помещиков и губернской верхушки.
В повести о капитане Копейкине автор подчеркивает, что это картина не только отдельно взятой губернии, но и всей страны, которой правят показанные в поэме помещики и чиновники. Это люди, которые принадлежат прошлому. Но и главный герой поэмы Чичиков отличается от этой галереи персонажей лишь своей устремленностью в будущее. Жажда наживы любой ценой характеризует Чичикова как представителя нарождающегося и набирающего силу нового буржуазного общества. Деньги для него — средство достижения карьеры, комфорта. Гоголь очень точно подметил типичные черты нового класса в России: жизненную энергию, эффективность действий и в то же время черствость и алчность, желание обогащаться за счет чужого труда. Суть их жизни в том же разрушении «живой» души.
Часто можно встретить определение, что поэма Гоголя звучит оптимистически. Мне кажется, что оптимизм этот все-таки сдержанный. Вопросом кончается первый том поэмы, а второй и третий так и не увидели завершенности. Гоголь выражает веру, но не уверенность. Он рисует светлые образы простых людей, которые являются для автора воплощением идеалов духовности, мужества, свободолюбия, тем самым показывая, что у России есть здоровые силы. И эта сила — ее народ. «Птица-тройка», несущаяся по необъятным просторам русской земли, по его словам, «могла родиться только у бойкого народа». Исследователи творчества Гоголя верно отметили: «Образ "русской тройки", приобретающий символическое значение, неразрывно связан у автора с образами "расторопного ярославского мужика", одним топором и долотом смастерившего прочный экипаж, и ямщика, примостившегося "черт знает на чем" и лихо управляющего тройкой. Ведь только благодаря таким людям Русь несется вперед, поражая созерцателя этого чуда».
Гоголь, предостерегая от «омертвения души» своих читателей, обращается к ним с призывом сохранять с юношеских лет «всечеловеческие движения». Одно из значимых лирических отступлений произведения — о роли писателя в обществе. Он рассуждает о двух типах писателей и отмечает, что истинный писатель не тот, который «чудно польстил людям, скрыв печальное в жизни», а тот, кто «вывернул наизнанку» всю «страшную, потрясающую тину мелочей, окутавших нашу жизнь».
По своему идейному и эмоциональному накалу лирические отступления «Мертвых душ» подобны «лучу света в темном царстве», способствующему прозрению и катарсису, очищению. Я думаю, что это выражение, введенное в русскую критику Н. А. Добролюбовым позже, в полной мере можно отнести к «Мертвым душам».
Гоголь в мечтах видел Россию другой. Образ птицы-тройки — это символ могущества Отечества. И он был прав. Россия и ее народ переживали разные времена, но всегда мир оглядывался на Россию и прислушивался к ней. Она действительно такая — одновременно и неповоротливая, и стремительная, и надежная, и непредсказуемая, ей знакомы и горькие поражения, и радость побед. Вера писателя в Россию бесконечна, но есть и тревога, куда приведет или точнее «примчит» эта «бричка», которая, как тыква у Золушки, превращается в мифическую «птицу-тройку». Ведь наполнена она не только жизнеутверждающим пафоподлец? Почему ж подлец, зачем же быть так отрогу к другим?..». Писатель был уверен, что рождение «нового человека» неминуемо на российских просторах, человека, для которого власть денег превыше всего. Гоголь назвал Чичикова приобретателем, и в какой-то мере оправдал его: «Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых». Но больше всего писателя расстраивает тот факт, что такие приобретатели безропотно принимаются окружающими за порядочных людей: «Но не то тяжело, что будут недовольны героем, тяжело то, что живет в душе неотразимая уверенность, что тем же самым героем, тем же самым Чичиковым были бы довольны читатели. Не загляни автор ему в душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает и прячется от света...».
Существует две точки зрения, высказанных современниками писателя, на роль и место лирических отступлений в поэме «Мертвые души».
Вскоре после смерти Гоголя Н.А.Некрасов писал в одном из своих критических обзоров (в «Заметках о журналах за октябрь 1855 года»): «Всё неотразимое влияние его творений заключается в лиризме... Что без этого были бы его книги! Они были бы только книгами. Гоголь неоспоримо представляет нечто совершенно новое среди личностей, обладавших силою творчества». В.Г.Белинский: «Важные же недостатки романа «Мёртвые души» находим почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастью, число таких лирических мест незначительно к объёму всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего не теряя от наслаждения, доставляемого самим романом».
Попробую привести аргументы о важности лирических отступлений.
Во-первых, их требует жанровая природа «Мёртвых душ». Не будем забывать, что поэма – один из жанров лироэпических произведений, в ней соединяются сюжетность, событийность («похождения Чичикова») и открытое выражение автором или лирическим героем своих чувств. Своеобразие поэмы как жанра во многом основано на сочетании повествовательной характеристики действующих лиц, с одной стороны, и раскрытии их характеров через восприятие и оценку лирического героя, играющего в поэме активную роль, – с другой.
Во-вторых, соотношение лирического и эпического начал в поэме выступает как средство выражения авторской позиции.
Лирические отступления, раскрывая авторское отношение к персонажам, напрямую соотносятся с сюжетной линией. Например, отступления первой и десятой глав, которые своеобразно обрамляют изображение чиновничества, отступления второй и середины шестой главы, обрамляющие галерею помещиков, и два отступления о подлеце одиннадцатой главы, обрамляющие экспозицию Чичикова.
Лирические отступления, раскрывающие образ автора, мы находим в начале шестой и середине одиннадцатой глав. А в начале седьмой и конце одиннадцатой глав лирические отступления раскрывают творческие задачи автора, его судьбу как писателя. Они связаны с отступлениями, содержащими характеристику персонажей, например, финал отступления «Счастлив путник...» в начале седьмой главы.
Одним из самых важных является лирическое отступление о России, помещенное в середине одиннадцатой главы. Лирические отступления, раскрывающие образ России, мы также встречаем в конце пятой и финале одиннадцатой глав).
Кульминационным становится отступление середины десятой главы о путях человечества. По месту расположения оно соответствует кульминационному «пику» сюжетного плана – смерти прокурора.
Кроме того, с помощью лирических отступлений Гоголь не только создаёт широкую панораму жизни России («Вся Русь явится в нём!»), но и композиционно связывает первый том с последующими.
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы. Вдвойне завиден прекрасный удел его: он среди их, как в родной семье; а между тем далеко и громко разносится его слава. Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека. Все, рукоплеща, несется за ним и мчится вслед за торжественной его колесницей. Великим всемирным поэтом именуют его, парящим высоко над всеми другими гениями мира, как парит орел над другими высоко летающими. При одном имени его уже объемлются трепетом молодые пылкие сердца, ответные слезы ему блещут во всех очах… Нет равного ему в силе - он бог! Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, - всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлеченьем; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта. Ибо не признаёт современный суд, что равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых; ибо не признаёт современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл созданья; ибо не признаёт современный суд, что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха! Не признаёт сего современный суд и все обратит в упрек и поношенье непризнанному писателю; без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество.
И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый ужас и в блистанье главы и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей…
Впечатление от вышедшей книги Гоголя было поистине ошеломляющим. Вокруг нее сразу же разгорелись ожесточенные споры, ставшие одним из самых острых эпизодов идейной борьбы в русской литературе первой половины 40-х годов. По справедливому замечанию Белинского, эти «беспрерывные толки и споры» о «Мертвых душах» были вопросом столько же литературным, сколько и общественным, явились «столкновением старых начал с новыми», битвой «двух эпох». С яростной бранью ополчилась против Гоголя реакционная критика. Греч назвал поэму Гоголя смесью вздора, пошлости и пустяков, а мир, показанный в ней, определил как мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать, слог же — представляющим собою «дерзновенное восстание против правил грамматики и логики» (Северная пчела, 1842, № 137). Сенковский писал, что Гоголь в «Мертвых душах» систематически унижает русских людей, что ряд лиц, особенно из простого народа, «вызывает тошноту», и поэтому не случайно многие не хотят знакомиться с «нечистыми» героями произведения, и если «порядочные русские в действительности неохотно сближаются с людьми низкого сословия», причиною тому должен быть распространившийся между ними «благородный вкус к изяществу, опрятности». По мнению Сенковского, образ Чичикова «не жизнь, а фикция». Читая «Мертвые души», надо «забыть русский язык. В поэме нет ни языка, ни логики, ни отделки, ни порядка в предложениях» (Библиотека для чтения, 1842, т. 53, отд. XI.).
К Булгарину, Гречу, Сенковскому присоединился Н. Полевой, считавший «Мертвые души» показателем полного падения дарования Гоголя. Содержание поэм и представляется Полевому невообразимой чепухой, грубой карикатурой, в которой лица — небывалые преувеличения, отвратительные мерзавцы или полные дураки, а «описания в подробностях таковы, что невольно бросаешь книжку». «Мертвые души» —это клевета на человека, клевета на родную землю, на русских людей. Слог и язык самого автора не уступает в грубости и пошлости слогу и языку героев произведения и этим нескладным, неясным русским языком Гоголь «изъясняет мысль, что почитает себя каким-то учителем своих соотечественников». «Что можно сказать о таком создании», — восклицает Полевой и отвечает: «Искусство в «Мертвых душах» и не ночевало. Поэма не имеет к нему никакого отношения. Она явление — вне искусства» (Русский вестник, 1842, № 5—6. Отдел III. Критика.).
По-иному выступили против поэмы Гоголя славянофилы. Один из их лидеров, С. И. Шевырев, признавая наличие у Гоголя «чудного дара», настойчиво проводил мысль, что этот «чудный дар» заключается в юморе, в смехе, основой которого является «безвредная бессмыслица», что юмор Гоголя есть нечто субъективное, привносимое писателем в действительность, отчего все предметы становятся у него «смешною стороною». Смехом, а не чем иным Гоголь «забирает в свои владений» и «грубый скарб низменной природы человека». Смех часто «увлекает фантазию поэта» настолько, что «характеры выходят из границ своей истины и это ограничивает взгляд на изображаемую действительность, мешает обхватывать жизнь во всей ее полноте и в широком объеме», дает только одну отрицательную, смешную сторону (Москвитянин, 1842, № 7, ч. IV,). Правда, Шевырев приветствует обещание Гоголя в первом томе «Мертвых душ» показать читателю в последующих частях поэмы «все несметное богатство русского духа», верит в то, что писатель свое обещание выполнит, а пока призывает Гоголя отказаться от изображения «низкой действительности» и обратиться к светскому быту.
Весь пафос статьи Шевырев направляет против сатирического, обличительного, общественного характера «Мертвых душ».
Высоко оценил «Мертвые души» В. Майков. «Ни разу еще ни в одном произведении нашей литературы», читаем у него, «не был так глубоко , так всесторонне изображен русский человек, как в «Мертвых душах», и что всего замечательнее, нигде еще не представал перед нами русский человек в таком выгодном свете, как в «Мертвых душах». По Майкову, Гоголь расшевелил читающий люд, пробудил внимание к современной жизни, к переоценке многих бесспорных до появления поэмы ценностей: моральных, нравственных, эстетических. Гоголь не упускает общечеловеческого начала. Его герои прежде всего люди. В каждом из них читатель обнаружит общечеловеческие движения (радость, скорбь, привязанность, равнодушие, неприязнь), и это вызывает «сочувствие не разучившегося думать и чувствовать читателя». Хотя в большинстве своем герои у Гоголя «скучны, противны», они «живая жизнь», а последняя всегда отрадна сама по себе, независимо от определяющих ее условий. Жизнь, как таковая, великое благо, и герои «Мертвых душ» живут всеми силами своего существа. «Смотришь и размышляешь, что совершают они на основании общечеловеческих побуждений и что является прямым следствием местных и исторических условий». Читатель «невольно чувствует довольство от сообщества с этими совершенно живыми людьми» (Майков В . Критические статьи (1845—1847 гг.). СПб., 1891, с. 265-266.).
В подобной оценке героев «Мертвых душ» В. Майков неожиданно перекликался с К. С. Аксаковым, писавшим, что Гоголь «не лишает лицо, отмеченное мелкостью, низостью, ни одного человеческого движенья» (Аксаков К. С . Несколько слов о поэме Н. В. Гоголя «По* хождения Чичикова, или Мертвые души». М., 1842, с. 13.).
Из приведенного материала видно, что разгоревшиеся вокруг поэмы Гоголя споры были по существу спорами не столько о «Мертвых душах», сколько спорами о творчестве Гоголя в целом, об искусстве вообще, его задачах, роли, цели и назначении, о путях развития русской литературы.
С резкой отповедью реакционной журналистике и с критикой, предварявшей суждения В. Майкова о «Мертвых душах», выступил В. Белинский, утверждая великое значение творения Гоголя. «Мертвые души» дали Белинскому бесценный материал для разработки теории реализма, для развития русского общественного и эстетического сознания. С присущей ему страстностью и прямотой говорил Белинский о полном непонимании большинством читателей поэмы Гоголя, о характере его юмора, который не привносится писателем в действительность, а отражает ее самое, ее ненормальные, пошлые, уродливые стороны. Комизм Гоголя не в способности находить во всем смешное, но в «верности жизни, в способности не щадить ничтожества, не скрывать и не скрашивать его безобразия, так как и пленяя изображением этого ничтожества, Гоголь возбуждает к нему отвращение. Юмор Гоголя — могущественное орудие духа отрицания, разрушающее старое и приготовляющее новое» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, с. 538.). «Оружием юмора Гоголь служит высокому и прекрасному» (X, 199). «Смех, — писал и Герцен,— одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится, бог знает на чем, важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых» (Герцен А. И. Полн. собр. соч. в 30-ти т. JL, 1952, т. XIII, с. 190.).
В первой же рецензии, посвященной «Мертвым душам», Белинский писал, что новое произведение Гоголя есть «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта — и в то же время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое... В «Мертвых душах» автор сделал такой великий шаг, что все, досоле им написанное, кажется слабым и блед-ным в сравнении с ними» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, 217).