Томас Роберт Дюар (Thomas Robert Dewar). Родился 6 января 1864 года в Перте - умер 11 апреля 1930 года. Английский предприниматель, производитель виски.
В конце XIX века решил сделать виски узнаваемым во всём мире. Оставив старшего брата в Шотландии заниматься делами, он отправился в кругосветное путешествие. За 2 года Дьюар посетил 26 стран и открыл представительства своей компании по всему миру. В итоге он не только сделал Dewar’s всемирно известным брендом, но и написал книгу «Путешествие вокруг света», которая стала бестселлером.
Любимое выражение Дюара: сознание как парашют - работает только в открытом состоянии.
Сын хозяина основанной в 1846 году в городе Перте фирмы, торгующей виски и вином, Томас Роберт Дюар родился в Перте 6 января 1864 года, когда его отцу было уже 59 лет. Учился в местной художественной академии, где считался одним из лучших. А ведь некоторые его одноклассники, например В. М. Фрейзер, стали известными шотландскими художниками. Любовь к изящным искусствам Томми сохранил на всю жизнь, но сам пошел другим путем. Закончив учёбу, устроился в компанию «Forrest & Turnbull», потом перешел в фирму «Robertson & Baxter», которая занималась в Глазго дистрибуцией вина и крепких алкогольных напитков - этот опыт очень пригодился Томми в будущем.
В 1881 году отец, Джон Дюар, умер, и компанию унаследовали сыновья. Братья разделили обязанности. Старший, Джон Александер, прирожденный менеджер и тонкий знаток виски, взял на себя управление производством. Томас же, художественная натура, занялся тем, что сейчас называется promotion, «продвижение продукта».
В 1885 году он перебрался в Лондон - завоевывать столицу. И начал действовать. Нанимал подставных лиц, которые расхаживали по пабам и требовали виски Dewar’s. Естественно, оного там не обнаруживалось, и глубоко разочарованный посетитель удалялся. После нескольких визитов такого спецагента в паб являлся Томми собственной персоной и спрашивал: а не хочет ли хозяин взять на реализацию его продукт? Хозяин только радовался: на ловца и зверь бежит! Уже в 1887 году в Лондоне открывается офис компании - на улице Уорик в районе Чаринг Кросс. В том же году появился и первый официальный дилер Dewar’s.
Если считать от первого приза на Международной выставке в Эдинбурге в 1886 году, за свою историю Dewar’s получил свыше 200 наград - больше, чем любой другой виски в мире. В 1893 году компанию пожаловали званием официального поставщика двора королевы Виктории, после чего все без исключения английские монархи признавали Dewar’s лучшим из скотчей. Их мнение разделяли короли Испании и Швеции, германский кайзер Вильгельм и даже президент США Бенджамин Гаррисон. А престижную премию за экспортные достижения, основанную королевой Елизаветой Второй, компания John Dewar and Sons получала 7 раз. Сегодня Dewar’s - виски номер один в США, и на шестом месте в мире.
Чтобы расширить семейный бизнес, в августе 1892 года Томми отправляется в первое из своих двух кругосветных путешествий. За два года он объехал 26 стран, где наблюдал за чужими нравами и закладывал основу для экспорта. Результат - 32 агента в разных странах, книга «Прогулка вокруг света» и мощный рывок в развитии бизнеса: товарооборот вырос в 10 раз. Конечно, в том была заслуга и Джона Александра Дюара, который дома в Шотландии усиленно наращивал производство, чтобы поспевать за спросом. В 1894 году, по возвращении Томаса из кругосветки, капитализация компании достигла £100 000. Годовое производство виски Dewar’s достигло миллиона галлонов. В центре Лондона красовался великан-горец с бутылкой виски - самая большая световая реклама в Европе.
Заслуги Томаса Дьюара перед родиной были оценены по достоинству. Королевским указом ему даровали герб. А в 1902 году в честь коронации Эдуарда VII Томаса Дьюара посвятили в рыцари. 12 мая 1908 года в Лондоне в районе Хеймаркет открылся офис Dewar’s, известный как «Дом Дьюара». На первом этаже здания Томас, теперь уже сэр, устроил клуб, который вскоре превратился в любимое место встреч весьма именитых персон - министры, артисты, художники и оперные дивы общались там друг с другом в неформальной творческой атмосфере.
В 1919 году Томас Дьюар стал пэром и отныне гордо именовался как «барон Дьюар из Хоумстола». Путешествуя по Америке в 1920 году, он оказался свидетелем вступления в силу сухого закона и прокомментировал это событие весьма эмоционально: «Сухой закон - обман, профанация и ловушка. Рыбаки больше не рыбачат ради рыбы. Они рыбачат в надежде выловить ящик виски, который выбросили за борт контрабандисты, удирающие от таможенников…»
Впрочем, бизнесу Дьюара не могли помешать никакие сухие законы. Как-то в Канаде сэр Томас, заехав в «сухую» провинцию, попытался купить виски у кондуктора в автобусе. «Не могу, босс, - отнекивался тот, - выпивка запрещена». Но после долгих уговоров все же посоветовал Дьюару зайти в магазинчик на следующей остановке. «У вас есть виски?» - обратился к продавцу магнат. «Нет, здесь спиртное под запретом. Зато наша микстура от холеры наверняка окажется кстати», - и продавец протянул Дьюару знакомую бутылку. «На ней было написано: микстура от холеры, принимать по стакану каждые два часа, - вспоминал сэр Томас в своей книге. - А на другой стороне красовалась этикетка одной шотландской вискикурни, чье название я не хочу произносить - из врождённой скромности».
Сэру Томасу всегда было присуще отменное чувство юмора. Однажды, будучи в Харрогейте, он зашел в магазин своего давнего друга сэра Томаса Липтона и сообщил сотрудникам, что приехал из лондонского головного офиса с инспекцией. Тщательно осмотрев все, выразил удовлетворение тем, как идут дела, и объявил, что каждый служащий получает 1 фунт прибавки к недельному жалованью. Липтон оценил шутку и подтвердил прибавку: «А что делать? Придется платить». В другой раз, путешествуя по Африке, Дьюар отправил Липтону послание: «Здесь можно купить три жены за шесть фунтов чая „Липтон“. Почему бы тебе не приехать?» Липтон немедленно телеграфировал в ответ: «Высылаю образцы чая. Вышли образцы жён».
Жизненные ценности Томаса Дюара и его философия с каждым годом обретают всё большее число поклонников. С его именем связаны литературные «Чтения Dewar’s»; в его честь назван московский luxury-ресторан «Tommy D», с которого эти «Чтения» и начались при участии популярных столичных персон; ему обязано своим созданием сообщество «Dewarist» на блог-платформе Живой Журнал, авторами которого являются известные журналисты, актеры и звезды российского шоу-бизнеса.
Последователи свободолюбивой и интеллектуальной идеологии регулярно проводят для всех желающих конкурсы, так или иначе связанные с самим Томасом Дьюаром и его крылатыми изречениями.
Шутки и афоризмы Дюара даже получили особое название: «дюаризмы».
Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. , меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека – тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он – это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие . А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать – все это сует. Все, что рождается небескорыстно, – это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая , которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что было создано. Не ошибается ли он? Безошибочна ли его творческая радость?
Он вспомнил, как плохи, как поэтически беспомощны были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал...
В 1924 году, после окончания вологодской школы 2-й ступени, Шаламов приехал в Москву, где на протяжении двух лет работал дубильщиком на кожевенном заводе. С 1926 года учился на факультете советского права МГУ, однако в 1928 году был исключён "за сокрытие социального происхождения" (не указал, что его отец священник).
19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и за распространение дополнения к "Завещанию Ленина" . Во внесудебном порядке как "социально-опасный элемент" был осуждён на три года лагерей. Отбывал наказание в Вишерском лагере на Северном Урале. В 1932 году Шаламов возвратился в Москву, работал в ведомственных журналах, печатал статьи, очерки и фельетоны.
В январе 1937 года писателя вновь арестовали за "контрреволюционную троцкистскую деятельность" - он был осуждён на пять лет лагерей и провёл этот срок на Колыме. 22 июня 1943 года его повторно осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию. По словам самого писателя, причиной стало то, что он "назвал Ивана Бунина русским классиком" .
В 1951 году Шаламов был освобождён из лагеря, работал фельдшером в Центральной больнице для заключённых на левом берегу Колымы, жил в Калининской области, работал в Решетникове. После реабилитации в 1956 году он вернулся в Москву. Всё это время Варлам Тихонович одержимо писал один из главных своих трудов - "Колымские рассказы" , работу над которыми закончил в 1973 году. В это же время он был принят в Союз писателей.
Последние три года жизни тяжелобольной Шаламов провёл в Доме инвалидов и престарелых Литфонда. В 1981 году французское отделение Пен-клуба наградило писателей премией Свободы. 17 января 1982 года литератор скончался от пневмонии.
"Вечёрка" предлагает вашему вниманию подборку цитат из произведений человека, прошедшего нечеловеческие испытания и донесшего до нас правду о сталинских лагерях.
"Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде . Те "трудные" условия жизни, которые, как говорят нам сказки художественной литературы, являются обязательным условием возникновения дружбы, просто недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили, родили дружбу людей - значит, это нужда не крайняя и беда не большая. Горе недостаточно остро и глубоко, если можно разделить его с друзьями. В настоящей нужде познается только своя собственная душевная и телесная крепость, определяются пределы своих возможностей, физической выносливости и моральной силы".
"Принцип моего века , моего личного существования, всей жизни моей, вывод из моего личного опыта, правило, усвоенное этим опытом, может быть выражено в немногих словах. Сначала нужно возвратить пощечины и только во вторую очередь - подаяния. Помнить зло раньше добра. Помнить все хорошее - сто лет, а все плохое - двести. Этим я и отличаюсь от всех русских гуманистов девятнадцатого и двадцатого века".
"Мы научились понимать людей , предвидеть их поступки, разгадывать их. Мы поняли - это было самое главное, - что наше знание людей ничего не дает нам в жизни полезного. Что толку в том, что я понимаю, чувствую, разгадываю, предвижу поступки другого человека? Ведь своего-то поведения по отношению к нему я изменить не могу, я не буду доносить на такого же заключенного, как я сам, чем бы он ни занимался".
"Любовь приходит тогда, когда все человеческие чувства уже вернулись . Любовь приходит последней, возвращается последней, да и возвращается ли она? Но не только равнодушие, зависть и страх были свидетелями моего возвращения к жизни. Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям".
"В лагере есть много такого, чего не должен видеть человек . Но видеть дно жизни - еще не самое страшное. Самое страшное - это когда это самое дно человек начинает - навсегда чувствовать в своей собственной жизни, когда его моральные мерки заимствуются из лагерного опыта, когда мораль блатарей применяется в вольной жизни. Когда ум человека не только служит для оправдания этих лагерных чувств, но служит самим этим чувствам. Я знаю много интеллигентов - да и не только интеллигентов, - которые именно блатные границы сделали тайными границами своего поведения на воле. В сражении этих людей с лагерем одержал победу лагерь".
"Надежда для арестанта - всегда кандалы . Надежда всегда несвобода. Человек, надеющийся на что-то, меняет свое поведение, чаще кривит душой, чем человек, не имеющий надежды".
"Безнаказанность? Дремлющая где-то на дне души жажда крови? Желание отличиться на глазах высшего начальства? Власть - страшная штука".
"Не рука очеловечила обезьяну , не зародыш мозга, не душа – есть собаки и медведи, поступающие умней и нравственней человека. И не подчинением себе силы огня – все это было после выполнения главного условия превращения. При прочих равных условиях в свое время человек оказался значительно крепче и выносливей физически, только физически. Он был живуч как кошка – эта поговорка неверна. О кошке правильнее было бы сказать – эта тварь живуча, как человек. Лошадь не выносит месяца зимней здешней жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. Если это не якутская лошадь. Но ведь на якутских лошадях и не работают. Их, правда, и не кормят. Они, как олени зимой, копытят снег и вытаскивают сухую прошлогоднюю траву. А человек живет. Может быть, он живет надеждами? Но ведь никаких надежд у него нет. Если он не дурак, он не может жить надеждами. Поэтому так много самоубийц".
"Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов . 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости".
"Человек счастлив своим уменьем забывать . Память всегда готова забыть плохое и помнить только хорошее".
В 1924 году, после окончания вологодской школы 2-й ступени, Шаламов приехал в Москву, где на протяжении двух лет работал дубильщиком на кожевенном заводе. С 1926 года учился на факультете советского права МГУ, однако в 1928 году был исключён "за сокрытие социального происхождения" (не указал, что его отец священник).
19 февраля 1929 года Шаламов был арестован за участие в подпольной троцкистской группе и за распространение дополнения к "Завещанию Ленина" . Во внесудебном порядке как "социально-опасный элемент" был осуждён на три года лагерей. Отбывал наказание в Вишерском лагере на Северном Урале. В 1932 году Шаламов возвратился в Москву, работал в ведомственных журналах, печатал статьи, очерки и фельетоны.
В январе 1937 года писателя вновь арестовали за "контрреволюционную троцкистскую деятельность" - он был осуждён на пять лет лагерей и провёл этот срок на Колыме. 22 июня 1943 года его повторно осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию. По словам самого писателя, причиной стало то, что он "назвал Ивана Бунина русским классиком" .
В 1951 году Шаламов был освобождён из лагеря, работал фельдшером в Центральной больнице для заключённых на левом берегу Колымы, жил в Калининской области, работал в Решетникове. После реабилитации в 1956 году он вернулся в Москву. Всё это время Варлам Тихонович одержимо писал один из главных своих трудов - "Колымские рассказы" , работу над которыми закончил в 1973 году. В это же время он был принят в Союз писателей.
Последние три года жизни тяжелобольной Шаламов провёл в Доме инвалидов и престарелых Литфонда. В 1981 году французское отделение Пен-клуба наградило писателей премией Свободы. 17 января 1982 года литератор скончался от пневмонии.
"Вечёрка" предлагает вашему вниманию подборку цитат из произведений человека, прошедшего нечеловеческие испытания и донесшего до нас правду о сталинских лагерях.
"Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде . Те "трудные" условия жизни, которые, как говорят нам сказки художественной литературы, являются обязательным условием возникновения дружбы, просто недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили, родили дружбу людей - значит, это нужда не крайняя и беда не большая. Горе недостаточно остро и глубоко, если можно разделить его с друзьями. В настоящей нужде познается только своя собственная душевная и телесная крепость, определяются пределы своих возможностей, физической выносливости и моральной силы".
"Принцип моего века , моего личного существования, всей жизни моей, вывод из моего личного опыта, правило, усвоенное этим опытом, может быть выражено в немногих словах. Сначала нужно возвратить пощечины и только во вторую очередь - подаяния. Помнить зло раньше добра. Помнить все хорошее - сто лет, а все плохое - двести. Этим я и отличаюсь от всех русских гуманистов девятнадцатого и двадцатого века".
"Мы научились понимать людей , предвидеть их поступки, разгадывать их. Мы поняли - это было самое главное, - что наше знание людей ничего не дает нам в жизни полезного. Что толку в том, что я понимаю, чувствую, разгадываю, предвижу поступки другого человека? Ведь своего-то поведения по отношению к нему я изменить не могу, я не буду доносить на такого же заключенного, как я сам, чем бы он ни занимался".
"Любовь приходит тогда, когда все человеческие чувства уже вернулись . Любовь приходит последней, возвращается последней, да и возвращается ли она? Но не только равнодушие, зависть и страх были свидетелями моего возвращения к жизни. Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям".
"В лагере есть много такого, чего не должен видеть человек . Но видеть дно жизни - еще не самое страшное. Самое страшное - это когда это самое дно человек начинает - навсегда чувствовать в своей собственной жизни, когда его моральные мерки заимствуются из лагерного опыта, когда мораль блатарей применяется в вольной жизни. Когда ум человека не только служит для оправдания этих лагерных чувств, но служит самим этим чувствам. Я знаю много интеллигентов - да и не только интеллигентов, - которые именно блатные границы сделали тайными границами своего поведения на воле. В сражении этих людей с лагерем одержал победу лагерь".
"Надежда для арестанта - всегда кандалы . Надежда всегда несвобода. Человек, надеющийся на что-то, меняет свое поведение, чаще кривит душой, чем человек, не имеющий надежды".
"Безнаказанность? Дремлющая где-то на дне души жажда крови? Желание отличиться на глазах высшего начальства? Власть - страшная штука".
"Не рука очеловечила обезьяну , не зародыш мозга, не душа – есть собаки и медведи, поступающие умней и нравственней человека. И не подчинением себе силы огня – все это было после выполнения главного условия превращения. При прочих равных условиях в свое время человек оказался значительно крепче и выносливей физически, только физически. Он был живуч как кошка – эта поговорка неверна. О кошке правильнее было бы сказать – эта тварь живуча, как человек. Лошадь не выносит месяца зимней здешней жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. Если это не якутская лошадь. Но ведь на якутских лошадях и не работают. Их, правда, и не кормят. Они, как олени зимой, копытят снег и вытаскивают сухую прошлогоднюю траву. А человек живет. Может быть, он живет надеждами? Но ведь никаких надежд у него нет. Если он не дурак, он не может жить надеждами. Поэтому так много самоубийц".
"Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов . 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости".
"Человек счастлив своим уменьем забывать . Память всегда готова забыть плохое и помнить только хорошее".
Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде. Те «трудные» условия жизни, которые, как говорят нам сказки художественной литературы, являются обязательным условием возникновения дружбы, просто недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили, родили дружбу людей - значит, это нужда не крайняя и беда не большая. Горе недостаточно остро и глубоко, если можно разделить его с друзьями. В настоящей нужде познается только своя собственная душевная и телесная крепость, определяются пределы своих возможностей, физической выносливости и моральной силы.
Мы научились понимать людей, предвидеть их поступки, разгадывать их. Мы поняли - это было самое главное, - что наше знание людей ничего не дает нам в жизни полезного. Что толку в том, что я понимаю, чувствую, разгадываю, предвижу поступки другого человека? Ведь своего-то поведения по отношению к нему я изменить не могу, я не буду доносить на такого же заключенного, как я сам, чем бы он ни занимался.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Человек счастлив своим уменьем забывать. Память всегда готова забыть плохое и помнить только хорошее.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Впрочем, при голоде, холоде и бессоннице никакая дружба не завязывается, и Дугаев, несмотря на молодость, понимал всю фальшивость поговорки о дружбе, проверяемой несчастьем и бедою. Для того чтобы дружба была дружбой, нужно, чтобы крепкое основание ее было заложено тогда, когда условия, быт еще не дошли до последней границы, за которой уже ничего человеческого нет в человеке, а есть только недоверие, злоба и ложь. Дугаев хорошо помнил северную поговорку, три арестантские заповеди: не верь, не бойся и не проси...
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Есть люди, которые вечно все знают и все угадывают. Есть и такие, которые во всем хотят видеть лучшее, и их сангвинический темперамент в самом тяжелом положении всегда отыскивает какую-то формулу согласия с жизнью. Для других, напротив, события развиваются к худшему, и всякое улучшение они воспринимают недоверчиво, как некий недосмотр судьбы. И эта разница суждений мало зависит от личного опыта: она как бы дается в детстве – на всю жизнь…
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Лагерный опыт - целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже.
Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека – тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он – это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать – все это суета сует. Все, что рождается небескорыстно, – это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что прекрасное было создано. Не ошибается ли он? Безошибочна ли его творческая радость?
Он вспомнил, как плохи, как поэтически беспомощны были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал...