Людми́ла Константи́новна Татья́ничева ( - ) - русская советская поэтесса, прозаик, общественный деятель.
Биография
Сотрудничала с композитором Михаилом Чистовым , который написал несколько песен на её стихи: «Ей приснилось, что она Россия» или «Баллада о матери» (исполняла Людмила Зыкина), «Ромашки для влюблённых» (исполняла Валентина Толкунова), «Мне бы только суметь», «Дежурная сестра», «Молчание», «Гудки» (исполнял Александр Розум).
Творчество Татьяничевой, с его патриотическими мотивами, воспеванием рабочего класса и строительства социализма, полностью поставлено на службу социалистическому реализму.
Литературная деятельность
Книги
- - Верность (стихи). - Челябинск , Челябгиз. - 10 000 экз.
- - Стихи. - Челябинск , Челябгиз., 46 с., 5 000 экз.
- 1946 - Лирика. - Свердловск.
- - Отчий дом (стихи). - Челябинск , Челябгиз, 80 с., 5 000 экз.
- 1949 - День рождения.- Свердловск, 72 с., 3 000 экз.
- - Родной Урал. - Москва , «Советский писатель», 114 с., 10 000 экз.
- 1952 - Утро в новом городе. - Челябинск, 84 с., 3 000 экз.
- 1954 - Вишневый сад. - Свердловск, 64 с., 2 000 экз.
- 1955 - Лирика. - Челябинск, 60 с., 2 000 экз.
- 1956 - На лугу. - Челябинск
- - Синегорье. - Свердловск ., 144 с., 5 000 экз.
- 1958 - Стихи. - Челябинск, 128 с., 4 000 экз.
- 1959 - Дело мастера боится. - Челябинск
- - Малахит. - Москва ., Советский писатель, 168 с., 3 000 экз.
- 1960 - Лирические строки.- Челябинск, 120 с., 3 000 экз.
- 1960 - Звезда советская. - М., Детгиз
- 1960 - Пять веселых молотков. - Свердловск
- - Бор звенит (стихи). - Москва , «Правда», 32 c. - 150 000 экз.
- - Самое заветное. - Челябинск, 280 с., 10 000 экз.
- - Время тёплых дождей. - М., Советский писатель, 108 с., 20 000 экз.
- - День погожий. - Челябинск, 112 с., 10 000 экз.
- 1963 - Хрустальная горка. - Свердловск
- 1963 - Яблоки для всех. - Челябинск
- - Лирические стихи. - Москва , «Художественная литература», 215 с., 25 000 экз.
- 1964 - Под доброй звездой.
- 1964 - Свет человеческой души.
- - Избранная лирика. 1940-1965. - Челябинск , Южно-Уральское книжное издательство, 339 с. - 20 000 экз.
- 1965 - Веселый улей. - Челябинск
- 1966 - Расцвела черемуха.- Челябинск, 110 с., 65 000 экз.
- 1966 - Избранная лирика
- 1966 - Область личного счастья.
- - Когда говорят о России… (Избранное). - Свердловск , Средне-Уральское книжное издательство, 144 с. - 50 000 экз.
- 1967 - Что ты умеешь? - М., Малыш
- - Царевны (избранная лирика). - Москва , Воениздат, 141 с., 50 000 экз.
- - Мой оленёнок (стихи). - Москва , «Советская Россия», 142 с., 50 000 экз.
- - Стихотворения. - Москва , «Художественная литература», 256 с., 25 000 экз.
- 1969 - Живая мозаика. - М., Советская Россия, 128 с., 50 000 экз.
- - Зорянка. - Москва , «Советский писатель», 143 с. - 50 000 экз.
- - Высокий мой берег. - М., Молодая гвардия, 176 с., 50 000 экз.
- - Моя любовь, моя забота. - Москва , Профиздат, 127 с., 25 000 экз.
- 1972 - Двойная радуга. - М., Детская литература
- 1972 - Снегопад - Челябинск, 140 с., 10 000 экз.
- 1973 - Звонкое дерево
- - Зорянка. - Москва , «Советская Россия», 142 с. - 25 000 экз.
- - Корабельный бор. - Москва , «Советская Россия», 400 с., 50 000 экз. (Поэтическая Россия).
- - Пора медосбора. - Москва , «Современник», 143 с. , 25 000 экз. О книге: Крамова Виктория . О России моей: Новинки «Современника» // Огонёк. - 1974. - № 34(2459). - 17 августа. - С. 16.
- - Междузорье (стихи). - Москва , «Советский писатель», 142 с., 100 000 экз.
- - Лирика. Иллюстрации А. Р. Туманова. - Челябинск , Южно-Уральское книжное издательство, 95 с., 3 000 экз.
- - Избранные произведения (в 2 томах). - Москва , «Художественная литература», 327 и 350 с.- 75 000 экз.
- 1976 - Следы костров. - М., Правда
- - У рассвета сосны розовы (стихи). - Москва , «Молодая гвардия», 160 с., 75 000 экз.
- - Улица сталевара Грязнова (Магнитогорские встречи). - Москва , «Советская Россия», 96 с.
- - Хвойный мёд (книга избранной лирики). - Москва , «Современник», 366 с., 25 000 экз.
- - Магнитогорские пальмы (стихи). - Москва , «Советская Россия», 127 с., 25 000 экз.
- 1979 - Калитка в лес осенний. - М., Советский писатель
- - Десять ступеней (стихи 1970-1979). - Челябинск , Южно-Уральское книжное издательство, 190 с. - 20 000 экз.
- - Ветвь молнии (стихи). - Баку , «Гянджлик», 26 с.
- - Корабельный бор (стихи, пер. с рус.). - Киев , «Радянський письменник», 135 с. Перевод на украинский язык .
- - Стихи о любви. - Свердловск , Средне-Уральское книжное издательство, 156 с., 25 000 экз.
- - Материнская гордость. - Москва , «Правда», 32 с., 100 000 экз.
- - Мне бы только успеть. - Москва , Воениздат, 239 с., 50 000 экз.
- - Про Олю (стихи, для дошкольного возраста). - Москва , «Малыш», 18 с., 200 000 экз.
- - Зелёное лукошко (стихи, для младшего школьного возраста). - Москва, «Детская литература», 47 с., 100 000 экз
- - - Собрание сочинений (в 3 томах). - Москва , «Художественная литература». Составление и подготовка текста Н. Смелянского. 50 000 экз.
- - Область личного счастья. - Свердловск , Средне-Уральское книжное издательство, 295 с., 25 000 экз.
- - Я другой не искала судьбы (избранные стихи). - Оренбург , Печатный дом «Димур», 267 c., 2 000 экз. Составители: Э. Смелянская, Ю. Смелянский.
- - Мне бы только успеть (письма и дневники). - Москва , «Русская книга».
Публикации
- Стихи. - Поэты литбригады. - Челябинск , Южно-Уральское книжное издательство, , с. 86-93.
- Стихи. - VI Ручьёвские чтения (сборник материалов межвузовской научной конференции). - Магнитогорск , , т. I, с. 19, 23, 26, 28-29, 32-33.
Награды и звания
Мемориал
Именем Татьяничевой названы улицы в Челябинске и в Магнитогорске (посёлок Западный), а также челябинская библиотека № 26. На домах в Магнитогорске , Челябинске и Екатеринбурге , где жила поэтесса, установлены мемориальные таблички в её честь. Учреждена литературная премия имени Л. К. Татьяничевой. В именем поэтессы названа малая планета № 3517.
Напишите отзыв о статье "Татьяничева, Людмила Константиновна"
Примечания
Литература
- Жислина С . Поэзия высокого накала. - Челябинск , .
- Кондратковская Н. Поэзия верности (к 50-летию Л. Татьяничевой). - «Магнитогорский рабочий », 19 декабря .
- Магнитогорск (краткая энциклопедия). - Магнитогорск , Магнитогорский дом печати, , с. 501-502.
- Она не была человеком трибуны (вспоминая Людмилу Татьяничеву). - «Челябинский рабочий», 19 декабря . -
- Писатели Южного Урала. - Челябинск , .
- Поэты Урала. - Свердловск , .
- Русская советская поэзия Урала. - Свердловск , .
- Струков И. «О счастье я не знала ничего». - «Челябинский рабочий», 20 декабря . -
- Урал литературный (краткий биобиблиографический словарь). - Челябинск , Южно-Уральское книжное издательство, , с. 265.
- Фёдоров В. Дочь Урала. - «Наш современник» (Москва), , № 10.
- Ханбеков Л. Судьба - это мы (очерк творчества поэтессы Л. Татьяничевой). - Челябинск , .
- Шмакова Т. Новая книга поэта. - «Уральская новь» (Челябинск), май .
- Ягодинцева Н. Третий путь (судьба и творчество Людмилы Татьяничевой). - «Урал» (Екатеринбург), , № 12. -
- Сорокин Валентин . В кн. : Портреты писателей, очерки, литературная критика. / Вст. ст. Е. Осетрова. М., 1986.
Ссылки
- unilib.chel.su:81/el_izdan/kalendar2005/tatyinic.htm
Отрывок, характеризующий Татьяничева, Людмила Константиновна
На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l"Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d"honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s"est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l"avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Стихотворения
Людмила Константиновна Татьяничева (1915-1980) – русская советская поэтесса, прозаик, общественный деятель.
Она родилась 6 (19) декабря 1915 года в в тихом среднерусском городке Ардатове в семье сельской учительницы и студента-медика. В 10 лет осталась круглой сиротой.
На воспитание девочку взяли бездетные родственники из Свердловска. В этой интеллигентной семье всячески поощряли поэтический дар Людмилы, который она унаследовала от матери.
В 19 лет, прервав учебу в Свердловском институте цветных металлов, отправилась по зову души на строительство Магнитки, где её в 112-м «писательском» бараке приютила семья поэта М. М. Люгарина. Работала в «Магнитогорском рабочем» – репортером, литработником в отделе писем, руководителем отдела культуры и быта. Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. В ней участвовали Борис Ручьев, Василий Макаров, Александр Авдеенко, Михаил Люгарин, Марк Гроссман, Вячеслав Дробышевский, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов и другие.
Работу, творчество, общественную деятельность, воспитание сына Людмила Татьяничева совмещала с обучением в Литературном институте имени Горького.
В 1944 году в Челябинске вышел ее первый сборник «Верность». Через несколько месяцев поэтесса возглавила областное книжное издательство. И на этой должности стала «крестной матерью» для многих молодых южноуральских поэтов.
В 1965 году переехала в Москву, где 10 лет работала секретарем правления Союза писателей РСФСР.
Ее награды: орден Октябрьской революции (1975), орден Трудового Красного Знамени (1965, 1971), орден «Знак Почета» (1952, 1960). В 1971 году за книгу стихов «Зарянка» удостоена Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького.
Скончалась Людмила Татьяничева 8 апреля 1980 года. Похоронена на Кунцевском кладбище в Москве.
Людмила Константиновна Татьяничева
Коротко о себе
Если бы к человеческим судьбам, как к поэмам или повестям, принято было давать эпиграфы, то эпиграфом к судьбе моего поколения я взяла бы известные строки Маяковского:
Я думала об этом возле памятника комсомольцам первой пятилетки, установленного недавно в одном из новых скверов правобережного Магнитогорска – вечно юного города моей юности…
Жизнь, в её неудержимо стремительном движении, редко дарит нам такие минуты, когда действительность прошлого, оживая в памяти, сливается с настоящим. События давних лет с новой силой волнуют тебя, и ты понимаешь, что всё лучшее, всё главное в твоей судьбе, как ветвь с могучим стволом, связано с жизнью народной. Да иначе и не могло быть – ведь моё поколение росло и мужало вместе с революцией!
Революции, советскому строю я обязана решительно всем. И прежде всего нелёгкой, но единственно необходимой для меня судьбой поэта…
Родилась я в декабре 1915 года в тихом среднерусском городке Ардатове, что стоит на высоком берегу реки Алатырь.
Отца своего не помню. Он умер, когда мне было три года. Моя мать, Агриппина Степановна Татьяничева, учительствовала. По отзывам людей, знавших её, была она человеком одарённым и необычайно добрым. Людям, попавшим в беду, готова была отдать последнее. Она писала стихи, вела дневник. К сожалению, мне не пришлось прочитать ни одной строки. Стихи её не сохранились…
Последние годы мы жили в мордовском селе Хлыстовка Чамзинского района.
Отчётливо помнится небольшое школьное здание с двумя классными комнатами и боковушкой, в которой мы ютились.
Через тонкую перегородку я слышала спокойный голос матери, терпеливо и методично обучавшей малышей азам русской грамоты.
В те годы вся Россия садилась за ученические парты. По вечерам мама уходила в Народный дом – учить грамоте взрослых. Одной мне оставаться было страшно, и мама брала меня с собой. Эти вечера в полутёмном холодном клубе запомнились на всю жизнь. Взрослые, а нередко и совсем пожилые люди, в лаптях и латаной-перелатаной домотканой одежде, подобно детворе, хором повторяли: «Мы-не-ра-бы».
Острой болью врезался в память день смерти Ленина. Лютый мороз. Скорбные лица. Немая тишина… Мамины тонкие руки обвивают траурной сатиновой лентой портрет улыбающегося Ильича. В глазах у мамы – непролитые слёзы. От этого глаза кажутся ещё темнее и больше.
А два года спустя на мои плечи обрушилось новое большое горе. После неудачной операции в Казани умерла моя мать.
Мне очень хотелось запомнить её могилку, тот бедный холмик, в изголовье которого не было ни креста, ни памятника, ни красной звезды. Я сняла со своей шеи шерстяной шарфик и обвязала им тёплый ствол берёзки, росшей поблизости, искренне веря, что по этой примете смогу безошибочно отыскать дорогую для меня могилу.
Так оборвалось моё детство…
Мне было всего десять лет, когда я впервые самостоятельно отправилась в дальний путь. В старом фанерном баульчике уместился весь небогатый скарб. А путь мой лежал на Урал, в Свердловск, где жили дальние родственники Кожевниковы. Своих детей у них не было, и они решили взять меня на воспитание.
Семья была интеллигентной. Константин Рафаилович Кожевников был человеком незаурядным. Он беззаветно любил свою профессию преподавателя физики. Страстный охотник, с детства влюбленный в Урал, он охотно делился со мной своими знаниями и наблюдениями, учил понимать живую душу природы.
Его жена, Мария Александровна, преподавала русский язык и литературу в различных учебных заведениях Свердловска, всячески поощряя моё увлечение поэзией. Книжные шкафы в моём новом доме ломились под тяжестью книг, и я всё своё время, остававшееся от школьных занятий, отдавала чтению.
После окончания семилетки началась для меня трудовая жизнь: я пошла работать на вагоностроительный завод имени Воеводина ученицей токаря. Здесь впервые ощутила чувство рабочего товарищества и личной причастности к коллективному труду. И ни с чем не сравнимую радость, когда из куска металла формируется точная деталь, сверкающая стальными гранями. Деталь, выточенная твоими собственными руками!
Завод находился в самом центре Свердловска, недалеко от городского пруда. Он составлял частицу истории старого Екатеринбурга. Недавно, приехав в Свердловск, я увидела на месте старых приземистых цехов «Монетки» (монетного двора, преобразованного впоследствии в вагоностроительный завод) пустырь, на котором поднимется зелёный сквер. Наверное, очень красивый сквер. И всё же мне всегда будет недоставать моего первого завода. Говорю «первого» потому, что был и есть ещё один завод – могучий Магнитогорский комбинат, вошедший в мою судьбу заглавной страницей…
Встреча с Магниткой произошла весной 1934 года. Окончив рабфак и два курса института цветных металлов, я поехала на великую стройку у подножья горы Магнитной.
Почему? Потому что не поехать туда не могла! Ведь Магнитка в те годы для молодого сердца значила не меньше, чем Сибирь для молодёжи шестидесятых годов.
Встретил Магнитогорск порывистым степным ветром, величавыми силуэтами первых домен и коксовых батарей, весёлым стрекотом перфораторов, стремительным ритмом жизни. И, конечно, барачным неуютом, бездорожьем, огромными пустырями. И первым букетом из серебристого ковыля– травы одичалых земель.
Зато – всюду молодость. Можно было целыми днями ходить по городу и не встретить ни одного старика. А пожилые люди казались по-спортивному молодыми и задористыми.
Горком комсомола направил меня в редакцию городской газеты «Магнитогорский рабочий». Работала репортёром в отделе хроники, литературным работником в отделе писем, заведовала отделом культуры и быта. И, разумеется, продолжала настойчиво пробовать свои силы в поэзии.
Литературная жизнь Магнитогорска тех лет била ключом. Мы выпускали литературные страницы в городских и многотиражных газетах. Был у нас даже свой ежемесячный журнал «За Магнитострой литературы». Формировалась сильная литературная организация. В неё входили: Борис Ручьёв, Василий Макаров, Александр Авдеенко, Михаил Люгарин, Марк Гроссман, Вячеслав Дробышевский, Николай Смелянский, Анатолий Панфилов и другие.
Магнитка притягивала к себе крупных писателей и журналистов не только из столицы, но и из-за рубежа.
В молодости сил хватает на многое. Оперативная работа в редакции. Общественные поручения. Депутатские обязанности в горсовете. Воспитание сына. Всё это не мешало учиться заочно в Литературном институте имени Горького, писать стихи, много читать, широко общаться с интересными людьми…
А потом грянула Великая Отечественная. Последние государственные экзамены в литинституте наш выпуск сдавал уже во время войны, когда над Москвой выли сирены воздушной тревоги, а многие наши товарищи, наскоро попрощавшись, уходили на фронт и в ряды ополчения. Как я завидовала им! Но дома, в Магнитогорске, ждал пятилетний сын. О фронте нечего было и думать.
В июле 1941 года стала членом КПСС. Получая из рук секретаря райкома партийный билет, чувствовала себя воином, принимающим присягу.
Работать приходилось очень много. В дни ночных дежурств сотрудники редакции почти по суткам не уходили домой.
Война – это школа, где не бывает второгодников. Человек либо выдерживает испытание, либо не выдерживает…
Магнитогорцы по праву считали себя непосредственными участниками великой битвы. Каждый третий снаряд, выпущенный по врагу, изготовлялся из магнитогорской стали…
Стихи, которые я писала во время войны, были утверждением главной мысли: линия фронта проходит через каждое сердце…
В 1944 году в Челябинске вышел мой первый сборник «Верность». А спустя несколько месяцев решением Челябинского обкома партии была назначена директором областного книжного издательства.
Более десяти лет работала ответственным секретарем отделения Союза писателей. Открытое в 1948 году, оно быстро набирало силы, заявив о себе интересными дарованиями и талантливыми книгами.
Два года была собкором «Литературной газеты» по Уралу. И лишь в 1959 году профессионизировалась как писатель. С этого времени, собственно, и началась самая активная пора в моей творческой работе.
Жизнь справедлива и щедра: унося молодость, она дарует человеку зрелость чувств и мыслей.
Много это или нет,
Рассудите сами…
Восемнадцать звонких лет.
Солнце над лесами.
Чёрный дождь прямых воло с
Мамино наследство.
Да лохматый добрый пёс,
Гревший моё детство…
А улыбок – полон рот.
Песен – до отказа.
У незапертых ворот
Тень седого вяза.
Возле вяза ходит тот,
Для кого я – чудо.
Жаль, что он меня зовёт
Прозаично «Люда».
И всегда глядит мне вслед
Дымными глазами…
Много это или нет,
Рассудите сами!
1933
СОБИРАЕМ УТИЛЬ
Мы собираем утильсырьё
Или, точнее сказать, старьё:
Граммофон,
Оглохший, как дед,
От ржавчины рыжий велосипед,
Старый журнал, где на первой странице
Её величество императрица…
Есть новая, с правой ноги, галоша.
Её подарил нам дядя Егорша.
Галоша ему совсем ни к чему:
Ногу снаряд оторвал ему…
Люди охотно выносят нам
Старьё, что годами лежит по углам.
Старьё, что в дому ни на что не годится,
Пойдет в переплавку и возродится,
Став молотом новым,
Новой машиной,
Автомобильной упругою шиной.
Будут учебники, будет бумага
И матерьял для красного флага!
Мы собираем с утра утиль.
«Тиль Уленшпигель» отложен в сторону.
Из серых мешков выбиваем пыль.
Деля и усталость и радость поровну.
1933КТО БЫ ПОВЕРИЛ
Ты подарил мне подкову месяца,
Плывущего над тишиной полей.
Кто бы поверил,
Что месяц уместится -
Весь целиком! -
В комнатушке моей!
Ты мне сказал очень тихое слово.
И закудрявились клёны зимой.
Кто бы сказал,
Что для счастья земного
Покажется тесным мне шар земной!
1934
* * *
Всё стало прошлым:
Облака,
И трепет губ, и птичий лепет.
Моя спокойная рука
Твоё лицо из глины лепит.
Мужские гордые черты
И рот,
Не знающий признаний…
Да, это ты,
Да, снова ты
Глядишь сквозь дальность расстояний!
Твой взгляд, о, как меня он жёг,
Твой взгляд, насмешливый и длинный…
Огнём я закалила глину,
Чтоб не рассыпался божок.
1940
МАСТЕР
Металл наш издавна силён,
Врага разит он насмерть.
…Сияньем плавки озарён,
Стоит у домны мастер.
Седоволос, угрюм, кряжист,
Отметки лет на коже.
Он на Урале прожил жизнь,
Отцы и деды – тоже.
Он сотни раз в леса ходил
На зверя и на птицу.
Из горных речек воду пил
И всё не мог напиться…
Все руды знает наизусть.
Повадки их, характер.
Свердловск, Челябинск, Златоуст -
Везде известен мастер.
Сыны -
Богатырям под стать,
С отцом трудились вместе.
…Пришла война. Собрала мать
На фронт их честь по чести.
А мастер, скуп и неречист,
Сказал своим ребятам:
– Я на Урале прожил жизнь,
Как прадед мой когда-то.
Даю отцовский вам наказ -
Пришельца бейте насмерть! -
…И до чего же он горазд
Работать, старый мастер!
И дни и ночи напролёт
Старик в труде, в движенье.
Ему покоя не даёт
Далёкий гул сражений.
Сквозь клёкот вражеских атак,
Сквозь тонкий посвист смерти
Он видит -
Ненавистный враг
В сыновье сердце метит.
… Вот он стоит, старик ведун,.
И смотрит сквозь оконце:
Уральской выплавки чугун
Лавиной мести льётся.
1941
ПИСЬМО
Оно прошло далёкий путь,
Как небо над рекою.
Пришло, чтоб в сердце заглянуть
Взволнованной строкою.
Как не прожгли слова листок,
Горячие до жженья!
Я слышу, как растёт меж строк
Стальной прибой сраженья.
Я вижу – ты стремишься в бой,
Неудержим, как ветер.
Поют снаряды над тобой
О смерти и бессмертье.
О русской доблести,
О тех,
Кто шёл за Русь на битвы.
А вьюга стелет белый снег
Под головы убитых.
Да, путь войны суров, жесток,
Но сквозь огонь сражений
Мы видим вёсен солнцепёк
И твоего письма листок,
Как первый лист весенний!
1942
РОССИИ
Страданьем омой мою душу,
Печалью меня успокой.
Так море на жаркую сушу
Бросает свой тихий прибой.
Твоя я от века поныне.
Верна твоей грозной судьбе.
И воля моя, и гордыня,
И сила, и слабость – в тебе.
Ты мной беспредельно любима.
Прими мой дочерний поклон
За кипенно-белые зимы.
За синий, как лён, небосклон.
За русскую речь,
За молитвы
Суровых прабабок моих.
И даже за то, что средь битвы
Мой сын не остался в живых…
1942
* * *
Мы разучились плакать в этот год.
И наши песни сделались иными.
Про этот год жестоких непогод
Словами рассказать какими?
Где их найти, точнейшие слова,
Горячие, как зарево пожарищ?
Но песня что любовь.
Она в душе жива.
И эта песня о тебе, товарищ!
Товарищ мой, услышь меня, услышь!
Не верю, нет могильного покоя.
Пусть голос мой дойдёт к тебе, как жизнь,
Сквозь гул ветров,
Летящих в пекло боя.
Земля в огне.
Земля кровоточит.
О, как болят, как ноют в сердце раны,
Когда шуршат сухой травой в ночи
Родных могил безвестные курганы…
Над ними птицы песен не поют,
Над ними кружат вражьи самолеты,
И чёрные оскаленные доты
Родную землю яростно клюют.
Но всё равно в твою не верю смерть!
Тебе, живому, не скажу: воскресни.
Крепчает бой.
Зовёт на Запад месть.
И скорбь слагает пламенные песни.
1942
* * *
В твоих косах степной ковыль.
Он расцвёл сединой не в срок.
На ногах заскорузла пыль
Бесконечных военных дорог,
Мир казался тебе нелюдим.
Ты не глядя вошла в мой дом.
Прижимался к пустой груди
Твой ребёнок голодным ртом.
Всё обидным казалось тут.
Ты спросила:
– Как могут сметь
Эти скверы стоять в цвету,
Эти девушки песни петь,
Если всюду война и смерть?! -
Твой любимый погиб в бою.
Ни могилы его,
Ни следа…
Ты не в дом, а в судьбу мою
Своим горем вошла тогда.
…Твои волосы дышат легко.
Ты мой город зовёшь своим.
Над сердитой Урал-рекой
Мы, как сёстры, с тобой стоим.
1943
ПЕСНЕ
Тебя я буду вновь и вновь
Лепить из слов и петь.
Будь неподкупна, как любовь
Идущего на смерть!
1943
* * *
Среди имён любимых и родных
Храним мы рек прозрачные названья.
Мы помним шелест ковылей седых
И синих гор лепные очертанья.
А если на чужбине, среди сна,
Согреет нас дыханием сосна,
То, как рисунок на булатной стали,
Возникнет в сердце песня об Урале.
1944
* * *
О счастье я не знала ничего.
Оно вокруг невидимое было.
Из горных рек водой меня поило,
Обогревало солнечным лучом.
Когда я шла по молодому льду,
Вся отдаваясь радости движенья,
Меня вело моё отображенье.
Я шла одна,
У мира на виду!
Мой золотистый, мой вчерашний мир,
Где всё, как в детстве,
Чисто и безгрешно,
Как молодо цвели твои черешни,
Какие ты богатства мне дарил!
Под лёгким пологом твоей зари
В меня влилась твоя хмельная сила,
О женской доле я тебя просила,
И ты сказал мне:
– Вот она, бери! -
Но где же счастье?
Разве этот зной
Палящего безоблачного лета,
С ночами ослеплёнными,
Без света,
Где страшно двум,
Несмыслимо одной?
С косноязычьем, ревностью, тоской,
бессонными, бесслёзными глазами…
Я не хочу!
Прохладными лесами
От счастья ненасытного укрой!
Верни мне снова тот январский лёд,
Небрежно разлинованный коньками,
Дай быстрых лыж почувствовать полёт
И дымный снег,
И ветер под ногами.
Иль поведи в еловые леса,
В седую глушь медвежьего завала,
Где, сузив напряжённые глаза,
Я глухарей и рябчиков сбивала.
Дозволь мне снова юность перечесть,
Как сказку -
Не деля её на части…
А счастье?
Может, в том оно и есть,
Когда живёшь,
Не думая о счастье!
1945
ЯРОСЛАВНА
Снова дует неистовый ветер.
Быть кровавому, злому дождю.
Сколько дней,
Сколько длинных столетий
Я тебя, мой единственный, жду.
Выйду в поле,
То едешь не ты ли
На запененном верном коне?
Я ждала тебя в древнем Путивле
На высокой, на белой стене.
Я навстречу зегзицей летела,
Не страшилась врагов-басурман.
Я твоё богатырское тело
Столько раз врачевала от ран.
Проходили согбенные годы
Через горы людской маеты.
И на зов боевой непогоды
Откликался по-воински ты.
Не считал ты горячие раны,
И на землю не падал твой меч.
Откатилась орда Чингис-хана
Головою,
Скошенной с плеч.
И остался на вечные веки
Ты грозой для пришельцев-врагов.
Омывают российские реки
С твоих рук чужеземную кровь.
Снова ветер гудит, неспокоен.
Красный дождь прошумел по стране.
Снова ты, мой возлюбленный воин,
Мчишься в бой на крылатом коне.
Труден путь твой, суровый и бранный.
Но свободной останется Русь,
И тебя я, твоя Ярославна,
В славе подвигов ратных дождусь…
1943-1945
СКАЗ
Я в детстве слышала не раз
От бабки этот старый сказ.
Узнав, что друг в бою убит,
Подруга уходила в скит,
Чтобы в лесном, глухом скиту
Оплакивать свою беду
И чтоб любовь свою сберечь
От наважденья новых встреч.
Мне часто повторяла мать,
Как женской гордости устав:
– Коль любишь, – мужа потеряв,
Не станешь нового искать.
Скорее горы упадут
И высохнут истоки рек…
Так в нашем повелось роду:
Раз полюбила, то навек.
…Прошла жестокая война.
Я выжила, а ты убит.
Но воля к жизни так сильна,
Что падать духом не велит.
Она велит мне сильной быть,
В далёкий скит не уходя.
Трудиться, петь, детей растить
И за себя и за тебя.
В горах отыскивать руду,
Менять истоки древних рек.
Ну, а любовь у нас в роду
Одна-единая навек.
1943-1945
МАЛАХИТ
Когда-то над хребтом Урала,
Солёной свежести полна,
С ветрами запросто играла
Морская вольная волна.
Ей было любо на просторе
С разбегу устремляться ввысь.
Отхлынуло, исчезло море,
И горы в небо поднялись.
Но своенравная природа
То море в памяти хранит:
В тяжёлых каменных породах
Волной играет малахит.
Он морем до краёв наполнен,
И кажется: слегка подуть -
Проснутся каменные волны
И морю вновь укажут путь.
1945
ЖИВАЯ ЛЕТОПИСЬ
По белой азиатской пыли
С мечтой о невозможном чуде
Кочевники здесь проходили,
Устало горбились верблюды,
И было это не когда-то
В седые времена Батыя…
Хранятся в памяти все даты:
Ведь мы свидетели живые,
Магнитогорска старожилы.
Мы тем, быть может, знамениты,
Что в горные проникли жилы
Упрямой силой динамита.
Лопатой рыли котлованы
В степи,
Дремавшей непробудно.
Качались на волнах бурана
Палаток парусные судна…
Пройдём по городу, товарищ,
На каменную выйдем площадь.
Ты этот дом припоминаешь?
А дерево вот это помнишь?
Любуясь на сады и скверы,
На город, залитый огнями,
Не сразу мы с тобой поверим,
Что создано всё это нами!
Но, день за днём припоминая,
Мы улыбаемся, как дети:
И впрямь, – мы летопись живая
Кипучих будней пятилетий!
1946
ДЕВУШКЕ
Тебя, быть может, нет ещё на свете.
Я о тебе не знаю ничего.
Что из того?
Я всё равно в ответе
Перед тобой за сына моего.
В любом краю,
Хоть за Полярным кругом,
Где никогда не тает снежный наст,
Тебя найдёт он,
Назовёт подругой,
И всё возьмёт, и всё тебе отдаст.
С тобой он будет нежным и нелгущим,
Простым и добрым, преданным навек.
Ты с ним узнаешь на земле цветущей
И щедрость зноя, и прохладу рек.
Но если счастья ты увидишь мало
И если сын окажется иным,
То это я тебя обворовала
Холодным нерадением своим.
1945
* * *
Чернила каменеют на морозе,
И холодно в руке карандашу.
Горючие, в глазах не стынут слёзы.
Слезами я письмо тебе пишу.
И не слезами,
А живою кровью.
Она торопит и велит:
– Скорей. -
Пишу с тоской,
Немыслимой любовью,
Всей силой и всей слабостью своей.
Но где ж слова?
В немом столпотворенье
Разлук и встреч затеряны они.
Я шлю тебе своё сердцебиенье.
К листу письма ты ухо преклони.
Ты слышишь?
Стонет в чистом поле ветер,
Снегами белопёрыми шурша.
И, как ребёнок, плачет на рассвете
С тобою разлученная душа. ..
1947